Исторический контекст и государственная собственность

Вопреки поверхностным теориям «модернизации», история развития Восточной Европы характеризовалась вовсе не повторением ключевых этапов, знакомых нам по истории Запада. По сравнению со странами «первого мира», развитие восточноевропейского исторического региона обладало множеством своеобразных черт. Этим своеобразным чертам посвящена в Восточной Европе огромная литература, о которой я не буду здесь говорить. За прошедшие полвека только в Венгрии лучшими историками было написано много десятков работ по этой тематике, достаточно просто перечислить их имена: Эмиль Нидерхаузер, Эндре Арато, Енё Сюч, Петер Гунст, Дьёрдь Ранки и т. д.

Теории, определяющие место региона в мировой системе как полупериферию, разоблачают вековую восточноевропейскую утопию национального и регионального догоняющего развития. Двадцать лет, прошедшие со времени смены общественного строя, хорошо показывают, что полупериферийное существование в мировой системе не является состоянием, которое можно политически и идеологически преодолеть, опираясь на одно лишь волевое решение.

Капитализм, предшествовавший второй мировой войне, и государственный социализм («реальный социализм») боролись с очень похожими в структурном смысле факторами исторической обусловленности. Западный субрегион Восточной Европы — Чехия и Словения, — который ранее обладал наилучшими, по сравнению с другими восточноевропейскими субрегионами, предпосылками буржуазного развития, был наиболее близок к возможности присоединиться к развитию стран «первого мира», хотя геополитическое соотношение сил никогда не склонялось к реализации этой возможности. Однако буржуазная демократия не смогла утвердиться даже в этом субрегионе, поскольку ее социальные и материальные силы были невелики, да и международные условия не благоприятствовали такому сценарию в ХХ веке. В центрально-восточноевропейском (прибалтийско-польско-венгерско-хорватском) субрегионе менее сильная, чем на западе Восточной Европы, буржуазия даже в этнически-национальном отношении отличалась от основных масс населения, и здесь в рамках авторитарных режимов продолжали существовать элементы «сословного» общества. Русско-украинско-белорусский субрегион лишь в конце XIX в. начал выбираться из рамок традиционного общества, которое затем, за десятилетия государственного социализма, лишилось своего основания. Наконец, в балканских странах — и в этом смысле сюда можно отнести и Словакию — к началу ХХ в. утвердилось так называемое «неполное общество» (Золтан И. Тот), определяющей чертой которого стало отсутствие «своего» правящего класса, а также других характерных черт буржуазных обществ. Хорошо известные историкам региональные исторические особенности, по-разному проявлявшиеся в различных субрегионах, можно резюмировать следующим образом: традиционно важная роль государства в экономике (где оно выступало как своего рода заменитель буржуазии), значение государственной собственности, слабость гражданского общества и вообще отсутствие демократической буржуазии, способной осуществлять власть, облегчили после 1945 г. поворот в сторону государственного социализма — а позже способствовали его падению, поскольку указанные исторические черты сделали возможными полупериферийные формы господства транснационального капитала. Государственный социализм как своеобразное «неполное общество» был обществом без правящего класса, поэтому в конце 1980;х гг. в ходе неолиберальной перестройки высшая бюрократия легко перешла к положению персонификатора капитала, хотя долгое время казалось, что она сможет сыграть определённую историческую роль и как «уполномоченный» рабочего класса.

Несмотря на все различия, после 1945 г. под влиянием общих тенденций мирового развития во всех четырёх субрегионах Восточной Европы бесспорным фактом стала доминирующая роль государственной собственности. До 1989 г. государственная собственность в принципе не могла продаваться и покупаться и не могла быть передана по наследству, хотя ее фактические хозяева составляли иерархическую социальную структуру: от находившихся в самом низу подсобных рабочих до генерального секретаря партии. Смена общественного строя нужна была для ликвидации этой государственной собственности. Без смены общественного строя неолиберализм со своей международной системой институтов не смог бы в государствах Восточной Европы осуществить приватизацию классическим путём и в классической форме, в отличие от тэтчеровской Великобритании или любой другой традиционной капиталистической страны, где распродажа государственной собственности, в основании которой лежали частнособственнические капиталистические отношения, была осуществлена без смены общественного строя Даже в Чили неолиберальный поворот удалось осуществить лишь с помощью военного путча и массовых политических убийств, в то время как государственно-социалистическая элита согласилась на него добровольно.

При государственном социализме, согласно его конституционному праву, государственная собственность, с одной стороны, находилась под контролем классов производителей. С другой стороны, на практике государственная собственность никогда не была непосредственно общественной собственностью — более того, все нацеленные на это устремления были повсеместно подавлены. В 1919 и 1956 годах в Венгрии эта судьба постигла рабочие советы, а в Польше в 1980;е годы то течение в «Солидарности», которое выступало за рабочее самоуправление, было «окончательно» разгромлено именно в ходе смены общественного строя силами, «присягнувшими на верность» буржуазной частной собственности.

Первое следствие смены общественного строя состояло в том, что при новом капитализме обобществление государственной собственности было конституционно запрещено. Иначе говоря, смена общественного строя стала неизбежной по логике самосохранения власти, в соответствии со стремлением правящих элит защитить свои интересы и привилегии, поскольку при государственном социализме приватизация государственной собственности была неосуществима. Неслучайно «экспертные комитеты» и финансово-политические группировки Запада — и прежде всего США — отвергли все коллективные формы присвоения собственности, ссылаясь на «силы мирового рынка», на «позитивные возможности» капиталистических транснациональных фирм и на «негативные возможности» самих трудящихся О роли международной капиталистической системы институтов в смене общественного строя в СССР я писал в работе: Krausz T. Perestroika and the redistributation of property in the Soviet Union: political perspectives and historical evidence. Contemporary Politics (London, South Bank Univ.) Vol. 13. No 1, March 2007, pp 3−36.

Согласно исторической и экономической аргументации либералов, государственная собственность стала преградой на пути развития потому, что она не выдерживает конкуренции с «нормальной» капиталистической собственностью и таит в себе угрозу диктатуры. На самом же деле речь идёт о наблюдающейся с середины 1970;х годов объективной неспособности полупериферии конкурировать со странами «первого мира». В советском, государственно-социалистическом мире не было найдено жизнеспособных решений для преодоления разразившегося тогда кризиса. А ведь можно сказать, что на протяжении десятилетий страны государственного социализма развивались успешно по сравнению с другими полупериферийными регионами (напр., Латинской Америкой). Государственный социализм оказался в конечном итоге тупиком по той причине, что бюрократическая элита, защищая свои привилегии, воспрепятствовала обобществлению государственной собственности под знаком «социалистического догоняющего развития». Позже, в ходе смены общественного строя, различные группировки этой элиты с помощью транснационального капитала присвоили государственную собственность через приватизацию. Неслучайно их частные интересы восхвалялись с помощью либеральной идеологии в качестве общенациональных интересов. Утверждалось, что вопрос собственности «не так уж важен», «не имеет определяющего значения», а между тем велась борьба не на жизнь, а на смерть за приватизацию государственной собственности.

В ходе смены общественного строя союз националистической и либеральной интеллигенции — в согласии с оппозиционными марксистами — первоначально почти везде в Восточной Европе опирался на те или иные представления об общественном контроле государственной собственности. Лишь позже, в процессе овладения властью (1985;1990 гг.), эти общественные группы перешли к рекомендованной из-за рубежа «реалистической» политике приватизации государственной собственности в интересах бизнеса. Во второй половине 1980;х гг. заключившие союз элитные группировки либералов и националистов поняли три вещи:

• 1. Они поняли, что идея обобществления не пользуется доверием тех, кто поддерживает их на Западе, и постарались скрыть тот факт, что вопрос собственности одновременно является и определяющим вопросом власти.
• 2. С помощью приватизации эти властные группировки получили возможность освободиться от организационной и идеологической власти партийного аппарата и отчасти занять его место в качестве собственников или представителей транснационального капитала.
• 3. Вследствие этого реставрация капиталистического строя была проведена под знамёнами «свободы» и «демократии», и этот процесс, который в конечном итоге привёл к экономическому и социальному обездоливанию подавляющего большинства общества, часто даже провозглашался революцией.