Состав текста. 
История русской литературы первой трети xix века

Усиливая романтический конфликт, Баратынский одновременно упрощает общий состав поэмы. Из трех разбираемых поэм только «Эда» (в первом издании 1826 г.) имела состав, близкий к традиционному: эпиграф, прозаическое предисловие, основной текст, эпилог (не был пропущен цензурой и впервые опубликован только в 1860 г.).

В эпилоге «Эды» развивались традиции эпилога «Кавказского пленника», но с явной полемической установкой по отношению к последнему. С одной стороны, Баратынским, как и Пушкиным, взят в эпилоге совсем иной, более крупный масштаб, чем в поэме. Ее персонажи в эпилоге даже не упоминаются; повествуется о судьбе края в целом, об отношениях межнациональных и межгосударственных. Как и Пушкин, Баратынский готов зафиксировать победу исторически более могучей силы, но, с другой стороны, в отличие от автора «Кавказского пленника», он не склонен видеть в праве победы право справедливости и исторического прогресса. Отсюда легко подразумеваемые параллели между судьбой героини и судьбой края в целом^[1], а также лукаво-ироническое уклонение поэта от государственно-военной темы:

Но НС МНС, Певцу, не знающему славы, Петь славу храбрых на войне.

Основа этих строк автобиографическая: Баратынский действительно не участвовал в военных действиях (в отличие от Дениса Давыдова, которому он уступает тему), но этим автобиографизм эпилога исчерпывается.

Романтическая поэма, как мы знаем, строилась на параллелизме судьбы персонажа и автора. Баратынский снимает это соответствие. В прозаическом предисловии поэт говорит о «долгих годах», проведенных сочинителем в Финляндии, о своих впечатлениях от этого края, но сама ситуация, которая по своей сути была изгнанием^[2], старательно обойдена, хотя все заставляло ожидать соответствующего описания судьбы поэта. Ср. в стихотворении «Отъезд» (1820):

Где, отлученный от отчизны Враждебною судьбой, Изнемогал без укоризны Изгнанник молодой…

Эпиграф (в переводе с французского: «Где привязан, там и пасется») также соотнесен нс с жизненным опытом автора в его целостности, но только с творческой подосновой его деятельности, с моментом написания поэмы, хотя возможен, как указал Тойбин, и намек на вынужденность («привязан»!) пребывания в финляндском крае^[3]. Кроме того, эпиграф может относиться — разумеется, в ироническом преломлении — и к главному персонажу, к гусару, и его прагматическому гедонизму.

Таким образом, ситуация отчуждения в авторской линии приглушена. Козни хитрого «шалуна» даны в «Эде» не на фоне истинного отчуждения (как можно было бы ожидать), а на более нейтральном и сдержанном фоне. С восстановлением в правах и видоизменением в «Бале» и в «Наложнице» романтического конфликта авторская линия отчуждения не восстанавливается. Более того, в обеих поэмах моменты авторской судьбы фактически сходят на нет, и напротив, усиливается та объективизация романтического эпоса, которая, как мы увидим, была завершена Лермонтовым.

• [1] Этот параллелизм, конечно, иной, чем у Пушкина в «Кавказском пленнике». М. И. Каганвидит сходство между судьбой Черкешенки и судьбой кавказской вольницы: «Гибель вольности черкесов внутренне связана с гибелью черкешенки, и поэт недоумевает. Недоумение егопроникнуто скорбью, но исторической судьбе вообще, но судьбе, связанной с жертвой» (цит.по: В мире Пушкина: сб. ст. М., 1974. С. 102). Однако это сходство ограничено только моментом гибели. Черкешенка — не жертва Пленника, он ее не обманывал; вообще ее гибель не естьрезультат его целенаправленных поступков. У Баратынского же аналогия сюжета и эпилогадостигается тем, что действия гусара целенаправленны, осознанно корыстны. Повторяем, всеэто обнаруживает полемическую установку к поэме Пушкина.
• [2] «Перемещение поэта из Петербурга в Финляндию было воспринято как изгнание», -отмечает К. В. Пигарев (см. его предисловие к изд.: Баратынский Е. Л. Стихотворения. Ч. 2. С. 6).
• [3] Тойбин И. М. Тревожное слово. С. 139.