Поэтика комического в прозе С. Довлатова: семиотические механизмы и фольклорная парадигма

Сергей Донатович Довлатов (1941 — 1990) — один из наиболее интересных русских прозаиков 2-й половины XX века с ярко выраженным тяготением к комическому восприятию и пересозданию действительности. Он в определенном смысле стал культовым писателем для общественного сознания 1980;х — 90-х годов. Культовыми авторами принято называть тех, жизнь которых сливается с литературой, становится ее продолжением, мифологизируется, оказывается объектом поклонения, «культурного язычничества». Как отмечает И. Сухих, «культ не обязателен даже для большого писателя и вообще не соразмерен эстетическому масштабу» (Сухих, 1996: 12). Можно утверждать, что творчество С. Довлатова отражает многие ведущие тенденции современной отечественной словесности и уже в силу этого заслуживает самого пристального к себе внимания.

Среди посвященных Довлатову работ на сегодняшний день превалируют статьи биографического, мемуарного, исторического, публицистического характера (работы JI. Уфлянда, JI. Штерн, В. Нечаева, А. Пекуровской, С. Вольфа, А. Гениса и др.). Зачастую произведения писателя служат интерпретаторам лишь поводом для воссоздания атмосферы довлатовской эпохи. Тем не менее, усилиями многих исследователей творчества С. Довлатова был создан своего рода фундамент для рассмотрения проблематики и поэтики его произведений. Так, А. Генис, соединив историко-литературный и биографический подходы, попытался в «филологическом романе» «Довлатов и окрестности» достаточно емко представить писателя в общественном и литературном пространстве последней трети XX века (Генис, 2002).

Более научным характером (хотя и несколько беллетризованным по стилю) отличается труд И. Сухих «Сергей Довлатов: время, место, судьба» (Сухих, 1996). Книга посвящена творчеству С. Довлатова на фоне эпохи и в контексте литературного процесса.

Кроме работ, популяризующих личность и творчество С. Довлатова и рассчитанных на широкий круг читателей, за последние годы довлатоведение пополнилось и целым рядом диссертационных исследований. Общий взгляд на творческую индивидуальность писателя и эволюцию его поэтики был обращен Ж. Мотыгиной (Мотыгина, 2001). Ю. Власова в основу своей работы (Власова, 2001) положила жанровый подход. Близкие теоретико-методологические позиции мы наблюдаем в диссертации А. Воронцовой-Маралиной (Воронцова-Маралина, 2004), рассматривающей процессы циклизации в прозе Довлатова. К. Дочева посвятила свое исследование идентификации личности героя довлатовских произведений (Дочева, 2004). Традиции «Петербургского текста» в его «ленинградском» варианте освещены в труде И. Вейсман (Вейсман, 2005). Ю. Федотова в прозе писателя подвергла анализу выражение экзистенциального сознания через поэтику абсурда (Федотова, 2006). Традиции русской классической литературы и пушкинского мифотворчества в творчестве Довлатова изучались А. Плотниковой (Плотникова, 2008) и Г. Доброзраковой (Доброзракова, 2007).

Несмотря на активно проявляемый к Довлатову интерес со стороны критики и современного литературоведения, многие аспекты его творчества остаются еще малоизученными. В частности, системному анализу поэтики комического уделялось недостаточно внимания (исключение здесь составляют книга JI. Сальмон (Сальмон, 2008) и диссертационное исследование Н. Выгон (Выгон, 2000), в котором юмору Довлатова уделен один из разделов). Практически не рассматривались семиотические механизмы создания смехового поля довлатовских текстов. Влияние фольклорных традиций на прозу исследуемого нами писателя также осталось в стороне от магистральных путей литературоведческого осмысления феномена С. Довлатова.

Данные обстоятельства объясняют актуальность выбранной темы.

Объектом нашего исследования стали художественные тексты С. Довлатова, написанные как в нашей стране, так и за рубежом.

Произведения Довлатова в подавляющем большинстве своём носят отчетливую комическую окраску. Предметом настоящего исследования являются фольклорно-семиотические механизмы как особый способ организации смехового пространства довлатовской прозы.

Разумеется, каждый писатель, выстраивая свою «индивидуальную» поэтику, опирается на общий фонд литературы и фольклора, черпая оттуда необходимые художественные средства. Интерес представляет специфика их сочетания, взаимодействия, в результате чего возникает оригинальная художественная система. Анализ прозы С. Довлатова демонстрирует нам, что в создании смехового мира писателя активно участвуют семиотические механизмы, проявляющие себя как при отражении современной писателю семиосферы, так и в процессе художественного освоения им фольклора.

Таким образом, в нашей работе поднимается вопрос о способах организации в довлатовских текстах приемов и форм комического в определенную структуру и ее семиотическом наполнении.

Как отмечал Ю. Лотман, внутреннее пространство семиосферы одновременно — и едино, однородно, и неравномерно, асимметрично. Это пространство состоит из конфликтующих структур (см.: Лотман, 2000: 257 268). Смех является той силой, которая активно вступает в конфликт с доминирующей знаковой системой. Мы считаем, что в качестве одной из базовых идей для дальнейшего развития подходов к обоснованию семиотики смеха (см. об этом: Петренко, Орлова, 2006) можно взять высказанное Ю. М. Лотманом теоретическое положение о том, что наряду с механизмами стабилизации саморазвивающаяся система должна иметь механизмы дестабилизации, механизм для выработки неопределенности (Лотман, 1970), а также опереться на слова Д. Лихачева, что «функция смеха — обнажать, обнаруживать правду, раздевать реальность от покровов этикета, церемониальности, искусственного неравенства, от всей сложной знаковой системы данного общества» (Лихачев, 1984: 16). Эта мысль получает развитие у М. Бороденко, которая считает, что «комическое есть средоточие контрзнаков, сотворяющих неопределенность — расчищающих поле для нового смысла эпохи» (Бороденко, 1995: 27). Саму же категорию комического мы, вслед за Ю. Боревым, трактуем как «общественно значимое жизненное противоречие (цели — средствам, формы — содержанию, действия обстоятельствам, сущности — ее проявлению), которое в искусстве является объектом особой эмоционально насыщенной эстетической критики.

— ослгеяния" (Борев, 1974: 145). На это понимание функции и сущности комического мы и опираемся в данном исследовании, применяя и последовательно развивая его в процессе филологического анализа довлатовских текстов.

У смеха есть способность творить вокруг себя некий особый мир, то есть семиопространство, имеющее специфические характеристики. В работе М. Рюминой «Эстетика смеха. Смех как виртуальная реальность» проводятся параллели между смеховым миром и виртуальной реальностью. Одним из основных мотивов комического исследовательница считает мотив видимости (мнимости, иллюзии, «сна наяву», обмана и самообмана, и т. д.) (Рюмина, 2003: 74). Опираясь на наблюдения М. Рюминой, мы можем прийти к некоторым выводам, касающимся проблематики нашего исследования. Во-первых, мотив видимости (мнимости) влечет за собой признание знакового характера создаваемого пространства. Во-вторых, маргинальность / пограничность как ведущее свойство этого мира усиливает роль семиотической оппозиции «своё-чужое» и границы между участками семиосфер. В-третьих, актуальность и автономность смеховой реальности, ее постоянное стремление к обновлению демонстрируют нам динамичность процессов созидания и разрушения семиосфер с высвобождением «на выходе» смеховой энергии.

Феномен смеха. — справедливо отмечает М. Рюмина, — является короткоживущим, так как его исходная зыбкая почва видимости-иллюзии. обрекает его заранее на разрушение. Новизна — вот то, что всегда связано с этим «порождением», она каждый раз вновь возникает и вновь уничтожается" (Рюмина, 2003: 124). Добавим, что такая динамика возможна только при взаимодействии (столкновении) «разнозаряженных» (структурированных по разным принципам) семиосфер. Происходит «удвоение видимости» и, в дальнейшем, «саморазрушение иллюзии».

Писатели сталкивают и переосмысливают различные семиотические коды: в их произведениях те или иные знаки становятся многофункциональными. В большинстве случаев благодаря полисемии или способности знака-понятия мыслиться ситуативным знаком раскрывается новая возможность для исходного понятия стать анти — (контр) понятием — знаком. Так называемая синкретическая зона этих знаков позволяет нам рассмотреть довлатовскую прозу с семиотической точки зрения.

Учёные не раз отмечали, что глубокое понимание художественных произведений требует учета всех тонкостей ее знаковости, тщательной и бережной ее дешифовки. К знакам в художественном произведении применимы измерения, предлагаемые общей семиотикой: уяснение селшнтики (отношения знака к объекту, к внезнаковой действительности), синтактики (отношения знаков друг к другу) и прагматики (отношения знаков к ценностям интерпретатора) (см. об этом: Степанов, 1990: 441).

Как утверждает Ю. М. Лотман, всякая культура предполагает разбиение мира на «свое» (внутреннее) пространство и чужое (внешнее). Между этими пространствами проходит граница, являющаяся одним из важных механизмов семиотической индивидуальности. Эта граница есть черта, на которой заканчивается периодичная форма (см. об этом: Лотман, 2001: 257). Бинарная оппозиция «своё-чужое» в определенном смысле коррелирует с дихотомией «Я» — «Другой» (см. Гаспаров, 1996).

Важным для нашего исследования является мысль о диалогичности сознания. Заметная роль в выдвижении на первый план «центробежного» аспекта языка и социального поведения принадлежала французу Жаку.

Лакану: вместо системы разнородность, вместо координации поведения на основе общего культурного кода броуновское движение диалогических схождений и расхождений и, наконец, вместо чувства принадлежности к культурному сообществу обращенное вовне «желание», постоянное устремление к «другому». В отечественной науке мысли о диалогичности литературы и сознания закрепились благодаря работам М. М. Бахтина (в частности, «Проблемы поэтики Достоевского»).

Стремление вырваться из своего привычного культурного пространства, найти внешнюю или по крайней мере маргинальную позицию, с которой оно может быть подвергнуто «деконструкции», имело освобождающий интеллектуальный эффект. С. Довлатов в своих произведениях пытается создать новое духовное пространство, атакуя «тоталитарный» духовный порядок с периферии, извне, как бы с позиции «другого». В пространстве текста происходят постоянные столкновения «своего» и «чужого», в результате упорядоченная знаковая система подвергается динамическому воздействию со стороны сферы знаков с иным семиотическим кодом. Данная дестабилизирующая семиосфера выступает как «контрзнаковая» по отношению к первой. В результате их взаимодействия высвобождается смеховая энергия. Кроме того, происходит отказ от идеала единой модели мира, принятие писателем (и в какой-то мере читателем) хаоса и фрагментарности как неотъемлемой черты мира, осознание относительности логических критериев познания.

Нужно отметить, что смех Довлатова опирается на аксиологическую парадигму, характерную, в основном, не для сатирического, а для юмористического отношения к жизненным противоречиям. Оценивая юмор с мировоззренческих позиций, Н. Выгон в своем диссертационном исследовании отмечает, что он не только разрушает, но и созидает, «сохраняет» культурные ценности, является средством гармонизации дисгармоничного бытия. Способность юмора «воспринимать многосложный мир с помощью разнонаправленных форм, образующих целостность комического, создает мощное силовое поле, в котором удерживаются все противоречивые элементы действительности» (Выгон, 2000: 1).

Юмористический тип художественного мышления в литературе нового времени рассматривается Н. Выгон как «личностный преемник мифологического сознания и смехоеого мироощущения фольклора» (Выгон, 2008: 290). Эта преемственность проявляется в общем источнике — архаической культуре, в общей гносеологической цели — создании модели мира как единства, в приятии бытия как целостности. М. Бахтин по этому поводу говорил: «Смех имеет глубокое миросозерцательное значение, это одна из существеннейших форм правды о мире в его целом, об истории, о человекеэто особая универсальная точка зрения на мирвидящая мир по-иному, но не менее (если не более) существенно, чем серьезность.» (Бахтин, 1990: 78).

Необходимо учитывать, что из всех форм комического юмор наиболее сложен, философичен. По своему этическому наполнению он также близок народной системе ценностей, выраженной в фольклоре. «Юмор восстанавливает утраченное в ходе цивилизации неотчужденное восприятие мира, концентрируя все его несовершенство и противоречия в универсальной антиномии: юмористический конфликт воплощает априори неразрешимое противоречие вечного (Высшего разума) и конечного (человеческого рассудка)» (Выгон, 2008: 290−291).

Фольклорные истоки юмористического мироощущения русской литературы дают основания полагать, что литературоведческий анализ поэтики комического в прозе С. Довлатова не будет полным без изучения особенностей преломления традиций народно-смеховой культуры в довлатовских текстах.

Цель исследования состоит в выявлении специфики моделирования и функционирования семиосферы комического и ее фольклорных основ в прозе С. Довлатова.

Достижение поставленной цели научной работы требует от нас постановки и решения ряда научно-исследовательских задач:

— выявить семиотические оппозиционные ряды «своего» и «чужого» в художественном пространстве С. Довлатова и способы их реализации;

— рассмотреть особенности влияния фольклора, его жанровой, архетипической и мотивной составляющих на смеховой мир писателя;

— раскрыть потенциал комического в области языка довлатовской прозы;

— установить семантику смеха как жеста и ее связь с общим смыслом довлатовского текста;

— показать место различных форм и средств комического в структуре произведения, их функциональное значение и внутреннюю взаимосвязь;

— проследить связи между отдельными приемами комического и общей картиной художественного мира писателя.

Научная новизна состоит прежде всего в привлечении структурно-семиотического метода для исследования поэтики комического у Довлатова, в рассмотрении знаковой природы смеха и его контрзнаковой функции в художественном тексте. Автор работы также видит новизну в применении оригинальных подходов при изучении комического как литературоведческой и эстетической категории, что открывает путь к созданию нового научного направления — семиотики смеха. Впервые проведен комплексный анализ взаимодействия смехового мира довлатовской прозы с фольклорной традицией. В диссертации показана организация в определенную структуру различных форм и средств комического произведений С. Довлатова.

Положения, выносимые на защиту:

1. Механизмы смеха С. Довлатова в значительной степени базируются на семиотических характеристиках художественного пространства его прозы, отражающих коммуникативное поле эпохи. Знаковая нагруженность упорядоченной определенным образом семиосферы обнаруживает свою перегруженность и разрушается в результате столкновения с семиосферой иной кодировки или элементом, выступающим в качестве контрзнакового и являющимся дестабилизирующим (смеховым) фактором.

2. Юмор Довлатова — прямой наследник народных смеховых форм: от архаического смеха до современных жанров городского фольклора. Его проза наследует как общий принцип народного словесного творчестваблагожелательное приятие мира, — так и конкретные заимствования, разработку и специфическое преломление в литературных текстах фольклорных жанров и архетипов.

3. Для создания смехового пространства довлатовского текста важнейшими являются противопоставленные и взаимодействующие категории «своё» — «чужое», которые образуют бинарную оппозицию. Эта оппозиция подразумевает различие между двумя семиотическими мирами, каждый из которых воспринимается причастным к нему лицом как единственно правильный, а «чужаком» — как нелепый, абсурдный. От динамики взаимодействия семиосфер с разной кодировкой во многом зависит и смеховой потенциал изображенной действительности.

4. Знаковая «оболочка» персонажей, вещный мир, жесты (улыбки) как знаковые комплексы актуализуют этико-эстетическое противоречие между видимостью и сущностью явления и тем самым играют важную роль в создании смеховой картины мира С. Довлатова.

5. Метатекст, диалог, языковая игра — не только лингвистические варианты репрезентации остроумия С. Довлатова, но и области пересечения различных семиотических систем, при взаимодействии которых высвобождается смеховая энергия и рождается комический эффект.

Методы исследования представляют собой сочетание историко-литературного, системно-типологического и структурно-семиотического подходов.

В процессе работы использовались теоретические и методологические труды по проблемам семиотики, фольклоризма, комического следующих ученых: М. Бахтина, Ю. Лотмана, Г. Крейдлина, Ю. Борева, Ю. Манна, Д. Лихачева, А. Панченко, О. Фрейденберг, Е. Мелетинского, Г. Почепцова, В. Проппа, А. Гольденберга, М. Рюминой, Н. Выгон, В. Хализева, Р. Барта, Ч. У. Морриса.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что её положения и выводы способствуют расширению научного представления о функционировании знаков, образующих семиосферу комического в художественном тексте. Диссертация вносит определенный вклад в разработку таких категорий, как семиосфера, комическое в литературе, фольклоризм. Открываются возможности использовать данный материал для дальнейшего осмысления прозы С. Д. Довлатова, исследования его поэтики, более углубленной характеристики закономерностей, по которым развивается современная отечественная словесность, особенно в ее смеховых вариантах.

Практическая значимость определяется тем, что материалы исследовательской работы могут быть использованы в преподавании вузовских курсов по истории русской литературы, фольклору, стилистики, семиотики, а также в спецкурсах и спецсеминарах по филологии, при написании курсовых и выпускных квалификационных работ по соответствующим темам.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации были отражены в докладах на научных конференциях: «Студенческая наука — 2002». — Пятигорск, 2002; «Молодая наука — Высшей школе 2003». -Пятигорск, 2003; «Молодая наука — 2004». — Пятигорск, 2004; «Молодая наука — 2005». -Пятигорск, 2005; «Молодая наука — 2006». — Пятигорск, 2006; «Университетские чтения — 2005». — Пятигорск, 2005; «Университетские чтения — 2006». — Пятигорск, 2006; V Международный конгресс «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру». -Пятигорск, 2007; «Университетские чтения — 2008». — Пятигорск, 2008; «Эпический текст: проблемы и перспективы изучения». — Пятигорск, 2008;

Университетские чтения — 2009″. — Пятигорск, 2009; Международная научная конференция «Евразийская лингвокультурная парадигма и процессы глобализации: история и современность». — Пятигорск, 2009; «Университетские чтения — 2010». — Пятигорск, 2010; на заседаниях кафедры отечественной и зарубежной литературы ПГЛУ в 2004;2010 гг.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка.

Выводы.

В творчестве С. Довлатова особую, смыслои формообразующую, роль играет анекдот. В XX веке анекдот из маргинального явления стал превращаться в один из ведущих факторов развития русской литературы. Особенно благоприятными и плодотворными для литературной жизни этого фольклорного жанра оказались последние несколько десятилетий.

Мы наблюдаем анекдотизацию целого ряда литературных жанров, прежде всего прозаических. Происходит это в силу различных обстоятельств, среди которых и соответствие малой динамичной формы ускоренному темпу нашей жизни, и возросшая роль смеха в общественном и культурном сознании наших соотечественников 1960;х — 1980;х годов.

Довлатов в качестве источников анекдотов использовал личные наблюдения, рассказы современников и различные тексты как устного, так и письменного характера (литературные, политические, газетные и т. д.). Важную роль в анекдотичных ситуациях играют интертекстуальные связи, которые, помимо всего прочего, актуализуют важнейшую тему русской классической литературы и ее влияния на творчество С. Довлатова.

С точки зрения ценностных установок Довлатова в его отношении к фигурам писателей-классиков можно выявить три основных подхода: 1) уважение и любовь к гениям классической литературы (высказанные в серьезной или полушутливой форме) — 2) смех над малокультурными людьми, не приобщенными к сокровищам отечественной и мировой словесности- 3) проявление ироничного отношения к попыткам мифологизации классиков, насильственного «обязательного» почитания.

Довлатов пытается восстановить баланс, внести необходимый смеховой корректив, если писатель-классик становится знаковой фигурой, а семантическая нагруженность этого знака перерастает в перегруженность. Здесь сказывается и неприятие Довлатовым «готовых», «вечных» истин, господствующего мнения, понимание относительности всего существующего.

Довлатовские анекдоты прекрасно адаптируются к законам более обширного повествования, будучи включенными в новеллы и повести в качестве микроэлементов их художественной структуры. И здесь уже на первое место выходит не сам анекдот, а способ его интерпретации писателем в конкретном контексте, выявление авторских интенций, механизмов взаимодействия семантики анекдота с общим смысловым пространством произведения. При этом нередко наблюдается и перевод эмоциональной тональности из смехового регистра в драматический, даже в трагический. у Довлатова в функции анекдота часто выступает близкий ему жанр байки, смешной истории. Этот жанр, в отличие от анекдота, замаскирован под реальный случай, вроде бы невероятный и в то же время действительно произошедший. В стремлении персонажей Довлатова сводить разговоры к байкам и анекдотам проявляется неприязнь целого поколения 60−70-х годов XX века к ложному пафосу, недоверие к громким красивым фразам, попытка спрятать за иронией или «спасительным цинизмом» подлинно высокие чувства.

Анализ языковых свойств рассказываемых довлатовскими героями анекдотических случаев обнаруживает, что данные эпизоды оформлены по так называемому смешанному типу, совмещающему законы анекдота и юмористической «истории». Автор одновременно рассказывает и «показывает» свои истории.

Анекдот и байка органично встраиваются в довлатовский текст прежде всего потому, что выполняют схожие функции и «работают» на реализацию главной задачи творчества писателя. Анекдот выполняет функцию, связанную с механизмом парадоксального снятия оппозиций.

Анекдот у Довлатова одновременно обнажает и неоднозначность, амбивалентность любого общественного явления, что лишает его непререкаемости, прямолинейности и категоричности. Тем самым анекдот обнаруживает и скрытую реальность, стимулирует критику официальной идеологии, придает динамизм и разнообразие окружающей писателя жизни.

Эпоха, в которой творил и которую описывал С. Довлатов, актуализовала формат личности с чертами, уходящими своими корнями в народную культуру, с архетипической фольклорной основой и современными социально-нравственными и философскими проекциями. Проблема «негероического» героя, обозначенная еще Гоголем и вышедшая на первый план в «неофициальной» литературе, противостоящей советским идеологемам, получила в творчестве Довлатова продуктивное развитие. Маргинальные герои С. Довлатова реализовали многие архетипические черты дурака/юродивого/шута, причудливо совместив в себе фольклорную и литературную линии.

Аутсайдеров" Довлатова, его «героев, не подающих надежд», можно разделить на два подтипа: первый — социально не адаптированные интеллигенты, умные, талантливые, разносторонние личности, не нашедшие себя в современном писателю обществе либо не принявшие господствующую систему ценностей. К данному подтипу можно отнести и автопсихологического героя-рассказчика, чья маргинальность в подавляющем большинстве довлатовских произведений не вызывает никаких сомнений. Второй подтип — простые люди «из народа», «всякий сброд», по выражению писателя. Они являются носителями примитивного типа мышления и, в отличие от первых, стремящихся разорвать связи с миром, маргинальны изначально. Есть также ряд персонажей, не являющихся в целом маргинальными, но проявляющих какие-то отклонения от социальной нормы, с алогичными либо странно-необычными поступками, которые бросаются в глаза на фоне унылого жизненного стандарта. Как нам представляется, во всех вышеперечисленных типах есть черты фольклорного образа дурака/шута/скомороха или близкого к нему житийного образа юродивого.

Герой Довлатова (подобно фольклорному дураку) пассивен как в личном, так и гражданском смысле, он не является «строителем нового общества» и, более того, «не умеет жить», то есть извлекать выгоду для себя самого. В этом герое мы отчетливо наблюдаем «неотмирность» персонажа, «парадигму отчуждения» (Ю. Лотман). Поведение довлатовских «юродивых», «лишних» людей, аутсайдеров в очередной раз актуализует важнейшую довлатовскую антиномию «норма — абсурд». Действительно, приемы самоунижения, презрение к общественным приличиям, особая поведенческая и речевая выразительность, странничество и тотальное одиночество героя, отвергаемого миром, парадоксальный взгляд на мир, неоднозначность восприятия его людьми (святой/сумасшедший), связь с демократической культурой обнаруживают параллели между главным героем и окружающими его маргиналами.

Во всех своих книгах писатель остается верен избранной ранее позиции, предполагающей интерес к «причудам реальности», к изображению людей непредсказуемых, отклоняющихся от нормы поведения, выламывающихся из «системы». «Правильный» человек признается.

Довлатовым идеологическим знаком, фикцией. В каждом своем персонаже Довлатову дорого какое-то отклонение от нормы, что-то, выбивающееся из обычного хода вещей.

Довлатов-автор заметно акцентирует внимание на неудачах своего автопсихологического героя. Герой-неудачник, вознаграждаемый впоследствии судьбой, — типичная фигура русского фольклора. Для писателя это открывает дополнительные возможности. Заниженный уровень самооценки позволяет Довлатову стать вровень с другими героями и, что не менее важно, не выше читателя. Это дает возможность судить не других, а себя, не боясь показаться слабым и смешным.

Однако в отличие от юродивых, которые отвергают «греховный» мир ради истинной святости, у Довлатова не обнаруживается связь главного героя с божественным началомбескорыстие, аскетизм, «поношение от мира» «Я-персонажа» всё же скорее вынужденные, чем результат сознательно выбранной позиции. Его «антиповедение» обычно приобретает скрытые формы, оно редуцировано, приглушено. Компромиссность маргинальной фигуры «Я-персонажа» также не позволяет герою сблизиться с нравственным абсолютом, но зато дает богатые возможности для проявления смысловой динамики образа (в противовес поведенческой статике).

Автор как действующее лицо довлатовского текста выступает в специфической роли своеобразного «трикстера» (т.е. фокусника-трюкача), высмеивающего различные шаблоны — идеологические, политические, литературные. Он издевается и над ожиданиями «наивного» читателя, над стереотипами его литературного и бытового мышления.

Немаловажную роль в создании особой семиосферы — как в идейно-тематическом аспекте, так и в качестве составной части смехового художественного пространства — играют в прозе С. Довлатова пищевые метафоры. Они обладают повышенной семиотической насыщенностью, прежде всего в силу ритуализованного характера еды и выпивки в художественном мире писателя.

Пиршественный максимализм в его фольклорном / раблезианском вариантах встречается у Довлатова нечасто. Так, в «Наших» пища выступает не только как средство утоления голода и поддержания жизни, но и как знак, индекс нормы, выражает господство человека над обстоятельствами. Через быт, преодоление рутины Довлатов отсылает читателя к бытийным основам человеческого существования.

При описании современных автору событий пищевые образы теряют семантику изобилия, комически трансформируясь в «анти-пиршество», хотя в ряде случаев сохраняют значение устойчивости миропорядка, домашнего уюта, доброжелательности отношений. Резкое нарушение баланса между едой и выпивкой в пользу последней — это еще и перенос соответствующих акцентов, замещение, вытеснение смыслов, связанных с приемом пищи, темой алкоголя и сопровождающей ее семантикой. Иногда это звучит доходящей до гротеска пародией на пиршественный разгул.

Алкогольная тема обладает большими информативными ресурсами. С одной стороны, традиции, связанные с употреблением спиртных напитков, образуют вокруг себя особую знаковую сферу с четкой иерархией элементов и их особой смысловой парадигмой. С другой — пьянство выступает как дестабилизирующий фактор уже существующих знаковых систем, выполняя контрзнаковую функцию (с комической окраской). Таким образом, мотив алкоголя встраивается в сложные смысловые связи на уровне оппозиции «своё-чужое», внося хаос «со стороны» в существующую упорядоченную систему, либо пытаясь придать осмысленность «чужой» и потому непонятной субъекту семиосферы.

Пищевые образы могут маркировать и культурно-этнические различия. Разница в «культуре пития» между семиопространствами России и «другого мира» подчеркивается рассказчиком на примере Эстонии и Америки. Семиосфера выпивки у героя построена на других законах и ритуалах, имеющих не менее глубокие культурно-исторические и этносоциальные корни.

Состояние опьянения позволяет герою взглянуть на мир другими глазами, оно приводит к «смещению реальности», разрушает привычное, общепринятое восприятие жизни, знаковую систему устоявшихся стереотипов и способствует проявлению скрытых смыслов.

В творчестве С. Довлатова реализуется фольклорный архетипический мотив превращения — в основном через переодевания и подмены. Переодевания отчасти связаны с традициями ряжения, поэтому в фольклорном сознании воплощают представления о перемене сути образа. Довлатову важно создать ощущение подмены — не только людей и костюмов, но и слов, понятий. В основном, метаморфозы лежат в плоскости вероятных (проблематичных) превращений, не воплощенных, а лишь проецирующихся на реальность. Довлатов часто использует подмены-метаморфозы для создания сои противопоставлений.

Знаковость внешней стороны человеческой личности и общественной жизни тесно переплетается с удвоением смехового мира. Возникает хорошо знакомый по мировой литературе мотив двойничества, зеркальности. Это передает странность повседневной жизни с полной неразличимостью в ней правды и вымысла, фантастического и реального, комически изображает по сути трагический конфликт духовного и бездуховного, нарушение гуманистических норм в обществе.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Проведенный анализ показал, что творчество С. Довлатова отражает многие ведущие тенденции современной отечественной словесности, в том числе в вопросах смеховой поэтики и влияния фольклорной традиции на русскую прозу рубежа тысячелетий. Механизмы юмора писателя реализуются, в первую очередь, через оппозицию «свое-чужое» и ее вариант «Я — Другой». Эти оппозиции подразумевают различие между двумя семиотическими мирами, каждый из которых воспринимается причастным к нему лицом как единственно правильный, а «чужаком» — как нелепый, абсурдный.

Нами продемонстрирован механизм порождения комического эффекта в результате взаимодействия (столкновения) двух разных семиотических систем, внутри которых существует незыблемая уверенность людей в собственной правоте. Но эта нормативность, упорядоченность рушится от столкновения с «другим», обессмысливается путём смеховой дестабилизации.

В бинарных оппозициях довлатовской прозы реализуется диалогическое мышление, исключающее «авторитарное слово», что особенно характерно для юмора. Юмор нарушает причинно-следственные отношения между явлениями. Попытки вырваться из привычного культурного и идеологического пространства, найти внешнюю или маргинальную позицию, с которой его можно подвергнуть «деконструкции», имеют большое эстетическое и интеллектуальное значение. С. Довлатов в художественных произведениях создает семиопространство, воздействуя на господствующий, «монологический» духовный порядок с периферии, извне, как бы с позиции «другого». В пространстве текста происходят постоянные столкновения «своего» и «чужого», из-за чего упорядоченная знаковая система подвергается динамической коррекции со стороны сферы знаков с иным семиотическим кодом. В результате подобного взаимодействия высвобождается смеховая энергия. Юмор «депрограммирует» то, что считается «логической очевидностью». В глобальном смысле юмор Довлатова отражает конфликт между человеком и символической коммуникацией. Кроме того, происходит отказ от идеала единой модели мира, принятие писателем (и в какой-то мере читателем) хаоса и фрагментарности как неотъемлемой черты мира, осознание относительности логических критериев познания.

Бинарные оппозиции широко применяются в юмористической прозе Довлатова. Они являются одной из конструктивных частей смехового пространства, служат созданию комических конфликтов, выявлению жизненных противоречий, выражают диалогизм сознания и тягу к самопознанию. Столкновение противопоставленных миров ведет к разрушению (временному упразднению) бинарных правил, а т.н. «вертикальное осмеяние» (JI. Сальмон) переводится в горизонтальный план (когда высмеивающий не чувствует себя выше высмеиваемого объекта). Единство и борьба полярных сил, сложность бытия, относительность любой истины, претендующей на монополию — вот далеко не полный перечень философских аспектов, обнаруживаемых в результате динамики отношений внутри исследуемых оппозиций.

Механизмы формирования и взаимодействия семиосфер в довлатовской прозе проявляют себя и на уровне фольклорных влияний. Юмор Довлатова — прямой наследник народных смеховых форм: от архаического смеха до современных жанров городского фольклора. Его проза наследует как общий принцип народного словесного творчества — благожелательное приятие мира, — так и конкретные заимствования, разработку и специфическое преломление в литературных текстах фольклорных жанров и архетипов.

Довлатов широко использовал возможности такого фольклорного жанра, как анекдот, и даже сделал на него главную ставку. Для анекдота характерны предельная краткость и стихия устного рассказа. И то, и другое было как раз творческим кредо автора. Довлатовские анекдоты легко включаются в новеллы и повести, бесконечно умножая фабульные интенции писателя, надстраивая «боковые ходы» и стимулируя сюжетную деривацию.

Анекдоты (анекдотические ситуации), встраиваясь в «большой текст», получают возможность реинтерпретации, выявления новой семантики, которая взаимодействует с общим смысловым пространством произведения. При этом нередко наблюдается нарастание драматического, трагического эмоционального фона.

Анекдотизация повествования у Довлатова — последствие использования не только фольклорных, но и литературных анекдотов, а также родственных им по жанру баек/смешных историй. Таким образом, термин «анекдот» в критической литературе начинает трактоваться расширительно, в качестве родового понятия, поскольку данная жанровая группа выполняет общие функции: выразить крушение романтических идеалов «оттепели», неприязнь целого поколения довлатовских современников к ложному пафосу, к громким красивым фразам, попытка спрятать за иронией или «спасительным цинизмом» подлинно высокие чувства.

Анекдот у Довлатова демонстрирует амбивалентность любого общественного явления, что лишает последнее непререкаемости, прямолинейности и категоричности. Писатель использует «семантическую компетентность» носителей языка, на которую опираются готовые модели мышления. В рамках анекдота происходит «переложение» (преобразование) данных моделей (схем), приводящее к смеховому эффекту. Читатель узнает собственные модели мышления в художественном пространстве анекдота. Тем самым анекдот обнаруживает и скрытую реальность, стимулирует критику устоявшихся шаблонов, придает динамизм и разнообразие окружающей писателя жизни.

Эпоха, в которой творил и которую описывал С. Довлатов, актуализовала формат личности с чертами, уходящими своими корнями в народную культуру, с архетипической фольклорной основой и современными социально-нравственными и философскими проекциями. Проблема «негероического» героя получила в творчестве Довлатова продуктивное развитие. Маргинальные герои С. Довлатова впитали в себя многие черты дурака/юродивого/шута, причудливо совместив в себе фольклорную и литературную линии.

Во всех своих книгах писатель остается верен избранной ранее позиции, предполагающей интерес к «причудам реальности», к изображению людей непредсказуемых, отклоняющихся от нормы поведения, выламывающихся из «системы». В каждом своем персонаже Довлатову дорого какое-то отклонение от нормы, что-то, выбивающееся из обычного хода вещей.

Довлатовские маргиналы и, в первую очередь, сам главный герой выступают как носители «альтернативной» семиосферы. Автобиографический герой-повествователь Довлатова — «другой» во всех смыслах этого слова. Он нарушает все семиотические параметры властных структур. Однако понятия «свой» и «чужой» являются относительными и зависят от точки зрения, то есть способа субъективной организации текста. Так, для системы довлатовский герой является «чужим», но с позиции читателя (и автора) он оценивается как «свой», понятный, как желаемый объект для читательской идентификации. В то же время упорядоченный мир советской идеосферы, напротив, проявляет признаки абсурда, безумия, хаоса. Многочисленные примеры этому дают повести «Компромисс», «Заповедник» и ряд рассказов Довлатова.

Автор как действующее лицо довлатовского текста выступает в специфической роли своеобразного «трикстера», высмеивающего различные шаблоны — идеологические, политические, литературные. Он издевается и над ожиданиями «наивного» читателя, над стереотипами его литературного и бытового мышления.

Немаловажную роль в создании особой семиосферы играют в прозе С. Довлатова пиршественные образы. Они обладают повышенной семиотической насыщенностью, прежде всего в силу их ритуализованного характера. Еда и питье — ритуал, имеющий глубокие корни в народной культуре любой нации. В современном обществе данная сфера также семиотически маркирована, хотя и переосмыслена в соответствии с требованиями эпохи. Знаковая нагруженность пищевых метафор, их повышенная информативность — причина создания в довлатовских произведениях семиосфер пира и «анти-пира», вступающих друг с другом в сложное смысловое взаимодействие.

Пища выступает не только как средство утоления голода и поддержания жизни, но и как знак, индекс нормы, выражает господство человека над обстоятельствами. Через быт, преодоление рутины Довлатов отсылает читателя к онтологическим основам человеческого существования.

При описании современных автору событий пищевые образы теряют семантику изобилия, комически трансформируясь в «анти-пиршество», хотя в ряде случаев сохраняют значение устойчивости миропорядка, домашнего уюта, доброжелательности отношений. Вытеснение собственно пищевых метафор темой алкоголя и сопровождающей ее семантикой является характерной чертой довлатовского художественного пространства.

Алкогольная тема, которая обладает у Довлатова не меньшими информативными ресурсами, рассматривается в контексте пиршественных образов. С одной стороны, традиции, связанные с употреблением спиртных напитков, образуют вокруг себя особую знаковую сферу с четкой иерархией элементов и их особой смысловой парадигмой. С другой — пьянство выступает как контрзнаковый фактор с комической окраской. Таким образом, мотив алкоголя встраивается в сложные смысловые связи на уровне оппозиции «своё-чужое», внося хаос «со стороны» в существующую упорядоченную систему либо пытаясь придать осмысленность «чужой» и потому непонятной субъекту семиосферы. Пример последнему маркирование пищевыми и особенно алкогольными образами культурно-этнических различий (в Прибалтике или Америке пьют и едят иначе, согласно иному, более «утонченному» для русского этикету). Но Довлатов решает проблему ритуализованных действий в духовном и аксиологическом плане.

В творчестве С. Довлатова реализуется архетипический мотив превращения — в основном через переодевания и подмены. Переодевания отчасти связаны с традициями ряжения, поэтому в фольклорном сознании воплощают представления о перемене сути образа. Довлатову важно создать ощущение подмены — не только людей и костюмов, но и слов, понятий. В основном метаморфозы лежат в плоскости вероятных (проблематичных) превращений, не воплощенных, а лишь проецирующихся на реальность. Подмены ведут к удвоению смехового мира. Возникает хорошо знакомый по мировой литературе мотив двойничества, зеркальности.

Абсурдность жизни, по Довлатову, приводит к полной неразличимости в ней правды и вымысла, фантастического и реального. Писатель, используя иронию и самоиронию, изображает по сути трагический конфликт духовного и бездуховного, нарушение гуманистических норм в обществе.

Проведенный нами анализ намечает перспективные направления дальнейших исследований прозы С. Д. Довлатова, которые, как нам представляется, могут находиться в плоскости аксиологии, типологии довлатовских персонажей, интертекстуальных связей, художественной концепции личности.