Символика природы в творчестве Л.Н. Толстого 1850-60-х гг. в контексте литературных и общественно-политических полемик эпохи

Настоящая работа посвящена вопросу о генезисе, характере и функциях символики природы в творчестве Л. Н. Толстого 1850−60-х годов.

Исследователями предлагалось два способа решения вопроса о природе толстовской символики. Образы природы признаются либо «реалистическими», то есть описывающими материальные объекты, либо «метафизическими», указывающими на присутствие в мире сверхъестественного начала. В первом случае присущая им символичность (многозначность) является литературным «приемом» в широкомсмысле этого слова (то есть традиционным средством «типизации», обобщения, раскрытия авторской идеи, способом характеристики персонажей). Во втором — символичность оказывается отражением архаической мифологии или религиозного мировоззрения.

Наиболее сильно и аргументировано «реалистическую» точку зрения выразила Л. Я. Гинзбург. По ее мнению, «реализм открыл художественному познанию конкретную, единую, монистически понимаемую действительность. Для реализма XIX века бытие не распадается больше на противостоящие друг другу сферы. идеального и вещественного» 1. Произведения Толстого можно рассматривать в качестве своего рода «документов. поисков атеистического сознания XIX века» 2. Представление о «религиозности» писателя может быть вызвано простой экстраполяцией взглядов его героев на самого автора. Писатель, пишет Гинзбург, не навязывал героям «суммарной модели поведения, обоснованной, религиозным или метафизическим пониманием души», но предоставлял им сделать свой выборпоэтому, если герой приписывает определенному событию «трансцендентную» значимость, Толстой не опровергает его выводов.

1 Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. М., 1977, с.280−281.

2 Там же, 390.

3 Там же, 401.

Воспроизведение картин природы, может объясняться всего лишь стремлением писателя к созданию широкого фона повествования. Впрочем, явления природы могут представлять для него и самостоятельный интерес. Такие образы, основанные на «бескорыстном созерцании» и не отсылающие ни к какой потусторонней действительности, А. Ф. Лосев относил к «символам первой степени»: таковы, на его взгляд, изображения «наступления весны („Анна Каренина“, ч. IIгл. XII), жары („Метель“, гл. VI), лунной ночи („Семейное счастье“, ч.1, гл. III), гор („Казаки“)» 4.

Символ может рассматривается и в качестве средства психологического анализа5. Например,' описание аустерлицкого неба-, в «Войне и мире» позволяет раскрыть душевное состояние раненого князя Андрея, а также выразить в образной форме ряд авторских представлений (например, о вечности и гармоничности природы, противопоставляемой губительной, агрессивной цивилизации). Однако это не ведет к схематизации, образов: и «небо», и «дуб», и «комета», и другие изображаемые в романе элементы, и явления природы выразительны сами по себе, так что читатель может даже не замечать вложенных в-них символических смыслов.

Представление о Толстом как реалисте сложилось еще в прижизненной критике. Согласно В. В. Вересаеву, Толстой, в отличие от Достоевского, стремится не к разрешениюнепосильных вселенских «вопросов» или проникновению в глубины человеческого сознания, а к запечатлению «живой, жизни» во всем ее многообразии. При этом он мог руководствоваться и религиозными целями, но, в любом случае, его вера основана не1 на1 мистических откровениях, а на любви ко всему «земному»: «Не с далекого* неба спускается Бог на темную жизнь. Сама жизнь разверзается, и из ее-светлых, таинственных глубин выходит Бог. И он неотрывен от жизни, потому что жизнь и Бог — это одно и то же. Всюду вокруг эта близкая,.

4 Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1995, с.120−121.

5 См., напр.: Абрамович С. Д. Символика в «Войне и мире» Л. Толстого // Вопросы русской литературы, В.2 (34). Львов, 1979. родная душа, единая жизнь, — в людях, в животных, даже в растениях,. даже в самой земле: «земля живет несомненною, живою, теплою жизнью, как и все мы, взятые от земли» 6.

Сходный вывод делает и Д. С. Мережковский. Однако в его понимании любовь ко всему «тварному» свидетельствует об односторонности писателя, вернее, о разорванности его сознания. Толстой был «тайновидцем плоти» 7, напрасно устремившимся к бестелесной духовности и так и не понявшим, что тайна плоти и тайна духа — одна и та же тайна. Синтезировать плотское и духовное, полагает Мережковский, можно было бы именно при помощи символа: «В условиях земного мира не может быть души без тела, разума без плоти- - не может быть и религии без таинства. Тело есть нечто противоположное душе и в то же время согласное с нею, нечто прозрачное для душитаинства суть естественные человеческие действия и явления природы, сверхъестественно понятые — то есть понятые, как знаки, знаменья, символы, соединяющие два мира, доведенные до последней возможной о степени чувственно-сверхчувственной, духовно-телесной прозрачности». Однако у Толстого эта связь распадается, духовного начала в природе он не видит, поэтому «религиозное сознание Л. Толстого отрицает символ» 9.

Напротив, К. Н. Леонтьев ставил в заслугу автору «Войны и мира» то, что чаще всего он выводит за рамки рассмотрения те явления, понимание которых изначально недоступно человеческому разуму. Даже изображая умирание человека, он не позволяет себе «заглядывать за страшную и таинственную завесу, отделяющую жизнь земную от загробной», что могло бы повредить правдоподобию рассказа10. Если князь Андрей видит в дубе, а Левин — в облаке некое «высшее» содержание, то мы понимаем, что это* символы их собственного внутреннего состояния.

G Вересаев В. В. Живая жизнь. М., 1991, с. 169.

7 Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995, с. 155.

8 Там ке, 231.

9 Там же, 24 4.

10 Леонтьев К. Н. О романах Л. Толстого. Анализ, стиль и веяние // Вопросы литературы, 1988, № 12, с. 234.

Согласно Г. С.Морсону11, Толстой предпочитает не касаться метафизических вопросов не столько потому, что высшие тайны мироздания непознаваемы, сколько потому, что их, возможно, не существует вовсе. Если в жизни и есть загадка, то, по Толстому, ответ на нее кроется в повседневности: жизнь человека определяют не откровения и судьбоносные события, но «крошечные», подчас незаметные перемены, и неожиданные происшествия. Соответственно, он описывает именно познаваемую материальную реальность.

В свою очередь, такие исследователи, как Б.И.Берман12, А.Ю.Большакова13, Р.Ф.Густафсон14, Ю.В.Лебедев15, Е.Ю.Полтавец16, А.М.Ранчин17, Л.Н.Алимова18, О.В.Панова19 настаивают на значимости религии в жизни молодого Толстого и необходимости изучения его религиозных воззрений для правильного понимания его творчества 1850−60-х гг. Интерес к изучению символики в толстовских произведениях данного периода связан с тем, что именно они (произведения 50−60-х гг.) традиционно рассматривались как «реалистические», именно при их анализе недооценивалась роль религиозных образов и символики как таковой. Сторонники «реалистического» подхода признавали, правда1, что в творчествеТолстого есть отдельные примеры символов, не столько служащих раскрытию образа героя или авторской идеи, сколько, напротив,.

11 Morson G.S. Hidden in Plain View: Narrative and Creative potentials in «War and Peace». Stanford, 1987.

12 Берман Б. И. Сокровенный Толстой. M., 1992.

13 Большакова А. Русский золотой век (к проблеме литературного архетипа) // Литературная учеба, 2002, № 4.

14 Густафсон Р. Ф. Обитатель и Чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого. СПб., 2003.

15 Лебедев Ю. Судьба человека и смысл его жизни в мироощущении Толстого // Литература в школе, 1991, № 1.

16 Полтавец Е. Гора, голова и пещера в «Капитанской дочке» А. С. Пушкина и «Войне и мире» Л. Н. Толстого // Литература, 2004, № 10.

17 Ранчин А.M. Мир символов в «Войне и мире» Л. Н. Толстого: несколько разъяснений // Литература, 2005, № 17.

19 Алимова Л. Н. Антропоцентрическая картина мира и философия бытия Л. Н. Толстого // Культура и текст: Миф и мифопоэтика. СПб.- СамараБарнаул, 2004.

19 Панова О. Б. Религиозно-мифологические основы эпопеи Л. Н. Толстого (проблемы поэтики и онтологии). Автореф. дис.. канд. филол. наук. Томск, 2002. позволяющих выразить ощущение загадочности, непознаваемости мира. Однако отмечалось, что такая символика проникает в толстовское творчество — главным образом, под влиянием философской, «импрессионистической» лирики А. А. Фета — лишь в к. 1860-х — 1870-х гг., находит отражение не столько в «Войне и мире», сколько в «Анне Карениной» 20.

Представители «метафизической» точки зрения на творчество Толстого возражают против представления о «двух Толстых», «художнике», интересующемся «психологическим анализом персонажей, рассматриваемых в контексте общественных, исторических и экономических реалий своего времени, и, следовательно, типичных для своей эпохи», и «религиозном мыслителе и пророке» 21. Соответственно, они не принимают и идею о двух типах символики, подчеркивая, что символика имеет прежде всего i религиозные корни.

Так, некоторые из исследователей этого направления полагают, что толстовская символика природы отражает глубинные символические структуры текста. Опираясь на теорию ритуально-мифологической школы, эти ученые пытаются установить, как в художественном тексте воспроизводятся не только мифологические символы и метафоры, но и ритуальные схемы — в основном, восходящие к обряду инициации. Так, Л. Джепсен (Jepsen) анализирует трансформацию мифа о герое в «Войне и мире» и приходит к выводу, что в романе-эпопее находят отражение две «patterns of human experience» («парадигмы человеческого опыта»), восходящие к гомеровской «Илиаде» и Новому Завету соответственно. Например, Андрей Болконский проходит трансформацию «from Achilles to Christ, from the classical archetype of the Iliad to the Christian antitype of the.

20 См. Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой: Семидесятые годы. Л., 1974, с. 184 185.

21 Густафсон Р. Ф. Обитатель и Чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого. СПб., 2003, с. 9−10.

22 См. работы Н. Фрая, М. Бодкин, Дж. Кэмпбелла, Ф. Р. Рэглана, Дж.Викери.

Gospels" 23 («от Ахилла к Христу, от классического архетипа „Илиады“ к христианскому антитипу Евангелия»). Однако вопрос о том, чем мотивирована подобная эволюция, почему модель текста в какой-то момент меняется с «мифологической» на «религиозную», остается здесь без ответа.

В другой трактовке символика отражает религиозное переживание самого автора, будучи «намеком на непостижимость мира и надчеловечность мироздания» 24. Так, например, Берманом была детально рассмотрена «ночная» символика в «Альберте», «Сказке о том, как другая девочка Варинька скоро выросла большая», «Войне и мире», «Отце Сергии», «Воскресении». Образы луны, звезд, ночного неба несут, по его мнениюлг намек на изначальность творения, на первый день мироздания", говорят о бесконечности и одновременно иллюзорности мира, что словно предваряет будущий крах героев или свидетельствует об искаженном восприятии ими' действительности (ср. мечтания Альберта, Пети Ростова, князя Андрея< накануне Аустерлицкого сражения). Толстой, иными словами, демонстрирует «распад мифологически ориентированного сознания, не выдерживающего испытания реальностью». Поэтому не меньшую значимость получают в его творчестве символы религиозные, подчеркивающие стремление героя к обретению абсолютных, непреходящих истин. С точки зрения Густафсона, творчество Толстого можно охарактеризовать как «эмблематический реализм», то есть он описывает «мир, в котором не только явно представлены нравственные ценности, но в котором обитает Божественное» 27. При этом в религии, акцентирующей-дистанцию между человеком и Богом, на первый план выходят солярные.

23 См. Jepsen L. From Achilles to Christ: The Myth of the Hero in Tolstoy4s War and Peace. S.l. 1978, p.117.

24 Берман Б. И. Сокровенный Толстой. М., 1992, с. 34.

25 Там же, 37.

26 Большакова А. Русский золотой век (к проблеме литературного архетипа) // Литературная учеба, 2002, К'4, с. 124.

27 Густафсон Р. Ф. Обитатель и Чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого. СПб., 2003, с. 8. ло символы, архетип небесного свода. Такая «смена полюсов» связывается с ростом самосознания человека, уже осознавшего свою обособленность от природы. В этой связи интерес ученых особенно вызывает символика «неба» и «земли» в «Войне и мире» .

Как мы покажем ниже (преимущественно в главе 2-й нашей работы), ни «реалистический», ни «метафизический» подходы к пониманию толстовской символики природы не позволяют всесторонне описать ее генезис, значение и функции в толстовских текстах. И тот, и другой подход являются крайностями, которые Толстой как раз старался преодолеть. Специфика толстовской символики природы обусловлена, с нашей точки зрения, стремлением писателя к синтезу «реализма» и «метафизики». Поэтому более продуктивным нам представляется подход, избранный канадской исследовательницей творчества Толстого Д. Т. Орвин. По ее мнению, Толстой в 50−60-е гг. «стремился занять срединное положение между субъективным и объективным опытом. объединить духовный мир, который мы знаем непосредственно через сознание, и материальный мир, который мы знаем косвенно, через опыт и разум» 29. Основу для этого синтеза и дает природа: будучи «эманацией. метафизической сущности» 30, она в то же время' существует объективно, доступна научному познанию.

Не менее правильным представляется нам стремление Орвин описать становление Толстого как писателя и религиозного мыслителя в контексте актуальных литературных полемик эпохи 50−60-х гг. С ее точки зрения, религиозная позиция Толстого складывалась в результате осмысления им тех вопросов, которые были поставлены прежде всего публицистикой и критикой этой эпохи. Именно поэтому анализировать генезис, специфику и функции «природных» символов у Толстого необходимо в сопоставлении не столько с художественными текстами (например, Тургенева или Гончарова), сколько с критикой и публицистикой этого периода. Однако Орвин.

28 См. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1995.

24 Орвин Д. Т. Искусство и мысль Толстого. 1848−1880. СПб., 2006, с. 33.

30 Там же, 63. недооценивает лежащие в основе этих полемик политические и общественные разногласия публицистов и критиков. Соответственно, ею почти полностью игнорируется та роль, которую сыграла в формировании «природной» символики практическая деятельность Толстого как землевладельца и общественного публициста.

В основу нашей работы положен тезис о том, что специфика символики природы у Толстого обусловлена не только лежащими в ее основе представлениями писателя о единстве метафизического и физического в мире. Природные образы являются > своего рода «побочным» продуктом практической деятельности Толстого как помещика, служат, в том числе, инструментом выражения его общественно-политической позиции. Мы постараемся доказать, что именно взаимная зависимость религиозных взглядов и практической программы писателя и определяет специфику природной" символики в его творчестве.

Причина одностороннего истолкования толстовской «природной» ' символики заключается, на наш взгляд, в присущем исследователям узком понимании символа.

В этом вопросе мы следуем за Полем Рикером, согласно которому символ представляет собой такой образ, который «сообщает смысл посредством смысла: первичный, буквальный, земной, зачастую физический смысл в нем отсылает к фигуральному, духовному, зачастую экзистенциальному, онтологическому смыслу, который никак не может быть.

Я 1 дан вне этого косвенного обозначения". Символ и содержит отсылку к мифологическим или религиозным представлениям о мире, к архетипам, и интегрирует в себя (или даже порождает) новые значения, в том числе нерелигиозные, немифологические (например, политического характера). Согласно К. Гирцу, посредством символов «люди передают, сохраняют и.

31 Рикер П. Конфликт интерпретаций. М., 2002, с. 60. развивают свое знание1 о жизни и отношение к ней" 32. При этом новые значения символа не вытесняют архаические, не заменяют их. Символ создает между старыми и новыми значениями такой тип связи, при котором новые смыслы как бы «освящаются» старыми. Благодаря символу между этими смыслами возникают отношения преемственности и подобия.

Во-вторых, не принимается во внимание то, что способность символа интегрировать или порождать новые значения обусловлена' диалектическим" соотношением его буквального и «переносного» значений. Если на первый5 план в, восприятии символа выдвигается буквальное значение, то он не только утрачивает возможность отсылки к прошлому, к породившей, его религиозной или мифологической системе, но и способность создавать новыезначения. Торжество буквальности в восприятии, символа, таким образом, означает его «смерть». Однако, как показывают работы П. Рикера, в своей, исторической жизни символ неизбежно «умирает», превращаясь либо взастывшую аллегорию, либо в языковое клише. В таком случае для' понимания его смысладостаточно знания «кода», то есть «закона, эквивалентности между значимыми контрастами, которые принадлежат нескольким планам: географическому, метеорологическому, зоологическому, ботаническому, техническому, экономическому, социальному, ритуальному, религиозному, философскому» 33.

Парадокс, однако, заключается в том, что буквальное значение одновременно может становиться ключом к восстановлению «переносного» значения символа — путем «возвратного вопрошания», задействующего смысловые резервы символа34. Соответственно, судьба символа оказывается зависимой от присущей конкретной эпохе общей модальности его восприятия. В эпоху «метафизическую» символ «живет» полноценной жизнью, в эпоху позитивистскую — имеет тенденцию к стагнации, к.

32 Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004, с. 106.

33 Рикер П. Конфликт интерпретаций. М., 2002, с. 87.

34 Там же, 61. омертвлению. Этот исторический характер символа игнорируется большинством исследователей Толстого.

В-третьих, даже те исследователи, которые учитывают связь символа и ритуала, недооценивают роль последнего в деятельности самого автора: Между тем, символ не только заключает в себе фрагмент архаической-картины мира, но и* предполагает свойственный мифу способ воздействия на мир. Как отмечает Э. Кассирер, фундаментальную черту мифологического типа мышления «составляет как раз то, что подлинное единство сущности1 оно находит там, где мы можем усмотреть в лучшемслучае простую аналогию или внешнее сходство» 35. Иными словами, для мифа характерно отсутствие субъект-объектной оппозиции, представление об однородности* микрои макрокосма. Например, «имя в мифическом смысле никогда не есть чисто конвенциальный знак вещи, оно — его реальная часть. Кто, завладеет именем, тот тем самым добьется власти над самим предметом, тот будет.

УС. обладать им в «действительности». Этот взгляд-на мир «проникает даже в сферу непосредственной практической жизнедеятельности» 37. Так, задача героя мифа состоит в своеобразном «завоевании» мира, в овладении1 материальными или «культурными» благами или подчинении природных.

38 стихий. Возможность такой победы (впрочем, относительной, поскольку.

39 смерть героя также вписывается в канон) основана, как мы полагаем, именно на отсутствии в мифе представления о принципиальной разнородности явлений.

Воскрешение символа, серьезное отношение к нему может означать и попытку воскрешения его сверхъестественной «силы». Разумеетсятакая попытка в Новое время не может иметь точно такой же характер, как и в.

35 Кассирер Э. Избранное: индивид и космос. М.- Спб., 2000, с. 286.

36 Там же.

37 Там же, 2 88.

38 Об этом см., напр.: Толосовкер Я. Э. Логика мифа. М., 1987; Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой. М., 1997; Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1995; Элиаде Ы. Миф о вечном возвращении: Архетипы и повторяемость. СПб., 1998.

39 Frye N. The Secular Scripture. A Study of the Structure of Romance. Cambridge — London, 1984, p.87. архаическое. Мы неизбежно сталкиваемся со специфическим синтезом нового типа практики и архаического ритуала. Новый тип практикисельское хозяйство, политическая деятельность — может благодаря символу устанавливать гомологию и преемственность с архаическим ритуалом воздействия на мироздание.

Специфика символики природы Толстого определяется его стремлением воскресить символ во всей его полноте, значимости и силе в позитивистскую эпоху40, для которойкак подчеркивает Ю. М. Лотман, было-характерно «десимволизирующее» чтение литературных текстов, превращающее «символы в простые сообщения» 41. В рикеровских терминах мы можем описать художественную работу Толстого как процесс «возвратного вопрошания» омертвевшего символа, который должен в результате стать связующим звеном между архаикой и современностью, руководством для реального покорения мира, совместить в себе религиозный и политический смысл.

Поэтому, для того чтобы понять специфику толстовской символики, ее генезис и функции, нужно не только выявить тот архаический миф, к.

Ряд интересных наблюдений об эволюции «форм чувства природы» (Саводник), о «моделях понимания природы» (Лосев, Тахо-Годи), присущих отдельным поэтам, писателям и мыслителям, содержится в таких исследованиях, как: Белый А. Пушкин, Тютчев и Баратынский в зрительном восприятии природы // Поэзия слова. Пб, 1922; Лосев А. Ф., Тахо-Годи М. А. Эстетика природы: природа и ее стилевые функции у Ромена Роллана. М., 2006; Саводник В. Ф. Чувство природы в поэзии Пушкина, Лермонтова и Тютчева. М., 1911.

Особую значимость для нас представляют суждения исследователей о целях и способах «очеловечивания», мифологизации природы в литературе, а также отдельные описанные ими модели восприятия природы — например, руссоистская (тем более важная, что общеизвестно влияние Ж.-Ж.Руссо на Толстого) и романтическая (не в меньшей степени определившая, по нашему мнению, принципы понимания природы Толстым, несмотря на утвердившиеся в науке представления о развенчании писателем романтических идеалов). В то же время данная традиция описания «природных» образов не вполне подходит для решения поставленных в нашей работе задач — не только потому, что в названных исследованиях анализируется, по большей степени, творчество авторов, принадлежащих к иной культурно-исторической среде, но и потому, что нас интересует, как религиозное восприятие природы может определять практическую деятельность человека, а эта проблема в указанных работах не поднимается.

41 Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфераистория. М., 1999, с. 243. которому она отсылает, но принимать во внимание и участие Толстого в современных ему общественных полемиках, и общий характер его религиозно-философских взглядов, и ту практическую деятельность, посредством которой он стремится свои религиозно-философские воззрения материализовать.

Такая постановка вопроса определяет и структуру нашей работы. Как будет показано в главе 1, в ходе общественных и литературных полемик 1850−60-х гг. архаические символы омертвели и рассматривались уже не как «передатчики» бесконечных, не выразимых в слове смыслов, а, напримеркак элементы «повествовательной формы» или способ изображения физической' реальности. Мы описываем принципы интерпретации «природной» символики публицистами и критиками различных литературно-общественных направлений 50−60-х гг., устанавливая связь этих принципов с политической и мировоззренческой позицией публицистов и критиков.

Во второй и третьей главе мы показываем, как Толстой в своей литературной и практической деятельности стремится восстановить «живую жизнь» символа. Мы описываем религиозные искания Толстого 50−60-е гг., избираемые им модели поведения, его круг общения, его отношение к занимавшим русское общество проектам социальных и экономических, реформ и его собственные попытки их проведения. На основе анализа религиозной и политической позиции писателя мы воссоздаем генезис и-описываем функции «природной» символики, в его художественных произведениях 1850−60-х гг. Одновременно мы показываем, что. практическая деятельность Толстого направлена на доказательство того, что религиозный принцип миропонимания не является устаревшим в условиях становления капитализма в России, а, напротив, вполне «конкурентоспособен», то есть не препятствует реализации наиболее актуальных для того времени социальных и экономических проектов.

На основе предлагаемого нами подхода мы предпринимаем в третьей главе попытку целостного описания отдельного периода жизни Толстого — с августа 1857 г. по апрель 1858 г. Мы рассматриваем специфические религиозные представления писателя, характерные для этого периода его жизни и творчества, и демонстрируем, как одна и та же религиозная установка может воплощаться у Толстого в разных формах — практической и художественной. В центре нашего внимания оказываются малоизученный проект лесонасаждения, написанный Толстым в 1857 г., с одной стороны, и созданный в начале 1858 г. рассказ «Три смерти» — с другой.

Таким образом, хотя поставленная проблема рассматривается-прежде всего на материале творчества Л. Толстого, мы вслед за Д. Орвин уделяли преимущественное внимание изучению, современной ему публицистики и литературной критики, позволяющих установить, как складываются в «культурном сознании» эпохи представления о «мифологическом» и «религиозном». Мы рассматривали, главным образом, статьи ведущих журналов эпохи: «Современника», «Русского вестника», «Времени» и «Эпохи», «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения». Однако, поскольку нас интересовал идеологический подтекст этих споров, мы обращались также к специализированным изданиям и трудам (религиозного, экономического и др. характера). Кроме того, следует отметить, что в 185 060-е годы вопросы мифологии и религии активно обсуждались академической наукой, причем эти теоретические работы становились предметом широкого обсуждения и в публицистике. С другой стороны, ученые, посвятившие себя изучению мировых мифологий или фольклора, самииспытывали влияние идей, занимавших в то время русскую журналистику и литературу (ср., напр., статьи Ф. И. Буслаева «Задачи эстетической критики», «Значение романа в наше время» и полемические выступления против него Писарева, Чернышевского, Салтыкова-Щедрина). Поэтому был проанализирован и ряд работ по теории мифа, созданных в рамках мифологической и сравнительно-исторической школ.

Что касается творчества Л. Н. Толстого, то в сферу нашего внимания попали как опубликованные произведения 1850−60-х гг., так и оставшиеся незавершенными, а также их черновики и варианты. Пытаясь проследить, как меняется со временем отношение Толстого к практической деятельности, мы, обращались и к его творчеству 1870−90-х гг.42 — как к художественным текстам, так и к религиозно-философским трактатам.

Наконец, поиски внетекстовых и внерелигиозных источников толстовской символики сделали необходимым изучение материалов, относящихся к предпринимаемым писателем проектам общественного и хозяйственного характера. Нами были рассмотрены официальные документы, составленные самим Толстым (в частности, проект по лесному хозяйству, несколько редакций проекта освобождения крестьян, докладные записки и т. д.) или представляющие собой ответ на его запросы, а также другие материалы, освещающие деятельность Толстого в деревне или связанные с волновавшими его социальными и экономическими вопросами. В немалой степени наша работаосновывалась на изучении дневников и писем Толстого и к Толстому, а также мемуаров, воссоздающих как жизнь самого писателя, так и атмосферу 50−60-х годов.

42 Мы не затрагивали те эпизоды деятельности и творчества Толстого этого периода, которые, будучи крайне важны для понимания его позднейших принципов восприятия природы, требуют (именно в силу своей важности) специального рассмотрения. Например, за рамки нашего исследования выходит анализ сельскохозяйственных предприятий Левина в «Анне Карениной». Подтверждая выдвигаемую в настоящей работе теорию, он в то же время потребовал бы детального описания и актуальных социально-экономических проблем эпохи 70-х гг., и толстовских религиозных представлений этого времени, в то время как в центре нашего внимания — эпоха шестидесятых. Надо отметить, что мы следуем утвердившейся традиции подразумевать под «шестидесятыми годами» известную эпоху в истории России, начавшуюся после смерти Николая I в 1855 г. Отдельные примеры, относящиеся к 40-м, 70-м и даже началу 80-х гг. мы сочли возможным использовать в тех случаях, когда они отсылают к актуальным проблемам эпохи шестидесятых, позволяют проследить истоки или развитие идей, широко обсуждаемых в это время, или принадлежат перу авторов, чье творчество принято рассматривать именно в контексте литературы середины XIX века.

Заключение

.

В настоящей работе мы попытались выявить механизмы, посредством которых образы природы в творчестве Л. Н. Толстого 1850−60-х гг. приобретают символическую значимость. Предположение, что эти образы «архетипичны» и отсылают к древнейшим мифологическим и религиозным представлениям о мире, не позволяет понять, почему эти дополнительные «бытийные» смыслы должны актуализироваться в контексте толстовских художественных произведений. Идея о том, что символика отражает веру Толстого в скрытое присутствие во внешнем мире высшего (божественного, трансцендентального) начала, описать которое можно только при помощи символа, также не объясняет всего вопроса, тем более что изображение писателем природы не противоречит реалистическим принципам воспроизведения пейзажа. Толстой часто подчеркивает как раз естественную, -, материальную сущность природного мира. На наш взгляд, именно двойственное восприятие природы (как материального мира и «проводника религии» одновременно) и обуславливает возможность ее подлинной символизации. С точки зрения Толстого, сверхъестественное может быть постигнуто только путем познания реального, земного мира. При этом одним из основных способов его познания оказывается практическое освоение природы. Хозяйственная деятельность Толстого косвенным образом направлена на выявление «тайн-бытия», на разрешение его религиозных запросов. Поэтому говорить о разрыве между религиозными исканиями и практическими начинаниями Толстого 50−60-х гг., на наш взгляд, не приходится. Религиозные искания Толстого определяют направленность затеваемых им реформ в деревне, результаты последних отражаются, в свою очередь, на выводах об устройстве мира в целом. Художественная же символика закрепляет в образной форме представления писателя о сверхъестественной сущности природы и одновременно отсылает к его практическим начинаниям в области сельского хозяйства и лесонасаждения.

Воспроизведение такого мироотношения в художественном произведении и создает эффект наследования писателем архаических мотивов и символов, хотя сам Толстой стремится продемонстрировать как раз современность религиозного «жизнепонимания», воскресить «живой» символ.

По сути, писатель отвергает те представления о природе и способах ее запечатления в искусстве, которые были распространены в, русской литературе в середине XIX века. Более того, изучение принципов интерпретации «природной» символики представителями различных литературных направлений 60-х гг. позволяет раскрыть причины их религиозных, эстетических и общественных разногласий.

Главным образом, Толстой отталкивался от двух трактовок символа, характерных для радикальной и «правой» публицистики и критики. С точки зрения радикалов, «природный» символ в образной форме переописывает материальную действительность, так что* вкладывать в него религиозные смыслы ненаучно. Радикалы подчеркивают «архаический» характер такой символики, хотя в' ситуации 60-х гг. онаотсылает уже не к религиозным сюжетам, а к широко обсуждаемым политическим вопросам: например,-о способах решения аграрного вопроса, о выработке наиболее влиятельной идеологии. Использование религиозного символа оценивается радикалами как попытка идеологического воздействия на сознание крестьян, что и делает необходимым «десимволизацию» ими этих образов.

По тем же причинам «левые» отвергают и правомочность использования религиозной символики в художественных целях. Между тем, как полагали сторонники «чистого искусства», познавательные способности человека слишком ограниченыформа же символа позволяет поэту выразить таинственную сущность природы, ускользающую от взгляда естествоиспытателя-натуралиста. Однако олицетворение природы, ее изображение при помощи символики становится расхожим поэтическим приемом и почти теряет связь с религиозными представлениями о мире.

Идеи эстетической критики оказали значительное воздействие на становление толстовской символики природы (ср. образы гор, звезд, неба, земли, деревьев и т. д.), однако Толстого не устраивало положение «эстетиков» о том, что человеческое воображение может просто проецировать на природу свои образы, а затем обобщать их в форме символов. Толстой ищет доказательств объективного существования сверхъестественного — причем не в воображаемом, а в подлинном, материальном мире. Идеи Боткина и Дружинина о «литературной практичности» реализуются им буквально: его хозяйственная деятельность в деревне, предполагающая неметафорическое «покорение» природы, одновременно оказывается более действенным способом познания мира, чем тот, что предлагает поэзия. Однако стремление к «экспериментальной» проверке религиозных «откровений» заставляет Толстого принимать во внимание и современные социально-экономические реалии. В противном случае, как показывает и его собственный опыт, и опыт его героев, его идеи оказываются дискредитированы в глазах окружающих, воспринимаются ими как идеологическая риторика. Кроме того, невозможность практической реализации религиозных идей ведет к разочарованию в них самого Толстого.

Так, причина неудачи толстовского проекта лесонасаждения 1857 г. объясняется во многом тем, что в его основе лежали не финансовые расчеты (как мог полагать сам Толстой), а представления о возможности полного духовного обновления человека. Ключевая идея проекта — о необходимости полного очищения почвы перед последующей посадкой семяноправдывается выгодностью такого способа лесонасаждения. Однако проект Толстого был отклонен именно по причине нерациональности предложенного им способа ведения лесного дела. Как мы. полагаем, проект Толстого являлся символическим способом отречения от прошлого, выхода из тяжелого мировоззренческого кризиса. Создавая проект, Толстой проецирует на внешнюю природу свое стремление к «очищению» души от всего наносного. Его вера в возможность активного вмешательства в жизнь, в возможность исправления «неразумной» природы оказывается, в каком-то смысле, богоборческой. Точно так же и отклонение проекта Министерством государственных имуществ ведет к признанию Толстым невозможности изменить мир и себя самого и готовности подчиниться Закону — не столько государственному, сколько высшему.

Схожая идея, но выраженная в художественной форме и трансформировавшаяся под влиянием провала лесного проекта, прослеживается в рассказе «Три смерти». Рассказ создавался в те самые дни, когда решалась судьба проекта, так что подмеченная современниками «странность» его финального эпизода, неожиданное объединение в рассказе социальных и религиозных мотивов, противоречивая трактовка природы могут свидетельствовать о том, что Толстой в этот момент еще не решил для себя вопроса о свободе личности. Известное же описание идеи рассказа .в «пантеистическом» ключе, сделанное писателем в письме А. Толстой, отражает не столько первоначальный замысел, сколько восприятие им проблемы уже после получения извещения об отклонении проекта.

В 60-е гг., в период написания «Войны и мира» и активной хозяйственной деятельности в Ясной Поляне, Толстому удалось добиться органичного сочетания практического и религиозного отношения к жизни. «Природная» символика в романе-эпопее демонстрирует эту связь «небесного» и «земного». Более того, мы утверждаем, что-именно успешная деятельность Толстого в деревне в значительной степени и формирует представление писателя о роли природы в процессе познания человеком Бога, обуславливает символизацию образов природы в романе.

Однако к концу 60-х Толстой придет к выводу о невозможности объективного познания, поэтому природа перестанет рассматриваться им как средство откровения, а символика — как способ его воссоздания в тексте. При этом окончательный отказ Толстого от ведения хозяйства после «перелома» 1880-х гг. будет связан с боязнью ставить свои религиозные убеждения на столь хрупкое основание, каким является вера человека в свою власть над природой.