Русская поэзия 1910-1920-х годов в аспекте постсимволизма: Проблемы эстетики и поэтики

Предметом исследования, представленного настоящей работой, является один из самых значительных и ярких периодов в истории русской литературы — этап поэтического развития 1910 — 1920;х годов. Контекстуальное единство поэтических явлений этих двух десятилетий связано с понятием «постсимволизм», обретающим в современной литературоведческой практике терминологический статус. Сама заявка такого рода вызывает вопрос: насколько едины в своем художественном поиске те поэтические системы, формирование которых связано с уходом со сцены такого мощного философско-художественного движения, каким был русский символизм? Какова роль выработанной им эстетико-философской теории для самоопределения искусства в новый исторический период развития русской культуры? Как наследие последнего «большого стиля», каким был феномен символистской культуры, отразилось на дальнейшем развитии русской поэзии, в ее общем движении и в отдельных, индивидуальных поэтических системах?

Общая концепция работы построена на развертывании ответов на эти вопросы, каждый из которых так или иначе затронут в отдельных ее главах. Развернутая перспектива поэтической эволюции первыхдесятилетий XX века присутствует в ней как реальный предмет исследования проблемы, однако аспекты и подходы, а также выбор материала исследования определяются конкретными задачами, решение которых помогает воссоздать общую и целостную картину в ее разноречивых и многообразных проявлениях.

В целях обеспечения необходимых предпосылок объективности и корректности предпринимаемого исследования, следует прежде всего обратиться к терминам и формулировкам, выступающим в нем как узловые концептуальные определения. Постсимволизм — термин, появившийся в современной науке сравнительно недавно, но он все более утверждается как обозначение прежде всего самой ситуативной данности, которая возникла в связи с кризисом символизма и оформлением новых поэтических школ. Однако наполнение термина остается достаточно размытым и чаще всего внешним по отношению к глубинным закономерностям поэтической эволюции. Зто касается прежде всего исследований советских лет, в которых проделана огромная работа по изучению конкретного историко-литературного материала, найдены определенные подходы к его обобщению, закреплены отдельные положения, с которыми нельзя не считаться при обращении к литературному процессу начала XX века. Это работы Б. Михайловского, В. Келдыша, Л. Гинзбург, Д. Максимова, П. Громова, Л. Долгополова, 3. Минц и др. Большинство из них отличаются глубиной и выверенностью концепции, связанной с конкретным предметом исследования.

Однако нельзя не признать, что общий характер литературоведческой науки советского периода был отмечен влиянием социологических схем и идеологического диктата, что ставило преграды на пути объективного анализа и его результатах. Так, в большой и развернутой работе, где рассматривается ситуация смены поэтических эпох, Е. Тагер со всей возможной в тот момент степенью научной объективности показал ее основное содержание и наполнение, обобщив наблюдения с помощью цитаты из раннего письма А. Блока, где содержится признание поэта, что для него «макрокосм (мир), как и микрокосм (личность) ближе, чем все посредствующие между ними звенья». Отталкиваясь от этих слов, Е. Тагер заключает: «Пропуск «посредствующих звеньев», тот вакуум, который возникал там, где пролегали пути, сзязующйе личность с «макрокосмом», знаменовал несомненную ущербность «нового искусства». По мысли ученого, этот «вакуум» есть та реальная действительность, которая «во всех сложных и многообразных проявлениях могла быть раскрыта лишь высоким реализмом XX века» .1.

Этот пример, взятый из солидного литературоведческого труда, посвященного интересующему нас периоду, приведен здесь для того, чтобы не описывать многочисленные исследовательские работы, которые то с большим, то с меньшим успехом разрабатывали ту же проблематику. Над советским литературоведческим сознанием долго тяготело представление о реа.

1 Русская литература конца XIX — начала XX века. 1908 — 1917. М., 1972. С. 221. лизме как о высшем нормативном принципе литературной иерархии. Освобождение от этой заданности давалось нелегко, поэтому литература рубежа веков исследовалась с должной мерой осторожности, оговорками и доводами, не относящимися к научному дискурсу, что порой составляло резкий контраст с исследуемым материалом.

Тем не менее нельзя не признать, что в изучении русской литературы рубежа веков произошел все-таки важный перелом, связанный с резко возросшим общекультурным интересом к эпохе этого периода, проявившимся в последние десятилетия. Обозначая его, Л. Долгополов писал: «Мы начинаем понимать, что именно совокупность проблем, фактов, личной и литературной жизни, перепетий литературной борьбы и создает то неповторимое сложное образование, которое выявила и продемонстрировала перед всём миром русская литература за эти два ответственные десятилетия. Явившись завершением большого литературного периода, истоки которого уходят в пушкинскую эпоху, она вместе с тем заложила основы нового этапа в истории русской литературы» .1 Все еще писалось о «глубочайших заблуждениях» поэзии начала века2, но уже невозможно было не понимать, что она являет собой мощный взлет поэтического искусства, определивший уровень художественных открытий XX века.

Одним из проявлений такого понимания можно считать признание важнейшего фактора, определившего общекультурную ситуацию рубежа веков, -особый высочайший статус искусства, благодаря которому эпоха начала века воспринимается как время цветения культуры во всех ее выражениях, как «Серебряный век». Утверждение этого понятия шло на фоне одностороннего, а чаще всего вульгарного восприятия духовной атмосферы начала века как господства культуры декаданса, как выражения упаднического разложения буржуазной культуры. Определение «Серебряный век» не просто восстанавливало доверие к модернистской культуре, а возводило ее в разряд.

1 Долгополов J1.K. На рубеже веков: О русской литературе конца XIX — начала XX вв. Л., 1977. С. 5.

2 Орлов В. И. Перепутья. Из истории русской поэзии начала XX в. М., 1976. С. 13. безусловных эстетических феноменов, имеющих непреходящий характер. Молодые и свежие силы литературоведческой науки окончательно закрепили эпоху Серебряного века как зону живых и острых научных интересовчитательская аудитория до сих пор поддерживает необычайно поднявшуюся вверх планку непосредственных и любознательных, эстетических впечатлений относительно литературы, а особенно поэзии этого времени.

Действительно, обозначение культурного ренессанса начала XX столетия как Серебряного века заметно изменило сам модус восприятия культуры этого периода, и таким образом, еще раз подтвердилась мысль о том, что «литературное произведение, литературное течение, направление, стиль и пр. значительнейшим образом изменяются от того, с какой точки зрения, с какой научной методологией к ним подходят» .1 Вл. Вейдле в свое время задавался вопросом: «Да и когда придумали мы называть блоковское время „серебряным веком“, как это теперь все чаще делается?». Наверное, не так уж важно, когда конкретно, но то, что определение выражает новое самосознание культуры и человека в ней, Вл. Вейдле признает неоспоримым: «С рубежа веков русская литература начала приобретать и приумножать все то, что с середины прошлого века стала она растеривать. Для тех, кто был молод тогда, обновление совпало с ожиданиями и наступлением нового столетия. Помню, что в ранней юности моей, около 1910 года, это чувство нового начала ощущал я, как и многие мои сверстники, очень сильно» .2.

Действительно, преодоление позитивизма, наследия 60-х годов прошлого века, отрицание грубого материализма и увлечение религиозно-философским поиском создали новую культурную среду, которая определяла атмосферу эпохи. Серебряный век — определение не терминологическое, а отвечающее общему пафосу этой атмосферы. Не удивительно, что порой предпринимались попытки назвать его в научном смысле «ложным», т. к. опре.

1 Лихачев Д. С. «Принцип дополнительности» в изучении литературы // Русская литература. 1991. № 3. С. 36.

2 Вейдле В. Традиционное и новое в русской литературе двадцатого века // Русская литература в эмиграции. Сб. статей. Питтсбург, 1972. С. 7, 9. делить этот период через формальные признаки невозможно. Так, авторы оЯ ной из антологий поэзии Серебряного века утверждают во вступительной статье: «Серебряный век — это не хронологический период и не сумма литературных течений, но образ мышления, в той или иной степени свойственный художникам, которые при жизни, случалось, нешуточно враждовали между собой, но со временем их имена слились для потомков в неразделимую плеяду, где каждый сам по себе личность, и в то же время невозможен без взаимодействия с другими.» .1.

Своеобразное возрождение Серебряного века, открытие его как духовной атлантиды на стыке уходящей советской и появившейся «перестроечной» эпох вызвало дискуссионные разночтения- «модернизм рубежа веков оказался разом и величайшей духовной ценностью, и утонченнейшим духовным соблазном, преступлением и подвигом, наказанием и прощением, тупиком и путеводной звездой» , — так писала Е. Иваницкая, обозревая спектр мнений относительно Серебряного века.2 В обзор автора попали монографии В. Сарычева «Эстетика русского модернизма: Проблема жизнетворчества» (Воронеж, 1991), где, по мнению автора обзора, «переслоились старо-советские и новонациональные претензии», А. Казина «Образ мира. Искусство в культуре XX века. (Спб., 1991), где модернизм и символизм осуждаются как искусство декаданса. «Временем кощунственного антиправославия» Серебряный век объявлялся В. Непомнящим (Новый мир, 1993, № 6), с которым спорил А. Немзер (Дружба народов, 1993, № 11), видя в Серебряном веке самое современное устремление художественной культуры, Е. Иваницкая справедливо выводит из такого разноголосия «критический миф об этой эпохе, в котором сплелись и многолетнее (многодесятилетнее) неприятие ее советской идеологией, и давнее, но сейчас возродившееся неприятие ее «монистами-моралистами» .3.

1 Бавин С., Семибратова И. Судьбы поэтов серебряного века // Серебряный век. Антология. М&bdquo- 1993. С.З.

2 Иваницкая Е. Спор о Серебряном веке // Октябрь. 1994. № 10. С. 181.

3 Там же. С. 185. '.

Сама возможность возникновения такого мифа показательна: она означает, что свобода употребления понятия — свойство не научного, а более широкого и неотрефлексированного подхода. В этом смысле его употребление правомерно, но с учетом этой широты и недисциплинированности. В науке это понятие может применяться как обиходное, как термин литературоведческого быта: вполне закономерно, что понятие «Серебряный век» используют составители антологий и хрестоматий, т. к. книги такого рода «создают в сознании канон текстов, в принципе знакомых каждому образованному человеку и этим облегчают формирование единства вкуса и возможности читательского взаимопонимания» .1 Попытки представить Серебряный век как систему вряд ли обречены на успех, хотя по-своему интересны и должны учитываться, о чем в нашей работе говорится особо.

В связи с этим термин «постсимволизм» обретает все большую насущность и нуждается в установлении своего научного статуса. Принципиальная важность этой проблемы диктуется прежде всего понятийной и эвристической емкостью самого термина, указывающего на время, культурно-исторический момент — «пост», а также на свою непосредственную связь с символизмом как определенной эстетико-философской и художественной системой. В самом утверждении термина, на наш взгляд, уже видится идея, определяющая концепцию и научный пафос настоящей работы: речь идет об этапе поэтического развития, начало которого связано с «кризисом символизма» (общепризнанной датой является 1910 год) и который, набирая центробежные интенции, тем не менее оказался продолжением и развитием открытых символизмом возможностей художественного познания, возможностей поэтического слова, что само по себе означало усвоение символистского опыта при одновременном отталкивании от него.

Учитывая этот масштаб, вряд ли возможно с той же мерой ответственности говорить о «постакмеизме» или «постфутуризме»: эпохального содержа.

1 Гаспаров М. Л. Поэтика «серебряного века» // Русская поэзия «серебряного века». 1910; 1917. Антология. М., 1993. С. 6. ния эти термины уже не заключают, хотя их локальный характер вполне очевиден. Здесь, вероятно, уместно привести и другой распространенный сейчас термин — постмодернизм, но аналогия с постсимволизмом в этом случае окажется обманчивой: будучи следствием кризиса культуры, постмодернизм «окончательно закрепляет переход от «произведения» к «конструкции», что ведет к «сознательной переориентации эстетической активности с «творчества» на компиляцию и цитирование, с создания «оригинальных произведений» на коллаж» .1 Естественно, что о постмодернизме можно говорить лишь в контексте «сдвига культуры», изменившего и традиционную систему ценностей, и саму систему художественного языка.

Нужно сказать также, что несмотря на широкое хождение в последние десятилетия понятия «постсимволизм», существует определенная тенденция исследования литературы начала XX века и не прибегая к этому термину. В этом случае для истолкования связи символизма и формирующихся вслед за ним художественных систем употребляются понятия «неоромантизма» и «неоклассицизма». Такая тенденция намечалась еще в 1910 — 1920;е годыпросматривается она и в современном литературоведении. Так, З. Г. Минц писала о том, что «художники 1910;х годов, чье творчество так или иначе соотнесено с символизмом <.>, весьма свободно наследуют самые различные эстетические установки и поэтические структуры как внутри символизма и „неоромантизма“, так и за его пределами» .2 Можно привести и другой пример: Н. А. Петрова в ряде своих работ отстаивает концепцию, согласно которой поэзия 1900 — 1910;х годов являет собой поле борьбы двух основополагающих тенденций — неоклассицизма и неоромантизма. Это является, по мнению исследователя, следствием того обстоятельства, что «история литературы складывается в чередовании и взаимодействии реалистических и.

1 Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 239.

2 Минц З. Г. Футуризм и неоромантизм (к проблеме генезиса и структуры «Истории бедного рыцаря» Е. Гуро) // Функционирование русской литературы в разные исторические периоды. Уч. зап. Тартусского гос. ун-та. Вып. 822. Тарту, 1988. С. 110. нереалистических художественных систем" .1 Наблюдения Н. А. Петровой над таким взаимодействием в поэзии начала века чрезвычайно интересны, но опредёляющим в этом случае является аспект традиции, заставляющий смотреть «назад», что само по себе, конечно, важно, но не исчерпывает всей проблемы.

В свете нашей темы наиболее актуальной остается монография И. П. Смирнова «Художественный смысл и эволюция поэтических систем», вышедшая в 1977 году. Со времени ее появления мы не имеем, пожалуй, столь же емкой и концептуальной по замыслу работы, в которой бы ставилась и решалась проблема постсимволизма как целостного художественного образования. В основу концепции здесь положен не внешний критерий «преодоления символизма», а внутренняя логика историко-литературного процесса, основанная на исследовании «механизма трансформаций». Автор исходит из следующей методологической предпосылки: «Опыт словесного искусства свидетельствует, что на каждой фазе художественной эволюции персональные варианты смысловых трансформаций объединяются в межиндивидуальные семантические системы — из частных моделей мира вырастает общая картина реальности, свойственная той или иной литературной эпохе. Следовательно, чтобы описать эволюцию художественной семантики, требуется выяснить, какова природа преобразований, производящих смену литературных систем по ходу исторического времени, и каковы те правила семантических трансформаций, которые варьируются от писателя к писателю в границах одного и того же ансамбля смыслов» .2 И. Смирнов отмечает факт сосуществования «символистской и постсимволистской художественных систем», но при этом считает, что «чисто синхронное описание материала обнаруживает здесь свою недостаточность, если не фиктивность» .3.

1 Петрова Н. А. Романтическая образность в поэзии начала XX века // Проблемы художё-ственного историзма. Херсон, 1990. С. 101.

2 Смирнов И. П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977. С.З.

3 Там же. С. 4.

При всей точности наблюдений и выверенности концепции исследование И. П. Смирнова, как ни странно, не стало толчком к дальнейшим построениям такого рода. Причина здесь кроется, как нам кажется, еще и в том, что «при построении типологии как художественного знания вообще невозможно пренебречь человековедческой проблематикой» .1 В этом смысле поворотным, намечающим широкую перспективу и новые подходы к интересующей нас теме представляется исследование Н. А. Богомолова «Проблемы поэзии в русской критике 1910;х — первой половины 1920;х годов», защищенное в качестве докторской диссертации в 1992 году. Учитывая время ее написания, автору пришлось приложить усилия к тому, чтобы обосновать и защитить в качестве первостепенных те методы и подходы к изучаемому материалу, которые в советском литературоведении отрицались как несоответствующие марксистско-ленинским принципам методологии. Диссертация впервые включала в себя массу неоткрытого, труднодоступного материала о поэзии 1910;х — 1920;х годов, вошедшего впоследствии в многочисленные публикации и работы автора. Сейчас нет нужды выстраивать и обосновывать то, что Н. А. Богомолов утверждал едва ли не впервые. Однако нам хотелось бы подчеркнуть один из основополагающих моментов этого исследования. Говоря о том, что «история русской поэзии конца XIX — начала XX века должна изучаться прежде всего как история русского модернизма во всем богатстве его групповых и индивидуальных творческих принципов, декларируемых положений и осуществившейся творческой практики», автор настаивает: «Проблема постижения русской поэзии начала XX века — это во многом проблема постижения ее воздуха, ее атмосферы, в которой только и может осуществляться художественное жизнетворчество» 2 Принципиальным для автора работы является особое внимание к тому типу художественного сознания, какой ярил миру рус.

1 Раков В. П. О В. Ф. Переверзеве по новому // Контекст — 1992. М., 1993. С. 234.

2 Богомолов Н. А. Проблемы поэзии в русской критике 1910;х — первой половины 1920;х годов: Дисс.. доктора филолог, наук. М., 1992. С. 55, 65. ский Серебряный век, главным качеством которого было создание «модели соединения искусства и жизненного поведения» .1.

Эта важная мыслительная посылка станет предметом специального исследования, автор которого, Л. П. Быков, ставит проблему «стиля творческого поведения» на материале русской поэзии начала XX века, где утверждается мысль о необходимости «соотнесения стиля произведения и стиля творческого поведения как сфер взаимообусловленных и взаимоопределяемых» .2.

Возвращаясь к исследованию Н. А. Богомолова, необходимо обратить особое внимание на третью главу диссертации, где рассматривается проблема поэтического слова в эстетике символизма и постсимволизма. Автор высказывает мысль о «принципиальной плюралистичности и как следствие этого — огромной внутренней свободе» поэтической практики рассматриваемого периода. Одним из сложных и полемичных моментов концепции Н. А. Богомолова является, на наш взгляд, установление хронологических рамок исследования: 1910 — первая половина 1920;х годов. Автор имеет все основания рассматривать этот период как «целостный исторический этап», начало которого совпадает с «кризисом символизма» и оформлением постсимволистских художественных систем, а конец — с одной из первых акций новой власти, зафиксировавшей партийным документом (Постановлением ЦК 1925 г.) тот идеологический контроль над литературой и искусством, который станет неотъемлемым фактором литературной политики со стороны государства. Однако при всей важности этого момента, следует, на. наш взгляд, иметь в виду и непосредственно внутрилитературные, собственно поэтические механизмы литературной эволюции, влияющие на весь процесс в целом, о чем мы считали нужным сказать в нашей работе. Однако стержневой тезис концепции Н. А. Богомолова остается насущным и сегодня. «Поэзия начала XX.

1 Богомолов Н. А. Указ. Соч. С. 52.

2 Быков Л. П. Русская поэзия начала XX века: стиль творческого поведения (к постановке вопроса). XX век.

Литература

Стиль. Стилевые закономерности русской литературы XX века (1900 — 1930). Екатеринбург, 1994. С. 164. См. также: Быков Л. П. Русская поэзия 1900 — 1930;х годов: проблема творческого поведения: Автореферат дисс.. доктора филолог, наук. Екатеринбург, 1995. века, — считает он, — никоим образом не может быть представлена как организованная вокруг какой-нибудь одной фигуры. <.> Лишь в изучении столкновений и пересечений различных творческих индивидуальностей, литературных направлений, течений, группировок, теоретических положений и жизненного поведения, личных отношений и целостной мифологии определенного течения проявляют себя основные закономерности этого времени" .1.

Особо следует остановиться на докторской диссертации О. А. Клинга «Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910;х годов (проблемы поэтики)», защищенной в 1996 году. Отдельные места и главы этого исследования печатались в научной периодике вплоть до последнего времени. Автор дает широкую картину постсимволистской поэзии в ее связях с наследием символизма. Начиная с наблюдений за «неоклассическими и пре-давангардистскими тенденциями» в самом русском символизме (Блок и Брюсов), О. А. Клинг переходит к исследованию отдельных поэтических систем, по-разному усвоивших опыт символизма: это поэзия Н. Гумилева, О. Мандельштама, А. Ахматовой, М. Цветаевой, В. Хлебникова, Б. Пастернака, С. Есенина. Автор специально оговаривается, что он не ставил своей целью «описать весь арсенал художественных открытий символизма», так или иначе сопрягающихся с творчеством поэтов-постсимволистов. Это заставляет надеяться, что диссертация не претендует на исчерпывающий анализ проблемы вплоть до ее «закрытия». Нам приятно констатировать в своей работе ряд совпадений с научной программой, выстроенной О. А. Клингом. Это касается прежде всего самого понятия «постсимволизм». Оговаривая степень его условности, О. А. Клинг утверждает: «Понятие это не из разряда явлений литературной борьбы, а из разряда явлений стилевых, значимых на уровне изучения поэтики XX века. В нем важна, однако, смысловая нагрузка приставки пост, которая не только указывает, если речь идет об историко-литературном процессе, на постпозицию по отношению к явлению предшествовавшему, но и на внутреннюю связь с ним. Проявляется эта связь.

1 Богомолов Н. А. Указ. соч. С. 4. по-разному: как на уровне отталкивания, так и на уровне притяжения". Общий вывод автора таков: «Под постсимволизмом в данной работе понимается явление в русской литературе 1910;х годов, совпавшее по времени с так называемым „кризисом символизма“, для которого характерно декларируемое на уровне манифестов и нередко реализованное в эстетических устремлениях отталкивание от наследия русского символизма, а также сохранение в художественной практике внутренних связей с ним, процесс притяжения, нередко осуществляемый неосознанно» .1 Нам представляется верным и намеченное О. А. Клингом соотношение терминов «модернизм» и «постсимволизм»: последним обозначаются явления, входящие наравне с другими в культуру модернизма, и таким образом постсимволизм является составной частью модернизма. Автор диссертации в целом успешно справляется с поставленной задачей — «выявить „ген“ символизма, порой осознаваемый самими поэтами как чужеродный, в ранних творческих исканиях постсимволизма» 2, но как и любое серьезное научное исследование, работа О. А. Клинга располагает к плодотворной полемике.

Прежде всего, как нам представляется, постсимволизм здесь осмысляется как непосредственность поэтической практики, наблюдения над которой не выводят автора к обобщающим заключениям о феномене постсимволизма. Вследствие такого подхода постсимволизм оказывается лишенным своего концептуального «ядра» и определенных хронологических рамок. С нашей точки зрения есть основания рассматривать постсимволизм не только как явление определенных процессов на уровне поэтики, но и как своего рода полисистему, имеющую свои структурирующие поэтику принципы. В этом смысле постсимволизм — это и «система-эпоха», имеющая свои временные рамки. Обо всем этом мы говорим подробнее в первой главе нашей работы. Своеобразие концепции, представленной ею, заключается еще и в том, что в центре нашего внимания оказалась фигура Вяч. Иванова с его основополагающей.

1 Клинг О. А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910;х годов (проблемы поэтики): Дисс.. доктора филолог, наук. М., 1996. С. 9.

2 Там же. С. 36. статьей «Заветы символизма», сыгравшей роль своеобразного аккумулятора символистского опыта, имеющего дальний, но ощутимый «отзвук» в постсимволистскую эпоху. Принципиальная важность и неотменимость присутствия эстетико-философских «предчувствий» и «предвестий» Вяч. Иванова в феномене постсимволистской культуры представляется нам более важной, чем роль В. Брюсова, которому О. А. Клинг отводит решающее место в своей концепции, утверждая, что «через призму художественных открытий Брюсова просматриваются контуры всего символистского наследия.1 Другой принципиальной фигурой, во многом определившей постсимволистский опыт, стала для нас поэтическая личность В. Ходасевича, своей поэтической судьбой акцентирующая эволюцию постсимволизма в целом. Отсутствие этого поэта в спектре исследовательского внимания О. А. Клинга делает общую картину постсимволизма не полной, а главное, не проявленной в аспекте использования в новой социокультурной ситуации опыта постсимволистской «теургии», -хорошо известно, что В. Ходасевич был не только свидетелем и историком эпохи символизма, но и поэтом, который на практике пытался осуществить то понимание поэтического творчества, которое разрабатывала философско-эстетическая теория Вяч. Иванова и А. Белого.

В связи с этим хотелось бы подчеркнуть и расширение хронологических рамок исследования в нашей работе: О. А. Клинга интересует в основном «ранний» постсимволизмв нашей работе акцент сделан на 20-е годы. Для нас это также принципиально важное обстоятельство: именно это десятилетие явилось, на наш взгляд, наиболее репрезентативным в плане постсимволистского опыта, столкнувшегося с новой реальностью в новом социуме, на новом «историческом материке», каким предстала для творческой личности послереволюционная Россия. Именно здесь решались проблемы поэтического самоопределения, формировались и ломались судьбы, шел поиск контактов с новой исторической реальностью, что, естественно, не могло не отразиться на самом феномене поэтического языка. Ситуация, возникшая на этом этапе.

1 Клинг О. А. Указ. соч. С. 18. постсимволистской эпохи, была моментом выбора и испытания для многих поэтов, перешагнувших из одной эпохи в другую. Суть этого момента прекрасно определяет Г. А. Белая: «Из творческого акта ушло то, что было его онтологической характеристикой: доверие к самодвижению, саморазвитию жизни и доверие к художественному образу, органическим и таинственно-непостижимым образом связанному с саморазвитием жизни» .1 Это еще одна стороны проблемы, раскрывающаяся в нашей диссертации, на наш взгляд, является одной из важнейших в истории постсимволизма, и она актуализируется уже в 20-е годы. Тем не менее, несмотря на закономерно возникающие разногласия, наша исследовательская позиция учитывает неоспоримость и концептуальную важность проделанной О. А. Клингом работы, совпадая с ней в своей сверхзадаче. Идя к ней другими путями, мы можем присоединиться к мысли о том, что «символизм и постсимволизм образуют некие пересекающиеся по некоторым параметрам эстетические системы, которые характеризуют своеобразие всей культуры XX века.2 Общность результата в данном случае можно рассматривать как объективность научной истины, обнаруживающей себя в различных исследовательских контекстах, и не приходится сомневаться в том, что проблема постсимволистских исканий, впервые поставленная О. А. Клингом во всей ее основательности и, глубине, еще не раз станет предметом исследования: ее научный потенциал безграничен.

Показателем живого интереса к проблеме постсимволистского литературного развития является и диссертационное исследование Н. Ю. Грякаловой «От символизма к авангарду. Опыт символизма и русская литература 19 101 920;х годов (Поэтика. Жизнетворчество. Историософия)». Автор решает обозначенные в заглавии работы проблемы в основном на материале русской прозы указанного периода. Нас особенно заинтересовала глава под названием «Акмеистический поворот к предметности и «новому антропологизму», где исследуется позиция журнала «Аполлон» и прозаические произведения.

1 Белая Г. А. Авангард как богоборчество // Вопросы литературы. 1992. Вып. III. С. 117.

2 Клинг О. А. Указ. соч. С. 358.

О. Мандельштама. Другие имена — А. Ремизов, Б. Пильняк, Б. Поплавский, -определившие содержание остальных глав диссертации, образуют, на первый взгляд, неожиданную, но интересную картину проявлений постсимволистского поиска, хотя само понятие постсимволизма в работе не актуализируется и употребляется как данность. Тем не менее общий вывод Н. Ю. Грякаловой представляет собой заявку на идею, которая нуждается в дальнейшем подтверждении: речь идет об утверждении автора, что «ко второй половине 1910;х гг. открытия, сделанные символистами (суггестивность и многозначность художественного образа, иконичность словесного знака, повышенная смысловая значимость деталей, принцип симфонического контрапункта и техника лейтмотивов), перестают ассоциироваться с символизмом как с „миропониманием“ и поэтикой „соответствий“ и приобретают ценность художественного приема» .1 Совсем спорной представляется мысль о том, что акмеизм может оцениваться как этап перехода от символизма к авангарду. Вообще в диссертации Н. Ю. Грякаловой прослеживается та концепция постсимволизма, согласно которой постсимволизм отождествляется с «историческим авангардом» (И.П. Смирнов, Е. Фарыно, Вяч. Вс. Иванов и др.). Подобные попытки «продлить» жизнь символизма как суммы определенных приемов в новом историческом контексте идут вразрез с концепцией настоящей работы, где символистское наследие предстает прежде всего как феномен «большого стиля» в парадигме которого актуализировались ценности символизма как «миропонимания». Однако спорность концепции не отменяет, как известно, ее продуктивности и самодостаточности.

Еще одна докторская диссертация, защищенная в этом году, представляет для нас интерес. Ее тема — «Русская поэзия 1910 — 20-х годов: поэтический процесс и творческие индивидуальности» — свидетельствует о живом и неиссякаемом интересе к проблеме, о которой идет речь. Автор работы Л. Ф. Алексеева мотивирует избранные хронологические рамки своей работы.

1 Грякалова Н. Ю. От символизма к авангарду. Опыт символизма и русская литература 1910 — 1920 х годов (Поэтика. Жизнетворчество. Историософия): Дисс.. доктора филолог, наук. Спб, 1998. С. 352. тем, что «именно в это время поэтический процесс отличается необычайным богатством и многообразием: через 10-е — 20-е годы проходит история зарождения и развития различных литературных школ и направлений, плодотворно пересекаются многообразные эстетические теории, концепции, платформы, а главное, это время характеризуется вершинными достижениями крупнейших поэтов эпохи» .1 Из такой заявки вытекает и содержание исследования: вершинные поэтические достижения поэзии данного периода оттеняются именами малоизвестными, стоящими на обочине литературного потока (С. Алымов, В. Сумбатов). но главное, на чем следует остановиться, — это то, что Л. Ф. Алексеева принципиально не принимает термина «постсимволизм», считая его «искусственным, не отражающим реального положения дела». Кроме того, утверждает она, символизм после 1910 года вовсе не исчез, а продолжал реально существовать в творчестве К. Бальмонта, Ф. Сологуба, В. Брюсова, А. Блока.2 Таким образом, диссертационное исследование Л. Ф. Алексеевой не только обходит главную проблему нашей работы, но потенциально содержит другую позицию, не ставшую, правда, предметом подробного изложения.

С.Н.Бройтман, автор монографии «Русская лирика XIX — начала XX века в свете исторической поэтики. Субъектно-образная структура» (М., 1997) уделяет постсимволистскому этапу эволюции русской лирики особое внимание, утверждая, что «в наличии такого этапа сомнений быть не может» .3 Однако исследователь пользуется термином, не оговаривая его терминологической специфики.

То же встречаем и в книге В. И. Тюпы под названием «Постсимволизм: теоретические очерки русской поэзии XX века.» (Самара, 1998), от которой можно было бы ожидать основательного и закрепленного теоретическими ак.

1 Алексеева Л. Ф. Русская поэзия 1910;х — 1920;х годов: поэтический процесс и творческие индивидуальности: Автореферат Дисс.. доктора филолог, наук. М., 1999. С.З.

2 Эта мысль разработана в одной из последних работ О. Клинга «Эволюция и „латентное“ существование символизма после Октября» // Вопросы литературы. 1999. Июль — август.

3 Бройтман С. Н. Русская лирика XIX — начала XX века в свете исторической поэтики. Субъектно-образная структура. М. 1997. С. 256. центами исследования проблемы постсимволизма в русской поэзии. Однако автор избрал иной путь: термин «постсимволизм» используется им, так сказать, в готовом виде, не вызывая никакой теоретической рефлексии. Этот факт нисколько не снижает достоинств книги, лишний раз подтверждая привычность термина, имеющего большое хождение в современной науке. Сам автор определяет жанр книги как научно-методическое пособие, что в целом не могло не отразиться на возможностях углубления в проблему. Тем не менее есть все основания говорить о достаточно стройной концепции, изложенной в содержании книги, претендующей на то, чтобы дать цельную картину литературного процесса XX века. Автор говорит о трех мощнейших ветвях художественной эволюции: авангарде, соцреализме и неотрадиционализмедва первых этапа рассматриваются как тупиковые, с третьим автор связывает дальнейшее развитие литературного процесса XX в. Нетрудно заметить, что постсимволизм В. И. Тюпа представляет себе достаточно широко, можно сказать, «без берегов», что является, на наш взгляд, следствием отношения к термину как к достаточно условной величине, как к понятию скорее рабочему, чем имеющему терминологический статус. Кроме того, отдельные положения книги представляются нам открытыми для полемики, а не окончательными, как, например, такое: «Роль авангарда в постсимволизме первостепенна, однако чисто негативна» .1 Как «первостепенность», так и чистый негатив, — на наш взгляд, утверждения, с которыми можно спорить. Вероятно, сам автор отдает себе в этом отчет, оговаривая то, что он «ставит перед собой задачу не историческую, а типологическую. <.> Теоретическое установление границ изучаемого явления составляет не конечный результат, а одно из начальных звеньев исследовательского процесса» .2.

Широкое и свободное понимание термина «постсимволизм» характерно и для 'сборника «Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной конференции (М., 1995). Так, И. Есаулов вкладывает в это понятие,.

1 Тюпа В. Н. Постсимволизм: теоретические очерки русской поэзии XX века. Самара, 1998. С. 143.

2 Там же. С. 14. еще и ценностное содержание: он отводит роль «постсимволизма» только «неотрадиционализму», понимаемому как путь «духовного возвращения русской культуры на магистральную линию ее развития» .1 В этом плане уместно привести другой термин, совпадающий по своему наполнению с точкой зрения И. Есаулова: Н. Лейдерман ту же тенденцию определяет как «постреализм», -" парадигма этого метода вновь восстанавливает Космос «из Хаоса» .2.

Определенное представление о концепции постсимволизма содержит в себе и книга И. А. Есаулова «Категория соборности в русской культуре» (Петрозаводск, 1995), а точнее — ее заключительная часть, где намечены перспективы исследования обозначенной в названии проблемы. Автор выдвигает в качестве решающего все тот же аксиологический принцип осмысления материала. Рассматривая символизм как явление «наивного западничества» (О. Мандельштам), И. Есаулов считает постсимволизм возвращением на истинные пути национальной духовности, связанные с обретением соборного мироощущения, характерного для русской православной традиции. «В этом контексте понимания „преодоления символизма“ — это преодоление искушения возвыситься над миром и над другими (выделено И. Есауловым), преодоление гордого „избранничества“ и отказ от укрываемых от других „тайн“, доступных только „посвященным“ , — пишет автор. — Одновременно это ориентация не на будущее <.>, а на вечное.» .3 Вполне закономерно получается, что в таком раскладе постсимволизм связывается прежде всего с одной из «ветвей» постсимволистского развития — акмеизмом, который осмысляется автором по аналогии с «христианским средневековьем» .4 Общий вывод И. Есаулова относительно постсимволизма весьма своеобразен: «Постсимволизм представляет собой особую зону бифуркации для диссипати.

1 Есаулов И. А. Постсимволизм и соборность // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной конференции. М., 1995. С. 7.

2 Лейдерман Н. Л. Теоретические проблемы изучения русской литературы XX в. // Русская литература XX века: направления и течения. Вып. 1. Екатеринбург, 1992. С. 24.

3 Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995. С. 280.

4 Есаулов И. А. Указ. соч. С. 281. рующей к началу XX века русской светской культуры" .1 Вряд ли стоит расшифровывать этот закодированный текст: в свете общей концепции работы он представляется достаточно понятным. «Если считать символизм своеобразным вариантом русского „ренессанса“, <.> то постсимволизм являет собой эстетический аналог последующей „контрреформации“ (закономерно воспринятой компетентными представителями „нового искусства“ как контрреволюция»).2.

Не отрицая новизны и плодотворности подходов И. Есаулова к материалу русской литературы, нельзя все-таки не заметить, что в увлечении автора категорией соборности проявляет себя тенденция, связанная со стремлением восстановить попранные революцией 1917 года ценности — как в осмыслении исторического периода, последовавшего вслед за ней, так и в отношении к литературному материалу, рассматриваемому советским литературоведением достаточно тенденциозно или недостаточно всесторонне. Однако, как всегда в таких случаях, тенденция, как бы интересна она ни была, ведет к деформации смысла картины в целом. Во всяком случае, аксиологический подход к проблеме постсимволизма, равно как и к творчеству его отдельных представителей, загоняет в тупик собственно филологический исследовательский поиск, невольно представляя участников литературного процесса «правыми» или «неправыми» по отношению к религиозному центру, каким предстает в книге православная соборность.

Представленный здесь обзор работ, где рассматривается проблема постсимволизма, со всей очевидностью свидетельствует о том, что считать ее решенной не представляется возможным. Это определяет актуальность и насущность исследования контекста постсимволистской поэзии как в плане отдельных художественных систем, так и в плане осмысления самого феномена постсимволизма в его историко-литературном и конкретно-поэтическом и эстетическом воплощении, что и составляет главную, целевую и в то же время.

1 Там же. С. 286.

2 Там же. перспективную задачу нашего исследования. Она включает в себя ряд других, более конкретных, которые будут обозначены в диссертации непосредственно в связи с обращением к определенному исследовательскому материалу.

Постсимволизм как художественная система выработал новый тип ментальности, который предполагает отношение к жизни, согласно которому личность ощущает реальность как данную ей меру самореализации, что органично повышало творческую волю, воплотившуюся в ином отношении к поэтическому слову. Исследованию поэтики постсимволистских систем посвящено огромное количество работ, касающихся творчества того или иного автора.1 В каждой из них подчеркивается индивидуальный характер словоупотребления, использования поэтических средств, специфика индивидуального поэтического языка, отражающего в своей общей полноте взаимодействие с нормативными художественными принципами той или иной школы. Общую тенденцию можно выразить признанием того факта, что слово как «канон необычайной емкости», открытый символизмом, насыщается, по словам Г. Федотова, новыми духовными интенциями, связанными с общим сломом культуры в ситуации XX века: «это примат воли, динамизм, активизм, энергизм в слове». То, что отмечает философ как трансформацию словесной материи — «ударность, сбитость, насыщенность слова, принцип движения, максимальная выразительность» 2 в известной мере было выражением «кризиса риторической культуры слова», о котором говорит В. П. Раков: «Кризис выразился в крушении синтетизма и ментальной целостности». Разнонаправленная эстетика постсимволистских исканий в слове выразилась, с одной стороны, «экзистенциальным опытом близости к вещи, предметному миру внут.

1 Из общих работ по этой проблеме см.: Гинзбург Л. О лирике. Л., 1974. Ермилова Е. В. Метафоризация мира в поэзии XX века // Контекст. 1976. М., 1977; Соколова Н. К. Слово в русской лирике начала XX века. Воронеж, 1980; Кожевникова Н. А. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века. М., 1986; Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка. М., 1989; Барковская Н. Слово и образ в русской поэзии начала XX века (к проблеме интенсйфикации лирической формы) // XX век.

Литература

Стиль. Стилевые закономерности русской литературы XX века (1900 — 1930). Екатеринбург, 1994; Гаспаров М. Л. Антино-мичность поэтики русского модернизма // Избр. статьи. М., 1995.

2 Федотов Г. Carmen saeculare // Вопросы философии. 1990. № 8. С. 138. реннего существования поэта, преодолением символистского раскола между временным и вечным, бытом и бытием" 1, с другой — процессами авангардного экспериментаторства над словом, где «когда-то благая энергия филологизма обернулась асемантичностью „заумного“ слова, совсем рядом с которымдавящая и глухая тьма меональности». 2.

Н. Крохина в своей работе намечает тенденцию усвоения постсимволистскими поэтическими системами символистской специфики художественного слова, — имеется в виду «постсимволистская трансформация музыкально-неопределенного, субъективно-ассоциативного символизма»: «Постсимволист рассматривает свою задачу не как выражение своих переживаний и не как описание окружающих вещей, но как переживание открытия значений слов» .3.

Большее доверие к самой субстанции языка, придание ему автономной свободы, когда сам язык выстраивает некое эстетическое бытие по своим собственным законам, порой противоречащим логическому дискурсу и смыслу, заметно во всей поэтике постсимволизма. В данной работе этот процесс фиксируется по ходу исследования той или иной поэтической системы. В настоящий момент хотелось бы остановиться на основных целевых и методологических принципах подхода к проблеме поэтики художественного текста. Герменевтический тезис о том, что «рефлексия над средствами вторична по отношению к сущностной сосредоточенности на говоримом» 4 в этом случае уступает место методологическим и теоретическим предпосылкам литературоведческого анализа, сочетающим системно-типологический и историко-генетический подходы к материалу, позволяющие выявить внутренние законы поэтического развития.

1 Крохина Н. П. Миф и символ в романтической традиции (в русской поэзии и эстетике начала XX века): Дисс.. канд. филолог, наук. М., 1990. С. 11.

2 Раков В. П. Логос Марины Цветаевой // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Иваново, 1993. С. 119.

3 Крохина Н. П. Указ. соч. С. 56.

4 Гадамер Г. Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 263.

Здесь нам представляется уместным поставить вопрос о той универсальной задаче литературоведческой науки, которая связана с самой категорией поэтики. Не стоит останавливаться на том, что хорошо известно: термин «поэтика» имеет разное наполнение. О поэтике отдельного писателя или его произведения, а также целого литературного течения илй направления постоянно говорится в научном обиходе. Однако идея некой универсальной доминанты, которая самоосуществляется в определенный большой период в совокупности художественных средств, характерной для литературного развития большого масштаба, связана с категорией исторической поэтики, основы которой были разработаны А. Н. Веселовским. Необходимо подчеркнуть, что именно в эпоху постсимволистского развития проблема исторической поэтики вновь встает в научном дискурсе как предмет осмысления и дальнейшего развития. Это было во многом связано с тем, что так называемый «формальный метод, объединивший вокруг себя ученых-языковедов в знаменитый ОПОЯЗ, заметно отодвинул традицию «исторической поэтики» отечественного литературоведения, что вызывало беспокойство со стороны представителей академической науки. Н. Пиксанов с тревогой говорил в 1923 году о «кризисе научной методологии», который имеет тенденцию к разрешению, по его мнению, «в сторону формально-эстетических проблем» .1 В полемике с В. Жирмунским П. Сакулин говорил о насущной потребности обращения к методологии, построенной Веселовским, ее развитии и соотнесении с современным литературным развитием. Замечательны его слова: «Правильнее говорить здесь об эволюции поэзии, а не об истории. Поэтому, особенно ввиду происходящих недоразумений, предпочтительнее было бы и самую науку назвать «эволюционной», а не исторической поэтикой» .2.

Современное литературоведение относится к исторической поэтике как к «священной корове» филологической науки, — с неизменным почтением, но в то же время явно не используя возможностей, которые она открывает. Между.

1 Пиксанов И. Новый путь литературной науки // Искусство. 1923. № 1. С. 97.

2 Сакулин П. К вопросу построения поэтики // Искусство. 1923. № 1. С. 82. тем А. Веселовский обозначил путь, на котором исследователю открывается «система трансформаций», о которой ученый писал так: «За иным эпитетом <.> лежит далекая историко-психологическая перспектива <.> целая история вкуса и стиля в его эволюции.» .1.

М. Гаспаров, цитируя это суждение Веселовского, указывает, что оно обычно отводится под тем предлогом, что в нем не учитывается специфика индивидуального творчества, тем самым поэзия оказывается словно расколота на две части, — «к одной из них, старинной, программа исследования исторической поэтики применима, а к другой, новой и новейшей, вроде бы и неприменима» .2 «Соглашаться с таким положением не хочется» , — добавляет ученый.

Действительно, Г. О. Винокур филолога считал прежде всего историком, определяя его в зависимости от того, какой историей он занимается.3 История развития поэзии предполагает такое развертывание форм и смыслов, при котором не просто намечается вектор дальнейшего движения, но фиксируется поэтический опыт, вобравший в себя сложный сплав традиции и новизны. «Только через конкретное изучение последовательно сменявших друг друга поэтик пролегает путь к решению задачи, в блестящем эскизе оставленной еще А. Н. Веселовским, — к построению универсальной исторической поэтики» , — пишет С. С. Аверинцев 4.

Как нам представляется, настала пора говорить о взаимодействии в методологическом дискурсе двух поэтик — исторической и онтологической. Что касается последней, то ее значение возрастает на фоне позитивистских подходов к поэтическому тексту, с их идеологической или прямолинейно-внешней интерпретацией, которые имели место в эпоху существования советского ли.

1 Веселовский А. Н. Из истории эпитета // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989. С. 59.

2 Гаспаров М. Л. Историческая поэтика и сравнительное стиховедение // Историческая поэтика: Итоги и перспективы изучения. М., 1986. С. 192.

3 «Филолог всегда историк, и только во вторую очередь мы спрашиваем, какой историей он занимается». //Винокур Г. О. Биография и культура. М., 1927. С. 71.

4 Аверинцев С. С. Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981. С.З. тературоведения. В связи с этим приведем исполненные, как всегда, смысловой глубины и емкости слова А. В. Михайлова: «Мы в полной мере должны учитывать интенции автора и интенции произведения, не забывая при том о ведущей роли языка и слова». «Язык сам заключает в себе силу Творчества, -продолжает ученый, — он — пусть отчасти — ведет поэта, он вступает с поэтом в союз и, коль скоро так, не поступает в полное распоряжение поэта, не отдается в его руки полностью, а хранит свою самостоятельность в отношении его. <.> Если поэт нечто подразумевает под своими словами, то это не препятствует тому, чтобы произнесенные и упорядоченные им слова, подразумевали и нечто иное, и нечто большее, чем-то, что вложил в них поэт». А. В. Михайлов исходит из того, что «язык и сам не останавливается, а продолжает мыслить, когда мыслит и творит поэт. А это означает и то, что созданное произведение искусства и вообще созданный текст также не удерживают в себе язык и слово и также не сковывают их в их самодеятельности. <. > Язык и слово шире, и больше, и древнее поэта и его произведения, и они существуют до них и проходят сквозь них. Вместе с таким новым опытом постижения языка и слова в отношении: язык/ слово — произведение/ текст — поэт/ автор — язык и слово царят безраздельно и подчиняют себе текст и автора, в которых и через которых творят» .1.

Не менее актуальной для исследования литературного процесса и отдельных художественных систем является мысль С. Аверинцева о том, что «литературное слово должно быть соотнесено с историей, с социальными и политическими реалиями истории, но соотнесено не иначе, как через человека. <.> Когда мы пытаемся прочертить линию, ведущую от социальных структур к жанровым структурам, линия эта не должна миновать человека, его самоощущения внутри истории, его догадки о самом главном — о его месте во Вселенной». При этом ученый замечает: «Человеческое содержание может.

1 Михайлов А. В. Предисловие к публикации статьи М. Хайдеггера «Слова Ницше „Бог мертв“ // Вопросы философии. 1990. № 7. С. 135. найти в литературном слове не только прямой, но и косвенный, парадоксальный выход» .1.

Сочетание в исследовательском подходе к поэзии постсимволизма историко-литературного и онтологического осмысления поэтического материала, как в индивидуальном поэтическом творчестве, так и в совокупности и взаимодействии разных художественных установок, определяющих постсимволизм в целом, является для нас исходной исследовательской установкой. Примем во внимание еще одно важное обстоятельство: насыщенная эстетико-философскими исканиями эпоха рубежа веков предельно заострила проблему личности, и личности творческой прежде всего. Вот почему осмысление постсимволизма нуждается в понимании того, что сложная и разноречивая картина поэтической жизни этой эпохи включала в себя ту неоценимую ее особенность, которую А. Ф. Лосев, определяя общий характер модернистской культуры, называет «рефлексией над самим искусством» .2 Если символизм разработал свою философию искусства и культуры, которую можно было бы в принципе определить как универсальное знание о мире и человеке («эстетика как онтология» , — говоря словами Я.Э. Голосовкера)3, то постсимволистское сознание, не обладая целостностью эстетической ментальности, тем не менее отличается актуализацией эстетической рефлексии, ориентированной как на опыт предшествующего культурного развития, так и на новые социокультурные и собственно литературные объекты.

В начале 20-х годов Ю. Н. Тынянов сетовал на то, что «теория словесности упорно состязается с математикой в чрезвычайно плотных и уверенных статических определениях, забывая, что математика строится на определениях, а в теории литературы определения не только не основа, но все время видоизменяемое эволюционирующим литературным фактам следствие» 4 Слова ученого можно отнести не только к теории, но и к определениям, оформляв.

1 Аввринцвв С. С. Поэтика раиневизантийской литературы. М., 1977. С. 78.

2 Лосев А. Ф. Модернизм//Лит. учеба. 1988. № 5. С. 153.

3 Голосовнер Я. Э. Логика мифа. М., 1987. С. 14.

4 Тынянов Ю. Н. История литературы. Поэтика: Кино. М., 1977. С. 255. шимся как следствие историко-литературных модификаций. В отличие от символизма, постсимволистские поэтические системы заняты больше самоопределением, чем самопознанием. Это означает, что в целом постсимволизм, его объединяющий принцип строится на прерогативе выбора позиции в спектре различных, порой взаимоисключающих ориентаций и возможностей. Альтернативность художественного мышления, наличие «больших альтернативных потоков» 1 делает постсимволизм искусством не календарного, «настоящего двадцатого века», когда, по мысли М. Мамардашвили, «обостренно встала проблема искусства в жизни, отношение „автор — произведение“ и в принципе самого существования автора» 2, тогда как символизм В. Ходасевич определяет как «коллективное творчество» .

Таким образом, сформировавшаяся внутри постсимволизма эстетика, не выработав, по общему мнению, законченной и единой теории, представляет собой тем не менее новый этап поэтического самоопределения, который соотносится с символизмом по принципу отталкивание, но внутренне, имплицитно развивает его художественные открытия. Поэтому нельзя говорить о качественных изменениях постсимволистской эстетики по отношению к последнему «большому стилю» в плане констатации обретений и потерь, — это было бы не плодотворно, и такая постановка вопроса разрушала бы сам принцип художественных трансформаций, который лежит в основе эволюционных, преобразований в поэзии 1910 — 1920;х годов. В связи с этим уместно вспомнить слова одного из теоретиков искусства, который в свое время предупреждал: «То обстоятельство, что барокко отказался от идеалов Дюрера и.

Рафаэля, знаменует собой не прогресс и не упадок, но другую ориентацию к з миру .

1 Роднянская И. Возвращенные поэты //Литературное обозрение. 1987. № 10. С. 26.

2 Мамардашвили М. К. Литературная критика как акт чтения // Вопросы философии. 1984. № 2. С. 99.

3 Вольфлин Г. Основные понятия истории искусств. Проблема эволюции стиля в новом искусстве. М., 1930. С. 19.

Вместе с тем в настоящее время стало все более очевидно, что постсимволизм — это больше, чем школы, течения, группы и их программные установки. К 1920;му году среди работающих поэтов все яснее проявляет себя ощущение, — осознанное или нет, — что каноны школы, когда-то объединившие их, — перекрываются собственным творческим опытом, потребностью найти свое слово. Как актуальны в этом смысле давние слова А. Блока из его статьи «О лирике»: «.группировка поэтов по школам, по „мироотношению“, по „способам восприятия“ — труд праздный и неблагодарный. <.> Лирика нельзя накрыть крышкой, нельзя разграфить страничку и занести имена лириков в разные графы. <.> Никакие тенденции не властны над поэтами» .1 Это убеждение передает прежде всего потребность той внутренней свободы, без которой поэтическое самовыражение немыслимо. И тем не менее, эта потребность всегда приглушается, когда встает вопрос о целях и задачах искусства, актуализирующийся так же как потребность «крупномасштабного» решения этого вопроса в данной историко-культурной ситуации. Вот почему нам представляется крайне важным в данной работе выявить план соотнесенности общеэстетическйх, объединяющих принципов постсимволизма и конкретных, индивидуальных поэтических систем, демонстрирующих, как внутри них идет напряженная и сложная работа, результаты которой являют собой, по выражению И. Смирнова, ансамбль поэтических языков. Действительно, ансамблевую мощь постсимволистского взлета О. Мандельштам определил в !921 году как «глоссолалию» поэтической эпохи, — и это был уже не Серебряный век, а век, над которым вставала тень новых грозных испытаний. Если продолжить эту метафору, то можно сказать, что символизм был подобен органу, мощный строй которого был, как сказал Вяч. Иванов, дорог «не звуком, а отзвуком» — ансамблевая «музыка» постсимволизма передавала время сложным по своему разнообразию и тембру голосов звучанием, передающим высоту и силу творческого напряжения.

1 БлокА. О лирике // Собр. соч.: В 8-и т. М.- Л., 1960; 1963. Т.5. С. 122. Далее сноски на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

Трагедия творчества и кризис творчества есть основная проблема, переданная XIX веком веку XX" , — писал Н. А. Бердяев в своей основополагающей работе «Смысл творчества» в 1914 году, которым, как известно, начинался не календарный, «настоящий двадцатый век» .1 Говоря о «новом символизме» современной культуры, Бердяев понимал его как конечный, предельный этап жизни творческого духа: «В новом символизме творчество перерастает себя, творчество рвется не к ценностям культуры, а к новому бытию <.> Трагедия всякого христианского творчества с его трансцендентной тоской завершается в символизме» .2.

Может быть, в ответ на эти слова Ф. Сологуб выступает с программной статьей «Искусство наших дней». Отстаивая универсализм символистского миропонимания, он заявлял: «Символизм есть основа всякого большого искусства. Это стихия, в которую погружено большое искусство и которая создает неразрывную связь содержания и формы» .3 «Устремление к трагическому» он считает определяющим признаком «нового искусства»: «угрозы неумолимого рока, бунт против судьбы, жуткое колебание всех основ действительности» составляют основу этого трагизма. «Поэт» опять становится жрецом и пророком, и в том храме, где он совершает свое служение, искусство должно стать широким и блистающим куполом над жизнью" .4.

Постсимволизм как искусство XX века вписывается в новую эпоху, в контексте которой и универсализм символистского мироотношения, и трагизм художественного творчества обретают новые черты. Поиск поэтическим сознанием постсимволизма новых духовных опор, новых контактов с реальностью шел через отказ поэта от роли «жреца» и «пророка», от понимания искусства, как субстанции, пребывающей над жизнью. Это была разнонаправленная, но вписанная в рамки реальной истории духовная работа, протекающая уже «в сотрудничестве с действительной жизнью» .

1 Бердяев Н А. Философия творчества, культуры и искусства / В 2-х т. М., 1994. Т.1. С. 218.

2 Там же. С. 230.

3 Русская мысль. 19.15. Кн.12. С. 41.

4 Там же. С. 61.

Б. Пастернак), результаты которой демонстрирует картина постсимволистской поэзии, включающая в себя имена лучших русских поэтов. Их поэтическая практика осуществлялась разными путями, — от выхода в социально-политический радикализм до стремления сделать искусство духовной энергией личностного существования и таким путем выйти к той идее «всеобщности», о которой мечтали символисты. Но все это были «русские поэты не на вчера, не на сегодня, а навсегда» (О. Мандельштам).

Однако следует сознавать, что «сотрудничество с действительной жизнью», с реальностью катастрофической практики века означало для творческой личности постсимволизма испытание, в котором проходила «жизнь и судьба». Вот слова И. Лежнева, обращенные к современникам и соотечественникам в 1925 году:

Но милые сверстники, усердные коренники! — в этом развороте «от» и «до» уходит все наше поколение, ухлопывается вся наша жизнь, вся целикомбез остатка. Мы — завершители и исполнители — пограничники истории. Громада истории напирает всем своим грузом на узкую щель наших десятилетий. Мы — та щель. История сочится сквозь нас. Весь трагизм — в нашем узком жизненном потоке. Полынная горечь нагнетается лошадиными дозами, а ведь мы только люди с человеческими силами, и с малыми силами нам приходится верстаться по истории. В этом — наша трагедия, но и наше величие.1.

В этих словах — психологический «срез» личностного проживания истории, набиравшей свою мощную скорость и трагические обороты уже в 1910 — 1920;е годы. Духовное противостояние этому процессу демонстрируют исполненные драматизма судьбы поэтов постсимволизма. Творчество, поэзия в них — это не только духовная опора личностного существования, но и запечатленный опыт противостояния разрушительным дегуманизирующим процессам истории. Не случайно в поэтических строках поколения «людей 1910;х годов» оформляется обобщенные «мы», соотнесенное с общенациональной судьбой и.

1 Лежнев И. Восстание культуры // Россия. 1925. № 5. С. 143. в то же время выражающее причастность к особой генерации людей, обретших этот опыт и утвердившихся в нем:

Мы вышли в путь в закатной славе века, В последний час всемирной тишины, Когда слова о зверствах и войнах Казались всем неповторимой сказкой. Но мрак, и брань, и мор, и трус, и глад Застигли нас посереди дороги! Разверзлись хляби душ и недра жизни, И нас слизнул ночной водоворот <.> .Но мы не покорились: Ослушники законов естестваВ себе самих укрыли наше солнце, На дне темниц мы выносили силу Неодолимую любви, и в пытках Мы выучились верить.1.

Эти строки М. Волошина вписаны в собирательный поэтический «автопортрет» постсимволизма, где находят свое законное место и хорошо известные слова А. Ахматовой, обращенные к своему поколению, разделившему судьбу послереволюционной России:

А здесь, в глухом чаду пожара Остаток юности губя, Мы ни единого удара Не отклонили от себя. И знаем, что в оценке поздней Оправдан будет каждый час. Но в мире нет людей бесслезней, Надменнее и проще нас.2.

По интенсивности и мощи поэтического взлета сравнительно небольшой временной период поэтического развития, получивший название постсимволизма, сыграл огромную роль в искусстве XX века. В сущности, постсимволизм в целом взял на себя решение тех задач, решение которых представлялось в символистской культуре актом трансцендентным, осу.

1 Волошин М. Потомкам (1921) // Избранные стихотворения. М., 1988. С.237−238.

2 Ахматова А. Соч.: В 2-х т. М., 1986. Т.1. С. 139. ществляющимся в пространстве метаистории, за рамками реального исторического бытия. Поэзия постсимволизма выразила трагически пережитое ее представителями сгустившееся до неразрешимости «противоречие между ростом активных сил личности, динамизмом культуры и ростом коллективного сознания, начал авторитета и повиновения» .1 Это был закрепленный поэтическим словом духовный опыт уже XX века.

Не так давно А. Зверев предпринял попытку осмысления литературы XX века как целостного единства мировой художественной культуры, устанавливая в ней родство принципов, которые при всех бесчисленных мировоззренческих, эстетических, индивидуальных и всех прочих различиях придают XX веку характер литературной эпохи как новой эстетической системы. По мнению ученого, она проявляется не целостно, а различными своими элементами, сильно трансформированными индивидуальностью художника. «Существование в XX веке различных художественных систем, которые по отношению друг к другу не являются ни подчиненными, ни вторичными, обладая полной творческой самостоятельностью, — факт достаточно очевидный», -пишет он. «Важно понимать, — говорится далее, — что действительно крупные художники чаще всего не умещаются в границах какой-то из одной систем, испытывая периоды притяжения к совершенно иным установкам и ценностям <. > Отсюда не следует, что границы между различными художественными системами в XX веке вообще разрушены. Точнее будет сказать, что они открыты» .2.

Здесь уместно привести слова М. М. Бахтина: «Единство определенной культуры — это открытое единство» .3 Постсимволизм — одна из художественных систем в искусстве XX века, с которым она связана опытом эстетических исканий. Той же сложностью взаимодополнений, притяжений и отталкиваний постсимволизм вписан в литературную эпоху XX века, неся в себе ее струк.

1 Федотов Г. Указ. соч. С. 137.

2 Зверев А. XX век как литературная эпоха // Вопросы литературы. 1992. Вып. II. С. 45.

3 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 352. турные особенности. В связи с этим следует подчеркнуть, что в настоящей работе исследование русской поэзии 1910 — 1920;х годов проводится с учетом двуединой задачи: с одной стороны, предпринята попытка осмысления постсимволизма как определенного этапа поэтического развития первых десятилетий XX века, имеющего свою историю и определенное художественно-смысловое единствос другой — постсимволизм как «эпоха — система» (термин Ю. Тынянова) предстает как совокупность индивидуальных художественных систем, часто не имеющих выходов в какое-либо объединяющее пространство или потерявших по тем или иным причинам свою заявленную когда-то принадлежность к той или иной школе.

Сочетание этих подходов во многом определило структуру работы, в которой, однако, отдается предпочтение прежде всего индивидуальным поэтическим системам, т. к. именно открытия индивидуального поэтического поиска дают возможность говорить о принципиальной важности в постсимволизме эстетической системы как категории исследования литературного процесса.1 При этом важно помнить, что «подлинное изучение каждой художественной системы должно быть построено на осознании и исследовании присущих ей законов, тенденций, принципов, генезиса, и пр., вплоть до вкусов ее творца» 2.

Таким образом, цель и задачи диссертации обусловлены характером исследуемой проблемы и состоянием ее изучения. Отсюда вытекает актуальность и новизна концепции, в ней содержащейся: впервые предпринимается попытка осмысления и понимания постсимволизма как целостного единого исторического э"тапа развития русской поэзии, имеющего свое идейно-эстетическое «ядро» и структурные особенности, связанные с неоднород.

1 Об этом: Голубнов М. М. Утраченные альтернативы: Формирование монической концепции советской литературы. 20 — 30 годы. М., 1992. С.10: «Категория эстетической системы имеет для нас принципиальное значение в связи с теми изменениями, которые произошли в художественном сознании на рубеже XIX — XX вв. И предопределили его развитие на целое столетие вперед» .

2 Богомолов Н. А. Проблемы поэзии в русской критике 1910;х первой половины 20-х годов: Дисс.. доктора филолог, наук. М., 1992. С. 21.

36 ностью и разнонаправленностью «исходных» элементов. Именно на этом фоне отдельные индивидуальные поэтические системы постсимволизма обретают свой отчетливо репрезентативный характер как в плане наследования «заветов» символизма, так и в плане их «преодоления», а также развития нового поэтического опыта.

Все это определенным образом повлияло на структуру диссертации: она построена не по описательному принципу, а проблемному, когда в центре внимания — определенный исследовательский контекст, взятый в проблемном ключе. Благодаря такому подходу постсимволизм как «эпоха — система» предстает не просто как конкретный период развития русской поэзии, но и как «силовое поле», в котором определялись пути дальнейшего поэтического развития. В качестве главных концептуальных «узлов» нами обозначены проблемы, сформулированные в названиях трех глав диссертации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Предметом нашего исследования, представленного в настоящей работе, является один из самых значительных в истории русской литературы этапов — поэзия 1910 — 1920;х годов. Контекстуальное пространство, в котором осуществлялось поэтическое развитие этих двух десятилетий, понимается нами как эпоха постсимволизма, имеющая свои хронологические и структурные параметры. Новизна такого аспекта проблемы выражается, прежде всего, в именно эпохальном масштабе постсимволистского развития, тогда как в исследовательской практике этот термин употребляется порой чисто номинально, когда за ним не видится никакого концептуального содержания.

Первая глава развертывает мысль о постсимволизме как «эпохе — системе» (термин Ю. Тынянова), содержание которой во многом определяется предшествующим поэтическим опытом символизма, отрефлексированным в его философско-эстетической теории. В связи с этим основополагающим фактором в нашей концепции становится статья Вяч. Иванова «Заветы символизма», выразившая своим обобщающим комплексом идей как ситуацию «кризиса символизма», так и интенциональные стимулы дальнейшего развития поэзии. Таким образом, актуальность исследовательского подхода к поставленной проблеме заключается, на наш взгляд, в том, что акцент здесь делается не на «преодолевающем» характере постсимволистского эволюционного роста, а на внутреннем и глубоко укорененном в «природе слова» усвоении символистских открытий, их универсальном, порождающем новые смыслы значении.

Закономерным, на наш взгляд, становится в этом свете обращение к самой личности Вяч. Иванова, понимание роли которого' в поэтическом и общекультурном пространстве эпохи в последнее время становится все более очевидным. Раздел главы, посвященный последним годам жизнедеятельности Иванова в России, представляет собой впервые предпринятый подробный анализ позиции Иванова, связанной с самоопределением в новых социально-исторических параметрах. То же можно сказать о «мифологеме Языка», одной из опорных философско-эстетических универсалий ивановской системы, ставшей в нашей работе первой попыткой ее исследования и понимания.

Если «Заветы символизма», согласно нашей концепции, «открывали» новый этап поэтического развития, получивший название постсимволизма, то «закрывало» его то особое проживание в слове символистской идеи «теургии», какое демонстрирует поэзия В. Ходасевича 20-х годов. Эта мысль также является показателем нового подхода к постсимволистскому поэтическому контексту: те структурные параметры, которые намечены нами в понимании постсимволизма как «эпохи — системы», находят свое воплощение в реальных поэтических фигурах и художественных системах, связанных с их именами. Вяч. Иванов и В. Ходасевич — не просто современники: в общем плане главы, как и работы в целом, — это имена, носящие, на наш взгляд, знаковый характер для понимания постсимволизма. Если первый, благодаря своей выдающейся эстетической интуиции, провидел и утверждал универсальный смысл «заветов» символизма, вневременной статус символистского понимания слова как «принципа всякого истинного искусства», то второй как личность постсимволизма продемонстрировал срыв символистского «приема» (слово Ходасевича — Н.Д.) в условиях отсутствия общесимволистского поля поэтической практики, которую он в силу ее единства устремлений называл «коллективным творчеством» .

Таким образом, мы старались представить общий план первой главы как попытку в определенном мыслительном сюжете объединить два уровня понимания проблемы и подхода к ее исследованию: контекстуальную развернутость термина «постсимволизм» и четко обозначенные в качестве ее ориентиров художественные системы, состоящие друг с другом, как оказалось, в некоем «провиденциальном» диалоге, смысл которого содержит ответы на поставленные нами вопросы.

Вторая глава диссертации — «А. АХМАТОВА И М. ЦВЕТАЕВА: ПУТИ ПОСТСИМВОЛИСТСКИХ ИСКАНИЙ» — имеет другую специфику, которая не только вписывается в решение общей задачи работы, но и открывает ее новые грани. Речь идет о феномене так называемой «женской» поэзии, которую мы рассматриваем как художественное явление, в котором постсимволистское сознание определило новый его масштаб и характер. Для того, чтобы почувствовать тот фон, на котором особенно заметно становление и развитие этого процесса, нам представлялось необходимым обратиться к «женскому вопросу», составляющему специфику общественно — культурного сознания 1910;х годов. Только на этом фоне просматривается нарастание роли «женского» творчества в контексте постсимволистской эпохи и особенно резкий и небывалый взлет «женской гениальности» в творчестве А. Ахматовой и М. Цветаевой. Выход женского поэтического сознания на уровень онтологии творчества, где снимаются половые различия, является узловым моментом нашей исследовательской позиции.

Эта общая установка конкретизируется нами в тех разделах главы, где в качестве предмета анализа предстают специфические и концептуальные особенности поэтических систем Ахматовой и Цветаевой. В результате эти системы оцениваются нами как разнонаправленные, но исполненные мощных художественных интенций пути лирического самовыражения, на которых совершаются открытия новых возможностей лирического постижения мира и человека, входящие в общий пласт художественной культуры постсимволизма.

Третья глава диссертации «Дальнее эхо символистской «соборности»: поэзия Сергея Есенина и идея «всенародного искусства» актуализирует проблему усвоения и трансформации философско-эстетической программы символизма в культуре социалистической эпохи. Нам представляется необходимым подчеркнуть, что эпоха постсимволизма в своем социально-историческом раскладе являет собой, в результате совершившейся в 1917 году социальной революции, разнесенное на противоположные полюса пространство. Не учитывать это обстоятельство было бы, как нам кажется, опрометчиво, т. к. социальный дискурс определял самосознание художника и состояние культурного сознания в целом. Только исходя из понимания важности этого момента можно, на наш взгляд, проследить всю сложность происходящих в контексте художественной культуры процессов.

Выбор Сергея Есенина в качестве репрезентативной фигуры связан вовсе не с особым пристрастием автора настоящей работы к творчеству этого поэта. Мы далеко не разделяем распространенность среди исследователей есенинского творчества, а особенно среди армии многочисленных поклонников Есенина самоотождествление с поэтической личностью поэта, ставшего культовой фигурой в сознании российской публики. Есенин интересен для нас как художник, творчество которого демонстрирует трансформации и деформации символистской художественно — философской программы, которую символизм стремился воплотить в формы самой жизни.

Как это выглядит в разработанной Есениным линии поэтического самовыражения, подробно описано в главе. Здесь, подводя итоги, нам важно отметить другое: две по-настоящему эпохальные концепции общенародной культуры, нашедшие свое воплощение и свой «язык» в поэтическом творчестве -" пролетарская" и «новокрестьянская» — предстают в контексте постсимволистской эпохи как две разнонаправленные и разносущностные парадигмы национальной культуры. Первая из них, претендуя на статус культуры, была лишь обработкой под этим знаком классовой теории «марксизма» и заключала в себе совершенно не мыслимый в дискурсе культуры момент насилия над жизнью, обеспеченный практикой классовой борьбы пролетариата. Утопический заряд идеи «всенародного искусства», возникшей в лоне символизма, теория «пролетарской культуры» не заимствовала из философской символистской эстетики, но совпадала с ней в общем, хотя и вульгарном, профанном пафосе, в механизме мифотворчества, в выхолощенном символическом языке пролетарских поэтов.

Другая ветвь концепции культуры, претендующая на всенародный характер, на оформление «языка» общенациональной жизни, зижделась на основаниях, выработанных на протяжении веков в сознании нации и имеющих ар-хетипические корни. В поэзии ее адептами были так называемые «новокрестьянские поэты» во главе с Н. Клюевым. Здесь также непосредственным отзвуком проявляла себя идея «всенародного искусства», только с выходом в то качество национального сознания, которое в символистской теории Вяч. Иванова связывалось с категорией «соборности» .1.

В последней главе диссертации нам представлялось возможным и даже необходимым выстроить этот двуполюсный вариант масштабной концепции искусства, который, как это потом оказалось, выражал собой ситуацию выбора вектора национального культурного развития. В той части главы, где прослеживается на конкретном материале перерастание кампании «борьбы с есенинщиной» в искоренение «кулацкой литературы», мы имели своей целью показать, как планомерно и жестоко выкорчевывался тот пласт национальной культуры, который был связан с «национальной аксиоматикой», с тем составом качеств общенародного менталитета, который в своей ценностной обеспеченности отождествлялся с «соборностью» .

В таком развороте поэтическое наследие С. Есенина еще не рассматривалось. В нашей работе акцент и доминантные установки сделаны в сторону репрезентативности «нового опыта поэта»: став объектом идеологических трактовок и партийного «нажима», есенинская поэзия, тем не менее, оказалась затребованной изнутри массовой культуры эпохи и, таким образом, явила собой дальнее эхо символистской «соборности», понимаемой как насущность искусства в сфере массовых, общенародных форм жизни.

Последняя часть третьей главы воссоздает картину того эволюционного развития поэтических систем, которое передает угасание поэтической эпохи постсимволизма и выход поэзии к новым задачам и целям.

Развернутые и достаточно пространные выводы, данные нами в конце каждой из глав, избавляют нас от необходимости возвращаться к подробностям сформулированного выше заключения.

Каков же главный итог работы? В чем состоит пафос научной идеи, определивший ее концепцию?

1 Ср. в связи с этим: «Соборность есть качество сознания». — Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х т. М., 1994. T.I. С. 59.

Мы считаем, что русская поэзия 1910 — 1920;х годов — этап поэтического развития, который должен быть осмыслен в параметрах поэтической эпохи, имя которой постсимволизм. Это значит, что этот период имеет свои истоки, свои эволюционные вехи, свой финал. Рассматриваемый именно в таком концептуальном пространстве поэтический материал открывает возможности для новых смыслов его прочтения. Главные из них мы позволим себе обозначить цитатами: «В самой настойчивости отрицания того или иного метода можно иногда вернее проследить влияние, нежели в подражаниях» (В. Брюсов)-1 «.осмыслить что бы то ни было вне символизма нельзя» (А. Блок).2.

Поэзия постсимволизма, рассмотренная нами на примере отдельных поэтических систем, демонстрирует эти положения, закрепленные авторитетом виднейших представителей символистской культуры. Постсимволизмэто новое чувство жизни и новое отношение к слову, но в самом пафосе «новизны» просматривается та диалектика отторжения, которая заставит вернуться к насущности поэтической философии символизма как последнего «большого стиля» .

В то же время постсимволизм обретает новое качество поэтической экзистенции в результате вторжения в культурное пространство нового социокультурного дискурса, реакция на который так или иначе определила характер постсимволистской поэзии.

Итоги нашего исследования среди прочего позволяют актуализировать ту грань символистского наследия, которая выражена философско-эстетической системой Вяч. Иванова, прозорливостью и дальним светом его «предчувствий» и «предвестий», сказавшихся на глубинном поиске постсимволистской поэзии, не «силой звука, а мощью отзвука» .

Утверждение экстенсивной энергии слова и художества" 3 станет целью и насущностью поэтического опыта поэзии 1910 — 1920;х годов в масштабе эпохи постсимволизма.

1 Валерий Брюсов. М., 1976. (Лит. НаследствоТ.85). С.243−244.

2 БлокА. Собр. соч.: В 8-и т. М.-Л., 1960;1963. T.5. С. 433.

3 Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994. С. 196.