Экзистенциальные «уроки» Ф. М. Достоевского в русской литературе первой трети XX века

На рубеже 1980;1990;х годов в отечественном литературоведении произошел ряд изменений. Обозначилась устойчивая тенденция к воссозданию истории литературы в полном объеме. Ее «русло» расширилось за счет «возвращенных» имен. Отказ от идеологического подхода позволил по-новому оценить уже знакомые литературные факты. Изменения наметились и в методологии. С введением категории «тип художественного сознания:» (Л. Закс, В. Заманская) появилась возможность новой оценки каждого литературного явления в контексте культурного развития эпохи.

Категорией «тип художественного сознания» и контекстно-герменевтическим методом обусловлена специфика самой формулировки нашего исследования. Далее нам предстоит сказать о том, какие традиции Ф. М. Достоевского были восприняты, развиты литературой XX столетия и — соответственно — осмыслены отечественным литературоведением. Принципиальная новизна нашего подхода заключается в том, что мы исследуем не традиции (предмет изучения сравнительно-исторического метода и органичного для него типологического анализа литературного процесса и отдельных эстетических явлений), а — экзистенциальные «уроки». Речь идет не о видимых, материализовавшихся в общей проблематике, образах, связях творчества писателей разных эпох, а^ скорее, об импульсах, интуициях, предчувствиях Ф. М. Достоевского (возможно, не всегда им самим логически осмысливаемых), которые были восприняты как целостный художественный опыт классика и послужили стимулом для развития экзистенциальной парадигмы XX столетия. Именно литература экзистенциальной ориентации убеждает: то, что из века XIX о человеке века XX предчувствовал Ф. М. Достоевский, в истекающем столетии свершилось. И понять катастрофизм бытия нынешнего века, предельную (и запредельную) сложность души человека, процессы обезбожения — обеечеловечения мира и отчуждение человека от мира, «другого» и от себя было бы невозможно без предсказаний классика. Мы исследуем «диалоги» — часто невидимые, глубинные, «неартикулируемые» — опыта Достоевского и важной силовой линия в литературе нашего векаэто — приоритет контекстно-герменевтического метода (В. Заманская). И это определяет необходимую широту исследуемого нами ряда писательских имен, которая призвана обеспечить репрезентативность анализируемого материала^ его разнородность и многоуровневость воздействия «уроков» Достоевского на экзистенциальный опыт XX века. Это, в конечном счете, определяет и графическое оформление темы диссертации: экзистенциальные «уроки», но не «уроки классика», которые могли бы свидетельствовать о синонимии к «традициям».

Для данного научного исследования мы выбрали следующий ряд писателей: от Ф. М. Достоевского к JI.H. Андрееву, А. Белому, В В. Маяковскому, ВВ. Набокову. Анализ художественных концепций Л. Андреева и В. В. Набокова позволит нам определить значение опыта Ф. М. Достоевского для становления «психологического экзистенциализма» писателей XX века. Обращение к ранней лирике В. В Маяковского и роману А. Белого подчинено иной задаче: показать авангардные формы воплощения экзистенциальных «уроков» русского классика XIX века в литературе рубежа веков.

Объясняя логику нашего исследования, скажем подробнее об инструментарии, с помощью которого мы выполняли нашу работу. Основным инструментом исследования литературы XX века, представленной названными писателями, мы избрали категорию «тип художественного сознания», разработанную В. В. Заманской (1). Данная категория обладает рядом черт, обусловивших ее преимущество перед категорией художественного метода. Она «соединяет концептуальные и формально-логические параметры в структуре художественного мышления, в то время как категория художественного метода, описывая систему принципов познания и эстетического воссоздания жизни, менее внимательна к концептуальным аспектам» (1. С.225). Как категория наджанровая и метасо-держательная, она позволяет охватить творчество писателей, принадлежащих к различным эстетическим системам. Являясь наднациональной и надысториче-ской, категория «тип художественного сознания» дает возможность рассмотреть русскую литературу в единстве с общеевропейской культурой. Будучи ин-тегративной, она «соединяет философские, культурологические, историко-литературные пласты как недифференцируемые в едином культурном пространстве эпохи"(1. С.226), тем самым приближаясь к синтезному характеру мышления XX столетия. Из возможных типов художественного сознания, в системе которых может быть представлена литература XX века (мифологическое, диалогическое (конвергентное, В.И. Тюпа), религиозное, политизированное), мы обратились к экзистенциальному типу художественного сознания.

Экзистенциальное сознание устремлено к постижению сущностей бытия, к открытию последних, глубинных тайн о природе человека. Это сознание, порожденное катастофическим веком, когда человек оказался один в обезбожен-ном мире и получил абсолютную свободу, ставшую для него даром и проклятием. Именно экзистенциальному сознанию открылся «человек как таковой», без социальной и исторической детерминации, человек, оказавшийся «один на один» с проблемами жизни и смерти, отчуждения от людей и собственного «я». Таким образом, экзистенциальное сознание оказалось наиболее адекватным трагическому сознанию XX столетия. Применение категории экзистенциального «типа художественного сознания» позволит нам не только выявить общечеловеческий аспект творчества различных писателей двух эпох, но и многогранно рассмотреть процесс освоения экзистенциального опыта Достоевского в русской литературе XX века, представленной JI. Андреевым, В. В. Маяковским, А. Белым и В. В. Набоковым.

Цель диссертационного исследования — проследить, какие из экзистенциальных «уроков» Ф. М. Достоевского были «усвоены» в литературе рубежа веков. Это позволит нам не только выявить логику формирования творческих концепций отдельных представителей литературы XX века, но и сделать вывод о роли опыта Ф. М. Достоевского в становлении экзистенциального сознания века.

В литературоведении «сюжет» обращения художников XX зека к опыту Ф. М. Достоевского развивается и интерпретируется давно. В трудах литературоведов «официально узаконено» сопоставление творчества JI.H. Андреева и Ф. М. Достоевского: интерес к «маленькому человеку» (JL Иезуитова), к герою-бунтарю (Г.Б. Курляндская, Б/И. Бсззубов). Особенности психологического анализа JI. Андреева подробно исследованы в работах С. Ю. Ясенского, В. И. Беззубова, Л. С. Карлика, С. Ю. Искржицкой. Сопоставительный анализ с творчеством Достоевского постепенно «накапливал» материал для определения Андреева как писателя экзистенциального типа. В произведениях Андреева учеными были выделены важнейшие темы и проблемы Достоевского. Это позволило обозначить логику развития традиций русского классика в творчестве художника нового столетия. «Достоевского и Андреева прежде всего разделяет само понимание структуры личности, — отмечает Г. Б. Курляндская. — Достоевским утверждалась та абсолютная духовность человека, которая выражала себя в практике его поведения как обостренное нравственное чувство (.) В этом главное отличие Достоевского от Андреева, который утверждал относительность всех человеческих побуждений» (2. С.32−33). Г. Б. Курляндская продолжает: «именно концепцией человека и пониманием задач познания (.) Андреев ближе всего к Достоевскому, который «вывел неожиданного, «нерассудочного», «неразумного человека», которому свойственны «внезапные взрывы» и «судорожные проявления личности» (там же).

Однако, поиск «контактных» точек соприкосновения двух художников часто «сужал» поле их взаимодействия. «Типологические связи Андреева и Достоевского в решении больших философских проблем ограничиваются мыслью о бессилии „эвклидовского“ ума проникнуть в тайную суть мироздания и человека (.) автору в творчестве предшественника созвучны лишь бунтарские настроения индивидуалистов», — отмечает Г. Б. Курляндская (2. С.27). Близость Л. Андреева экзистенциальной традиции ощущалась многими исследователями (Карсис, Беззубов, Ясенский, Иезуитова, Колобаева). Тем не менее, о близости художника экзистенциальной традиции не все и не всегда договаривалось до конца. При этом творческий опыт писателя был «вписан» в контекст русской и европейской экзистенциальной мысли (С.С. Карсис «Л. Андреев и некоторые проблемы французского экзистенциализма», А. В. Богданов «Идея вседозволенности: от Достоевского к Андрееву и Камю», Т. И. Мартынова «Л.Андреев и Лев Шестов о феномене личности»). Однако его творческий метод долго определялся как «неореализм» (В .И Беззубов. Автореферат. канд.фил.наук) (3), «экспрессионизм» (В.В.СмирновХ4).

Обращение к категории «экзистенциального типа художественного сознания», на наш взгляд, позволяет расширить «площадь» соприкосновения двух художников от частных проблем и общих типов до «диалога» целостных творческих концепций. При этом нашей целью будет не только выявление сущностных черт метода Андреева, который мы вслед за В В. Заманской определяем как «психологический экзистенциализм», но и адекватная оценка роли и места экзистенциального опыта русского классика в формировании трагического сознания XX столетия. Этой проблеме будет посвящен § 2 введения.

Если в отношении Л. Андреева и Достоевского мы будем разрабатывать положение о «диалоге» целостных художественных концепций, то для сопоставления с творчеством В. В. Маяковского и А. Белого мы изберем более узкий ракурс исследования: отражение «разорванного сознания» человека в разорванном пространстве и времени. Такой подход обусловлен рядом причин. Связь творчества В. В. Маяковского и Ф. М. Достоевского отмечалась многими его современниками и близкими ему людьми (Л. Брик, В. Пастернак, Н. Асеев, П. Устрялов). Опыт исследования связей Маяковского с русской классической традицией и, в частности, с Ф. М. Достоевским представлен в диссертационной работе И. А. Макаровой. В разное время о генетической связи героя Маяковского с героями русского классика говорилось в. работах В. Альфонсова, М. Пьяных, А. Субботина, Л. Кациса. Как правило, акцент делался на общности проблематики, типе героя. Прежде всего, выделялась тема богоборчества, важная для обоих художников. В настоящее время преодоление социологизированного подхода к лирике i юз га-фугу рис га дало возможность заговорить о нем не только как о «пророке революции», но и как о «религиозной натуре, убившей бога» (Н. Устрялов), «богоборце с сердцем Христа» (М. Пьяных). В работах последних лет разрабатывались концепции не только социального, но и онтологического одиночества человека Маяковского (В. Заманская), определился спектр экзистенциальных проблем в творчестве поэта (М.Пьяных), его поэзия рассматривается философском и психологическом в ракурсе (С. Семенова, В. Мильдон, Б. Янгфельдг, И.Ю. Искржицкая). Поворот от социальной проблематики в творчестве поэта к общечеловеческой, к проблемам^ касающимся существования в мире человека не социального, не «бытового», а «родового», сделали закономерным наше обращение к творчеству Маяковского. Речь ни в коем случае не идет о причислении Маяковского к художникам экзистенциального направления, впрочем, как и самого Достоевского. Анализ воплощения «разорванного сознания» человека в творчестве обоих авторов позволяет нам выделить черты катастрофического сознания XX века, которые проявились и в творчестве писателя-реалиста и в произведениях поэта-футуриста. Анализ «контактов» Маяковского и Достоевского через призму экзистенциального типа художественного сознания способен на принципиально ином уровне выявить близость двух художников, принадлежащих к различным литературным направлениям и к различным эпохам. Тем более что, как и в случае с Л. Андреевым, связь творчества Маяковского с русским писателем предшествующего столетия не всегда «выражена», «воплощена» в конкретных образах и сюжетах, она не всегда определяется как прямое воздействие. В. Альфонсов отмечает, что «дело здесь. в сходстве чувства мира, близости философско-психологической проблематики» (5. С. 18). Для постижения «чувства мира» человека в поэзии Маяковского, на наш взгляд, наиболее целесообразным будет обратиться к анализу категорий пространства и времени. Это обусловлено тем, что, как замечает С. Семенова, «в литературе не так часто, как у Маяковского, нутро поэта столь яростно и форсированно выволакивается наружу, в образы внешнего мира» (6. С.233).

В равной мере это относится и к «Петербургу» А. Белого. В нашем диссертации мы опираемся на ряд работ, в котором рассматривается взаимодействие писателя-символиста с традициями русского классика при изображении Петербурга. Речь идет о трудах JI. Долгополова, О. Клинга, JI. Колобаевой, В. Папер-ного, В. Писку нова, В. Топорова. Мы исходим из установок, что «разорванное сознание» героев А. Белого отражается в особом конструировании пространства и времени художественной реальности. В этом отношении одной из значимых научных работ, посвященных изучению жанровой и стилевой специфики «Петербурга» является диссертационное исследование О. Преснякова. Положения автора данной работы близки нашему пониманию художественного пространства романа. О. Пресняков отмечает, что художник создает в романе такую картину материально-протяженного мира, который имитирует духовное начало (7). Анализ пространственно-временных параметров художественной реальности в прозе Достоевского и в «Петербурге» А. Белого через призму художественного сознания поможет, во-первых, обнаружить закономерность и логику усвоения «стилевого» экзистенциального опыта Достоевского в творчестве писателя XX века, и, во-вторых, даст возможность реконструировать линию, ведущую от классической русской литературы к авангардному искусству начала века.

P.JI. Джексон, предлагая свой вариант прочтения творчества Достоевского, отличный от «логоцентрического» подхода М. Бахтина, писал: «Достоевский ближе всех подходит к в выражению в органичных формах и содержании своего искусства волнения и головокружения нашего времени"(8. С.8). По выражению американского исследователя, хаос только «стучится в двери» искусства писателя. Авангард начала века нашел наиболее адекватные формы для воплощения тех «вихрей», которые «ворвались» в жизнь человека и в область искусства, и под напором которых «развоплощалось» и сознание человека, и «плоть» мира.

Психологический анализ Достоевского предопределил не только «психологический экзистенциализм» JI. Андреева, но и повлиял на формирование «методики» исследования человеческой души В. В. Набоковым. Наиболее продуктивным, на наш взгляд, является выделение общего для писателей приема «двойничества» как способа отражения раздвоенной человеческой души и «инструментария» ее анализа. В литературоведении различные аспекты данной проблемы исследованы в работах А. Злочевской, К. Басилашвили, В. Линецко-го, Ю. Д. Апресяна, Дж. В. Конноли. Учитывая опыт названных авторов, мы предлагаем прочтение творчества Набокова не только в «контексте» Достоевского, но и в контексте европейского экзистенциализма (Ж.-П. Сартр, А, ТСа-мю). По нашему мнению, это поможет более адекватному определению своеобразия творческого метода В. В. Набокова, который, по выражению Н. Берберовой, есть «единственный из русских авторов (как в России, так и в эмиграции), принадлежащий всему западному миру (и миру — вообще), не России только» (9. С. 189).

Учитывая сказанное, мы определяем следующие задачи нашей работы:

1. Сформулировать экзистенциальные «уроки» Ф. М. Достоевского, воспринятые русской литературой нового «катастрофического» столетия.

2. Проследить на примере Л. Андреева, как реализуется «диалог» целостных художественных концепций обозначенных авторов. Выявить, что из экзистенциального опыта русского классика оказалось наиболее значимым для формирования «психологического экзистенциализма» писателя XX века.

3. Обратиться к дореволюционному творчеству В. Маяковского и к роману А. Белого и показать, как «разорванное сознание» человека «эпохи утрат» и «крушения ценностей», которое было «атрибутивной» чертой героев Достоевского, воплотилось в авангардных формах искусства. Целесообразным в данном случае будут параллели с живописной практикой русского авангарда.

4. Определить роль опыта Достоевского как психолога, в творчестве которого происходит «встреча с последней глубиной человеческого духа», для формирования «психологического экзистенциализма» В. Набокова. Выделить не только точки соприкосновения, но и отталкивания двух писателей, с помощью «контекстного» прочтения творчества художника XX века.

Структура работы подчинена определенным нами задачам. Работа состоит из «Введения», трех глав, «Заключения», примечаний и библиографического списка. Во «Введении» обосновывается актуальность темы и ее научная новизна, очерчивается круг основных проблем, определяются задачи исследования. Оно включает параграф, посвященный проблеме изучения экзистенциального аспекта творчества Ф. М. Достоевского, выделению его экзистенциальных «уроков».

В I ГЛАВЕ будет дан анализ «диалога» целостных художественных концепций Л. Андреева и Ф. М. Достоевского, состоится исследование концепции человека, проблемы свободы, структуры пространства и времени и будут реконструированы условные «модели мира» в творчестве каждого из них.

II ГЛАВА посвящена исследованию авангардных форм воплощения того типа сознания, которое формировалось в рамках реализма Достоевского и стало «достоянием» нового века и, в частности, человека в творчестве В. Маяковского и А. Белого.

В III ГЛАВЕ проследим характер «освоения» психологического метода Достоевского писателем русского зарубежья В В. Набоковым и определим оригинальность «психологического экзистенциализма» последнего.

В «Заключении» мы подводим итоги нашего исследования.

Новизна работы обусловлена самим подходом и подбором материала для изучения. Исследование творчества ряда художников проводится комплексно, в свете экзистенциальных «уроков» Ф. М. Достоевского. Работа с категорией экзистенциального типа художественного сознания позволяет обновить представления о характере взаимодействия творчества писателей XX века с опытом русского классика, обнаружить ранее не выявленные «контакты».

Актуальность работы состоит в том, что избранный нами ракурс исследования дает возможность установить связь русской литературы я европейского экзистенциализма, представленного в философском наследии и/или художественной практике Ж.-П. Сартра, А. Камю, Ф. Кафки и тем самым расширить культурный контекст, в котором русская экзистенциальная традиция воплощалась. Категория «экзистенциального типа художественного сознания» позволяет реконструировать линию русской литературы от Ф. М. Достоевского к «психологическому экзистенциализму» JI. Андреева и В. В Набокова и к авангардному искусству начала века (В. Маяковский, А. Белый, русский художественный авангард).

Методологическая база исследования. В нашей диссертации мы опираемся на принципы сравнительно-исторического и системно-типологического подходов к анализу историко-литературного процесса, получившие свое обоснование в трудах Ю. Тынянова, Ю. Лотмана, М. Бахтина, В. Виноградова, А. Веселовского, Л. Гинзбург. Основным для нашего исследования является контекстный («контекстно-герменевтический») подход к исследованию литературного процесса, который «обнаруживает скрытые историко-литературные «диалоги», обусловленные единым духовным и культурным континуумом"(11. С. 113). Работа с экзистенциальным типом сознания была бы невозможна без обращения к трудам Ж.-П. Сартра, А. Камю, С. Кьеркегора, а так же Н. Бердяева, Л. Шестова, В. Розанова, Вяч. Иванова, С. Булгакова, Б. Вышеславцева. В работе учтен опыт исследования творчества Ф. М. Достоевского в экзистенциальном ракурсе В. В. Ерофеевым, А. Латыниной, Э. Ю. Соловьевым, Ю. Меле-шиным и др. При анализе художественного воплощения экзистенциального типа сознания мы бы не смогли обойтись без работ 3. Фрейда и К Г. Юнга.

Теоретическая ценность работы определяется тем, что выявляются возможности применения категории экзистенциального «типа художественного сознания» для исследования взаимодействия таких писателей, как Достоевский и Андреев, Достоевский и Маяковский, Достоевский и А. Белый, Достоевский и Набоков. Теоретическая значимость исследования связана с апробацией контекстного подхода к изучению русской литературы первой трети XX века, представленной четырьмя художниками, чье творчество генетически связано с экзистенциальным опытом Достоевского.

Апробация работы. Основные положения работы были апробированы на аспирантских семинарах, на теоретических семинарах кафедры русской литературы XX века МаГУ, на конференциях (Межвузовская конференция У Ручьев-ские чтения: Русская литература XX века: типы художественного сознания, Магнитогорск, 1998; На конференциях преподавателей МаГУ 1999, 2000 гг.- на научно-практических конференциях «Современный урок литературы: диалог: ученик — писатель — учитель», Магнитогорск, 1999, и «Современный Урок Литературы: теория, история, методика», Магнитогорск, 2000 г.) Материалы исследования отражены в 10 публикациях.

§ 2. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЕ «УРОКИ» Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО К настоящему времени уже существует богатый опыт разработки проблемы «Ф. М. Достоевский и экзистенциализм». Интерес к сопоставлению творчества русского писателя и мыслителя с представителями западного экзистенциализма не иссякает по сей день (А. Фришман «Достоевский и Киркегор: диалог и молчание», Эдит К л юс «Образ Христа у Достоевского и Ницше»), Вопрос о соотношении творчества русского классика и экзистенциализма был поставлен в 70-е годы. По данной проблеме защищены диссертационные работы В. Ерофеева и А. Латыниной.

Логика нашей работы диктует особый подход к анализу экзистенциального аспекта творчества Достоевского и выделению «уроков», воспринятых русской литературой первой трети XX века. Чтобы адекватно оценить роль экзистенциального опыта Достоевского, его художественные открытия должны быть представлены в восприятии философов и писателей той эпохи, «которую он своим творчеством формировал. Экзистенциальное сознание века первоначально нашло свое отражение в искусстве и лишь позднее оформилось как философское направление, уже за пределами России. В России рубежа веков экзистенциали-зация литературы происходила одновременно с экзистенциализацией философии, причем и в том и в другом случае формирование экзистенциального сознания первоначально происходило в рамках иных художественных и философских концепций. Этим объясняется наше обращение к работам таких мыслителей начала века, как Н. Бердяев, Л. Шестов, Вяч. Иванов, Д. Мережковский, С.Булгаков.

Имя русского классика было и остается одним из наиболее значимых для русской культуры и всей духовной жизни XX века. Достоевский и его творчество определили не хронологическую, а духовную границу двух эпох. Н. Бердяев писал: «с Достоевским нарождается в мире новая душа, новое мироощущение» (1. С. 15). Наступающий новый, «катастрофический» век актуализировал внимание к творчеству русского писателя. В первой трети XX столетия ни один мыслитель не мог обойти его имя. При этом происходит переакцентировка внимания. Анализируются не только художественные особенности творчества, но объектом становится «чувство мира» художника, его миросозерцание.

Достоевский — один из тех писателей, которые в своем творчестве предсказали трагическое сознание нового века, нового человека XX столетия. Его героя можно назвать «прототипом» человека рубежа веков, оказавшегося перед необходимостью разрешения «последних проблем бытия». Наиболее ярким примером такого типа человека стал герой его последнего романа — Иван Карамазов. С. Булгаков, характеризуя героя, писал: «Иван принадлежит к тем высшим натурам, для которых последние проблемы бытия, так называемые метафизические вопросы о Боге, о душе, о мировом порядке, о смысле жизни, представляются не праздными вопросами серой теории (.) Характерной особенностью состояния, в котором находится Иван в романе, является неверие, утрата веры в старое, которое не заменилось еще новым. Такое переходное состояние в высшей степени болезненно» (2. С. 197).

Человек рубежа веков, эпохи «переоценки ценностей», не зависимо от силы или слабости своей натуры оказался перед необходимостью заново определить свое отношение к богу, миру, людям, самому себе. «Откровения о человеке» в творчестве Достоевского, открывшиеся благодаря глубинному, «запредельному» психологическому анализу писателя, во многом помогли формированию экзистенциальной концепции человека в первой трети XX века.

Один из уроков Ф. М. Достоевского можно сформулировать словами В.Розанова. По мнению философа, пристрастие Достоевского к катастрофическим ситуациям помогает ему вскрыть «перед нами глубочайшую тайну нашей души — ее сложность: она состоит не только из того, что в ней отчетливо наблюдается, (например, наш мозг состоит не из одних сведений, мыслей, представлений, которые знает) в ней есть многое, что начинает действовать в некоторые моменты, очень исключительные» (3. С.46). Эту истину восприняли многие писатели начала века: ЛАндреев, А.Белый. Их психологизм также стремится исследовать «сложность человеческой души», которая в полной мере проявляется лишь в кризисные ситуации.

Для осмысления концепции личности в творчестве Достоевского важен опыт Н. Бердяева. Собственные философские воззрения, несомненно, сыграли значительную роль в его интерпретации творчества русского писателя. Тем ценнее для нас его опыт, ибо именно с Бердяева и Шестова начинала формироваться история экзистенциальной философии в России.

Одним из важнейших открытий Достоевского стало «открытие», что «человек есть существо иррациональное» (1. С. 165). Человек, стремящийся к произволу, к действию «поперек» логики, живущий «самостоятельным хотением», -один из распространенных типов в литературе от Андреева до А.Камю. Право на действие «вопреки разуму», согласно Бердяеву, «сохраняет нам самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность» (1. С.166). Утверждение своей личности, своего «я» через бунт против законов логики и разума, через произвол станет важной чертой человека не только Л. Андреева, но и В. Маяковского. С этим «открытием» писателя XIX века связан еще один урок: «человек иной раз страдание больше любит, чем благоденствие, хаос и разрушение иной раз дороже, чем порядок и созидание» (Л. Шес тов.(4. С. 63).

Страдание как «единственная причина сознания» (Ф.М. Достоевский) не только помогает человеку постичь истину о себе и о мире, но и часто является доказательством существования человека. В христианской концепции Достоевского страдание — путь к богу, в экзистенциальной концепции оно, скорее, уводит" от бога. Экзистенциализм воспользовался правом отказаться от страдания как возможности «познавать» истину. Эта концепция воплотилась в «Соглядатае» В.Набокова. Его человек страдающий, «участвующий в жизни», противопоставлен человеку «соглядатайствующему», отказывающемуся «делать выводы». Отсюда принципиальное различие гуманизма Достоевского и нового «трагического гуманизма» XX века. Если человек Достоевского в страданиях сохраняет себя как личность, которая в потенциале может прийти к богу, то человек в литературе XX века оставляет за собой право отказаться от личностного начала. Право на отстранение от жизни и на «развоплощение» — последний выход для человека, не нашедшего единства с миром и собой. Новое столетие открыло еще одну трагическую истину: человек достиг кризиса не только в статусе личности, но и в «ипостаси» «человека». С максимальной силой это «открытие» воплотилось в творчестве Кафки, в котором появляется уже не человек, а некое «существо». Именно Н. Бердяев сформулировал главное отличие концепции человека Достоевского от ее экзистенциального варианта. Несмотря на все экстатические вихри, которые «бушуют» в героях Достоевского, человек в его творчестве всегда сохраняет себя как личность. Залогом этого сохранения является существование бога. Экзистенциализм начинает там, где Достоевский останавливается. Экзистенциальный человек изначально освобожден от бога, он находится в состоянии абсолютной свободы. Достоевский, по словам Бердяева, «берет человека, отпущенным на свободу, вышедшим из-под закона, выпавшим из космического порядка и исследует судьбу его на свободе, открывает неотвратимые пути свободы» (1. С. 31). И все же в полной мере той абсолютной свободы, которая стала реальностью для людей нового столетия, человеку в творчестве Достоевского узнать не дано. Об этом писал Л. Шестов, у которого сложилось ощущение, что Достоевский «точно повис в воздухе» и был вынужден решать «может ли человек существовать, не опираясь ни на что, или ему предстоит самому в ничто обратиться, раз он утратил под ногами почву?» (4. С.39). Ответ на этот вопрос давало XX столетие, для которого «развоплощение» человека, утратившего под ногами «твердую почву», стало реальным фактом.

Свои «модификации» такого «развоплощения» предложил «психологический экзистенциализм» JI. Андреева и авангардное искусство начала века. Проблема существования без опоры не исчезла и в дальнейшем, став одной из важнейших в философской концепции Ж.-П. Сартра.

Проблема свободы является центральной не только для философии Н. Бердяева, но и для всей экзистенциальной традиции. Еще один урок Достоевского связан с открытием «антиномичности» свободы, которая есть и великий дар, и бремя человека, за которую он борется и на которую он обречен.

Проблема свободы тесно связана с поиском «пределов». Прочтение творчества Достоевского как писателя, во всем доходившего до последних пределов (бытия, личности, мысли.), получило оценку в работах Д. Мережковского («Л. Толстой и Достоевский») и Л. Шестова («Откровения смерти», «Апофеоз беспочвенности», «Достоевский и Ницше»), Д. Мережковский писал: «У Достоевского всюду человеческая личность, доводимая до своих последних пределов, растущая, развивающаяся из темных, стихийных животных корней до последних лучезарных вершин духовности, всюду борьба: со стихией нравственного долга (.), со стихией сладострастия, бессознательного (.), первобытного» (5. С. 107). В своем стремлении достичь «последних внутренних пределов» человека, исследовать жизнь сознания на последней его глубине, Л. Андреев, В, Набоков, А. Белый переняли психологический опыт Достоевского и создали свои оригинальные концепции.

Достоевский в «отваге исследования» устремлен не только к последним пределам личности, но и подходит к такому пределу, как смерть. По мнению Л. Шестова факт одновременного существования в мире жизни и смерти непосилен для осмысления человеческим умом. Их сосуществование доводит человеческую мысль «до отчаяния (.), принуждая ее признаться, что она не знает, где кончается жизнь и начинается смерть, есть ли то, что ей кажется жизнью, -смерть, и то, что ей кажется смертью — жизнь» (4. С.31). По мнению Шестова, Достоевский был наделен особым «двойным зрением», но этим же «двойным зрением» будет наделен и Л. Андреев. Оно даст ему возможность с границы жизни/смерти созерцать две реальности сразу, определив особенность его творческого метода. Более того, работа на границе жизни/смерти у Андреева продуцирует в его творчестве исследование на границе живой/неживой материи.

С проблемой пределов связан и вопрос о соприкосновении с «мирами иными». По словам В. Розанова, «явилось сомнение, исчерпывается ли действительное пространство тем, которое одно знает человек, одно для него мыслимо и представимо. Возникновение так называемой Неевклидовой геометрии (.) не оставляет никакого сомнения в том, что действительность бытия не исчерпывается мыслимым в разуме» (3. С.52). Актуальным данное открытие стало именно на рубеже веков. Проблема преодоления «пределов» «ограниченной действительности» решалась как философией, так и искусством. Авангардное искусство начала века, прежде всего живопись, преодолевало традиционные представления о пространстве и времени, обращаясь к «духовной реальности» (супрематизм Малевича). Герои романа Белого уже живут не только по законам «земного пространства и времени», но и причастны к «астральному космосу». «Второе пространство», «четвертое измерение» — эти категории вошли в литературу именно на рубеже веков. Эти иномирия становятся для человека вполне доступной реальностью. В творчестве Набокова данные миры будут не только рядом, близко, но и уравняются в своей реальности с объективной действительностью. Его человек получит уникальную возможность существовать в разных измерениях и плоскостях бытия, что не будет угрожать его психике. Иной результат соприкосновения с запредельностью показан в творчестве JI. Андреева. За попытки «вместить» «беспредельное» и «запредельное» его герои расплачиваются психическим здоровьем.

Исходя из этого, неизбежно возникает и проблема метода познания. Обратимся к работе Вяч. Иванова «Достоевский и роман — трагедия», в которой он сформулировал важный экзистенциальный урок Достоевского: «Достоевский является последователем и поборником инстинктивно — творческого начала жизни и утверждения его верховенства над началом рациональным» (6. С.295). По мнению мыслителя XX века, реализм Достоевского держится отнюдь не на познании- «Не познание есть основа защищаемого Достоевским реализма, а „проникновение“ (.). Проникновение есть некий „trancensus“ субъекта, такое его состояние, при котором возможным становится воспринимать чужое „я“ не как объект, а как другой субъект» (6. С.294). Наиболее значимым этот «урок» Достоевского окажется для экзистенциальной концепции Л. Андреева и А.Белого. В нерациональное познание мира, человека, «потусторонней реальности» обусловило кризис «эпического», «номинативного» слова. «Человека давит мучительное чувство небытия, — писал Л. Шестов, — чувство, которое на нашем языке не имеет даже особого названия» (4. С.35). Муку «невыразимото» в «кубических человеческих словах» в равной мере испытывали Л. Андреев и А.Белый. Потребовалось новое, экзистенциальное слово, «неноминативное», «сверхконтекстное» (В. Заманская), которое вырабатывалось параллельно в творчестве А. Белого, Л. Андреева, Ф. Кафки. «Тесноту» и «ограниченность» слова почувствовала и попыталась преодолеть литература авангардного направления. «Сдвигология» А. Крученых, «звездный алфавит» В. Хлебниковаеще одна попытка преодолеть ограниченность слова, которым пользовалась классическая литература.

В нашей работе мы определим и другие экзистенциальные уроки Ф. М. Достоевского, воспринятые рядом писателей XX века.

В I главе мы проследим, что из экзистенциального опыта Ф. М. Достоевского оказались наиболее значимыми для формирования экзистенциальной концепции Л. Андреева.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Имя Ф. М. Достоевского было и остается значимым в русской культурной и духовной жизни XX столетия. Гениальные прозрения русского художника и мыслителя о сущности человеческой души, о бытии человека jbмире,-ш многом «предсказали» трагическое сознание XX века. Проза Достоевского стала тем явлением, из которого «произросли» как русская экзистенциальная литература, так и европейский экзистенциализм. Можно сказать, что его творчество стало «предчувствием» нового, экзистенциального типа сознания. Рубежная эпоха, в которую формировалось «уединенное» сознание нового века, не могла пройти мимо опыта Достоевского. Его творчество дало ряд экзистенциальных «уроков», которые были усвоены русской литературой рубежа веков.

Обращение к проблеме «экзистенциальные уроки Достоевского в русской литературе первой трети XX века» дало нам возможность проследить генетическую связь русской экзистенциальной традиции начала столетия с творчеством русского классика. Различные аспекты его опыта оказались актуальными для писателей, чье творчество «расположено» в различных эстетических системах: Л. Андреева, 3. Маяковского, А. Белого, В. Набокова.

Эра психологии" (Л. Шестов), интерес к «запредельной» глубине человека заставили по-новому оценить наследие русского классика. «Жестокий талант» (Н. Михайловский) Достоевского тесно связан с «трагическим гуманизмом» нового века.

Наиболее полно, всеобъемлюще «диалог» с автором «Преступления и наказания» состоялся в творчестве Л. Андреева. Русский писатель начала века, прежде всего «освоил» те открытия Достоевского, которые были связаны с «неар-тикулируемой» (К. Эмерсон) стороной сознания человека. Герои Андреевасущества принципиально иррациональные. Бунт против логики и законов здравого смысла, начатый в творчестве его предшественника, был продолжен человеком Андреева. Работая на границе рационального/ иррационального, Андреев, подобно Достоевскому, наделенный «вторым зрением» (JI. Шестов), конструирует мир по ту сторону «ограниченной действительности». Работа на границах (реального/ирреального, жизни/смерти, свободы/ одиночества/отчуждения) становится отличительной чертой его стиля. Экзистенциальное сознание Л. Андреева было устремлено не только к последним пределам, но и «за» них. Интерес к глубинным слоям человеческой природы определил и выбор ситуации: Андреев, как и Достоевский, обращается к кризисным, «пограничным» моментам жизни человека. Атрибутивной для экзистенциальной литературы стала ситуация — «человек перед лицом смерти». В своем творчестве Л. Андреев «шел» параллельно с психоанализом века. Андреевские представления о структуре человеческого сознания и взаимодействии его элементов могли бы проиллюстрировать теоретические работы 3. Фрейда и К. Г. Юнга.

Подпольный парадоксалист" Достоевского очень верно сказал, что натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно. «Натура вся целиком» стала предметом исследования Л. Андреева. Его «психологический экзистенциализм» определяется вниманием к человеческому сознанию и подсознанию. Концептуально-структурными элементами поэтики его произведений являются «сон», «галлюцинация», болезненное состояние героя, которые и помогают проникнуть в глубинные слои психики. Андреев идет дальше Достоевского: он до конца исследует процесс «уничтожения» человека, «развоплощения» его сознания («Он»), В его творчестве появляются пространственные образы, аллегорически отражающие структуру человеческого сознания («замок», «окна», «двери», «ворота»). Создание «альтернативного» пространства жизни героев («комната», «подвал», «замок») и наблюдение за жизнью его обитателей сближает Л. Андреева с Ф. Кафкой.

Общей для Андреева и Достоевского является проблема свободы. Человеку Андреева, подобно героям Достоевского, знакома трагическая антиномичность свободы. Но, как и у Достоевского, герои Андреева находятся в состоянии бунта против «непробиваемых стен». В связи с проблемой свободы определяется и главное отличие концепции Достоевского от концепции писателя XX в. Экзистенциальный человек Андреева изначально находится в состоянии «абсолютной свободы» — свободы от Бога. Достоевский же только подошел к этому пределу своем творчестве и остановился перед ним («Люди на земле одни — вот беда», — говорит герой «Кроткой»), У Андреева Бог давно покинул мир — и человеку открылось «пустое небо» (Ш. Бодлер). Этот «факт» определил кардинальное различие творческих миров Достоевского и Андреева. У Достоевского существование Бога — залог сохранения человеческой личности. Писатель даже у «последних пределов» исследует личность. У Я. Андреева же формируется концепция человека.

Писателя XX века интересует «человек как таковой», не детерминированный ни социально, ни исторически. Поэтому в его произведениях появляется тот тип героя, который мы условно назвали «созерцателем». Писатель в своем творчестве подходит к пределам самого понятия «человек».

Экзистенциальная концепция, не предполагающая существование Бога, изменила художественную структуру мира. Мир в произведениях Достоевского конструируется согласно этической системе координат и соответствует «дан-тевской модели». Л. Андреев отходит от подобной организации пространства. Помимо «земной жизни» и ада, уже не связанного с идеей наказания, в его творчестве появляется еще одна плоскость — «Ничто», «Небытие». Андреевский человек получает право на окончательное «развоплощение», на возможность обратиться в «абсолютный нуль», что было неприемлемо для религиозного мироощущения Достоевского.

Экзистенциальный опыт Достоевского оказался актуальным не только для формирования «психологического экзистенциализма» Л. Андреева, но и для творческих концепций В, Маяковского и А. Белого. «Встреча» Маяковского с Достоевским «зафиксирована» в сюжетах, образах, мотивах его поэзии, правда, не так целостно, как у Андреева. Писателей двух разных эпох прежде всего объединяет «чувство мира» (В. Альфонсов). «Разорванное сознание» персонажей писателя-реалиста — черта человека рубежной эпохи.

Генетическая связь героя лирики Маяковского с героями Достоевского уже была установлена в литературоведении. Чтобы проследить взаимодействие двух писателей, мы прежде всего анализировали категории пространства и времени. Мироощущение человека, утратившего «под ногами твердую почву», Маяковский выражает в образах внешнего мира.

Зависимость характера пространства и времени от внутреннего состояния человека у Маяковского такая же, как и у Достоевского. «Разорванное сознание» проявляется в особой конструкции мира. Оно отражается в дискретности времени и пространства. Герой Маяковского, также получает возможность «путешествовать» «поперек» времени, свободно перемещаться сквозь его толщу. Миг и века, мгновение и вечность, создают особое художественное время в поэзии Маяковского. Как и у Достоевского, поводом для нарушения «линейного» времени становится кризисная ситуация (любовная трагедия, необходимость решения «последних вопросов»). Столь же «чутко» на изменения сознания героя реагирует и пространство: оно становится дробным, хаотичным.

Наиболее адекватные формы для выражения нового мироощущения в начале века смогло предложить авангардное искусство. Маяковский, пользуется для «овнешнения» состояния героя именно авангардными средствами. Разорванное пространство и время передаются благодаря «коллажности» композиции, импрессионистическому характеру образов, деформации внешней формы предметов, через цветовую «мозаику». Кризисное сознание человека Маяковского, «зараженного» бунтом отрицания, отразилось в «деструктивной конструкции» реальности.

Мир Маяковского утрачивает полярность. В его творчестве «городу», как «метафоре мирового устройства» (В. Заманская), нечего противопоставить. Более того, Маяковский нарочито «совмещает» «греховное» и «святое», «про-фанное» и «сакральное» («святыня» и «проститутки», «бог» и «шут», «трактир» и «страшный суд») бросая вызов традиционным представлениям, сформированным прошлой эпохой. Образ «деструктивной реальности» как отражения разорванного сознания человека нашел свое воплощение не только в поэтическом творчестве Маяковского, но и в живописи русского авангарда (И. Пуни, П. Филонов, А. Лентулов).

Ф.М. Достоевский и А. Белый — два писателя, которые творили своим творчеством «петербургский миф» русской литературы. А. Белый «перенял» у Достоевского ряд приемов воплощения образов кризисного пространства и времени. Общими для художников становятся образы моста, лестницы, тесного, замкнутого пространства (комната, чердак), которые являются обычным «пространством существования» человека, расколотого внутренне. Особую роль у А. Белого играют зеркала, дробящие облик героя, создающие бесчисленное множество его двойников.

Однако А. Белый, создавая образы вешнего мира, не только «заимствует» приемы Ф. М. Достоевского, но и преобразует их. Как и в творчестве Л. Н. Андреева, в романе «Петербург» появляются аллегорические образы пространства (чердак, комната, лестница), отражающие внутреннюю структуру сознания или телесную организацию человека. Пространство в таких случаях конструируется почти как у Ф. Кафки. Только приемы модернистской и авангардной поэтики дали возможность А. Белому «зафиксировать» «дематериализацию плоти» и сознания человека. Конструкция романа, изображение картины реальности, которая преломляется в «разорванном» сознании героя, сближает А. Белого с представителями авангардного направления в живописи.

У А. Белого иная концепция человека, нежели у Ф. М. Достоевского. Его герой — это человек «онтологически», связанный с «астральным космосом». Восприятие человека как микрокосма дало нам основание для сопоставления творчества А. Белого с живописью супрематиста К. Малевича, абстракциониста В. Кандинского, который в своих «Композициях» запечатлел «космические вихри». Таким образом, отталкиваясь от принципов создания картины материальной реальности Ф. М. Достоевского, А. Белый «синтезирует» в своем романе две тенденции. Одна из них ведет к русской классике, другая — к авангардному искусству начала XX века.

Обращение к категории экзистенциальный «тип художественного сознания» дало возможность по-новому рассмотреть еще одну линию взаимодействий: Достоевский и Набоков. Художественное творчество русского и европейского писателя XX века — явление, несомненно, оригинальное. Исследование феномена «двойничества» позволило нам выявить особенности психологизма Достоевского и Набокова. «Контекст» раннего творчества Набокова и европейского экзистенциализма (философские работы А. Камю, Ж.-П. Сартра) помогли найти «точки» отталкивания с автором «Двойника», а также подчеркнуть своеобразие набоковского видения человека.

Набоков использует ряд ситуаций, приемов, к которым обращался и Достоевский для максимального проникновения вглубь человеческой души. Создавая героев-двойников, моделируя ситуацию, в которой человек встречается с самим собой, писатели исследуют человеческое сознание. «Сон», «зеркальные отражения» — это приемы, которые наиболее часто использует В. Набоков для проведения психологического анализа. Он не только «пародирует» и «осмеивает» приемы Достоевского, как утверждал Сартр, но включает их в число своих средств познания человека. Важным элементов становится не только ситуация, но и структура внутреннего диалога.

Однако между Набоковым и Достоевским существует ряд значительных расхождений. Набоков не интересуется социальной мотивацией раздвоения личности («Отчаяние»). Он создает особый тип героев-двойников, который начинает оформляться в его рассказах еще в 20−30-е годы. Двойничество человека — это раздвоение между тем, каков он есть и тем, каким его представляют другие. Особую важность для писателя XX века приобретает проблема образца/подобия. В его произведениях она из эстетической превращается в онтологическую. Набоков подводит к выводу, что «вытеснение» из бытия Бога, равно как и «другого», попытка сделать экзистенцию «другого» в полной мере «своей», для человека оборачивается трагедией.

В своем творчестве В. Набоков создает еще один особый тип героя — «соглядатая». «Соглядатайство» героя Набокова ближе всего к «посторонности» героев А. Камю. В своих принципах создания героев-двойников и в тех выхо

165 дах, которые намечает автор «Соглядатая», отразился тот «трагический гуманизм» века, который пришел на смену гуманизму христианскому. В этом заключено отличие Набокова не только от Достоевского, но и от всей классической литературы.

В заключение мы можем сделать вывод о том, что экзистенциальный опыт Достоевского оказался важнейшим фактором в формировании трагического сознания XX века. Характер новой эпохи, несомненно, внес свои коррективы в «уроки» русского классика. Экзистенциальное сознание максимально выразило себя в искусстве первой трети XX века. Его дальнейшая судьба в России определилась произошедшими политическими изменениями. Социологизация всех сфер жизни, в том числе и литературы, привела к невостребованности экзистенциальной философии. Во второй половине XX века экзистенциальные «уроки» Ф. М. Достоевского можно обнаружить в творчестве Ю. Мамлеева. Этот факт дает перспективу для дальнейшей исследовательской работы.