Н. М. Карамзин в художественном сознании Л. Н. Толстого: Годы создания «Войны и мира»

Художественное сознание писателя — его индивидуальный мир, включающий в себя и личность человека, и внешнюю действительность. Автор включается в общий литературный процесс, внося в него свою лепту и одновременно испытывая его воздействие как часть социокультурной парадигмы своего времени. Художественное сознание отражает «историческое сознание той или иной эпохи, ее идеологические потребности и представления, отношения литературы и действительности, определяет совокупность принципов литературного творчества в их теоретическом (художественное самосознание в литературной теории) и практическом (художественное освоение мира в литературной практике) воплощениях» 1.

Существует художественное сознание эпохи и индивидуальное художественное сознание писателя. Авторы статьи «Категории поэтики в смене типов литературных эпох» выделяют художественное сознание эпохи Древности, Средневековья, Возрождения и т. д., классицизма, реализма, романтизма и т. д., «в пределах одной эпохи типы художественного сознания могут перекрещиваться», либо, напротив, более дифференцироваться как в различных направлениях, так и у отдельных писателей2.

Имя каждого из талантливых писателей ассоциируется с его эпохой. Так, например, В. Г. Белинский выделяет в русской литературе целый «карамзинский период». «Карамзин отметил своим именем эпоху в нашей словесностиего влияние на современников было столь велико и сильно, что целый период нашей литературы от девяностых до двадцатых годов по справедливости называется периодом Карамзинским» 3, — утверждает критик. Но, несмотря на всю свою значимость для развития русской литературы, заслуги Карамзина уже сделались, указывает Белинский, достоянием прошлого. «Карамзинский период» становится историей, отодвинутый на второй план явлением целой плеяды великих литераторов — В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя. По мнению того же Белинского, именно художественные открытия Пушкина определили дальнейшие пути развития русской литературы.

С этим выводом «неистового Виссариона» соглашалось великое множество писателей, критиков, исследователей. Но колоссальная дистанция, отделяющая наше время от «карамзинской» эпохи, позволяет по-иному увидеть и оценить творческие открытия главы русского сентиментализма, их значение для дальнейшего развития литературы и проследить пути усвоения русской литературой XIX века карамзинской традиции. «Художественные открытия сентиментализма, увенчанные в Европе именами Стерна, Ричардсона, Руссо, в России — Н. М. Карамзина, А. Н. Радищева, М. Н. Муравьева, поставили кардинальную проблему человека и общества, предвосхитив важнейшие генетические черты романтизма и реализма XIX века. Об этом свидетельствует со всей очевидностью развитие реализма первой половины XIX века, когда А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев для решения своих задач настойчиво обращались к традициям сентиментализма» 4.

В современной историко-литературной науке уже поднимался вопрос о наследовании крупнейшими русскими писателями XIX века творческих находок Карамзина. Существуют исследования в данном аспекте творчества А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, в последнее время вновь возник интерес к темам «Н. М. Карамзин и И. С. Тургенев», «И А. Гончаров и Н. М. Карамзин», не утихает интерес исследователей к карамзинскому началу в произведениях Ф. М. Достоевского и авторов так называемого «сентиментального натурализма» 1840-х годов5. И на протяжении многих десятилетий в трудах ученых появляется мысль о творческом осмыслении карамзинского наследия JL Н. Толстым. Однако концептуального освещения последней в целом в толстоведении пока нет.

Творчество Льва Толстого — сложное и многомерное явление. В изучении его накоплен огромный фактический материал, позволяющий постичь глубину художественного дарования писателя. Современники Толстого говорили, что он явился в литературу не учеником, но мастером. И все же по прошествии времени становится ясно, что, будучи уже признанным художником, он находился в состоянии постоянного духовного и творческого поиска, этапы которого фиксируются им в дневниках, письмах, заметках, черновиках произведений. Ум Толстого «переваривает» массу разнородного материала. Об этом можно судить по количеству прочитанной и осмысленной им литературы, по числу имен, им упоминаемых. Среди них встречается и имя Н, М. Карамзина. В «Указателе к Полному собранию сочинений» JI. Н. Толстого (1964 г.) «указывается около 40 страниц, на которых в текстах Л. Н. Толстого упоминается Карамзин и его произведения» 6. Несмотря на это, многие исследователи творчества Толстого, указывая на существование зависимость/его первых произведений и набросков от сентиментальной ' традиции, называют в основном имена западных сентименталистов — Стерна, Руссо, — но не говорят о том, что и русские «чувствительные» авторы также были читаемы начинающим писателем. В их числе на первом месте был и Карамзин.

Суждения о существовании нити преемственности, связующей имена этих двух, на первый взгляд столь разных писателей, появлялись и появляются время от времени в трудах литературоведов. Первым высказал мнение об этом В. В. Сиповский в своей книге «Н. М. Карамзин как автор «Писем русского путешественника» (1899)7. Приоритет же в постановке проблемы принадлежит Б. М. Эйхенбауму.

В работе «Молодой Толстой» Эйхенбаум выдвигает мысль о творческой связи Толстого-художника не столько с современной ему литературой, сколько с литературой конца XVIII века. Указывая на эту связь, ученый полагает: «Как это ни кажется парадоксальным, но в историко-литературном смысле Толстой более всего сближается с Карамзиным. „Письма русского путешественника“ соответствуют описательным очеркам Толстого, „Детство“ находит себе прообраз в „Рыцаре нашего времени“, <. > прибавим сюда интерес Карамзина к нравственной философии и истории, своего рода „кризис“ художественного творчества (как бы ни были различны психологические основания) — и сопоставление это перестает быть столь неожиданным» 8. Сам стиль Толстого, по мнению Эйхенбаума, типичен «для философских рассуждений XVIII ВСКЭ If может быть приписан скорее Карамзину, чем Толстому, человеку XIX века» 9. Исследователь оговаривает и то, что произведения западного сентиментализма, в особенности Л. Стерна, были восприняты русским писателем в русле русской сентиментальной традиции.

На протяжении книги Эйхенбаум не раз упоминает о существовании творческой связи Толстого с Карамзиным. Однако эти замечания носят тезисный характер. Литературовед как бы намечает пути исследования проблемы, не разворачивая системы доказательств сближения двух столь различных художников в ^историко-литературном^ аспекте. Проблема, поставленная ученым, долгое время не привлекала внимания. Лишь в 1966 году появляется небольшая работа Т. С. Карловой «Толстой и Карамзин» .

Несмотря на небольшой объем, работа Т. С. Карловой содержит ряд важных наблюдений и замечаний. Это совершенно новое, по сравнению с Эйхенбаумом, видение вопроса. Автор статьи приводит факты, которые свидетельствуют о знании Толстым творчества Карамзина: «Из всего карамзинского наследия Толстой выделил созвучную с собственными умонастроениями мысль — жизнь — делание добра». Затем утверждается, что «молодому Толстому был ясен тип „чувствительного“ героя, черты которого проступают в образе Карла Иваныча („Детство“)». Карлова говорит также и о пародировании сентиментального стиля Карамзина как одном из приемов обрисовки образов в «Войне и мире» — отмечено восхищение слогом Карамзина в предисловии к его «Истории государства Российского» Выделены несколько эпизодов «Войны и мира», которые, по мнению исследователя, восходят к фабулам карамзинских повестей («Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь»). Полемика Толстого с «прежними историками» рассматривается как спор писателя с исторической концепцией Карамзина10.

Каждый факт, отмеченный Т. С. Карловой, интересен сам по себе. Статья насыщена текстовыми сопоставлениями. Но* в ней еще отсутствует концептуальный стержень, который объединил бы сделанные наблюдения в стройную систему. Обращает на себя внимание и неточное цитирование одной из черновых заметок Толстого к «Войне и миру». В статье она приведена в следующем виде: «стерновская — того века — карамзинская чувствительность» (13, 22)" 11. Точный текст заметки таков: «Чувствительность напущенная — стерновская — того века, карамзинская всегда, а потому не действует. Главное — fair l’argent снаживать деньги>» (13, 22)12. Интерпретация Карловой несколько меняет смысл заметки, позволяя говорить о слитости «стерновасого» и «карамзинского» начал в творческом сознании Толстого периода «Войны и мира». Но, вероятно, запись свидетельствует как раз о противопоставлении Толстым «стерновской» и «карамзинской» чувствительности.

Еще один аспект интересующей нас проблемы затронут П. П. Громовым в книге «О стиле Льва Толстого: Становление «диалектики души» (1971). Исследуя особенности художественного метода и стиля Толстого, ученый пишет: «Заново вдвигая в литературу приемы Стерна, Руссо, карамзинистов, Толстой обновляет восприятие в пределах имманентного ряда <. >.

Карамзинисты, Стерн, Руссо — подсобный материал для обновления.

11 литературных конструкций, которое проводит Толстой. Литературовед не раз возвращается к мысли о том, что «диалектика души» сформировалась не без воздействия русской сентиментальной школы и ее главы — Н. М. Карамзина. В подходах к этому вопросу Громов опирается на работу Б. М. Эйхенбаума «Молодой Толстой», как бы дополняя и развивая мысль о присутствии «карамзинских» начал в творчестве Толстого. П. П. Громов считает, что произведения молодого Толстого вобрали в себя стернианские и, отчасти, карамзинские черты14.

Работы Б. М. Эйхенбаума и П. П. Громова посвящены творчеству Толстого до «Войны и мира». В статье Т. С. Карловой основное внимание уделяется как раз роману-эпопее. Последняя тема находит в той или иной мере свое продолжение в работах и других исследователей творческого наследия и Льва Толстого, и Н. М. Карамзина.

Внутреннее подобие «чувства истории» двух названных писателей отмечает Ю. М. Лотман: «Совсем в духе JL Н, Толстого периода «Войны и мира» Карамзин записал однажды: «Мы все как муха на возу: важничаем, и в своей невинности чувствуем себя виновниками великих событий. — Велик тот, кто чувствует свое ничтожество перед Богом!» 15. Такая ретроспективная проекция, затрагивающая частное, на первый взгляд, совпадение, все же вновь заставляет задуматься о том, какую же роль прочтение исторических трудов Карамзина сыграло роль в формировании исторической концепции Толстого в «Войне и мире» .

К роману-эпопее отсылает нас, правда, уже с другой стороны, суждение В. П. Казарина. Исследуя особенности карамзинского пейзажа, его «психологический подтекст» (1984), он говорит в одном из выводов: «Это начало огромного пути овладения русскими писателями мастерством психологического пейзажа, который в итоге приведет к знаменитому дубу Л. Н. Толстого в «Войне и мире» 16 Это замечание является своеобразным продолжением мысли В. В. Сиповского о Карамзине как зачинателе психологизма в русской литературе и своего рода предшественнике в данном.

1*7 смысле Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Надо отметить также, что в период 1980 — 1990;х годов возрастает интерес ученых к Карамзину-историку и публицисту.

В 1990;м году С. О. Шмидт в работе «Карамзин и его «История государства Российского» вновь затрагивает вопрос о значении исторических произведений Карамзина для Толстого — создателя «Войны и мира»: «Толстой, став знаменитым писателем, понимал, какое место занимал Карамзин в общественной жизни, как велико было впечатление современников от знакомства с томами его «Истории». Обдумывая план романа о декабристах, среди знаменательных событий весны 1824 года он выделяет обсуждение X и.

XI томов «Истории» Карамзина. Карамзин изображен в черновых вариантах.

Войны и мира". Вероятно, и к Карамзину относятся рассуждения в «Войне и.

1 ft мире" о «прежних историках» .

В 1992;94 годах появляются новые работы, непосредственно затрагивающие интересующую нас проблему. Это две статьи и глава кандидатской диссертации Н. Д. Блудилиной. Разрабатывая проблему литературных источников «Войны и мира», автор рассматривает ту роль, которую сыграла художественно-документальная проза Карамзина в создании «Войны и мира'1. В работах впервые аргументированно и убедительно названы карамзинские идеи, замыслы, замечания, которые отозвались в романе-эпопее. Автор указывает на внутреннюю близость карамзинского замысла «Истории 1812 года» и великой книги Толстого по задачам, целям, обширности задуманного повествования19. По мнению Н. Д. Блудилиной, «более всего сближают творчество Толстого и Карамзина нравственный императив и стремление познать тайны исторического бытия народов» 20. В главе диссертационного исследования «Сочинения Карамзина как источники «Войны и мира» исследователь обобщает все сказанное ею раннее и пишет: «Публицистические сочинения Карамзина (помимо других источников) помогли Толстому художественно воссоздать в «Войне и мире» общественное сознание александровской эпохи в его развитии». В Заключении к диссертации отмечается: «Толстой наследовал русскую философию художественной истории во многом у Карамзина, но доказательство этих предположений требует дальнейшего глубокого и всестороннего исследования, так же как и вся не затронутая в литературоведении тема «Лев Толстой и Карамзин» 21.

В последнем своем суждении Н. Д. Блудилина совершенно права. Нет сомнения, что отмеченные ею и предшествующими литературоведами «точки соприкосновения» Толстого и Карамзина безусловно важны для постановки исследуемой нами проблемы, но это лишь отдельные попытки «вхождения» в проблему. Работы Н. Д. Блудилиной охватывают лишь часть вопроса, а именно — Карамзин-публицист и Толстой-создатель «Войны и мира», но сама по себе попытка исследователя создать систему подходов к исследуемому вопросу является немалым вкладом в его изучение. По сути дела, это точка отсчета для нового этапа в рассмотрении проблемы, подготовленного в немалой степени и предшествующими изысканиями ученых, затрагивавших в той или иной мере изучаемую тему. Назрела насущная необходимость более полного, концептуального освещения проблемы, обозначенной в заглавии настоящей диссертации, в котором объединятся результаты прежних изысканий и новые находки.

Автор «Войны и мира» — один из наиболее сложных писателей своей эпохи. Он адаптирован в своем времени и включен в его культурную традицию. И в то же время его творческие искания уходят далеко за рамки современной ему литературы. Толстому близки отнюдь не все принципы «натуральной школы», не находит он себя и в «чистом искусстве», хотя и тому, и другому направлению он отдает определенную дань. В первую очередь его привлекает сфера нравственно-этическая, сфера общечеловеческой и личностной морали. Эта направленность была характерна для литературы и философии Просвещения, ценимой и почитаемой Толстым.

К осознанию целей своего творчества писатель идет путем напряженных исканий. Постепенно формирующаяся система этико-эстетических понятий-антитез (добро — зло, добродетель — порок, единство — разобщенность, счастье — заблуждение, истина — ложь, должное — существующее) подводит его к созданию эстетической программы22. Главной задачей для него становится не описать мир («описание недостаточно» — записывает он в дневнике), а передать видение действительности через чувства и ощущения героя, живущего в мире и познающего его законы При этом Толстому понятен и близок «естественный человек» руссоистов, и именно «природный герой» становится своеобразным отправным пунктом этических изысканий писателя. В современной ему литературе Толстой, судя по всему, не видит ни полного ответа на свои вопросы, ни искомого типа героя, ни путей к разрешению проблем, занимающих его, ни творческих приемов, удовлетворяющих его задаче. И это побуждает его искать «образцы» в предшествующей литературе.

Наиболее многообещающей в этом отношении оказывается литература сентиментализма, в которой наряду с принципами Просвещения провозглашается и культ чувства, первенства личностного, индивидуального начала в человеке, что обусловило стремление авторов раскрыть внутренний мир героя, взглянуть на действительность через призму «душевного», внутреннего зрения чувствительного персонажа.

Слова «чувство», «чувствительность» нередки в дневниках молодого Толстого, а в дерновых записях к «Войне и миру» мысль о чувствительности облечена в более или менее определенную формулу о двух «видах» чувствительности, что свидетельствует о работе творческого сознания Толстого над этим понятием. Один го «видов» чувствительности назван «карамзинским», и это тоже важно для нас.

Отметим также, что в дневниках периода «Войны и мира» писатель формулирует несколько мыслей о соотношении чувства и разума в человеке, о том, что чувство должно первенствовать: мысль, .дойдя до высших границ,. служит только чувству, сердцу, чему-то жизни. Чувство переносит ум то на одну, то на другую точку зрения, уму только представляется" (48, 122), — гласит одна из них. Исследование характера чувства и чувствительности, соотношения «ума» и «сердца» в творческих опытах Толстого поможет не только раскрыть новую нить связи его с наследием Карамзина, но и показать неизученную еще сторону художественного сознания Толстого, роль карамзинской традиции в его формировании и развитии от «Детства» до «Войны и мира» .

В изучаемый период в творчестве великого художника, в его дневниках, черновых записях встречаются рассуждения и заметки, которые схожи с карамзинскими. Как правило, это размышления о смысле и целях творчества, о просвещении и науках, об истории, записи философско-этического характера. Иногда Толстой приписывает Карамзину суждения иных авторов (как это было с предисловием Н, И. Новикова к издаваемому им журналу «Утренний свет»), но отметим, что это обусловлено совпадением взглядов Карамзина, отраженных в его статьях, и истинного автора цитаты. Это также указывает на то, что Толстому, видимо, были знакомы взгляды Карамзина на некоторые философские вопросы.

Конечно, широта круга чтения Толстого не позволяет говорить о превалирующем значении карамзинского творчества для великого реалиста. Напротив, упоминания о Карамзине не всегда конкретны, в ряде случаев присутствует вероятность простого совпадения. И это тоже вызывает потребность уточнить вопрос о том, какова же доля воздействия творческого опыта Карамзина и карамзинской традиции в русской литературе на формирование этико-эстетических принципов в творчестве молодого Толстого. До сих пор эта сторона вопроса не затрагивалась в исследовательских работах.

Большая часть литературного наследия Карамзина внимательно изучалась, перечитывалась и осмыслялась заново великим реалистом в период создания «Войны и мира». Это вполне объяснимо — автор пишет о том времени, когда Карамзин был одной из известнейших и значительных фигур. Исследователи, говоря о произведениях Карамзина как источнике «Войны и мира», учитывают более всего публицистические и исторические сочинения. За рамками остаются художественные произведения, а об «Истории государства Российского» упоминается как бы между прочим. Но известно, что в 1853 году Толстой тщательно изучает страницы карамзинской «Истории», вновь обращаясь к ее страницам в пору работы над «Декабристами», а в 1863 году, готовясь к созданию «Войны и мира», заказывает среди других книг трехтомное собрание сочинений Карамзина (16,153).

По собственному высказыванию Толстого, именно «История государства Российского» более всех других исторических сочинений «захватила» его. Из нее он делает выписки, под впечатлением от прочитанного составляет заметки к собственной истории (46, 200 — 209). Поэтому вполне закономерен будет вопрос о значении «Истории» Карамзина в становлении Толстого-историка j периода «Войны и мира». i i.

Существует и еще один не проясненный аспект данного вопроса, не затронутый предыдущими исследователями. Карамзинская «История» — не только научный труд, но и один из великих памятников русской художественной литературы. В ней слиты художественное и научное, история и литература. Произведение это уникально по своему жанру, и жанр этот пока точно не определен. Г. П. Макогоненко в совместной с Е. Н. Купреяновой работе «Национальное своеобразие русской литературы» дал определение «Истории» как произведения «свободного жанра», основной особенностью которого является «летописный синкретизм». По мнению ученого, именно от Карамзина идет традиция «свободного жанра», проявившаяся в полной мере и в «Войне и мире» JI. Толстого24. Сопоставительный анализ этих двух произведений в указанном аспекте поможет уточнить жанровую природу «Истории» и определить одну из традиций, на которую опирался JI. Н. Толстой при создании «Войны и мира» .

Результаты предварительного исследования позволяют предположить существование и иных моментов преломления в художественном сознании Толстого карамзинской традиции и творческих находок Карамзина. Выявление этих связей будет способствовать более глубокому познанию сущности художественного мира JI. Н. Толстого, а также прольет свет на значение литературного наследия Карамзина в русском литературном процессе XIX века.

Исходя из всего сказанного выше, главную цель данной работы можно определить таким образом: исследовать роль художественного наследия Н. М. Карамзина в формировании JI. Толстого — писателя, в выработке им оригинального творческого метода (на материале произведений раннего периода й романа-эпопеи «Война и мир») и исследовать значение «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина в становлении жанра толстовского романа-эпопеи.

В соответствии с поставленной целью нам необходимо решить следующие задачи: s t проследить процесс «выхода» молодого Толстого из-под воздействия Л. Стерна и проявление в его творчестве моментов, восходящих к карамзинской традицииопределить пути освоения Толстым карамзи некого художественного опыта, в том числе в изображении человеческой души, что должно было tt it и сказаться в его подходе к воспроизведению диалектики души действующих лицпоказать отражение наследия Карамзина в этико-эстетических и нравственно-философских изысканиях Л, Толстого 1850−60-х годов;

II U It II выявить карамзинскии след в художественной ткани семенной линии" «Войны и мира» — показать значение «Истории государства Российского» в формировании жанра толстовского романа-эпопеи.

Характер задач, поставленных перед исследованием, определяет и его методологию. В соответствии с проблематикой работы основной для нас станет методология изучения форм и закономерностей преемственности в историколитературном процессе различного рода историколитературных связей.

А. С. Бушмин дает следующее определение преемственности: «Историческая преемственность — объективная закономерность культурного и, в частности, литературно — художественного развития общества.. Проблема наследования прогрессивных и преодоления устаревших традиций остается всегда актуальной и для литературы в целом, и для ее отдельных представителей» 23. Ученый говорит также о том, что, «наряду с последовательной, поступательной преемственностью, нередко наблюдается, так сказать, ретроспективная, „возвратная“ преемственность, обращение современных художников через голову ближайших предшественников непосредственно к отдаленным эпохам, воскресшие традиции которых порой оказывали огромное влияние на развитие культуры позднейшего времени» 26 В свете поставленной нами проблемы последнее положение безусловно важно. j I.

В поле нашего зрения попадает творчество двух писателей, каждый из которых является представителем своей эпохи: Карамзин принадлежит периоду конца ХУШ — начала XIX века, Толстой же укоренен в эпохе середины XIX — начала XX века.

Как мы уже отмечали, несмотря на исторически небольшой промежуток, время, разделяющее двух писателей, было весьма насыщенным как в общественном, так и в литературно — художественном плане. Для литераторов и критиков 1850 — 1860-х годов творчество Карамзина — далекое прошлое, но его художественный опыт все же не уходит окончательно за рамки внимания современников Толстого. В то же время многие, вослед за В. Г. Белинским, считают Карамзина уже устаревшим автором.

Толстой, представитель данного периода развития литературы, тем не менее не приемлет до конца ни одного из главенствующих в литературе его времени направлений. Он не может принять многих творческих принципов «натуральной школы», не следует и в русле «пушкинской традиции» — несмотря на все обаяние пушкинской прозы, для Толстого «повести Пушкина голы как-то» (46, 188), в них Толстой не находит того, что занимает его более всего — «интереса чувства». Писатель в поисках «союзников» минует несколько поколений талантливых авторов.

Проблема чувства являлась центральной в творческой программе сентиментализма. Не вызывает сомнения, что молодой Толстой интересовался западным сентиментализмом, и это определенным образом сказалось в его.

97 раннем творчестве. В то же время некоторые данные позволяют говорить о присутствии в творчестве Толстого моментов, восходящих непосредственно или опосредованно к творческому наследию Н. М. Карамзина. Но очевидная разница масштабов дарования осложняет выбор методологии.

Вышеназванные обстоятельства позволяют говорить о сложности выявления преемственной связи Л. Толстого и Н. М. Карамзина. В существующих теоретических работах о литературной преемственности мы находим лишь описание некоторых подходов к исследованию подобных историко-литературных связей.

В статье У. Р. Фохта, посвященной изучению внутренних закономерностей историко-литературного развития, указывается на существование такой формы связи, как «использование». Те или иные характеры, а также обусловленные ими средства изображения могут возникать. с помощью использования самых разных, иногда очень далеких по времени, предшествующих произведений, если выдвинутые ими характеры так или.

28 иначе соответствуют устремлениям писателя.

А. С. Бушмин выделяет формы связи, учитывающие (в общем виде) названные выше обстоятельства творческого контакта Толстого с наследием Карамзина и дополняющих систему У. Р. Фохта. Бушмин говорит о существовании ретроспективной, или возвратной связи, при которой писатель обращается к опыту автора далекого прошлого. При этом возможны и заимствование, и подражание, и сознательная учеба, и отрицание опыта предшественника, и глубокое творческое освоение29.

Возможно учесть и предложенный Ю. В. Боревым следующий тип художественного взаимодействия- «влияние, при котором художник использует некоторые стороны художественного опыта своего предшественника. Здесь не сохраняются стилистические особенности оригинала и художественное воздействие предстает в самом неожиданном проявлении» ?0.

Преемственная связь Толстого с Карамзиным осложнена временной и литературной дистанцией. Но необходимо учесть, что карамзинский опыт отразился в творчестве как его непосредственных последователей (А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова), так и в произведениях писателей — современников Толстого, например, И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, писателей натуральной школы. Возрождение сентиментальной I традиции в творчестве писателей середины — второй половины XIX века связано с тем, что «значение сентиментального начала осмысляется как способ & преодоления романтического индивидуализма героя и утверждения высокой.

I Iдуховности в простом и обыкновенном.. Синтез сентиментального и романтического начал открыл художественную перспективу изображения духовных исканий современного героя в его движении от индивидуалистического сознания к миру общечеловеческих ценностей" 31.

Таким образом, следование карамзинской традиции присутствовало в современной Толстому литературе. Человек своего времени, великий писатель, подходя к решению злободневных и вечных проблем, также, судя по всему, не минует ее. Но творческое сознание великого реалиста настолько индивидуально, что вычленение этой традиции затруднено.

А. С. Бушмин указывает на то, что результат освоения литературного влияния «тем значительнее, чем полнее, совершеннее осуществлено творческое преобразование унаследованного, воспринятого элемента. Высший эффект преемственного развития в литературе проявляется не в полноте и.

32 частоте сходства последующего с предыдущим, а в их различии Следовательно, при изучении поставленной нами проблемы необходимо учитывать и то, что могло быть почерпнуто Толстым непосредственно у Карамзина, и то, что пришло из опыта освоения карамзинской традиции современной автору «Войны и мира» литературой. При этом стоит отграничить оба пути формирования преемственных связей.

Для осуществления этого необходимо не только исследование художественных произведений Толстого, но и его дневников, записных книжек, писем, черновиков. Предварительное исследование показывает, что в основном упоминания о Карамзине, о чтении его произведений сконцентрированы в записях периода «Войны и мира», в ранних дневниках о сентименталисте говорится редко. Но это — период формирования Толстого как писателя, время первых поисков в области литературного творчества, освоения ремесла писателя, искания своего места в литературе.

Ранний период творчества является своего рода подготовкой к созданию одного из крупнейших произведений русской литературы XIX века — романа-эпопеи «Война и мир», при написании которого Толстой непосредственно обращается к наследию Карамзина. Видимо, это обращение было в определенной мере продиктовано и исканиями раннего периода. Следовательно, необходимо выработать методологию изучения произведений молодого Толстого в указанном аспекте.

Логично будет рассмотрение отношения писателя к произведениям А. С. Пушкина, творчество которого, по мнению большинства толстоведов, сказалось в произведениях Толстого, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, показать их связь с карамзинской традицией, выявить, насколько она воспринимается Толстым. В данном случае нам представляется наиболее продуктивным путь типологического изучения с элементами установления генетической связи, восходящей от Толстого к Карамзину через посредство писателей, стоящих между ними, чье творчество в той или иной мере обрабатывалось творческим сознанием Льва Толстого. При этом необходимо будет учесть весь спектр мнений великого реалиста о произведениях своих предшественников, принимая во внимание как положительные, так и отрицательные моменты восприятия Толстым указанного материала.

Результаты изучения освоения молодым Толстым «карамзинской традиции» позволяют приступить к исследованию «Войны и мира» в свете указанной темы диссертационного исследования. При этом добавляется новый аспект, а именно непосредственный контакт Толстого с произведениями Карамзина, на что указывает сам писатель. Необходимо проследить линию формирования жанра «Войны и мира» и возможность того, что в этом процессе определенную роль сыграло знакомство Толстого с «Историей государства Российского» Карамзина. Немалый интерес представляет собой и «карамзинский след» в «семейных» главах романа-эпопеи. С учетом особенностей этого периода толстовского внимания к творчеству Карамзина, оправдывает себя применение, в синтезе с предыдущими, и историко-функционального подхода.

Помимо основных путей исследования, на некоторых этапах исследования понадобятся и частные подходы, например, выявление элементов пародии, намека — косвенной «отсылки деталью, определенным элементом к tt 33 источнику.

Выбранный путь исследования определяет и отбор художественного материала дня литературоведческого анализа. Н. М. Карамзин: «История государства Российского», «Письма русского путешественника», повести «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Юлия», «Рыцарь нашего времени», «Моя исповедь», публицистика разных лет. Произведения Л. Н. Толстого: «Детство», «Отрочество», «Юность», «Роман русского помещика», «Семейное счастие», «Казаки», «Севастопольские рассказы», «Война и мир». Структура работы: Введение.

Заключение

.

В 1898 году, в одном из писем к Г. А. Русанову, Л. Толстой пишет: «Карамзин где-то сказал, что дело не в том, чтобы писать „Историю государства Российского“, а в том, чтобы жить добро. И этого нельзя достаточно повторять нам, писателям» (64, 235). После завершения «Войны и мира» Толстой переживает период новых творческих поисков. Но и в позднем своем творчестве писатель возобновляет контакт с наследием Н. М. Карамзина, который начался с творческого восприятия карамзинской традиции в русской литературе, продолжается, как прикосновение к эпохе Карамзина, как знакомство с ним, как с личностью своего времени.

В раннем творчестве Толстого просматривается сближение писателя с карамзинской традицией русской литературы, след которой заметен не только в непосредственных его наследниках, но и в произведениях предшественников и современников Л. Н. Толстого — И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, И. А. Гончарова. Писатели объединены интересом к чувству. Наиболее продуктивной в данном смысле являлась сентиментальная литература. Но И. А. Гончарову более важен интерес события в жизни героя. И. С. Тургенев показывает выражение чувства без процесса его формирования, писатель опускает это в подтекст произведения. Ф. М. Достоевский углубляется в подсознание героя, выявляя даже те мотивации, которые недоступны сознанию. Л. Н. Толстому чувство человека важно как процесс, длящийся во времени, в ходе которого чувство изменяется, трансформируется. Именно процесс чувствования, а не описание его результата интересует Толстого. В свое время попытку подобного подхода осуществил Н. М. Карамзин.

Толстой заново «вдвигает», по выражению П. П. Громова., в литературу некоторые приемы описания чувства, примененные Карамзиным. Этому способствует и то, что реалист во многом воспринимает чувствительность сходно с Карамзиным. Не ум регулирует чувстваэмоции первичны по отношению к рациональной оценке действительности.

Толстой, как и Карамзин, ставит задачу воспроизведения непосредственного чувства человека, героя. Вместе с тем оригинальность дарования позволяет Толстому по-новому взглянуть на стихию души героя. Он как бы заново открывает прием непосредственного отражения текучести чувств, первую попытку создать и применить который предпринял Н. М. Карамзин в своих «Письмах русского путешественника». Толстой расширяет возможности карамзинского приема, развертывая эмоциональную картину внутренней жизни героя. При этом он учитывает и «посткарамзинские» достижения русской литературы, и объединяет пушкинский «интерес к событию» с карамзинским «интересом к чувству» .

Толстой идет от создания произведения, где основным объектом изображения являлось чувство героя, непосредственно воспринимающего окружающую его жизнь («Детство», «Отрочество», «Юность») к произведению, где внимание к герою, его переживанию слилось бы с вниманием к событию и, составило единое целое, общий интерес произведения («Казаки»). Первыми произведениями подобного рода были повести Карамзина, которые, по мнению Е. Н. Купреяновой, стали своего рода прообразом психологического романа русской классической литературы1. Но основой в них являлось авторское повествование о чувствах героя, фабула же была максимально простой, события незамысловатыми. Толстой дает новую жизнь сюжетным линиям, маркированным повестями Карамзина. В «Семейном счастии», полемизируя с одной из периферийных линий «Обыкновенной истории» И. А. Гончарова, писатель заново осмысляет фабулу, сходную с фабулой «Юлии» Карамзина, приходя к выводам, во многом сходным с карамзинскнми. Повесть «Казаки» представляет по-новому развернутую канву «Бедной Лизы», и здесь Толстой дает новый поворот сюжету, насыщает сюжетную канву событиями. В последнем произведении писатель, кроме того, показывает и новый, по сравнению с карамзинским, тип чувствительности, свойственной только человеку, не затронутому губительным влиянием «цивилизации» .

Интерес к чувству, заново открытый и обработанный Толстым прием последовательного воспроизведения всего процесса чувствования, соединение его с интересом события, рождает новый принцип психологического анализа — толстовскую «диалектику души» .

Все перечисленные выше линии связи Толстого с карамзинской кл It М традицией — внимание к чувствительности, прием описания текучих эмоций, переработка карамзинских фабул, — углубляются в «Войне и мире». Это связано и с тем, что в период создания великой книги Толстой обращается непосредственно к произведениям Карамзина — повестям, публицистике и уже ранее ему хорошо известной «Истории государства Российского» .

При написании «Войны и мира» Толстой воссоздает общество той эпохи, опираясь в том числе и на произведения Карамзина, отразившие в себе характернейшие черты времени, надежды и чаяния образованной части общества, его представителей. Текст черновых вариантов романа сохранил упоминания о Карамзине, отдельные ссылки на его произведения, характеристики, соотносящиеся с карамзинским видением характера эпохи, принципов воспитания и т. п. Учитывая то, что читателю-современнику будут понятны косвенные отсылки к текстам той эпохи, Толстой во многих случаях снимает прямое упоминание о Карамзине, о чертах, восходящих к его произведениям, но и в окончательном варианте романа присутствуют моменты, напоминающие об этом знаменитом писателе и его произведениях.

В создании «семейной линии» «Войны и мира» писатель вновь обращается к проблеме истинно чувствительной личности и светского общества. При подготовке романа Толстой выделяет два наиболее характерных «типа» чувствительности — стерновскую, напущенную, ложную, и истинную карамзинскую. Первая характеризует персонажей так называемой «неподлинной жизни», живущих меркантильным рассчетом. Их чувство вызывается к жизни в «нужный» момент, становится зависимо от ситуации, от надобности в данном случае выразить именно это (а не иное) чувство. Истинная же чувствительность проявляется различно — и в человеке, чье стремление к «правильной жизни» подвержено «уму ума» (ндрей Болконский), и в герое, в котором в конце концов гармонично уживается разум и чувство (Пьер), и в персонаже, чья жизнь в «цивилизованной среде» не изменила изначального «детского», стихийного, природного чувства (Наташа Ростова), и т. д. Происходит «расширение» толстовского диапазона понимания истинного чувства если в раннем творчестве оно, по мнению автора, могло жить только в людях, не затронутых влиянием «цивилизации», то в «Войне и мире», описывая высшее общество, Толстой открывает множество различно чувствующих личностей, и важным остается только один критерий: истинность — ложность чувствительности.

В изображении персонажей «Войны и мира» Толстой применяет и прием, являющийся своего рода индикатором различения искреннего и поддельного чувства. Герои с «карамзинской» чувствительностью изображаются как через воспроизведение их мыслей, чувств, так и через авторский комментарий. «Стерновски» чувствительные личности показаны с внешней стороны — дается описание их действия и авторский комментарий, вскрывающий подоплеку их поступка. Интересно, что в описании и тех, и других упоминается имя Карамзина. Но для «стерновского» персонажа это лишь необходимость подчеркнуть выражаемые чувства, а вернее, заменить истинные побуждения готовым шаблоном. Это ярко проступает в описании Жюли Карагиной и Бориса Друбецкого. Подлинно чувствующие персонажи действительно стремятся к обретению красоты чувства (Долохов), и в их устах имя чувствительной героини Карамзина звучит как подтверждение их искренности. Особенно сильно перекличка с Карамзиным видна в образах.

Пьера и Андрея, которые становятся своеобразным развитием карамзинских типов «чувствительного» и «холодного». Переосмысливая их, Толстой обогащает типы сентименталиста, дополняет их новыми чертами, органично вплетает в художественную действительность произведения. Жизненность, верность толстовского открытия в этой области человеческой психологии доказывает и то, что позднее, уже в XX веке, немецкий ученый-психолог К. Г. Юнг опишет в типах экстраверта и интроверта черты, свойственные толстовским героям-искателям.

Но «семейной линией» контакт Толстого с Карамзиным не ограничивается. «История государства Российского», прочитанная реалистом, в определенной мере воздействует на формирование его исторического сознания, вызывает в Толстом потребность полемизировать с государственническим" видением исторического процесса и создать «народную» историю. Кроме того, жанр «Истории», ведущий свое происхождение от античной истории, русского героического эпоса, древнерусской летописи, является одним из прообразов жанра толстовского романа-эпопеи. Карамзин в своем повествовании объединяет науку и литературу. Он повествует только о событиях, действительно имевших место, об исторических деятелях. Но вместе с тем в «Истории» присутствуют черты художественного произведения: выстраивание сюжетной линии там, где это возможно, сжатый, лаконичный и вместе с тем насыщенный изобразительно-выразительными средствами язык, свойственный более литературе, попытка проникновения в психологию исторических лиц и создание эмоционально-насыщенного, «живого» образа. Толстой в «Войне и мире» «оживляет» карамзинский подход к описанию истории, исторических лиц и органично сливает его с подходом к изображению вымышленных персонажей, их жизни, что не было сделано Карамзиным. В органичном сплетении двух начал — «семейного» и «исторического» — рождается чудо мировой литературы, роман-эпопея, «история-искусство», одной из первых попыток которой в русской литературе являлась «История государства Российского» Карамзина.

Но и по окончании работы над «Войной и миром» интерес Толстого к Карамзину не угасает. Во время создания романа-эпопеи карамзинские произведения были для Толстого более памятником эпохи, участвовавшего^ формировании культуры, воздействовавшего на становление характеров. Но, еще продолжая работу над романом-эпопеей^Толстой читает новые издания 1866 года: книгу М. П. Погодина «Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников: Материалы для биографии», «Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву» (17, 576). В 1860-е годы Толстой встречается несколько раз с М. П. Погодиным и археографом П. И. Бартеневым, издателем в недалеком будущем карамзинской «Записки о древней и новой России». В своих последующих произведениях Толстой развивает и обретения раннего периода творчества — так, например, «Семейное счастие» явилось одним из первых воплощений толстовской «мысли семейной», позже ставшей основой романа «Анна Каренина», и, возможно, в нем остался и «карамзинский» отголосок. Роман «Воскресение», по мнению Л. Зорина и И. Немзера, связан определенными узами с «Бедной.

A м 3.

Лизой" Карамзина. Поздний Толстой борется с «поэтизацией чувства. Но это — тема для нового исследования творческого осмысления Л. Н. Толстым наследия главы русского сентиментализма и историографа Н. М. Карамзина.