Детство в системе русских литературных представлений о человеческой жизни XVIII — XIX столетий

Детство как предмет художественного изображения в русской литературе классического и последующих периодов оказалось в фокусе исследовательского внимания уже довольно давно. Сегодня вполне определенно можно говорить о весьма глубоких основах, положенных в изучение этой темы, а также о целых направлениях ее научного осмысления. Нарастающий в литературоведении интерес к этой проблеме, поиск новых, неожиданных ракурсов в ее освещении во многом определяет актуальность избранной нами темы исследования.

Как правило, обращение к этому кругу вопросов в литературоведении связано с изучением творческого наследия конкретного писателя, его художественных и духовных поисков, открытых им новых изобразительных средств, с исследованием его индивидуальной творческой эволюции. В этом ключе наибольший интерес для исследователей представляет трилогия JI.H. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность» (Н.А. Коновалов, В.Г. Одино-ков, Н. П. Лощинин, И. В. Чуприна, Я.С. Билинкис)1, «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова (С.И. Машинский, О. Н. Белол копытова, М. П. Лобанов, Н.Г. Николаева), глава IX «Сон Обломова» романа И. А. Гончарова «Обломов» (Е.А. Краснощекова, А. А. Фаустов, Е.И. Ляпуш-кина, А. Репин)3.

1 Коновалов Н. А. Детство и юность в художественных произведениях Л. Н. Толстого. Вып 1. Пермь, 1929. С. 157−194- Одинокое В. Г. Трилогия Л.Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность»: Автореф. дис. .канд. филолог, н. Новосибирск, 1953; Лощинин Н. П. «Детство», «Отрочество», «Юность» Л. Н. Толстого. Проблематика и художественные особенности. Тула, 1955; Чуприна И. В. Трилогия Л. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность». Саратов, 1961; Билинкис Я. С. Новаторство Л.Н. Толстого в трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность». Л., 1973.

2 Машинский С. И. С. Т. Аксаков. Жизнь и творчество. М., 1961; Белокопытова О. Н. «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова и проблема мемуарно-автобиографического жанра в русской литературе 40−50-х годов XIX века: Автореф. дис. .канд. филолог, н. Воронеж, 1966; Лобанов М. П. Сергей Тимофеевич Аксаков. М., 1987; Николаева Н. Г. «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова: формы письма и традиции жанра: Дис. .канд. филолог, н. Новосибирск, 2004.

3 Краснощекова Е. А. «Обломов» И. А. Гончарова. М., 1970; Фаустов А. А. Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Художественная структура и концепция человека: Автореф. дис. .канд. филолог, н. Тарту, 1990; Ляпушки-на Е. И. Русская идиллия XIX века и роман И. А. Гончарова «Обломов». СПб., 1996; Репин А. Сон Обломова II Литература. 2002. № 29. С. 13.

Относительно новым направлением в исследовании проблемы стало обращение к целому кругу русских писателей, объединенных эпохой, идейными исканиями, общностью творческой судьбы художника. Актуализация такого подхода к изучению темы определенно связана с нарастающим в научной сфере ощущением того, что исследование данного литературного материала весьма результативно выводит на общие тенденции и закономерности русского историко-литературного процесса. В ряду несомненно удачных подходов к теме с этих позиций следует назвать работы Л. И. Бронской, выполненные на материале автобиографической прозы писателей русского зарубежья первой волны (И.С. Шмелева, Б. К. Зайцева, М.А. Осоргина), посвященные раскрытию в них принципиально общих очертаний концепции личности4.

В последние десятилетия русская проза о детстве активно изучается в плоскости проблемы ее пространственно-временной организации. Весьма внушительный ряд исследований, построенных на этом материале и обращенных к разновременным историческим пластам, поражают сходством наблюдений и выводов, к которым приходят ученые. В частности, обращаясь к повести «Детство Никиты» А. Н. Толстого, Е. Г. Мущенко отмечает господство в нем «эпического времени, всеобщих законов бытия, единого времени и единого пространства"5.

О «слитности пространства и времени» в художественном мире «Лета Господня» И. С. Шмелева, их эпической сбалансированности, когда становится возможным определение «в мире Бог, и в доме Бог"6, пишет Е. С. Ефимова. М. А. Крылова констатирует, что в повести Н.Г. Гарина-Михайловского «Детство Темы» «задается лейтмотивное движение и расширение простран.

4 Бронская Л. И. Русская идея в автобиографической прозе русского зарубежья: И. С. Шмелев, Б. К. Зайцев, М. А. Осоргин. Ставрополь, 2000; Бронская Л. И. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья: И. С. Шмелев, Б. К. Зайцев, М. А. Осоргин: Дис. .д-ра филолог, н. Ставрополь, 2001.

5 Мущенко Е. Г. Поэтика прозы А. Н. Толстого: Пути формирования эпического слова. Воронеж, 1983. С. 49.

6 Ефимова Е. С. Священное, древнее, вечное. Мифологический мир «Лета Господня» // Литература в школе. 1992. № 3. С. 37. ства: от точечного замкнутого (хронотоп дома) к разомкнутому ненаправленному пространству финала повести". Эти наблюдения интересны тем, что впервые сосредотачивают внимание на изменениях пространственно-временной организации текста по мере взросления героя, где собственно детство отвечает уже известным нам характеристикам.

В.Н. Криволапое обращается к пространственно-временной структуре «Сна Обломова» И. А. Гончарова, выделяя «циклическое время» и «замкнутость «обломовского пространства"8. JI.H. Савина на материале повестей о детстве JI.H. Толстого, С. Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского исследует вопрос о «бинарности пространственной структуры"9. При этом исследователь приходит к выводам, которые сближаются с наблюдениями, сделанными на совершенно другом материале и независимо друг от друга: «Авторы автобиографических повестей о детстве изображали локализованный во времени и пространстве идиллический мир"10.

Исследуя пространственно-временную структуру повести С. Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука», Н. Г. Николаева настаивает на выводе о том, что «для самого героя небольшое замкнутое пространство оказывается универсальной моделью окружающего мира"11. Одновременно с этим исследователем усматривается наличие в тексте повести хронотопа дороги, который «приобретает символическое значение жизненного пути"12.

После всех этих накопленных в литературоведении наблюдений обобщающие выводы о своеобразии пространственно-временной организации русской прозы о детстве XIX — начала XX столетия напрашиваются сами.

7 Крылова М. А. Автобиографическая тетралогия Н.Г. Гарина-Михайловского («Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры»): проблемы жанра. Нижний Новгород, 2000. С. 12.

8 Криволапое В. Н. Роман И.А. Гончарова «Обломов» в свете типического опыта мировой культуры: Авто-реф. дис. .д-ра филолог, н. СПб., 2001. С. 28.

9 Савина Л. Н. Проблематика и поэтика автобиографических повестей о детстве второй половины XIX в. (Л.Н. Толстой «Детство», С. Т. Аксаков «Детские годы Багрова-внука», Н.Г. Гарин-Михайловский «Детство Темы»), Волгоград, 2002. С. 137.

10 Там же. С. 137. Николаева Н. Г. Указ. соч. С. 172.

12 Там же. С. 173.

Для их обоснованности и исчерпывающей аргументированности необходим лишь ретроспективный взгляд на русский литературный процесс с целью установления исходной точки зарождения этой устойчивой тенденции. Помимо этого, необходимо проведение сравнительно-исторических параллелей с использованием накопленного арсенала средств современной компаративистики. Однако в этом направлении практическая исследовательская работа пока еще не проводилась.

Другое направление исследований русской прозы о детстве, с которым связаны как целые научные работы, так и их отдельные разделы, — выявление жанровых особенностей произведений этого ряда. Откровенно дискуссионный характер получил вопрос о соотношении здесь документального и художественного начал. Здесь в центре внимания оказалась проблема автобиографизма и автопсихологизма. В современных литературоведческих работах' актуализированы такие жанровые определения, как мемуары, автобиографическая повесть, автобиографическая хроника, мемуарно-автобиографическое. произведение, автопсихологическое произведение.

О.Н. Белокопытова настаивает на том, что «Семейная хроника» С. Т. Аксакова является «мемуарно-автобиографическим произведением», так как «это не столько воспоминания автора, сколько воспоминания и рассказы других», а «Детские годы Багрова-внука» — «автобиографическим произведением, где воссоздать мысли и чувства ребенка помогает собственная память писателя и отчасти воспоминания других"13.

Для А. А. Нестеренко «авторское начало, которым отмечена трилогия JI.H. Толстого, не умещается в рамки автобиографической хроники», и отсюда вытекает «особенность избранного жанра: не столько автобиографического, сколько «автопсихологического свойства"14.

13 Белокопытова О. Н. Указ. соч. С. 12.

14 Нестеренко А. А. Авторская позиция в повествовательном произведении (на материале творчества Л.II. Толстого 1850- 1860-х годов): Автореф. дис. .канд. филолог, н. М., 1970. С. 18.

Проблемам автобиографизма посвящена работа Л. И. Белого, который отмечает, что в повести Л. Н. Толстого «Детство» «дух откровенного автобиографизма» проявляется через «применение определенного приема повествования: оно от начала и до конца ведется от первого лица"15.

Используя лингвистические методы анализа, Н. А. Николина обращается к «вопросу о жанровых признаках автобиографических повестей о детстве», которые, по ее мнению, заключаются в том, что «повествование ведется от первого лица с установкой на достоверные воспоминания о прошлом, характеризующиеся усложненной структурой и отличающиеся особым характером художественного времени"16.

Тетралогию Н.Г. Гарина-Михайловского М. А. Крылова определяет как «автопсихологическое произведение», хотя одновременно усматривает в ней и черты автобиографичности, проявляющиеся в «ведущем хронотопе произведения — биографическом времени"17. В интерпретации Н. Г. Николаевой.

Семейная хроника" и «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова демон 18 стрируют «соединение начал документальной и художественной прозы» .

Достаточно обширный круг исследований обозначенного направления посвящен изучению признаков жанра идиллии, которые в полной мере характерны для «Сна Обломова» И. А. Гончарова. А. А. Фаустов весь «второй раздел главы исследования посвятил идиллии, служащей генологической субстанцией и романа «Обломов», и гончаровского художественного мира вообще"19.

Монография Е. И. Ляпушкиной, обращенная к этой теме, обнаруживает в романе И. А. Гончарова «Обломов» «необычайно богатый и разнообразный.

15 Белый Л. И. Проблема автобиографизма в творчестве Л. Н. Толстого: Автореф. дис. .канд. филолог, н. М., 1977. С. 6.

6 Николина Н. А. Речевая структура образа автора в автобиографических повестях о детстве (на материале повести Л. Н. Толстого «Детство» и повести С. Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука»): Автореф. дис. .канд. филолог, н. М., 1980. С. 4.

17 Крылова М. А. Указ соч. С. 8−9, 11.

18 Николаева Н. Г. Указ. соч. С. 4.

19 Фаустов А. А. Указ. соч. С. 4. лл материал для осмысления проблемы сюжетного воплощения идиллии". Несколько ранее ее М. Бемиг отмечает, что «в романе «Обломов» и, в частности, во «Сне Обломова» действительно налицо большое количество общих идиллическом жанру черт"21.

Ряд исследований, объединенных интересом к теме детства в русской литературе, ставят в центр внимания вопросы ее историко-литературного осмысления. В этой группе научных работ на первом плане оказываются исторические аналогии, проблемы литературных традиций в раскрытии темы, преемственности и новации. Как правило, наблюдения в этой исследовательской плоскости отличаются фрагментарностью, ориентированностью на изучение локального материала.

К этой проблеме обращается Г. Г. Елизаветина, которая в повести А. Н. Толстого «Детство Никиты» обнаруживает «традиционного для русской литературы героя (растет в дворянской семье, в атмосфере благополучия, на лоне природы, окруженный любящими родителями)». Ее наблюдения выстроены прежде всего в плоскости сопоставления с творчеством JI.H. Толстого. Выводы автора, в отличие от предшественников, в основном сводятся к тому, что исследуемая повесть не содержит «развернутой истории формиро.

23 вания личности, ее роста, развития, резких переломов в сознании" .

В этом ряду несколько более обстоятельными представляются исследования, нацеленные на выявление устойчивых, традиционных для темы детства образов и мотивов. В. И. Мельник, исследуя «Сон Обломова» И. А. Гончарова, обнаруживает в нем «параллель с „золотым веком“, изображаемым в „Трудах и днях“ Гесиода», а Е. В. Краснова — «мотив тоски по утраченному.

20 Ляпушкина Е. И. Указ. соч. С. 86.

21 Бемиг М. «Сон Обломова»: апология горизонтальности // И. А. Гончаров: Материалы Международной конференции. Ульяновск, 1994. С. 27.

22 Елизаветина Г. Г. Традиции русской автобиографической повести о детстве в творчестве А. Н. Толстого // А. Н. Толстой: Материалы и исследования. М., 1985. С. 120−140.

23 Там же. С. 129−130. совершенному миру (детства — Е.Ш.) и связанных с ним чистоте и невинности"24.

Е.М. Кирюхина обращается к изучению устойчивого литературного «мотива сна» и «мотива оживающего портрета» в повести А. Н. Толстого лг.

Детство Никиты". Н. Г. Николаева выявляет целый ряд образов и мотивов, характерных для повести С. Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука»: «образ дома», «образ счастливого места», «мотив «золотого века», «идиллический образ патриархальной жизни», «мотив изобилия"26.

К этому же направлению исследовательских поисков следует отнести работы, посвященные раскрытию архетипических мотивов, «архетипических ситуаций», характерных для русской литературы о детстве. Например, М. А. Крылова в тетралогии Н.Г. Гарина-Михайловского «отмечает развитие сюжета-архетипа, комплекс мотивов которого составляет «солярный вариант"27. При этом, по ее мнению, такой «сюжет-архетип» «реализуется в движении архетипических образов (младенца, матери, дома, отца)» .

В повестях о детстве JT.H. Толстого, С. Т. Аксакова, Н.Г. Гарина-Михайловского исследователями обнаруживаются весьма распространенные, традиционные «архетипические ситуации» (мотивы) «потерянного рая» и «блудного сына», которые появляются здесь потому, что «писатели, придерживающиеся патриархальных взглядов, стремились воспроизвести «свой», усадебный мир, наполненный счастливой поэзией детства и тоской взрослого героя о безвозвратно прошедшем времени"29.

Все эти работы, а также ряд исследований, оставшихся за чертой нашего обзора, несут в себе очевидную нарастающую в литературоведении по.

24 Мельник В. И. Художественные искания и этический идеал И. А. Гончарова: Автореф. дис. .д-ра филолог, н. Л., 1989. С. 11- Краснова Е. В. Специфика повествовательной структуры романа И. А. Гончарова «Обломов»: Автореф. дис. .канд. филолог, н. Псков, 2003. С. 8.

25 Кирюхина Е. М. Формирование творческой индивидуальности А. Толстого периода революции («Граф Калиостро»)// А. Н. Толстой: Материалы и исследования. Куйбышев, 1983. С. 38.

26 Николаева Н. Г. Указ. соч. С. 41−42,98,102,148.

27 Крылова М. А. Указ. соч. С. 14.

28 Там же. С. 15.

29 Савина Л. Н. Указ. соч. С. 139. требность осмыслить тему детства в контексте «большого времени» (термин М.М. Бахтина). В свою очередь это актуализирует появление исследований обобщающего характера, объединяющих разрозненные частные наблюдения, построенные на материале широкого исторического диапазона.

Некоторым особняком в отечественном литературоведении стоят работы, посвященные теме детских страданий в русской литературе. Построенные на материале творчества Ф. М. Достоевского, Ф. Сологуба, А. П. Чехова, Саши Черного, А. Аверченко, Н. А. Тэффи и др.30, они, как правило, обращены к осмыслению художественной картины мира конкретного писателя, его социальных и философских взглядов, его творческой манеры. Вместе с тем в литературоведении практически не предпринималось попыток изучения вопроса о появлении темы детских страданий в русской литературе в определенный исторический период, о ее концептуальной соотнесенности с темой счастливого, безоблачного детства.

Как правило, истоки появления этой темы в русской литературе усматриваются во влиянии западноевропейской романной традиции. Центральное место в этом вопросе принадлежит Ч. Диккенсу с его интересом к «незащищенности детства с его обостренной чувствительностью, нравственным мак.

31 симализмом, доверчивостью в жестоком и эгоистическом мире взрослых". Влияние Ч. Диккенса на русскую литературу действительно велико, и многочисленные исследования, посвященные данной проблеме, не оставляют в этом никаких сомнений. Однако, на наш взгляд, в своих концептуальных.

30 Этов В. И. Ф. М. Достоевский. M., 1968. С. 350- Фалах X. Джассим. Отображение личности ребенка в творчестве А. П. Чехова: Автореф. дис. .канд. филолог, н. Одесса, 1991. С. 11- Королева К. П. Дети и их родители: перечитывая Достоевского // Педагогика. 1992. № 11−12. С. 62−65- Сыроватко Л. В. «Слезинка ребенка»: традиция Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского // Достоевский и мировая культура: Альманах. № 2. СПб., 1994. С. 151−160- Трубилова Е. И. Творческий путь Н. А. Тэффи (эмигрантский период): Дис. .канд. филолог. н. М., 1994. С. 125−127- Пушкарева B.C. Дети и детство в творчестве Ф. М. Достоевского и русская литература второй половины XIX века. Белгород, 1998. С. 19- Дворяшина Н. А. Художественный образ детства в творчестве Федора Сологуба. Сургут, 2000. С. 107- Коротких А. В. Детские образы в юмористической прозе Саши Черного, А. Аверченко и Тэффи: Дис. .канд. филолог, н. Южно-Сахалинск, 2002.

31 Катарский И. М. Чарльз Диккенс: Критико-биографический очерк. М., 1950. С. 181.

32 Катарский И. М. Диккенс в России. Середина XIX века. М., 1966; Михальская Н. П. Чарльз Диккенс. Очерк жизни и творчества. М., 1959; Реизов Б. Г. Из истории европейских литератур. Л., 1970; Тугушева М. П. Чарльз Диккенс: Очерк жизни и творчества. М., 1979. подходах к теме детства героя Ч. Диккенс кардинально отличается от того, что предложила русская литература XIX столетия. На уровне представлений о детстве, о его месте и роли в человеческой жизни эти различия обнаруживают себя с особой очевидностью. Причем, поскольку роман Ч. Диккенса, несомненно, восходит к традициям европейского романа воспитания XVIII столетия, мы считаем правомерной постановку вопроса о своеобразии русских литературных представлений о детстве на фоне аналогичных западноевропейских представлений, воплощенных как на уровне содержания литературных произведений, так и на уровне художественной формы.

При этом следует отметить, что сегодня в литературоведении преобладает иная позиция в этом вопросе. Еще с подачи М. М. Бахтина принято включать в ряд произведений, являющихся образцами жанра романа воспитания в русской литературе, трилогию JI.H. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», а также роман И. А. Гончарова «Обломов"33.

Вслед за М. М. Бахтиным советские и современные исследователи обнаруживают в героях произведений о детстве 40 — 50-х годов XIX века характерные черты героев западноевропейского романа воспитания: «динамическое единство образа героя», герой как «переменная величина», «изменение героя», «становление человека"34. В. В. Аствацурова, опираясь на наблюдения В. Г. Одинокова, И. В. Чуприной, Я. С. Билинкиса, подчеркивает наличие связи «вопроса о новаторстве Толстого с проблематикой «романа воспитания», поскольку в трилогии имеются черты, характерные для этого жанра"35. По мнению T.JI. Селитриной, «образы далекого прошлого, по-новому осмысленные и обобщенные Аксаковым, по сути, являются романом воспитания"36.

33 Бахтин М. М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М&bdquo- 1979. С. 198−199.

34 Там же. С. 200−201.

35 Аствацурова В. В. Чарльз Диккенс в творческом сознании Л. Н. Толстого: Автореф. дис. .канд. филолог, н. Л., 1990. С. 6.

36 Селитрина Т. Л. «Детские годы Багрова-внука» С. Аксакова и «В поисках утраченного времени» М. Пруста (Опыт типологического исследования)//Аксаковские чтения (1996;1997). Уфа, 1997. С. 73.

Вслед за ней А. Г. Татьянина высказывает убеждение в том, что «в трилогии Толстого мы имеем дело с редким типом романа — романом воспитания"37.

Прослеживая изменения в образе героя трилогии Л. Н. Толстого, М. Б. Проханова отмечает, что поскольку «все впечатления героя служат формированию взрослеющей личности», то «произведение все более входит в традиционные рамки романа воспитания"38. Е. А. Краснощекова выявляет «память жанра» романа воспитания в русской литературе, «проявившегося с очевидностью, как большей (трилогия Толстого), так и меньшей («Неточка Незванова»)"39. Н. Г. Николаева усматривает и в трилогии Л. Н. Толстого, и в повести о детстве С. Т. Аксакова «идею становления как организующего начала повествования, включающую эти произведения в традицию романа воспитания"40.

Этот ряд суждений, свидетельствующих о связи русской литературы о детстве с традициями европейского романа воспитания, может быть продолжен. Однако в литературоведении практически никогда не ставился вопрос о ее специфике, национальном своеобразии на фоне упомянутой европейской романной традиции. В поле зрения исследователей не попадал вопрос о различиях, которые демонстрируют русские и европейские художественные произведения в изображении детства героя, перехода от детства к последующим жизненным периодам, отношения взрослого героя к своему детству. В конечном счете речь идет о национальных различиях в оценке места и роли детства в системе представлений о человеческой жизни.

37 Татьянина А. Г. Ранний Толстой и С. Т. Аксаков. К проблеме жанра семейного романа // Проблемы литературных жанров: Материалы IX Международной научной конференции, посвященной 120-летию со дня основания Томского гос. ун-та. Ч. 1. Томск, 1999. С. 263.

38 Плюханова М. Б. Творчество Толстого. Лекция в духе Ю. М. Ломана // Л. Н. Толстой: pro et contra. СПб., 2000. С. 828.

39 Краснощекова Е. А. Bildungsroman на русской почве («Рыцарь нашего времени» Н.М. Карамзина) // Русская литература. 2002. № 1. С. 21.

40 Николаева Н. Г. Указ. соч. С. 169,125.

В этой установке на выявление национального своеобразия русской литературы о детстве, специфики ее устойчивых представлений о детстве как части человеческой жизни, особым образом связанной с последующими жизненными этапами, видится научная новизна предпринятого нами исследования.

Работа строится преимущественно на литературном и публицистическом материале значительного исторического периода (XVIII — XIX века), что само по себе тоже свидетельствует о некоторой новизне подходов к изучаемой теме. Характер исследуемого историко-литературного материала определил структуру диссертации, первая глава которой посвящена выявлению представлений о детстве в русском литературном сознании XVIII века, а вторая обращена к концепции детства и ее художественному воплощению в русской литературе XIX столетия.

На наш взгляд, только такой значительный временной диапазон может обеспечить выявление устойчивых, общезначимых национальных представлений, что и составляет основную цель нашей работы.

Для ее достижения необходимо решение следующих задач:

— представить картину развития темы детства в русской литературе XVIII-XIX столетия;

— раскрыть основные тенденции исторических изменений изобразительных средств в русской литературе о детствеI.

— определить наиболее устойчивые представления о детстве в русской литературе на фоне ее исторической динамики;

— выявить представления о месте и роли детства в человеческой жизни, воплощенные в европейском романе воспитания XVIII столетия и его модификациях XIX века;

— сопоставить русские литературные представления о месте и роли детства в жизни человека с аналогичными представлениями, воплощенными в западноевропейской романной традиции.

При этом следует оговорить, что наше исследование не случайно построено на литературном материале XVIII — XIX веков. В русской литературе XVIII столетие — эпоха глобальных культурных перемен, зарождения новых представлений о человеческой жизни, кардинально отличающихся от традиционных для русского средневековья. Начавшийся в эту эпоху глобальный процесс секуляризации, обмирщения русской культуры изменил в сознании человека нового времени комплекс внутренних ощущений, сформировал представление об индивидуальности судьбы человека. Все это определило формирование совершенно новой концепции человеческой жизни.

Не случайно в древнерусской культуре отсутствует биография, то есть описание жизни человека в миру. А занявшая эту нишу агиографическая литература (описание житий святых) кардинально от нее отличается, поскольку описывает не жизнь, а житие, между которыми, по точному определению В. О. Ключевского, разница «такая же, как между портретом и иконой».

Изменение системы представлений о человеческой жизни естественно повлекло за собой изменение представлений о детстве, о воспитании ребенка, что уже давно замечено в научных исследованиях по истории педагогики. По нашему глубокому убеждению, всплеск интереса русской литературы к теме детства в XIX веке определен кардинальными переменами предшествующей эпохи. Вместе с тем именно XVIII и XIX столетие стали эпохой бурного развития в Европе романа воспитания и его различных модификаций, и это обстоятельство чрезвычайно важно для нас с точки зрения чистоты исторических аналогий.

Таким образом, объектом нашего исследования является система представлений о человеческой жизни в русской литературе XVIII — XIX веков, о роли и месте детства в человеческой судьбе, его соотнесенности с последующими жизненными этапами.

Предмет исследования — своеобразие русских литературных представлений XVIII — XIX веков о детстве на фоне концептуальных подходов к человеческой жизни, реализованных в западноевропейском романе воспитания XVIII века и его исторических жанровых модификациях XIX века, специфика изобразительных средств русской литературы в художественном решении темы детства, тенденции их историко-литературного развития.

Научная значимость исследования видится в том, что результаты работы расширяют научные представления о тенденциях и закономерностях русского историко-литературного процесса XVIII — XIX веков, о своеобразии русской художественной концепции мира и человеческой жизни, о специфике изобразительных средств, найденных русской литературой для раскрытия темы детства.

Практическая ценность исследования заключается в том, что выводы и основные положения работы, а также наблюдения над конкретными произведениями русской и зарубежной литературы XVIII — XIX веков могут быть использованы при разработке курсов истории русской литературы, спецкурсов и спецсеминаров, посвященных изучению своеобразия русского историко-литературного процесса XVIII — XIX веков, а также при подготовке заданий для написания курсовых, дипломных, контрольных работ студентами филологического факультета.

Методологической основой диссертационного исследования является комплекс подходов к анализу литературного произведения и выявлению тенденций историко-литературного процесса: сравнительно-исторический, структурно-типологический, метод интерпретации и моделирования текста. Конкретные наблюдения и выводы исследования опираются на труды М. М. Бахтина, С. И. Машинского, И. М. Катарского, Ю. М. Лощица, Е.А. Красноще-ковой, В. Н. Пашигорева, Е. И. Ляпушкиной, B.C. Пушкаревой, В.Н. Кривола-пова, Л. Н. Савиной, Н. Г. Николаевой, Е. В. Красновой и т. д.

Апробация работы. Основные положения диссертации были представлены в форме докладов и сообщений на внутривузовских конференциях Поморского государственного университета (2004 — 2007), на всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы науки в России» (Кузнецк, 2005), на 1-ом Международном форуме (6-ой Международной конференции молодых ученых и студентов) «Актуальные проблемы современной науки» (Самара, 2005), на Международной научной конференции «Язык. Культура. Коммуникация» (Волгоград, 2006), а также в публикации научных статей.

Основные положения, выносимые на защиту, могут быть сформулированы следующим образом:

1. Детство как предмет художественного изображения в русской литературе XVIII века отсутствует. В фокусе литературного внимания находится судьба взрослого, сложившегося человека, а детство становится предметом осмысления только как составляющая жизни воспитателя (взрослого человека) и оценивается с точки зрения успешного (или неуспешного) воплощения его ценностных установок. Раскрытие судьбы литературного героя вне связи с его детством свидетельствует о признании принципиально различной природы этих этапов человеческой жизни в русском литературном сознании.

2. В прозе Н. М. Карамзина конца XVIII — начала XIX столетия впервые детство героя становится самостоятельным предметом художественного изображения. Однако и здесь принципиальные установки русской литературы XVIII века остаются неизменными, поскольку детство героя по-прежнему рассматривается в отрыве от его последующей судьбы. Если раньше взрослый герой открывался читателю вне связи со своим детством, то у Н. М. Карамзина мир ребенка предстал обособленным, взятым вне своей связи с последующими жизненными этапами.

3. В 40 — 50-е годы XIX века детство героя в русской литературе становится одним из приоритетных предметов художественного изображения, пристального внимания. Значительный круг произведений, разрабатывающих тему «украденного детства» или «счастливого детства», одинаково рассматривает его вне прямой связи с взрослой жизнью героя. При этом в литературе об «украденном детстве» подчеркнута противоположность, инопри-родность детского и взрослого мира, их открытое противостояние, а «счастливое детство» отделено от последующих этапов жизни героя резким, категорическим разрушением устоев мира ребенка.

4. Подчеркнутая обособленность детства в жизни человека, его самоценность являются отличительной чертой русских литературных представлений о человеческой жизни на фоне западноевропейской литературы, где детство, как правило, встроено в единую и целостную в своих установках судьбу героя, значимо и интересно исключительно в связи с последующими его жизненными этапами.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Наше исследование, построенное на материале литературы довольно большого исторического отрезка, позволяет сделать выводы об устойчивом своеобразии русских национальных представлений о детстве как части жизни человека, особым образом соотнесенной с его последующей судьбой.

Предопределенность, канонизированность жизни героя, как одна из принципиальных установок средневековой литературы, в русской литературе нового времени утратила свою универсальность. Индивидуальность, неповторимость, непредсказуемость жизненного пути становится одной из определяющих в системе литературных представлений эпохи. Человек, решительно и кардинально меняющий свою судьбу, уклад жизни, становится героем литературы уже петровского времени, и именно в контексте этих изменений проблема детства обретает совершенно новые очертания. «;

Европейский роман XVIII века (роман воспитания) совершает поистине грандиозное открытие «образа становящегося человека», когда «изменение самого героя приобретает сюжетное значение» (М.М. Бахтин). Детство, встроенное в единую и целостную в своих установках судьбу героя, становится одной из отличительных черт этой романной модели. Путь «от дисгармонического существования к незримой гармонии» (Ф. Мартини) составляет основное содержание произведений этой жанровой разновидности, породившей довольно устойчивую традицию в западноевропейской литературе XVIII — XIX веков.

В этой традиции детство значимо и интересно только в связи с последующими жизненными этапами, когда «линейное время» становится господствующим принципом временной организации текста. Детство является звеном в цепи плавно перетекающих друг в друга периодов жизни, объединенных общей конечной целью.

Между героем в детстве и в зрелом возрасте есть отличия, но нет полярности, несовместимости, или, по определению М. М. Бахтина, здесь обеспечено «динамическое единство образа героя». В главном — в своей принципиальной противоположности миру — герой един на всех своих жизненных этапах и разнится лишь умением дистанцироваться от мира, не зависеть от навязываемых им правил.

В этой цепи событий детство является самым сложным и дисгармоничным временем, когда герой оказывается в жестком конфликте с миром. Детство становится периодом наибольшей уязвимости героя, его неспособности противостоять агрессивному, разрушительному воздействию мира.

Отсутствие прямых причинно-следственных связей между детством героя и его взрослой жизнью становится характерной чертой русской литературы нового времени, которая не знает никакого плавного перехода героя от одного жизненного этапа к другому и не делает этот переход предметом литературного осмысления.

Герой «появляется на сцене» уже вполне сложившимся в своих нравственных отношениях с миром, в своих целях и устремлениях. В повестях первой трети XVIII века установка героя на резкое изменение своего жизненного уклада, вступление в жизнь, в которой господствуют иные законы, нежели в «тиши отчего дома», свидетельствует скорее в пользу разрыва между детством и последующей судьбой человека как принципиальной, подсознательной позиции, которой русская литература эпохи придерживается в своих художественных текстах.

Отсутствие детства героя как предмета художественного изображения на протяжении всего XVIII столетия в русской литературной практике не случайно. Это косвенно свидетельствует о признании различной природы этапов человеческой жизни, их принципиальной несовместимости в русской литературном сознании.

Здесь детство становится предметом осмысления только в одном ключе — в логике жизни взрослого человека, воспитателя, и оценивается с точки зрения успешного (или неуспешного) воплощения его жизненных установок. Такая позиция, при которой детство ребенка не представляет самостоятельного интереса и рассматривается как часть жизни его взрослого воспитателя, подчеркивает, что разрыв между детством и последующей судьбой героя непреодолим. Концепция человеческой жизни, продуктивная для западноевропейского романа, в русской оригинальной литературе не находит своего воплощения.

Только к концу XVIII — началу XIX столетия в прозе Н. М. Карамзина детство героя становится предметом самостоятельного изображения. В этом смысле роман Н. М. Карамзина «Рыцарь нашего времени» стоит особняком и ему предшествует лишь карамзинский же опыт «Евгении и Юлии»,.

Однако и здесь принципиальные установки, отмеченные нами в русской литературе XVIII столетия, остаются неизменными, поскольку детство героя по-прежнему представлено в отрыве от его последующей судьбы. Если раньше взрослый герой открывался читателю вне связи со своим детством, то у Н. М. Карамзина мир ребенка предстал обособленным, взятым вне своей связи с последующими жизненными этапами. С точки зрения фундаментальных русских представлений о человеческой жизни яркое и неожиданное художественное открытие писателя-сентименталиста не вносило концептуальных поправок. Во всяком случае, в том ключе, который определил направление нашего исследования.

Открытия художественной прозы Н. М. Карамзина в части изображения детства героя в XIX столетии обрели очевидную актуальность. К 40 — 50-м годам XIX века детство героя становится одним из приоритетных предметов художественного изображения, объектом пристального внимания. Значительный круг произведений, разрабатывающих тему «украденного детства» или «счастливого детства», одинаково рассматривает его вне прямой связи с взрослой жизнью героя. В литературе об «украденном детстве» подчеркнута противоположность, иноприродность детского и взрослого мира, их открытое противостояние как «преступника» и «жертвы», а «счастливое детство» отделено от последующих этапов жизни героя резким, катастрофическим разрушением устоев мира ребенка.

Эта подчеркнутая обособленность детства в жизни человека, его самоценность и самодостаточность является отличительной чертой русских литературных представлений о человеческой жизни на фоне западноевропейской литературы. Эти представления, воплощаясь в художественном тексте, определили оригинальную структуру произведения, когда детство в повествовании о жизни героя выделено в самостоятельные, обособленные части (например, «Детство» Л. Н. Толстого в цикле его повестей или глава «Сон Обло-мова» в романе И. А. Гончарова «Обломов»). Пространственно-временная организация этих обособленных частей также отличается очевидным своеобразием (циклическое время, замкнутое пространство), что подчеркивает его принципиальную иноприродность миру взрослых.

В таком нарочитом обособлении детства героя от его последующих жизненных этапов мы усматриваем наличие устойчивой тенденции русской литературы XVIII — XIX столетий, проявляющую себя в последовательном накоплении приемов художественного воплощения ее своеобразных представлений о человеческой жизни.

Эти наблюдения рассматриваются в качестве главного итога нашего диссертационного исследования. При этом дальнейший русский историко-литературный процесс лишь подтверждает сделанные нами выводы, несмотря на то, что в расширении палитры приемов изображения детства героя русская литература не стоит на месте ни в конце XIX, ни в XX столетии.

Например, в XX веке литературная модель «счастливого детства», получившая свое оформление в русских произведениях 40 — 50-х годов XIX века, обретает новые и неожиданные черты в среде писателей русского зарубежья первой волны: А. Н. Толстой «Детство Никиты» (1922), И. С. Шмелев «Лето Господне» (1927;1933), И. А. Бунин «Жизнь Арсеньева» (1930), Б. К. Зайцев «Путешествие Глеба» (1934;1953), М. А. Осоргин «Времена» (19 381 942).

В центре этих произведений — образ ребенка, растущего в уютном и защищенном «малом мире» дворянской усадьбы, окруженного любящими близкими, а также членами «большой семьи» — слугами, крестьянами, рабочими.

Его жизнь в кругу «малой» и «большой семьи», так же как и у литературных предшественников, проходит среди семейных трапез, обрядов, обычаев. В результате время приобретает подчеркнуто цикличный характер. Слитность героя с природой, жизнь в соответствии со сменой времен года, наслаждение красотой окружающего мира, рождают чувство «райского счастья», гармонии бытия.

Однако обращение к детству этого ряда русских писателей связано не только со стремлением вернуться в прошлое, наполненное гармонией и счастьем, как в русских произведениях о детстве XIX века. Для них устремление в прошлое осложнено еще одним мотивом — страстным желанием обрести утраченную в мировых катаклизмах родину. Это была попытка противопоставить трагическим событиям исторического времени светлое и нетленное, помогающее обрести опору в разрушенном мире, потерявшем ценностные и духовные основы.

В этом смысле весьма показательны авторские отступления в «Лете Господнем» о «духе яблочка», «встреченном не в родной стране», навевающим воспоминания о «саде, который когда-то казался огромным, лучшим из всех садов, теперь без следа пропавший"264, или авторские вставки во «Временах», полные безысходности, трагического понимания, что «нашим вос.

264 Шмелев И. С. Сочинения: В 2 т. Т. 2. Рассказы. Богомолье. Лето Господне. Как я встречался с Чеховым. М., 1989. С. 252. поминанием о детских годах нужно дорожить", поскольку «оно мимолетно и.

265 дается в утешение уже не имеющим будущего" .

Осмысление писателями русского зарубежья своего прошлого, детства как «золотого времени» плавно перетекает в переживание утраченной России как Святой Руси, чьи духовные устои, нравственные ценности поруганы.

Все это с еще большей силой, нежели в русской литературе XIX столетия, акцентирует внимание на глубокой пропасти, лежащей между детством героя и его последующей жизнью.

Таким образом, отмеченная нами тенденция русского литературного процесса XVIII — XIX веков, основанная на устойчивых национальных литературных представлениях о жизни человека, сохраняет свою актуальность и в XX столетии.

В изучении развития литературных представлений о детстве, их художественного воплощения в XX веке видятся перспективы исследования поставленной в настоящей работе проблемы.

265 Осоргин М. А. Времена. М., 2005. С. 41.