Национальность героя как элемент художественной системы: Немцы в русской литературе XIX века

Интерес к проблеме национальной специфики того или иного этноса растёт с каждым годом: данный вопрос ставится в различных научных дисциплинах — философии, истории, социологии, политологии, культурологии и, не в последнюю очередь, в литературоведении. Это связано как с общемировыми. центростремительными и центробежными тенденциями развития, так и с глобальными структурными изменениями в самом российском обществе конца XX — начала XXI века. Предпринимаются попытки взглянуть на собственную культуру как «изнутри», так и «извне», «со стороны», поскольку категория «своего», «родного» конституируется в сознании путём сравнения, сопоставления с «чужим», «неродным», представления о котором составляют важную часть коллективной «картины мира». Тем или иным образом эта оппозиция проявляется на протяжении всего культурного развития каждого народа, выделяющего себя из совокупности всего человечества, однако, как отмечает С. В. Оболенская, «.границы между „своим“ и „чужим“ текучиони изменяются как в пределах каждой эпохи, так и — тем более — в историческом процессе» [119, 3].

В этом плане особый интерес представляет именно XIX век — время расцвета русской культуры, ознаменованное ростом национального самосознания, осмыслением роли и места России в цивилизационном процессе. Закономерна и актуализация образов «немца» и «немецкого» в ходе этих поисков национальной самоидентичности. Как пишет С. В. Оболенская, «.ни с одним из европейских народов русские не имели, начиная с XVIII века, такого тесного и даже отчасти «домашнего» соприкосновения, как с немцами"1 [120, 190]. По мнению А. В. Михайлова, «Россия и Германия в целом находились в отношениях взаимодополнительности» [137, 115]. Р. Д. Клюге, касаясь русско-немецких отношений, пишет о «вражде и любви», о «поле напряжения между чужим и собст.

1 И. Фляйшхауер отмечает «особое положение немцев в Российской империи.» («die deutsche Sonderstellung im Russischen Reich») [193, 30] (здесь и далее перевод наш — С.Ж.).

2 С. Дитрих, характеризуя эти отношения, также прибегает к дуальным терминам: «ужас» и «зачарованность» [191, 33], «зависть» и «восхищение» [191, 177]. Сравните с мнением Д. Кикона: «С тех пор как Россия с Петром Великим. вошла в сознание остальных европейцев, немцы и русские следили друг за другом с таким неосла-беваемым вниманием и часто даже с зачарованностью, примеры которой почти не найдёшь в истории народов. венным»: «Это постоянное привлечение и отталкивание, диалектический процесс, который обогащал культуру и литературу обоих народов"3 [137, 116].

Соответственно многочисленные и разнообразные контакты русских с немцами не могли не войти в качестве сущностного компонента в реальность художественных произведений. Зачастую не бросаясь в глаза, оставаясь, по определению С. В. Оболенской «фоном», «задним планом» [120, 191], «немецкая» тема является своего рода контрапунктом «русской» темы. Обращение русской литературы к герою-немцу служит, в первую очередь, познанию «русского» во всей его уникальности — «русскости», отразившейся, как в зеркале, в «чужом», в «немецкости» 4. Со временем образовался более или менее устойчивый комплекс неких стереотипных черт, маркируемых конвенциональной литературной «немецкостью» и формирующих интертекстуальные связи между отдельными образами и произведениями. Естественно, без учёта этого комплекса теряется один из главных принципов научного анализа — системность, и в итоге невозможно адекватное восприятие текста, отсылающего к «немецкости», и дешифровка его потенциальных смыслов.

Однако национальная, в данном случае «немецкая» тема в русской литературе ещё требует тщательного изучения. Исследования, посвященные данной темы, можно объединить в рамках двух подходов. Первый — это культурологический подход, в котором тесно переплетаются собственно культурология, со.

С обеих сторон была задействована вся шкала чувств, часто это были отношения ненависти-любви" [190,21]. У М. Гиголашвили по поводу «немецкой» темы в произведениях Ф. М. Достоевского сказано: «Не удивительно и закономерно, что большинство героев-европейцев у Достоевского (и вообще в русской литературе) — именно немцы. Причина кроется в причудливых зигзагах истории, в таком социально-историческом феномене, как массовые переселения немцев-колонистов в Россию, в укорененности их во всех слоях русского общества, в географическом положении (Германия, — по словам Достоевского, „самый большой и самый главный“ сосед России в Европе), и в кармическом законе притягивания противоположностей — ведь на мировой сцене символов славянский и германский характеры (менталитеты) олицетворяют полярные понятия, но в силу закона притягивания противоположностей стремятся друг к другу» [45, 75].

3 Стоит отметить, что обращение к «немецкой» теме свойственно и современной литературе. Соответственно, появляется и литературная критика, обращающаяся к накопленному за два века опыту национального самопознания (см., например, О. Лебедушкина «Роман с немцем, или Русский человек на rendez-vous с Западом» [89]).

4 При этом понятия «русскости» и «немецкости» у русских и немцев, разумеется, не полностью совпадают и носят субъективно-объективный характер идиологем и мифологем, требующих научного анализа и, соответственно, «перевода» в сферу сознательного. Согласно мнению Л. Копелева и Д. Херрмана, «.при контакте двух народов обязательно возникают обобщённые представления о представителе другого народа. Крупные, стабильные сообщества развивают стереотипные представления друг о друге, которые часто передаются от одного поколения к другому. Они присутствуют при каждом новом контакте между представителями двух народов. Даже если их истинность официально оспаривается и они являются предосудительными, они очень живучи в сознании и подсознании людей» [80, 19]. циология, психология и лингвистика. Сами же литературные произведения рассматриваются в качестве одного из источников материала для культурологических умозаключений. Данный подход к проблеме национальности вообще является крайне популярным в последнее время. В качестве примеров работ подобного толка следует назвать исследования В. А. Авксентьева [1], JI.K. Байра-мовой [И], О. В. Милютиной [ИЗ], А. Ю. Мордовцева [115], Е. А. Панковой [128], М. К. Поповой и В. В. Струкова [131], Н. А. Соловьёвой [145], К. К. Султанова [150], О. В. Тихоновой [154] и др.

Также с каждым годом возрастает интерес именно к «немецкой» теме5. В качестве показательных стоит назвать работы С. В Оболенской: прежде всего «Германия и немцы глазами русских (XIX в.)» и другие публикации данного автора. В основу исследования положен диахронический анализ различного рода текстов (не только художественных, но и публицистических, изобразительных и т. п.), демонстрирующих историческую динамику образов Германии и немцев в русской культуре. В качестве главного плюса данной работы следует назвать широкий охват и тщательную проработку исследуемого материала, а также компаративистские элементы, в частности при рассмотрении точек «взаимодействия» и «расхождения» народной и «учёной» культуры, в рамках которых формировались образы Германии и немцев, начиная с XVIII и заканчивая началом XX века. Помимо того, С. В. Оболенская подробно рассматривает роль вне-литературных (политических, экономических) факторов в данном процессе. Но достоинства работы с культурологической точки зрения оборачиваются недостатком с литературоведческой (что, разумеется, нисколько не может быть поставлено в вину автору, решающему иные задачи): поскольку исследование в целом имеет своей целью раскрытие «национальных различий и национальных вопросов XIX века» [119, 3], т. е. анализ «типичного» в рамках интеркультурной коммуникации, за рамками работы остаётся «нюансировка» обобщённых обра.

5 Например, А. Ю. Мордовцев пишет: «когда добросовестный российский историк, литератор, искусствовед обращается к прошлому или настоящему страны, он (какой бы темой он ни занимался) обойти немецкий вопрос не сможет. .Куда бы ни обратился — всё немцы, везде или Наши или неметчина.» [115, 29]. К. Кантор подчёркивает: «Вне социокультурного взаимодействия России и Германии невозможно представить себе ни их самостоятельной истории, ни истории Европы, ни истории мира, ибо оно было взаимодействием двух дополнительных друг другу дуалистических типов культуры.» [76,47]. зов Германии и немцев в произведениях отдельных авторов русской художественной литературы.

Историко-культурный подход при изучении литературных образов роднит исследование С. В. Оболенской с работами ряда немецких коллег, например, С. Дитрих [191], Ф. Нойманна [200]. Данные авторы, что в целом характерно для культурологического подхода, пытаются вычленить из художественных произведений некий общий набор свойств героя-немца в представлении русских, ту самую «немецкость», которая являет собой как саму литературную модель, так и правила её построения. Существенный недостаток, который отличает работы данных немецких авторов, заключается в неком смещении и смешении объективной и литературной реальностей. Так, С. Дитрих фактически ставит знак равенства между отношением русских (причём не только писателей, но народа вообще) к персонажам-немцам (таким, как Штольц И. А. Гончарова, Пекторалис Н. С. Лескова) и немцам в жизни (немецкой нации). Из названных немецких авторов ближе всего к собственно литературоведению оказывается Ф. Нойманн, который, как и С. В. Оболенская, не ограничивается характерологией «типичного» немца, не просто констатирует наличие клише-стереотипов, но рассматривает немецкие образы шире, касаясь, в частности, проблемы немецкого пространства в художественном произведении, но не рассматривая данный вопрос подробно.

В качестве ещё одного представителя культурологического подхода к немецкой теме следует назвать Г. Д. Гачева, который рассматривает среди прочих «германский» национальный образ мира, полагая в его основе оппозицию «дом"-"пространство». Интересны заключения автора относительно немецкого времени и пространства в рассказе Н. С. Лескова «Железная воля» [37]. Кроме того, Г. Д. Гачев вводит тендерный аспект в систему отношений «немецкости"-"русскости», представляя их как проявления «мужского» и «женского» начала-«Эроса"6. Однако, несмотря на оригинальность и большую продуктивность поЧ.

6 Сходный взгляд на «немецко-русскую» тему в современной художественной литературе отличает и подход О. Лебедушкиной в вышеупомянутой статье. добного подхода, этнокультурологическая концепция Г. Д. Гачева, взятая сама по себе, в «чистом» виде, не может удовлетворить требованиям литературоведения.

С этой позиции главный недостаток концепции в плане оперирования литературным материалом, как, впрочем, недостаток вообще любого культурологического анализа, заключается во «внешнем» подходе к литературному произведению, до некоторой степени игнорировании (в пользу общих выводов) особых законов художественного произведения, его «языка», который во многом отличается от «языка», например, публицистики или исторического факта. Национальность как феномен объективной реальности попадает в художественную систему уже изменённой и «перекодированной» и, соответственно, начинает подчиняться специфическим законам данной системы. Поэтому адекватный анализ немецкой темы как художественного элемента осуществляется «изнутри», с помощью литературоведческого подхода, который, однако, не противопоставляется культурологическому, но находится с ним в тесном контакте, поскольку на данный момент именно в рамках этнокультурологии осуществляется широкий охват национальной темы в литературных произведениях.

На границе культурологии, политологии и собственно литературоведения В. Кантором написана статья «Иван Тургенев: Россия сквозь „магический кристалл“ Германии» [74]. К удачным моментам данной работы следует отнести достаточно подробный анализ (в рамках статьи) немецкой темы в творчестве русского писателя, а также попытку В. К. Кантора «вписать» эту «частную» тему в общелитературный контекст XIX века от Н. В. Гоголя до Н. С. Лескова и И. А. Гончарова. Вместе с тем автор не ограничивается литературоведческим анализом: он использует полученные выводы для культурологических и политико-исторических размышлений.

В литературоведении анализ немецкой темы в русской литературе только начинается. Долгое время проблема героев-немцев освещалась в отечественной науке лишь фрагментарно. Одним из наиболее разработанных в литературоведении немецких образов является Андрей Штольц И. А. Гончарова, но исклюп чения лишь подтверждают правило. Однако в последнее время публикуется всё больше работ, в которых именно «немецкость» и «немецкое» становятся предметами исследования. Пока анализу подвергаются в большинстве своём отдельные произведения или авторы русской литературы. С этой точки зрения, пожалуй, наиболее исследованным представляется творчество И. С. Тургенева и Ф. М. Достоевского. Здесь следует упомянуть статью Д. А. Чугунова «Образы немцев и их оценка в творчестве И.С. Тургенева» [173]. Достоинством работы является то, что автор рассматривает «встроенность» «немецкой» темы в общую систему тургеневской поэтики. Кроме того, в исследовании зафиксированы не только реализованная в конкретных произведениях оппозиция «немец-кость"-"русскость», но и некоторые составляющие немецких образов, например: речевая характеристика героя, немецкие реалии как знаки времени и связанные с ними культурные концепты. Статья А. А. Арустамова «Немецкое» и «русское» в творчестве И. С. Тургенева (к проблеме диалога культур)" [8] строится на вскрытии оппозиции, заявленной в названии работы. Взаимодействию начал «своего» и «чужого» в рамках литературного произведения посвящены работы М. Гиголашвили [42, 43, 44, 45], рассматривающего инонациональное (и в частности «немецкое») в качестве сисемообразующего элемента поэтики И. С. Тургенева, Ф. М. Достовеского, А. С. Пушкина.

Как видим, анализ, строящийся на бинарной системе «русскость"-"немецкость», стал уже традиционным, и назрела необходимость перейти от выявления эксплицитно или имплицитно присутствующей в тексте оппозиции «немецкого» и «русского», чему посвящены многие культурологически ориентированные исследования, к анализу «немецкости» как компонента художественной системы произведения, что и составляет предмет данного исследования. Интересный и достаточно обширный, но разрозненный материал требует более глобального осмысления, введения его в общелитературный контекст, позво.

7 Здесь оговоримся, что мы не имеем в виду работы, посвященные влиянию немецкой литературы на русскую, в частности немецкого романтизма и Гёте. Что касается последнего, то существует подробное исследование В. М. Жирмунского «Гёте в русской литературе» [63]. В настоящий момент тема немецкого влияния также разрабатывается: см., например, М. Ч. Ларионова «Немецкая культура в художественном мире А.С. Пушкина» [88]- Е. В. Жаринов «Немецкий протестантизм и романтическая беллетристика в России начала XIX века» [61]. ляющий оперировать категориями традиции, варьирования или новации относительно тех или иных «немецких» образов или сюжетов. Такое осмысление не будет удовлетворять требованию системности, если станет осуществляться даже в рамках творчества одного автора. Здесь необходим компаративистский подход, сопоставление реализованных вариантов немецкой темы в русской литературе XIX века.

К сожалению, подобного рода компаративистских работ крайне мало. Здесь стоит назвать работу А. В. Жуковской, Н. Н. Мазур, A.M. Пескова [65], посвященную проблеме немецких типажей в русской беллетристике конца 1820-х — начала 1840х годов. Исследование представляется значимым в том плане, что в нём авторы вводят ключевое (в том числе для нашей работы) поняg тие типажности, т. е. степени устойчивости, повторяемости черт героев в произведениях разных писателей, причём вводят данное понятие именно в смысле литературной традиции, а не культурологических стереотипов. Что также важно, А. В. Жуковская и др. перечисляют некоторые конституэнты этой типажности, опираясь на большое количество литературных источников (около пятидесяти). Но в рамках статьи невозможно подробно разобрать данную проблему, поэтому авторы ограничиваются лишь набросками темы немецкой типажности. Мы в своей работе постарались хотя бы частично восполнить эти пробелы. Отталкиваясь от понятия типажности, мы проанализировали нюансировку традиции, эту интертекстуальную «обращённость» в произведениях различных авторов, расширив во временном плане, по сравнению с работой А. В. Жуковской, Н. Н. Мазур, A.M. Пескова, объект исследования — до литературы всего XIX века. Для сопоставления нами выбраны отечественные прозаические сочинения литературы «первого ряда»: А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Н. С. Лескова, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова и др. Рассматриваемые произведения, в которых фигурируют герои-немцы, представляют разви.

8 В сходном ключе У. Данненманн [54] рассматривает развитие немецкой темы в творчестве А. П. Чехова. В работе исследовательница оперируют понятием литературного стереотипа, эквивалентным понятию типажа, выдвигая тезис деконструкции клишированного образа немца в поздних произведениях Чехова. Но поскольку У. Данненманн тяготеет больше к описанию чеховских сюжетов, чем к непосредственному анализу образов, аргументация автора статьи не всегда выглядит убедительной. тие и варьирование «немецкой» темы в литературе позапрошлого столетия. Образы, представленные в творчестве вышеназванных авторов, получали широкое распространение и, в свою очередь, влияли на создание последующих, которые вступали с традицией в отношения «сходства"-"различия». При этом литература «первого ряда» не просто количественно воспроизводила готовые типажи, но качественно развивала и углубляла образы, встраивая их во всё расширяющуюся художественную систему.

В этом смысле данное исследование отличается от диссертационной работы Н. В. Бутковой [32], где автор, обращаясь именно к И. С. Тургеневу и Ф. М. Достоевскому, прослеживает восприятие и изображение этими писателями Германии и немцев на протяжении всего их творческого пути, сопоставляет этот материал. Объектом исследования являются не только сочинения писателей, но и их письма, публицистика. Анализу подвергаются как художественные образы, сгруппированные по устойчивым признакам в типы (например, филистер, романтик и т. п.), так и отношения И. С. Тургенева и Ф. М. Достоевского к Германии и немцампоказано изменение этих отношений и причины, его обусловившие. В этом ещё одно отличие компаративисткого исследования Н. В. Бутковой от данной работы. Мы в большинстве случаев не касаемся вопросов взаимоотношения жизненной и литературной реальностей, сосредотачиваясь не на биографии отдельных писателей, а на их поэтике. Мы также сознательно ограничиваемся, ввиду обширности заявленной темы, образами героев-немцев в России, оставляя за рамками исследования образы, относящиеся к изображению Германии. Это делается также потому, что сама литературная ситуация «немца в России» позволяет ярче выявить оппозицию «русскость"-"немецкость» и, соответственно, наглядней продемонстрировать конституэнты последней.

Таким образом, объектом данного исследования является образ литературного героя, воплощающего в себе «немецкость» как некий устойчивый, конвенционально закреплённый набор черт (портретных, характерологических, сюжетных и т. п.), т. е. героя, рассмотренного с точки зрения его типажности.

При этом за рамки исследования выводятся как внелитературные источники национальных штампов-представлений, возникающих в ходе межи внутри-культурной коммуникации, так и образы, чья связь с «немецкостью» является побочной, т. е., согласно А. В. Жуковской и др., не «определяет» «специфику песронажа"9 [65, 39]. Актуальность исследования обусловлена необходимостью описания и обобщения отдельных черт поэтики, связанных с «немецкостью», в произведениях русской литературы XIX века как культурно-исторической эпохи, поскольку данная тема является в литературоведении мало разработанной и в то же время потенциально весьма продуктивной: основываясь на оппозиции «русскость"-"немецкость», она открывает новые перспективы в исследовании русской литературы XIX века, позволяет иначе взглянуть на проблему литературной традиции, способна расширить и углубить познание нацией собственной культуры.

Научная новизна данной работы заключается как в постановке самой проблемы национальности героя как компонента художественной системы в русской литературе XIX века, так и в подходе к решению этой проблемы. В ис-следованиии мы устанавливаем и анализируем фактическое содержания «не-мецкости» как конституэнта системы, без чего невозможна адекватная интерпретации художественных текстов. Говоря о типажности в связи с дихотомией «своё"-"чужое», мы всякий раз тем или иным образом касаемся принципа цен-трации, имеющего аксиологический аспект, когда «родное», образуя «центр» культурной «картины мира», маркируется положительно, а «неродное» («периферия») — отрицательно и между двумя началами всегда присутствует скрытый или явный конфликт. В приложении к художественному произведению этот дуализм диктует особую логику построения и восприятия клишированных об.

9 А. В. Жуковская, Н. Н. Мазур, A.M. Песков замечают, что «.немцы из русских исторических романов и повестей 1830-х гг., чьими прототипами были реальные исторические лица, обычно входят в иную систему типажей, имеющую источником исторические фигуры в романах В. Скоттанемецкие же их свойства оказываются явно вторичными признаками.» [65, 39]. Кроме того, в литературе существует «минус-типаж», «чья немецкая маркированность — лишь сигнал о приёме обманутого ожидания: ничего именно немецкого в нём нет. Самое известное его воплощение — Вернер в „Герое нашего времени“ Лермонтова» [65, 45]. Сравните также с авторской рамаркой относительно Риделя, героя рассказа И. С. Тургенева «Стук. Стук. Стук.»: «.фамилия у него была немецкая — но он был коренной русак» [9 VIII, 7] (здесь и далее в работе ссылки на художественные тексты даются следующим образом: жирным шрифтом — порядковый номер собрания сочинений в списке истоников, римская цифра — номер тома, через запятую — номер страницы в указанном томе — С.Ж.). разов героев. Поэтому особое внимание в нашем исследовании уделено отходам от принципа центрации и типажности в отдельных образах героев-немцев. Причём наблюдается достаточно устойчивая тенденция связи типажности с местом, занимаемым героем в произведении. Образы второстепенных персонажей, как правило, не выходят за рамки типажа. Напротив, усложнённые образы главных героев связаны со сдвигами и нарушениями устойчивых структур. Ти-пажность не является некой абстрактной константой по отношению к обобщенному герою. В каждом конкретном произведении происходит варьирование типажных черт, а также возможны отталкивание или сознательный отказ от типажности как литературный приём и способ подачи персонажа.

Необходимость системного охвата обширного литературного материала, а также его специфичность с точки зрения его экспрессивной эксцентричности относительно русской модели культуры обусловили выбор аналитического ин-вентария, положенного в основание работы, что также составляет её новизну. В нашем исследовании увязываются в нерасторжимое единство поэтика портрета, характера и пространственно-временные ряды, образующие своего рода систему «опознавательных» кодов, которые прослеживаются от произведения к произведению. Собственно, «телесность», «пространство» и «время» являются, на наш взгляд, конституирующими, преформирующими основаниями литературного героя-немца. Более того, пространственно-временные параметры особым образом воссоздают и кодируют художественную реальность, включающую в себя множественность «суб-миров», в которую входят как «немецкие», так и «русские» континуумы, состоящие друг с другом в различных связях. Пространство и время, соответственно, выступают в качестве как объектов исследования, так и научного «метаязыка». Их подробный анализ позволяет создать гибкую и достаточно полную систему описания немецких элементов в общей системе художественного произведения.

Таким образом, целью данной работы является систематизация и анализ «немецкости» героя, рассматриваемой с точки зрения литературной типажности и отхода от неё в творчестве русских писателей XIX века через призму поэтики портрета, а также пространства и времени, позволяющих дифференцировать инонациональный элемент в художественной системе произведения. В соответствии с поставленной целью определяется ряд конкретных задач диссертационного исследования:

1. Выделить основные типажные конституэнты портретного описания героя-немца и отходы от литературной традиции в произведениях XIX века;

2. Определить пространственные характеристики типажного немецкого локуса, а также варианты развития типажного изображения пространства в зависимости от конкретного автора или произведения;

3. Рассмотреть зависимость между героем-немцем и соответствующим ему типом пространства;

4. Установить связи, возникающие в дуальной системе «своего» и «чужого» пространств относительно героя-немца;

5. Проанализировать систему темпоральных координат, определяющих место и роль героя-немца в художественной системе.

Методологию данной работы составляют аналитико-описательный и сопоставительный, сравнительно-типологический (и в отдельных случаях сравнительно-генетический) методы, обусловленные требованием комплексности исследования. В качестве теоретической базы используются работы М. М. Бахтина, С. Г. Бочарова, Ю. М. Лотмана, Ю. В. Манна, В. Н. Топорова, В. Шмида, в которых рассматриваются проблемы поэтики портрета и пространственно-временной организации в художественном произведении.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Портретное описание типажного героя-немца в русской литературе XIX века строится на принципе экстериоризации портрета, что приводит к феномену поэтики «абсолютной телесности», отход же от последней осуществляется обратным путём интериоризации описания, намеренного отрицания материального начала.

2. Типажный немецкий локус отличается высокой степенью закрытости, автономности, организованности и ахронности. В большинстве случаев его можно определить как «родовое» «уютное» пространство, ограниченное рамками семьи, отсутствие которой расценивается как значащий отход автора от литературной традиции.

3. Зависимость возникающая между героем-немцем и маркируемым им закрытым типом пространства позволяет говорить о первом как о герое «места», существующем сугубо в границах «своего» пространства.

4. В системе художественного произведения выделяется противостояние «уютного», «внутреннего», закрытого «немецкого» локуса (и относящихся к нему героев) по отношению к «хаотическому», «внешнему», открытому пространству, стремящемуся вторгнуться и разрушить «внутреннее».

5. Хронотоп типажного героя-немца следует определить в качестве идиллического в таких существенных его характеристиках, как «сглаженность временных границ», циклический характер изменений, «закрытость» времени, связанная с «закрытостью» пространства, что, в свою очередь, способствует трансформации мотивов будущего времени и судьбы в мотив рационального планирования, находящегося в оппозиции к мотиву случая.

Практическая значимость исследования определяется возможностью использования материалов диссертации в учебном процессе, при подготовке основных и специальных курсов по истории русской литературы XIX века, в работе спецсеминаров.

Структура диссертации обусловлена логикой исследования заявленной проблематики и ходом выполнения поставленных задач. Работа состоит из введения, трёх глав, заключения и списка литературы. Во введении аргументируются постановка вопроса и подходы к проблеме. Первая глава посвящена поэтике портретного описания героя-немца. Во второй главе рассматриваются вопросы художественного пространства, маркируемого «немецкостью». В третьей главе анализируются временная составляющая инонационального элемента. В заключении обобщаются результаты исследования и делаются выводы по диссертации в целом.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Национальность героя-немца, входя в качестве конституэнта в художественную систему произведения, формирует в рамках последнего своего рода немецкий «мир», находящийся в силу своей «иностранности» в оппозиции «миру» русскому. «Ядром» этого «иного универсума» являются сами герои-немцы, образы которых, варьируясь, всё же, как правило, сохраняют связь с «идеальным» филистером, «добрым немцем», бытовым типажом, закреплённым за данными персонажами в поэтике русской литературе XIX века.

Взятый с точки зрения портретного описания, этот типаж отличает феномен «абсолютной телесности» как следствия экстериоризации внутреннего, психологического, душевного мира. Типажный герой, соответственно, весь «выставлен напоказ», адекватен сам себе, лишённый недосказанности, полностью выражен в этой «телесной» плоскости. При этом поэтика портерного описания героя-немца не только «физиологична» (т.е. «язык» тела до конца «выговаривает» образ филистера), но и порой подчёркнуто утрирована, в результате чего становится конвенционально принятой «застывшей маской» с минимумом динамических черт, которые «вырождаются» в механистическую цикличность движений, жестов, выражений лица и т. п. Собственно гротеск в чистом виде не является обязательной чертой немецкой типажности в русской литературечасто в экстеризованном портретном описании заостряется не какая-то отдельная черта, но общее впечатление «усреднённости» «доброго немца», «сглаженности» его характера, отрицающего крайности «высокого» и «низкого».

Разумеется, «абсолютная выраженность» героя через телесность соответствует, по крайней мере в литературе «первого ряда», второстепенным персонажам. Описания главных действующих лиц выходят за рамки типажности с помощью индивидуализации портретных черт или благодаря сознательному отказу от стереотипа, использованию «минус-типажности». Образы, созданные по последней схеме, неизбежно становятся в оппозицию «усреднённому» «доброму немцу», отличаясь большой экспрессивностью, и маркируются эксцентричностью, мотивом «остранённости» героя, что характерно, например, для поэтики Н. С. Лескова. Отход от типажности в описании опирается на противоположный экстериоризации процесс интериоризации портрета, «одухотворения» телесного начала. Нетипажные и, соответственно, «несамоидентичные» герои-немцы проявляют способность к динамике, изменению: они могут быть не только участниками внешнего конфликта, но и в силу углубления и усложнения духовно-психологической составляющей образа испытывают внутренние противоречиянесвойственные типажным персонажам. Однако даже в этом случае антагонизм выражен неявно с сохранением общей закрытости, невыраженности внутреннего «Я» героя.

Системность описанию немецкого «мира» придаёт анализ его пространства и времени, т. е. по сути хронотопа героя-немца, преформирующего данный «универсум» и в целом выступающего как активное, деятельностное начало, направленное на упорядочивание и созидание. В образе немецкого пространства в качестве основы следует выделить мифологему «дома», «хозяином», а часто и «строителем» которого является типажный немец, которого можно интерпретировать как героя «места». Типажный немец не покидает пределы «своего» локуса, образующего своего рода «второе», «отчуждаемое» тело-оболочку героя, если анализировать, начиная с «центра телесности» (и наоборот, при движении с периферии, возникает серия вложенных друг в друга сфер «сгущающегося», личного пространства вокруг героя-хозяина). В целом это немецкое пространство является внутренним по отношению к внешнему, русскому.

Особо следует отметить ряд «вещных» атрибутов героя-немца, которые являются неким медиатором между «отчуждаемой» и неотчуждаемой телесностью. К ним относятся образы, связанные с употреблением табака (трубка, сигара) и алкоголя прежде всего для героев-мужчин и вязанием для героинь-немок. Связь этих атрибутов с «личной» телесностью объясняется, во-первых, природой самих образов: дым и алкоголь поглощаются «телом», связанные вещи «обликают» его. Во-вторых, в поэтике данные вещи становятся столь устойчивыми маркерами типажного немца, что мыслятся неотъемлемыми составляющими портретного описания (это тем более закономерно в связи с тенденцией овнеществления, «опредмечивания» типажного портрета). Кроме того, эти атрибуты принимают на себя часть характерологических свойств типажа (например, стремление к телесным наслаждениям, самодовольство, эгоизм, мечтательность, трудолюбие и т. д.), становясь носителями «сконцентрированной» немецкости.

В свою очередь, пространство, отмеченное немецкостью, обладает такими устойчивыми чертами, как закрытость и ахронность. Первая из них предполагает существенную отграниченность внутреннего пространства от внешнего, что, как правило, особенно чётко фиксируется в произведениях, в которых сопоставляются образы немецкого и русского домов. Эта закрытость локуса во многом соотносится с закрытостью экстериоризованного типажного портрета, не «допускающего» читателя во внутренний мир героя. В свою очередь, ахронность немецкого пространства корреспондентна таким чертам портретной поэтики, как статичность черт, повторяемость внешних изменений.

Ахронность немецкого локуса является производной его закрытости и предполагает замкнутый временной цикл в рамках семьи-рода либо «замедление» хода времени практически до его остановки и тем самым «вытеснения» смерти и разрушения за границы ахронного локуса. Это позволяет говорить об обеспечивающих устойчивость «родоцентричности» и ориентированности на идиллию ахронного немецкого мира (хронотопа). Важным свойством внутреннего «домашнего» пространства является его «уютность», являющаяся следствием организованности и освоенности героем своего локуса, противопоставленного разрушительному, стихийному внешнему пространству. Таким образом, дома героев-немцев выполняют функцию убежища, защиты от «мета-немецкого» хаоса. В то же время закрытость внутреннего пространства в ряде случаев актуализирует мотив неволи, темницы.

Разрушение внутреннего «уютного» пространства, вторжение в него внешнего предстаёт прежде всего в виде распада рода, равно как и освоение нового пространства, построение нового дома (в качестве следующего родового цикла — воз-рождения) мыслится через создание (воссоздание) семьи. В некоторых случаях (например, в повести «Островитяне», рассказах «Железная воля», «Колыванский муж» Н.С. Лескова) попытка начать новый цикл ахронной идиллии сопровождается либо внешним (с внешними разрушительными силами), либо внутренним конфликтами (для ряды героев-немцев обоими типами одновременно), которые стараются поколебать «типажную» неподвижность героев, вынужденных перемещаться по некоторой «пространственно-этической траектории» и тем самых превращающихся из героев «места» в героев «пути». Однако влияние типажности проявляется и здесь, когда «траектория» движения «разрывается», становясь одночленной: таким образом, мы имеем дело либо с пространственным движением без «этического», либо с «интериоризацией» всех изменений в «душевный» мир при преимущественном сохранении внешней статичности. Специфический случай, характеризующийся как чертами типажности, так и отходом от неё, являет собой пространство Штольца. Здесь на образ «пути» накладывается мифологема «вечного движения», бесконечного расширения пространства. Данный локус является наиболее универсальным по сравнению с остальными немецкими, так как в нём заложена установка на включение в себя и упорядочивание «всего» окружающего героя. Однако в силу той же установки пространство Штольца менее упорядочено, более эклектично, чем типажный немецкий локус. «Универсум» Штольца одновременно и находится в оппозиции русскому «миру», и стремится сблизиться с последним. Черты амбивалентности, а также типажности-нетипажности свойственны пространству Штольца в том плане, что при открытости внешнему миру данный локус сохраняет, по сути, жёсткую замкнутость во внутреннем, в «мире чувства». Кроме того, «универсум» немецкого героя (в его как «отчуждаемой», так и неотчуждаемой телесности) проникнут ахронностью, что приходит в противоречие с замыслом образа Штольца в качестве самоизменяющегося и изменяющего окружающий мир начала.

Вообще, взятая в темпоральном аспекте ахронность немецкого идиллического «мира» актуализирует проблему судьбы. Поскольку время в данном типе хронотопа представляет собой ряд повторяющихся, вплоть до деталей, циклов, релевантность и уникальность каждого отдельного события существенно снижены и важны лишь в той степени, в какой данное событие соответствует общей схеме, плану, точно копирующему предшествующий цикл. Таким образом, будущее в типажном немецком хронотопе сближается с настоящим и представляется неизменным. В этом времени нет иных потенций, кроме заложенных самими героями-немцами (точно так же, как в телесном описании типажа нет ничего «невысказанного», а в пространстве — нет места неупорядоченности). Временная инваринтность также порождает психологическую неизменяемость героя-немца либо чисто механический способ перехода из одного устойчивого образа в другой. Типажные немцы движутся в «четвёртом измерении» по прямой от одного пункта плана до другого, игнорируя всякие ответвления альтернативных событий и поступков. Знание должного и следование ему составляют характерную особенность «немецкости» в художественном произведении. В ряде случаев герой-немец сам становится воплощением рока, неизбежной судьбы, вестником смерти.

Невысокая релевантность событий сообщает временным координатам низкую степень дискретности: как правило, фиксируются месяцы, годы, в описании сжимается статичное, деинтенсифицированное, без «резких скачков» и порывов движение времени, также чреватое различными задержками, ретардациями. Отмеченным на темпоральной шкале в ряде случаев является момент вступления в брак, означающий начало нового цикла идиллического «родового» времени. Это своего рода «медиана» жизни героя, делящая его существование на случившееся до и после. Соответственно, брак типажного немца — это буквально математически рассчитанное событие, которое напрямую связывается со скоростью накопления денег и замыкает героя в жёстких рамках особого жизненного измерения «деньги/время». Это, по сути, подвергшийся в силу ахронности существенной редукции эволюционный тип развития, характеризующийся длительным накоплением количественных изменений для последующего качественного, которое и представляет собой вступление в брак и рождение детей, обеспечивающих новый виток «идиллического» времени, сглаживая границы последнего. После этих событий хронотоп «консервируется», что приводит к возникновению амбивалентных возрастных рядов, когда, подчёркивая цикличность и ахронность происходящего, старость проявляет черты молодости и наоборот.

Инвариантному времени «добрых немцев» противопоставлен элемент случайности, разрушающий планы героя. Обычно угроза исходит из внешнего русского мира по отношению к защищённому в недостаточной степени немецкому хронотопу. Возникающие вариативность и, как следствие, непредсказуемость будущего заставляют героя-немца действовать в непривычном для него, ненадёжном вероятностном мире, где на смену «должных» событий приходят события «возможные». В мире случайностей типажный немец, не способный прореагировать на изменяющиеся условия, терпит фиаско.

Наконец, замкнутость, отграниченность от русского «мира» как ещё одно свойство немецкой типажности трансформируется, с точки зрения темпораль-ности, в закрытость идиллического времени, когда «биографический ряд» времени героя не соотносится с каким-либо конкретным «хронологическим» рядом истории «большого» мира. Здесь проявляется как общая «автономность» родового существования, так и малая подвижность образов героев-немцев: «инерция» данных типажей в русской литературе XIX века очень велика.