Повествовательная система русских преданий Восточной Сибири о заселении и освоении края: XX век

Русская народная историческая проза, или предание, является одним из наиболее древних жанров фольклора. Возникнув в «лоне мифологии», предание прошло длительный и сложный путь «выделения из синкретического мифологического «единства» /135, с. 74/, став в итоге одним из наиболее реалистических жанров в общей системе фольклора.

Однако этот длительный и сложный путь становления преданий как жанра народного творчества до середины нашего века специально не изучался. Предания записывали (в основном, в пересказе), публиковали в различных журналах и сборниках, таких, как «Этнографическое обозрение», «Губернские ведомости», «Живая старина», «Сибирская живая старина» (на страницах которой была напечатана большая часть материалов по изучению русского населения Сибири и его словесного творчества), но интерес к ним был обусловлен содержащимся в них конкретным историко-этнографическим материалом. Появлялись и небольшие статьи, в которых основное внимание уделялось публикациям новых записей и анализу их содержания. Предания как жанр фольклора в таких работах, по существу, не рассматривались. Этот вопрос до конца 50-х годов нашего столетия оставался открытым. Более того, термином «предание» назывались все жанры устного народного творчества, которые не укладывались в уже четко обособившиеся жанры былин, исторических песен, духовных стихов, сказок и некоторых других /182, с. 16/.

Предания как самостоятельный жанр фольклора становятся объектом специального рассмотрения и изучения только с усилением внимания фольклористов к несказочной прозе в целом, к проблеме разграничения жанров и выявления их жанровой специфики. В развитие теории несказоч5 ной прозы существенный вклад внесли появившиеся в 1960;70-ые годы работы ВЛ. Проппа, С. Н. Азбелева, В. П. Аникина, В. Е. Гусева, К. В. Чистова, Э. В. Померанцевой, Л. Г. Барага. Выделение из всего повествовательного фольклора такого видового понятия, как несказочная проза, послужило толчком к постановке и исследованию вопросов жанрового состава несказочной прозы, к изучению ее отдельных жанров.

В 1970 году выходит в свет монография В. К. Соколовой «Русские исторические предания» /157/. Эта работа имела исключительное значение в постановке и решении проблем, связанных прежде всего с систематизацией и классификацией русской народной исторической прозы. Основываясь на общерусском материале и привлекая для сравнительно-типологического анализа историческую прозу других славянских народов, исследовательница систематизирует предания по шести сюжетно-тематическим циклам: предания о борьбе с внешними врагамипредания об Иване IV (Грозном) и Петре I (образ «справедливого» царя) — предания о Ермакепредания о Разине и Пугачевепредания о разбойниках (образ «благородного» разбойника) — предания о кладах. Помимо выявления структурного состава, жанровой разновидности исторических преданий В. К. Соколова подробнейшим образом останавливается на выявлении их жанровой специфики, на установлении границ и соотношений преданий с другими формами устной несказочной прозы /см.: 157, с. 248−274/. Заключает исследование Приложение в виде «Примерной схемы классификации русских исторических преданий» (указатель мотивов). Несмотря на некоторые спорные моменты, которые обнаруживают в монографии ученые-фольклористы (см., например, статью А. А. Круппа /80/), работа В. К. Соколовой сыграла значительную роль в разработке общих принципов систематизации и классификации народной исторической прозы, в понимании природы преданий и за6 кономерностей формирования и распространения отдельных сюжетов/мотивов.

Основной базой, на которой развивались теоретические изыскания по народной исторической прозе в силу присущего ей ряда специфических особенностей, явился региональный материал.

В 1970;е годы появляются монографии А. И. Лазарева (1970) /82/ и В. П. Кругляшовой (1974) /77/, в которых делается попытка провести классификацию на регионально ограниченном материале — на основе уральских преданий.

А.И.Лазарев, например, выделяет четыре жанровые разновидности преданий: 1) топонимические, 2) генеалогические, 3) социально-утопические и 4) демонологические /82, с. 68/. Интересно основание, на котором исследователь пытается провести классификацию материала — это четыре основных вопроса, к которым, якобы, сводятся «историко-эмоциональные интересы» носителей фольклора: 1. Почему так называется? 2. Откуда я (мы) и как все это произошло? 3. Кто мой враг и друг? В чем мое (наше) спасение? 4. Что это? (о чудесных и непонятных явлениях) /82, с. 67/. Совершенно очевидно, что при такой классификации в разряд преданий могут попадать и легенды, и былички. И хотя абсолютно права В. П. Кругляшова, опирающаяся при выделении тематических групп уральских преданий «на психолого-эстетические начала народных представлений» /78, с. 9/, перед учеными все явственнее встает вопрос о недостаточности только тематической классификации такого разнообразного в жанровом отношении материала, как предания. Исследователи, в том числе и В. П. Кругляшова, все ближе подходят к мысли о необходимости морфологического изучения преданий, которое наиболее интенсивно развертывается в 1980;е годы. 7.

В 1978 году Н. А. Криничной подготовлен сборник «Северные предания. Беломорско-Обонежский регион» /146/. В этом сборнике распределение преданий по циклам было проведено на основе выявления структурных компонентов каждого из циклов в процессе комментирования конкретных произведений и составления указателя мотивов. В итоге цикл предстал не только как сюжетно-тематическая группа (что было свойственно работам предшественников), но как совокупность традиционных мотивов, скрепленных исторической основой произведения.

Структурно-генетическое исследование преданий предпринято Н. А. Криничной в монографии «Русская народная историческая проза. Вопросы генезиса и структуры» /71/. В работе выявляются и рассматриваются основные циклы русской народной исторической прозы, но уже не только на материале одного региона (Русский Север), а с привлечением большого количества материала из других регионов и этнокультурных традиций. Н. А. Криничная выделяет следующие циклы русской народной исторической прозы: предания о заселении и освоении краяпредания об аборигенах краяпредания о «панах" — предания о кладахпредания о великанах, богатырях, силачахпредания о борьбе с внешними врагамипредания о разбойникахпредания о раскольникахпредания об исторических лицах. Всего девять циклов. Причем последний цикл включает в себя традиционно выделяемые в отдельные циклы предания об Иване Грозном, Петре I, Ермаке, Степане Разине, Емельяне Пугачеве. Сказалось представление о цикле не только как о сюжетно-тематической группе, но и как о совокупности традиционных мотивов, выработанное еще в сборнике «Северные предания». В цикле преданий об исторических лицах исследовательницу в первую очередь интересует «само становление образа исторического лица [не какого-то конкретного образа, а образа вообще — Е.Т.], 8 отбор приписываемых ему функций, развитие и трансформация того и другого в системе исследуемого цикла» /71, с. 193−194/. Все предания об исторических лицах состоят, по мнению Н. А. Криничной, преимущественно из одних и тех же мотивов, несмотря на разницу в социальной характеристике персонажей /71, с. 26/.

Таким образом, по сравнению с классификацией произведений народной исторической прозы, предложенной В. К. Соколовой, Н. А. Криничная вводит в научный оборот дополнительные циклы: предания о заселении и освоении краяпредания об аборигенахпредания о «панах" — предания о великанах, богатырях, силачахпредания о раскольниках.

Продолжением двух предшествующих работ называет Н. А. Криничная свою монографию «Персонажи преданий: становление и эволюция образа» /72/. В ней впервые исследуются персонажи преданий, начиная с образов мифических предков-родоначальников и кончая реальными образами поздних, собственно исторических преданий. В становлении и развитии образа преданий исследовательница выделяет три основные линии: собственно мифологическую, мифолого-эпическую и с реалистическими элементами. В монографии прослеживается трансформация персонажей от одной линии к другой, а также эволюция однолинейных персонажей.

Так, на региональном материале исследователями решается вопрос о генезисе и особенностях сюжетообразования русской народной исторической прозы.

В Восточной Сибири сбором, публикацией и исследованием преданий занимался известный сибирский фольклорист Л. Е. Элиасов. До сих пор его монография, изданная в 1960 году, «Русский фольклор Восточной Сибири. Часть П. Народные предания» /182/ является наиболее полным исследованием возникновения и бытования в Забайкалье преданий различных жан9 ровых разновидностей и тематических групп. Значителен вклад исследователя в дело систематизации сибирских преданий. Заслугой Л. Е. Элиасова является то, что он еще до появления теоретических работ по несказочной прозе, до выработки критериев разграничения повествовательных жанров фольклора практически одним из первых предпринял попытку определить специфику преданий как жанра и их функциональное назначение. Характерными чертами преданий Л. Е. Элиасов называет обращенность в прошлоеустановку на достоверность («отражают достоверные в основе своей исторические явления») — неустойчивость художественной формыконтаминацию нескольких сюжетов наряду с тем, что каждый из них бытует отдельномалую форму («по форме — небольшие рассказы») — и, наконец, познавательную функцию /182, с. 18−20/. Эти положения, несомненно, способствовали дальнейшему постижению жанровой специфики преданий. В то же время трудно согласиться с определением Е. Л. Элиасовым жанра легенд как «устных фантастических рассказов, повествующих о вымышленных исторических лицах и событиях» /182, с. 23/, с отнесением к жанру легенд мифологических преданий /там же/. Подобные издержки, как мы уже отметили, объясняются теоретической неразработанностью в тот период жанров несказочной фольклорной прозы.

Базируясь на обширном региональном материале, Л. Е. Элиасов провел систематизацию русских забайкальских преданий, распределив их по следующим восьми циклам: предания генеалогическиепредания о заселении и освоении краяпредания о взаимоотношениях народов Восточной Сибирипредания бытовыепредания топонимическиепредания о природе и природных богатствахпредания о явлениях природыпредания об исторических лицах и событиях.

Формально данная систематизация лишь в двух пунктах совпадает с систематизациями, предложенными В. К. Соколовой (1970 г.) и Н. А. Криничной (1978 г.): предания о заселении и освоении края и предания об исторических лицах. Появление в систематизации Л. Е. Элиасова циклов, не отмеченных в других систематизациях (например, цикл преданий о взаимоотношениях народов Восточной Сибири) обусловлено исторически и отражает региональную специфику бытования преданий в Восточной Сибири. Отсутствие же в систематизации преданий Л. Е. Элиасовым таких циклов, как, например, предания о раскольниках, объясняется тем, что эти предания включены в другие циклы (в данном случае — в цикл генеалогических преданий). Предания об аборигенах края, выделенные Н. А. Криничной в отдельный цикл, у Л. Е. Элиасова входят в цикл преданий о заселении и освоении края, чему, кстати, следуем и мы в своей работе. Ибо предания об исчезнувших аборигенах вошли в репертуар русских за-селыциков Сибири именно в период заселения и освоения края, стали неотъемлемой частью сюжетно-тематического цикла, связанного с этим процессом.

Систематизация преданий по тематическому принципу привела к тому, что в отечественной фольклористике до сих пор нет единой общепринятой систематизации народной исторической прозы. «Выделение данного жанра [предания — Е.Т.] произведено по признаку наличия в нем известной категории действующих лиц или по историческим названиям или событиям, — писал В. Я. Пропп. — Однако этот признак не всегда является решающим. Решающим является поэтика каждого жанра, а поэтика данного жанра изучена еще меньше, чем поэтика других жанров» /128, с. 52/. Подобное положение вещей наводит на мысль о том, что необходимо выработать другие принципы (наряду с тематическими), которые учитывали бы не.

11 только тематику произведения, но и его жанровую специфику. На это же указывает В. Е. Гусев, говоря, что «всякая классификация, если она стремится быть научной, должна строиться не на эмпирическом выделении, не на произвольной компановке видов, а должна исходить из объективно присущих предмету изучения свойств, составляющих его специфику [выделено мной — Е.Т.] и выделяющих его среди прочих предметов» /43, с. 103/.

Перед исследователями встала задача морфологического изучения преданий. Еще в середине 1970;х годов В. П. Кругляшова, исследуя уральские предания, писала, что «морфологическое изучение преданий при всей трудности подобного анализа этого жанра стоит сейчас в качестве одной из основных задач. В связи с этим, — пишет исследовательница, — были предприняты поиски структурных единиц, возможных и достаточных для раскрытия особенностей предания в его текстовой форме (зафиксированной на письме). Индуктивный способ изучения показал, что такими единицами являются сюжет и мотив» /78, с. 9−10/.

В практическом плане первый шаг в направлении изучения преданий по мотивам сделала Н. А. Криничная. Она корректирует систематизацию преданий по тематическому принципу таким образом, что цикл становится не просто тематической группой, а совокупностью мотивов, «отражающих определенный аспект исторической действительности и находящихся между собой в специфическом единстве и взаимодействии» /71, с. 14/. Таким образом, цикл, по Н. А. Криничной, — это прежде всего совокупность устойчивых мотивов. Определяя понятие «цикл», обратимся также к мнению М. И. Тулохонова, который считает, что цикл — это «художественная форма, с помощью которой устная поэзия исследует историю в ее составных частях и достигает при этом относительно полной разработки ка.

12 ждой темы" /166, с. 242−243/. Тема получает наибольшее освещение в совокупности всех текстов того или иного цикла. Принимая во внимание функциональное назначение понятия «цикл», заключающееся «в отражении события в возможной полноте» /166, с. 11/, при изучении сюжетно-тематического цикла преданий о заселении и освоении Восточной Сибири мы стремимся установить границы этого цикла, выявить ту совокупность мотивов, которые этот цикл составляют и таким образом делают предания данного цикла узнаваемыми.

Здесь закономерно встает вопрос о том, что представляет собой фольклорный мотив в предании. Если «первопроходец в мотивологии».

A.Н.Веселовский определяет мотив как простейшую повествовательную единицу, обладающую формальной устойчивостью /30, с. 305/, то.

B.Я.Пропп в своей «Морфологии сказки» показал, что мотив не элементарен, расчленим и не устойчив, т. е. подвержен варьированию: «Мотив разлагается на <.> элементы, из которых каждый в отдельности может варьировать» /133, с. 18/. Этими элементами являются в мотиве: субъект, действие, объект, обстоятельства действия /133, с. 18/. Варьируя между собой, эти элементы составляют мотивьгпроизведения.

В качестве основной далее неделимой единицы В. Я. Пропп в сказке называет функцию героя: «Функции действующих лиц представляют собой те составные части, которыми могут быть заменены мотивы Веселов-ского <.>» /133, с. 24/. Однако современные теоретические разработки в области мотивологии показали, что «понятие повествовательной функции, выдвинутое Проппом, не заменяет понятия мотива, которое использовалось ранее: каждое из них применимо в своей области» /цит. по: 168, с. 7/.

Если В. Я. Пропп развивает учение А. Н. Веселовского о мотиве с позиций структурного состава, то О. М. Фрейденберг в работе «Поэтика сюжета.

13 и жанра" рассматривает мотив в его семантическом наполнении, углубляясь в сторону порождающего мотивы сознания /см: 172/. По мнению исследовательницы, сюжеты содержат в себе систему первобытных мифологических представлений людей и возникают непроизвольно, в то время как А. Н. Веселовский считал, что «схематизм сюжета уже наполовину сознательный» и что «сюжет сказки, в известном смысле, уже акт творчества» /30, с. 301/. Возможности подобного «творчества» в сказительстве очень точно определила М. Герхард, сказав, что «оригинальность автора может заключаться в том, что он по-новому использует старую структурную модель или неожиданным образом комбинирует несколько хорошо знакомых мотивов [выделено мной-Е.Т.]"/33, с. 44/.

В исследованиях ученых, таким образом, мотив предстает как интертекстуальная семантическая единица, основным показателем которой является ее репродуктивность. То есть, мотив — это, прежде всего, функционально-семантический повтор /168, с. 6/. Имманентным свойством фольклорного мотива является вариативность, которая предполагает существование некоего инварианта (хотя бы умозрительного), «некоей условной реконструкции, основанной на схематизации множества попавших в поле зрения ученых единичных исполнений» /135, с. 85/. Для мотива таким инвариантом является мотивема. Например, в преданиях об исчезнувших народах (бытующих в различных регионах) для мотивов «аборигены суть великаны» и «аборигены суть лилипуты» инвариантным будет мотив «аборигены суть не такие как мы». «Аборигены суть великаны» и «аборигены суть лилипуты» — алломотивы, которые вместе с мотивемой составляют «двумерное единство» /168, с. 6/ мотива.

Наряду с мотивемно-алломотивным единством категория мотива предполагает и единство тема-ремативное, ведущая роль в котором при.

14 надлежит предикативному элементу (реме) /168, с. 8/. Так, в мотиве «первопоселенцы — братья» «быть первопоселенцами» — тематический компонент мотива (или субъективный), «быть братьями» — ремативный, или предикативный, компонент мотива. Алломотивами мотивемы «первопоселенцы» являются мотивы «основание селения одним первопоселенцем» или «первопоселенцы — старообрядцы» и др.

Таким образом, с термином «мотив» в науке связаны разнообразные понятия, вызванные неоднозначностью самого явления.

Б.Н.Путилов в статье «Мотив как сюжетообразующий элемент» выделил два плана рассмотрения мотива — парадигматический и синтагматический: «Мотив может быть в известном смысле уподоблен слову: он функционирует в сюжете <.>, но он существует реально и на уровне эпоса в целом <.>. Отсюда следует, что и каждый отдельный мотив эпического произведения, и мотив как элемент сюжетообразования необходимо рассматривать в двух планах — синтагматическом и парадигматическом. Лишь тогда он будет понят с должной глубиной» /138, с. 145/. Два семантических слоя мотивного фонда — поверхностный и глубинный — выделил в свою очередь и С. Ю. Неклюдов /см.: 117/. Таким образом, были намечены пути исследования мотива как в сюжетно-композиционном, так и в функционально-семантическом направлениях. Ценным для нашего дальнейшего исследования является также положение С. Ю. Неклюдова о том, что «мотив — это реальная данность фольклорного произведения, именно та единица, которой оперирует устная традиция», «<.> мотив является элементом художественного мышления в фольклоре» /117, с. 224/. «Мотивное мышление» (выражение С.Ю.Неклюдова) свойственно и носителям преданий. Оно помогает рассказчикам не заблудиться в безбрежном море сюжетных схем и коллизий. Вернее, «мотивное мышление» сужает количест.

15 во сюжетных схем до определенного набора, которым затем и пользуется рассказчик.

Мотивы, в свою очередь, составляют повествовательную систему, или сюжет произведения. Если учесть, что сюжет — это определенная система, которая «не существует без системообразующих факторов», нельзя не согласиться с В. Е. Ларичевым и А. И. Арустамяном, что эффективность исследования всей системы связана с четкостью выделения этих факторов /83, с. 119/. Поэтому рассмотрение повествовательной системы предания предполагает выявление и анализ составляющих это предание мотивов. Таким образом, мы исходим из того, что одно из составляющих повествовательной системы предания — это сюжет. По определению Ю. М. Лотмана, сюжет — это «смысловая связанность повествовательных сегментов» /90, с. 310/. Возникает сюжет только тогда, когда «человек научился различать сюжетный аспект реальности, то есть расчленять недискретный поток событий на некоторые дискретные единицы, соединять их с какими-либо значениями (то есть истолковывать семантически) и организовывать их в упорядоченные цепочки (истолковывать синтагматически). Выделение событий — дискретных единиц сюжета — и наделение их определенным смыслом, с одной стороны, а также определенной временной, причинно-следственной или какой-либо иной упорядоченностью, с другой, составляет сущность сюжета» /90, с. 238/.

Мы не случайно привели столь объемную цитату. Для нас здесь важно не только то, как Ю. М. Лотман определяет сюжет повествовательных форм искусства, но и что ученый понимает под мотивом. По Лотману, мотивэто дискретная единица сюжета.

Следовательно, сюжет является сложным структурным образованием, состоящим из различных структурных компонентов (дискретных единиц),.

16 то есть мотивов. Поэтому мотивы преданий о заселении и освоении края являются основным предметом нашего рассмотрения.

Мы в своей работе придерживаемся определения мотива, данного Н. А. Криничной в связи с изучением преданий: «<.> мотив — это сложное структурное единство, в котором определяющая роль принадлежит действию или состоянию, а определяемыми являются субъект, объект, обстоятельства действия или состояния, оказывающие в большей или меньшей степени влияние на основополагающий элемент — предикат» /71, с. 19/. Ядром мотива является действие-предикат. Однако на синтаксическом уровне действие-сказуемое может быть представлено различными частями речи, выражающими значение динамического (глагол) и статического (существительное, местоимение, прилагательное) признака /169, с. 7/. Исследуя предания об исчезнувших народах, И. К. Феоктистова приходит к выводу о том, что на материале преданий также возможно выделение двух основных типов мотивов — статических и динамических. Статические мотивы рассматриваются в ее работе как составляющие образа, а динамические как главные сюжетообразующие мотивы преданий /169, с. 7/. Мотив, таким образом, «условно разделяется на составляющие статического и динамического характера. Статическими элементами являются субъекты, объекты, их признаки, атрибуты и мотивировки их действий. Динамическая основа повествования в преданиях представлена действиями, организующими развитие сюжета, вместе с их характеристиками» /67, с. 6/.

При изучении преданий по мотивам, как пишет Н. А. Криничная, «встают значительные препятствия практического, методологического, теоретического характера. Они обусловлены прежде всего особенностями самого материала, который на первый взгляд кажется вообще не поддающимся структурному изучению» /71, с. 16/ в силу своей нон-канонической.

17 формы и огромного числа персонажей. Однако в работах В. Я. Проппа /133/, Б. Н. Путилова /138/, С. Ю. Неклюдова /117/, самой Н. А. Криничной /71/ была разработана методика выявления мотивов в различных жанрах народного творчества: при выявлении мотива в произведении необходимо сохранять приоритет за действием (константой). Субъект, объект, обстоятельства действия являются определяемыми (переменными величинами). Они, в свою очередь, влияют на характер и тип действия. Таким образом, «все подобные элементы повествования (персонажи, реалии, атрибуты, компоненты модели мира) <.> составляют устойчивые конструкции (объектно-атрибутивные, локально-объектные, локально-атрибутивные и пр.), обычно именуемые мотивами» /117, с. 225/.

Мотивное мышление", свойственное носителям фольклора, является прямым результатом «пересемантизации и растворения этнографического материала в своих кодовых системах» /135, с. 125/. Мотив — это тоже своего рода код, который требует расшифровки. Известно, что с древних времен фольклор был средством и способом накопления и хранения информации, причем информации, жизненно важной для людей, заключающей в себе опыт человечества /114, с. 21−22/. Перед фольклором вставала задача «экстраполяции на будущее всего накопленного опыта» /56, с. 52/. Подобная сверхзадача требовала выработки определенных приемов передачи информации сквозь века. Одним из таких приемов стал механизм кодирования информации. Этим объясняется тот факт, что не все явления действительности становятся предметом изображения в фольклоре, а только те, которые обладают высокой степенью семиотичности, возможностью семантической перекодировки /135, с. 122/. Одним из практических воплощений механизма кодирования информации стал мотив. И здесь перед исследователями встает задача экспликации древнейших представлений о.

18 мире и человеке, форм материального и духовного опыта, общих идей, неких мифологических универсалий, заключенных в том или ином мотиве.

В связи с этим, становится понятной степень важности изучения мотивов, составляющих повествовательный уровень русской народной исторической прозы, к которой относятся предания о заселении и освоении русскими Восточной Сибири.

Основной специфической чертой русского фольклора Сибири является то, что это фольклор переселенцев, который обладает характерными чертами «вторичной региональное&trade-«. Процесс заселения края — миграции населения, образование новых регионов, обмен этнокультурными материалами /135, с. 147/ - определил состояние русской фольклорной культуры Восточной Сибири, то есть тех локальных традиций, которые эту культуру составляют.

Местные репертуары различных жанров фольклора, в том числе и преданий, сформировались в Восточной Сибири под воздействием конкретно-исторических обстоятельств, включая переселенческий фактор. Основной приток переселенцев из европейской части страны в Сибирь развернулся с 90-х годов XVI века. «По своей инициативе двинулась в Сибирь масса «охочего» люда из крестьян и посадских Поморья, — пишет Н. А. Миненко. —Промысловиков привлекали слухи о том, что здесь соболи «черны вельми и велики" — пахари думали о нетронутых сибирских черноземах. И тех и других манила воля — многие бежали в новоосваеваемый край, «не хотя великих государей податей платить и служеб служить» /110, с. 3/.

Это была «первая волна» переселенцев, принесших из мест исхода свой фольклорный репертуар. «Вторая волна» переселенцев относится к середине XVIII века и характеризуется уже принудительным порядком.

19 переселения (ссылаемые из Белоруссии и Польши старообрядцы). Наконец, «третья волна» переселенцев «потекла» в Сибирь во 2-ой половине XIX века, после отмены в России крепостного права. Потомки этих трех «волн» переселенцев и составили основное ядро русского старожильческого населения Сибири. Формирование уклада жизни будущих старожилов, их духовной и материальной культуры происходило под сильным влиянием традиций, вынесенных из Европейской России, в первую очередь — с Русского Севера, откуда шел на начальном этапе освоения Сибири основной поток переселенцев /109, с. 4/.

Этно-социальный состав мигрирующего населения был далеко не однородным. Вслед за казаками-первопроходцами в Сибирь двинулись кто по своей воле, а кто и по принуждению пашенные крестьяне, служилые люди, старообрядцы, каторжане, рабочие горных промыслов. И каждая из этих групп населения несла свой фольклор, который со временем стал составной частью локальных традиций.

Присоединение Западной и Восточной Сибири к Русскому государству имело не столько политическое, сколько хозяйственное значение. «В течение ХУП — начала XVIII вв. русский народ проделал титаническую работу по хозяйственному освоению редко заселенного края, создал в тундре и тайге сотни населенных пунктов (зимовий, деревень, слобод, сел, острогов и городов) /58, т. 1, с. 38/. Все это привело к раскрытию возможностей богатейшего по природным ресурсам края.

История присоединения и освоения сибирского региона легла в основу как летописных повестей (Кунгурской, Есиповской, Строгановской, «Истории сибирской», составленной С.У.Ремезовым), так и устных рассказов, часть которых со временем, подвергнувшись семантической перекодировке, трансформировалась в предания. Эти предания составили сюжет.

20 но-тематический цикл о заселении и освоении края, который мы и рассматриваем в своей работе. Выбор для анализа одного сюжетно-тематического цикла обусловлен тем, что данный цикл составляет основу репертуара преданий у русских старожилов Забайкалья.

Предания о заселении и освоении края относятся к собственно историческим, повествующим о действительных лицах и событиях истории — в данном случае об истории заселения и освоения русскими Восточной Сибири. Предания эти носят узколокальный характер, ибо рассказывают об истории отдельного села, о первопоселенцах, о каком-либо конкретном месте, связанном с памятным событием. В. К. Соколова дает подобным преданиям эпитет «местные» /157, с. 5, 273/. С ней перекликается Н. А. Криничная, говоря, что «объектом изображения в предании оказываются события местной истории» /71, с. 10/. Знание «местной истории» призваны сохранить и экстраполировать на будущие поколения рассматриваемые нами предания.

Актуальность темы

исследования. Русская народная историческая проза, или предание, являясь одним из жанров несказочной прозы, несет на себе весь груз проблем этого вида традиционного словесного творчества. До сих пор в фольклористике отсутствует четкость в систематизации, классификации несказочной прозы, нет единых критериев жанровой дифференциации в рамках повествований несказочного характера, отсутствует определение их доминирующих функций. Все это влечет за собой терминологическую путаницу. Такое положение создает необходимость дальнейшего теоретического осмысления проблемы жанров несказочной прозы.

Нерешенной остается и проблема регионального функционирования русских преданий на востоке России. В этой связи особое значение приоб.

21 ретает исследование фольклора русских в иноэтнической среде, в частности, иноэтнические сюжеты и мотивы в локальных репертуарах преданий русских старожилов Забайкалья.

Практически не выявлен сюжетно-мотивный фонд цикла преданий о заселении и освоении Восточной Сибири, не раскрыто «мотивное мышление» носителей исторической прозы, не найдены пути детрансформации преданий для установления степени, или меры, их историзма.

Все это свидетельствует о необходимости нового подхода к решению указанных проблем на основе функционально-семантического анализа мотивов всех уровней повествовательной системы преданий, что и является основной целью исследования.

Для достижения цели исследования в работе ставятся следующие задачи:

— рассмотреть жанр предания как форму исторической памяти этноса;

— выявить сюжетообразующие компоненты повествовательной системы преданий;

— выявить сюжетно-мотивно-образный фонд рассматриваемого цикла;

— раскрыть механизм функционирования «мотивного мышления», приемы мнемотехники в повествовании;

— выявить корреляционную систему мотивов как в пределах одного текста, так и в пределах цикла;

— выявить соотношение мифологем и реалий в народной исторической прозе.

Объектом исследования является повествовательная система преданий.

Предмет исследования — мотивы, составляющие цикл преданий о заселении и освоении края.

Методологической базой исследования являются: общие теоретико-методологические положения, изложенные Б. Н. Путиловым в монографии «Фольклор и народная культура», К. В. Чистовым в монографии «Народные традиции и фольклор" — исследования современной фольклористики в области несказочной прозыисследования по теории жанра преданий (работы Л. Е. Элиасова, В. К. Соколовой, В. П. Кругляшовой, Н.А.Криничной) — теоретическое обоснование выделения мотива в фольклорном произведении (работы В. Я. Проппа, Б. Н. Путилова, С. Ю. Неклюдова, Н.А.Криничной) — теоретические положения о мифологических корнях повествовательного фольклора, изложенные в работах М. Е. Мелетинскогофилософская теория системного анализафилософские категории пространства и времениисторико-этнографические исследования, посвященные процессу колонизации сибирского региона и становлению сельской общины — основного носителя традиционной фольклорной культуры (работы М. М. Громыко, Н.А.Миненко) — теоретические исследования ученых в области бурятской мифологии, традиционных жанров бурятского фольклора (работы Д. С. Дугарова, М. И. Тулохонова, С. С. Бардахановой и др.).

Основные методы исследования. С целью выяснения сюжетно-мотивно-образного фонда тематического цикла преданий о заселении и освоении края используется сравнительно-типологический метод. Проникновение в семантический строй мотивного фонда преданий происходит при помощи структурно-семантического метода. При по.

23 пытках декодировать информацию, содержащуюся в глубинном семантическом слое мотива, частично используется стру ктурно-семио-тический метод.

Источниками исследования послужили опубликованные сборники текстов преданийматериалы сибирских летописейархивные материалы фольклорных записей Отдела памятников письменности Востока ИМБиТ СО РАН, введенные в научный оборот автором, а также записи самого автора. Все привлеченные к анализу тексты преданий записаны, в основном, в различных районах Республики Бурятия, частично — в Иркутской и Читинской областях (в чем прослеживается региональный принцип в исследовании жанра преданий), с привлечением материалов Русского Севера и иноэтнической фольклорной традиции для уяснения некоторых типологических вопросов.

Научная новизна исследования заключается в следующем: впервые наиболее полно устанавливается сюжетно-мотивно-образный фонд тематического цикла преданий о заселении и освоении Восточной Сибири с проникновением в его семантическое ядрожанр предания рассматривается как система категорий и принципов, определяющих его спецификувыстраивается корреляционная система мотивов как в пределах одного текста предания, так и в пределах всего циклаотдельно рассматриваются категории пространства и времени как компоненты модели мира, в котором живут персонажи преданийрешается вопрос о соотношении мифологем и реалий в повествовательной системе преданийв научный оборот вводится новый фольклорный материал. Теоретическая значимость исследования:

24 основные положения и выводы диссертации могут быть полезны в процессе дальнейшего исследования жанровой системы народной исторической прозыработа углубляет научное представление о жанровой специфике преданий, о системе категорий и принципов, определяющих эту спецификув исследовании раскрывается роль жанра предания в развитии фольклорной системы в целомв работе делается попытка декодировать информацию, содержащуюся в глубинном семантическом слое мотивауточняется и углубляется само понятие мотивав исследовании утверждается жанрообразующая роль мифологем для некоторых тематических групп преданий, традиционно считающихся собственно историческими, т. е. наиболее реалистично изображающими действительность.

Практическая значимость настоящего исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы при подготовке к публикации тома несказочной прозы серии «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока», при разработке учебных курсов по фольклору на филологических факультетах высших учебных заведений, при разработке спецкурсов как по несказочной прозе в целом, так и отдельно по жанру преданий. Работа может быть принята во внимание при составлении программ методического характера по собиранию и исследованию регионального русского фольклора на стыке культур «Восток-Запад».

Апробация работы. Основные теоретические положения диссертации и результаты исследования были представлены в виде докладов на научных конференциях: на Всероссийской научной конференции, посвященной 80-летию со дня рождения известного сибирского фольклориста.

Л.Е.Элиасова (Улан-Удэ, 1994), на Конференции молодых ученых, проводившейся в рамках Научной сессии Бурятского института общественных наук, посвященной Дню науки (Улан-Удэ, 1996) — на Международном научном симпозиуме «Традиционный фольклор в полиэтнических странах» (Улан-Удэ, 1998) — на Международной научно-практической конференции «Традиционная культура народов Байкальского региона: возрождение и развитие» (Улан-Удэ, 1999) — на Всероссийской научной конференции «Время и календарь в традиционной культуре» (Санкт-Петербург, 1999) — изложены в семи научных публикациях автора.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка литературы и приложения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Народные предания — одна из важнейших форм общественно-исторического сознания. Актуальность преданий заключается, прежде всего, в их историческом содержании. Поэтому рассмотрение в настоящем исследовании сюжетно-тематического цикла преданий о заселении и освоении Восточной Сибири решает проблему функционирования жанра предания как «исторической памяти этноса», проблему межпоколенной передачи этнически важной информации. Русские предания старожилов Восточной Сибири представляют собой «живую историю родного края, созданную самим народом» /182, с. 367/.

В связи с решением поставленной проблемы освещаются вопросы жанровой специфики преданий, их функционального назначения и способов реализации в живом бытовании. Мы исходим из того, что преданиеэто «устная хроника одного селения или группы селений, объединенных общностью социально-экономических и культурно-исторических условий развития» /71, с. 13/. Предания, посвященные другим сторонам действительности, отражают, как правило, стремление их объяснить /6, с. 100/ (топонимические, этногенетические и др.).

При общей установке преданий на историческую действительность объектом изображения в них являются события «местной истории». Это положение подтверждается тематикой русских преданий Восточной Сибири, основная масса которых посвящена местным событиям и фактам. На это указывают различного рода реалии (исторические, этнографические, географические и т. д.) в их совокупности. Конкретно-исторические обстоятельства, таким образом, формируют локальные репертуары преданий.

В основу преданий, составляющих сюжетно-тематический цикл о заселении и освоении края, лег процесс освоения сибирского региона. Мае.

172 штабность и значимость самого явления послужили толчком к возникновению и бытованию преданий, рассказывающих о том, как шло заселение и освоение Сибири, кто были первыми заселыциками края, с какими трудностями пришлось им столкнутьсякто населял данную территорию до прихода на нее русских поселенцевкакие отношения складывались у русских первопоселенцев с аборигенами края. Вместе с ответами на эти вопросы происходило зарождение и становление сюжетно-тематического цикла преданий о заселении и освоении русскими Восточной Сибири.

В связи с этим предания рассматриваются в диссертации как произведения исторического фольклора, в основе восприятия которых лежит принцип достоверности. Народные предания отражают события, которые действительно имели или могли иметь место в истории. В работе отмечается, что связь жанра преданий с историей, с исторической действительностью не прямая, а опосредованная. Воззрения народа на события истории преломляются сквозь призму «фольклорного сознания», которое «обладает относительной самостоятельностью и не совпадает с общим мировоззрением в своей структуре и в характере моделирования объективной действительности» /136, с. 181/. Принцип историзма в преданиях, таким образом, рассматривается как диалектическая связь между фольклорным произведением и жизнью общества. Историзм жанра преданий представляет собой синкретическое единство действительных исторических событий и художественного вымысла. Единство отражательного/концептуального и творческого/художественного образует художественное моделирование действительности, которая предстает в народных произведениях и диалектически соотносится с объективной реальностью. В работе делается вывод о том, что ретроспективное отражение реального мира в его значительных проявлениях является имманентным свойством жанра преданий.

Исследование специфики преданий предпринято в диссертации посредством конкретного анализа повествовательной системы предания, выявления его структурообразующих элементов. Такими элементами в работе признаются мотивы. Предания о заселении и освоении края, таким образом, рассматриваются с точки зрения структурирующих их мотивов, что дает возможность более глубокого проникновения в морфологию исследуемых произведений. Сюжетообразующими в преданиях о первопоселенцах признаются пять основных мотивов /см. с. 106−107 данной работы/. Устанавливается, что большинство мотивов, структурирующих тексты преданий о заселении и освоении края, являются традиционными, содержащими в себе мифологемы и опорные/ключевые слова, позволяющие перейти от поверхностного слоя к глубинному семантическому слою мотива и таким образом декодировать зашифрованную в нем временем информацию.

В работе раскрывается механизм функционирования «мотивного мышления», приемы мнемотехники в повествовании. Народная историческая проза имеет свой сюжетно-тематический круг, определенный спектр мотивов, которые часто выполняют в преданиях роль «общих мест», свою функциональную сферу, также способствующую воспроизведению текста. Все это обеспечивает исследуемому материалу возможность трансляции во времени. Мнемотехника рассказчика предания базируется на апперцепции — жизненном опыте человека и его памяти. В арсенале памяти рассказчика хранится традиционный сюжетно-мотивно-образный фонд жанра преданий, а также определенные события, ситуации, коллизии, из которых в совокупности складывается наиболее подходящая с точки зрения информатора структура произведения. «Мотивное мышление» делает любое предание, даже самое позднее, традиционным, фольклорно маркированным,.

174 подводит его под одну из традиционных схем, благодаря чему событие, изображенное в предании, получает свой ценностный/фольклорный статус /15, с. 232/. Одна из функций преданий, таким образом, сводится, по мнению Г. Л. Левинтона, к мифологическому корректированию истории, к превращению бессодержательной с мифопоэтической точки зрения цепи событий в набор осмысленных, то есть канонических сюжетов, к приписыванию историческим персонажам таких свойств, которые позволяют им быть значимыми персонажами и с фольклорно-мифологической точки зрения /15, с. 232/.

Предпринятый в работе анализ конкретных текстов преданий о заселении и освоении русскими Восточной Сибири позволил сделать некоторые общие выводы относительно реализации повествовательной системы этих преданий, их сюжетообразующих элементов, основными из которых являются персонажи.

В работе устанавливается, что:

1. Основополагающим принципом при создании образа-персонажа в предании является осмысливание персонажа как исторически реального лица. Стадиально разные персонажи (например, баргут и конкретный предок-первопоселенец) обладают различным набором мифологем, определяющих, является ли этот персонаж мифологическим или в нем доминирует реалистическая семантика. Герои преданий о первопоселенцах — это реальные, часто действительно существовавшие люди. Они социально детерминированы, раскрываются во взаимоотношениях с другими людьми, которые также изображаются в социальном аспекте.

Стадиально более ранние образы исчезнувших аборигенов в устной традиции забайкальцев, напротив, представляют собой систему мифологи.

175 ческих мотивов, позволяющих определить эти образы как мифологические в своей основе, однако включенные в историческую рамку.

2. Действия героев предания соответствуют семантике их образа. Если это мифологический образ, то и действия героя носят мифологическую, чаще всего гиперболизированную окраску. Если же герой предания — реальное лицо, то в его действиях четко прослеживается причинно-следственная связь, он действует сообразно обстоятельствам, то есть в его действиях нет ничего необычного, сверхъестественного.

3. Особое значение в повествовательной системе предания имеет место действия. Оно предельно локализовано, так как часто служит доказательством истинности рассказа. С другой стороны, указание конкретных мест действия, географических объектов и т. д. в предании является проявлением исторической основы произведения. Фольклорное пространство в преданиях о заселении и освоении края обладает такими качествами, как относительная открытость и дискретность.

4. Время действия в предании не имеет такого большого значения, как место действия. Предание — это всегда рассказ о прошлом, события которого давно закончились, они не продолжаются и не повторяются, поэтому датировка в преданиях не столь важна и ее отсутствие не снижает достоверности повествования. Как и фольклорное пространство, фольклорное сюжетно-событийное время обладает открытостью и дискретностью. Единство пространства-времени, хронотопичность образов преданий о заселении и освоении Восточной Сибири организовывают пространственно-временной континуум в исследуемых текстах преданий.

Таким образом, в результате исследования мы пришли к выводу о том, что жанр предания является своеобразной формой «исторической памяти» народа. Большая часть преданий территориально локализована, так.