Ранний железный век в верховьях Западной Двины и Ловати

Обширный и богатый археологическими памятниками регион лежит в междуречье Западной Двины и Ловати. На этой территории с самого начала заселения ее человеком и до формирования Древнерусского государства, во многом снивелировавшего культурные различия вошедших в его состав племен, соприкасались между собой разные этнические массивы, характеризующиеся и разной материальной культурой. Местное население впитывало и перерабатывало на собственной основе идущие из разных этнических массивов многочисленные культурные импульсы. Таким образом, в местной материальной культуре оказались отраженными в той или иной степени все основные события, происходившие как в соседних, так и в более отдаленных регионах.

Единство и внутренние различия региона определяются его географическим положением и отношением к соседним культурам. Вся жизнь местного населения в раннем железном веке концентрировалась в пограничных зонах между холмисто-моренными и озерно-ледниковыми ландшафтами. Холмисто-моренные зоны отграничивают его на западе от верховьев Великой, на юге — от среднего течения Двины, на востоке — от верховьев Волги. К северу простирается обширная озерно-ледниковая равнина Ловатской низменности. С северо-запада на юго-восток регион рассечен на две части моренными холмами и грядами Бежаницкой возвышенности. Отчасти в результате этого естественного деления в раннем железном веке здесь сформировались два различных, хотя и близких друг другу в культурном отношении очага расселения. Один — вокруг ледниковых озер Невельского и юга Усвятского районов Псковской области. Другой— в пограничных районах Псковской и Тверской областей по берегам Двины, Торопы и крупных озер на юге Куньинского района.

В раннем железном веке к междуречью Западной Двины и Ловати с востока, из бассейна Верхней Волги подступала дьяковская культура (Розенфельд 1974: 189−197). На север простиралась не совсем еще понятная в археологическом отношении территория финно-угорских племен (Орлов 1984). На юге, в бассейне среднего течения Двины, и юго-западе, в Себежском поозерье, лежала зона распространения западного варианта днепро-двинской культуры, на юго-востоке — днепро-двинских памятников Смоленщины (Шадыро 1985: 106−109- Шмидт 1992: 20). На западе, в бассейне Великой были распространены мало изученные пока городища с керамикой, напоминающей северобелорусскую или керамику восточной Латвии (см.: Шадыро 1985; Васкс 1991).

Такое исключительное положение данного регионе делает его изучение особенно интересным для более полного понимания процессов, протекавших на основных территориях окрестных археологических культур, и для установления имевшихся между ними взаимосвязей. Однако, несмотря на тот интерес, который, казалось бы, должно было вызвать археологическое изучение верховьев Западной Двины и Ловати, эта территория до сих пор остается практически мало исследованной, что и определяет актуальность темы, выбранной для данного исследования.

На историю археологического изучения региона в значительной степени оказало влияние его административное положение. Характерной особенностью рассматриваемого региона является то, что он почти никогда не имел административного единства. Разные его части принадлежали различным единицам административного деления страны, находясь при этом на их периферии. Только в рамках непродолжительного отрезка времени (1944;1957 гг.) он целиком вошел в состав Великолукской области. По дореволюционному административному делению он принадлежал к Псковской и Витебской губерниям, в настоящее время его делят Псковская и.

Тверская области. Такое периферийное положение в значительной мере обусловило и слабую археологическую изученность территории.

До 1949 г. археологические обследования региона носили сугубо случайный бессистемный характер. Достаточно полно этот период археологического изучения Двинско-Ловатского междуречья был освящен в итоговой монографии Я. В. Станкевич (Станкевич 1960: 9−11), поэтому здесь мы ограничимся только кратким конспектом ее историографического обзора. Первые сведения об археологических раскопках относятся к 1869 г. В архиве ИИМК сохранились сообщения о раскопках курганов в Великолукском и Холмском уездах неким опочицким помещиком П. А. Шишкиным. В 1870 г. Псковской археологической комиссией был предпринят первоначальный учет памятников старины Псковской губернии. Однако этой работой главным образом были затронуты только западные и лишь частично восточные (Великолукский, Холмский и Торопецкий) уезды. При этом основным предметом внимания были курганные могильники. Результатом проделанной работы явилась сводка Ф. А. Ушакова, в которую вошли несколько десятков могильников и 12 городищ. Сводка была опубликована в Пскове в 1897 г.

Чуть раньше А. М. Сементовский работал по изучению памятников старины Витебской губернии. В 1863 г. в неофициальной части к № 44 «Витебских губернских ведомостей» им были опубликованы «Заметки для археологии», а в 1867 г. памятная книжка «Памятники старины Витебской губернии». Однако почти никаких сведений об интересующем нас регионе А. М. Сементовский не приводит.

В 1901;1902 гг. В. Н. Глазовым были предприняты раскопки памятников в Великолукском и Торопецком уездах. Однако его интерес по-прежнему привлекали исключительно погребальные памятники (курганы и жальники). В своем отчете он кратко упомянул всего о трех городищах в Торопецком уезде.

В то же время А. А. Спицин, изучая дьяковские городища, обратил внимание на необходимость обследования подобных памятников в верховьях Западной Двины. Однако этим пожеланиям долгое время суждено было оставаться только пожеланиями.

В 1912 г. в ходе подготовки XVI археологического съезда в Пскове Псковское археологическое общество снова занялось сбором сведений для составления археологической карты губернии. Карта была составлена Н. Окуличем-Казариным и опубликована в 1914 г. (Окулич-Казарин 1914). Однако, по признанию самого автора, она не давала полной картины археологических памятников губернии, причем многие из собранных сведений так и не были проверены.

Первые раскопки поселения относятся к 1913;1914 гг. В эти годы Д. Н. Эдинг предпринял исследования городища на территории поверстной казенной дачи против с. Полибино на берегу Ловати. Ни публикаций, ни отчетов об этих раскопках не имеется.

Подводя итог дореволюционному периоду археологических исследований в регионе, нельзя не отметить неутешительную картину чрезвычайно слабой его изученности. Наиболее хорошо, но далеко неполно были изучены средневековые погребальные памятники — длинные и древнерусские курганы и жальники. Почти ничего не было известно о поселениях укрепленного типа и совсем ничего об открытых поселениях — селищах. За рамками интереса исследователей оказался древнейший этап истории региона — эпоха камня.

В довоенный советский период регион по-прежнему продолжал сохранять свое периферийное положение, как в административном, так и в научном плане. Его практически не затронули широко развернувшиеся в это время работы по систематическому обследованию археологических памятников на территории СССР. В 1928 г. экспедицией ГАИМК проводились планомерные разведочные работы в бассейне Ловати между.

Великими Луками и Холмом. Руководил экспедицией М. И. Артамонов. В результате проведенных работ был обследован ряд курганных могильников и несколько поселений. Однако эти работы затронули только северозападную границу региона и практически не внесли никакой ясности в имевшуюся до того картину.

В 1933;1934 гг. экспедиция археологической секции Института истории АН БССР проводила разведки в бассейне Западной Двины. Основное внимание уделялось, конечно, белорусскому течению реки. Однако довольно бегло были осмотрены и верховья, начиная от ее истоков из оз. Охват. Результаты работ нам практически не известны, так как все материалы погибли во время войны в Минском музее, мы располагаем только кратким отчетом, опубликованным в 1936 г. в Записках Белорусской Академии Наук. Судя по этому отчету, должное внимание уделялось поселениям, на которых была отмечена грубая лепная керамика, иногда покрытая штриховкой.

В 1938;1939 гг. М. П. Милонов проводил небольшие раскопки на малом городище и на поселении Привалье в г. Торопце. Однако начатые работы не получили своего продолжения.

Таким образом, для довоенного периода изучения региона характерны, в основном, работы разведочного характера. При этом они охватили только отдельные участки, систематические же исследования всей территории не проводились. Вместе с тем, именно в этот период должное место на археологической карте заняли поселения.

Следующий этап в археологическом изучении верховьев Двины и Ловати связан с именем Я. В. Станкевич. К моменту начала ее работы в этом регионе в 1949 г. практически не была еще решена первоочередная задача учета археологических памятников, не говоря уже об их углубленном изучении и систематизации материала. В это время на территории Европейской части страны начали развертываться работы по поиску и изучению раннеславянских памятников. Именно в этом направлении и проводила исследования Я. В. Станкевич. Руководимый ею Западно-Двинский отряд Славянской экспедиции ИИМК десять лет (1949;1958 гг.) вел систематические разведочные и раскопочные работы. Результатом этих работ явилась вышедшая после смерти автора монография «К истории населения Верхнего Подвинья в I тысячелетии н. э.». В ходе работ был выявлен, описан и картирован 271 археологический памятник. Подавляющее большинство из них, в особенности поселения, было открыто впервые. Важным шагом в изучении региона стало и то, что на его карте появились памятники не только эпохи раннего железа и средневековья, но и памятники более раннего времени.

Кроме разведок, были проведены и раскопки целого ряда поселений и могильников железного века. Они, наконец, дали материал для первой попытки этнокультурной характеристики древнего населения региона. Я. В. Станкевич разделила обследованные ею памятники на четыре хронологические группы: 1) дьяковские второй половины 1-го тысячелетия до н.э.- 2) славянские и летто-литовские первых веков н.э.- 3) славянские и летто-литовские середины 1-го тысячелетия н.э.- 4) древнерусские памятники рубежа 1-го и 2-го тысячелетий н.э. В свою очередь, памятники 2 и 3 хронологических групп были разделены на две территориальные группы: южную (типа городищ против с. Михайловского и Полибино) и северную (типа городищ в ур. Подгай иуд. Курово). При этом ряд длиннокурганных могильников был ошибочно и практически бездоказательно отнесен к группе памятников первой половины 1-го тысячелетия н.э. Когда Я. В. Станкевич делала свои обобщающие выводы, не были еще известны окончательные результаты исследований соседних регионов, появившиеся несколько позже. Из ее поля зрения выпала целая археологическая культура верховьев Днепра и белорусского течения Западной Двины, памятники которой на тот момент были известны, главным образом, только по довоенным разведкам.

А.Н.Лявданского. Да и многие особенности городищ с сетчатой и штрихованной керамикой, в разряд которых Я. В. Станкевич отнесла и поселения в верховьях Двины и Ловати, были изучены еще крайне слабо. Поэтому с появлением новых разработок по культурам эпохи раннего железа Двинско-Ловатское междуречье оказалось как бы выпавшим из общего контекста синхронных археологических культур. Встала задача новой культурной и этнической интерпретации региона, для которой необходим был и новый материал.

В 1962 г. на юге Псковской области начала работать Невельская археологическая экспедиция Государственного Эрмитажа под руководством А. М. Микляева. В ходе разведочных и раскопочных работ экспедицией был выявлен и исследован целый ряд памятников эпохи камня. Применение методов естественных наук дало возможность построить обоснованную относительную и абсолютную хронологию местного неолита (см.: Микляев 1994). Однако круг научных интересов А. М. Микляева включал в себя также и древности раннего железного века. Собственно целью работы экспедиции стала попытка, по идее Б. С. Жукова, «проследить в каком-либо регионе всю цепочку развития материальной культуры от появления там человека после вюрмского оледенения и до образования Древнерусского государства» (Микляев 1994: 8). Поэтому с 1967 г. в работу экспедиции включился Р. С. Минасян, в задачу которого входило изучение раннего железного века. В результате раскопок ряда новых памятников (Анашкино, Староселье, Каратай) появились основания для построения новой этнокультурной и хронологической схемы. Этапы развития материальной культуры юга Псковской области были соотнесены с синхронными процессами на соседних территориях. (Минасян 1974.) Опираясь на верхнеднепровские памятники, изученные П. Н. Третьяковым и Е. А. Шмидтом, он атрибутировал памятники юга Псковской области как днепро-двинские, сменяющие на рубеже эр более ранние дьяковские. Среднетушемлинскую профилированную и лощеную керамику он считает для данной территории чужеродной.

После того, как Р. С. Минасян завершил свои исследования на юге Псковской области, ранний железный век все же не выпал из сферы интересов Северо-Западной экспедиции. Так были проведены раскопки мастерской по производству и обработке железа «Черная гора» в Себежском районе (Микляев, Мельников, Смекалова 1986). Также крайне интересные и, на сегодняшний день, уникальные памятники раннего железного века были открыты и исследованы на границах Бежаницкой возвышенности сотрудником экспедиции, археологом-любителем, В. И. Михайловым. Особо выделяются среди них нижний горизонт культурного слоя городища Жагрово и странный «курган» № 3 у д. Мартиново. К сожалению, эти материалы остаются пока не опубликованными и известны широкому кругу исследователей только по кратким упоминаниям в некоторых работах (см. напр.: Короткевич, Мазуркевич 1992: 79- Короткевич, Михайлов, Праслова 1988: 22).

В 70-х — начале 80-х гг. в восточной части региона, административно принадлежащей Калининской области, разведочные работы проводились Калининским государственным объединенным историко-литературным музеем. Целью этих работ были учет и охрана археологических памятников. Сотрудниками музея и Калининского государственного университета были обследованы известные ранее и открыты новые памятники разных эпох. Однако в их задачу не входили раскопки, поэтому появление на археологической карте новых точек не повлекло за собой качественных изменений в представлениях об облике материальной культуры верхнедвинских городищ. (См. статьи Бодунова Е. В., Воробьева В. М., Кольцова JI.B., Максимова А. Д., Малыгина П. Д., Урбана Ю. Н., Харитонова Г. В., Харитонова Н. А. в АО— 1972;1983.) Аналогичные работы в районе г. Торопца проводились и Ю. М. Лесманом (см. статьи Лесмана Ю. М. с соавторами в АО — 1976, 1977, 1980).

Небольшие раскопки селища, содержащего и материалы, относимые к раннему железному веку, у с. Борисоглеб в верхнем течении Ловати в 80-х гг. предпринял псковский археолог А. А. Александров. Ему же принадлежит и очередная попытка обобщения накопленных сведений о раннем железе Южной Псковщины (Александров 1984). Этой теме посвящена одна из глав его диссертации. К сожалению, на сегодняшний день с большинством его выводов трудно согласиться. Так ошибочной представляется попытка рассматривать все пространство от Себежского поозерья до Жижицкого озера как единый в культурном отношении регион. Отмеченная им на самом раннем этапе разница в материалах западной и восточной части региона в действительности продолжает сохраняться на протяжении всего раннего железного века. Выделенные им четыре «культурно-хронологические пласта» в целом достаточно объективно отражают общую картину. Однако культурно-хронологическое содержание каждого из этих пластов определено им вслед за Я. В. Станкевич и Р. С. Минасяном не достаточно верно. Так, например, верхняя хронологическая граница существования городищ с сетчатой керамикой на основании датировки трапециевидных подвесок с Михайловского городища отнесена к I—II вв. н. э. С одной стороны, в этом случае им использована устаревшая датировка ананьинских древностей, «омолаживающая» нижний горизонт Михайловского на полтысячи лет. С другой стороны, в слоях, которые действительно датируются началом нашей эры, в самом деле, встречаются черепки с сетчатыми отпечатками, однако их наличие в керамическом комплексе как ранних, так и поздних верхнедвинских городищ не дает оснований так уж решительно отделять последние от круга памятников днепро-двинской культуры.

Мои собственные исследования раннего железного века в верховьях Двины и Ловати начались еще 20 лет назад. Они самым тесным образом были связаны с деятельностью Северо-Западной экспедиции Эрмитажа и ее первого руководителя А. М. Микляева (Короткевич 1994). Сотрудничество с Александром Михайловичем в значительной мере повлияло на выбор основных направлений как полевых, так и кабинетных исследований. Заложенный им в основу своей работы принцип построения археологической колонной секвенции в отдельном ограниченном регионе является базовым и для структуры данного исследования. Однако характер материала, который мне удалось накопить за эти годы, и мои собственные предпочтения, сложившиеся по ходу проводимых работ, далеко не в равной степени позволяют осветить все интересовавшие моего учителя вопросы. Так мне пока что практически нечего добавить к его выводам в области археологической географии раннего железа (Короткевич, Мазуркевич, Микляев 1992). Зато достаточно успешно были продолжены начатые еще совместно с ним исследования древних производств.

Главной целью настоящей работы является построение новой культурной стратиграфии региона на основе детальной культурно-хронологической атрибуции всех накопленных на сегодняшний день материалов раннего железного века. Для достижения указанной цели необходимо последовательно решить две задачи: 1) разделить общий массив материала на отдельные культурно-хронологические комплексы, 2) определить культурную принадлежность выделенных комплексов и их позицию на хронологической шкале.

Наибольшую трудность в достижении указанной цели составляет задача первоначального разделения археологических материалов по культурно-хронологическому принципу, что связано с отсутствием в нашем распоряжении «чистых» комплексов. Как правило, приходится иметь дело с перемешанным в культурном слое материалом, в связи с чем на практике невозможно избежать «попадания» более поздних артефактов в более ранние комплексы, и наоборот. Это обстоятельство не может не искажать действительной картины изменения материальной культуры в древности и по многим вопросам не позволяет на сегодняшний день сделать однозначные окончательные выводы. Вместе с тем, важность этой работы трудно переоценить. Так, П. Н. Третьяков писал, что главной причиной разногласий при определении этнической принадлежности себежских городищ «была недостаточная изученность памятников, в частности то, что археологи оперировали нерасчлененным материалом большого хронологического диапазона» (Третьяков 1976: 204, курсив наш). Абсолютно аналогичная ситуация имеет место и в случаях, когда исследователи обращаются к материалам раннего железного века Двинско-Ловатского междуречья.

Задача собственно культурно-хронологической атрибуции выделенных комплексов решается с привлечением результатов исследований в соседних регионах. То обстоятельство, что за последнее время были накоплены новые данные, позволяющие в значительной мере уточнить их историю, заставляет иначе взглянуть и на историю Двинско-Ловатского междуречья. В целом решение данной задачи возможно только при рассмотрении материалов нашего региона в общем контексте восточноевропейской археологии.

Источниковую базу настоящего исследования составляют материалы 153 археологических памятников, перечисленных в прилагаемом каталоге (рис.1). Часть из них отнесена мною к раннему железному веку на основании сделанных здесь археологических находок, часть же включена в перечень пока только на основании внешних признаков, соединяющих особенности топографии и фортификации, характерные для изучаемого периода на данной территории. Кроме того, в исследовании использованы результаты изучения некоторых памятников предшествующего времени, рассмотренные в соответствующей главе, предваряющей изложение материалов раннего железного века.

Ведущую роль в настоящей работе играют результаты проводившихся мной раскопок на городищах Межуево и Анашкино, которые значительно дополнили сложившиеся представления об облике материальной культуры этого периода. На обоих памятниках были обнаружены следы практически всех периодов раннего железа. При этом они относились к двум разным культурным группам, сосуществовавшим в пределах изучаемой территории: западной и восточной. Анашкино представляет особый интерес и как памятник древнего производства. Результаты раскопок обоих памятников представлены в работе особенно подробно, так как они дают не только принципиально новую информацию по исследуемой проблеме, но и позволяют дополнить сложившиеся представления о ранее исследованных памятниках.

Городище Межуево было обнаружено в 1986 г. во время проводившейся мною совместно с В. И. Михайловым разведки в Невельском районе (Короткевич, Михайлов, Праслова 1988: 23). Начатые на следующий год раскопки памятника продолжались вплоть до 1991 г (Короткевич 2003). Результаты этих работ дали значительный по объему материал, характеризующий материальную культуру западной группы памятников и относящийся к двум первым периодам раннего железного века. В нашем распоряжении имеется небольшая серия радиоуглеродных датировок, дающих основания для хронологической привязки обоих периодов (табл.1- рис.2). На сегодняшний день они остаются и единственными датировками, полученными таким способом, для всего западного варианта днепро-двинской культуры в целом. Таким образом, этот памятник приобретает немалое значение для хронологии древностей, основная территория распространения которых лежит далеко за пределами рассматриваемого региона.

Исследования городища против д. Анашкино были начаты еще Я. В. Станкевич. В заложенном на площадке шурфе ею собраны фрагменты грубой лепной керамики, позволившие отнести памятник к раннему железному веку. В 1969 году на краю площадки городища Р. С. Минасян заложил разведочную траншею. Материалы его раскопок позволили более точно определить культурно-хронологическую принадлежность памятника. Нижний горизонт он отнес к дьяковской культуре последних вв. до н. э. (Минасян 1974: 133−134). Однако наличие в нижнем горизонте «сетчатой» керамики оказалось явно недостаточным, чтобы считать его дьяковским. В подавляющем большинстве керамика нижнего горизонта— гладкостенная днепро-двинская (Короткевич 1995: 41−42). Наличие на памятнике материалов как раннего, так и позднего периодов днепро-двинской культуры при большой мощности культурного слоя и его видимой непотревоженности более поздними перекопами обусловили возобновление раскопок в 1991 г. (Короткевич 1994а: 121−125). Они продолжались по 1994 г. на площади в 28 кв. м. В результате этих исследований удалось сформировать достаточно объективное представление о стратиграфии памятника, его культурной и хронологической атрибуции. С 1998 г. начался новый этап раскопок, завершенный в 2003 г. В ходе его было вскрыто 116 кв. м культурного слоя и таким образом общая исследованная площадь составила примерно 1/3 занимаемой памятником вершины холма.

На примере этого многослойного памятника можно подробно проследить последовательность смены археологических культур в верховьях Западной Двины в широких хронологических рамках 1 -го тысячелетия до н. э. Довольно представительная серия радиоуглеродных датировок, полученных на сегодняшний день в лаборатории ИИМК РАН, дает надежную привязку изменений в облике материальной культуры к абсолютной хронологии (табл.1- рис.2).

Культурный слой на площадке городища достигал максимальной мощности в средней ее части, где составлял более 2 м. Ближе к краю его толщина уменьшалась за счет понижения уровня современной дневной поверхности. Окраинные области древней застройки оказались в зоне естественного сползания склонов, вследствие которого и были разрушены. При этом более древние слои сохранились на большей площади, чем более поздние, а самые поздние горизонты пострадали также и в результате распашки. Так был полностью уничтожен средневековый горизонт IX—X вв., от которого сохранились только встреченные в пахотном слое отдельные находки.

Материалы памятника позволяют зафиксировать четыре периода его использования, заметно отличающиеся друг от друга обликом материальной культуры (Короткевич 2003а). В контексте данной работы нет смысла подробно останавливаться на последнем, средневековом периоде, так как он выходит за оговоренные хронологические рамки. К тому же он не оставил сколько-нибудь заметного стратиграфического горизонта. Вся толща культурного слоя принадлежит эпохе раннего железа, четко разделяясь на два культурно-хронологических периода слоем пожара. Это второй и третий периоды использования памятника, соответствующие второму и третьему периодам раннего железного века Верхнего Подвинья. От древнейшего, первого периода жизни на поселении сохранился только небольшой участок культурного слоя под позднейшей каменной кладкой на краю площадки.

Методы исследования, применявшиеся в ходе решения отдельных задач, достаточно многообразны, однако в целом не выходят за круг традиционно используемых методов археологического исследования. Формально проделанную работу можно разделить на полевые и кабинетные исследования, однако обе эти части неразрывно связаны между собой. С одной стороны, работа в поле приносила новый материал для культурно-хронологических построений. С другой — эти построения ставили новые задачи для дальнейших полевых исследований и давали основания для первоначального осмысления новых находок, столь необходимого именно в процессе раскопок. В контексте данной работы нет нужды подробно описывать применявшуюся в ходе полевых исследований методику, однако стоит указать, что особое внимание уделялось истории формирования культурного слоя, дающей основания для построения относительной хронологии как данного памятника, так, в конечном итоге, и региона в целом. Вместе с тем, предельно подробное изучение деталей встреченных в процессе раскопок сооружений и обстоятельств находки отдельных артефактов существенно дополнило наши представления об облике материальной культуры раннего железного века многими неизвестными ранее чертами.

Важную роль при изучении полевых материалов сыграло использование естественнонаучных методов. В частности, определение фаунистических остатков с городища Анашкино при привлечении данных палеогеографии позволило расширить наши знания о развитии структуры хозяйства в изучаемый период.

Чтобы определить хронологию отдельных памятников и в целом периодов раннего железного века, ранее мною была предпринята попытка использовать метод узких датировок для ряда поселений (Короткевич 1989). Обычно этот метод применяется для закрытых комплексов— погребений или кладов. В культурном слое поселения хорошо датированные находки откладываются не одновременно, а постепенно, в продолжение всего периода функционирования памятника. Процесс накопления мог продолжаться 25 или 100 лет, таким образом, хронологический разрыв между отдельными артефактами мог быть весьма значительным. Однако хронологические границы бытования вещей, найденных на наших памятниках, столь широки, что заведомо превышают продолжительность жизни на одном поселении в несколько раз, а период их вероятного сосуществования вполне сопоставим с этой продолжительностью. Конечно, полученные в результате даты нельзя назвать в строгом смысле «узкими». Однако они помогли хотя бы приблизительно сориентировать основные тенденции развития культуры на временной шкале. Появившиеся в результате новых исследований радиоуглеродные датировки для городищ Межуево и Анашкино в значительной мере сняли необходимость в подобных не слишком убедительных датировках, но в целом не изменили сложившуюся схему.

В западной и южной частях региона абсолютные хронологические привязки до сих пор держатся, главным образом, на весьма неопределенных датировках керамики. Здесь отсутствуют не только соответствующие радиоуглеродные датировки, за исключением трех образцов с городища Межуево, но и более-менее узко датирующиеся находки. Таким образом, в своих культурно-хронологических построениях на этой территории нам остается только следовать за периодизацией, предложенной В. И. Шадыро для западного варианта днепро-двинской культуры (Шадыро 1985: 112, 117). К счастью, безусловная культурная близость обоих регионов позволяет это сделать.

В основе культурной атрибуции древностей Двинско-Ловатского междуречья в рамках настоящей работы лежит базовый для такого рода исследований сравнительно-исторический метод. Именно поиск аналогий как отдельным артефактам, так и их совокупностям, а также отраженным в них культурно-историческим процессам позволил включить изучаемый регион в контекст общей восточно-европейской истории.

Итогом проделанной работы можно считать уточнение хронологии и границ распространения археологических культур раннего железного века в верховьях рек Западной Двины и Ловати и построение культурной стратиграфии этого региона во временных рамках с первой половины 1-го тысячелетия до н. э. по первые вв. н. э. Ввод в научный оборот значительного объема новых археологических материалов, полученных в результате раскопок на городищах Межуево и Анашкино, значительно дополняет представления о хозяйственной и производственной деятельности человека, домостроительстве, облике и составе использовавшихся орудий труда, украшений, глиняной посуды. Вместе с тем, многие детали в описании материальной культуры региона, не влияющие на общие культурно-хронологические построения, в данной работе подробно не рассматриваются из опасения неоправданно увеличить ее объем.

Вопрос распространения в Двинско-Ловатском междуречье раннесредневековой культуры намеренно оставлен нами за рамками данной работы, так как не может быть раскрыт на материалах изучавшихся нами памятников раннего железного века. Кроме того, ему посвящены специальные исследования Н. В. Лопатина и А. Г. Фурасьева, многие годы работавших над его решением (см. напр.: Лопатин 1997; Лопатин, Фурасьев 1994).

Заканчивая вводную часть, в двух словах коснусь структуры изложения результатов проделанного исследования. Изучение стратиграфии городищ Межуево, Анашкино, а также исследованных Я. В. Станкевич Михайловского и Подгая позволило на сегодняшний день представит периодизацию раннего железного века в верховьях Двины и Ловати следующим образом. За всю историю раннего железного века регион прошел через три культурно-хронологических периода: 1) первая половина 1-го тысячелетия до н. э., 2) V—III вв. до н. э., 3) II в. до н. э — первые вв. н. э. Как видим, хронологические границы периодов не отличаются особой точностью, что связано, в первую очередь, с недостатком данных для разработки хронологической шкалы. В особенности этот недостаток касается определения начальной и конечной даты всей эпохи раннего железного века в целом. Однако, несмотря на отдельные недостатки, эта периодизация вполне может служить основой для структуры изложения результатов исследования, принятой в настоящей работе. Опираясь на нее, мы поэтапно проследим смену облика материальной культуры на всей рассматриваемой территории. Каждому из выделенных периодов посвящена отдельная глава.

Одним из главных результатов обобщения материала является выделение девяти культурно-исторических групп памятников. В отдельные группы объединены памятники, расположенные в границах рассматриваемой территории и характеризующиеся общими признаками материальной культуры. Необходимость активного использования этого понятия наряду с традиционным понятием «археологическая культура» вызвана двумя обстоятельствами. С одной стороны, когда памятники исследуемого региона относятся к конкретной археологической культуре, основная территория культуры оказывается лежащей за пределами региона. С другой стороны, многие из исследуемых древностей не могут быть включены ни в одну из известных на сегодняшний день археологических культур. В этом случае материалы довольно небольшого региона, которыми мы оперируем, явно недостаточны для выделения на их основании новых культур. Таким образом, понятие культурно-исторической группы оказывается удобным и корректным для обобщения весьма разнородных по облику материальной культуры памятников относительно небольшого региона. В тексте работы используется и сокращенная форма данного понятия: «группа памятников». Наряду с хронологическими периодами оно является базовым для структуры диссертации и внутри глав материал излагается по группам памятников.

Более подробное рассмотрение отдельных памятников внутри выделенных групп позволяет наиболее полно охарактеризовать фактологическую базу исследования. Таким образом в изложении результатов исследования мы будем двигаться от общего к частному, от тезисов, формулируемых в начале каждого раздела, к их аргументации, содержащейся в конкретных археологических материалах и их непосредственном анализе. В «Заключении» же представлен окончательный синтез сделанных в ходе исследования выводов, но уже с учетом общей картины исторического развития лесной полосы Восточной Европы в раннем железном веке.

Особо выделяются вопросы, которые имеет смысл рассматривать для всего периода раннего железного века в целом. Это, во-первых, топографические условия размещения памятников и теснейшим образом связанные с ними приемы фортификации городищ. Во-вторых, история развития древних производственных технологий, в особенности связанных с производством и обработкой железа. Эти вопросы выделены и изложены в соответствующих главах после изложения остального материала перед «Заключением».

Проблему появления на рассматриваемой территории культуры раннего железного века на имеющемся материале убедительно разрешить пока не удалось. Однако в данной работе предлагаются различные пути ее возможного решения. В частности, одним из таких путей может быть поиск культурной преемственности от древностей, распространенных на территории региона в предшествующее время. Чтобы обозначить перспективы дальнейшей работы в этом направлении, отдельная глава посвящена общему обзору памятников предшествующего периода. Следуя общему принципу построения колонной секвенции, я поместил эту главу перед изложением материалов раннего железного века. В таком контексте она выполняет роль пролога перед основной частью работы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ДВИНСКО-ЛОВАТСКОЕ МЕЖДУРЕЧЬЕ В КОНТЕКСТЕ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКОЙ АРХЕОЛОГИИ.

Подводя итог изучению раннего железного века в Двинско-Ловатском междуречье, попытаемся представить его историю на фоне процессов, протекавших на более широкой территории Восточной Европы. Новая культурно-хронологическая атрибуция археологических материалов региона позволяет нам сделать это более полно и подробно, чем удавалось до сих пор. Вместе с тем такая попытка позволит еще раз заострить внимание на вопросах, которые не могут получить удовлетворительного разрешения на современном уровне научных знаний.

За достаточно длительный период раннего железного века, продолжавшийся более тысячи лет, в верховьях Западной Двины и Ловати оставили свои памятники разные в культурном отношении, зачастую резко отличающиеся друг от друга группы населения. Это многообразие культурных традиций, уместившееся на относительно небольшой территории региона, не может быть объяснено результатами естественного поступательного развития материальной культуры. Чтобы более адекватно определить причины и сущность этого явления, необходимо взглянуть на историю изучаемого региона в контексте исторических процессов, протекавших на обширных пространствах лесной зоны Восточной Европы. При таком взгляде могут быть вернее поняты причины смены культур и распространения отдельных их элементов, а небольшой регион при всей неповторимости его истории, тем не менее, оказывается неразрывно связан с историей не только непосредственных соседей, но и значительно более отдаленных областей.

Период раннего железного века в рассматриваемом регионе начался в первой половине 1-го тысячелетия до н. э. Уровень развития материальной культуры Двинско-Ловатского междуречья в это время практически не отличался от уровня, характерного для большей части территории лесной полосы Восточной Европы. Применительно к этому времени термин «эпоха железа» выглядит в значительной степени условным. Находки металлических изделий, которые достаточно уверенно можно было бы отнести к этому времени, отсутствуют практически абсолютно. Таким образом, кость и, отчасти, камень в значительной степени удовлетворяли потребности первобытного охотника и скотовода в орудиях труда. Однако для того, чтобы полностью исключить роль металлических орудий в материальной культуре, нет оснований. Уже одно то, что к началу 1-го тысячелетия до н. э. от развитой кремневой индустрии предшествующего времени не остается и следа, служит серьезным аргументом в пользу утверждения, что в это время начинают активно использоваться металлические орудия. Они были необходимы и для обработки той же кости, и для выполнения других работ, которые до сих пор выполнялись с помощью кремневых орудий. Несколько большее, по сравнению с основной территорией лесной зоны, количество бронзовых изделий, происходящих с территории Латвии, позволяет считать здесь период конца 2-гопервой половины 1-го тысячелетия до н. э. эпохой поздней бронзы (Граудонис 1967: 93−94). Вместе с тем, синхронные памятники Белоруссии, Смоленского Поднепровья и верхнего Поволжья принято относить к раннему железному веку, хотя набор металлических орудий на этой территории практически исчерпывается единичными экземплярами меларских кельтов и форм для их отливки (Кузьминых 1993: 74−75).

Процессы, приведшие к смене культуры раннего металла культурами древнейших городищ раннего железного века, на сегодняшний день остаются в целом не раскрытыми. Попытки аналогичных исследований на соседних территориях, занимаемых в раннем железном веке культурно близким населением, также пока не дают удовлетворительных результатов.

Сложение керамического комплекса, характерного для раннего железного века в бассейне Западной Двины на территории Северной Белоруссии и Латвии, традиционно связывают с взаимодействием трех культур — нарвской, гребенчато-ямочной и шнуровой керамики при ведущей роли местной нарвской культуры (Васкс 1991; Шадыра 1999). Основанием для этого служат некоторые параллели, прослеживающиеся в орнаментации, профилировке и технологии изготовления глиняной посуды. Однако на этом пути исследователи неизбежно сталкиваются с невозможностью проследить непрерывный процесс эволюции, однозначно доказывающий такую преемственность. Отдельные черты сходства в совокупности складываются в комбинации, разительно разделяющие культуры между собой. Что касается остальных элементов, составляющих облик культуры, то они и вовсе не имеют ничего общего. Фактически главным основанием для поисков в этом направлении остается, в общем, априорный тезис о непрерывности заселения данной территории автохтонной популяцией людей. Аналогичная ситуация складывается и с древностями Двинско-Ловатского междуречья, что заставляет присоединиться к точке зрения А. В. Васкса, высказанной относительно культуры штрихованной керамики, но наиболее адекватно отражающей современное состояние изучения данной проблемы и для верховьев Западной Двины и Ловати (Васкс 1991: 113−114). Он указывает на то, что такой процесс не был прямолинейным, а был обусловлен, с одной стороны, участием нескольких различных культур, а с другой, резким изменением образа жизни при переходе от присваивающего к производящему хозяйству. К этим двум факторам стоит добавить и еще один, возможно самый важный — изменение природной среды.

На рубеже 2−1-го тысячелетий до н. э. невысокие пойменные возвышенности рек и озер в верховьях Западной Двины заселяли племена узменьской культуры (рис. 93: 1). Мягкий теплый климат обусловил распространение на этой территории зоны широколиственных лесов. От предшествующих неолитических культур были унаследованы форма и орнаментация керамики, а также техника изготовления кремневых орудий, к этому времени в значительной степени упрощенная. Вместе с тем, началось и освоение производства железа. Резкое изменение климата в начале 1-го тысячелетия до н. э. прервало постепенный процесс развития культуры. Поднявшийся уровень воды и суровые холода уничтожили привычную среду обитания. Стремительность климатических изменений, видимо, не оставила времени для постепенного приспособления к новым условиям, в результате культура раннего металла исчезла практически бесследно. В материалах последующих памятников раннего железного века невозможно усмотреть каких-либо черт, бесспорно указывающих на продолжение традиции узменьской культуры. Предлагавшиеся ранее в качестве таковых S-видная профилировка верхней части сосуда и использование для орнаментации посуды гребенчатого штампа (Короткевич, Мазуркевич 1992: 78) сами по себе явно не достаточны для серьезных утверждений. Оба эти признака можно обнаружить во множестве культур разного времени на самых разных территориях. Во всем остальном культура восточной группы первого периода раннего железного века коренным образом отличается от культуры раннего металла, а в древностях западной группы невозможно усмотреть даже тех немногих параллелей, которые характерны для восточной группы. Отсутствие случаев находок материалов узменьской культуры в пределах одного культурного слоя с древностями раннего железного века не позволяет предположить и возможность их сосуществования на данной территории.

Таким образом, приходится констатировать, что истоки культуры раннего железного века в Двинско-Ловатском междуречье лежат, возможно, вне его пределов. В этом случае претендентами на роль прародины восточной группы памятников первого периода раннего железного века могут быть более северные и восточные территории (рис. 93). Некоторое внешнее сходство керамики восточной группы с керамикой Приильменья и.

Поволховья может дать основания для поисков в этом направлении. Возможное смещение ареала расселения приильменьских племен на более возвышенные территории, располагавшиеся к югу от Ильменя, на фоне похолодания и подтопления низменностей выглядит вполне логичным. Однако пока не проведен подробный сравнительный анализ этих материалов, такое предположение может выступать только в качестве рабочей гипотезы.

С другой стороны, некоторое сходство материалов стоянки Висечь на Жижицком озере с верхневолжскими поселениями, предшествовавшими ранним дьяковским городищам, дает основания для поиска параллелей в восточном направлении. В верховьях Волги исследования процесса перехода от поздней бронзы к раннему железному веку также затруднены небольшим объемом материалов, но непрерывность развития материальной культуры на этой территории сегодня особых сомнений не вызывает (Смирнов 1994: 8889). Мешают остановить поиски культурного родства на Верхней Волге очевидные различия в материальной культуре древнейших верхнедвинских и верхневолжских памятников раннего железного века. Для основной территории Двинско-Ловатского междуречья в первой половине 1-го тысячелетия до н. э. была характерна преимущественно гладкостенная керамика с заметной примесью текстильной. Для орнаментации использовались, главным образом, разного рода тычки, ямки отпечатки перевитой веревочки с некоторой долей гребенчатых отпечатков. На верхней Волге в это время распространена текстильная керамика, орнаментированная гребенчатым штампом (Кренке 1995: 177). Таким образом, хотя стоянка Висечь в общем, встраивается в систему верхневолжского культурогенеза, памятники собственно раннего железного века в верховьях Двины и Ловати прямого отношения к нему не имеют.

К югу от Верхнего Поволжья, в бассейне р. Москвы в IX—VIII вв. до н. э. имеются памятники, характеризующиеся керамикой, орнаментированной, как и керамика Двинско-Ловатского междуречья, тычками и ямками, но покрытой своеобразными «стежковыми» отпечатками (Крис, Чернай, Данильченко 1984: 130). Н. А. Кренке указывает, что здесь она явно преобладает над «гребенчатой» керамикой, хотя имеют место и смешанные комплексы, как, например, Чертов городок. Складывающаяся в среднем течении Оки картина еще более усложняется результатами новых раскопок на Старшем Каширском и Мутенковском городищах, где в слоях ранее V в. до н. э. вообще отсутствует сетчатая керамика. Зато здесь довольно велика— до 15%— доля штрихованной керамики, а для орнаментации используется гребенчатый штамп (Лопатина, Сидоров 2003).

Безусловно, многие отдельные детали материальной культуры Волго-Окского междуречья обнаруживаются и среди материалов древнейших памятников раннего железного века в верховьях Двины и Ловати, что позволяет предполагать существование какой-то культурной близости между этими регионами. Однако крайняя пестрота вол го-окских древностей при отсутствии памятников, которые в целом повторяли бы облик двинско-ловатских, исключает возможность трактовать историю их возникновения как прямой перенос материальной культуры в результате миграции. При этом нет особых сомнений, что и они имели место среди многообразия форм межрегиональных контактов в среде населения Восточной Европы.

На интенсивный характер контактов указывает, в частности такой их продукт, как меларский кельт, явившейся результатом синтеза совершенно разных и территориально удаленных друг от друга культурных традиций (Кузьминых 1993: 73). По своей сути эти орудия были чуждым привнесенным извне явлением для культур «балтского» круга в силу отсутствия предпосылок для развития металлургии меди вдали от источников сырья. Их существование на этой территории, ограниченное непродолжительным периодом VIII—VII вв. до н. э., было вызвано каким-то мощным движением населения на огромных пространствах, которое оказало влияние и на сложение культур раннего железного века в лесной полосе. С. В. Кузьминых указывает на мощнейший импульс с востока, под воздействием которого протекали все этнои культурогенетические процессы в ту эпоху в Восточной Европе и Фенноскандии. Зримые проявления этого импульса ему видятся как раз в распространении меларских кельтов и текстильной керамики. Двинско-Ловатское междуречье оказывается фактически в самом центре территории, охваченной этим процессом. В это время здесь распространена посуда с сетчатыми отпечатками на поверхности, правда пока не найдено ни одного бронзового кельта, а доля сетчатой посуды в керамическом комплексе далеко не столь заметна, как на Щербинском и других городищах дьяковской культуры.

Наряду с восточным культурным импульсом, ситуация в лесной зоне Восточной Европы определялась и встречным процессом распространения с территории Латвии и Литвы культуры штрихованной керамики. Оно коснулось не только белорусского Понеманья, но и оказало заметное влияние на сложение вещевого комплекса днепро-двинских племен северной Белоруссии (Егорейченко 1992; Ефимова 2002). На левобережье Ловати оно отразилось, в частности, в находках гвоздевидной булавки и шлифованных каменных топоров на городищах Межуево и Жагрово, характер материалов которых позволяет считать их самыми северными поселениями западного варианта днепро-двинской культуры. В рамках настоящей работы они объединены в западную группу памятников, культурные отличия которой от восточной группы, распространенной в это время на основной территории региона, достаточно очевидны (рис. 92). Черты отличий между ними усматриваются значительно легче, чем черты сходства, что говорит о принадлежности их к абсолютно чуждым друг другу культурным массивам.

Новый период VI—III вв. до н. э. в истории раннего железного века Двинско-Ловатского междуречья связан со сменой культурной традиции на большей части региона, занимаемой до сих пор памятниками восточной группы. Орнаментированная тычками и ямками керамика исчезает и на Двине, и на Ловати без следа. В Верхнем Подвинье ей на смену приходят сосуды, орнаментированные отпечатками гребенчатого штампа, а в верховьях Ловати прочно укореняется традиция, связанная с западным вариантом днепро-двинской культуры. Очевидно, что в середине 1-го тысячелетия до н. э. эта территория оказалась снова вовлечена в процесс переселения, результаты которого видны в археологических материалах практически по всей лесной зоне. В юго-восточной Прибалтике после исчезновения лужицкой культуры получают распространение западно-балтские курганы. Эта вновь возникшая культура, постоянно находясь в тесном контакте с культурой штрихованной керамики, на протяжении второй половины 1-го тысячелетия до н. э. постепенно продвигалась к востоку в Понеманье и Подвинье (Медведев 1992: 82−83). Вместе с тем в южном и юго-восточном направлении в бассейнах Западной Двины и Немана продолжается и расселение носителей культуры штрихованной керамики, которые сменяют или ассимилируют здесь предшествующих обитателей, пользовавшихся керамикой милоградского облика (Егорейченко 1992: 49). Середина 1-го тысячелетия до н. э. знаменуется и изменениями в облике материальной культуры днепро-двинских племен — приблизительно в IV в. до н. э. грубую бугристую посуду сменяет более качественная сглаженно-исчерченная керамика (Шадыро 1985: 117).

Заметные изменения в VIII—V вв. до н. э. происходят и на территории, лежащей к востоку от Двинско-Ловатского региона. Судя по материалам городищ Селецкого и Боршевского, в Волго-Окском междуречье распространяется керамика, орнаментированная гребенчатым штампом (Крис, Чернай, Данильченко 1984). Аналогичное явление в верховьях Западной Двины имело место со значительным запаздыванием и относится, судя по хронологии некоторых находок и результатам радиоуглеродного датирования, к VI—III вв. до н. э.

Притом, что большинство памятников дьяковской культуры в период распространения гребенчатой орнаментации посуды характеризуются значительным преобладанием сетчатой керамики, ее роль здесь по-прежнему не однозначна. Так, в нижнем горизонте I слоя Щербинского городища она составила 52,6%, а в одновременном слое Селецкого — 70% (Розенфельд 1974: табл. 3- Крис, Чернай, Данильченко 1984: 131). В то же время на Старшем Каширском городище она составляла всего 5% при хотя и уменьшившейся, по сравнению с предыдущим периодом, но все еще значительной доле штрихованной (Лопатина, Сидоров 2003: 51). Этот керамический комплекс очень близок анашкинскому второго периода раннего железного века, но остальные характеристики материальной культуры, включая особенности домостроительства, не позволяют отнести верхнедвинские городища к той же культуре, что и Старшее Каширское.

Набор костяного инвентаря в Верхнем Подвинье имеет аналогии не только среди древностей бассейна Средней Оки, но и вполне сопоставим с материалами Верхнего Поднепровья и основного течения Западной Двины. При этом имеется целый ряд черт, заметно выделяющих его культуру среди синхронных культур лесной полосы. Так, например, местные жилища имеют совершенно оригинальную конструкцию, только отдаленно напоминающую конструкции, встреченные при раскопках поселений в бассейне Средней и Верхней Оки. Совершенно необычна для лесной полосы распространившаяся здесь традиция исключения из пищевого рациона свинины, как дикой, так и домашней. Возникновение подобной традиции вполне объяснимо в среде степных кочевников, но для лесных жителей она является странной аномалией, удовлетворительное объяснение которой пока не найдено.

Значительные культурные различия между памятниками с «гребенчатой» керамикой Верхнего Подвинья и Среднего Поочья могли быть результатом как региональных различий, сложившихся под воздействием разного культурного окружения, так и хронологических. Более поздние памятники Подвинья, возможно, представляли собой последнюю стадию развития этой культуры, сформировавшейся здесь в то время, когда на Оке начиналась новая волна перемен. В IV—III вв. до н. э. в бассейне р. Москвы керамику с гребенчатой орнаментацией сменяет слабопрофилированная посуда с крупноячеистыми сетчатыми отпечатками на поверхности. Подобные сосуды встречаются и в материалах городища Анашкино, что позволяет говорить о достаточно тесных культурных связях двух регионов, однако смены керамического комплекса, как в Москворечье, здесь не произошло.

Ко второму периоду раннего железного века носители «западной» культурной традиции значительно расширили свою территорию. В это время их поселения известны и в верховьях Ловати, и на правых притоках среднего течения Двины, в то время как памятники с «гребенчатой» керамикой занимают только бассейн Торопы и Жижицкого озера (рис. 32). При этом внутри себя «западная» традиция разделилась на две группы памятников: западную и южную. Культурные признаки обеих групп по-прежнему характерны для западного варианта днепро-двинской культуры в целом, но они по-разному проявляются на отдельных памятниках. Если для верховьев Ловати и Великой, как и в предыдущем периоде, характерны баночные сосуды со сквозными отверстиями под венчиком, то на правых притоках Двины распространяется слабопрофилированная посуда, орнаментированная тычками и прочерченными линиями. Что стоит за наметившимся разделением, на имеющемся скудном материале предположить невозможно. В этой связи стоит только упомянуть сделанное В. И. Шадырой наблюдение об увеличении доли слабопрофилированной и орнаментированной керамики в Белорусском Подвинье к востоку от р. Оболи (Шадыро 1985: 111). С другой стороны, здесь могла найти свое отражение и ситуация в Себежском Поозерье, послужившая причиной возникновения разночтений относительно культурной принадлежности памятников этого региона (Третьяков 1976: 203−204). Основываясь на материалах разных памятников, Ф. Д. Гуревич сближала себежские городища с прибалтийскими, С. А. Тараканова — с юхновскими, а В. В. Седов — с днепро-двинскими памятниками Северной Белоруссии.

Облик материальной культуры населения верховьев Западной Двины и Ловати в третьем периоде раннего железного века известен значительно лучше, чем в предыдущих периодах. Вместе с тем при относительно слабой хронологической базе крайне сложно оказывается восстановить последовательность событий и уверенно рассуждать о протекавших в его рамках сложных и многообразных процессах. Культура основного населения региона, безусловно, имеет свои истоки в днепро-двинской культуре, на огромной территории которой сформировались во многом отличающиеся друг от друга региональные варианты. Осознавая, что само понятие «днепро-двинская археологическая культура» в значительной степени условно, невозможно отрицать и очевидную культурную близость этих вариантов, проявляющуюся не только в распространении гладкостенной керамики, но и в сходстве структуры культуры, и в единстве динамики и направлений развития.

Баночная слабопрофилированная и непрофилированная керамика Верхнего Подвинья по своим формам ближе всего стоит к керамике северобелорусских городищ западного варианта днепро-двинской культуры. Здесь бытуют сосуды баночной формы преимущественно с прямыми вертикальными или со слегка загнутыми внутрь краями. Реже встречаются сосуды с едва намеченным вертикальным венчиком и уж совсем редко — с отогнутым наружу. По краю некоторых сосудов прослеживаются отпечатки веревочки. В отличие от северобелорусской для этой посуды не характерна орнаментация в виде сквозных отверстий по краю, тычков или косо перекрещивающихся прочерченных линий. Не получила распространения и характерная для более южных областей в начале н. э. «песчанистая» керамика. Типичная для предыдущего периода днепро-двинской культуры «сглаженно-исчерченная» керамика продолжает бытовать на территории Верхнего Подвинья вплоть до середины 1-го тысячелетия н. э. Небольшая часть керамики — до 6−7% — покрывалась беспорядочной вертикальной штриховкой. Все эти характеристики составляют оригинальный облик керамического комплекса верхнедвинского варианта днепро-двинской культуры.

В верховьях Ловати сглаженно-исчерченная керамика со сквозными отверстиями по краю венчика к концу периода раннего железного века сменяется или сосуществует с более толстостенной неорнаментированной керамикой типа городища Каратай. Степень родства этих технологически разных типов керамики определить сегодня практически невозможно. В силу естественного развития производственной технологии на толстостенную посуду могло перейти и местное население, до этого пользовавшееся традиционной тонкостенной. Могла каратайская керамика сформироваться и на другой, более западной, территории и попасть в верховья Ловати в результате миграции. В любом случае, и керамика, и другие находки с городищ Межуево и Каратай говорят о культурном тяготении Ловатского Левобережья к памятникам бассейна среднего течения Западной Двины и Себежского Поозерья. Одновременно в верховьях правых притоков Двины появляется уже вполне классическая «песчанистая» керамика, какой она представляется по материалам поздних памятников западного варианта днепро-двинской культуры. Образцы такой посуды происходят с городищ-крепостей Несьпо и Рудня.

Общие структурные изменения в облике материальной культуры памятников Двинско-Ловатского междуречья свидетельствуют о том, что к самому концу 1-го тысячелетия до н. э. культура раннего железного века достигла своего расцвета. Этому в значительной мере способствовало постепенное потепление климата и снижение уровня воды в водоемах, вновь обнажившее обширные плодородные поймы. С тесных площадок городищ жизнь спускается на открытые поселения в долинах, оставив на высоких береговых холмах крепости-убежища и производственные мастерские. Интенсивное внутреннее развитие культуры сопровождалось ее территориальным распространением с верховьев Двины в северном направлении.

Во многом сходные процессы коснулись практически всех лесных «городищенских» культур Восточной Европы. Именно в это время происходит коренная ломка традиционного уклада самой большой, по занимаемой территории, днепро-двинской культуры, приведшая в середине 1-го тысячелетия н. э. к ее исчезновению с археологической карты и появлению на освободившемся месте ряда раннесредневековых родственных между собой культур. Сложность исторических процессов и многочисленность участвовавших в них элементов породили и известное разнообразие точек зрения на их протекание (Фурасьев 2001: 3).

Важнейшим фактором развития материальной культуры было производство орудий труда. Начало третьего периода раннего железного века знаменуется возникновением массового производства железа и изделий из него. В самом конце 1-го тысячелетия до н. э. на границе «балтского» и «финно-угорского» миров возникли два производственных центра, специализировавшихся на производстве и обработке железа. Один — на берегах Жижицкого озера и р. Торопы, другой — в Себежском Поозерье (рис. 95: б). Очевидные различия между ними как в общем облике материальной культуры, так и в особенностях технического плана говорят о том, что сложение производственных традиций происходило в разной культурной среде силами местных специалистов. В то же время, это был процесс, носивший характер стадиальных изменений, связанный со всем ходом культурного и экономического развития общества. Причины отсутствия подобных мастерских на смежных территориях, где не было недостатка ни в навыках производства железа, ни в соответствующих природных условиях (Гурын 1999: 10−11), пока не ясны и требуют дополнительных исследований.

Жижицко-торопецкий центр представлен достаточно хорошо исследованными мастерскими в Подгае, Михайловском и Анашкино. Поразительное сходство материалов этих памятников свидетельствует о существовании сложившейся системы производства и высокого уровня его организации. Массовое производство требовало и организованной системы сбыта продукции, которая могла существовать только в условиях интенсивных межрегиональных связей.

Это явление, имевшее место на северной окраине «городищенских» культур лесной зоны, не выглядит таким уж неожиданным на общем фоне развития производства в Восточной Европе. Как раз в это же время или чуть раньше крупные центры черной металлургии формируются в Закарпатье и Среднем Поднепровье: Закарпатский, Уманский и Лютежский (рис. 94- Бидзиля, Вознесенская, Недопако, Паньков 1983: 68).

По типу организации производства к Жижицко-Торопецкому и Себежскому центрам ближе всего оказывается Лютежское производственное поселение. Здесь также использовались стационарные горны, в которых варка железа могла производиться многократно— до 10−20 раз (Бидзиля, Вознесенская, Недопако, Паньков 1983: 51). Чтобы сравнить объем продукции жижицких и торопецких мастерских с лютежской, у нас, к сожалению, не хватает пока данных. Однако количество горнов и их объем приблизительно одинаковы, что дает основания предположить приблизительно равный результат при их работе. На Лютежском поселении, исходя из произведенных расчетов, в год изготавливалось до 255 кг железа в одном горне или до 633 кг при трех одновременно работающих горнах (Бидзиля, Вознесенская, Недопако, Паньков 1983: 60−61). Сколько горнов одновременно работало в Анашкино или Подгае установить пока что невозможно, однако даже если на каждом из них работал только один горн, за все время своего функционирования они выпустили несколько тонн кричного железа в каждой мастерской. При том обстоятельстве, что для производства основного набора железных изделий (ножи, шилья, топоры, браслеты) требовалось немного металла, такая мастерская могла снабжать своей продукцией весьма значительные территории.

Возникновение центров товарного производства железа именно в верховьях Западной Двины и в Себежском Поозерье было обусловлено сложившимися здесь природными условиями. Многочисленные в этих местах мелкие неглубокие озера и болота хранили практически неисчерпаемые запасы болотной руды, а огромные лесные массивы — запасы топлива. Сочетание этих факторов позволило развивать промышленную добычу железа в этих местах и в более позднее время. Карта районов такой добычи, ведшейся в XV—XX вв., хотя и указывает на некоторое смещение районов добычи, по сравнению с ранним железным веком, но в целом совпадает с картой середины— второй половины 1-го тысячелетия н. э. (рис. 95: г). Такие изменения могли произойти как в результате сокращения сырьевых запасов, так и в результате изменения экономической ситуации, переориентации на вновь сложившиеся центры потребления. Себежский центр, судя по всему, утратил свое значение, зато сформировался новый — в районе Пскова. В то же время добыча железа из бассейна Торопы (Подгай) и Жижицы (Анашкино, Михайловское) переместилась в верховья Ловати, где уже в середине 1-го тысячелетия нам известны такие памятники, как Мосты, Жабино и Фролы (рис. 95: в), и в самые верховья собственно Двины. Еще один центр, возможно, связанный своим происхождением с верхнедвинским, сформировался в низовьях Ловати и Южном Приильменье. Здесь как раз в конце раннего железного века появляются памятники, близкие по культуре верхнедвинским.

Важной причиной, заставившей металлургов уйти на новые места, было, вероятно, уничтожение ими основных запасов леса, приведшее к аридизации ландшафта и отразившееся на видовом составе местной фауны, как это видно на материалах Анашкино. Вместе с тем освободившиеся от леса пространства могли привлечь новое население, основу хозяйства которого составляло земледелие. На последнем этапе раннего железного века в Двинско-Ловатском междуречье широко распространяются древности, связанные своим происхождением с более южными культурными областями. Одним из ярких свидетельств такого проникновения стали памятники типа среднего слоя Тушемли (рис. 96: 1−2).

Наибольшая концентрация памятников среднетушемлинского типа приходится на верховья Сожа и Десны, а также Днепра в районе Смоленска. Единичные памятники имеются в верховьях Угры, на Каспле и по Смоленскому и Белорусскому течению Днепра в границах днепро-двинской культуры. С учетом открытых и укрепленных поселений в верховьях Западной Двины и Ловати, территория, занимаемая среднетушемлинскими древностями, оказывается значительно шире. Кроме того, в их ареал, возможно, следует включить некоторые памятники Северной Белоруссии, на которых имеются совместные находки днепро-двинской и «позднезарубинецкой» керамики (Витебск 1, Мазолово, Хоботы и др.) (Поболь 1983). В. И. Шадыро также отмечал это явление на ряде городищ среднего Подвинья (Кострица, Зароново, Загорцы и др.), объясняя его включением в процесс продвижения зарубинецкой культуры на северо-восток местных балтских и финно-угорских племен (Шадыро 1992: 108).

Вопрос о роли среднетушемлинских памятников в истории лесной полосы Восточной Европы стал одним из ключевых в современной науке. Он теснейшим образом связан с проблемой формирования раннесредневековой культуры. Хотя эта проблема выходит за рамки данной работы, для полноты картины в двух словах коснусь ее сегодняшнего состояния. В работах П. Н. Третьякова и Е. А. Шмидта была сформулирована первоначальная гипотеза о формировании древностей типа Тушемля-Банцеровщина из позднего этапа днепро-двинской культуры (он же среднетушемлинский). Между ними помещается кратковременный переходный период, характеризующийся открытыми поселениями с уже вполне сформировавшейся тушемлинско-банцеровской керамикой, но покрытой расчесами. Эта схема была полностью отвергнута исследованиями Н. В. Лопатина и А. Г. Фурасьева. Учитывая последние исследования Р. В. Терпиловского и А. М. Обломского, касавшиеся судеб населения более южных лесных областей, они связали происхождение среднетушемлинских памятников с миграцией на север носителей постзарубинецких древностей типа Чечерск-Кистени (Фурасьев 2001: 12). Таким образом, культурно значимая (не демографическая!) роль автохтонного населения в сложении раннесредневековых древностей Верхнего Поднепровья и Подвинья практически полностью была исключена.

В значительной степени решение вопроса о роли среднетушемлинских древностей зависит от определения их места на абсолютной хронологической шкале. Е. А. Шмидтом отводится им широкий промежуток времени с конца 1-го тысячелетия до н.э. до появления тушемлинской культуры (Шмидт 1992: 137−138). Такая продолжительность среднетушемлинского периода выглядит вполне логично в русле общих рассуждений об эволюции днепро-двинской культуры в тушемлинскую через среднетушемлинскую стадию. Учитывая значительные различия в керамическом комплексе для подобной трансформации необходимо было достаточное время. Те же исследователи, которые склонны рассматривать среднетушемлинские древности как чуждое для днепро-двинской культуры явление, отводят ему значительно меньший срок — первые вв. н. э. (Фурасьев 2001: 12- Щукин 1994: 238). Действительно, немногочисленные хронологические индикаторы среди находок со среднетушемлинских памятников указывают на период I—III вв. н. э.

Самой яркой чертой в облике среднетушемлинских древностей, безусловно, является профилированная зарубинецкая керамика, украшенная защипами или насечками по краю, и сопровождающая ее лощеная столовая посуда, роль которой заметно убывает по мере продвижения с севера на юг (Лопатин 2003: 62−63- Шмидт 1975: И). П. Н. Третьяков представлял появление профилированной керамики как постепенный эволюционный процесс, проходивший под воздействием зарубинецкой культуры. В качестве керамики переходного типа он рассматривал материалы городищ Мокрядино и Холмец (Третьяков 1963: 19). Кроме профилированной керамики, характерными чертами среднетушемлинского этапа Е. А. Шмидт считает использование серпов с крючком на черене и битрапециевидных пряслиц, а также переход населения с укрепленных городищ на открытые селища. В остальном днепро-двинские племена сохраняют свои самобытные черты (Шмидт 1975: И- 1992: 136−137).

Изучение распределения баночной днепро-двинской и профилированной среднетушемлинской керамики в культурных слоях таких бесспорных среднетушемлинских поселений, как Михайловское и Староселье в Куньинском районе Псковской области, указывает на их одновременное использование (табл. 6). Находки лощеной посуды вообще единичны и имеют место далеко не на всех памятниках. Что же касается поисков переходных форм между слабопрофилированными днепро-двинскими и «зарубиноидными», то они представляются слабо аргументированными. Различия между ними слишком велики как в форме, так и в технологических характеристиках. Профилированная керамика, как правило, более толстостенная, что, видимо, связано и с большими размерами этой посуды. Поверхность ее более гладкая, черепки имеют желтый или красноватый цвет. Формы же практически копируют «позднезарубинецкие» из Поднепровья и Подесенья (Фурасьев 2000: 207). Учитывая все это, следует прислушаться к точке зрения Р. С. Минасяна, высказанной в отношении верхнедвинских материалов: «профилированная керамика с защипами по краю венчика, равно как и лощеная, является на исследуемой территории чужеродной» (Минасян 1974: 140). К тому же она не оставляет никакого следа в местной культуре более позднего времени. Таким образом, можно говорить либо о прямом заимствовании днепро-двинским населением этой керамики от своих южных соседей в том самом виде, в каком она сложилась у них в позднезарубинецкое время, либо о переселении ее носителей на территорию Днепро-Двинского междуречья.

На среднетушемлинских памятниках, в отличие от предшествующих днепро-двинских, широко распространены такие важные сельскохзяйственые орудия, как серпы. Но в подавляющем большинстве это не серпы с крючком на черене, о которых писал Е. А. Шмидт. Находки таких серпов в лесной зоне единичны (Минасян 1978: 79). Распространение же здесь получают серпы варианта Б группы 1 (по Р.С.Минасяну). Они характерны и для позднезарубинецких древностей Верхнего Поднепровья и Подесенья. Р. С. Минасян предположил, что происхождение их связано с серповидными ножами варианта В, предшествующими им на данной территории (Минасян 1978: 78).

Находки битрапециевидных пряслиц, конечно, имеют место на поселениях среднетушемлинского времени (городища Тушемля, Староселье). Однако они также известны и на чисто днепро-двинских памятниках Белоруссии (Язно). Кроме того, среди среднетушемлинских древностей известны и пряслица иной формы (Михайловское, Шетнево). Вообще же распространение глиняных пряслиц в лесной зоне относится к началу н.э., но более характерно для западных районов, занятых культурой штрихованной керамики (Митрофанов 1978: 40). На днепро-двинской территории находки их крайне редки, а для предшествующего времени практически не известны.

Еще одним важным элементом в материальной культуре среднетушемлинцев являются железные топоры. Формы их различны. На городище Холмец найден топор так называемого «скифского» типа. Однако подобные же орудия происходят и с днепро-двинских городищ Новые Батеки, Кубличи, Бороники и Замошье, а в Верхнем Подвинье — из Анашкино. Топор с городища против с. Михайловского имеет прибалтийский облик, как и топоры с днепро-двинских памятников Среднего Подвинья: Бураково, Поддубники, Августово и Барсуки. Таким образом, и этот элемент оказывается равно характерным как для среднетушемлинских, так и для днепро-двинских памятников начала н. э.

Тенденция к переносу поселений с возвышенных участков местности на низкие берега рек и озер, судя по всему, было общим явлением для конца раннего железного века, затронувшим не только обладателей профилированной керамики. Действительно, ряд среднетушемлинских селищ отмечен Е. А. Шмидтом на Смоленщине, и некоторое их количество было обнаружено в результате обследования Верхнего Подвинья. В тоже время многие поселения «среднетушемлинцев» по-прежнему располагаются на возвышенностях, а в некоторых пунктах также на открытой местности: Фролы, Борисоглеб, Узмень, Ермошино, Прудники — была найдена поздняя днепро-двинская керамика. Таким образом, открытый характер поселений перестает быть прерогативой только среднетушемлинских общин.

В итоге приходится констатировать, что памятники типа среднего слоя Тушемли в среде местных культур выделяет только присутствие в керамическом комплексе чужеродных для Днепро-Двинского междуречья сосудов «зарубинецкого» облика. Вместе с тем, распространение на севере лесной зоны нового комплекса орудий труда: серпов, топоров и пряслиц — свидетельствует о значительных изменениях в системе хозяйства. Определенное влияние на него оказывало и позднезарубинецкое население более южных областей, что и отразилось в широком распространении по территории лесной зоны профилированной керамики. О механизме этого влияния пока можно только гадать: оно могло осуществляться и посредством простого заимствования отдельных элементов культуры (Короткевич 1992), и в результате переселения целых общин или отдельных их представителей на север.

В движении на север, вызванном общим улучшением климата в Восточной Европе, включилось и население Двинско-Ловатского междуречья (Короткевич 2001аКороткевич, Мазуркевич 1992: 71−72). На это указывает появление в Приильменье и к западу от него целого ряда памятников с заметной долей в керамическом комплексе гладкостенной слабопрофилированной и непрофилированной керамики. В первую очередь, это расположенное в низовьях Ловати городище у пос. Городок (Орлов 1962; 1984: 80—82). Гладкостенная керамика составляла здесь около 80%, около 20% — штрихованная. Кроме того, были встречены единичные фрагменты с «текстильными» отпечатками. Около 20% черепков были орнаментированы различными ямками и насечками. Особый интерес представляют находки железных орудий: серповидного ножа и шила, а также железного кольца, тигля и кремневых отщепов. В верхнем горизонте культурного слоя встречены развалы трех «печей-каменок», а в северной части площадки — горизонт пожара с залегавшими в три яруса обгоревшими бревнами. Выше и ниже этого горизонта залегала толща культурного слоя с прослойками песка.

Очень близок материалам Городка характер находок в нижнем горизонте культурного слоя на городище у д. Сельцо, расположенном в низовьях р. Полы (Орлов 1984: 79). Та же орнаментированная ямками грубая лепная керамика, часто— с подштрихованной в процессе заглаживания поверхностью. Некоторые черепки орнаментированы отпечатками гребенчатого штампа. В слое под насыпью вала, возведенного, видимо, в более позднее время, встречены два куска железного шлака. К нижнему горизонту относится и слой пожара с остатками сгоревших деревянных конструкций. В слое пожара найдены нож-косарь и два серпа «архаической формы».

Близкий керамический комплекс обнаружен на расположенных в этом же районе городищах «Княжья гора» у д. Пески (Орлов 1984: 78) и «Городки» у д. Подберезы (Орлов 1984: 78—79). Причем на «Княжьей горе» он сопровождался находкой серпа «архаической формы», а в Подберезах — двух грузиков «дьякова типа».

В низовьях Меты «ямочная» керамика в сопровождении железных изделий встречена на поселениях Кобылья Голова (Орлов 1968; 1984: 73) и Бобровая гора (Орлов 1984: 73—74). В Поволховье обращает на себя внимание поселение на Антониевском острове напротив пос. Гостинополье, где также найден серповидный нож (Орлов 1982: 97−98), в Полужье — городище у д. Бор (Орлов 1984: 72−73). С последнего происходят один железный и один костяной наконечники стрел, булавки и кости животных, среди которых особо отмечены обломки рогов и резцы лося.

Автор раскопок Городка на Ловати, С. Н. Орлов, указывал на близость керамического комплекса этого памятника керамике с городища в ур. Подгай. Следовательно, можно предположить такую же близость и в отношении других памятников, где встречены аналогичные материалы. При этом сходство между Городком и Подгаем не ограничивается керамикой. Куда более значимыми являются находки аналогичных железных предметов и, судя по описанию, сам характер культурного слоя обоих памятников: сходство деревянных конструкций, насыщенность культурного слоя колотыми булыжниками, следы песчаных подсыпок, отсутствие оборонительных сооружений. На те же мысли наводит и анализ культурных отложений на городище Сельцо.

Таким образом, представляется, что собственно ранний железный век Приильменья теснейшим образом связан с верхнедвинскими древностями первых вв. н. э. В обоих регионах наблюдаются совершенно идентичные процессы: распространение открытых поселений с земледельческой основой хозяйства, на что указывают находки серпов на Кобыльей голове и Антониевском острове. При этом Приильменье встраивается в формирующуюся систему регионального разделения труда, тяготея в этом отношении именно к верхнедвинским древностям. В рамках такой предполагаемой системы представляет интерес городище у д. Бор, расположенное на отдаленной периферии. Судя по находкам, оно, вероятнее всего, было оставлено общиной охотников.

Что касается происхождения «ямочной» керамики начала н. э., то она, возможно, уходит своими корнями в более раннюю местную культуру, хотя формирование ее не обошлось без участия днепро-двинской традиции. Собственно переселение целых общин непосредственно из Верхнего Подвинья в Приильменье в это время, скорее всего, места не имело, в противном случае культура северных городищ внешне не отличалась бы от культуры, сформировавшейся в верховьях Двины. Мощное культурное влияние, коренным образом изменившее образ жизни местного населения и включившее его в общий ритм развития с южными соседями, осуществлялось какими-то иными путями.

Таким образом, анализ ситуации, сложившейся в Двинско-Ловатском междуречье в первых веках н. э. указывает на то, что местное население к этому моменту находилось на взлете своего экономического, социального и культурного развития. Следовательно, исчезновение днепро-двинской культуры на этой территории и смену ее более поздней культурой длинных курганов невозможно объяснить с точки зрения общего упадка. К этому привели иные причины, в том числе стабильное поступательное развитие, постепенно менявшее структуру и облик культуры.

Так сложилось, что вопрос о соотношении роли естественного поступательного развития и посторонних влияний в развитии культуры порой приобретает острую, почти идеологическую окраску. По сути, он всегда остается главным в любом археологическом исследовании, носящем характер обобщения. Частным случаем этого вопроса является вопрос о роли миграций в изменениях облика материальной культуры. Заметная культурная пестрота археологических памятников раннего железного века, с которой сталкиваешься в территориально небольшом регионе Двинско-Ловатского междуречья, указывает на значительную роль в его истории именно миграций. Наиболее явственно эта роль проявляется при коренной смене археологических культур в начале первого и второго периодов раннего железного века. В этих случаях, вероятнее всего, следует говорить о полной, или почти полной, смене населения на данной территории. В последнем периоде роль миграций приобретает вид скорее мощных культурных влияний, осуществлявшихся преимущественно с юга на север практически по всей территории лесной зоны. При этом активным элементом процесса выступали не только позднезарубинецкие племена, но и включившееся в него население более северных областей. Частным случаем этого общего процесса были, вероятно, возникшие в результате его городища раннего железного века в Приильменье.

В более раннее время, в 1-ом тысячелетии до н. э., значение южного культурного импульса в регионе практически не ощущалось, зато он находился под постоянным воздействием двух других культурных импульсов, направленных навстречу друг другу в широтном направлении. Облик материальной культуры верховьев Ловати и Западной Двины складывался, с одной стороны, под воздействием волго-окских, а с другой, прибалтийских традиций. Вместе с тем, на протяжении всего раннего железного века ей были свойственны многие региональные особенности, выделяющие ее среди родственных археологических культур.

Подводя итоги исследования, следует признать, что многие вопросы, связанные с историей населения Двинско-Ловатского междуречья в раннем железном веке пока что далеки от своего разрешения. В значительной степени причиной тому является острый недостаток полевых археологических материалов. С этим связаны проблемы, возникающие при культурной и хронологической атрибуции памятников. Предлагаемая в настоящей работе схема культурной стратиграфии Двинско-Ловатского междуречья ни в коей мере не может считаться окончательной, и неизбежно будет меняться как по мере поступления новых материалов с территории изучаемого региона, так и в силу меняющихся представлений о раннем железном веке Восточной Европы в целом. Однако при современном состоянии источниковой базы задачу культурно-хронологической атрибуции накопленных материалов можно считать выполненной, и, надеюсь, она послужит ориентиром для новых исследований.