Основные направления эволюции комплексов защитного вооружения народов Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии второй половины XIV–XIX в

В 80-е гг. XX в. в научный оборот были введены многочисленные письменные источники российских и среднеазиатских авторов периода позднего Средневековья и Нового времени, многие из которых содержат сведения о защитном вооружении воинов региона (Виткевич, 1983; Материалы по истории Средней и Центральной Азии., 1988; История Узбекистана в источниках., 1988; Международные отношения в Центральной Азии., 1989). Сведения о вооружении среднеазиатских богатырей, содержащиеся в текстах эпических произведений, были обобщены и проанализированы Р. С. Липец (Липец, 1984, с. 63−213).

В конце 80-х — начале 90-х гг. XX в. по мере накопления изобразительных, письменных и фольклорных источников все острее стало ощущаться отсутствие публикаций по подлинным позднесредневековым предметам защитного вооружения из археологических памятников и старых оружейных коллекций. Очевидный дефицит подобных материалов затруднял реконструкцию панцирного комплекса воинов Средней Азии периода позднего Средневековья и Нового времени. Распад СССР и формирование независимых среднеазиатских государств стали мощным стимулом для появления исследований, посвященных военному делу народов региона. С другой стороны, в этот период наблюдается оживление интереса российского научного сообщества к военному искусству государств Средней Азии. В результате 90-е годы XX в. Ознаменовались, с одной стороны, введением в научный оборот подлинных среднеазиатских предметов вооружения из археологических памятников и старых оружейных коллекций, а с другой — появлением значительного массива исследований по военному делу оседлых и кочевых народов региона в бывших республиках Советского Союза. Наибольшее число таких работ были подготовлены историками России и Казахстана.

В 1992 г. Р. Б. Исмагиловым и Ю. С. Худяковым были опубликованы остатки пластинчато-нашивного панцирного элемента, обнаруженного на территории городища Бузук-Тобе Кызылкумского района Чимкентской области (Ис-магилов, Худяков, 1993, с. 204−211). Находка была датирована верхней границей существования городищаХ1У-ХУ вв. (Там же, с. 211).

В 90-х гг. XX в. ряд работ по военному делу номадов Дашт-и Кипчак были подготовлены казахстанскими учеными. Ж. М. Жетыбаевым была опубликована статья на казахском языке, посвященная вооружению, изображенному на памятниках «погребально-культовой архитектуры» Западного Казахстана (Жет1баев, 1993). Т. К. Алланиязов обобщил сведения о военной истории казахов от эпохи древности до середины XIX в. (Алланиязов, 1996).

В 1996 г. казахстанским исследователем К. С. Ахметжаном была опубликована книга, посвященная военному искусству кочевников Казахстана и их соседей от эпохи Древности до Нового времени (Ахметжанов, 1996). Опираясь на работы Ю. С. Худякова и М. В. Горелика, К. С. Ахметжан представил широкую панораму развития военного дела номадов Дашт-и Кипчак. Наряду с широко известными материалами автор использовал данные казахского фольклора, а также ранее не публиковавшиеся предметы вооружения (в том числе защитного) из музейных собраний РК. В связи с тем что книга была издана только на казахском языке она в тот период не получила должного признания среди специалистов СНГ.

В 1998;1999 гг. K G. Ахметжаном были проанализированы панцирные казахские пояса и зерцальный доспех султана Арыстана Айчувакова, хранящиеся в фондах казахстанских музеев (Ахметжан, 1998; Ахмегжан, 1999). В 2001 г. вышла книга А. К. Кушкумбаева посвященная военному делу казахов XVII-XVII1 вв. (Кушкумбаев. 2001). Отдельный раздел в ней был отведен защитному вооружению кочевников Дашт-и Кипчак (Там же, с. 74−83). Исследование А. К. Кушкумбаева построено на скрупулезном анализе письменных источников. Вещественные и изобразительные источники по казахскому доспе-ху практически не привлекались. Основанием для реконструкции бронирования и покроя доспехов послужили исследования К. G. Ахметжана и 3. Самашева материалов эпоса и изобразительных памятников Дашт-и Кипчак (Кушкумбаев, 2001, с. 76−78, 80).

В 2001 г. Ю. С. Худяковым были проанализированы предметы позднес-редневекового защитного вооружения из музея СУ АР КНР в г. Курля- (Худяков, 2001 б, с. 471—475). В числе прочих находок Ю. С. Худяковым был опубликован сфероконический шлем с кольчужной бармицейузким ободом, с заклепками и навершием. Характерной особенностью шлема являются три овальные накладки («заплатки») на лицевой части тульи, приклепанные к ее поверхности с помощью заклепок (Там же, рис. 2, 3). Вместе со шлемом в зале, где экспонируются находки эпохи Цин, представлены сабля со слабоизогнутым клинком и кольчуга, «с короткими рукавами и подолом и широким воротом» (Там же, рис. 2, 5−6). По мнению автора, «это оружие характерно для среднеазиатского или передневосточного комплекса вооружения эпохи Средневековья» (Там же, с. 474).

В том же году Ю. С. Худяковым, К. Ш. Табалдиевым и O.A. Солтобае-вым были опубликованы древние и средневековые шлемы, происходящие из числа случайных находок с территории Республики Кыргызстан (Худяков, Та-балдиев, Солтобаев, 2001, с. 101−106).

Некоторые аспекты военного искусства Тимура были рассмотрены в работах Ф. М. Ибятова, Р Н. Безертйнова и др. (Безертинов, 2001; Ибятов, 2003).

Оценка защитного вооружения и тактики воинов Тимура была дана в основном по материалам письменных среднеазиатских источников (Ибятов, 2003, с. 175, 191−192, 198−202).

В* начале XXI в. сложились условия для появления обобщающих исследований по защитному вооружению воинов Средней Азии, основанных на комплексном анализе различных групп источников.

В 2002 г. Л. А. Бобровым и Ю. С. Худяковым была опубликована статья, посвященная доспеху Средней Азии периода позднего Средневековья (Бобров, Худяков, 2002). На основании комплексного анализа вещественных, изобразительных, письменных и фольклорных источников была прослежена эволюция среднеазиатского доспеха ХУ-ХУШ вв. Рассмотрены особенности производства защитного вооружения в городах Средней Азии периода позднего Средневековья (Там же, с. 113—117). Подробно разобраны основные структуры бронирования корпусного доспеха, конструкция и особенности оформления шлемов, дополнительных защитных деталей и щитов (Там же, с. 110−136). Отдельный раздел посвящен конструкции и покрою конского доспеха (Там же, с. 136−139). На основании комплексного анализа источников сделан вывод о существовании двух основных этапов развития доспеха Мавераннахра: «Тимуридского» (конец XIV — XV в.) и «Бухарского» (конец XV — XVIII в.), отмечены основные структуры бронирования и типы покроя панцирей, характерные для каждого этапа. Высказано мнение о том, что на протяжении позднего Средневековья среднеазиатский доспех постепенно избавлялся от «чингизидского» военно-культурного наследия и испытывал на себе все возрастающее влияние оружейного комплекса Передней Азии (Там же, с. 110, 142). Одним из результатов исследования стали художественные научно-исторические реконструкции комплексов защитного вооружения воинов Средней Азии ХУ1-ХУП вв. (Там же, с. 155, 156). Работа Л. А. Боброва и Ю. С. Худякова стала первым специальным исследованием в отечественной и зарубежной историографии, в которой позд-несредневековый среднеазиатский доспех был выбран в качестве самостоятельного объекта изучения.

Тема эволюции позднесредневекового доспеха Мавераннахра была развита Л. А. Бобровым в серии статей, посвященных комплексу защитного вооружения воинов Мавераннахра и сопредельных территорий. В частности, были рассмотрены особенности эволюции доспеха на территории узбекских государств Средней Азии в конце XV — XVII в. (Бобров, 20 036), зафиксированы особенности процесса «вестернизации» среднеазиатского позднесредневекового доспеха (Бобров, 2003а- 20 046).

В 2005 г. казахстанским исследователем К. С. Ахметжаном была подготовлена статья, в которой казахский доспех был рассмотрен как элемент традиционной системы вооружения кочевников Дашт-и Кипчак. Им была предпринята попытка соотнести названия предметов защитного вооружения с подлинными экземплярами панцирей из старых коллекций (Ахметжан, 2005, с. 82−86). В 2007 г. им же была опубликована книга, посвященная этнографии традиционного вооружения казахов (Ахметжан, 2007). Базой для нее послужила более ранняя работа ученого (Ахметжанов, 1996), существенно дополненная новыми материалами из казахстанских музеев. Отдельный раздел посвящен защитному вооружению номадов Дашт-и Кипчак. Рассмотрены панцири, шлемы, дополнительные защитные детали и щиты. Для анализа были привлечены вещественные, изобразительные, письменные и фольклорные источники. На их основе К. С. Ахметжаном были выполнены художественные и предметные научно-исторические реконструкции. Несмотря на многочисленные успехи работы, исследователем был допущен ряд неточностей. В частности, к комплексу защитного вооружения казахов, были отнесены цинские и джунгарские шлемы (Там же, с. 153, рис. 1−2, 7), а также симбиотические наголовья (Там же, рис. 6). Кроме того, систематизировав материалы из центральных казахстанских музеев, К. С. Ахметжан не привлек к анализу в своей работе предметы вооружения из собраний РФ и КНР, российские и цинские изобразительные источники.

В 2007 г. Ю. И. Ожередовым и Ю. С. Худяковым был опубликован украшенный позолотой шлем с двухчастным куполом, накладками, обручем и козырьком из числа случайных находок в Сузунском бору, хранящийся в МАЭС.

ТГУ. На основании типологического анализа шлем был датирован Х1У-ХУ вв. и соотнесен с комплексом вооружения воинов Средней Азии и Сибири этого периода (Ожередов, Худяков, 2007, с: 93−99).

В том же году П. К. Дашковским, 3: С. Самашевым иА. А^ Тишкиным был опубликован шлем из музея г. Зайсан (РК), который был датирован «монгольским временем» (Дашковский, Самашев, Тишкин, 2007, с. 43, 91).

В 2008 г. вышел в свет «Большой Атлас истории и культуры Казахстана». Раздел о военном деле казахов периода позднего Средневековья был подготовлен Ю. С. Худяковым. Исследователь особо подчеркнул, что значительная масса доспехов поступала к казахам с территории Ирана и Средней Азии, а основными потребителями металлического защитного вооружения в казахской армии были представители знати и воины ударных отрядов (Большой Атлас., 2008, с. 399).

В том же году Ю. С. Худяковым был опубликован цельнокованый, среднеазиатский шлем из МАЭС ТРУ, который был датирован на основании типологического анализа ХУП-ХУ111 вв. и соотнесен с комплексом? вооружения казахских воинов.(Худяков, 2008, с. 181−182).

В 2009 г. Л. А. Бобровым был опубликован «татарский» шлем с комбинированной бармицей из фондов ТГИАМЗ. Подробно рассмотрена конструкция и оформление тульи и бармицы. Шлем был соотнесен с комплексом, вооружения та-, тар Западной Сибири или ойратов и датирован XVII в^ (Бобров, 2009а, с. 251−254).

В том же году Л. А. Бобровым были проанализированы вооружение и тактика казахской конницы начала XVIII в. на примере битвы на р. Аягуз (Бобров, 2009в).

В 2010 г. Л. А. Бобровым и А. К. Кушкумбаевым были введены в научный оборот среднеазиатские шлемы из фондов Акмалинского областного исто-рико-краеведческого музея (Бобров, Кушкумбаев, 2010).

В том же году Л. А. Бобровым, А. Ю. Борисенко и Ю. С. Худяковым была подготовлена монография, посвященная взаимодействию тюркских и монгольских народов с русскими в области военного дела в ХУИ-ХУШ вв. (Бобров,.

Борисенко, Худяков, 2010). Отдельный раздел в ней посвящен казахскому дос-, пеху этого периода. Сделан вывод о зависимости казахских жузов от поставок металлического защитного вооружения из государств Мавераннахра, выделены основные структуры бронирования и типы покроя казахских панцирей XVII—XVIII вв., выявлена роль конных панцирников в военном искусстве казахов периода позднего Средневековья и Нового времени (Там же, с. 132−137, 144—148).

В европейской и американской историографии военная история Средней Азии периода позднего Средневековья изучена крайне неравномерно. Наибольший интерес исследователей традиционно вызывали завоевания Тимура, в то время как «узбекский» период военной истории региона продолжает оставаться «белым пятном» в современной западной исторической науке.

Специальные исследования, посвященные доспеху Средней Азии второй половины XIV — XIX в., в западной историографии отсутствуют. Отдельные упоминания разбросаны по научным и научно-популярным трудам, посвященным Тимуру и его преемникам. При этом западные оружиеведы не скрывают, что значительная часть таких европейских монографий подготовлены на базе работ, «изначально написаных в России много лет назад» (Nicolle, 1990, р. 40).

В знаменитой книге Р. Робинсона, посвященной азиатскому доспеху (Robinson, 1967), раздел по Средней Азии отсутствует. Единственный среднеазиатский комплекс защитного вооружения, упомянут Робинсоном в главе, посвященной персидскому доспеху, хранится в коллекции Мозера-Шарлотенфельда в Берне. Он состоит из «клёпаной кольчужной рубахи с длинными рукавами и юбкой, чарайны, крепившейся кожаными плечевыми ремнями», а также шлема с козырьком и кольчатой бармицей. По данным Р. Робинсона, этот панцирный комплекс происходит «из Бухары» (Робинсон, 2006, с. 57).

Пожалуй, единственной работой западного автора, в которой Тимурид-ский доспех рассмотрен в рамках специальной главы на основе анализа вещественных, изобразительных и письменных источников, является* книга Д. Никол-ля, посвященная армии Тимура (Nicolle, 1990). Основным видом источников для Николля является великолепная переднеазиатская иконография конца.

XIV — XV в. из мусульманских манускриптов, хранящихся в европейских и турецких коллекциях. Значительно хуже представлена база вещественных источников. Практически все панцири, шлемы, дополнительные защитные детали и щиты, приведенные в книге Николля, происходят не с территории собственно Средней Азии, а из соседних регионов (Ibid, р. 38, 41). Из письменных источников Д. Николль использует в основном сообщения западноевропейских авторов (Рюи Гонзалеса де Клавихо, Джозефа Барбара, венецианских путешественников), посещавших Переднюю и Среднюю Азию в XV в. Что касается сведений мусульманских историков, то они использованы в значительно меньшей степени. Тем не менее, работа Д. Николля является наиболее подробным исследованием тимуридского доспеха в западной историографии. В значительной степени это обусловлено тем фактом, что в своей работе Д. Николль опирался на исследования мусульманского и монгольского доспеха, выполненные М. В. Гореликом (Ibid, р. 27, 38, 41).

Из всего массива научных и научно-популярных трудов западных авторов, посвященных Тимуру и его империи, наиболее подробно тема чагатайского доспеха освещена в книге известного французского историка и публициста Жана-Поля Ру «Тамерлан» (Roux, 1991), которая была переиздана в России в 2004 г. (Ру, 2004). В своей монографии Ж.-П. Ру рассматривает историю возвышения державы Тимура. Особое внимание уделено ходу военных кампаний. Отдельная глава посвящена армии Тимура. Описывая защитное вооружение воинов-«караунасов», Ж.-П. Ру подчеркивает его «легкость» и «подвижность»: «Оборонительная экипировка включала в себя остроконечный шлем с наносни-ком и назатыльником из стальной кольчуги, короткую кольчужную рубаху, иногда легкие латы, а также круглый щит, тоже легкий. Воинам хотелось иметь средства защиты не слишком тяжелые, и потому они искали для них соответствующие материалыщит из плетеной лозы не имел надежности щита железного, но с ним было легче управляться, да и рука уставала меньше. Подвижность и быстрота главенствовали над всем. Для защиты лошадей применялись стеганые попоны. Одежды воинов были чисты и изысканы. Тимуру хотелось, чтобы его войско выглядело браво. Любитель эффектности, он верил, что элегантность придает ратникам и горделивости, и уверенности и что это способно деморализовать противника» (Ру, 2004, с. 241). Подобная оценка комплекса защитного вооружения воинов армии Тимура верна лишь отчасти. Наряду со средневооруженной конницей в тимуридских войсках присутствовали и отряды тяжеловооруженной кавалерии, воины которой носили металлические доспехи и одевали своих коней в броню из железа и твердой кожи. По степени «бронированное&trade-» такие отряды мало чем уступали рыцарям Западной Европы второй половины XIV в.

Отдельные упоминания о защитном вооружении воинов Тимура содержат работы М.М. Александреску-Дерека, Т. Аллена, М. Бриона, В. Минорского, Дж. И. Вудса и др. (Alexandrescu-Dersca, 1977; Allen, 1983; Minorsky, 1939; Woods, 1976). Практически все высказывания этих авторов о чагатайских панцирниках и их тактике основываются на данных мусульманских письменных источников XIV—XVII вв. Сведения о вооружении туркменских противников Тимура и Тимуридов включены в сборник документов «Энциклопедия Ислама» (Encyclopedia of Islam, 1984).

В китайских исследованиях позднесредневековому доспеху народов Средней Азии уделено сравнительно мало внимания. Специальные работы по данной теме отсутствуют. Отдельные шлемы и кольчатые панцири, находившиеся на вооружении воинов Восточного Турекстана, а также номадов Казахстана и Кыргызстана, захваченные в ходе боевых действий цинскими войсками, упомянуты в работах Чжоу Вэй Чжу, Лю Юнхуа и др. (Чжоу Вэй Чжу, 2005; Лю Юнхуа, 2003). Интересно, что в целом ряде случаев типично среднеазиатские предметы вооружения отнесены китайскими авторами к минскому или цинскому доспеху (Лю Юнхуа, 2003, с. 176, рис. 3−4-, с. 192, рис. 2).

Оценивая степень изученности среднеазиатского доспеха позднего Средневековья и Нового времени, необходимо отметить, что вплоть до последнего времени как в российской, так и в зарубежной историографии не предпринималось попыток рассмотреть эволюцию комплекса защитного вооружения Средней Азии второй половины XIV — XIX в., как самостоятельный объект исследования на базе комплексного анализа вещественных, изобразительных, письменных и фольклорных источников.

В российской (имперской) и советской историографии вплоть, до конца 70-х гг. XX в. не уделялось сколько-нибудь значительного внимания изучению комплекса защитного вооружения среднеазиатских воинов* периода позднего Средневековья и Нового времени. Крайним проявлением такого «невнимания» к среднеазиатскому доспеху следует считать наличие вполне компетентных и развернутых оружиеведческих трудов, в которых проанализировано оружие ближнего и дистанционного боя, а тема защитного вооружения проигнорирована (Рязанов, 1924; Валиханов, 1961, с. 463−468- Курылев, 1978). Несмотря на то, что военно-политической истории державы Тимура посвящен целый ряд статей и брошюр, ни в одной из них не сделана попытка дать комплексный анализ чагатайского доспеха этого периода. Как правило, советские исследователи лишь фиксировали факт использования частью воинов Тимура защитного вооружения, но не пытались, ни детально описать, ни тем более реконструировать его на основании комплексного анализа вещественных, изобразительных и письменных источников. Реконструкции, выполненные в качестве иллюстрации к труду Е. А. Разина (Разин, 2000, с. 234) и переиздаваемые затем на протяжении почти 30 лет, являются не столько результатом комплексного анализа, сколько художественным осмыслением письменных источников. Причина слабого интереса исследователей к среднеазиатскому доспеху на протяжении XIX в. и большей части XX в. была обусловлена узостью источниковой базы по теме.

В тех общеисторических и военно-исторических работах, где хотя бы кратко затрагивалась тема защитного вооружения Средней Азии, выводы строились почти исключительно на базе письменных источников (Муминов, 1968, с. 29- Семенюк, 1969, с. 263−272- Росляков, 1962, с. 220), либо на основании лингвистического анализа эпических произведений (Абрамзон, 1945, с. 174−175- Кайдаров, 1973, с. 26−27- Бейбутова, 1986, с. 17−19). Однако если для исследования оружейных производств письменные источники, действительно, являлись и являются основой источниковой базы (Мукминова, 1976, с. 114—125), то для реконструкции структуры бронирования, конструкции и покроя панцирей письменных и фольклорных данных явно недостаточно. Ситуацию могло поправить привлечение к анализу иконографии Мавераннахра XVI—XVII вв., однако в искусствоведческих работах 50−60-х гг. XX в. среднеазиатский доспех рассматривался не как элемент оружейного комплекса, а как часть традиционного мужского костюма, что приводило к искажению его истинного значения в военном деле народов региона (Пугаченкова, 1950, с. 130).

Ситуация начала постепенно меняться после того, как в советской историографии возрос интерес к военному делу кочевых народов средневековой Евразии. С конца 70-х гг. XX в. М. В. Гореликом для оружиеведческого анализа «монголо-татарского» и «мусульманского» доспеха ХГУ-ХУ вв. стали активно привлекаться иконографические материалы Ирана развитого и позднего Средневековья (СогеИк, 1979; Горелик, 1983). Однако в этот период среднеазиатский доспех еще не стал объектом специального исследования в силу слабой изученности профильных вещественных источников. Схожая ситуация наблюдалась и в западной исторической науке. Для характеристики тимуридского доспеха привлекались аутентичные изобразительные и письменные источники, однако практически все аккумулированные для анализа подлинные предметы вооружения происходили не с территории Средней Азии (№со11е, 1990, р. 41, 48). В восточно-азиатской историографии среднеазиатский доспех периода позднего Средневековья и Нового времени ни разу не становился объектом специального исследования.

Прорыв в изучении доспеха Средней Азии пришелся на конец XX — начало XXI в. Он был связан с резким расширением источниковой базы и появлением специальных исследований, основанных на комплексном анализе различных групп источников. В 90-х гг. XX в. — начале XXI в. российскими и среднеазиатскими исследователями были введены в научный оборот предметы защитного вооружения из числа археологических находок и из старых оружейных коллекций (Исмагилов, Худяков, 1993, с. 204−211- Ахметжанов, 1996; Ахметжан,.

1998; Ахметжан, 1999; Худяков, Табалдиев, Солтобаев, 2001, с. 101−106- Худяков, 2001, с. 471−475- Государева Оружейная палата, 2002, с. 50−52). Сочетание вещественных, изобразительных, письменных и фольклорных источников создали базу для комплексных исследований по среднеазиатскому доспеху. В первое десятилетие XXI в. были изданы первые работы, посвященные различным аспектам эволюции защитного вооружения и тактики войск Мавераннахра и Дашт-и Кипчак ХУ-ХУШ вв., продолжилась публикация предметов защитного вооружения из старых оружейных коллекций (Бобров, Худяков, 2002; Бобров, 2003аБобров, 20 036- Бобров, 20 046- Ахметжан, 2005, с. 82−86- Ахметжан, 2007; Ожередов, Худяков, 2007; Большой Атлас., 2008, с. 296, 328, 351, 383, 398−399- Худяков, 2008; Бобров, 2009а, с. 251−254- Бобров, 2009вБобров, Куш-кумбаев, 2010; Бобров, Борисенко, Худяков, 2010).

В настоящее время созданы условия для появления комплексного исследования, посвященного основным направлениям эволюции защитного вооружения народов Средней Азии второй половины XIV — XIX в.

1.3. История изучения материалов по комплексу защитного вооружения народов континентальной Восточной Азии периода позднего Средневековья и раннего Нового времени (вторая половина XIV — XIX в.).

Первым объектом специального оружиеведческого исследования в отечественной историографии по восточноазиатскому доспеху периода позднего Средневековья стал железный шлем из фондов ОПМК. Он был прислан в дар русскому царю из «Тунгусской земли» в 1636 г. и первоначально был ошибочно определен А. Н. Олениным, как «монгольский». В то же время знаменитым российским историком была прочитана надпись на шлеме в виде буддийской мантры «Ом мани падме хум» и представлен подробный рисунок самого шлема (Тимковский, 1824, с. 1). А. Ф. Вельтман, отметив сходство наголовья с «мун-гальскими» и «манджурскими» шлемами, тем не менее соотнес его с «шапкой кучумовской», захваченной Ермаком в Сибирском ханстве (Вельтман, 1844, с. 79). Предположение о том, что шлем из ОПМК является «шоломом манджурским», было выдвинуто Л. П. Яковлевым (Государева Оружейная палата, 2002, с. 304) и вошло в текст Описи ОПМК 1884 г. (Опись., 1884, с. 19). Данная атрибуция закрепилась за шлемом в отечественной историографии. В последующие годы он был детально исследован-советскими и российскими историками (Государственная Оружейная палата Кремля, 1954, с. 134—135- Государева Оружейная палата, 2002, с. 54—55, 304- Бобров, Худяков, 2003 в, с. 157−159, с. 197, табл. 16, рис. 11). В настоящее время он соотнесен с комплексом защитного вооружения поздних чжурчжэней (маньчжуров) второй половины XVIпервой трети XVII в. (Бобров, Худяков, 2003, с. 158).

Первой в советской историографии статьей, посвященной детальному описанию восточноазиатского доспеха, включающего панцирь, шлем и дополнительные защитные детали, стала работа Р. Ф. Итса и Г. А. Гловацкого (Итс, Гловацкий, 1957, с. 215−234). В данной статье ее авторы подробно рассмотрели «парадный костюм китайского генерала» приобретенный в Китае в 18 301 831 гг. подполковником генерального штаба М. В. Ладыженским. Этот доспех уже в 1833 г. был передан Ладыженским в Петербургскую Кунсткамеру. Работа Р. Ф. Итса и Г. А. Гловацкого проиллюстрирована репродукциями картин и фотографиями. В качестве аналогов авторы привлекли цинские и корейские доспехи, хранящиеся в фондах МАЭ (Там же, с. 225−231). Важной заслугой Р. Ф. Итса и Г. А. Гловацкого можно считать подробное и скрупулезное описание конструкции шлема и покроя панциря, а также описание становления и развития «знаменной системы» цинских войск. В то же время не со всеми выводами авторов можно согласиться. В частности, не вызывает поддержки настойчиво проводимая ими идея о том, что цинский доспех являлся едва ли не копией «китайских» (то есть минских) панцирных комплексов и отличался от них только «копытообразными манжетами» (Итс, Гловацкий, 1957, с. 219−220, 231). Даваемая при этом ссылка на китайские рисунки, якобы относящиеся к «эпохе Троецарствия (III-V вв. н. э.)» некорректна, так как данные иллюстрации (Там же, с. 230) выполнены китайскими художниками Нового времени и представляют собой стилизованные изображения современных им доспехов.

Последние исследования указывают на то, что цинский доспех, хотя и испытывал на себе сильное влияние со стороны монгольской и китайской паноплии, в то же время, являлся вполне самостоятельным и самобытным панцирным комплексом. Вызывают возражения и предложенная авторами датировка доспехаконец XVIII — начало XIX в. (Итс, Гловацкий, 1957, с. 219−220, 231). Характерные элементы оформления шлема и панциря (серебрение тульи, гребни и декоративные вырезные вставки на шлеме, конструкция наплечных пластин и т. д.) указывают на то, что доспех не мог быть выполнен ранее 1818 г. До этого времени действовал регламент, введенный императором Цяньлуном и зафиксированный в тексте и рисунках «Хуанчао лици туши» (1759 г.). Данный регламент не предусматривал наличия данных декоративных деталей, которые появились позднее — в первой половине XIX в. Таким образом, время изготовления панциря следует локализовать 1818−1830/31 гг. Несмотря на указанные неточности, статья Р. Ф. Итса и Г. А. Гловацкого вплоть до конца XX в. оставалась по сути единственной работой в которой был детально рассмотрен цинский панцирный комплекс с привлечением различных групп источников. Ряд выводов, сделанных авторами, сохраняют свою актуальность вплоть до сегодняшнего дня.

Обобщающие работы, содержащие сведения о военном деле народов Приморья и Приамурья периода позднего Средневековья и Нового времени, стали появляться в конце XIX в., как результат этнографических исследований данного региона. Так, в 1899 г. известный этнограф и путешественник Л. И. Шренк описал и зарисовал хранившийся у гиляков (нивхов) железный шлем, остатки металлического (ламеллярного) доспеха и так называемый «веревочный панцирь». По мнению Л. И. Шренка, шлем и железные панцирные пластины были привнесены в регион маньчжурами (Шренк, 1899, с. 258−260).

Отдельные сведения о вооружении и тактике китайской тяжелой пехоты и цинской панцирной конницы XVII—XVIII вв. содержат общеисторические, искусствоведческие и источниковедческие исследования советских и российских ученых второй половины XX — начала XXI в., основанные на анализе письменных и отчасти изобразительных китайских источников эпохи Мин и Цин.

Важную роль в изучении китайского военного искусства XVII в. сыграли переводы текстов минских и цинских исторических произведений, опубликованные в «Хрестоматии по истории Китая в Средние века» (Хрестоматия по истории., 1960). В текстах исторических документов приводятся сведения о вооружении (в том числе защитном вооружении) и особенностях военного дела китайских повстанческих армий середины — начала второй половины XVII в. (Шренк, 1899, с. 140−141, 147,153, 168−173).

Данные по тактическим приемам маньчжурской конницы XVII в. приводит в своей работе Н. И. Фомина (Фомина, 1974, с. 191). Однако военное искусство цинских воинов не было главной темой ее исследования. Вооружение и тактика маньчжуров рассматриваются Н. И. Фоминой лишь как материал для сравнения с южно-китайской армией Чжэнов.

На основании анализа письменных и изобразительных источников Л. Г. и В. А. Сычевыми были реконструированы внешний облик воина-панцирника эпохи Мин (Сычев, Сычев, 1975, табл. XXX, рис. 4), а также панцирные комплексы эпохи Мин и Цин (Там же, табл. XXX, рис. 7−8). Сколько-нибудь подробного описания минского и цинского доспеха авторы не привели, так как в качестве основного объекта их исследования выступал традиционный китайский костюм, которому и была посвящена большая часть книги.

Развернутые комментарии по военному искусству «Восьмизнаменной армии» дали в примечаниях к переводам маньчжурских и китайских текстов XVII—XVIII вв. Л. В. Тюрюмина, Е. П. Лебедева, Б. В. Болдырев, Г. В. Мелихов (Мелихов, 1962, с. 54−62- Лебедева, Болдырев, 1986, с. 86−90- Тюрюмина, 1992, с. 93, 94). Факты применения цинскими военачальниками «ударных» отрядов, целиком укомплектованных латниками, отметил Г. В. Мелихов (Мелихов, 1974 б, с. 64).

Едва ли не единственным примером публикации предметов защитного вооружения Восточной Азии позднего Средневековья и Нового времени в советской историографии 70-х гг. XX в. стала статья Ю. В. Ионовой посвященная традиционной одежде корейцев. В своей статье исследовательница привела изображение цинского шлема и наушника бармицы из собрания МАЭ, ошибочно поместив наголовье в ряд корейских головных уборов (Ионова, 1977, с. 167, рис. 7).

Исследование различных аспектов военного искусства маньчжуров на основании анализа письменных источников было продолжено в 90-е гг. XX в. В ряде работ Е. И. Кычанова охарактеризованы материальная культура и социальные отношения маньчжуров, затронуты и элементы их военной культуры. В частности, он приводит данные по добыче железной руды у поздних чжур-чжэней, развитии металлургии и оружейного производства в государстве Нур-хаци, формированию «знаменной системы» цинской армии (Кычанов, 1992, с. 52−65- Кычанов, 1997, с. 209, 213−236).

Роль панцирной конницы в военном искусстве маньчжуров подчеркивает в своих работах О. Е. Непомнин. По его мнению, «панцирная (тяжелая) конница» маньчжуров являлась «главной ударной силой завоевателей», она наносила решающий удар по противнику в тот момент, когда последний был измотан боем с перешедшими на сторону маньчжуров китайскими войсками (Непомнин, 2005, с. 31, 40−41,43, 63).

Среди публикаций последнего десятилетия выделяются работы С. И. Мшанецкого, который в небольших, но информативных статьях излагает свой взгляд на историю развития китайского военного костюма XV—XX вв. (Мшанецкий, 1999, с. 8−13- Мшанецкий, 2000, с. 86−91). Опираясь на данные письменных источников, автор делает вывод, что китайским правителям эпохи Мин удалось «. .частично регламентировать технологию и цветовое решение военного костюма, значительно опередив вооруженные силы европейских государств» (Мшанецкий, 2000, с. 90). По его мнению, маньчжурский военный костюм, был в первую очередь костюмом конного воина (Мшанецкий, 1999, с. 9).

Предметам защитного и наступательного вооружения цинских воинов хранящихся в музеях Синьцзяна (КНР) посвящена статья Ю. С. Худякова (Худяков, 1995, с. 34-А2). В ней наряду с другими предметами вооружения были рассмотрены железные шлемы и кольчуги из музеев городов Чжанье, Цзюцуань и Куча.

Ряд работ, посвященных военному делу Кореи, был подготовлен К. В. Асмоловым (Asmolov, 1997). В одной из них (Асмолов, 2002, с. 7−24) он обращается к теме доспеха корейской конницы периода Имджинской войны (1592−1598). К. В. Асмолов рассматривает различные конструкции корейских панцирей и шлемов, основные разновидности покроя корпусных доспехов и панцирных элементов (Асмолов, 2002, с. 20−22). Однако для данного анализа привлекаются материалы из музейных собраний РФ и Кореи, датированные преимущественно XVII—XIX вв., и иллюстрации из трактата «Муе тобо тхонд-жи», составленном в 1789 г., то есть почти через двести лет после Имджинской войны. Таким образом реконструированный К. В. Асмоловым образ корейской латной конницы относится не к концу XVI в., а к XVII—XIX вв. Вызывает возражение заявленное К. В. Асмоловым якобы имевшее место противостояние китайского «чешуйчатого» и корейского «бригантинного» доспеха: «Бригантина корейцев является более продвинутым типом доспехов, чем чешуйчатые китайские, и предохраняет от меча или стрелы, пожалуй, не хуже японских» (Там же, с. 22). Анализ вещественных, изобразительных и письменных источников позволяет утверждать, что распространение в Корее пластинчато-нашивных панцирей («бригантин») было связано именно с китайским и монгольским влиянием. Что же касается чешуйчатых панцирей, то они применялись как цин-скими военными чиновниками, так и корейскими военачальниками вплоть до конца XVIII в., а, возможно, и позднее, но в основном в качестве парадного (иногда комбинированного) корпусного доспеха (Boots, 1934, pi. 30- LaRocca, 2006, р. 144−145).

В первое десятилетие XXI в. продолжилась публикация предметов позд-несредневекового восточноазиатского защитного вооружения из, российских и иностранных музейных собраний (Багрин, Гвоздев, Прокопец, 2010, с. 266−268, 277−278). Появились первые обобщающие работы посвященные эволюции доспеха народов региона в период позднего Средневековья и Нового времени.

В частности, автором данного исследования в соавторстве с Ю. С. Худяковым были обобщены вещественные, иконографические и письменные материалы и прослежена линия эволюции доспеха позднесредневековых чжурчжэней и маньчжуров XVI—XVIII вв. (Бобров, Худяков, 2003, с. 66−212), выявлена роль цинского защитного вооружения в развитии восточно-монгольского доспеха XVIII в. (Бобров, 2003, с. 79−88- Бобров, Худяков, 2008, с. 547−549, 561−562).

Интерес к комплексу защитного вооружению народов континентальной Восточной Азии в научных сообществах Западной Европы и США усиливался по мере формирования профильных коллекций в частных и музейных собраниях.

Важным событием в мировом оружиеведении стал выход в 1934 г. книги американского исследователя Д. К. Стоуна (Stone, 1934), затем неоднократно переиздававшейся. Ее автор, занимая ведущие должности в государственных и коммерческих структурах, на протяжении нескольких десятилетий коллекционировал предметы вооружения различных народов. Обобщив собственные коллекции, а также ряд частных и государственных оружейных собраний, он подготовил уникальную для своего времени оружейную энциклопедию-справочник. Основу текста составляют короткие комментарии к расположенным в алфавитном порядке традиционным названиям предметов вооружения различных народов и эпох. Значительная часть названий снабжена фотографиями соответствующих предметов вооружения с подписями. К числу сильных сторон книги следует отнести подробные описания и многочисленные четкие фотографии предметов вооружения. Разнообразием предметов защитного вооружения отличается целый ряд «восточных» коллекций: турецкая, иранская, индийская. В то же время необходимо отметить, что «восточноазиатская часть коллекции» в собрании Стоуна представлена в основном японскими образцами- «китайская» и «корейская» части коллекции относительно немногочисленны. Кроме того, возраст отдельных предметов неоправданно удревнен. Основываясь на сегодняшнем уровне знаний, можно утверждать, что большая часть предметов вооружения «китайской» и «корейской» коллекций, приведенных в книге Стоуна, была изготовлена в XVIII—XIX вв. Тем не менее многие из этих предметов представляют исключительный интерес. К их числу можно отнести цинскую-конскую панцирную попону, чешуйчатую. китайскую кирасу из пров. Сычуань, -полный-, цинский панцирныйкомплекс ЖВ-. и др. Справочнике Д. К. Стоуна не предполагает комплексного анализа публикуемыхв. ней предметов вооруженияпоэтому на1 его страницах отсутствуют ссылки на соответствующие письменные и. изобразительные источники-. Визуальный ряд представляет собой каталог фотографий с подписями. Согласно завещанию Д. К. Стоуна большая часть его «восточной» оружейной коллекции (несколько тысяч экземпляров) была передана в дар музею «„Метрополитен“» (г. Нью-Йорк, США). Вплоть до сегодняшнего времени данные материалы активно используются, американскими и европейскими оружиеведами. На этом фоне совершенно оправданнымвыглядит русское издание книги Д. К. Стоуна, осуществленное В- 2008 г. (Стоун, 2008).

В 1939 г. вышла в свет книга Б. Тордемана, посвященная вооружению европейских воинов, участвовавших в сражении при Висби (1361- г.). В качестве аналога европейским- «бригандинам» «автор привел цинский пластинчато-нашивной доспех, хранящийся* в фондах Этнографического музея* г. Стокгольма. Тордеман представил краткое описание панцирного комплекса, его фотографию и подробный рисунок составляющих. его элементов. (Thordeman, 1939, р. 289−290, 292−293).

Первым большим — исследованием, посвященным военному искусству Кореи, затронувшими тему доспеха эпохи Чосон, стала работа Д. JI. Бутса «Корейское оружие и доспехи». В: ее основу был положен доклад, представленный Бутсом на собраниях Азиатского общества Ее Королевского Величества в 1931;1932: гг. Базой: для работы английского исследователя послужили материалы его собственной оружейной коллекции, а также музейных собраний Кореи, Японии и частных западных коллекций. Книга Бутса содержит краткие описания доступных ему корейских шлемовj панцирей и щитов .(Bootsj 1934, p. 28−35) проиллюстрированных фотографиями и рисунками из корейских военных трактатов и регламентов периода позднего Средневековья и Нового времени. Всего рассмотрены пять целых корпусных панцирей, элемент кольчато-пластинчатой брони, семь шлемов и пять щитов. На основании собранных материалов Бутс делает вывод о том, что все основные типы корейских доспехов на протяжении своей эволюции испытывали сильное влияние со стороны китайского защитного вооружения (Ibid, р. 29). Несмотря"на то что раздел книги Бутса, посвященный корейским доспехам, был подготовлен в 20-х — начале 30-х гг. XX в. и занимает менее восьми страниц печатного текста, он сохранил свою актуальность на протяжении последующих десятилетий. Так, например, соответствующий раздел книги Р. Робинсона был написан преимущественно на основании материалов собранных Д. Бутсом (Робинсон, 2006, с. 195−200). Более того, вплоть до сегодняшнего дня соответствующая глава книги Д. Бутса является наиболее полным и взвешенным исследованием на европейских языках посвященных корейскому доспеху XVII—XVIII вв.

Единственной комплексным исследованием в западной историографии, целиком посвященным защитному вооружению Востока с разделом по доспеху континентальной Восточной Азии, является" книга Р. Робинсона (Robinson, 1967) недавно переведенная на русский язык (Робинсон, 2006). Основная часть книги посвящена эволюции защитного вооружения Ирана, Турции, Индии и Японии. В специальной главе Р. Робинсон рассматривает историю китайского и корейского доспеха от момента его появления до XIX в. При этом основная масса собранных материалов относится к периоду раннего Средневековья и Нового времени. Текст проиллюстрирован фотографиями и черно-белыми рисунками. Отдельно рассмотрены «доспехи из кожи», «пластинчатые» и «чешуйчатые» панцири, кольчуги, «бригандины», «ленточные» и «бумажные доспехи», «доспехи для лошадей». Наряду с археологическими источниками к анализу китайского доспеха Р. Робинсон активно привлекал материалы из западных и японских оружейных коллекций. Как и Д. Бутс, Р. Робинсон успешно систематизировал собранные материалы, используя комплексный подход, в рамках которого он дополнял и уточнял данные, полученные при анализе вещественных источников иконографическими и письменными материалами. Робинсоном’сделаны важные замечания, касающиесяпоявлениями распространения в Восточной Азии ламеллярных, ламинарных, чешуйчатых,'.кольчатых и, «бумажных» панцирей, а также конского доспеха. Значительный интерес: представляет собой версия Р. Робинсона о-начальных этапах эволюции-«бригандин-иого» доспеха (Робинсон, 2006, с. 176, 182 -183). І Іодчеркивая многочисленные достоинства работы Р. Робинсона, следует отметить и некоторые спорные моменты. Так, он, как и многие его современники,., именует минские и цинские сферои цилиндроконические шлемы с налобниками шлемами- «монгольской (то есть юаньской. — Л: Б.) формы» (Там же, с. 186). Парадокс заключается в том, что сам Робинсон совершенно справедливо датировал самый ранний из таких шлемов концом XVI в. (Там же, с. 198). Однако на этой же странице он вновь оговаривается, противореча сам себе, что данное наголовье: «.напоминает о поражении монголов во времягвторжения в Японию в 1274 и 1281 гг.» (Там же). Сконцентрировав основное внимание на доспехе: династий Тан, Сун и отчасти IДин. автор практически ничего не сообщает о защитном вооружении династии Мин, ограничившись рядом цитат из первоисточников и изображениями из минских трактатовСпециальный раздел: по минским и цин-ским шлемам в книге Робинсона отсутствует. Китайские и маньчжурские: шлемы «монгольской1 формы» описаны, очень кратко в разделе, посвященном «бри-гандинам» (Там же, с. 186). В то же время «корейская» часть, главы написана в основном на базе материалов, собранных Д. Бутсом. Рассмотрев развитие отдельных видов брони, Р. Робинсон не дал общей картины эволюции континентального восточноазиатского доспеха. в период позднего Средневековья и Нового времени, из-за чего повествование оказалось составлено! изнескольких локальных и слабо связанных между собой подразделов. Подобный подход был обусловлен узостью источниковой базы по теме, представленной в основном музейными и частными собраниями Европы, США и Японии, в то время как обширные фонды китайских, корейских и советских музеев оказались недоступными для западного исследователя. Тем не менее, не смотря на указанные моменты, книга Р: Робинсона вплоть до недавнего времени оставалась наиболее полной и компетентной работой по китайскому доспеху периода позднего Средневековья и Нового времени. Большинство выводов, сделанных ее автором, сохраняют свою актуальность и в наше время.

В конце XX — первом десятилетии XXI в. интерес западных историков к военному искусству Китая и Кореи значительно возрос, что, возможно, отчасти обусловлено ростом политического влияния КНР в мире. И хотя специальных комплексных исследований, посвященных собственно китайскому и корейскому доспеху, не появилось, в последние годы были опубликованы ряд научных и научно-популярных работ, так или иначе затрагивающих тему китайского или корейского доспеха (LaRocca, 2006; Turnbull, Hook, 1979; Turnbull, 2002, 2005; Peers, 1998, 2008; Haskew, 2008). Часть из них переведена на русский язык (Тернбул, 1999; Пирс, 2008; Хескью, 2010). Однако их научная ценность далеко не равнозначна. Наибольший интерес представляют восточноазиатские предметы защитного вооружения из музейных собраний Европы и США, помещенные в каталог, подготовленный Д. ЛаРокка (LaRocca, 2006, р. 82, 85−86, 144—145).

Книги С. Тернбула посвящены военной истории самураев. Находясь под впечатлением ярких и, безусловно, эффективных самурайских доспехов, американский исследователь достаточно сдержанно охарактеризовал корейский комплекс защитного вооружения: «.в качестве доспехов офицеры и кавалерия носили длинные кафтаны, укрепленные кожей и металлическими заклепками, которые надевались поверх кольчуги, и простой кожаный или железный шлем» (Тернбул, 1999, с. 298). Подобное утверждение представляется не совсем точным. Кожаные корейские панцири периода Имджинской войны имели ламел-лярную или пластинчато-нашивную систему бронирования. Достаточно широко использовались и панцири из железных пластин. «Металлическими заклепками» снабжались не кожаные доспехи, а стеганые на вате «мягкие» доспехи. Что касается шлемов, то пик популярности кожаных наголовий в Корее пришелся на вторую половину XVII — XIX в. В конце XVI — первой половине XVII в. численно преобладали железные шлемы. Можно согласиться с Тернбу-лом в том, что японские пехотинцы были лучше оснащены защитным вооружениєм, чем их корейские противники. Однако доспехи конных корейских латников, хотя и имели иную структуру бронирования, мало в чем уступали доспехам всадников армии Хидаеси.

Что касается работ Пирса и сборника Хаскью, то тема минского и цин-ского защитного вооружения в них лишь намечена, но не раскрыта. Приведенные описания китайских доспехов схематизированы и упрощены-до предела (Пирс, 2008, с. 185- 186- Хескью, 2010, с. 40, 98). Утверждение, что «.минское оружие всадников являлось точной копией монгольской модели, и вряд ли можно сказать, что чем-то отличалось от нее» (Хескью, 2010, с. 102) является явным преувеличением. Некоторые приведенные в книгах Пирса и Хескью реконструкции доспехов слишком схематичны и не имеют под собой соответствующей источниковой базы (Пирс, 2008, с. 173, 177- Хескью, 2010, с. 16, 22). Сильной стороной работ данных авторов являются реконструкции хода военных кампаний и отдельных сражений, однако и они вызывают некоторые замечания. Что же касается описания китайского и корейского защитного вооружения, то работы Тернбула, Пирса и Хескью в данном вопросе — это «шаг назад» по сравнению с исследованиями Д. Бутса и Р. Робинсона.

С некоторой долей условности все работы китайских авторов, затрагивающих тему защитного вооружения эпохи Мин и Цин, можно разделить на собственно оружиеведческие и искусствоведческие исследования. В первых доспех изучается в общем контексте развития вооружения и военного искусства Поднебесной, во вторых он рассматривается как элемент китайского костюма.

Первая специальная работа на китайском языке, составленная по правилам европейской науки и посвященная эволюции комплекса вооружения Китая от древности до Нового времени — «Чжунго бинци шигао» («Исторические наброски китайского оружия») была подготовлена историком и коллекционером азиатского оружия Чжоу Вэем (Чжоу Вэй, 2005). Она писалась китайским исследователем более 30 лет, в том числе и в период японской оккупации Китая в 1937—1945 гг. Окончательная редакция книги была осуществлена Бао Цзюнем. Основной источниковой базой для исследования послужили материалы из китайских музейных собраний и отдельных европейских коллекций. Вещественные источники были дополнены текстами и иллюстрациями из китайских военных трактатов. Со временем работа Чжоу Вэя превратилась в классику китайской военно-исторической литературы и образцом для последующих поколений китайских ученых. Тем не менее, именно с «легкой руки» Чжоу Вэя берут свое начало ряд «переходящих ошибок», воспроизводимых на протяжении нескольких десятилетий китайскими исследователями второй половины XX — начала XXI в. Большинство из них относится к комплексам вооружения Юань и Мин. Опираясь на ошибочные предположения японских историков, Чжоу Вэй Чжуй отнес некоторые типы минских, корейских, цинских, индийских и японских шлемов XVI-XVTI вв. к эпохе Юань (табл. 69, 78, 84). Восточ-нотуркестанские кольчатые панцири и шлемы XVTI-XIX вв., являвшиеся трофеями цинской армии, добытыми в Кашгарии, а также цинские цилиндроконические шлемы были причислены к комплексу вооружения эпохи Мин (Чжоу Вэй, 2005, табл. 84). К сожалению, многие из этих «переходящих ошибок» продолжают воспроизводиться и в наше время (Чжунго гудай., 1990, с. 227- Лю Юнхуа, 2003, с. 155, 159, 176).

Важным шагом в развитии китайского оружиеведения стал выход в 1990 г. книги «Чжунго гудай бинци туцзи» («Древнекитайское оружие — коллекция рисунков»). По содержанию она представляет собой каталог подлинных предметов вооружения и их изображений с эпохи древности до Нового времени. По сравнению с «Чжунго бинци шигао» источниковая база значительно расширена. Рисунки и фотографии снабжены развернутыми комментариями. Поделенный на главы основной текст фиксирует основные этапы развития военного дела и вооружения Поднебесной. К сожалению, отсутствие историко-хронологического сравнительного анализа развития китайского, маньчжурского, корейского и монгольского позднесредневекового оружия, не позволило китайским исследователям верно датировать и интерпретировать часть опубликованных предметов вооружения. Так, хранящиеся в японских музеях китайские, маньчжурские, японские и корейские панцири и шлемы позднего Средневековья и Нового времени датируются ими юаньской эпохой, временем похода Ху-билай-хана на Японию (Чжунго гудай, 1990, с. 227−228). Тем не менее, «Чжун-го гудай бинци туцзи» стало важной вехой в развитии китайского оружиеведе-ния и продолжает оставаться одним из лучших произведений, написанном о китайском оружии на китайском языке.

В рамках исследований, посвященных изучению материальной культуры Китая, местные издательства осуществляют планомерную публикацию археологических находок с территории КНР, а также сохранившихся предметов материальной культуры последних китайских династий. Особое место в ряду данных публикаций занимают обобщающие работы и каталоги, связанные с историей становления и развития традиционного китайского костюма. Так как китайские ученые-искусствоведы рассматривают доспех как часть военного костюма, панцири и шлемы минского и цинского времени включаются в состав данных искусствоведческих сборников (Чжунго гудай фуши ши, 1986; Чжунго чжисю, 2004, с. 129, 162−165, 224−225, 294−295, 355−359, 382−389).

Единственным исключением из ряда искусствоведческих исследований стала работа Лю Юнхуа «Чжунго гудай цзюньжун фуши» («Вооружение и обмундирование в Древнем Китае»), вышедшая в 2003 г. В ней военный костюм выбран в качестве самостоятельного объекта исследования (Лю Юнхуа, 2003). Книга написана на стыке оружиеведения и искусствоведения. Описание одежды военных чиновников, солдатской и офицерской обуви и головных уборов соседствует с рассмотрением конструкции панцирей и шлемов. Подобный подход имеет свои сильные и слабые стороны. С одной стороны, он позволяет наиболее точно продемонстрировать читателю внешний облик воинов прошлого (книга снабжена цветными художественными научно-историческими реконструкциями). С другой стороны, заявленная тема исследования (при относительно небольшом объеме самой монографии) вынудила автора отказаться от детального анализа структур бронирования и сосредоточиться в основном на покрое корпусных панцирей. Специфика исследования обусловила и состав источни-ковой базы. Основой для работы послужили многочисленные изобразительные источники, дополненные вещественными материалами. Периодам Юань, Мин и Цин посвящены отдельные главы. И хотя не со всеми выводами* автора можно согласиться (цинские и минские шлемы в очередной* раз отнесены, к эпохе Юань, а кашгарские наголовья — к эпохе Мин, схема эволюции покроя, доспеха выглядит излишне схематичной и т. д.), на сегодняшний день работа Лю Юнхуа представляется" наиболее полным и глубоким исследованием, посвященным китайскому военному костюму в историографии КНР.

В большинстве военно-исторических работ корейских исследователей тема доспеха эпохи Часон либо не рассмотрена совсем, либоупомянута вскользь (Imjin Chancho, 1981; Nanjung Ilgi, 1977; Park Yune-hee, 1978). Корейские панцири, шлемы и дополнительные защитные детали из «Музея корейской армии» и некоторых провинциальных музеев опубликованы в специальном каталоге (Collection., 1996). Фотографии предметов вооружения снабжены подписями и короткими комментариями. Большинство предметов датировано периодом существования государства Чосон (1392−1910). К сожалению, выводы иностранных исследователей далеко не всегда учитываются составителями каталога, поэтому возраст некоторых панцирей и шлемов неоправданно удревнен.

Подводя итог обзору историографии по доспеху континентальной Восточной Азии второй половины XIV — XIX в., необходимо отметить, что первые работы,.затрагивающие данную тематику, появились уже XIX в. Однако их авторы, как правило, не ставили перед собой амбициозных задач и ограничивались лишь этнографическим или оружиеведческим описанием отдельных элементов восточноазиатского панцирного комплекса.

История изучения континентального восточноазиатского доспеха XV—XIX вв. на протяжении большей части XX в. характеризуется наличием нескольких локальных историографических традиций, слабо связанных друг с другом. В значительной степени это было обусловлено политическими причинами, поделившими мир на противостоящие друг другу «идеологические лагеря». С некоторой долей условности среди них можно выделить «европейско-американскую», «советскую» и «китайскую» историографические традиции.

Работы европейских и американских авторов этого периода основываются на анализе западных и японских оружейных коллекций. Уже в первой половине XX в. западными исследователями активно применялся комплексный анализ источников, в рамках которого наряду с вещественными материалами^ активно использовались изобразительные и письменные источники. Ключевые работы, затрагивающие тему континентального восточно-азиатского доспеха, были написаны в первой — начале второй половины XX в. (Boots, 1934; Stone, 1934; Robinson, 1967). К сожалению, традиция изучения позднесредневековых китайских и корейских доспехов в европейской и американской исторической науке в последней трети XX в. прервалась. В новейших западных исследованиях многие выводы, сделанные предшественниками, игнорируются.

В советской историографии по сути единственной собственно оружие-ведческой работой, посвященной изучению отдельного панцирного комплекса цинского времени, является статья Р. Ф. Итса и Г. А. Гловацкого (Итс, Гловац-кий, 1957, с. 215−234). Кроме доспеха «китайского генерала» интерес советских исследователей вызвал лишь позднечжурчжэньский шлем из ОПМК (Государственная Оружейная палата Кремля, 1954, с. 134−135). Особенности тактических приемов маньчжурской конницы рассматривались советскими исследователями почти исключительно на базе китайских и маньчжурских письменных источников.

После публикации фундаментального труда Чжоу Вэя интерес китайских историков к доспеху последних императорских династий на протяжении второй половины XX в. постепенно ослабевал. Основной базой исследования служили собственно китайские (преимущественно столичные) оружейные коллекции. Работы иностранных ученых в большинстве случаев игнорировались. Со временем в китайской историографии возобладало мнение о необходимости рассматривать средневековый доспех не только как элемент комплекса вооружения, но и как составную часть традиционного китайского костюма.

Слабое развитие международных научных связей тормозили процесс изучения военного искусства народов континентальной Восточной Азии XV.

XIX вв. Завершение «Холодной войны» и получение доступа к материалам иностранных коллекций не могло не сказаться на резком росте интереса научных сообществ к данной теме, в первую очередь в России и КНР. За последние двадцать лет в России, Китае и Корее вышли десятки работ, посвященных различным аспектам военного искусства народов Азиатско-Тихоокеанского региона. В некоторых из них затрагивалась тема защитного вооружения Маньчжурии, Китая и Кореи периода позднего Средневековья и Нового времени (Худяков, 1995, с. 34−42- Мшанецкий, 1999, с. 8−13- Мшанецкий, 2000, с. 8691- Асмолов, 2002, с. 7−24). Рост интереса к военной истории региона породил ответную «волну» публикаций предметов вооружения из музейных собраний России, КНР и Кореи (Чжунго гудай., 1990, с. 227, 274−276- Collection., 1996; Бобров, Худяков, 2003, с. 66−212- Чжунго чжисю., 2004, с. 129, 162−165, 224−225, 294−295, 355−359, 382−389- Багрин, Гвоздев, Прокопец, 2010, с. 266 268, 277−278).

В то же время необходимо отметить, что, несмотря на многочисленность публикаций, далеко не все из них имеют необходимый научный.уровень. Кроме того, большинство работ посвящено изучению холодного оружия Китая и Кореи, в то время как доспех народов региона упоминается вскользь, либо вовсе игнорируется.

В работах китайских (Лю Юнхуа, 2003) и некоторых российских авторов (Мшанецкий, 1999, с. 8−13- Мшанецкий, 2000, с. 86−91) доспех рассматривается не как самостоятельный объект изучения, а как элемент военного костюма. Подобный подход имеет как сильные, так и слабые стороны. С одной стороны, он позволяет наиболее полно реконструировать внешний облик воинов прошлого. С другой стороны, подобная постановка вопроса вынуждает исследователей рассматривать доспех с применением того же научного инструментария, что и костюм, концентрируя особое внимание на особенностях его покроя. При исследовании униформы (то есть собственно военного костюма) такой подход вполне оправдан, но при описании защитного вооружения он таит ряд «подводных камней». Корпусный доспех — это не только костюм воина, но и основ! ной способ его защиты. Как минимум не меньшее значение для характеристики доспеха наряду с покроем играет изменяющаяся во времени структура бронирования, которая часто выпадает из поля зрения авторов, изучающих военный костюм. При этом структура бронирования далеко не всегда связана с покроем панциря напрямую, что позволяет современным оружиеведам рассматривать структуры бронирования и покроя доспеха по отдельности (Горелик, 1993а, с. 151−161, 171−174- Горбунов, 2003, с. 32- Худяков, 1980, с. 119−128). Кроме того, в традиционное понимание «военного костюма» не входят многие важные элементы комплекса защитного вооружения, в частности щиты, конский доспех и др. Таким образом, не отвергая в принципе подход к доспеху как к элементу военного костюма, отметим, что наиболее перспективным и оправданным представляется рассмотрение паноплии как самостоятельного объекта изучения с применением оружиеведческих методик в качестве важной составляющей общего комплекса вооружения воинов прошлого.

Результаты анализа научной литературы по теме свидетельствует о том, что в российских и зарубежных исследованиях XIX — начала XXI в. рассматривались отдельные панцирные элементы и панцирные комплексы воинов континентальной Восточной Азии периода позднего Средневековья и Нового времени. Однако в большинстве работ доспехи азиатских народов анализировались на узкой источниковой базе, не как самостоятельный исторический феномен, а наряду с оружием ближнего и дальнего боя или как элемент военного костюма. Специальные исследования, посвященные эволюции континентального восточ-ноазиатского доспеха, основанные на комплексном анализе вещественных, изобразительных и письменных источников, практически отсутствуют. Единственным исключением является опубликованная в 1967 г. книга Р. Робинсона, посвященная восточному доспеху. Однако небольшой объем работы при широком территориальном (Северная Африка, Малая, Передняя, Восточная и Юго-Восточная Азия) и временном охвате (от эпохи древности до Нового времени), а также узость источниковой базы (основанной почти исключительно на материалах западных археологических и оружейных коллекций), не позволили автору сформулировать общую линию эволюции позднесредневекового китайг ского и корейского доспеха, ограничившись лишь локальными выводами по отдельным структурам бронирования. В настоящее время накоплена значительная источниковая база, позволяющая не только провести детальный анализ. континентального восточноазиатского доспеха второй половины XIV — XIX в., но и реконструировать, общий ход его эволюции в период позднего Средневековья й Нового времени.

Подводя общий итог историографического обзора позднесредневекового доспеха ЦентральнойСредней и континентальной Восточной Азии в российской и зарубежнойнаучной литературе, необходимо отметить, что комплекс защитного вооружения этих регионов изучен значительно хуже, чем, например, паноплия Японии, Турции или Индии этого же периода. Вплоть до последнего времени эволюция центрально-, среднеи восточноазиатского доспеха второй половины XIV — XIX в. не становилась объектом специального исследования. Долгое время отсутствие обобщающих трудов по эволюции доспеха этих регионов было обусловлено узостью источниковой базы. Однако в последние десятилетия в научный оборот были введены многочисленные вещественные, изобразительные и письменные источники по теме, подготовлены. исследования, посвященные доспеху отдельных народов и государств региона .ХУ-ХУПГ в. Определенная работа в данном направлении была проделана и автором настоящей диссертации как самостоятельно, так и в соавторстве с другими исследователями. В частности, были систематизированы и опубликованы предметы защитного вооружения и их изображения из музейных и частных собраний России, Европы, США, государств Центральной, Средней Азии и Дальнего Востока (Бобров, 2002в- 20 036- 2007в- 20 086- 2009а- 2011; Бобров, Кушкумбаев, 2010; Бобров, Мясников, 2009; Бобров, Ожередов, 2010; Бобров, Худяков, 2002; 2003а-в- 2006в- 2008; Худяков, Бобров, 2003), осуществлена реконструкция комплексов вооружения и тактики позднесредневековых кочевников Монголии, рассмотрены основные этапы эволюции позднесредневековых азиатских паноплий (Бобров, 2000; 2001; 2002а- 20 026- 2003а- 20 036- 2004а- 20 046- 20 076;

2007в- 2008а- 2009б-гБобров, Кушкумбаев, 2009; Бобров, Пастухов, 2007; Бобров, Худяков, 2002; 2003в- 20 066- 2006в- 2008; 2010а- 20 106- Бобров, Худяков, Борисенко, 2010), исследованы принципы взаимодействий монгольских и тюркских народов с русскими в области военного дела (Бобров, 2006; Бобров, Худяков, 2004а-в- 2005б-вХудяков, Бобров, 2005; Бобров, Борисенко, Худяков, 2010), проведены экспериментальные испытания предметных научно-исторических реконструкций комплексов и отдельных элементов защитного вооружения кочевников ХУП-ХУШ вв. (Худяков, Бобров, Филиппович, 2004а- 20 046- 2005). Вопросы эволюции вооружения и тактики кочевников Центральной Азии XV — первой половины XVIII в. рассмотрены в одноименной монографии (Бобров, Худяков, 2008).

Таким образом, созданы необходимые предпосылки для проведения исследования основных направлений эволюции комплексов защитного вооружения народов Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии второй половины XIV — XIX в.

Глава 2. Обзор источников.

Вопросы хронологии и культурной принадлежности.

2.1. Источники по защитному вооружению народов Центральной Азии периода позднего Средневековья и раннего Нового времени.

2.1.1. Вещественные источники.

Вещественные источники представлены археологическими материалами с территории Монголии и Саяно-Алтая, а также предметами вооружения из старых оружейных коллекций. Археологические материалы по интересующей нас теме были получены в ходе раскопок и сборов В. В. Радлова, И. П. Кузнецова, А. В. Адрианова, О. Б. Згерского-Струмилло, А. Д. Грача, Ю. С. Худякова, С. Г. Скобелева и др. Эти археологические материалы (значительная часть которых до сих пор не опубликована) хранятся в фондах российских и иностранных музеев. Большая часть археологических артефактов представляет собой случайные находки, датированные на основании типологического анализа и сопоставления с надежно датированными предметами вооружения из старых оружейных коллекций. Автором были осмотрены предметы центральноазиат-ского вооружения, хранящиеся в фондах музеев Москвы, Санкт-Петербурга, Новосибирска, Омска, Барнаула, Бийска, Тобольска, Томска, Канска, Ачинска, Красноярска, Енисейска, Иркутска, Улан-Удэ, Благовещенска, Кызыла, Горно-Алтайска, городов МНР, КНР, РК и др.

Отличительной особенностью процесса изучения позднесредневековых оружейных комплексов является относительно небольшое количество предметов вооружения, полученных в ходе целенаправленных археологических раскопок. Большая часть рассматриваемых в работе целых доспехов и их элементов происходит из числа случайных находок (утерянных вещей и кладов) и из старых оружейных коллекций. Всестороннее изучение вооружения центральноа-зиатских кочевников XVII—XVIII вв. исключительно по археологическим материалам невозможно в настоящее время и вряд ли будет возможно в будущем. Это обусловлено рядом субъективных и объективных причин. К числу последних относится смена духовной и культурной традиции в Монголии в период позднего СредневековьяВ течение XVI—XVII вв. большая часть, населения Монголии приняла буддизм в его ламаистской форме. Ламаистский обряд погребения часто мог не предусматривать положение трупа в могилуумершие оставались на поверхности земли или в скальных пещерах без сопроводительного инвентаря (Борисенко, Худяков, 2005, с. 115). Высшие монгольские феодалы активно поддерживали внедрение нового обряда захоронений покойных, который стремительно распространялся в регионе. В конце 70-х гг. XVI в. тумэтский Алтан-хан обнародовал манифест в поддержку буддизма в Монголии: «Прежде, когда монгол умирал, его жена, его личные слуги, принадлежавшие ему кони и вещи приносились в жертву. В будущем запрещаю это. Лошади и скот покойного с обоюдного согласия могут быть отданы ламам и монахам в монастырь. В’будущем я запрещаю приносить в жертву животных, жен и слуг для блага усопшего. Все виновные. будут наказаны по закону, а их имущество конфисковано. Короче, эти законы, уже существующие в Уй-Цзан (Тибете. — Л. Б.), должны, вступить в силу и в этой стране (Монголии. — Л. Б.)» (Кычанов, Мельниченко, 2005, с. 108). В эпоху раннего и развитого Средневековья основная масса предметов защитного вооружения и клинкового оружия происходит из погребений знатных и состоятельных воинов. Учитывая тот факт, что ламаизм был принят в первую очередь представителями центральноазиатской аристократии, вероятность массовых находок предметов защитного вооружения в монгольских погребениях XVII—XVIII вв. невелика.

Что касается археологических памятников Центральной Азии и Южной Сибири, датируемых XV—XVI вв., то в настоящее время они изучены недостаточно. Интересно, что за последние полвека отечественные и зарубежные ученые не особенно продвинулись в этом направлении. Еще в 60-е гг. XX в. российские археологи указывали на слабую изученность позднесредневековых памятников Южной Сибири и Центральной Азии по сравнению с другими историческими периодами. В 1969 г. А. Д. Грач подчеркивал необходимость «преодолеть серьезное отставание в поиске и исследовании погребальных комплексов Х1-ХШ? вв.» на территории Тувы, хотя, по мнению ученого, «это отставание характерно сейчас как для сопредельных с Тувой Алтая, Монголии и Минусинской котловины, так и для более отдаленных территорий» (Грач, 1969; с. 57). Однако за последующие 30 лет серьезного, прорыва в изучении позднесредневековых памятников: Сибири и Центральной Азии так и не произошло. Еще в начале 90-х гг. XX в. «изучение поздних, археологических памятников (ХУ11-ХУП1 вв.) в их связи с конкретными этносами, известными по данным письменных источников, а также поиски позднесредневековых памятников» находились «в самой начальной стадии» (Скобелев, 1991, с. 141). По мнению исследовавшего позднесредневековые памятники Южной Сибири С. Г. Скобелева, «в настоящее время в археологии юга Средней Сибири- (т. е. фактически юга Приенисейского края), как и большинства других территорий Северной Азии, наиболее неизученной исторической эпохой остается время с начала подчинения данного региона власти монгольской империи (XIII в.) и: до прихода сюда русских людей (XVII — начало XVIII в.)» (Там же, с. 166). Слабая изученность позднесредневековых памятников региона ХУ-ХУ1 вв. обусловлена «почти полным отсутствием письменных источников» (для-Сибири) и «малым числом раскопанных археологических памятников, уверенно датируемых поздним Средневековьем» (для Сибири и Центральной Азии). В! распоряжении исследователей вплоть до последних лет имелись лишь материалыединичных, обычно случайно раскопанных погребальных объектов этого периода. При этом «целенаправленные поиски их для проведения раскопочных работ, предпринятые некоторыми археологами, были малоуспешны в связи с незначительной степенью внешней заметности указанных объектов из-занебольших размеров погребальных сооружений и специфических условий использования особенностей каждой конкретной местности» (Скобелев, 2000, с. 166). На. слабую изученность эпохи позднего Средневековья по материалам археологических раскопок влияет и относительно небольшое количество разведанных позднесредневековых захоронений. Если к началу 90-х гг. XX в. было известно несколько сотен археологических объектов домонгольского времени, то памятники Х1У-ХУ1 вв. «исчисляются единицами» (Скобелев, 1991, с. 141). Резкое сокращение числа захоронений в период позднего Средневековья исследователи связывают с угоном населения с мест традиционного проживания на новые территории в монгольскую эпоху (Там же, с. 141). Исследования"позднесредневековых памятников (в первую очередь этнокультурное и хронологическое определение памятников) осложняются наличием на изучаемой территории смешанного или разноэтнического населения, использовавшего различные погребальные обряды (трупоположение, трупосожжение или трупообожжение, захоронение на деревьях), а также отсутствием предметов, позволяющих точно датировать погребение, например китайских монет (Скобелев, 2000, с. 166— 167).

Железные пластины от пластинчато-нашивных панцирей были обнаружены на территории Айканского селища (Емельяновский район Красноярского края), памятника Ортызы-Оба на р. Табат в Бейском районе республики Хакасия, в кургане на р. Чердат (Причулымье). Среди инвентаря данных памятников были найдены изделия русского производства, что и позволило авторам находок датировать объекты эпохой позднего Средневековья и Нового времени. Чердатские и айканские пластины могут служить эталонными образцами при датировке пластин из числа случайных находок. Возможность привлечения данных материалов к анализу позднесредневекового центральноазиатского доспеха обусловлена наличием аналогов обнаруженных пластин в материалах Монголии и Саяно-Алтая. Так, практически точные копии чердатских пластин происходят с территории Минусинской котловины, в XVII в. находившейся в вассальной зависимости от государственных образований Северной и Западной Монголии. По мнению ряда исследователей, центр по изготовлению пластин, подобных чердатским, находился на территории Минусинской котловины (Кренке, 1984, с. 141, 143). Близкие по конструкции и оформлению пластины встречаются таюке в монгольских материалах ХУ1-ХУ11 вв. Рельефные (ребристые) пластины из Айканского селища имеют точные аналоги среди централь-ноазиатских панцирных комплексов, хранящихся в ламаистских храмах Тибета. Данные письменных источников подтверждают факт взаимопроникновения оружейных комплексов народов Южной Сибири и Центральной Азии. Кузнецы Саяно-Алтая были одними из основных поставщиков предметов защитного вооружения в монгольские степи (Бобров, 2003 а, с. 82−83), в то же время панцири центральноазиатского производства высоко ценились и покупались проживавшими под Красноярском качинцами и аринцами, русскими служилыми людьми (Бахрушин, 1959, с. 34) и переправлялись в Бурятию (Мясников, 2003, с. 111).

Помимо панцирей из железных пластин, с территории Саяно-Алтая происходят и доспехи из органических материалов. В могильнике Бертек-20 (плато Укок) был обнаружен панцирь, сплетенный из деревянных прутьев (Древние культуры Бертекской долины, 1994, с. 122−123, 127), также датированный исследователями периодом позднего Средневековья.

Слабая изученность центральноазиатских памятников ХУ-ХУ1 вв. обусловлена обширностью регионов, на которых расселялись кочевники, расположением основных центров государственных образований центральноазиатских номадов на территории, находящейся за пределами СССР, а затем Российской Федерации.

В связи со слабой изученностью позднесредневековых захоронений центральноазиатских кочевников большое значение для изучения позднесредневековых предметов защитного вооружения имеют так называемые случайные находки, которые часто содержат материалы, крайне редко встречаемые во время планомерных раскопок и поэтому представляющие особую ценность для освещения тех или иных вопросов. К таким случайным находкам относятся клады, т. е. преднамеренно спрятанные вещи, а также предметы вооружения, по тем или иным причинам утерянные их прежними владельцами и обнаруженные археологами или гражданами, передавшими их в государственные или частные коллекции.

Случайные находки предметов, вооружения представляют особую разновидность вещественных источников, имеющую как сильные, так и слабые стороны. Положительные качества случайных находок заключаются в их лучшей сохранности, позволяющей составить более полное представление’о конструкции, декоре, первоначальных параметрах, технологии изготовления того или иного предмета вооружения. Среди случайных находок чаще попадаются изделия, редко встречающиеся в закрытых археологических комплексах. К слабым сторонам случайных находок можно отнести немногочисленность находок таких предметов, возможность переиспользования, быструю утрату связи с местом обнаружения (Горбунов, 2005, с. 44).

К числу случайных находок относятся пластинчато-нашивные панцири из тайника на горе Ийи-Кулак в Бий-Хемском районе Тувы, кольчуги, найденные в кладе близ с. Джазатор, кольчатые панцири из бассейна р. Калгуты в Кош-Агачском районе Республики Алтай, железные пластины* от пластинчато-нашивных панцирей с территории Минусинской котловины и Центральной Монголии, шлем из бассейна р. Сымылта в Онгудайском районе Республики Алтай, наголовье с пластинчатым обручем из долины р. Ий в Тодже, сфероконический шлем с резными накладками из Дзун-Хемчинского района Тувы и др.

Датировать подобные предметы вооружения представляетсявозможным при наличии сколько-нибудь точных и надежно датированных аналогий, сходных по форме, материалу и особенностям изготовления, принципу соединения панцирных элементов, системе их оформления и декора (Бобров, Худяков, 2008, с. 49−53). Такие аналоги мы фиксируем в материалах старых оружейных коллекций.

Наличие многочисленных хорошо сохранившихся предметов вооружения, происходящих из старых государственных и частных оружейных коллекций, является отличительной чертой источниковой базы периода позднего Средневековья и Нового времени.

Все предметы вооружения из старых оружейных коллекций могут быть разделены на две основные группы: 1) посольские подарки, преподнесенные монгольскими светскими и духовными феодалами правителям соседних государств- 2) предметы вооружения из частных и музейных собраний.

Традиция приношения оружия в виде подарка была распространена среди монгольских феодалов еще в период развитого Средневековья (Шакабпа, 2003, с. 81) и сохранилась вплоть до Нового времени. Предметы вооружения, происходящие из числа посольских подарков, представляют исключительный интерес для исследователя в связи как с хорошей сохранностью, так и с наличием надежной датировки. Так, например, фонды Оружейной палаты Московского Кремля (ОПМК) содержат хорошо сохранившиеся предметы центральноазиат-ского защитного вооружения. «Описи.» ОПМК ХУП-Х1Х вв. фиксируют не только время поступления того или иного предмета вооружения, но даже имя его предыдущего владельца и содержат подробное описание самого предмета, что позволяет реконструировать внешний вид и состояние панциря, шлема или наручей на момент их передачи в арсенал. При датировке предметов защитного вооружения из числа случайных находок или разграбленных погребений панцири и шлемы из старых хранилищ оружия являются эталонными.

В ХУ1-ХУП вв. монгольские правители и военачальники включали предметы вооружения в число подарков или дани, отправляемой русским царям, китайским и маньчжурским правителям, ламам Тибета и т. д. Отношение к таким подаркам у иностранных правителей было различным. Так, монархи Российского государства с радостью принимали преподносимые им панцири и шлемы, которые помещались в царский арсенал, а в ходе торжественных выездов использовались членами царской свиты. При маньчжурском дворе присланные предметы вооружения, напротив, воспринимались как вызов. Поэтому монгольским посольствам предписывалось отказаться от подарков в виде панцирей, шлемов, луков, ружей, топоров и т. д. в пользу символических восьми белых лошадей и белого верблюда (Мэн-гу-ю-му-цзи, 1895, с. 388). Предметы вооружения, преподнесенные монгольскими феодалами духовным лидерам Тибета, поступали в специальные хранилища, а иногда вывешивались в ламаистских храмах.

Наибольшую ценность для нашего исследования имеют предметы вооружения, преподнесенные монгольскими послами русским царям.

На протяжении XVII в. в качестве подарков московским царям передавались шлемы («шишаки», «калпаки», «шеломы»), панцири («куяки», «пансы-ри»), наручи и другие предметы вооружения. Все подарки фиксировались и вносились в описи Оружейной палаты. Например, в 1619 г. северомонгольский Алтын-хан Шолой Убаши-хунтайджи послал в подарок русскому царю «наручи железные» (Международные отношения в Центральной Азии., 1989, с. 50). В 1636 г. наследник Шолоя Алтын-хан Омбо-Эрдени отправил царю Михаилу Федоровичу «куяк с нагрудником и с подпазушники и с подшейником, оправлен серебром и каменьем» (МРМО, 1959, с. 296). В 1644 г. Батур-Хунтайджи переслал в Москву через Тобольск наручи, которые были оценены тобольскими «посацкими людьми» и «бухарцами» в 5 рублей (Миллер, 2005, с. 280). В 1666 г. хошоутский Аблай-тайша передал в дар русскому самодержцу «куяк, покрытый желтым бархатом, да наручи оправлены серебром, да шелом» (МРМО, 1996, с. 126). В 1667 г. от Цаган-тайджи с тобольским сыном боярским А. Ларионовым был послан «куяк, бит на черном бархате, гвоздье железное, да шелом без наушников, по нем травы навожены сусальным золотом, наручи железные, цена 10 рублей» (Там же, с. 476). Послы Алтын-хана Дархан и Урал Козины преподнесли в дар от самого Алтын-хана и его вассалов ряд предметов защитного вооружения (МРМО, 1959, с. 243, 286, 245): панцирь (от Алтын-хана), наручи (от Дурал-табуна), «шишак», панцирь и наручи (от Эрдэни Дайн Мэргэн-ланзы). 26 ноября 1671 г. по царскому указу в «Оружейную верхнюю палату для хранения» были приняты «разные доспехи, и в том числе: десять шишаков худых калмыцких и шолом железный калмыцкий с наушками» (Опись., 1884, с. 39). Согласно материалам «Описи.» 1687 г., в царском арсенале в этот период хранились «восемьдесят шесть шишаков калмыцких сшивных (т. е. клепаных. — Л. Б.), наушники белого железа обложены бархатом червчатым и зеленым и черным.» (Там же, с. 38). Авторы «Описи.» 1884 г. отмечали, что «калмыцкие шапки и шишаки, составляя вооружение ратных людей конюшенного чину, выдавались для смотров и выездов против иностранных послов, как о том значится в делах Архива Московской оружейной палаты» (Опись., 1884, с. 39). Впоследствии часть наголовий была утеряна. В «Описях.» 1835 и 1884 гг. присутствуют описания лишь восьми «калмыцких шишаков» (Там же, с. 37−38). Некоторые предметы вооружения из фондов Оружейной палаты несут на себе следы пожара 1737 г. и «реконструкции» конца XIX в., в ходе которой служащие палаты «подлатали» шлемы, добавив к ним кольчужные бармицы от других наголовий, и покрыли шлемы черной масляной краской, предохранявшей их от ржавчины (Там же, с. 39). Исключить позднейшие добавления и переделки при анализе можно не только путем визуального осмотра, но и в результате сравнения реального шлема с его описанием в «Описи Московской оружейной палаты», изданной в Москве в 1884 г. (Там же). Авторы этого сборника не только дали подробное описание позднесредневековых предметов вооружения, но и привели их описания, сделанные в ходе ревизий в 1687, 1701, 1711, 1727, 1746, 1775, 1808, 1835, 1861 гг.

Письменные источники зафиксировали факты поступления монгольских подарков, содержащих оружие, маньчжурским правителям. В 1636 г. члены первого халхаского посольства (отправленного Цэцэн-ханом) вместе с верблюдами, лошадьми, собольими шкурками и конским убранством преподнесли в дар маньчжурскому монарху «кольчуги (т. е. панцири. — Л. Б.) и мечи» (Ерма-ченко, 1974, с. 72). Через год посланники Тушэту-хана привезли в императорскую ставку «два золотых лука» (Там же, с. 73). В 1638 г. послы из «восточной Халхи» включили в состав подарков «шлем, латы. орлиные перья (для оперения стрел. — Л. Б.), русское ружье, уйгурский лук, колчан и седло» (Мэн-гу-ю-му-цзи, 1895, с. 388). Столь явная демонстрация вызвала резкую отповедь со стороны маньчжурских придворных чиновников. Был издан специальный указ «ограничиться на будущее время представлением в дань (а именно так маньчжуры воспринимали монгольские подарки. — Л. Б.) одного белого верблюда и восьми белых лошадей» (Там же, с. 73).

Особую группу предметов вооружения, преподнесенных в дар централь-ноазиатскими кочевниками местным правителям, составляют подарки монгольских феодалов, направленные тибетским ламам. В Тибете оружие традиционно хранилось не только в арсеналах «дзонгов» (горных крепостей, являвшихся одновременно и административными центрами), но и в ламаистских монастырях. Оружие преподносилось храмам в память о каком-либо важном событии или в качестве платы за сбывшиеся («вымоленные ламами») мечты просителя. Такое мемориальное оружие выставлялось в монастырских залах на особых местах. Монахи сохраняли информацию о том, кем были поднесены те или иные предметы вооружения. Значительное количество старинного и современного вооружения также хранилось в храмовых арсеналах и использовалось в религиозных церемониях, парадах, учебных маневрах, а иногда и в ходе боевых действий. Богатейшая коллекция исторического оружия была размещена в резиденции Далай-ламы — дворце-крепости Потала. Традиция преклонения перед старинным и современным оружием сохранилась в тибетцах вплоть до XX в. П. К. Козлов отмечал: «Как женщины гордятся своими бусами и янтарем, так одинаково, если только не больше, гордятся мужчины своими воинскими доспехами, в особенности ружьем и саблей, на украшение которых серебром и драгоценными камнями тратится немало денег. Они счастливы, когда располагают хорошим конем и отличным вооружением» (Козлов, 1948, с. 182, 191). Благодаря данной традиции и бережному отношению монахов и мирян к историческому оружию до нас дошли предметы вооружения многовековой давности, находящиеся в хорошем состоянии.

Предметы вооружения из частных коллекций ХУП-Х1Х вв., как правило, имеют отличную сохранность. Их владельцы обычно адекватно оценивали их историческую ценность и создавали удовлетворительные условия для хранения оружия. В результате некоторые предметы вооружения из частных коллекций сохранились даже лучше, чем их аналоги из государственных арсеналов. Так, некоторые предметы защитного вооружения сохранили многочисленные органические (кожаные и матерчатые) элементы, а элементы реконструкции («неродные» бармицы, навершия, козырьки и т. д.) обычно минимальны. Слабым местом предметов вооружения из частных коллекций обычно является отсутствие надежной датировки изготовления/поступления предмета (некоторые предметы вооружения за последние века сменили несколько владельцев), а в худшем случае и указания на регион, из которого они поступили. В последнем случае помочь правильно атрибутировать предмет может только типологический анализ.

Первые русские частные коллекции, содержащие предметы центральноа-зиатского защитного вооружения, стали формироваться еще в ХУП-ХУШ вв. Так, у князя В. В. Голицына хранились «наручи калмыцки, ветхие», которые были оценены в «6 алтын 4 деньги» (Бакланова, 1928, с. 72). Как правило, со временем частные собрания пополняли музейные фонды. В XIX в. потомками княжеского рода Кульметьевых в собрание Тобольского историко-архитектурного музея-заповедника, наряду с другими предметами вооружения, были переданы железные сфероцилиндрические шлемы, имеющие аналоги среди «калмыцких» наголовий, хранящихся в фондах Оружейной палаты. При издании каталога предметов из собрания Минусинского музея в 1886 г. Д. А. Клеменцем была описана кольчуга, «сохранившаяся от предков у Д. К. Домо-жакова киргизского происхождения» (Клеменц, 1886, с. 165). Комплект тибетских или монгольских доспехов (шлем с трехчастной органической бармицей и ламеллярный «халат») ХУП-Х1Х вв., привезенный в 1901;1903 гг. Агван Дор-жиевым из Тибета, в настоящее время хранится в МАЭ (Решетов, 1969, с. 128— 131). Художественно оформленные предметы вооружения и воинского снаряжения, обменянные или захваченные у центральноазиатских кочевников в качестве трофеев русскими служилыми людьми XVII в., купцами, путешественниками, военными ХУП-Х1Х вв., хранятся в ОПМК, ГИМ, ГЭ, Бурятском объединенном музее г. Улан-Удэ, Красноярском краевом краеведческом музее, Краеведческом музее г. Абакана, Историческом музее г. Енисейска, Краеведческом музее г. Ачинска, Минусинском региональном краеведческом музее им. Н. М. Мартьянова и других музеях России. Предметы из семейных коллекций монгольской феодальной знати хранятся в Центральном государственном музее. Монголии, Музее изобразительных искусств и музее-резиденции Богдо-хана в Улан-Баторе и др., а также в музеях КНР.

Подлинные предметы защитного вооружения и копии тибетских и монгольских доспехов хранятся в Музее Виктории и Альберта (Великобритания)-, Королевском Шотландском музее (Великобритания), музее «Метрополитен» (США) и др. Предметы защитного и наступательного вооружения в массовом порядке стали вывозиться с территории Тибета в начале XX в. как трофеи, добытые в ходе экспедиции британских вооруженных сил под командованием полковника Янгхасбенда или как экзотические подарки. Отдельные предметы вооружения были вывезены из Тибета европейскими путешественниками, этнографами и религиозными деятелями. В годьг культурной революции в КНР многие: тибетские храмы были уничтожены, а вооружение расхищено. В 90-е гг. XX в. значительное число предметов тибетского вооружения, вывезенных из Китая, было выставлено на европейских и американских антикварных рынках и выкуплено частными коллекционерами и представителями западных музеев.

2.1.2. Изобразительные источники.

В отличие от периода развитого Средневековья (Горелик, 1983, 1987) в нашем распоряжении находится относительно небольшое количество изобразительных памятников. Прежде всего это юаньская, живопись, графика и скульптура XIV в., минские миниатюры, живопись и скульптура конца XIV — начала XVII в., маньчжурские миниатюры и живопись ХУІІ-ХУНІвв., гравюры русских путешественников XVIII — начала XIX в., петроглифы Горного Алтая, монгольская и тибетская историческая и буддийская живопись и скульптура этого же периода.

Значительное количество изображений монгольских воинов содержатся в произведениях юаньских художников и скульпторов XIV в. Юаньские изобразительные материалы, фиксирующие монгольских воинов, представлены в основном графическими и живописными миниатюрами, настенными росписями и скульптурами. Конный монгольский лучник в панцире, стрелящий «варварским способом», изображен на страницах юаньской энциклопедии «Шимин гуян ци». Полководцы, спешенные панцирники и китайские ополченцы приведены в другой юаньской военной энциклопедии XIV в. Характерно, что их защитное вооружение во многом совпадает с изображениями шлемов и панцирей демонов-варваров на минских картинах ХУ-ХУ1 вв. Юаньские воины в панцирях изображены на росписях в «Храме воды» монастыря Гуаншэн (дворец Мининван) в г. Хундун (пров. Шаньси), монастыре Шайциньлун в Цзишан (пров. Шаньси), монастыре Гунчжу во дворце Дафо в уезде Фаньчжи (пр. Шаньси) и др. Терракотовые статуэтки монгольских воинов обнаружены в захоронениях Северного Китая. Всадники одеты в стеганые панцири из органических материалов и вооружены палашами, луками и стрелами. Кающиеся юаньские полководцы изображены на настенной росписи китайского монастыря Баонин. По данным изображениям можно судить о внешнем виде монгольских воинов в эпоху падения династии Юань и первые десятилетия после изгнания кочевников за Великую стену.

На исторических картинах китайских художников периода Мин монгольские воины изображаются достаточно редко. Гораздо чаще они предстают в виде персонифицированных представителей Мирового Зла. Традиция изображать демонов и злых духов в виде воинственных «северных варваров», характерная для средневекового Китая, сохранилась и в Минскую эпоху. «Демоны-варвары» отличаются от остальных персонажей подчеркнуто темным цветом кожи, густой растительностью на лице, длинными косами и серьгами. Как правило, их одежда и оружие отличаются от одежды и оружия положительных героев, снаряженных по китайскому образцу.

Изображения монгольских воинов-панцирников содержатся в маньчжурских «Иллюстрированных „правдивых записях“ о маньчжурах» («Маньчжоу шилу»), работа над которыми была закончена в 1635 г. Большая часть маньчжурских миниатюр XVII в. помимо повествовательной несет в себе еще и идеологическую нагрузку. Например, в «Маньчжоу-шилу» прекрасно вооруженным «Восьмизнаменным» войскам Цинской империи противостоят (а гораздо чаще спасаются бегством) легковооруженные лучники (монголы) и пехотинцы (китайцы). Использующие панцири монгольские князья носят доспехи маньчжурского образца. Последняя особенность скорее всего не художественная условность (панцири и шлемы китайских воинов в целом ряде случаев отличаются от маньчжурских), а историческая реальность, фиксирующая постепенное сращивание воинских комплексов Маньчжурии и Южной Монголии, вошедшей в состав Маньчжурского государства в первой половине XVII в.

Изображения монгольских панцирников встречается в цинской живописи и в более поздний период. В частности, они изображены на батальных картинах середины — начала второй половины XVIII в., посвященных завоеванию Цинской империей Джунгарии и Восточного Туркестана, а также на портретах монгольских военачальников «Восьмизнаменной армии» и джунгарских феодалов, перешедших на сторону маньчжурской династии (Бобров, Худяков, 2008, с. 6770).

Большинство изображений воинов Центральной Азии и Южной Сибири, выполненных русскими художниками и путешествующими по России иностранцами, относятся к концу интересующего нас периода. Русские художники XVIII — первой половины XIX в. неоднократно выбирали героями своих произведений кочевников Средней, Центральной Азии, жителей Южной Сибири. Неудивительно, что в первую очередь их интересовали подданные Российской империи — буряты и волжские калмыки.

В целом изобразительные источники, выполненные русскими мастерами и европейскими художниками, путешествовавшими по России, отличаются точностью в передаче деталей и имеют высокую научную ценность. К сожалению, большинство этих работ датируется временем, когда традиционное оружие степняков стало стремительно выходить из обихода, а картины обычно изображают кочевников не в боевых условиях, а в моменты отдыха, охоты, перекочевки и т. д.

Среди произведения русских художников, изображавших кочевников Южной Сибири, наибольший интерес представляют работы Е. М. Корнеева (1780−1839), который в качестве художника при экспедиции Е. М. Сперенгпор-тена в 1802 г. выполнял «военно-стратегический осмотр Азиатской России». На одной из своих гравюр он изобразил «братского татарина» (бурята. — Л. Б.), одетого в пластинчато-нашивной панцирь, вооруженного сложносоставным луком. Несмотря на то что рисунок был сделан в самом начале XIX в., изображенный на нем панцирь можно экстраполировать на XVIII в.- по покрою он близок к маньчжурским аналогам, но отличается рядом характерных черт.

Специфической разновидностью изобразительных источников являются произведения тибетских, монгольских и, в меньшей степени, бурятских мастеров ХУП-Х1Х вв. изображающие небожителей и героев буддийского пантеона.

Изобразительное искусство Тибета представлено живописными иконами на свитках — танка (ШапкИа), настенными росписями, скульптурами. В XVII в. Тибет становится полем противоборства крупных монгольских феодалов, которые обосновались в Кукуноре и в степных районах Центрального Тибета и использовали их как базы для проникновения в глубь других регионов «Страны снегов». Соперничавшие тибетские религиозные школы опирались на вооруженные силы различных монгольских правителей. В начале 40-х гг. XVII в. победителем из длительной междоусобной борьбы вышел лидер религиозной школы «желтошапочников» («гелугпа») Далай-лама V, власть которого в Тибете во многом держалась на военной мощи его союзника — ойратского князя То-ро-байху (Гуши-хана). «Опираясь на его войска, Далай-лама стал полновластным духовным и светским правителем страны. К этому времени и относится создание наиболее замечательных произведений тибетского искусства, и в первую очередь шедевров живописи» (Священные образы Тибета, 2002, с. 3). Монгольская религиозная живопись ХУШ-Х1Х вв. во многом продолжает и развивает тибетские художественные традиции, которые послужили образцом для степных мастеров. Несмотря на внешнюю схожесть тибетских и монгольских живописных икон и скульптур, центральноазиатские произведения имеют ряд существенных отличий, проявляющихся в первую очередь в деталях (Цултэм, 1982, с. 90−103).

Согласно распространенному мнению, данные произведения не могут служить надежным источником по изучению материальной культуры жителей Тибета периода позднего Средневековья и Нового времени в связи с жесткой регламентацией и каноничностью изображений. Отчасти это действительно так. Средневековыми религиозными деятелями были разработаны строгие правила написания святых и легендарных персонажей, в меньшей степени исторических деятелей. При таком подходе изображение современных художнику исторических реалий на танка, казалось бы, исключается вовсе. Однако при внимательном анализе тибетской и монгольской живописи позднего Средневековья и Нового времени становится очевидным, что если в изображении основных персонажей танка каноничность обычно действительно скрупулезно соблюдена, то в изображении иных, менее важных с точки зрения обрядовой практики деталей художники обладали известной свободой. Особенно отчетливо это явление прослеживается на предметах вооружения, одежды и конской сбруи. Несмотря на общую каноничность изображений, на них присутствуют элементы, привнесенные художником из современной ему повседневной жизни. Среди традиционных буддийских атрибутов на танка встречаются изображения тибетских мечей, палашей и сабель ХУШ-Х1Х вв., монгольских саадаков этого же времени, ламеллярных панцирей и даже фитильных ружей и пушек. С большой долей достоверности передано корпусное защитное вооружение воинов. Ла-меллярные «кирасы», «жилеты», «халаты» на танка имеют точные аналоги среди панцирей, хранящихся в европейских, азиатских и американских музеях. Характерно, что на произведениях монгольских художников (или на тибетских произведениях, выполненных для монгольских феодалов) ХУШ-Х1Х вв. традиционные для Тибета доспехи с ламеллярной структурой бронирования часто заменены на характерные (и привычные) для монголов данного периода пластинчато-нашивные доспехи, что лишний раз подтверждает факт использования в оформлении тибетских изобразительных произведений предметов вооружения из исторических реалий, окружавших художника.

В целом наибольшей достоверностью отличаются тибетские и монгольские изобразительные источники XVIII — первой половины XIX в., наименьшей — изобразительные источники второй половины XIX — начала XX в. По мере вытеснения тех или иных предметов вооружения из военного обихода их изображения становятся все более схематичными. Благодаря работам тибетских и монгольских мастеров становится возможным уточнить особенности покроя и оформления центральноазитских панцирей рассматриваемого периода. В процессе реконструкции вооружения, одежды тибетских и монгольских воинов, а также убранства их коней буддийские изобразительные источники ХУП-ХТХ вв., вкупе с данными вещественных и письменных источников, могут сыграть исключительно важную роль (Бобров, Худяков, 2008, с. 71−73).

2.1.3. Письменные источники.

Письменные источники представлены произведениями монгольских, русских, китайских, маньчжурских, мусульманских авторов ХУ-ХУШ вв. Монгольские источники включают в себя исторические хроники, своды степных законов и отдельные надписи. Массив русских письменных источников формируют сообщения русских послов, путешественников, пленных, побывавших в монгольских кочевьях в ХУП-ХУШ вв., а также «расспросные» речи послов центральноазиатских народов, записи путешественников, чиновников и этнографов ХУШ-Х1Х вв. По степени достоверности наибольшую значимость представляют материалы, собранные российскими подданными и путешественниками-иностранцами, непосредственно побывавшими в центральноазиатских кочевьях. Несколько менее информативны и оригинальны сообщения, полученные при «расспросах» иностранных послов или от третьих лиц (жителей Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии). Цинские письменные источники представлены сводом законов «Цааджин бичиг», разработанным маньчжурскими властями для монгольских племен, принявших сюзеренитет империи в XVII в., а также сообщениями цинских полководцев о ходе военных действий с монгольскими народами (в первую очередь с джунгарами) во второй половине XVII — первой половине XVIII в. Мусульманские письменные источники представлены в основном историческими хрониками и сообщениями путешественников. .

Монгольские письменные источники XVI—XIX вв. по интересующей нас тематике представлены историческими хрониками, юридическими памятниками и отдельными надписями.

Сведения о предметах защитного вооружения, а также тактике централь-ноазиатских воинов содержатся в исторических хрониках и преданиях, написанных монгольскими авторами в период позднего Средневековья и Нового времени: «Шара Туджи», «Алтан Тобчи», серия рассказов о жизни и подвигах Даян-хана, «Эрдэнийн эрихэ», «Сказание о дэрбэн-ойратах» Батур-Убаши-Тюменя. Последние произведения, хотя и написаны несколько позднее рассматриваемого нами периода, содержат материалы из ранних монгольских источников, не дошедших до нас (Златкин, 1983, с. 8−9- Бобров, Худяков, 2008, с. 53−55).

Другой разновидностью монгольских письменных источников являются юридические памятники, датированные концом ХУ1-ХУШ вв. (Халха Джирум, 1965; Их Цааз, 1981; Восемнадцать степных законов, 2002). В число крупнейших сборников законодательных актов этого периода входят: «Восемнадцать степных законов» (приняты на съездах крупнейших князей Халхи в конце XVI — первой половине XVII вв.), «Их Цааз» («Великое уложение» — принято на съезде восточнои западномонгольской знати в 1640 г.), «Цааджин бичиг» (свод маньчжурских законов для монголов на 1627−1694 гг.), «Халха Джирум» (основные законы, регламентирующие жизнь трех северных халхаских хошу-нов за 1709−1770 гг.), «Уложения Китайской палаты внешних сношений» (первое издание — 1789 г.), «Улан хацарт» (сборник судебных решений Шабинского ведомства с 1820 по 1913 гг.). К собственно монгольскому правотворчеству относятся «Восемнадцать степных законов», «Их Цааз», «Халха Джирум». Значениє данной группы письменных источников для реконструкции военного искусства кочевников Центральной Азии периода позднего Средневековья и Нового времени разобрано нами в специальной работе (БобровХудяков- 2008, с. '54−56).. ¦ і ¦ ' - '.

Кроме материалов исторических хроник и сводов законовизвестный интерес представляют отдельные надписи на монгольском языке, в, которых упо-. минаются оружие, доспехи монгольских воинов и их боевых коней: (Владимиров, 2002, с. 222, 226).

К монгольским письменным источникам примыкают исторические материалы тибетских позднесредневековых хроник (Бобров, Худяков, 2008, с. 56). В этот период Тибет был вовлечен в политическую орбиту монгольских племен, рассматривавших этот регион не только как духовный центр, но и как объект экспансии (Рерих 1959; 1961; 1999; 2002). В связи с этим интересны сведения о начале продвижения монгольских родов на. территорию Тибета и о «монгольских войнах» в Тибете, содержащиеся в произведении «Пагсам джонсан» (1748), составленном буддийским иерархом монгольского происхождения из Амдо Сумба-Хамбо Ешей-Бальджором (1704−1788) (Пагсам джонсан, 1991). Информацию об участии монголов в военных операциях на территории Тибета содержит и «Дэбтэр-чжамцо» (1865) Браггона-Шабдруна-Гончок-Дамба-Рабжая. На основании анализа средневековых тибетских рукописей написана работа известного тибетского историка Ванчуг Деден Шакабпы, (1907—1989). Благодаря тому что он с 1930 по 1950 г. занимал один из высших государственных постов в Тибете — пост цепона — он имел доступ к ранее не публиковавшимся и не переводившимся на европейские языки средневековым тибетским письменным источникам, хранящимся в архивах тибетского правительства и Национальной ассамблеи. По словам, американского профессора Туррелла Уи-ли, Шакабпа в своей работе «использовал пятьдесят семь подлинных тибетских, источников» (Шакабпа, 2003, с. 8).

Важной разновидностью письменных источников, содержащих информацию о вооружении и военном. искусстве позднесредневековых жителей Центральной Азии, являются свидетельства, оставленные русскими служилыми людьми, купцами и посланцами, а также западноевропейскими специалистами на русской службе. В фондах российских архивов содержатся статейные списки почти всех русских посольств к джунгарским ханам, донесения в Москву русских пограничных властей об их связях с ойратскими правителями, «расспрос-ные речи» русских служилых и иных людей, ездивших в Джунгарию, записи дипломатических переговоров. Кроме ойратов, российские власти проявляли значительный интерес к военному потенциалу северомонгольского государства Алтын-ханов, правители которого нередко оказывали содействие своим вассалам — енисейским кыргызам, совершавшим набеги на подконтрольные Российскому государству земли. Монгольские государства Центральной Азии в разные периоды рассматривались Москвой то в качестве потенциального противника, то в роли вассала или союзника в противостоянии с другими государствами региона. Специальные исследования показали, что отличительной чертой этих документов являются «реализм и достоверность», позволяющие «говорить об их высокой научной ценности» (Мирзоев, 1960, с. 76). По мнению В. Г. Мирзоева, «в своих донесениях землепроходцы стремились к наивозможной точности сообщаемых сведений» (Там же, с. 78), так как многие из них могли иметь прикладное значение. Особый интерес представляют «отписки» русских посланников, находившихся в ставке джунгарских правителей и непосредственно наблюдавших западномонгольские армии в действии. Так, казак Г. Кибирев находился в ставке Галдана Бошокту-хана в ходе Ологойской битвы, а сын боярский Д. Вяткин «с сотоварищи» был взят на битву с джунгарами теле-утским князем Кокой Абаковым 27 июня 1658 г. (Уманский, 2001, с. 13).

Письменные свидетельства русских и западноевропейских официальных и частных лиц, посещавших Центральную Азию и Сибирь, подробно рассмотрены нами в специальной работе (Бобров, Худяков, 2008, с. 56−63). Первые сведения об особенностях вооружения и военного дела ойратов, были добыты казаком И. Кунициным и служилым тобольским литвином Т. Петровым, которые посетили ставку ойратского Далай-Батур-тайши в 1616 г. (МРМО, 1959, с. 54).

Российские посланцы подробно описали защитное и наступательное вооружение ойратов (Бобров, Худяков, 2008, с. 57−58). В последующие годы описания защитного вооружения и тактики ойратов, были сделаны русскими послами, путешественниками, чиновниками, военными, вызволенными «из неволи» пленными, а также жителями Западной Европы на русской службе. Среди них можно выделить сообщения Г. Ильина, Ю. Крижанича, Н. К. Витзена, И. М. Лихарева, И. Унковского, Д. Ильина, И. Сорокина, М. Этыгерова, В. Бакуниным, Л. Д. Угримова, К. Миллера, Ф. Аблязова и др. Важную информацию о военно-политической ситуации в Джунгарии российские власти извлекали из сведений, собранных мусульманскими торговцами, посещавшими регион в первой половине XVIII в.: А. Баймуратовым, У. Сеюшевым и др. (Кутлуков, 1987). Сведения о защитном вооружении северных монголов и народов Южной Сибири оставили М. Татаринов, Ф. Ланганс и др. (Там же). Сведения о военном деле и вооружении ойратов XVIII в. были систематизированы В. Бакуниным, И.-Г. Георги, П. С. Палласом и др. (Бакунин, 1939; Георги, 2005; Паллас, 1809). Сведения по военной истории калмыков были собраны Н. Я. Бичуриным (Би-чурин, 1991).

Особый раздел русскоязычных письменных источников составляют «рас-спросные речи» центральноазиатских послов. На протяжении всего XVII в. и первой половины XVIII в. русские служилые люди, дьяки московских приказов, а впоследствии представители губернских и имперских властей, чиновники и военные детально фиксировали на бумаге информацию, полученную в ходе продолжительных, часто доверительных бесед, и снабжали текст своими пространными комментариями.

Наибольшую ценность при изучении предметов вооружения кочевников Центральной Азии и Южной Сибири для нас представляют сообщения русских послов и путешественников XVII — первой трети XVIII в. В этот период в русском языке существовала достаточно стройная система терминов, обозначавшая различные виды и типы вооружения (Бобров, Худяков, 2008, с. 62). В «скасках» и «отписках» послов и путешественников этого периода термины, обозначающие различные типы панцирей, как правило, никогда не смешиваются, а подчас и противопоставляются друг другу (МРМО, 2000, с. 385). Свое название имели не только панцири, различающиеся структурой бронирования (например, кольчато-пластинчатые панцири в зависимости от размеров, принципа соединения и числа пластин именовались «бехтерцами», «юшманами», «колонтарями», пластинчато-нашивные— «куяками», стеганые «мягкие» панцири — «бумажниками» и т. д.), но и панцири, различающиеся системой крепления составных элементов («кольчуги», «пансыри» и др.).

Значительную роль в изучении защитного вооружения народов Центральной Азии играют цинские письменные источники ХУП—XVIII вв. Важным маньчжурским источником по вооружению монголов является «Цааджин би-чиг» («Монгольское уложение»), представляющее собой свод цинских законодательных актов для монголов на 1627−1694 гг. Окончательный вариант уложения появился лишь в 1696 г. (Цааджин бичиг, 1998, с. 3, 18). «Цааджин бичиг» содержит информацию об условиях поставки вооружения (в том числе и защитного) в монгольские степи с территории Маньчжурии и Китая, составе панцирного комплекса и системе оформления панцирей и шлемов монгольских воинов, включенных в состав цинской «Восьмизнаменной армии» (Там же, с. 67), а также о тактике южномонгольской конницы этого периода (Бобров, Худяков, 2008, с. 63). В XVIII в. требования, предъявляемые цинским правительством к снаряжению монгольских (халхаских) воинов, были обобщены в своде законов «Халха джирум».

Данные о ходе военном искусстве халха-монголов и джунгар содержатся в письмах, отчетах и докладах цинских офицеров, принимавших участие в военных кампаниях против монгольских кочевников в XVII — первой половине XVIII вв. Цинские офицеры и полководцы обычно дотошно описывали ход сражений, вооружение и тактические уловки противника, что делает эту разновидность цинских письменных материалов ценным источником по изучению военного дела халхасцев и джунгар рассматриваемого времени. Часть этих сведений обобщены в цинских документальных сборниках, составленных по еледам событий и призванных продемонстрировать мощь императорской армии и военные таланты цинских правителей. Данные о включении в состав Цинской империи Халхи и Г Джунгаро-цинской войне содержит «Юйчжи циньчжэн пин-дин шомо фанлюэ» («Составленные по высочайшему повелению описания похода императора по усмирению северных пустынных земель»). В сочинении собраны цинские документы, охватывающие периоде 1677 по 1699 г. Императорские приказы, доклады Цзюньцзичу, сообщения военачальников, чиновников, связанные с подготовкой и ходом завоевания Джунгарского ханства, систематизированы в труде «Циньдин пиндин чжуньгээр фанлюе» (Высочайше утвержденное описание умиротворения джунгар).

Мусульманские: письменные источники по рассматриваемой теме разобраны нами в специальной работе (Бобров, Худяков, 2008, с. 63−66). Они представлены в основном материалами исторических хроник. Сведения о защитном вооружении и тактике кочевников Центральной Азии периода позднего Средневековья и Нового времени содержат: «Тарих-и Абу-л-Хайр-хани» (История Абу-л-Хайр-хана) Масуда Бен Усман Кухистани (40-е гг. XVI в.), «Хроника» османского историка Сейфи Челеби (последняя треть XVI в.), «Хроника» Шах-Махмуда ибн мирзы Фазил Чураса, (1676−1677 гг.), «Ислам-наме» Абд ал-Алима (1756 или 1767 гг.), «Тазкира-йи ходжаган» Мухаммада Садыка Кашга-ри (1768−1769 гг.), «Асар ш1-футух» Мухаммада Имина Садра Кашгари (между 1780 и 1790 гг.). Мусульманские письменные источники, содержащие информацию о вооружении центральноазиатских кочевников, изучены еще в недостаточной степени. Сведения о вооружении монголов (в первую очередь джунгар) носят фрагментарный, эпизодический характер. Среднеазиатские хроники достаточно скупо описывают предметы материальной культуры кочевников, однако в бухарских и кашгарских летописях, автобиографических текстах среднеазиатских правителей встречаются упоминания монгольских (как правило, ойратских) панцирей (Мукминова, 1976, с. 117, 124- Бабур-наме, 1958, с. 131- Челби, 1979; Султанов, 2005). В поздних произведениях описываются вооружение (в том числе огнестрельное оружие) и тактика джунгар. В — целом мусульманские письменные источники дополняют и уточняют сведения русских и цинских письменных материалов периода позднего Средневековья и Нового времени (Бобров, Худяков, 2008, с. 65−66).

2.1.4. Фольклорные источники.

Еще одним видом источника периода позднего Средневековья являются материалы эпических произведений народов Центральной Азии. Исследователи монгольских улигеров отмечают: несмотря на то что значительная часть сюжетных линий эпических сказаний сложилась в период раннего и развитого Средневековья, большинство исторических реалий, упоминаемых в улигерах, относится к периоду позднего Средневековья и Нового времени. На это указывает факт использования степными героями наряду с традиционными копьями, саблями, луками и стрелами, палицами и кинжалами ручного огнестрельного оружия (Козин, 1948; Липец, 1984, с. 83). По мнению исследователя централь-ноазиатского эпоса Р. С. Липец, «описание оружия и доспехов или простое упоминание о них в эпосе позволяет заключить об аналогичных исторических реалиях» (Там же, с. 63). По данным И. И. Соктоевой, «костюмы воинов в эпосе в основе своей вполне реалистичные, в то же время опоэтизированы народной фантазией» (Соктоева, 1988, с. 44). Действительно, несмотря на характерную гиперболизацию и мультипликацию предметов вооружения былинных богатырей (традиционные для большей части евразийских эпических произведений), материалы народного фольклора содержат информацию, которую невозможно получить при анализе других видов источников. В частности, благодаря данным центральноазиатского эпоса представляется возможным реконструировать последовательность одевания позднесредневековым воином поддоспешной одежды и самого доспеха, расшифровать значение декоративных деталей на панцирных комплексах позднесредневековых кочевников, уточнить названия и варианты покроя предметов защитного вооружения и т. д. Материалы эпоса также содержат описания характерных обычаев и военных традиций эпохи Средневековья. Например, согласно данным эпоса, степные богатыри накануне боя свертывали" и прятали под бармицей шлема длинные, заплетенные в косы во/ лосы (Липец, 1984, с. 67).

К сожалению, большая часть эпических монгольских повествований были переведены не как исторические, а как литературные произведения со всеми присущими им условностями и упрощениями. Термины, которые использовали русские переводчики («панцирь», «доспех», «куяк»), как правило, не несут ис-торико-информативной нагрузки и не могут служить основой для полноценной интерпретации. В таких произведениях (переводах) нам важны сам факт наличия защитного доспеха и его эпическое описание, а не те конкретные термины, которыми переводчик обозначил монгольские панцири.

В эпосе набор защитного вооружения перечисляется обычно в двух эпизодах: при получении богатырем собственного оружия в связи с первым выездом из дома в поход (статическое описание) и при применении сменного оружия в ходе единоборства с другим воином (динамическое описание). Для средневевековых сказителей и их слушателей предметы вооружения и снаряжения богатырей представляли большой интерес, поэтому в монгольских эпических произведениях описания шлемов, панцирей, копий, сабель, луков и стрел могли «достигать подряд почти сотни стихов» (Липец, 1984, с. 63).

Подробное описание вооружения ойратских и халхаских латников XVII в. (в том числе шлемов и панцирей) приведено в образцах монгольского эпоса «Бум-Эрдени» и «Дайни-Кюрюль» (Монголо-ойратский героический эпос, 1923, с. 62, 63, 112, 113). Очень часто «куяки», «пансыри», «шеломы» упоминаются в многочисленных вариантах «Джангариады» и «Гесериады» (см., например Джангар, 1990, с. 243, 258, 285, 314, 362- Джангар., 1999, с. 95, 97- Ге-сер, 1988, с. 26, 42, 260, 261 и др.). Описания воинов монгольского происхождения, являющихся противниками основных героев повествования, содержатся в киргизском эпосе «Манас» (История Киргизской ССР, 1968, с. 216−218). В числе джунгар («калмаков») исследователи выделяют Чонгмыша, Чонги, его сына Джолоя (главного врага Манаса), Калшу или Конгур-бая. В эпосе подробно описывается вооружение и снаряжение джунгарских противников Манаса, которое представляют значительный интерес для нашего исследования.

2.1.5. Особенности источниковой базы по защитному вооружению народов Центральной Азии периода позднего Средневековья и раннего Нового времени.

Материалы по теме исследования представлены вещественными источниками (археологическими материалами и предметами вооружения из старых оружейных коллекций), письменными, изобразительными и фольклорными источниками. Относительная малочисленность археологических и изобразительных материалов компенсируется огромным массивом целиком сохранившихся панцирных комплексов и их элементов, происходящих из старых оружейных коллекций. Особую ценность данной разновидности вещественных источников придает наличие «Описей.» зафиксировавших время их поступления, а в ряде случаев и имена их прежних владельцев. Материалы вещественных источников хорошо соотносятся с многочисленным массивом русских, западноевропейских, цинских, среднеазиатских, монгольских и тибетских письменных источников. Последние не только уточняют особенности эволюции комплекса защитного вооружения кочевников Центральной Азии и Южной Сибири второй половины XIV — XIX в., но и позволяют максимально точно реконструировать тактику панцирных подразделений монгольских, южносибирских и тибетских армий региона. Важную роль в реконструкции центральноазаитского доспеха играют немногочисленные, но исключительно информативные изобразительные источники, выполненные юаньскими, минскими, цинскими, российскими, западноевропейскими, среднеазиатскими, монгольскими и тибетскими художниками и скульпторами.

В целом имеющийся массив источников позволяет провести реконструкцию комплекса защитного вооружения народов Центральной и Южной Азии и проследить его эволюцию на протяжении периода позднего Средневековья и Нового времени. 2.2. Источники по защитному вооружению народов Средней Азии периода позднею Средневековья и раннего Нового времени.

2.2.1. Вещественные источники.

Вещественные источники представлены археологическими материалами с территории РК, РУ, Республики Кыргызстан, КНР, РФа также предметами вооружения из старых оружейных коллекций.

Основная масса археологических материалов по интересующей нас теме была получена в ходе раскопок и сборов в советский и постсоветский период. Эти археологические материалы (большая, часть которых до сих пор не опубликована) хранятся в фондах российских и иностранных музеев: Основные находки панцирного вооружения происходят ИЗ КреПОСТеЙ И ГОРОДОВ ТИМ}фИДСКОГО времени расположенных на территории нынешнего Узбекистана и южного Казахстана. В частности, в ходе раскопок в цитадели Самарканда найдено более двух тысяч панцирных пластин и их фрагментов (Гуревич, Папахристу, 1992, с. 28−30). Целые панцирные комплексы и их элементы, шлемы и дополнительные защитные детали обнаружены на территории городища Шахрухия (Аккур-ганский район Ташкентской обл. РУ), на территории городища Бузук-Тобе (Чимкентская обл. РК), в городской цитадели Бухары (РУ), г. Хами (СУАР КНР), г. Курля (СУАР КНР), г. Кашгар (СУАР КНР) и др. Большая часть предметов вооружения обнаружена в черте позднесредневековых поселений (времесленных мастерских, арсеналах гарнизонов, крепостях и т. д.). Число предметов вооружения из захоронений не велико, что обусловлено особенностями мусульманского погребального обряда. Большие перспективы имеют исследования захоронений кочевников Средней Азии (казахов, киргизов, туркмен, каракалпаков), среди которых исламские обряды распространялись медленнее, в результате чего даже в XVIII в. представителей высшей кочевой знати часто хоронили вместе конем и вооружением (Ерофеева, 2007, с. 410).

Значительная часть археологических артефактов представлена случайными находками, датированными на основании: типологического анализа и сопоставления с эталонными предметами вооружения из старых оружейных коллекций. Панцири, боевые наголовья, дополнительные защитные детали среднеазиатского производства, относящиеся к числу случайных находок, происходят с территории Алтайского края, Омской, Тюменской областей РФ, различных регионов Республики Кыргызстан, РК, РУ, СУ АР КНР и др. (Ахмет-жан, 2007, с. 153, рис. 9- Бобров, Худяков, 2002, с. 151, рис. 12, 3- Бобров, Худяков, 2008, с. 471- Худяков, 2008, с. 179−183).

Большая часть среднеазиатских шлемов, панцирей, щитов и дополнительных защитных деталей ХУ1-Х1Х вв. происходит из старых оружейных коллекций. Российские* и китайские коллекции формировались на протяжении периода позднего Средневековья и раннего Нового времени из числа предметов вооружения, преподнесенных в дар послами среднеазиатских государств. Часть оружейных коллекций КНР представлена трофеями, захваченными цинскими войсками в Восточном Туркестане и Казахстане во второй^ половине XVIIIXIX в. Собственно среднеазиатские коллекции начали формироваться в XVIII—XIX вв. на базе арсеналов местных феодальных владетелей. В некоторых казахских, узбекских и киргизских семьях панцири и шлемы, принадлежавшие воинственным предкам, хранились на протяжении нескольких столетий, передаваясь из поколения в поколение. В настоящее время большая-часть материалов сконцентрирована в центральных и региональных музейных собраниях РФ, РУ, РК, Республики Кыргызстан, Республики Таджикистан, КНР, РТ и др. Отдельные предметы и наборы среднеазиатского защитного вооружения хранятся в фондах европейских, американских, украинских, турецких, иранских, индийских, пакистанских, монгольских музеев. Крупнейшие коллекции среднеазиатского защитного вооружения находятся в ОПМК, ГЭ, НМИУ, ЦГМ РК, М1111 РК, МАЭС ТГУ, ПЦК РК и др. Среднеазиатские панцири, шлемы, щиты и дополнительные защитные детали также хранятся в частных собраниях коллекционеров Европы, Азии и Америки.

Таким образом, собственно археологические материалы датируются преимущественно ХІУ-ХУ вв., а предметы вооружения из старых оружейных коллекций ХУІ-ХІХ вв. Значительная выборка и типовое разнообразие панцирей, шлемов, щитов и дополнительных защитных деталей позволяют реконструировать комплексы защитного вооружения воинов региона на протяжении всего рассматриваемого периода, а также воссоздать основную линию эволюции среднеазиатского доспеха в период позднего Средневековья и Нового времени. Сделанные на основании вещественных материалов выводы уточняются и корректируются данными изобразительных и письменных источников.

2.2.2. Изобразительные источники.

Изобразительные источники представлены переднеи среднеазиатской иконографией второй половины ХІУ-ХУІІ вв., цинскими живописными картинами середины — второй половины XVIII в., западноевропейскими и российскими гравюрами и живописью XVIII—XIX вв.

Основной разновидностью мусульманских изобразительных источников по теме являются цветные книжные миниатюры второй половины XIV — XVII в. Предпринятый М. В. Гореликом анализ этих рисунков убедительно продемонстрировал их информативность, высокую точность и достоверность в передаче разных видов одежды и оружия (Горелик, 1979, с. 49- вогеНк, 1979, р. 3841). На протяжении последних десятилетий иранские и среднеазиатские книжные миниатюры неоднократно становились основой для реконструкции костюма и доспеха народов Передней и Средней Азии периода развитого и позднего Средневековья (Пугаченкова, 1950; Пугаченкова, 1956; Долинина, 1958; Горелик, 1979; Горелик, 1983; Горелик, 2002; Бобров, Худяков, 2002).

Нами зафиксированы более четырехсот миниатюр, содержащих изображения среднеазиатских воинов, снабженных защитным вооружением. Миниатюры различных школ и эпох отличаются по степени детализации и точности в передаче предметов защитного вооружения (Бобров, Худяков, 2002, с. 107−108).

Книжные миниатюры выполнены к произведениям различной тематики и направленности: историческим хроникам, эпосам, поучительным рассказам, мифам и т. д. Однако, следуя известной художественной традиции, мусульманские миниатюристы, даже изображая латников далекого прошлого, «одевали» их в хорошо известные им по повседневной жизни панцири и шлемы воинов своего времени (Бобров, Худяков, 2002, с. 108).

Основная масса анализируемых в работе изображений была выполнена среднеазиатскими мастерами XVI—XVII вв., проживавших в Самарканде, Бухаре и других городах региона. Для анализа среднеазиатского вооружения более раннего периода (в частности, для характеристики доспеха эпохи Тимура и Ти-муридов) нами привлечены миниатюры иранских художественных школ конца XIV — XV в.

С 80-х гг. XIV в. Иран стал объектом экспансии тимуридской державы. К апрелю 1381 г. под контролем Тимура находился Герат с окрестностями и Сис-тан (повторно завоеван в 1383 г.). Затем под его покровительство перешла «Сербадарская республика» (Ру, 2004, с. 70−72). После подавления мятежа местных правителей в 1383 г. под контроль Тимура попал весь Хорасан (Там же, с. 73). В 1384 г. войсками «Железного хромца» были оккупирована Султания и разгромлен Астарабад. В 1386 г. тимуридские войска вступили в Тебриз (Там же, с. 75), а в 1387 г. был занят и разгромлен Исфаган. В том же году без боя сдался южноиранский Шираз (повторно завоеван в 1392 г.) (Там же, с. 76−81, 89−90). Таким образом, в 80−90-х гг. XIV в. большая часть Ирана была либо включена в состав державы Тимура, либо находилась на территории, где его войска вели активные боевые действия. Почти весь XV в. значительная часть территории восточного Ирана находилась в сфере военного и политического влияния тимуридских государств Средней Азии. Есть все основания полагать, что иранские художники этого периода изображали на своих миниатюрах наряду с собственно иранскими также и среднеазиатских воинов. Последние носят характерные головные уборы, одежду и доспехи, отличающиеся от одежды и вооружения иранцев, но имеющие аналоги в среднеазиатских материалах.

Дополнительным аргументом в пользу привлечения иранских миниатюр для характеристики комплекса вооружения воинов Тимура является тот факт, что значительная часть «чагатайской» армии великого завоевателя, действовавшая в Передней Азии и на Ближнем Востоке, была укомплектована хора-санцами и собственно иранцами (Ру, 2004, с. 240). По выражению Маньелли, когда войска Тимура вошли в Дамаск, в их рядах «корасени (хорасанцы) были многочисленнее чиакатазиев (джагатайцев)». Это позволило французскому исследователю Ж.-П. Ру сделать вывод о том, что иранцы «занимали действительно привилегированное положение» в армии Тимура (Там же).

Произведения мастеров персидских художественных школ продолжают представлять интерес для нашей темы и после изгнания Тимуридов с территории Ирана. Это обусловлено наличием характерных историко-этнографических параллелей в средневековом мусульманском изобразительном искусстве. При иллюстрации рукописей «Шах-наме» иранские художники XVI—XVII вв. под видом легендарных «туранцев» нередко изображали современных им узбеков и казахов, которые выделяются среди прочих персонажей монголоидными чертами лица, характерными головными уборами (колпаками «тельпек», меховыми шапками и др.), одеждой и вооружением. Тот же процесс мы видим и на иллюстрациях к текстам «Зафар-наме» Низамаддина Шами и Шараф ад-Дина Али Йазди, повествующих о завоеваниях Тимура. На некоторых из них «чагатайцы» одеты и вооружены как современные авторам миниатюр узбекские воины, в то время как их противники носят характерные кызылбашские красные колпаки с чалмами. Среднеазиатские воины изображены на отдельных иранских миниатюрах, а также на росписях дворца в Исфагане (1640 г.). Интерес к вооружению воинов Мавераннахра со стороны иранских художников подпитывался тем фактом, что практически весь XVI в. прошел в перманентной борьбе иранцев с подчинившими Мавераннахр узбеками. Целью обеих сторон был контроль над Хорасаном.

Наибольшей достоверностью в передаче деталей защитного вооружения отличаются миниатюры, выполненные мастерами «Тебризской школы» в последней трети XIV в. В настоящее время, данные миниатюры хранятся в фондах музея Топкапу-сарай (г. Стамбул, Турция). Они неоднократно привлекались исследователями для реконструкции доспеха воинов государств Чингизидов второй половины XIV — начала XV в. (Горелик, 1983; 1987; 2002). Исключительный интерес также представляют работы мастеров «Гератской школы» XV в. и тебризские миниатюры первой трети XVI в. «Жемчужиной» в серии великолепных произведений «Гератской школы» являются миниатюры, выполненные знаменитым художником К. Бехзадом и его учениками в последней четверти XV в. Они сочетают в себе художественные достоинства с высокой достоверностью в передаче защитного вооружения.

Художественные школы позднесредневекового Мавераннахра получили мощный импульс к развитию в период правления Тимура. Тебризские мастера (в том числе ремесленники и художники) были вывезены Тимуром в Самарканд еще в 1386 г. (Ру, 2004, с. 75). Багдадских мастеров та же участь постигла в 1393 г. (Там же, с. 91). Судя по данным письменных источников, .тимуридские художники Самарканда писали портреты чагатайских правителей и полководцев, батальные и походные сцены (Там же, с. 216−217). К сожалению, большинство ранних художественных произведений Мавераннахра не дошли до нашего времени. Однако сохранившиеся произведения второй половины XV — XVI в. (миниатюры к «Шах-наме», «Фатх-наме» и др.) (Пугаченкова, 1950, с. 121−134- Миниатюры Средней Азии, 1965, с. 66−67) представляют собой исключительный интерес для реконструкции комплекса защитного вооружений поздних тимуридов и кочевых узбеков Шейбани-хана этого периода.

Иконографические материалы Мавераннахра XVI — XVII в. представлены многочисленными миниатюрами мастеров Бухары, Самарканда и Шахрухии к произведениям мусульманских авторов. И хотя по степени детализации они несколько уступают тебризским и гератским аналогам, они в то же время являются ценным источником по защитному вооружению воинов Мавераннахра и.

Дашт-и Кипчак периода позднего Средневековья и раннего Нового времени: Среди среднеазиатской иконографии XVI—ХУД вв. можно выделить миниатюры к «Хамсе» Низами (Шахрухия, 1521/1522- Бухара, 1648 г.), «Зафар-наме» Шараф ад-Дина Али Иазди (Самарканд, 1628) и другие хранящиеся в российских собраниях (Бобров, Худяков, 2002, с. 106−168).

Наряду с мусульманскимиминиатюрами и иранскими настенными¦ росписями известный интерес представляют изобразительные источники, выполненные кочевниками, Дашт-и Кипчак. К ним можно отнести изображения вооружения и воинов на кулпытасах Западного Казахстана, датированных XVIII—XIX вв. (Ахметжан, 2007, с. 15).

Ввиду удаленности Мавераннахра, Дашт-и Кипчак и Восточного Туркестана от основных владений западноевропейских держав в Азии, европейские изобразительные материалы, фиксирующие среднеазиатских воинов с оружием, представлены в основном произведениями российских художников. ХУ1П-Х1Х вв. Но и российские наблюдатели видели казахов и узбеков преимущественно в мирных условиях (на охоте, на отдыхе, в период перекочевок и т. д.): Поэтому на российских картинах, как правило, представлены оружие и амуниция «мирного времени», а также «статусные» предметы вооружения: охотничьи ружья, «ружейные» пояса, сабли, кинжалы, ножи, саадаки. Сугубо боевые предметы вооружения — копья, пики, боевые топоры — встречаются на картинах значительно реже. Еще реже на картинах представлено панцирное вооружение, которое современники могли увидеть почти исключительно в момент боевых столкновений. Так, например, на известных картинах и рисунках Д. Кэстля, Р. Сергеева, П. М. Кошарова, Ч. Ч. Валиханова и других приведены изображения среднеазиатского оружия, но предметы защитного вооружения на них отсутствуют. К числу немногочисленных исключений относятся работы А. О. Орловского и В. В. Верещагина. Живописная батальная картина А. О. Орловского, написанная в конце XVIII — начале XIX в., изображает бой казахов с уральскими казаками. Один из казахских батыров одет в кольчужную рубаху с коротким подолом и рукавами. Среднеазиатские воины, использующие наголовья с кольчатыми бармицами, усиленные металлическими умбонами щиты, изображены на живописных картинах В. В. Верещагина, посещавшего Среднюю Азию во второй половине 60-х гг. XIX в.

Многочисленные изображения казахских, уйгурских и киргизских воинов содержат батальные картины, выполненные европейскими и китайскими живописцами в середине-начале второй половины XVIII в. по заказу императора Цяньлуна. Позднее на основании этих картин были изготовлены гравюры, разосланные ко дворам монархов Европы (Бобров, Худяков, 2008, с. 67−70). Изображений среднеазиатских воинов в панцирях относительно немного, но они исключительно информативны. Казахские, киргизские и кашгарские всадники защищены кольчатыми панцирями с длинными (ниже локтя) рукавами, стоячим или отложным воротником и коротким подолом. В трофейные среднеазиатские кольчуги схожего покроя одеты цинские военачальники на парадных портретах середины — начала второй половины XVIII в. Подробное графическое изображение трофейного восточнотуркестанского кольчатого доспеха приведено на страницах «Хуанчао лици туши.» (Хуанчао лици туши., 2004, с. 632). Он состоит из кольчужной «рубахи» с воротником, длинными рукавами, коротким подолом без разреза и кольчужных «штанов» или набедренников.

В целом изобразительные материалы по среднеазиатскому доспеху отличаются разнообразием и значительной информативностью. Вместе с вещественными источниками они могут служить основой для реконструкции комплексов защитного вооружения воинов Средней Азии в различные исторические периоды. Некоторые миниатюры, содержащие масштабные батальные сцены, могут быть хорошим подспорьем для реконструкции тактики панцирных среднеазиатских отрядов на поле боя.

2.2.3. Письменные источники.

Упоминания о защитном вооружении и тактике панцирных подразделений среднеазиатских армий периода позднего Средневековья содержат письменные источники ХУ-Х1Х вв., составленные как собственно среднеазиатскими, так и иностранными (иранскими, турецкими, китайскими, западноевропейскими, русскими) авторами.

Наиболее многочисленная группа письменных источников по теме представлена произведениями мусульманских (среднеазиатских, османских, иранских) авторов. Среди них можно отметить: сочинение Гийасаддина Али «Дневник похода Тимура в Индию» (конец XIVначало XV в.), «Зафар-наме» («Книга побед») Низамаддина Шами (написана в 1401—1404 гг.), «Зафар-наме» Шараф ад-Дина Али Иазди (1424−1425), «Тарих-и арба улус» Мирзы Улугбека (до 1425 г.), «Фатх-намэ» («Книга победы») Муллы Шади (начало XVI в.), «Та-варих-и гузийда-йи Нусрат-наме» Мухаммада Шайбани-хана (между 1504 и 1509 гг.), «Шайбани-наме» Камал ад-Дина Али Бинаи (между 1504 и 1510 гг.), «Михман-нама-йи Бухара» («Записки бухарского гостя») Фазлаллаха ибн Руз-бихана (1509), «Бабур-наме» Захир ад-дина Мухаммед Бабура (20-е гг. XVI в.), «Зубдат ал-асар» («Сливки летописей») Абдаллах Балхи (около 1525 г.), «Тарих-и Абу-л-Хайр-хани» («История Абу-л-Хайр-хана») Масуда Бен Усман Ку-хистани (40-е гг. XVI в.), «Тарих-и Рашиди» («Рашидова история») Мирзы Мухаммада Хайдара (40-е гг. XVI в.), «Тазкира-йи ходжа Мухаммад Шариф» неизвестного автора (вторая половина XVI в.), «Шараф-наме-йи шахи» Хафиза Таныша (первая половина 80-х гг. XVI в.), «Хроника» османского историка Сейфи Челеби (последняя треть XVI в.), «Тарих-и ихйа ал-мулук» («Хроника воскрешения царей») Малика Шах-Хусайна Систани (1622), «Бахр ал-асрар фи манакиб ал-ахйар» Махмуда бен Эмир Вали (1630−1635), «Хроника» Шах-Махмуда ибн мирзы Фазил Чураса, (1676−1677 гг.), «Тарих-и Кипчаки» («Кип-чакова история») Ходжамкули-бек Балхи (1724), «Тарих-и Кашгар» неизвестного автора (вторая четверть XVIII в.), «Ислам-наме» Абд ал-Алима (1756 или.

1767 гг.), «Тазкира-йи ходжаган» Мухаммада Садыка Кашгари (1768−1769 гг.), «Асар ал-футух» Мухаммада Имина Садра Кашгари (между 1780 и 1790 гг.), «Фирдаус ал-икбал» Шир Мухаммада бен Эмира Авазбий-мираба и Муххамада Риза-мираба (40-е гг. XIX в.) и др.

Таким образом, письменные источники охватывают весь интересующий нас период от создания державы Тимура до XIX в. Наибольший интерес представляют произведения, написанные самими военачальниками, принимавшими непосредственное участие в описываемых боевых действиях. Среди них можно выделить: «Таварих-и гузийда-йи Нусрат-наме» Мухаммада* Шайбани-хана (написано между 1504 и 1509 гг.), «Бабур-наме» Захир ад-дина Мухаммед Ба-бура (20-е гг. XVI в.), «Тарих-и ихйа ал-мулук» Малика Шах-Хусайна Систани (1622) и др. Среди «хроник», написанных профессиональными историками и литераторами, наиболее часто упоминающими защитное вооружение и тактику панцирной конницы, можно выделить «Зафар-наме» («Книга побед») Низамад-дина Шами (написана в 1401—1404 гг.), «Зафар-наме» Шараф ад-Дина Али Йаз-ди (1424−1425), «Фатх-намэ» («Книга победы») Муллы Шади (начало XVI в.) и Др.

Подчеркнем, что мусульманские авторы, отмечая факты использования среднеазиатскими воинами корпусных панцирей, шлемов, наручей, щитов и конских доспехов, практически никогда не оставляют подробных описаний особенностей их покроя и конструкции. Достаточно редко фиксируется и структура панцирного бронирования. Поэтому для комплексной реконструкции защитного вооружения воинов Средней Азии письменные материалы должны дополняться данными вещественных и изобразительных источников. В то же время среднеазиатские «хроники» и «дневники» являются важнейшим источником по реконструкции тактики среднеазиатских армий периода позднего Средневековья и Нового времени.

Абсолютное большинство мусульманских письменных источников XV— XIX вв., упомянутых выше, представляют собой исторические хроники. Специализированные военные трактаты и регламенты, аналогичные минским, цин-ским и корейским произведениям, в мусульманской литературе периода позднего Средневековья и раннего Нового времени практически отсутствуют. Единственным исключением является так называемое «Уложение Тимура», которое было якобы продиктовано знаменитым завоевателем незадолго до своей смерти. В нем упоминаются стандартизированные комплексы вооружения легко-, среднеи тяжеловооруженных воинов чагатайской армии без их детального описания, а также основные типы построений тимуридских армий на поле боя. Некоторые современные авторы используют «Уложение» в своих исследованиях (Ибятов, 2003). Однако имеются серьезные сомнения в подлинности данного произведения. В частности, В. В. Бартольд на основании анализа текста определил его как «поддельное» сочинение, которое было изготовлено в Индии в XVII в. (Бартольд, 1964, с. 201).

Западноевропейские и российские источники, содержащие информацию о защитном вооружении среднеазиатских народов, немногочисленны, но некоторые из них исключительно информативны. К их числу относится дневник кастильского посла дона Рюи Гонзалеса де Клавихо. Выполняя официальную миссию, он в составе испанского посольства посетил Малую, Переднюю и Среднюю Азию и был представлен лично Тимуру. Упоминания об оружейном производстве, вооружении и военном деле воинов Тимура («чагатаев») редки, но некоторые из них представляют значительную научную ценность. В частности, он зафиксировал факты переселения в Самарканд мастеров-оружейников из Малой и Передней Азии (Клавихо, 1990, с. 139). Особый интерес представляет сообщение Клавихо о государственных мастерских и арсеналах замка Кок-Сарай в Самарканде, где изготавливалось защитное вооружение для элитных подразделений армии Тимура (Там же, с. 140). Клавихо оставил описания показанных ему чагатайских панцирей и шлемов (Там же, с. 141). Ценность данных сведений заключается в том, что Клавихо привел описание тимуридских пластинчато-нашивных панцирей и шлемов не с чужих слов, а по итогам личного осмотра. И хотя его мнение о «неумении» мастеров Тимура «закалять железо» не подтверждается анализом подлинных панцирных пластин из Самарканда (Гуревич, Папахристу, 1992, с. 28−30), упоминание о сходстве тимуридских пластинчато-нашивных панцирей с их испанскими аналогами, а также описания шлемов с подвижными наносниками представляют значительный научный интерес.

Описания среднеазиатских панцирей, шлемов, дополнительных защитных деталей и щитов содержат тексты государственных документов, фиксирующих подарки, поступавшие в царскую казну от феодальных правителей Маверан-нахра. и Восточного Туркестана. второй, половины XVI — XVII в. Составители «Описей.» нередко отмечали конструкцию купола шлемов, структуру бронирования панцирей, конструкцию щитов, наличие дополнительных элементов, декоративного оформления и т. д. Сведения о поступлении среднеазиатских шлемов и щитов в Россию и русских кольчатых «пансырей» в Мавераннахр содержат торговые документы XVI—XVII вв. (Материалы по истории., 1932, с. 98−99, 111, 122, 142, 153- Фехнер, 1952, с. 53−54,92, 96). В документах XVIII в. отмечены факты передачи «панцырей железных» казахским феодалам, принимающим российское подданство (История Казахстана., 2007а, с. 44).

К XVII—XIX вв. относятся сообщения российских и западноевропейских дипломатов, военных, путешественников и купцов, содержащие сведения о военном деле народов Средней Азии. Среди прочих предметов вооружения упоминаются панцири, шлемы, щиты и дополнительные защитные детали. В целом ряде случаев фиксируется структура бронирования корпусных панцирей, конструкция боевых наголовий, оформление щитов. Интересные сведения об использовании кольчатых панцирей воинами гарнизона Туркестана и продаже «пансырей добрых на базаре» в этом городе сообщил российским властям тобольский «захребетный, татарин» Теуш-мерген в 1693 г. (История Казахстана., 2005, с. 405). Защитное вооружение среднеазиатских воинов XVIII—XIX вв. упоминают в своих сочинениях Н. Алимов, Т. С. Бурнашев и М. Поспелов, И. П. Фальк, А. И. Левшин, П. И. Демизон, И. В. Виткевич, К К. Абаза и др. (История Казахстана, 20 076, с. 29- Бурнашев, Поспелов, 1851, с. 37- Виткевич, 1983; История Узбекистана., 1988, с. 152, Прошлое Казахстана в источниках., 1949, с. 183- Левшин, 1996, с. 312- Записки о Бухарском ханстве., 1983, с. 72- Абаза, 2008, с. 113).

Ценные сведения о защитном вооружении и тактике народов Восточного Туркестана и Казахстана содержат цинские письменные источники середины начала второй половины XVIII в. представленные докладами цинских офицеров «Великой армии западных дорог», ведших боевые действия против кашгарцев, яркендцев, казахов и киргизов. Эти документы были систематизированы цин-скими чиновниками и историками и включены в сборники «Юйчжи циньчжэн пиндин шомо фанлюэ» («Составленные по высочайшему повелению описания похода императора по усмирению северных пустынных земель»), «Циньдин пиндин чжуньгээр фанлюе» («Высочайше утвержденное описание умиротворения джунгар») и др. Захваченные в качестве трофеев кольчатые восточно-туркестанские доспехи подробно описаны в цинских документах этого времени (Хуанчао лици туши., 2004, с. 632).

Письменные источники периода позднего Средневековья и Нового времени позволяют провести детальную реконструкцию тактики оседлых и кочевых народов Средней Азии второй половины XIV — XIX в. Они дополняют материалы вещественных и изобразительных источников и вместе с ними могут служить основой для реконструкции комплекса защитного вооружения воинов региона рассматриваемого периода.

2.2.4. Фольклорные источники.

Защитное вооружение воинов Средней Азии упоминается в фольклоре народов региона, представленных в основном эпическими произведениями, повествующими о героических деяниях «батыров» и их соратников.

Большинство эпических произведений было составлено сказителями степных народов Средней Азии. Сведения о вооружении казахских воинов содержат материалы эпосов «Кобланды-батыр», «Алпамыс-батыр», «Камбар-батыр», исторические народные предания, а также дастаны, поэмы «Аблай-хан», «Кабанбай-батыр», «Богенбай-батыр» и др. (Кобланды-батыр, 1975, с. 4445, 227, 270, 275, 279, 281−283,289, 302, 340−341- Ахметжан, 2007, с. 15- История Казахстана., 2007 В, с. 157, 230, 256). Защитное вооружение богатырей Мавераннахра упоминается в тексте узбекского героического эпоса «Рустам-хан» (Рустамхан, 1972). Вооружение киргизских героев, их союзников и противников содержит знаменитый эпос «Манас» (Манас, 1995, с. 384−386, 419, 600, 692, 694−695,700).

В современной историографии существуют две точки зрения на потенциал среднеазиатского эпоса как исторического источника. Российские исследователи в большинстве своем, полагают, что фольклорные данные не могут служить основой для реконструкции покроя" доспеха в силу своей образности и фрагментарности. Среднеазиатские ученые, напротив, активно привлекают эпические материалы не только для описания доспехов, но и используют их как основу для художественной реконструкции (Кушкумбаев, 2001, с. 76−79- Ах-метжан, 2007, с. 126−131, 136−138,140).

На наш взгляд, потенциал среднеазиатского эпоса определяется его спецификой как исторического источника. Как правило, подробные описания шлемов и панцирей в среднеазиатских эпических произведениях отсутствуют. На основании лингвистического анализа иногда возможно установить структуру бронирования доспеха (кольчатый, пластинчатый, «мягкий» — стеганый на вате), а также материал изготовления шлема или щита (железный, медный, кожаный и т. д.). Однако этот метод срабатывает далеко не всегда. Нередко сложно определить, что понимали современники событий под тем или иным термином. Так, например, под «девятислойным торгоутом» казахи периода позднего Средневековья могли иметь в виду как стеганый «в девять слоев» панцирь из органических материалов, так и бронированный «в девять рядов» пластинчато-нашивной доспех, «девятислойный» кожаный (ламинарный?) доспех и т. д. (Ахметжан, 2007, с. 141−142). Реконструировать покрой и особенности конструкции корпусного доспеха исключительно по материалам эпоса в большинстве случаев не представляется возможным. В то же время, некоторые названия панцирных элементов несут в себе информацию об особенностях конструкции, внешнего вида и покроя: «жез телпек» («медная тюбетейка»), «женсиз берен» («панцирь-безрукавник») и др.

Материалы эпических произведений могут использоваться как дополнение к вещественным, изобразительным и письменным источникам при реконструкции покроя доспехов и внешнего вида воинов-панцирников. В то же время они играют важную роль для реконструкции особенностей изготовления, одевания, фиксации и ношения доспеха, а также способов ведения боя отдельными панцирными всадниками и панцирными подразделениями.

2.2.5. Особенности источниковой базы по защитному вооружению народов Средней Азии периода позднего Средневековья и раннего Нового времени.

Среднеазиатская источниковая база (как и ее центральноазиатский и вос-точноазиатский аналоги) состоит из четырех основных групп источников: вещественных, изобразительных, письменных и фольклорных. В то же время база среднеазиатских вещественных источников отличается большей сбалансированностью. Материалы старых оружейных коллекций дополнены многочисленными археологическими находками. Среди предметов старых оружейных коллекций фиксируется меньше «именных» и «эталонных» доспехов и панцирных элементов, чем в центральнои восточноазиатских собраниях. Однако наличие надежно датированных аналогов среди иранских, монгольских и в меньшей степени индийских и турецких материалов позволяет уточнить время изготовления панцирей и шлемов из среднеазиатских музеев и частных коллекций.

Отличительной чертой среднеазиатской источниковой базы является огромный массив иконографических памятников, включающий несколько сотен миниатюр и настенных росписей, изображающих среднеазиатских латников второй половины XIV — XVII в. Несмотря на то что в основном уступают по точности в передаче деталей минской и цинской придворной живописи, они являются важным источником по реконструкции внешнего вида воинов-панцирников региона. Регламенты и военные трактаты, аналогичные восточно-азиатским сочинениям, по среднеазиатским письменным источникам не фиксируются. Тем не менее среднеазиатские хроники, а также письменные свидетельства иностранных (в первую очередь российских) авторов, являют собой надежное основание для реконструкции тактики ведения боя панцирными под.

разделениями армий Мавераннахра, Дашт-и Кипчак и Восточного Туркестана в период позднего Средневековья и Нового времени.

В целом комплекс источников по среднеазиатскому доспеху отличается значительной широтой и разнообразием составляющих его элементов. Он позволяет реконструировать комплекс защитного вооружения и тактики воинов Мавераннахра, Дашт-и Кипчак и Восточного Туркестана на протяжении всего рассматриваемого периода и выявить основную линию эволюции среднеазиатского доспеха второй половины XIV — XIX в.

2.3. Источники по защитному вооружению народов континентальной Восточной Азии периода позднего Средневековья и раннего Нового времени.

2.3.1. Вещественные источники.

Основная масса вещественных материалов по нашей теме, полученных в ходе специальных археологических раскопок, относится к периоду правления в Китае династии Мин. Остатки пластинчато-нашивных панцирей обнаружены у д. Вэньицзян, уезд Чэнгун, пров. Юньнань, погребальном комплексе Шисанлин под Пекином, в окрестностях городов китайских провинций: г. Сиань (пр. Шэньси), г. Наньян (пр. Шаньси), г. Чэнду (пр. Сычуань), г. Ханчжоу (пр. Наньцзин) и др. К сожалению, значительная часть найденных пластин, плохо сохранилась. Особое место в группе археологических источников занимает доспех, обнаруженный в погребении императора Ваньли (1572—1620) в погребальном комплексе Шисанлин под Пекином, состоящий из панцирного «жилета», усиленного зерцалами, и шлема с полями.

Восемь шлемов и несколько сотен панцирных пластин происходят из числа случайных находок с территории Китая, Маньчжурии и Кореи. Предметы минского и цинского вооружения находят и за пределами Восточноазиатского региона: в Кыргызстане, Монголии, Тибете, в различных районах Северной и Юго-Восточной Азии. Их датировка периодом позднего Средневековья и раннего Нового времени обусловлена наличием аналогов из числа целых боевых наголовий и панцирей из старых оружейных коллекций.

Последние играют ключевую роль в процессе реконструкции минского, цинского и корейского доспеха ХУ1-Х1Х вв. В конце периода Мин и окончательно в период Цин сформировалась практика длительного хранения доспехов влиятельных особ в специальных дворцовых и частных арсеналах. В результате до нашего времени дошливеликолепно сохранившиеся панцирные комплексы, датированные ХУ11-Х1Х вв. Они сохранили не только металлические, но и органические элементы, позволяющие детально рассмотреть особенности их конструкции и покроя. Особую ценность представляет тот факт, что значительная часть таких доспехов относится к числу «именных», то есть известно имя, часто титул или воинское звание первых владельцев панцирей и шлемов. Большинство «именных» доспехов хранится в крупнейших музейных собраниях КНР: Бэйпин Гугун (г. Пекин, КНР), Центральном музее армии КНР (г. Пекин, КНР), превращенных в музеи императорских и княжеских дворцах северо-восточных китайских провинций.

Кроме элитных доспехов цинской знати до нашего времени дошло большое количество цинских и некоторое количество минских и корейских шлемов, щитов и панцирей (в основном XVII—XIX вв.), принадлежавших рядовым латникам и офицерам восточноазиатских армий. Данные доспехи на протяжении нескольких десятилетий хранились в государственных арсеналах, а затем разными путями попадали в состав частных коллекций.

Первые иностранные «трофейные» коллекции стали формироваться уже в конце XVI — XVIII в., как результат военных конфликтов Минской и Цинской империй, а также корейского королевства Чосон со своими соседями. Так, в ходе Имджинской войны (1592−1598) в руки японцев попало значительное количество трофейных корейских и минских доспехов. Привезенные в Японию китайские и корейские шлемы вызвали интерес местных оружейников, которые даже начали выпуск боевых наголовий, стилизованных под шлемы и головные уборы своих противников на континенте (Носов, 2001, с. 81). В ходе военных действий против казахов в начале второй половины XVIII в. и в последующий период к кочевникам Дашт-и Кипчак в качестве трофеев поступали цинские шлемы. Они хранились в семьях номадов на протяжении нескольких поколений (Ахметжан, 2007, с. 6), в настоящее время часть из них находится в казахстанских музеях (ПЦК РК, МПП РК, ЦГМ РК и др.).

В ходе бурных событий середины XIX — первой половины XX в. цинские доспехи активно вывозились из Китая японскими, английскими, французскими военными интервентами, учеными и путешественниками. В результате добровольных пожертвований и скупки частных собраний музеями, в этих странах образовались обширные коллекции цинского оружия периода позднего Средневековья и Нового времени. Схожий процесс фиксируется и на корейских материалах. В первой трети XX в. интерес к корейскому вооружению проявили европейские любители военной истории. Наиболее представительную коллекцию в этот период удалось собрать члену Азиатского общества Ее Королевского Величества Джону Л. Бутсу (Boots, 1934). Впоследствии большинство материалов частных оружейных коллекций поступили в музеи или были проданы по частям на западноевропейских аукционах. В настоящее время крупные коллекции вооружения эпохи Цин и Чосон хранятся в «Королевском оружейном арсенале» (г. Лидс, Великобритания), «Национальном музее» (г. Ливерпуль, Великобритания) и других музеях Великобритании. Основная часть французских коллекций сформировалась в ходе разгрома войсками Наполеона III «Летнего дворца» цинских императоров в 1860 г. и военных операций во Вьетнаме во второй половине XIX в. Кроме того, в музеях Франции хранятся отдельные комплексы корейского защитного вооружения. В частности, корейский шлем и пластинчато-нашивной панцирь хранятся в фондах Музея восточных искусств Гимэ (г. Париж, Франция). Отдельные предметы вооружения, захваченные в ходе военных конфликтов с Китаем, находятся в музеях бывших колоний Великобритании и Франции: музее г. Ченнай (Индия), г. Хюэ (Вьетнам) и др.

В период оккупации японскими войсками Кореи, части Китая и Маньчжурии из этих стран в первой трети XX в. массово вывозились «предметы старины», в том числе доспехи. При формировании музейных экспозиций в послевоенной Японии многие из цинских панцирей и шлемов, а также более ранних минских и корейских предметов вооружения (захваченных в XVI—XIX вв.) были переданы. в «Музей монгольского вторжения» и другие провинциальные музеи. Первоначально минские, цинские и корейские доспехи были помещены в залы, связанные с «Монгольским нашествием», для «оживления» основной коллекции. Однако со временем в книгах и каталогах их стали все чаще включать в число предметов вооружения, которые были якобы подняты со дна Японского моря с места гибели флота Хубилай-хана. В результате образовалась переходящая ошибка, которая за последние полвека прочно вошла в ряд некоторых японских, европейских, американских, корейских и даже китайских работ (Чжунго гудай., 1990, с. 227, 275−276- Лю Юнхуа, 2003, с. 159, 176, 194).

Итогом целенаправленной работы американских коллекционеров большие собрания вооружения эпохи Цин появились и в США. Крупнейшие коллекции в стране были собраны Д. К. Стоуном и А. О. Зальцбергером. В настоящее время значительное количество маньчжурских, китайских и корейских шлемов, панцирей и щитов хранится в фондах музея «Метрополитен» (г. Нью-Йорк, США), Полевом музее естественной истории (г. Чикаго, США) и других музеях США.

На фоне масштабных английских, японских, американских оружейных собраний эпохи Мин и Цин аналогичные российские коллекции выглядят скромнее. Тем не менее, в столичных музейных собраниях Москвы (ОПМК, ГМИНВ) и Санкт-Петербурга (ГЭ, МАЭ) хранятся более десятка цинских и корейских панцирей и шлемов. Военных трофеев относительно немного. Большинство предметов получено в качестве дипломатических подарков или было приобретено в Китае и Корее российскими путешественниками, исследователями и дипломатами. Особое место в этом ряду занимает уникальный позднеч-журчжэньский шлем конца XVI — первой трети XVII в. из фондов ОПМК. Цинские и минские шлемы, панцири и их элементы хранятся в собраниях музеев Владивостока, Хабаровска, Канска и других городов России. Датировка и атрибуция большинства доспехов в столичных музеях не вызывает серьезных возражений. Хуже обстоят дела в региональных музеях стран СНГ. Особенно «не повезло» цинским железным шлемам. Так, в музее г. Канска (Россия) цинский шлем было определен как «шишак монгольский XIII в.», шлемы из ПЦК РК были отнесены к «казахским боевым наголовьям ХУШ-ХЖ вв.», шлем из музея г. Одессы помещен в витрину «Вооружение древнерусских воинов». Схожие проблемы с датировкой и атрибуцией испытывают и некоторые японские, вьетнамские и даже собственно китайские и корейские музеи.

Несмотря на массовый вывоз защитного вооружения с территории Восточной Азии, большая часть панцирей, шлемов и щитов XV—XIX вв. сохранилась все же в местных китайских и корейских столичных и провинциальных музеях: Бэйпин Гугун (г. Пекин, КНР), Центральном музее армии КНР (г. Пекин, КНР), региональных музеях провинций Сычуань, Шаньси, Шэньси, Гансь-су, Хэнань, Хубэй, Хэйлунцзян, Гирин, Ляонин, Гуандун, Цинхай, Фуцзян, Шаньдун, СУ АР, АО «Внутренняя Монголия», музеях г. Гонконга, г. Шанхая и др. Минские и цинские панцири и шлемы, преподнесенные в качестве дара тибетским монахам, хранятся в монастырях Лхасы и других городов Тибета. Значительное количество защитного вооружения хранится в фондах городов о. Тайвань, Республики Корея и музеях МНР.

Собрания корейских доспехов периода Чосон хранятся в Музее Корейской Армии (г. Сеул, Республика Корея), музейных собраниях провинций Республики Корея, а также в Центральном историческом музее КНДР (г. Пхеньян, КНДР).

Представленные вещественные материалы являются основой источнико-вой базы для реконструкции комплекса защитного вооружения континентальной Восточной Азии и хода его эволюции в рассматриваемый исторический период. Важным подспорьем в датировке и атрибуции панцирных комплексов являются изобразительные и письменные источники ХУП-Х1Х вв., в первую очередь минские, цинские и корейские военные трактаты и регламенты.

2.3.2.Изобразительные источники.

Восточноазиатские изобразительные источники по рассматриваемой теме представлены иконографией (картинами на шелке, портретами, книжными иллюстрациями и др.), барельефами и скульптурами.

По способу выполнения иконографические источники Китая, Кореи, и Маньчжурии делятся на черно-белые (графические) и цветные (живописные). Для нашего исследования способ выполнения иконографических материалов играет значительную роль. Цветовое решение живописных произведений позволяет зафиксировать цвет внешнего матерчатого покрытия панцирей и бармиц, материал изготовления шлемов, наручей и т. д. По содержанию графические источники подразделяются на иллюстрации из военных трактатов, регламентов и художественных произведений. Живописная иконография состоит только из художественных произведений и подразделяется на придворную, историко-политическую и героико-мифологическую живопись.

Важной разновидностью изобразительных источников периода династии Мин являются графические рисунки, иллюстрирующие трактаты китайских военных теоретиков XVI — первой трети XVII в. Такие рисунки содержат трактаты полководца Ци Цзигуана «Цзисяо синьшу» (1560) и «Ляньбин шицзи» (1568), трактат «Цзюэчжан Синфа» (1621), трактат Мао Юаньи «У бэй чжи» (1629) и др. Все рисунки делятся на две большие группы. К первой относятся изображения предметов вооружения и панцирных комплексов. Ко второй — использующие их воины и группы воинов, выполняющих различные приемы с оружием. Первые рисунки демонстрируют особенности конструкции и оформления доспеха, вторые позволяют реконструировать особенности его применения в бою. Большую ценность представляют подрисуночные подписи, расширяющие и уточняющие сведения, передаваемые иллюстрациями. Особый интерес в связи с этим вызывает трактат Мао Юаньи «У бэй чжи», работу над которым автор завершил предположительно в 1621 г., а в 1629 г. презентовал его императору Чунчжэню (1627−1644). Трактат представляет собой преимущественно компилятивный труд, посвященный вооружению и подготовке войск.

Большинство разделов состоит из наборов цитат из более чем двух тысяч работ китайских литераторов от эпохи древности до периода позднего Средневековья. Есть основания, полагать, что часть текста написана самим Мао Юаньи. Трактат содержит подробные изображения минских панцирей, шлемов, дополнительных защитных деталей. Практически каждый рисунок снабжен развернутыми подписями.

Авторы минских военных трактатов, как правило, фиксировали существовавшие панцирные комплексы и вносили отдельные рекомендации по усовершенствованию их конструкции и оформления. В эпоху Цинской империи появляется новая разновидность изобразительных источников — военные регламенты. Последние являются не рекомендацией, а четкой государственной инструкцией для чиновников и мастеров-оружейников, содержащей жесткие требования по конструкции, покрою и оформлению панцирных комплексов воинов императорской армии. Ранние цинские регламенты XVII — первой половины XVIII в. до нас не дошли. Однако на их существование (или существование схожих по назначению письменных материалов) указывают документы второй половины XVIII в., ссылающиеся на «правила ныне существующей династии». Возможно, что в ранний период Цинской империи, общих регламентов не существовало, а их заменяли специальные императорские указы наподобие тех, которые были изданы императором Цяньлуном (1735−1795) в 1757 г. В 1759 г. все они были систематизированы и включены в качестве специального раздела в «Хуанчао лици туши» («Образцы предметов ритуальной утвари ныне правящей династии»). Данный императорский регламент является важнейшим источником по цинскому доспеху XVII — начала XIX в. Придворными художниками изображены эталонные образцы шлемов и панцирей для всех категорий воинов «Восьмизнаменной армии» и войск «Зеленого знамени» от императора до рядовых конных латников, пеших стрелков и артиллеристов. Каждое изображение снабжено подробным описанием. Рисунки фиксируют конструкцию и покрой панцирей, шлемов, щитов и дополнительных защитных деталей, а подписи — материал изготовления панцирных элементов и особенности использования. Все зарисованные панцирные комплексы делятся на введенные до 1757 г. (преимущественно металлические панцири и шлемы) и «Цяньлуновский дос-пех» (преимущественно «мягкие» — стеганые на вате панцири и шлемы из твердой кожи), официально утвержденный в 1757 г. (Хуанчао лици туши, 2004).

Регламент, утвержденный «Хуанчао лици туши», действовал до 1818 г., когда в рамках «Циндин Да Цин Хуйдянь ту» («Высочайше утвержденные рисунки к законам Великой Цин») был опубликован его обновленный вариант. Принципиальных изменений в конструкцию и покрой доспехов он не внес. Основные нововведения свелись в основном к появлению новых и переоформлению прежних декоративных элементов. По данным Р. Ф. Итса и Г. А. Гловацкого, регламент 1818 г., утвержденный императором Цзяцином (1795−1820), не подвергся корректировке его преемником — императором Дао-гуаном (1820−1850) (Итс, Гловацкий, 1957, с. 220).

Корейским аналогом минских и цинских трактатов и регламентов, содержащих подробные изображения и описания типовых панцирей, шлемов и щитов, являются раздел «Кунре соре», включенный в состав «Седжон чаньхонг Тэван силок» (1454), «О ре ый» (1474), «Муе тобо тхонджи» (1789/1790), «Юньвон пхилби» (1813) и др. Регламент «О ре ый» («Пять церемоний») был составлен коллективом корейских авторов (Чон Чхок, Хо Джо, Син Сунджу, Пен Хемун и др.) в 1474 г. Его иллюстрации фиксируют конструкцию и покрой ламеллярных, кольчатых и кольчато-пластинчатых панцирей XV в., различные типы шлемов и щитов. Все рисунки снабжены подробными подписями. Военный трактат «Муе тобо тхонджи» был подготовлен Пак Чегом и Ли Докму в 1789 г. и презентован в 1790 г. Как и минские трактаты XVI, в., «Муе тобо тхонджи» содержит не только изображение корейского панцирного комплекса XVIII в. и его элементов, но и фигуры воинов, демонстрирующих приемы ведения боя с различными видами холодного оружия. Сопутствующие подписи сообщают читателям название приема или упражнения и раскрывают особенности его выполнения. Трактат «Юньвон пхилби» («Все нужное в большом городе») был составлен Пак Джонгеном в 1813 г. после разгрома восстания.

Хонь Геньнэ. Среди прочих предметов вооружения XVIII — начала XIX в. трактат содержит изображения типичного корейского шлема, панциря, подбитого кожаными пластинами, и станкового щита. Все рисунки снабжены подробными комментариями.

Большой массив изображений воинов-панцирников содержат китайские гравюры XVI — начала XVII в., посвященные мифологическим и историческим сюжетам. Несмотря на то что художники изображали латников эпохи Конфуция, Троецарствия или Сун, они «одевали» их в хорошо знакомые самим иллюстраторам минские доспехи. Значительный интерес представляют гравюры, выполненные мастерами так называемой «Школы Гуйчжоу» («Школы Гуй»), расцвет которой пришелся на период правления императора Ваньли (1572— 1620). Работы художников «Школы Гуй» отличаются значительной детализацией и достоверностью в передачи элементов вооружения и воинского костюма.

Цинская книжная графика несколько более схематична и условна, чем минская. Важное отличие заключается в том, что значительная ее часть посвящена не мифологическим сюжетам, а военно-политическим событиям из недавнего прошлого. Изображения цинских воинов содержатся в маньчжурских «Иллюстрированных „правдивых записях“ о маньчжурах» («Маньчжоу шилу»), работа над которыми была закончена в 1635 г. Книга описывает военные подвиги создателя маньчжурского государства Нурхаци (1616−1626). Впервые в истории жанра «правдивые записи» сопровождались иллюстрациями, посвященными военным предприятиям Нурхаци (Доронин, 2002, с. 63).

Минская живопись представляет собой богатый, разнообразный и исключительно точный в передаче деталей источник по интересующей нас теме. Все профильные материалы по своему содержанию и особенностям оформления могут быть условно разделены на три основные группы:

1) придворная живопись;

2) историко-политическая живопись;

3) героико-мифологическая живопись.

Придворная" живопись продолжает линию развития, заложенную художниками династии Сун, Цзинь и Юань. В центре произведения обычно находится император и его ближайшее окружение. Излюбленным эпизодом «придворной» живописи у минских художников (как и у их сунских предшественников) был выезд императорского двора за пределы дворца. На* огромных длинных шелковых полотнах изображался императорский кортеж. Центром композиции, как правило, была фигура императора в окружении придворных, чиновников, телохранителей и гвардейцев. Детали одежды, вооружения, конской сбруи выписывались очень тщательно с использованием широкой цветовой гаммы. По точности в передаче деталей минская «придворная» живопись не уступает, а по ряду параметров и превосходит прекрасные произведения Тебризской изобразительной школы, послужившие основой для реконструкции вооружения воинов Чингизидских государств Западной Азии XIV в. (Горелик, 2002). Сопоставление изображенных на картинах предметов материальной культуры с подлинными экземплярами позволяет подчеркнуть высокую степень реализма в работах «придворных» художников. Таким образом, на основании анализа данных картин представляется возможным дать детальное описание комплексов защитного вооружения военной элиты Минской империи, включая самого императора, высших военачальников, телохранителей и гвардейцев. Значительный интерес представляют также изображения конских ла-меллярных и кольчатых доспехов, приведенных на картинах. Работы придворных мастеров включают ряд живописных полотен на шелке, большинство которых хранятся в «Национальном Дворце-музее» (г. Тайбэй, о. Тайвань) и в частных коллекциях. Наиболее информативными из них являются произведения, изображающие выезды императоров Цзяцзина (1521−1566) и Ваньли (1572−1620), получившие известность под названиями «Конный выезд императора», «Сплав по реке» и др. Большинство произведений выполнены в близкой стилистической манере и могут быть датированы серединой XVIначалом XVII в.

В5 основе «историко-политической» живописи лежат события' военно-политическойистории Минской империи, зафиксированные современниками или авторамижившими вскоре после изображаемых событий-, Основное содержание: военные: походы, парады, советы и батальные сцены. Прорисовка де-. талей и элементов панцирных комплексов в этих произведениях: несколько? ме- -нее подробна, чем в «придворных» и «героико-мифологических»: работах, так. как ¡-авторов картин больше интересовал не внешний вид персонажей, а изображаемые: события. В результате большинство работ представляют собой длинные свитки, на которых помещены многофигурные композиции, изображающие сцены походов, военных совещаний и битв. Фигуры достаточно мелкие, поэтому детали обмундирования и панцирного вооружения (застежки панцирей, пластины тульи шлемов и т. д.) часто не показаны. Но-структура бронирования и покрой панцирей, конструкция шлемов различных категорийвоинов фиксируются достаточно четко. Значительный интерес к картинам данной группы вызван тем, что на них изображены представителипровинциальных войск (конные панцирники северных и южных гарнизоновофицеры, «морские пехотинцы», «мушкетеры» и щитоносцы с юго-восточного побережья, лучники и копейщики западных провинций и т. д). На. некоторых полотнах представлены десятки воинов из подразделений, различающихся между собой" вооружением, амуницией и одеждой. На картинах военных советов, можно проследить внешний облик минских воинов от военачальников, высших офицеров и их телохранителей до рядовых алебардистов, пикинеров и меченосцев. Изображения выполнены со знанием дела. Часть их была изготовлена по заказу участников событий. Не удивительно, что художники старались максимально точно передать детали, описанные имзаказчиками картин. В ряде случаев) можно предполагать, что авторы картин были непосредственными участниками изображаемых событий. Соответственно, другой причиной значительного интереса к. картинам данной группы является факт наличия среди: них батальных сцен, на которых приведены тактические приемы ведения боя минскими панцирниками. Подобные картины вкупе с данными письменных источников и анализом подлинного вооружения периода Минской империи играют важную роль при реконструкции комплекса вооружения и тактики минских войск. Большинство произведений, содержащих изображения воинов в панцирях, относится к XVI в. Среди них выделяется цикл картин на шелке «Борьба с японскими пиратами» середины — второй половины XVI в., повествующий о противостоянии китайских войск с вокоу в годы правления императора Цзяцзина (1521−1566). Другой цикл картин («Разгром мятежников Фань в провинции Ганьсу»), выполненный на цветном шелке и входивший в состав частной минской коллекции в качестве «дорогой семейной реликвии семейства принца Куан», посвящен подавлению восстания народов провинции Ганьсу в 1575 г.

Живописные произведения «героико-мифологического» содержания представляют собой иллюстрации к религиозным, мифологическим и литературным произведениям китайских авторов. Несмотря на то что на них часто изображены мифологические персонажи, некоторые произведения данного раздела представляют собой исключительный интерес. Дело в том, что каноны живописного рисунка некоторых китайских художественных школ требовали от мастеров максимально детализированного изображения. Для достижения нужного эффекта минские художники нередко «одевали» своих персонажей в хорошо знакомые и современные им панцири и шлемы. В результате герои китайских мифов на картинах используют панцирные комплексы минских полководцев и латников, а их враги (или, напротив, суровые стражники и союзники основных героев) используют защитное вооружение монгольского образца. Первоклассным источником по защитному вооружению позднеюаньского, а также раннеминского времени являются фрески монастыря Баонин. Панцири, шлемы и другие предметы вооружения прорисованы здесь очень тщательно. Наряду с военачальниками показаны панцирные комплексы младших офицеров и рядовых воинов. Исследователи КНР различают юаньских и минских воинов, приведенных на изображениях из Баонин, по особенностям оформления одежды и обуви (Лю Юнхуа, 2003, с. 156, 158, 161, 182, 185). Кроме изображений из монастыря Баонин можно выделить настенную живопись монастыря Пи Лу, настенную живопись храма Дзии в уезде Синцзя пр. Шэньси, картину Шан Си «Пленение Гуаньсюя», картину «Десять великих генералов» (хранится в Музее восточного искусства Гимэ, Париж) и др.

Цинская живопись по своему содержанию и особенностям оформления делится на те же три основные группы, что и минская (придворная, историко-политическая и героико-мифологическая живопись). В художественном плане цинский период в истории живописи Поднебесной ознаменовался новыми важными тенденциями. Ключевой из них было обогащение классической китайской живописной традиции художественными приемами европейских школ.

Цинская придворная живопись, содержащая материалы по интересующей нас теме, представлена малофигурными композициями и портретами, предположительно выполненными Д. Костильоне (1688−1766), его европейскими коллегами и их маньчжурскими и китайскими помощниками в середине — начале второй половины XVIII в. Отличительной особенностью данных работ является исключительная, практически фотографическая точность в передаче деталей доспехов, оружия и одежды изображаемых персонажей. Подробностью и вниманием к деталям отличаются живописные свитки, изображающие цинских полководцев в мирное время и в ходе военных кампаний середины XVIII в. По картинам данной группы можно составить впечатление не только о регламентированных формах одежды, но и о том, какие изменения они претерпевали в походных и боевых условиях (Бобров, Худяков, 2008, с. 67−68).

Историко-политическая цинская живопись, фиксирующая воинов в панцирях, представлена многочисленными батальными полотнами, большинство которых было изготовлено в период правления императора Цяньлуна (1736— 1795 гг.). Ранние полотна цинских художников продолжают линию развития, заданную минскими живописцами. Однако на протяжении XVIII в. европейские художественные приемы становятся все более заметными. По степени детализации батальные картины уступают портретам, но являются исключительно важным источником по комплексу вооружения и тактике цинской армии в реальных боевых условиях. На основе живописных картин первой половины — середины XVIII в. европейскими мастерами были изготовлены знаменитые гравюры, разосланные впоследствии ко дворам монархов Европы (Там же, с. 67— 70). Среди ранних работ изображающих цинских латников, можно выделить серию картин на шелке цикла «Подавление восстания трех князей-данников» художника Хуан Би (1677 г.) и его коллег, работавших по заказу императорского двора в 70−80-х гг. XVII в., «Альбом Северной экспедиции» участника похода против джунгар 1695−1696 гг. Фан Ченгли (вторая половина 90-х гг. XVII в.). К 1680—1720 гг. относятся картины Цзяо Бинчжэня, посвященные поездкам и военным предприятиям императора Канси (1661−1722). К более позднему периоду (20−50-м гг. XVIII в.) принадлежат работы его преемников, подписывавших свои картины именем «учителя» (Бобров, Худяков, 2008, с. 67).

К историко-политической живописи примыкают так называемые «народные картинки» («няньхуа»), изготовленные китайскими мастерами XIX в. в традиционном «народном» стиле (Кравцова, 2004, с. 666−667). На таких картинах, посвященных событиям Тайпинского восстания, достаточно часто встречаются изображения цинских воинов в панцирях. Несмотря на известную степень стилизации, данные изображения представляют определенную ценность для реконструкции цинского доспеха данного периода.

В связи с наличием значительно массива произведений придворной и историко-политической живописи роль картин героико-мифологической направленности для реконструкции облика воинов Поднебесной ХУП-ХЗХ вв. несколько ниже по сравнению с минским периодом.

Значительную группу иконографических источников, изображающих минских и цинских латников, составляют графические и живописные иллюстрации, выполненные русскими и западноевропейскими художниками-путешественниками XVII—XIX вв. Некоторые из них представляют значительную ценность для реконструкции минского и цинского доспеха периода позднего Средневековья и Нового времени. Например, к XVII в. относятся гравюры голландских мастеров, фиксирующие внешний вид тяжеловооруженной пехоты Чжэновк XVIII в. — рисунки русских художников, изображающих цинских панцирников из северо-восточных провинций Китая. Наибольшее число работ английских и французских художников относится ко второй половине XVIIIXIX в. Среди них можно выделить гравюры художников из экспедиции лорда Д. Макартнэя, побывавшей в Китае в 1793 г., альбом раскрашенных гравюр художника английского посольства А., Вильяма, раскрашенные гравюры, помещенные в книгу Ф. Готтенрота (Готтенрот, 2001, с. 175−177) и др. Тем не менее, по степени детализации и точности передачи элементов защитного вооружения большинство из них уступают своим цинским аналогам XVIII в., выполненным иезуитами и имперскими мастерами.

Еще одной важной разновидностью изобразительных источников Китая и Маньчжурии являются скульптурные изображения воинов-панцирников. Размеры скульптур минского времени варьируются от небольших терракотовых статуэток до огромных (около трех метров) каменных статуй. Большинство скульптур относятся к минским погребальным комплексам (статуэтки помещались непосредственно в могилу, большие скульптуры обычно составляли «аллею духов»). Значительное количество скульптур происходит также из религиозных учреждений. Наибольший интерес для нашей темы представляют статуэтки и скульптуры с минских погребальных комплексов: Шисанлин (р-н Чанпин), у г. Фушун (пр. Ляонин), в уезде Хунюань (пр. Шэньси), уезде Чисян (пр. Хубэй), у г. Лоян (пр. Хэнань), у г. Чанду (пров. Сычуань) и др. Сложно согласиться с мнением М. Е. Кравцовой, что каменные фигуры воинов «.выполнены в легко узнаваемом стиле „фантазийного барокко“ с насыщением их множеством факультативных и сугубо декоративных элементов» (Кравцова, 2004, с. 291). Сличение статуй латников с вещественными и иконографическими материалами эпохи Мин указывает на то, что большая часть изображений достаточно точно передает внешний облик китайских воинов XV—XVII вв. Статуэтки и статуи из буддийских и даосских храмов иногда несколько менее информативны. Часть из них выполнена по старым сунским канонам или является копиями с сунских и юаньских скульптур развитого Средневековья. Однако остальные служат важным подспорьем в реконструкции комплекса защитного вооружения минских воинов и полководцев. Среди них можно выделить статуэтки и статуи легендарных воителей из монастырей Чуншан (г. Тайюань, пр. Шэньси), Шуанлинь (г. Пхиньяо, пр. Шэньси), Чинлянгуан (г. Пхиньяо, пр. Шэнси), Куаньюй (г. Тхайюань, пр. Шэньси) и др.

Цинские скульптуры, изображающие воинов-латников, менее многочисленны, чем минские. Ранние образцы достаточно точно передают облик маньчжурских и монгольских воинов, позднее начинает преобладать стилизация «под эпоху». Наибольший интерес для нас представляют надгробные скульптуры и «Стражи священной дороги» из г. Чуаньчжоу (пр. Фуцзянь), г. Цзуньхуа (пр. Хэбэй) и др. (Лю Юнхуа, 2003, с. 195).

2.3.3. Письменные источники.

По содержанию основные письменные источники, фиксирующие сведения о защитном вооружении континентальной Восточной Азии, делятся на военные трактаты, регламенты, записки современников, исторические минские, цинские и корейские хроники.

Одной из важнейших разновидностей письменных источников по нашей теме являются минские военные трактаты, содержащие описания вооружения и тактики китайских войск XV — первой трети XVII в. Такие сведения присутствуют в трактатах полководца Ци Цзигуана «Цзисяо синьшу» (1560) и «Ляньбин шицзи» (1568), трактате «Цзюэчжан Синфа» (1621), трактате Мао Юаньи «У бэй чжи» (1629) и др. Сведения о применении щитов содержит посвященный ремеслам трактат «Бинчжан цзи» (1637) Сун Исиня из Цзянси.

Описания особенностей конструкции и покроя цинских доспехов XVII—XIX вв. включены в императорские регламенты «Хуанчао лицзи туши» (1759) и «Циндин Да Цин Хуйдянь ту» (1818).

Описание корейского доспеха содержит регламент раздел «Кунре соре» («Воинские ритуалы»), включенный в состав «Седжон чаньхонг Тэван силок» («Правдивые записи Чанхон-вана Седжона») (1454), регламент «О ре ый» (1474), военные трактаты «Муе тобо тхонджи» (1789/1790), «Манги ерам».

1808), «Юньвон пхилби» (1813) и др. Кроме того, в «Муе тобо тхонджи» описываются различные хитрости и приемы ведения боя, применявшиеся корейскими конными панцирниками периода позднего Средневековья и Нового времени. Сведения о применении корейскими воинами доспехов содержит военный трактат «Манги ерам» («Важнейшее о 10 ООО механизмов»), составленный Сим Санпо в 1808 г. В частности, в нем сообщается о том, что кожаные панцири «пхигап» использовались в основном пешими воинами, в то время как всадники предпочитали носить железные доспехи «чхольгап». При этом покрой панцирей, подбитых железными и кожаными пластинами, был практически идентичным.

Описание доспехов и тактики панцирных восточноазиатских подразделений содержат сообщения современников тех или иных исторических событий. Особый интерес вызывают документы, подготовленные офицерами, военными и гражданскими чиновниками, которые принимали непосредственное участие в боевых действиях. Тактика маньчжурской панцирной конницы в генеральном сражении кампании 1619 г. подробно показана в «Сочинении, написанном с целью выявления обстоятельств разгрома наголову императором Тай-цзу минских войск у горы Сарху-Алинь». Его автор (один из внуков Нурхаци) признается, что его «. особа видела полный разгром минских войск в год желтоватой овцы у горы Сарху нашим императором Тай-цзу и полностью убедилась в достоверности этого события» (Лебедева, Болдырев, 1986, с. 90). Судя по описанию хода сражения, текст был подготовлен его автором в 30−40-х гг. XVII в. на основании личных впечатлений и рассказов участников битвы. Описание тактики панцирных отрядов цинских войск содержат отчеты и доклады цинских офицеров, принимавших участие в боевых действиях против халха-монголов, джун-гар, вьетнамцев, бирманцев и др. (Бобров, 2008, с. 63). Среди таких авторов можно выделить сообщения командующего цинскими войсками в сражении у р. Урхуй (Олгой) в 1690 г. Арани, участника битвы при Дзун-Мод (1696) офицера Иньхуа-сина и др.

Отдельные сведения о защитном вооружении эпохи Мин и Цин содержат хроники и исторические сочинения, написанные китайскими и маньчжурскими авторами периода позднего Средневековья и Нового времени.

Защитное вооружение и тактика китайских войск XVII в. упомянуты в «Мин ши», «Мин цзи бэй люе», «Мин цзи нань люэ», «Цин ши rao» и др. Значительное внимание тактике панцирных подразделений поздних чжурчжэней и маньчжур XVI—XVII вв. уделено в текстах цинских исторических и военно-исторических хроник «Маньчжоу-шилу», «Мань-вэнь лао-дан», «Баци тун-чжи», «Циндин баци тунчжи» и др.

Еще в 1636 г. были составлены «Дай Цин Тайцзу Узуанди шилу» («Правдивые записи о правлении императора Тайцзу Великой Цин»), повествующие о военной и политической деятельности Нурхаци (1616−1626). После смерти императора Хун Тайчжи/Абахая (1626−1643) основные военно-политические события его времени были систематизированы в тексте «Дай Цин Тайцзун вэньхуанди шилу» работа над которым была завершена в 1655 г. Оба произведения были изданы в 1740 г. В 1781 г. на базе ранних текстов был составлен единый сборник «Маньчжоу шилу» («Маньчжурские правдивые записи»). По данным китайских исследователей главы «Маньчжоу шилу», посвященные ранним периодам истории государства Нурхаци, являются «почти полным повторением «Тайцзу шилу» (Пан, 2006, с. 60). Значительный интерес для нашего исследования представляют описания сражений маньчжурских конных и пеших латников с китайскими войсками, помещенные в текст «Маньчжоу шилу».

Большая часть цинских средневековых письменных источников, в которых содержатся сведения по панцирному вооружению маньчжурских воинов, представлены копиями, изготовленными в основном во второй половине XVIII в., на основе более ранних не дошедших до нас документов XVII в. Используемая нами в ходе исследования копия «Мань-вэнь лао-дан» («Драгоценные записки» императорского дома) была подготовлена переписчиками в 1775 г., хотя приведенные в ней данные относятся к периоду правления первого маньчжурского правителя — Нурхаци (Тюрюмина, 1992, с. 93−94). Сведения о тактике и вооружения маньчжурских панцирников конца XVI — начала XVII вв. разбросаны по тексту этого произведения (Там же, с. 94−96). Однако они имеют исключительную ценность при анализе военного искусства поздних чжурчжэней, так как некоторые главы представляют собой выдержки из ранних наставлений Нурхаци, посвященных военному делу (Там же).

Произведения «Баци тунчжи» («Всеобщее описание восьми знамен», 1739) и «Циньдин баци тунчжи» («Высочайше утвержденное всеобщее описание восьми знамен», 1799) посвящены истории формирования и развития «Восьмизнаменной армии» Цинской империи. «Описания.» содержат подробные сведения о составе цинских подразделений, что позволяет выявить роль конных и пеших панцирников в цинской армии первой половины XVIII в. (Мелихов, 1967, с. 58).

Отдельные сведения о панцирном вооружении позднесредневековой Кореи содержат исторические хроники государства Чосон. Так, например, в «Седжон чаньхон Тэван силок» («Правдивые записи великого ванна Седжона Чанхона»), работа над которыми была завершена Чон Инджи в 1454 г., упоминаются бумажные корейские панцири, окрашенные в красный, желтый и зеленый цвет.

Из иностранных письменных источников по раннему цинскому доспеху можно выделить «отписки», «скаски» русских служилых людей, столкнувшихся с маньчжурскими войсками в ходе боев за Приамурье. Подробные отписания даурских, гиляцких и маньчжурских панцирей в документах, составленных казаками, редки, однако некоторые из них вызывают значительный интерес. Так, например, упоминание о крытых тканью разноцветных цинских «куяках» и знаменах содержит текст отписки О. Степанова, датированной августом 1654 г. (Русско-китайские отношения., 1972, с. 193−194). Кроме того, цинские и даурские панцирники «все люди конные и куячные» упоминаются в документах периода «Амурской эпопеи» (Там же, с. 135). О даурах или айнах сказано: «А бой де у них топорки, а сами были все в куяках сбруйных» (Русская Тихоокеанская эпопея, 1979, с. 69). В русских письменных документах сохранились сведения, сообщенные о маньчжурской тяжеловооруженной коннице монгольскими феодалами первой половины XVII в. В частности, халхаский Цецен-хан сообщил в 1647 г.: «.одежа у них — куяки железные под камками и под дорогами (матерчатое покрытие панциря. — Л. Б.), и кони у них ж под полицами (пластинами. — Л. Б.) железными, а бой у них огненный» (Бобров, 2005, с. 78).

Короткое, но содержательное описание цинского доспеха конца XVIII — начала XIX в. дал глава Русской духовной миссии в Пекине в 1806—1822 гг. знаменитый исследователь Китая Н. Я. Бичурин: «Латы бывают шелковые и китайчатые, стеганые на вате и усаженные медными пуговичными шляпкамиили составленные из чешуйчатого сцепления железных пластинок. Шлем делается кожаный или из железных листов» (Бичурин, 1910, с. 131).

Западноевропейские письменные источники изредка упоминают факты использования минскими и цинскими солдатами панцирей, шлемов и щитов различных типов. Однако данные тексты в основном лишены подробных описаний континентального восточноазиатского доспеха (конструкции, покроя и т. д.), что снижает их ценность для нашей темы. Позднейшие упоминания европейских наблюдателей о защитном вооружении цинской армии относятся к концу XIX — началу XX в. Немецким ученым Э. Гессе-Вартегом были описаны современные ему китайские и маньчжурские воины, дана характеристика боевых качеств старой маньчжурской армии (Гессе-Вартег, 1908, с. 341−353). Среди прочего им были упомянуты щиты, сохранившиеся на вооружении императорской армии даже в конце XIX в. (Там же, с. 342, 353). Текст был проиллюстрирован фотографиями цинских воинов, в том числе «мандаринов», одетых в парадные доспехи (Там же, с. 341).

В целом наибольшую ценность для изучения доспеха народов континентальной Восточной Азии представляют военные трактаты, регламенты и описания, сделанные непосредственными участниками боевых действий. Тексты военных трактатов и регламентов существенно дополняют изобразительные материалы и позволяют провести детальную реконструкцию типовых и регламентированных панцирных комплексов. Описания сражений, сделанные их участниками, позволяют наиболее точно определить роль панцирных отрядов в военном искусстве народов континентальной Восточной Азии ХУ-Х1Х вв. Материалы исторических хроник дополняют и уточняют сведения-, сообщаемые современниками событий.

2.3.41 Фольклорные источники.

Защитное вооружение достаточно часто упоминается в китайских и корейских эпических произведениях, народном фольклоре и романах. Большинство из них рассказывают читателям о событиях далекого прошлого. Особенно часто в качестве базовой эпохи повествования, используется время правления династии-Сун (960—1279). Однако китайские авторы «снабжают» своих литературных героев и их противников не историческим сунским, цзиньским, вэй-ским, чуским или танским вооружением (которое ко времени написания романа не использовалось уже несколько столетий), а хорошо знакомыми им минскими и цинскими доспехами. Наряду с отдельными упоминаниями в художественных произведениях встречаются и подробные описания шлемов и панцирей.

Среди наиболее известных художественных произведений китайских литераторов, в которых упоминаются предметы защитного вооруженияследует отметить роман Ши Найаня (1296−1370) «Речные заводи» («Шуйху чжуань»), эпопею Ло Гуаньчжуна (1330−1400) «Троецарствие» («Саньго чжи»), роман «Позднее повествование о речных заводях» Чэнь Чэня (1590−1670), «Сказание о Юэ Фэе — славном воине Поднебесной» Цянь Цая. Последний роман-эпос представляет особый интерес. Он был написан, уроженцем г. Ханчжоу писателем Цянь Цаем в конце XVII — начале XVIII в. В центре повествования борьба сун-ского полководца Юэ Фэя с захватчиками-чжурчжэнями. Уже в самой идее произведения заложена «литературно-историческая бомба», так как чжурчжэни являлись предками маньчжуров, завоевавших Китай в середине XVII в. за несколько десятилетий до написания романа. Автор «Сказания» даже особо не скрывает политические параллели между эпохой войн XII и XVII вв. Особенно явно они прослеживаются в многочисленных батальных сценах, которыми насыщен роман. «Чжурчжэни» носят головные уборы, украшенные павлиньими перьями (как цинские военные чиновники), одевают пластинчато-нашивные панцири, используют колчаны-футляры, в которых стрелы размещены перьями вверх «подобно перьям гусиным», выступают в бой под разноцветными знаменами (аналогичными флагам цинской «Восьмизнаменной армии»),' применяют пушки в полевых сражениях и на кораблях и т. д. (Цянь Цай, 2003, с. 102, 103, 197, 383). Несмотря на известный уровень гиперболизации (характерный для произведений подобного рода), роман Цянь Цая представляет значительный интерес в связи с тем, что на его страницах сохранились достаточно подробные описания защитного вооружения и тактики цинских и китайских войск, которые не получили детального освещения в материалах письменных источников. В частности, в «Сказании» упоминается вооружение и тактика «чжурчжэнь-ской» тяжеловооруженной («железной») конницы (Там же, с. 381—383).

Отдельные сведения, касающиеся доспеха маньчжуров и их соседей, содержат фольклорные произведения народов, проживавших на северо-восточной окраине региона (Бобров, Худяков, 2003 в, с. 116−117).

В целом, фольклорные источники играют меньшую роль в реконструкции комплекса защитного вооружения народов Восточной Азии, чем у их западных соседей. Это обусловлено наличием большого массива целиком сохранившихся доспехов и подробнейшими изобразительными и письменными источниками.

2.3.5. Особенности источниковой базы по защитному вооружению народов Восточной Азии периода позднего Средневековья и раннего Нового времени.

Характерной особенностью комплекса вещественных источников по континентальному доспеху Восточной Азии является относительная малочисленность собственно археологических материалов при обширном массиве великолепно сохранившихся панцирных элементов и целых панцирных комплексов из старых оружейных коллекций. Блок вещественных материалов удачно дополняется многочисленными изобразительными памятниками. Среди последних выделяются произведения минской и цинской придворной живописи, отличающиеся исключительной достоверностью в передаче деталей. Главной особенностью источниковой базы по доспеху Восточной Азии по сравнению с панцирными комплексами Средней и Центральной Азии являются подробные военные трактаты и регламенты, содержащие детальное описание конструкции ¦ и покроя минских, цинских и корейских доспехов.

Сочетание вещественных, изобразительных и письменных источников, а также фольклорных материалов создает солидную базу для реконструкции комплекса защитного вооружения народов региона и рассмотрения восточно-азиатского доспеха в развитии.

Оценивая источниковую базу по доспеху Центральной, Средней и Восточной Азии второй половины XIV — XIX в. необходимо отметить, что в ее основе лежат четыре основные группы источников: вещественные, изобразительные, письменные и фольклорные. Ядром источниковой базы являются вещественные источники, представленные археологическими находками и предметами вооружения из старых оружейных коллекций. Характерной чертой вещественных источников периода позднего Средневековья и Нового времени по сравнению с периодом раннего и развитого Средневековья является их многочисленность и высокий уровень сохранности. Всего нами собраны сведения о 407 целых панцирях (в том числе центральноазиатских — 71, среднеазиатских -121, восточноазиатских — 215), 776 боевых наголовьях (в том числе центральноазиатских- 130, среднеазиатских — 101, восточноазиатских — 545), 107 щитах с в том числе центральноазиатских — 14, среднеазиатских — 50, восточноазиатских — 43), более трех с половиной тысячах дополнительных защитных деталей и панцирных элементов. Многие панцирные комплекты сохранили не только металлические, но и органические элементы конструкции и оформления. Одним из ключевых видов источников по реконструкции комплекса защитного вооружения народов региона являются изобразительные материалы. Всего нами зафиксированы изображения более двух тысяч воинов, использующих защитное вооружение. Большинство изображений выполнено переднеи среднеазиатскими художниками конца XIV — XVII в., китайскими художниками и скульптурами второй половины XIV — XVIII в. Наибольшей достоверностью и точностью в передаче деталей отличаются работы мастеров «Тебризской школы» конца XIV в. и начала XVI в., «Гератской школы» XV в., «Среднеазиатской школы» первой половины XVII в., работы минских и цинских придворных мастеров ХУІ-ХУІІІ вв. Исключительное значение для изучения комплексов защитного вооружения Восточной Азии имеют минские, цинские и корейские военные трактаты, содержащие подробные описания и изображения типовых и регламентированных панцирей, шлемов, щитов и дополнительных защитных деталей. Письменные монгольские, китайские, маньчжурские, тибетские, корейские, среднеазиатские, западноевропейские и российские источники являются основой для реконструкции особенностей тактики ведения боя воинами рассматриваемых регионов. Вспомогательную роль играют фольклорные источники, уточняющие сведения других групп источников. В целом собранные материалы могут послужить основой для рассмотрения основных направлений эволюции доспеха Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии второй половины XIV — XIX в.

Глава 3. Защитное вооружение воина и боевого коня народов Центральной Азии периода позднего Средневековья и раннего Нового времени.

3.1. Источники поступления.

Уже в период раннего Средневековья некоторые народы Южной Сибири были известны соседям как первоклассные оружейники и специалисты по работе с металлами. Железное вооружение, изготовленное южносибирскими мастерами, поступало в армии тюркских правителей, контролировавших степи Центральной Азии (Худяков, 2003а, с. 56−61). Согласно китайским письменным источникам периода развитого Средневековья, новые хозяева региона монголы первоначально якобы не добывали железа, а импортировали его с территории Северного Китая. Чиновники киданьской империи Ляо (907−1125) запрещали продажу металла «северным варварам», хотя контрабандная торговля все же имела место (Золотая орда в источниках, 2009, с. 63). Ситуация изменилась после того, как киданьскую державу сменила чжурчжэньская империя Айсинь Гурунь, более известная как империя Цзинь (1115−1234). Цзиньские чиновники нарушили запрет на поставку железа в земли монголов. Кочевники начали в массовом порядке выкупать ходившие в Северном Китае металлические монеты и переплавлять их в оружие и «крепкие доспехи» (Там же, с. 62−64). В ходе военных экспедиций первой половины XIII в. в руки монголов попадали тысячи панцирных комплектов цзиньского, тангутского, а в последствии сунского производства. Восточноазиатские арсеналы в значительной степени компенсировали нехватку металлических панцирей в монгольских войсках (Бобров, Худяков, 2003 В, с. 123). В ходе завоевания Южного Китая монгольские власти повсеместно изымали у солдат гарнизонов и местного населения защитное и наступательное вооружение. Согласно сведениям, собранным У. Ханем: «Население было обязано сдать холодное оружие. Хранящие тайно оружие предавались смертной казни. Скверное оружие шло на переплавку, то, что получше, раздавалось среднеазиатам, а лучшее шло в. арсеналы для монголов. В походе китайцы после боя сразу же сдавали оружие, которым разрешалось пользоватьсялишь-, в сражении» (У Хань, 1980, с. 36). В период юаньской монархии основные железообраба гывающие базы, империи были сосредоточены, преимущественно на территории Северного и Северо-Западного Китая в традиционных городских ремесленных центрах. Крупныеоружейныемастерскиев которых «выделывали многое множество сбруи (вооруженияЛ Б.) для войск великого хана», располагались в городах Тайюань, Сюаньхуа, Сиань-фу и др. На юге таким центром был г. Янчжоу, в котором, по замечанию Марко Поло, «Народ. торговый и промышленный: работают сбрую для конных воинов» (Поло, 2005, с. 117, 184, 190, 242, 438, 444, 451). Задача обеспечения защитным вооружением войск была возложена на «Палату вооружений». Только в 1260 г. в монгольскую армию поступило 10 тыс. комплектов панцирного вооружения (Хескью, 2010, с. 84). Обеспечением кавалерии конским доспехом занималась «Имперская конюшенная палата», основные склады которойнаходились в Пекине и Шэнду (Там же, с. 83). Организация собственного «доспешного» производства в Юаньской империи облегчалась тем фактом, что еще до прихода монголов цзиньским чжурчжэнямси сунским китайцам удалось наладить в регионе массовое (в значительной степени унифицированное) поточное производство защитного вооружения (Бобров, Худяковj 2003, с. 122−123- Бобров, 2008а, с. 107 108), которое стало основой для юаньских оружейных мастерсьсих.

Изгнание монголов с территории Китая в конце 60-х гг. Х1У в. вызвало не только политические, но и серьезные социально-экономические последствия, которые имеют непосредственное отношение к нашей теме. Потеря контроля, над оседло-земледельческими центрами, а также разгром «имперских» городов в Южной Монголии не могли не сказаться на количестве и качестве металлического наступательного и защитного вооружения, использовавшегося кочевниками Центральной Азии в. этот период (Бобров, 2003 а, с. 81),. что подтверждает и ряд косвенных свидетельств, зафиксированных китайскими письменными источниками (Златкин, 1983, с. 33). Можно предположить, что в первые десятилетия после потери ханьских земель монгольские воины продолжали использовать оружие, произведенное на территории Китая в юаньский период, но уже в первые десятилетия XV в. монгольские ханы должны были найти иные источники поступления вооружения для своих воинов, так как минское правительство всеми силами противодействовало контрабанде китайского оружия в монгольские степи (Бобров, Худяков, 2008, с. 331). На протяжении ХУ-ХУП вв. центральноазиатские феодалы предпринимали активные действия по налаживанию оружейных производств в собственных улусах. При этом различные монгольские племена находились в далеко не равных социально-экономических условиях, поэтому развитие комплекса вооружения в Джунгарии, Южной Монголии и Халхе пошло по разным путям.

В наиболее выгодном положении находилось Западномонгольское (Джунгарское, или Ойратское) ханство. Джунгарским правителям удалось сохранить политический контроль над землями своих южносибирских подданных, славившихся как непревзойденные кузнецы-оружейники. На своей западной границе Джунгарское ханство соприкасалось с землями мусульманской Кашгарии, которая являлась для ойратов своеобразным «окном» в мир оседлых мусульманских государств Средней Азии, откуда к ойратам поступало вооружение западноазиатского образца. Наконец, на севере ойратские владения сходились с землями, недавно завоеванными Российским государством.

Южная Монголия, граничившая на юге с Минским Китаем, а на востоке с маньчжурами, была вынуждена закупать оружие у своих оседлых соседей (Ца-аджин бичиг, 1998, с. 90) и развивать собственное производство. Ситуация начала стремительно меняться после вхождения южномонгольских хошунов в состав Маньчжурского государства (впоследствии Цинской империи) в начале XVII в. С этого времени в Южную Монголию стали легально и в массовом порядке поступать панцири и шлемы, изготовленные китайскими и маньчжурскими мастерами.

Оккупировавшие в ХУП в. Тибет ойраты-хошоуты стремились обеспечить свои армии необходимыми для производства оружия ресурсами за счет местного населения-(Бобров, Худяков, 2006а, с. 231).

В наихудшем положении находилась Халха: Северная Монголия оказалось отрезанной джунгарами от Средней Азии, а чахарами — от Китая, что во многом предопределило консервацию военного искусства халхасцев и медленное развитие их оружейного комплекса в ХУ1-ХУ11 вв. (Бобров, 2001, с. 11−12).

Письменные материалы ХУ-ХУШ вв. указывают на два источника поступления предметов защитного вооружения в войска позднесредневековых кочевых народов Центральной Азии — импорт и собственное производство.

Под импортом мы понимает официальные (легальные) и контрабандные поставки защитного вооружения в Монголию с территорий соседних земледельческих государств и кочевых сообществ. Основными импортерами железных предметов вооружения в монгольские степи в рассматриваемый период были народы Средней Азии, китайцы и маньчжуры. Некоторое количество панцирей поступало в Монголию из Российского государства. Ойраты-хошоуты, проживавшие в Кукуноре, использовали оружейную продукцию тибетского производства (Бобров, Худяков, 2006, с. 188−234).

В XVпервой половине XVI в. говорить о сколько-нибудь серьезном влиянии среднеазиатского оружейного комплекса на монгольский не приходится, скорее можно зафиксировать обратный процесс (Бобров, Худяков, 2008, с. 328). Начало массовых поставок вооружения среднеазиатского типа в Джунгарию началось, вероятно, во второй половине XVII в. Влияние мусульманского комплекса защитного вооружения среди джунгар стало особенно заметно после того, как города Восточного Туркестана были включены в состав Джунгарского ханства и производственные мощности яркендских и кашгарских мастерских стали работать на военные нужды западномонгольских кочевников (Бобров, 2003 а, с. 81). В конце XVIIначале XVIII в. письменные источники фиксируют в составе оружейного комплекса ойратов многочисленные среднеазиатские элементы: кольчуги, бехтерцы, миссюрки и т. д. Предметы вооружения «мусульманского» типа покупались у местного населения (Бобров, 2003, с. 82), поступали в качестве дани или изымались в ходе военных набегов (Моисеев, 1990, с. 73). Предметы вооружения западноазиатского образца приобретались не только у жителей Восточного Туркестана, но и в городах Мавераннахра, а также у кочевников Средней Азии (Семенюк, 1969, с. 268- Моисеев, 1991, с. 164, 220). Значительное число иранского, хивинского, северокавказского, российского вооружения попало в Джунгарию вместе с волжскими калмыками «царевича» Сан-жипа, откочевавшего на берега Или в начале ХУШ в. вместе с 60 тыс. своих подданных. В конце 40-х гг. XVIII в. изнуренная длительными войнами с Цинским Китаем джунгарская экономика начала давать сбои. Не позднее 1750 г. ойрат-ские правители перешли на массовую закупку предметов защитного и наступательного вооружения в государствах Средней Азии (Златкин, 1983, с. 366).

В Южной Монголии основными импортерами вооружения являлись китайские поданные Минской империи и жители маньчжурского государства Хоу Цзинь (впоследствии Цинской империи). Поставки вооружения из этих регионов являлись для Южной Монголии традиционными. В годы правления Минской династии китайские чиновники пытались предотвратить снабжение «северных варваров» китайским оружием. Уже в 90-х гг. XIV в. статья, запрещающая продажу железа и оружия иностранцам, была включена в Общеимперский свод законов (Бокщанин, Непомнин, 2002, с. 61). Однако, несмотря на все старания, контрабандная торговля (хоть и в небольших масштабах) все же не прекращалась. Косвенным подтверждением этого являются законодательные акты ХУ-ХЛП вв., повторяющие запреты на продажу оружия номадам и ужесточающие наказания за контрабандную торговлю.

Значительное количество китайского оружия захватывалась монгольскими кочевниками в качестве трофеев в ходе военных кампаний XV—XVI вв. Особенно много минского оружия было захвачено ойратскими и восточно-монгольскими воинами в 1449—1450 гг. После разгрома китайских армий у г. Хуайлай 2 сентября 1449 г. в руки кочевников попали десятки тысяч комплектов вооружения, изготовленных мастерами Поднебесной. В их числе был и императорский доспех, который был «содран» с плененного Чжу Цичжэня (Бокщанин, Непомнин, 2002, с. 77). Оружие китайского производства в ходе военных действий использовали монгольские воины, оставшиеся после крушения Юаньской империи на территории Китая и присягнувшие Минской династии.

Тем не менее, поставки минского вооружения в Южную Монголию носили ограниченный характер. Ситуация принципиально изменилась после вхождения южномонгольских княжеств в состав Маньчжурского государства. Включение монгольских войск в состав маньчжурской «Восьмизнаменной армии» предполагало начало массовых поставок предметов вооружения в Чахар из Цинской империи. При этом перепродажа цинского оружия другим кочевникам категорически запрещались. Намеренно усложненная процедура получения разрешения делала выгодными лишь массовые (оптовые) закупки шлемов и панцирей в цинских мастерских, которые легко отслеживались маньчжурскими чиновниками. Розничная торговля вооружением при таком раскладе практически исключалась. Размеры контрабанды не могли быть особенно велики, поэтому можно предположить, что со второй половины XVII в. количество воинов Южной Монголии, использовавших цинские доспехи, постоянно увеличивалось, в то время как во Внешней Монголии и Джунгарии, напротив, сокращалось (Бобров, Худяков, 2008, с. 331−333).

В ряду защитного вооружения особняком стоят панцири, поступавшие в Монголию с территории Российского государства. Русские «пансыри государевой казны» ценились монголами особенно высоко, так как подарок в виде «доброго панциря» от «Белого царя» расценивался как явный признак благоволения Москвы. Посылка оружия и одежды от сюзерена (или политического покровителя) вассалу (или младшему партнеру по союзу) со времен первых Чингизидов воспринималась в степи как знак военного покровительства и демонстрация политической поддержки (Почекаев, 2006, с. 179). Зная отношение монголов к таким подаркам-символам, московское правительство достаточно часто включало в «жалование» «пищаль да пансырь» (МРМО, 1996, с. 93), демонстрируя свое покровительство тому или иному степному феодалу.

МРМО, 2000, с. 314). Традиция преподнесения кочевым владетелям кольчуг и «пансырей» сохранилась и в XVIII в. (Бобров, Худяков, 2008, с. 333−336).

Собственное производство защитного вооружения в государственных образованиях Южной Монголии и Халхи XVI—XVII вв. базировалось на эксплуатации кочевого населения, отрабатывавшего государственную барщину, включавшую изготовление панцирей, а также на закупке предметов защитного вооружения у профессиональных оружейников. Правители Джунгарского ханства, кроме вышеперечисленных ресурсов, могли рассчитывать на производственные возможности покоренных ими ремесленных центров Восточного Туркестана и продукцию жителей Саяно-Алтая, в массовом порядке изготавливавших панцири и шлемы (Там же, с. 339−353).

Одним из основных поставщиков железа и железных изделий в Джунгарию и северо-монгольское государство Алтын-ханов в период позднего Средневековья стали племена шорцев подтаежных районов Южной Сибири. В XVII в. дань железными изделиями с жителей Саяно-Алтая собирали Алтын-ханы Северной Монголии, ойратские тайши и обитавшие по Енисею кыргызские князья (Потапов, 1953, с. 165). По мере ослабления власти потомков Чингизидов Алтай «остался в сфере влияния ойратов» (Худяков, 1998, с. 123). По мнению Г. Ф. Миллера, в 20-е гг. XVII в. ойраты стали облагать данью коренное население Горного Алтая и бассейна Верхней Оби. На наш взгляд, практика предоставления дани («алмана») железом и предметами вооружения сложилась несколько раньше, так как в начале 20-х гг. XVII в. такие отношения уже существовали и были известны соседям. Факты продажи и передачи в качестве ясака ой-ратам железа, защитного и наступательного вооружения зафиксировал Евдоким Баскаков, который посетил г. Кузнецк в 1622 г. (Потапов, 1936, с. 122).

Широкая добыча железа на Алтае началась еще в период раннего Средневековья (Там же, с. 102). В период позднего Средневековья сибирские мастера считались искусными плавильщиками железа далеко за пределами своих земель. Русские землепроходцы, отмечая мастерство местных жителей в работе с металлом, даже прозвали шорцев «кузнецами», а их землю «Кузнецкой» (Там же, с. 103−104;

Бокшатова, 1981, с. 130). В первой трети XVII в. томские воеводы не раз пытались собирать дань с племен, населявших «Кузнецкую землю», но каждый раз встречали ожесточенное сопротивление со стороны кыргызских, ойратских и телеутских феодалов, которые направляли к «кузнецам» своих сборщиков ал-мана (Бокшатова, 1981, с. 131).

Крупные центры по производству железных изделий располагались по верхнему течению р. Томь, Мрасса, Кондома, Бия и среднему течению Енисея. По данным С. А. Токарева, основные центры кузнечного ремесла в регионе находились в бассейнах Чулышмана и верхней Томи (Токарев, 1936, с. 121−122). Несмотря на то что железоделательная промышленность шорцев в техническом отношении «была примитивна и носила домашний характер» (Потапов, 1936, с. 122), в силу широкого распространения этого надомного промысла производственные возможности оружейников «Кузнецкой земли» в XVII в. были достаточно велики. По сведениям, собранным Евдокимом Баскаковым, посланным в Кузнецк в 1622 г., «кузнецких людей в кузнецкой земле тысячи три, и все те кузнецкие люди горазды делать всякое кузнецкое дело». Когда в 1657 г. Алтын-хан Лоджан потребовал от своих кондомских кыштымов единовременно «сделать ему, Лоуджану, 1000 куяков, а на Мрассе б сделали 1000 куяков», современники восприняли это требование со всей серьезностью. Претензии последнего независимого монарха из рода Алтын-ханов, вероятно, основывались на реальных производственных возможностях мастеров Северного Алтая, известных не только жителям Центрально-Азиатского региона, но и русским служилым людям. Последние дотошно фиксировали факты продажи шорцами ойра-там железного защитного вооружения. Так, например, русские служилые отмечали, что, в начале 40-х гг. XVII в. «ясачные люди кондомские и мрасские приготовили на продажу черным и белым калмыкам больше двух тысяч куяков и шапок железных против того же» (Потапов, 1953, с. 125).

Согласно данным письменных источников, племена Саяно-Алтая продолжали активно плавить железо и в XVIII в. В этот период промыслом славились племена сойонов и бельтиров, кочевавших по р. Абакан, у которых «издревле ведутся кузнецы, которые плавят и куют железо», абинцев (Северная Шория), плавящих «железные руды, которые находят они в поверхности гор слоями или в болотах своих под дерном», и др. (Потапов, 1936, с. 104).

Джунгарами и монголами государства Алтын-ханов использовались различные способы изъятия железной руды и готовых предметов защитного вооружения у местных племен. Самым популярным и малозатратным способом было получение железа и железных изделий через взимание дани («алмана») с вассальных территорий или в ходе торгового обмена.

Пользуясь тем, что население Алтая «делает доспехи и железца стрель-ные» (Потапов, 1953, с. 166), ойраты постарались превратить поселения шорцев в центры по производству различных типов вооружения, призванных покрывать необходимость в нем у западномонгольских владык. Согласно сообщениям русских служилых людей (1622 г.), жители Саяно-Алтая «делают пансыри, бех-терцы, шеломы, копьи, рогатины и сабли и всякое железное, опричь пищалей, и те пансыри, и бехтерцы продают колмацким людям на лошади и на коровы и на овцы, а иные ясак дают колмацким людям железом же» (Потапов, 1936, с. 122). При удобном случае западные монголы не гнушались взимать «алман» и с «ясачных татар», находившихся в русском подданстве. В 1718 г. ойраты «во всех ясачных волостях. велели готовить на контайшу алман, всякому человеку по 30 полиц куяшных (панцирных пластин. — Л. Б.), да по 30 стрельных же-лезцов (наконечников стрел. — Л. Б.)» (Потапов, 1953, с. 145). Для взимания «алмана» с покоренных племен в Джунгарии был учрежден разветвленный служебный аппарат. Для ойратских чиновников, собиравших подати, были введены специальные звания: даруга (алт. «тарга»), дэмоци, шуленги (Там же, с. 142- Чернышев, 1990, с. 71). Однако наладить регулярную работу этой фискальной структуры удалось далеко не сразу и долгое время «алман» продолжал взиматься спорадически (Уманский, 2001, с. 8).

Другим способом изъятия доспехов у местного населения, наряду с «ал-маном» и мирной торговлей, были военные набеги. Так, «Алтын-царя сын Лоджан. будучи у киргиз, и у тубинцев, и у алтырцев, и у керетцев. аманаты их пограбил, лошади и рогатой скот и животы, и куяки и шишаки поймал у всех без остатку» (МРМО, 1996, с. 31). Так же поступали и енисейские кыргызы, забиравшие у объясаченных татар «куяки и шишаки и всякую збрую»: «.вор Ереняк Ишеев. великого государя казну, порох и свинец, и пушечные ядра и ясачных татар поклажей — куяки и соболи поймал» (Уманский, 2001, с. 43, 163).

Влияние поставок в Джунгарию железного вооружения с Саяно-Алтая на военное дело кочевников было настолько очевидно для их соседей, что позволяло строить амбициозные планы по подчинению Ойратии через приобретение политического контроля над родами шорцев (Сборник князя Хилкова, 1879, с. 193).

Практика взимания ойратами дани предметами защитного вооружения и железными изделиями с жителей Саяно-Алтая провоцировала кочевников Хал-хи на попытки установления подобных отношений с другими народами Южной Сибири. Например, в конце XVII в. халхаские правители добивались от бурятов выплаты дани, в состав которой было включено железное сырье (Мясников, 2003, с. 113).

Монгольские вассалы — кыргызские феодалы Минусинской котловинытакже активно взимали со своих кыштымов «железные изделия», кожи, меха и уже готовые предметы вооружения (Бутанаев, Абдыкалыков, 1995, с. 18- Бута-наев, Худяков, 2000, с. 167).

Несмотря на то что на протяжении XVII—XVIII вв. объемы ввозимого в Монголию импортного защитного вооружения постоянно увеличивались, они не могли удовлетворить существовавший на него спрос. Для решения задачи по увеличению численности воинов-панцирников в своих армиях центральноази-атские правители были вынуждены развивать собственное металлургическое и оружейное производство. Чтобы избавиться от жесткой зависимости от южносибирского железа, монгольские правители предпринимали достаточно успешные попытки создания железодобывающих баз на территории самой Монголии. На «расспросе» 1689 г. послы монгольского князя Дайши-зайсана утверждали, что «руды де у них в Мунгалех серебряной и золотой нет. а железной де руды множество и делают куяки и панцири и копья сами» (МРМО, 2000, с. 232).

Из добытого или привезенного из-за границы или с вассальных территорий железа центральноазиатские оружейники изготовляли предметы защитного и наступательного вооружения. Кроме монгольских и южносибирских мастеров в кузнецах работали иностранные специалисты. Среди последних преобладали русские (захваченные в плен или принятые по найму) и восточнотуркестанские оружейники. Откочевавшие на Волгу калмыцкие князья для этих же целей привлекали кабардинских оружейников (Батмаев, 1992, с. 151). Однако большую часть предметов из железа, употреблявшихся монголами, изготовляли местные мастера (Дарбакова, 1968, с. 22). Об этом не раз упоминали иностранные путешественники (Сычев, 1973, с. 63- Ery нов, 1990, с. 55).

В монгольских улусах над изготовлением оружия трудились кузнецы -«дарханы». В документе 1665 г. упоминаются ойратские «мастера куячной работы», т. е. кузнецы, специализирующиеся на изготовлении доспехов (Батмаев, 1992, с. 147). Наряду с профессиональными «доспешниками» изготовлением панцирей с начала 40-х гг. XVII в. занимались и простые кочевники. По монго-ло-ойратским законам 1640 г. ежегодно две из сорока кибиток должны были «делать латы», не справившиеся с этой задачей могли быть оштрафованы на коня или верблюда (Их Цааз, 1981, с. 19, 47). При численности населения Джунгарии в 200 тысяч семей («кибиток») в государственные арсеналы должны были поступать до 10 тыс. панцирей (в основном так называемых «мягких доспехов» из органических материалов) ежегодно. Очевидно, что данное требование не выполнялось повсеместно. Однако даже его частичная реализация должна была позволить резко увеличить численность панцирников в монгольских войсках. Вопреки расхожему мнению в XVIII вв. меры по обеспечению войск защитным вооружением были только усилены. В 1718 г. феодалы Халхи потребовали от военнообязанных монголов, чтобы каждый из них к 1720 г. изготовил или приобрел для себя панцирь (Бобров, Худяков, 2008, с. 354). Учитывая дефицит железа в монгольской степи, можно предположить, что подавляющее число изготовленных рядовыми аратами панцирей было выполнено из органических материалов.

В первой половине XVIII в. письменные источники фиксируют процесс создания крупных оружейных центров в Западной Монголии (Джунгарии). Их появление связано с целенаправленной политикой джунгарских хунтайджи, стремившихся централизовать и поставить под контроль процесс изготовления вооружения, в том числе и защитного. В этот период в Джунгарии были созданы государственные мастерские, размещавшиеся на территории земель, принадлежавших лично хунтайджи. Кузнецы-оружейники были расселены на территории отока Улутэ. Судя по косвенным данным, собранные в Улутэ мастера были не расквартированы в одном месте, а распределены по нескольким производственным базам. Часть из них располагалась в Урге, а часть в непосредственной близости от мест добычи железа. Одной из таких баз стали окрестности оз. Тексел, где, по сообщению попавшего в плен к джунгарам жителя г. Кузнецка И. Сорокина, ойраты «издревле делали турки (ружья. — Л. Б.), сабли, панцири, латы, шлемы и прочее. И такого дела мастеров было у них близко тысячи человек» (Златкин, 1983, с. 239- Моисеев, 1990, с. 72). Судя по тому, что И. Сорокин возвратился в Россию в 30-х гт. XVIII в., производство вооружения на оз. Тексел было начато не позднее конца XVII — начала XVIII в., однако вряд ли намного раньше этой даты, так как, по сообщениям тех же русских наблюдателей, широкое производство защитного вооружения в джунгарских кочевьях началось именно в годы правления Цеван-Рабдана (1697−1727 гг.). По сообщениям И. Ун-ковского (посещал Западную Монголию в 1722—1724 гг.), в джунгарских землях было найдено немало железной руды: «. в недавних летах (курсив наш. — Л. Б.) начали у него (у Цеван-Рабдана. — Л. Б.) оружие делать, а железо у них сказывают, что довольно находится, из которого панцири и куяки делают» (Бобров, Худяков, 2008, с. 355).

К работе по изготовлению предметов защитного вооружения для джунгарских войск привлекались как местные мастера, так и оружейники с вассальных территорий. Например, в первой половине 40-х гг. XVIII в. в Ургу для изготовления оружия и предметов защитного вооружения были отправлены теле-утские оружейники Южного Алтая (Там же).

В начале XVIII в. письменными источниками зафиксировано разделение труда (на уровне примитивной мануфактуры) приизготовлении предметов защитного вооружения. По сообщениям И. Унковского, «по всея лета собирают со всех улусов в Ургу к контайше по 300 и больше баб и чрез лето за свой кошт шьют к латам куяки (в данном случае — тканевую основу пластинчато-нашивных^ панцирей. — Л. Б.) и платье, которое посылают в войско» (Златкин, 1964, с. 218). Пластины (латы) изготавливались профессиональными оружейниками. Судя по данному описанию, железные пластины лат к матерчатой основе «куяков» приклепывались и пришивались мастерами-дарханами уже в полевых условиях. Разделение труда должно было ускорить процесс производства защитного вооружения, унифицировать покрой основной массы доспехов и в конечном счете увеличить число воинов, снабженных подобными предметами защитного вооружения.

На основании рассмотренных выше материалов представляется возможным выделить несколько этапов в развитии производства защитного вооружения в Центральной Азии ХУ-ХУШ вв.

1. В XVначале XVII в. панцири и шлемы производились степными оружейниками и кузнецами. Возможно, что некоторая часть доспехов (в основном из органических материалов) изготовлялась рядовыми номадами по собственной инициативе или по указанию феодала. Производимого монгольскими мастерами защитного вооружения явно не хватало. Панцири и шлемы стоили дорого, поэтому важную роль играли предметы вооружения, поступавшие из-за границы или с вассальных территорий. Значительное количество готовых предметов вооружения взималось ойратскими и северомонгольскими правителями в качестве дани с народов Саяно-Алтая. Таким образом, в этот период защитное вооружение, использовавшееся монгольскими воинами, отличалось значительным разнообразием покроя, особенностями оформления и конструкции.

2. В начале 40-х гг. XVII в. правители Джунгарии и Халхи предприняли попытку привлечь к процессу изготовления защитного вооружения широкие слои податного населения. Эта инициатива нашла свое отражение в «Великом уложении» («Pix Цааз») 1640 г., согласно которому двум семьям из каждой общины в 40 кибиток вменялось в обязанность изготовлять панцири. Даже частичное внедрение подобной меры в жизнь должно было существенно увеличить число панцирей, поставляемых в войска. Над изготовлением защитного вооружения в монгольских степях во второй половине XVII в. трудились не только рядовые араты, но и оружейники, специализировавшиеся на изготовлении панцирей, шлемов и дополнительных защитных деталей. Народы Саяно-Алтая в этот период продолжали играть важную роль в оснащении центральноазиатских войск предметами защитного вооружения.

3. В первой половине XVIII в. фиксируются важные изменения в процессе производства центральноазиатского защитного вооружения. Причем Джунгария и Халха выбрали разные пути достижения одной цели — увеличению объемов выпускаемого защитного вооружения. В Халхе обязанность приобретения панцирей была вменена рядовым аратам в качестве единовременной государственной повинности. Крупнейшим импортером панцирей и шлемов в Халху после ее вхождения в состав Цинской империи стали мастерские Маньчжурии и Китая. В Джунгарии новые тенденции были связаны с централизацией производства панцирей и шлемов и разделением труда в процессе производства предметов защитного вооружения. В первой трети XVIII в. в ханстве были созданы крупные железодобывающие и железообрабатывающие базы, организованные по принципу государственных мануфактур, на которых трудились сотни квалифицированных мастеров, собранных из различных уголков коренных земель Ойратии и вассальных территорий (Алтая, Восточного Туркестана). Они расселялись в окрестностях Урги (на землях, входивших в состав личного домена хунтайджи), вносились в специальные списки и получали жалованье от хунтайджи. Кроме специалистов к работе на казенных мануфактурах привлекались рядовые араты, отрабатывавшие государственную барщину. При производстве доспехов на землях хунтайджи применялся принцип разделения труда. Его реализация должна была привести к известной унификации покроя доспехов, выпускаемых на государственных мануфактурах, и стандартизации их конструкции. В результате создания государственных мануфактур значение производства защитного вооружения в кочевьях отдельных феодалов уменьшилось. Все более важную роль начинает играть централизованное государственное поточное производство. Роль импорта с территории Южной Сибири снизилась. Однако кризис джунгарской экономики в середине XVIII в. привел к резкому росту импорта из Средней Азии (Бобров, Худяков, 2008, с. 356).

3.2. Панцири (защита корпуса).

Основное предназначение панциря заключается в защите корпуса воина. Как минимум панцирь прикрывает его грудь, как максимум — весь корпус, включая руки и ноги (Горелик, 1993 а, с. 32).

В археологических памятниках Центральной Азии и Южной Сибири второй половины XIV — XVIII вв. обнаружено 17 остатков панцирей (4 кольчуги, 12 железных пластинчато-нашивных панцирей и 1 крупнопластинчатый доспех из медного сплава). Среди старых оружейных коллекций нами зафиксированы 50 позднесредневековых центральноазиатских и южносибирских панцирей (12 кольчуг, 13 пластинчато-нашивных, 22 ламеллярных, три кольчато-пластинчатых доспеха).

Вещественные остатки панцирей из археологических памятников представлены панцирными пластинами (544 экз.) и кольчугами (4 целых панциря). Сохранность и состав обнаруженных комплексов различны. Преобладают целиком сохранившиеся панцирные пластины, режефрагменты пластин. Все кольчуги, происходящие из археологических памятников, практически не носят следов повреждения.

Изображения 54 центральноазиатских воинов в панцирях в маньчжурской, китайской, монгольской и русской иконографии ХУ-Х1Х вв. выполнены в реалистичной манере, что позволяет привлекать их для реконструкции вариантов покроя предметов защитного вооружения эпохи позднего Средневековья и Нового времени.

При системном анализе панцирей нашей серии использовались две классификации: первая — для железных панцирных пластин и колец, вторая — для самих панцирей. Такая методика обусловлена тем, что развитие составляющего единого целого может иметь свои особенности, непосредственно не связанные с общей формой. Так, панцирным пластинам (кольцам кольчуги) как деталям, из которых собирается панцирь, присущи самостоятельные закономерности изменения во времени и пространстве, как правило, не зависящие напрямую от покроя панциря. Это прежде всего система расположения отверстий в пластинах и их форма, система оформления и клепки колец (Горбунов, 2003, с. 32).

Всего нами учтено и использовано для классификации 1823 экз. пластин от 27 пластинчато-нашивных панцирей, более 18 тыс. пластин от 22 ламелляр-ных панцирей, 216 пластин от трех кольчато-пластинчатых панцирей, несколько десятков тысяч колец от 18 кольчатых панцирей и 28 пластин от медного крупнопластинчатого доспеха с кольчато-ременным соединением.

Для системного описания панцирных пластин признаки разбиты на четыре уровня: класс, отдел, группа, тип, вариант. Класс выделяется по материалу изготовления, отдел — по системе соединения пластин (колец) между собой и (или) с органической основой (если таковая присутствовала), группа определяет сечение, тип фиксируется формой пластины (кольца) и пропорциями (длиной и шириной), вариант уточняет оформление поверхности пластины (кольца) и наличие дополнительных элементов.

Расположение отверстий и заклепок на поверхности пластины зависело от замысла мастера-оружейника. Особое значение этот факт имеет для панцирей с пластинчато-нашивной (пластинчато-клепаной) системой бронирования. Представляется возможным выделить два основных принципа размещения заклепок на поверхности пластины:

1. Функциональный. Заклепки и отверстия для фиксации пластины и органической основы расположены по всей поверхности пластины. Расположение заклепок и отверстий обусловлено местом, которое занимает пластина в составе панциря, при этом жесткая универсальная фиксация расположения отверстий отсутствует (рис. 3, 7−5- 5- 6,1−6).

2. Функционально-декоративный. При данном подходе расположение заклепок и отверстий на поверхности пластины диктуется не только функциональной необходимостью, но и стремлением украсить поверхность панциря, декоративно его оформить. Этот эффект достигался двумя основными способами: декоративным оформлением самой заклепки (фигурные заклепки-накладки) и особой системой расположения простых заклепок (фигурно расположенные заклепки).

Фигурные заклепки-накладки оформлялись в виде плоских или рельефных металлических пластинок, выполненных в форме многолучевых прорезных «звезд», «цветков», буддийских и языческих символов и т. д. (рис. 8). Как правило, пластины, оформленные таким образом, фиксировались только одной фигурной заклепкой, расположенной по центру, на углу, в верхней части, реже у бокового края пластины.

Фигурно расположенные заклепки приобретали на пластине вид геометрических фигур — креста (пять заклепок), ромба (четыре заклепки), круга (пять-девять заклепок) и т. д. (рис. 7). Группы фигурно расположенных заклепок обычно помещались мастерами в центральной части пластины или у верхнего края.

Промежуточным вариантом расположения заклепок на поверхности пластины являются группы заклепок, составлявших треугольник. В этом случае в оформлении пластины совмещались как сугубо функциональные, так и декоративные элементы (рис. 3, 7−10,13−15- 4, 1−5,10,13,14,15).

Класс I. Железные. Пластины и кольца серии изготовлены из кованого железа.

Отдел I. Пластинчато-нашивные (пластинчато-клепаные). Пластины соединены (сшиты или приклепаны) с органической основой (иногда еще и дополнительно между собой) с помощью заклепок или заклепок и ремешков.

Группа I. Плоские с гладкой поверхностью (рис. 3, 5- 5- 6, 1−3, 5, 6- 9, 13).

Тип 1. Прямоугольные. Размер: 10×9−4,0×3,5 см.

Вариант 1. Прямоугольные пластины с функциональным расположением заклепок (рис. 19,1−8).

Включает 348 экз. из Монголии, Минусинской котловины и юга Красноярского края. В том числе 13 экз. из памятника Ортызы-Оба, Минусинская котловина (рис. 5) — 1 экз. из-Монголии (рис. 3, 5) — 5 экз. из Айканского селища, Емельяновский р-н Красноярского края, (рис. 6,1−3, 5−6), 9 экз. от джунгарско-го панциря из МАЭС ТГУ: 4,5×3,5−4,0 см (рис. 9,1, 2), 320 экз. от пластинчато-нашивных монгольских панцирей ХУШ-Х1Х вв. Крупные пластины служили для бронирования корпусной части панциря, наплечников и набедренников. Мелкие пластины на панцире из МАЭС ТГУ формируют броневое покрытие стоячего панцирного воротника.

4 Вариант 2. Прямоугольные пластины с заклепкой-накладкой прямоугольной формы (рис. 19, 9).

Включает 4 экз. с правой полы, панциря из МАЭС ТГУ (первоначально было 5 экз.). Заклепка-накладка подобных пластин имеет прямоугольную форму и крепится к плоскости пластины с помощью четырех штифтов с полусферическими головками (рис. 9, 3).

Тип 2. Квадратные. Размер: 7×7 см.

Вариант 1. Квадратные пластины с функциональным расположением заклепок (рис. 19, 10). Включает 1 экземпляр из памятника Ортызы-Оба, Минусинская котловина.

Тип 3. Трапециевидные пластины со срезанным верхним (нижним) углом (углами). Размеры: 9,5×5×3,5 см. — 5×4×2 см. (рис. 19,11, 12, 15, 16).

Вариант 1. Трапециевидные пластины с функциональным расположением заклепок. Включает 3 экз. — из памятника Ортызы-Оба, 2 экз. из Минусинской котловины, 1 экз. из Кежемского района Красноярского края, 3 экз. от джунгарского панциря из МАЭС ТГУ, 34 экз. от пластинчато-нашивных монгольских панцирей ХУШ-Х1Х вв.

Вариант 2. Трапециевидные пластины с заклепкой-накладкой подпрямо-угольной формы (рис. 9, 4−5).

Включает 2 экз. с левой полы панциря из МАЭС ТГУ. Заклепка-накладка подобных пластин имеет прямоугольную форму и крепится к плоскости пластины с помощью четырех штифтов с полусферическими головками.

Вариант 3. Трапециевидные пластины с А-образными заклепками-накладками, выполненными из железа (рис. 9, 7).

Включает 1 экз. с левой полы панциря из МАЭС ТГУ (6 ряд). Пластина снабжена железной заклепкой-накладкой, выполненной в виде А-образного символа «Ом».

Тип 4. Вырезные пластины.

Вариант 1. Вырезные пластины-накладки стреловидной формы. Включает 4 экз. от джунгарского и монгольского панцирей из МАЭС ТГУ и Национального музея Монгольской истории (г. Улан-Батор, МНР). Данные накладки входили в один комплект с прямоугольными пластинками, к которым крепились с помощью шарниров. Вместе они составляли «погончики», служившие для защиты плеч воина от рубящего сабельного удара (рис. 11, 1−3). Возможно также, что к ним крепились пластинчато-нашивные наплечники или панцирные рукава (рис. 15).

Группа II. Плоские с бортиком. Пластины имеют гладкую поверхность и снабжены бортиком по периметру. Включает 371 экз. от пластинчато-нашивных (пластинчато-клепаных) панцирей из Монголии, Тувы (памятник Ийи-Кулак).

Тип 5. Прямоугольные пластины размером 10×8- 4,8×4 см.

Вариант 1. Прямоугольные пластины с бортиком, функциональным расположением заклепок и дополнительными отверстиями для пришивания к органической основе. Включает 2 экз. из Монголии (8×5,5 см) (рис. 3, 3, 4).

Вариант 2. Прямоугольные пластины с бортиком и функциональным расположением заклепок (рис. 3,1,2).

Вариант 3. Прямоугольные пластины с бортиком, функционально-декоративным расположением заклепок (3 заклепки скомпонованы в треугольник) (рис. 3, 8−10,13−15).

Вариант 4. Прямоугольные пластины с функционально-декоративным расположением заклепок (3 заклепки скомпонованы треугольником) и неполным бортиком (рис. 4,1−3).

Вариант 5. Прямоугольные пластины с неполным бортиком, тремя заклепками и пряжкой для ремешка. Включает 2 экз. от панциря № 2 из клада в Ийи-Кулак (рис. 4, 4, 5).

Вариант 6. Прямоугольные пластины с неполным бортиком с функционально-декоративным расположением заклепок (3 заклепки скомпонованы треугольником). Включает 125 экз. от панциря № 2 из клада в Ийи-Кулак.

Вариант 7. Прямоугольные пластины с бортиком и пятью заклепками (четыре в углах, одна — с латунной накладкой в центре). Включает 3 экз. от панциря № 2 из клада в Ийи-Кулак (рис. 4, 6, 7).

Тип 6. Трапециевидные.

Вариант 1. Трапециевидные пластины с бортиком, функционально-декоративным расположением заклепок (3 заклепки скомпонованы треугольником) (рис. 3, 6).

Вариант 2. Трапециевидные пластины с бортиком, срезанным верхним углом, функциональным расположением заклепок (рис. 3,12).

Вариант 3. Трапециевидные пластины с неполным бортиком, со срезанным верхним углом, функциональным расположением заклепок (рис. 4, 8, 9).

Вариант 4. Трапециевидные пластины с неполным бортиком, функционально-декоративным расположением заклепок (3 заклепки скомпонованы треугольником) и пряжкой для ремешка. Включает 1 экз. от панциря № 2 из клада в Ийи-Кулак (рис. 4,10).

Вариант 5. Трапециевидные пластины с неполным бортиком, со срезанными верхними углами, функциональным расположением заклепок (рис. 4,11).

Варинат 6. Трапециевидные пластины с неполным бортиком и осевым ребром жесткости (рис. 4,15).

Вариант 7. Трапециевидные пластины с бортиком и осевым ребром жесткости (рис. 4,14).

Группа III. Ребристые пластины. Пластины имеют неровную (рельефную) поверхность, снабженную ребрами жесткости и часто бортиком.

Тип. 7. Прямоугольные ребристые пластины размером 12×11−7×5 см.

Вариант 1. Прямоугольные пластины с бортиком, функциональным расположением заклепок и ребрами образующими прямоугольник, вписанный в плоскость пластины. Включает 1 экз. от джунгарского панциря из МАЭС ТГУ (рис. 11, 5) и 322 экз. от пластинчато-нашивных монгольских панцирей XVIII— XIX вв. (рис. 19, 40).

Вариант 2. Прямоугольные пластины с функциональным расположением заклепок, с ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины. Включает 1 экз. из Айканского селища (Емельяновский район Красноярского края) (рис. 6, 4) и 277 экз. от пластинчато-нашивных монгольских панцирей ХУШ-ХГХ вв.

Вариант 3. Прямоугольные пластины с фукционально-декоративным расположением заклепок в виде треугольника, с ребром, образующим прямоугольник, вписанный в плоскость пластины. Включает 1 экз. из Забайкалья (рис. 6, 7).

Вариант 4. Прямоугольные пластины с функционально-декоративным расположением пяти заклепок в виде креста (четыре заклепки образуют ромб, одна заклепка в центре), с ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины. Включает набор пластин (общее число пластин в памятнике — 29 экз.) из памятника на р. Чердат в Причулымье (рис. 7, 2). Таким же образом оформлены набор пластин от пластинчато-нашивной бармицы ой-ратского шлема конца XVI — начала XVIII в. (рис. 7, 9).

Вариант 5. Прямоугольные пластины с функционально-декоративным расположением шести заклепок в виде круга, с ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины (рис. 20, 46). Включает 160 пластин от монгольского панциря из монастыря Дрепунг (Тибет).

Вариант 6. Прямоугольные пластины с функционально-декоративным расположением 5 заклепок в виде креста, с ребрами, образующимипрямоугольник, вписанный в плоскость пластины. Включает 1 экз. из Минусинской котловины (рис. 1,4).

Вариант 7. Прямоугольные пластины с ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины, и бронзовой пряжкой. Включает 2 экз. из памятника на р. Чердат в Причулымье (рис. 7, 3), 14 экз. от пластинчато-нашивных монгольских панцирей ХУШ-Х1Х вв.

Вариант 8. Прямоугольные пластины с бортиком и ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины, с заклепкой-накладкой в виде многолучевой звезды (рис. 8, 3, 4). Включает 2 экз. из Минусинской котловины.

Вариант 9. Прямоугольные пластины с бортиком и ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины, с заклепкой-накладкой в виде многолучевой звезды и пряжкой (рис. 8, 7). Включает 1 экз. из Минусинской котловины.

Вариант 10. Прямоугольные пластины с бортиком и ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины, с каплевидной заклепкой-накладкой с крестообразной прорезью (рис. 7, 5). Включает 1 экз. с территории г. Новокузнецка.

Вариант 11. Прямоугольные пластины с бортиком и ребрами, образующими прямоугольник, вписанный в плоскость пластины, с А-образными железными заклепками-накладками (рис. 9, 8). Включает 163 экз. от джунгарского панциря из МАЭС 11 У. Железная накладка заклепки представляет собой плоскую прорезную фигурную пластинку, выполненную в виде литеры А, символизирующей начальный слог знаменитой буд дийской мантры «Ом мани падме хум».

Вариант 12. Прямоугольные пластины с бортиком и ребрами, образующими прямоугольник, вписанный вплоскость пластины, с А-образными накладками, выполненными’из латуни (рис. 9, 9). В настоящее время включает 17 экз. (первоначально было 20экз.) от джунгарского панциря из МАЭС ТГУ.

Вариант 13.' Прямоугольные пластины с бортикоми ребрами, образующими два прямоугольника, вписанный в* плоскость пластины, с А-образными накладками и фиксаторами подпрямоугольной формы (рис. 10. 1). Включает 9 экз. с нагрудной части панциря (предположительно изначально было 12 экз.). Приклепанные к ним накладки-фиксаторы служили для крепления кожаных ремешков, с помощью которых стягивался осевой разрез.

Вариант 14. Прямоугольные пластины с бортиком и ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины, с дополнительным вертикальным ребром жесткости и каплевидными заклепками-накладками (рис. 10. 2). Включает 8 экз. с наспинной части панциря. Пластины с дополнительным вертикальным ребром жесткости относятся к числу «хребтовых». Они располагались в одну линию по оси наспинной части панциря. В центре семи из них установлена оправа-«гнездо» с бортиком. В двух сохранились кабошоны из оранжево-красных кораллов (корольки), а в трех других непрозрачные остатки цветных камней (в одном случае почти полная сохранность). Самая нижняя восьмая в ряду «хребтовых» пластин обрезана, а ее накладка изготовлена без «гнезда» для установки камня.

Тип 8. Квадратные ребристые пластины. Размеры: 7,5×7,5 см.

Вариант 1. Квадратные пластины с функционально-декоративным расположением 5 заклепок в виде креста, с ребрами, образующими два квадрата, вписанных в плоскость пластины. Включает 2 экз. из памятника у р. Чердат в Причулымье (рис. 7,1).

Вариант 2: Квадратные пластины с бортиком и ребрами, образующими два квадрата, вписанные в плоскость пластины, с заклепками-накладками в виде многолучевой звезды. Включает 2 экз. из Минусинской котловины.

Тип 9. Трапециевидные ребристые пластины. Размеры: 13,2×10,0 — 9×9 см.

Вариант 1. Трапециевидные ребристые пластины со срезанным верхним углом, с бортиком и ребрами, образующими трапецию, вписанную в плоскость пластины, функциональным расположением заклепок. Включает 1 экз. от джунгарского панциря из МАЭС ТГУ. (рис. 11, 3) и 6 экз. от монгольского панциря из монастыря Дрепунг (Тибет), 22 экз. от пластинчато-нашивных монгольских панцирей ХУШ-Х1Х вв.

Вариант 2. Трапециевидные пластины со срезанным верхним (нижним) углом, с бортиком и ребрами, образующими две трапеции, вписанные в плоскость пластины, с заклепками-накладками в виде многолучевой звезды. Включает 1 экз. из Минусинской котловины (рис. 8,1).

Вариант 3. Трапециевидные пластины со срезанными верхними (нижними) углами, с бортиком и ребрами, образующими две трапеции, вписанные в плоскость пластины, с заклепкой-накладкой в виде многолучевой звезды. Включает 1 экз. из Минусинской котловины.

Вариант 4. Трапециевидные пластины со срезанным верхним (нижним) углом, бортиком, ребрами образующими прямоугольник вписанный в плоскость пластины и А-образными заклепками-накладками (рис. 10, 3−5). Включает 3 экз. от джунгарского панциря из МАЭС ТГУ.

Тип 10. Пластины сложной вырезной подтреугольной формы. Размеры: 7×6 см- 6×6 см.

Вариант 1. Пластина подтреугольной формы, с бортиком и ребрами, образующими треугольник, вписанный в плоскость пластины с заклепкой-накладкой в виде креста в круге (рис. 8, 6).

Вариант 2. Пластина подтрапециевидной формы, с бортиком и ребрами, образующими трапецию, вписанную в плоскость пластины, с заклепкой-накладкой в виде креста в круге (рис. 8, 5).

Отдел II. Ламеллярные. Пластины соединены между собой с помощью кожаных шнуров, ремешков или тесемок. Все пластины происходят от ламел-лярных «тибето-монгольских» панцирей из музеев РФ, США, Великобритании, КНР (рис. 24).

Группа I. Плоские с гладкой поверхностью.

Тип 11. Вытянутые прямоугольные с закругленным верхним краем. Размеры 2,2 хЗ — 13×9 см.

Вариант 1. С пятью парами вертикально расположенных отверстий (по две пары вдоль боковых кромок пластин, одна пара — в верхней части пластины), одним отверстием по центру у нижней кромки и одним отверстием посередине пластины. Длина пластин 4−11 см (рис. 24,1, 2).

Вариант 2. С пятью парами вертикально расположенных отверстий (по две пары вдоль боковых кромок пластин, одна — в верхней части пластины), парой горизонтально расположенных отверстий у нижней кромки и одним отверстием посередине пластины. Длина пластин 4−8 см (рис. 24,11).

Вариант 3. С шестью парами вертикально расположенных отверстий (три вдоль левой кромки, две вдоль правой, одна в верхней части посередине), одной горизонтальной парой отверстий (у нижнего края) и одним отверстием в центре пластины (рис. 24, 3).

Вариант 4. С тремя парами вертикально расположенных отверстий (две вдоль боковых кромок, одна в верхней части пластины), одной парой горизонтально расположенных отверстий (у нижней кромки пластины), одним центральным отверстием в нижней трети пластины (рис. 24,15).

Тип 12. Короткие (чешуеобразные) прямоугольные с закругленным верхним краем.

Вариант 1. С тремя вертикально расположенными парами отверстий (две вдоль боковых кромок, одна в верхней части пластины), с тремя отверстиями, расположенными треугольником (направленным в центр пластины) в нижней части пластины (рис. 24, 6).

Вариант 2. С девятью отверстиями, расположенными квадратом в центре пластины, и одним отверстием в верхней части пластины (рис. 24,12).

Вариант 3. С тремя парами вертикально расположенных отверстий (две вдоль боковых кромок, одна в верхней части пластины) и тремя отверстиями, расположенными треугольником, направленным влево (рис. 24,13).

Тип 13. Вытянутые прямоугольные с закругленными верхними и нижними углами.

Вариант 1. С пятью парами вертикально расположенных отверстий (по две пары вдоль боковых кромок пластин, одна в верхней части пластины), парой горизонтально расположенных отверстий у нижней кромки и одним отверстием посередине пластины. Длина пластин — 4−9 см (рис. 24, 4).

Вариант 2. С тремя парами горизонтально расположенных отверстий (в нижней, средней и верхней частях пластины), одной парой вертикально расположенных отверстий в верхней части пластины, одинарными отверстиями в центре и у нижней кромки пластины (рис. 24, 7).

Вариант 3. С двумя парами вертикально расположенных отверстий (в верхней части и у правой кромки) и тремя отверстиями, расположенными треугольником, обращенным в центр пластины, в нижней ее части (рис. 24, 8).

Тип 14. Вытянутые прямоугольные пластины со срезанными верхними углами.

Вариант 1. С шестью парами вертикально расположенных отверстий, сгрупированных по два в нижней, центральной и верхней части пластины, с отверстием у нижней кромки и отверстием посередине пластины (рис. 24,14).

Отдел III. Ламинарные. Длинные горизонтально расположенные выгнутые пластины, соединенные между собой с помощью кожаных ремешков или заклепок.

Группа I. С гладкой поверхностью.

Тип 15. Выпуклые узкие пластины, соединенные заклепками. Включает 37 экз. из памятника Ийи-Кулак в Туве. Пластины снабжены тремя отверстиями, расположенными у верхней кромки. Два из них размещены по краям, одно в центральной части пластины. В отверстия вставлены полусферические заклепки (рис. 135, 6).

Пластины из памятника Ийи-Кулак приклепывались к кожаным ремням, формировавшим ламинарный нарукавник (рис. 135, 7).

Отдел IV. Кольчато-пластинчатые. Пластины соединены между собой с помощью, кольчужных колец.

На сегодняшний день известны три хорошо сохранившихся кольчато-пластинчатых панцирякоторые с большой долей уверенностимогут быть отнесены к комплексу вооружения: кочевников Южной Сибири и Центральной Азии периода позднего? Средневековья и Нового времени. Один из них хранится в МАЭС ТГУ, второй — в фондах Южно-Казахстанского областного истори-ко-краеведческого музея, третий — в частной коллекции. Все три панциря имеют одинаковый покрой, конструкцию и форму панцирных пластин. Ниже приведены размеры пластин от кольчато-пластинчатого панциря из МАЭС ТГУ (рис. 45). Общее количество пластин указано с учетом всех трех панцирей (216 экз.).

Группа III. Ребристые пластины. Пластины имеют неровную поверхность, снабженную ребрами, образующими геометрические фигуры на поверхности пластины (рис. 46).

Тип 16. Прямоугольные ребристые пластины со сквозными отверстиями по периметру. Размеры: 7,7−12,4×4,8−12 см.

Вариант 1. Прямоугольные ребристые пластины с ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины, неполным бортиком и сквозными отверстиями по периметру. Включает 81 экз. 11×9−12 см.

Вариант 2. Прямоугольные ребристые пластины с ребрамиобразующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины, неполным бортикомсквозными отверстиями по периметру и пряжками. Включает 9 экз. 11×9−10,5 см.

Вариант 31 Прямоугольные ребристые пластины с ребрами, образующими два прямоугольника, вписанных в плоскость пластины, с дополнительной лопастью и фиксатором, со сквозными отверстиями по периметру (три стороны). Включает 9 экз. 12,0−12, 4×11 (в том числе ширина лопасти 4,5−5 см).

Вариант 4. Прямоугольные, ребристые пластины с ребрами, образующими прямоугольник, вписанный в плоскость пластины, неполным бортиком, сквозными отверстиями по периметру. Включает 42 экз. 4,8×7,7 см.

Тип 17. Квадратные ребристые пластины со сквозными отверстиями по периметру, ребрами, образующими два квадрата, вписанных в плоскость пластины, и, неполным бортиком, сквозными отверстиями по периметру. Размеры: Их 11 см.

Вариант 1. Квадратные ребристые пластины с ребрами, образующими два квадрата, вписанных в плоскость пластины, и неполным бортиком, сквозными отверстиями по периметру. Включает 45 экз.

Тип 18. Трапециевидные ребристые пластины с ребрами, образующими трапеции, вписанные в плоскость пластины, неполным бортиком, сквозными отверстиями по периметру. Размеры пластин: 10,5−11,3×8,3−9 см.

Вариант 1. Трапециевидные ребристые пластины с боковым вырезом, с ребрами, образующими две трапеции, вписанные в плоскость пластины, неполным бортиком, сквозными отверстиями по периметру и накладкой-фиксатором. Включает 6 экз. 8,5×11,3 см.

Вариант 2. Трапециевидные ребристые пластины с обрезанным верхним (нижним) углом, со сквозными отверстиями по периметру, ребрамиобразующими две трапеции, вписанные в плоскость пластины, и неполным бортиком, сквозными отверстиями по периметру. Включает 6 экз. 8,3×10,5 см.

Вариант 3. Трапециевидные ребристые пластины с вырезным верхним краем, с ребрами, образующими трапецию, вписанную в плоскость пластины, и неполным бортиком, сквозными отверстиями по периметру. Включает 12 экз. 5,0×9,0×11 см.

Тип 19. По дтреугольные ребристые пластины с ребрами^ образующими треугольники, вписанные в плоскость пластины, неполным бортиком со сквозными отверстиями по периметру. Длина — 11 см.

Вариант 1. По дтреугольные ребристые пластины с ребрами, образующими треугольник, вписанный в плоскость пластины, неполным бортиком, со сквозными отверстиями по периметру. Включает 6 экз.

В составе доспеха прямоугольные и квадратные пластины, формировали нагрудник, наспинник и подол, мелкие прямоугольные пластины составляли наплечные ремни, а также верхние ряды наспинной части панцирятрапециевидными пластинами бронировались проймы рукавов и нижний край вдоль осевого разреза подола (рис. 45).

Отдел У. Кольчатые.

Группа IV. Круглые и уплощенные (овальные, линзовидные) в сечении.

Тип 20. Круглые и уплощенные в сечении кольца диаметром 11−12,5 мм, толщиной 2−2,5 мм. Наиболее мощные — круглые в сечении кольца, из них связывались нагрудные части кольчатого панциря, находившиеся в месте разреза ворота. Присутствуют на кольчугах № 1 и 2, найденных близ с. Джазатор (Горный Алтай).

Тип 21. Круглые и уплощенные в сечении кольца диаметром 11−11,5 мм, толщиной 2 мм. Из таких колец обычно вязались бока, подол, нагрудная и на-спиная часть кольчуги. Присутствуют на кольчугах № 1 и 2, найденных близ с. Джазатор (Горный Алтай).

Тип 22. Круглые в сечении кольца диаметром 11−11,5 мм, толщиной 1,5 мм. Самые тонкие кольца в составе кольчуги. Располагались на рукавах, где переплетались с кольцами типа 22. Присутствуют на кольчугах № 1 и 2, найденных близ с. Джазатор (Горный Алтай), на кольчуге № 4 из числа случайных находок на территории Горного Алтая.

Вариант 1. Склепанные на гвоздь с мысообразным выступом на наружной стороне. Присутствуют на кольчуге № 4 из числа случайных находок на территории Горного Алтая.

Вариант 2. Склепанные на гвоздь с мысообразным выступом на внутренней стороне. Присутствуют на кольчуге № 4 из числа случайных находок на территории Горного Алтая.

Тип 23. Уплощенные в сечении кольца диаметром 12,5−13 мм, толщиной 2,5−3 мм. Наиболее мощные уплощенные кольцаони переплетались с круглыми кольцами типа 20 и формировали рукава кольчатых панцирей. Присутствуют на кольчуге № 2, найденной близ с. Джазатор (Горный Алтай), и на кольчуге 1 из числа случайных находок в бассейне р. Калгута в Кош-Агачском районе Горного Алтая.

Тип 24. Уплощенные (линзовидные) в сечении кольца диаметром 1011,5 мм.

Вариант 1. Склепанные на гвоздь с мысообразным выступом на наружной стороне. Присутствуют на кольчуге № 2 из бассейна р. Калгута в Кош-Агачском районе Горного Алтая.

Тип 25. Уплощенные (линзовидные, овальные, квадратные) в сечении кольца диаметром 9,5 мм.

Вариант 1. Склепанные на гвоздь с мысообразным выступом на внутренней стороне. Присутствуют на кольчуге № 3 из числа случайных находок на территории Горного Алтая.

Вариант 2. Сваренные. Присутствуют на кольчуге № 3 из числа случайных находок на территории Горного Алтая.

Группа У. Плоские.

Тип 26. Диаметром 13 мм, шириной 3 мм.

Вариант 1. С желобками по окружности колец, придававшими кольцам необходимую жесткость. Вплетались в нижний край подола. Присутствуют на кольчуге № 2, найденной близ с. Джазатор (Горный Алтай).

Класс II. Из медного сплава.

Отдел I. Крупнопластинчатые с комбинированным кольчато-ременным соединением.

Все пластины серии входят в состав оригинального юаньского доспеха (рис. 54), найденного в окрестностях г. Чифэн (хошун Оннюд, Автономный район «Внутренняя Монголия» КНР).

Группа I. Плоские с гладкой поверхностью.

Тип 1. Прямоугольные медные пластины.

Вариант 1. Прямоугольные медные пластины, украшенные изображением лотоса, рыб, драконов. Включает 8 экз. Пластины данного типа составляли панцирный «жилет», наплечники и набедренники.

Вариант 2. Прямоугольные медные пластины, снабженные выступом с отверстием, украшенные изображением распустившегося цветочного бутона. Включает 1 экз. Пластина выполняла роль панцирного «передника».

Вариант 3. Прямоугольные медные пластины с краем, свернутым в трубку. Включает 2 экз. Данные пластины выполняли функции наплечных «погончиков», служили для соединения элементов горжета и одновременно прикрывали плечи воина от рубящих ударов сверху. Край «погончиков», обращенный к шее обладателя панциря, ровный, а углы закруглены (чтобы не травмировать шею воина). Противоположный конец «погончика» (обращенный к руке) свернут в трубку.

Тип 2. Квадратные.

Вариант 1. Квадратные медные пластины, снабженные выступом с отверстием. Включает 1 экз. Пластина выполняла роль панцирного накрестника.

Тип 3. Трапециевидные медные пластины с кольчато-ременным соединением.

Вариант 1. Трапециевидные медные пластины. Включает 5 экз., входившие в состав панцирных набедренников и наспинника.

Вариант 2. Трапециевидные медные пластины с фестончатым краем, украшенные изображениями рыб. Включает 2 экз. Пластины входили в состав панцирных наплечников.

Тип 4. Полукруглые медные пластины с фестонами.

Вариант 1. Полукруглые медные пластины с фестонами. Включает 8 экз. Входили в состав набедренников и составляли панцирный горжет. Пластины горжета украшены изображениями тигров.

Класс Ш. Из твердой кожи. Пластины серии изготовлены из твердой кожи, покрытой лаком.

Отдел I. Ламеллярные. Пластины из твердой кожи соединены между собой с помощью кожаных шнуров, ремешков или тесемок. Все пластины происходят от 9 кожаных ламеллярных восточно-тибетских, тангутских (сычуань-ских) панцирей из музеев США, Великобритании, КНР, МНР (рис. 34).

Группа I. Плоские с гладкой поверхностью.

Тип 1. Вытянутые прямоугольные пластины из твердой кожи покрытые красным лаком с уплощенными углами размером 13−9×2,2−3 см.

Вариант 1. С четырьмя парами вертикально расположенных отверстий (по две пары вдоль каждой боковой кромки пластины), одним отверстием по центру у верхней кромки и одним отверстием посередине пластины. Основная разновидность пластин ламеллярных тангутских панцирей.

Вариант 2. С четырьмя парами вертикально расположенных отверстий (по две пары вдоль каждой боковой кромки пластины), одним отверстием по центру у верхней кромки, одним отверстием посередине пластины и декоративным изображением креста в круге в нижней трети пластины (рис. 34, 3). По сравнению с предыдущим вариантом нижние отверстия перенесены ближе к центральной части пластины, а на их месте нанесено изображение креста в круге. Данные пластины составляли нижний ряд подола ламеллярного «халата».

Вариант 3. С четырьмя парами вертикально расположенных отверстий (по две пары вдоль каждой боковой кромки пластины), одним отверстием по центру у верхней кромки, одним отверстием посередине пластины и иероглифической надписью (рис. 34, 4). Пластины с хребтовой части панциря.

Вариант 4. С двумя парами вертикально расположенных отверстий вдоль одной кромки, одинарными отверстиями в верхней и нижней частях пластины у другой кромки, центральным отверстием. Крайние в рядах пластины, расположенные по осевому разрезу ламеллярного «халата».

Вариант 5. С двумя парами вертикально расположенных отверстий вдоль одной кромки, одинарными отверстиями в верхней и нижней частях пластины у другой кромки украшенной орнаментом, центральным отверстием (рис. 34, 5). Разновидность пластин расположенных по осевому разрезу ламеллярного «халата». Отличаются от предыдущего варианта наличием вертикальной полосы орнамента (обычно в виде растительного узора) нанесенного вдоль края пластины с двумя одинарными отверстиями в верхней и нижней части.

В результате систематизации материала выделены: три класса: железные, из медного сплава и из твердой кожи. В классе пластин и колец, изготовленных из железа, выделено пять отделов (пластинчато-нашивные, ламеллярные, ламинарные, кольчато-пластинчатые, кольчатые), пять групп (плоские с гладкой поверхностью, с бортиком, ребристые, круглые и уплощенные, плоские кольчатые), 26 типов, дополненных 69 вариантами. В классе пластин из медного сплава выделен один отдел (крупнопластинчатые с кольчато-ременным соединением), одна группа (плоские с гладкой поверхностью), четыре типа, дополненных шестью вариантами. В классе пластин из твердой кожи выделен один отдел (ламеллярные), одна группа (плоские с гладкой поверхностью), один тип дополненный пятью вариантами.

Такие признаки панцирных пластин, как толщина, диаметр отверстий, в классификации не рассматривались ввиду их малой значимости для типологического анализа и для большей стандартности (Горбунов, 2003, с. 37).

Большая часть пластин (более 90%) и все кольчужные кольца изготовлены из железа. Скорее всего, пластины вырезались из прокованных листов необходимой толщины, а затем пробивались отверстия. Каждая пластина делалась индивидуально, на что указывают различия в размерах пластин одного типа от одного панциря и неровность расположения отверстий и заклепок.

Для типологического анализа могут быть использованы все включенные в классификацию пластины.

Рассмотрение эволюции панцирных пластин целесообразно начать с наиболее общего и значимого для них признака — материала изготовления. Пластины и кольца большинства рассмотренных выше панцирей изготовлены из железа.

Панцири из железных пластин использовались воинами Европы и Азии с УШ-УП вв. до н. э. (Там же, с. 63). В эпоху Средневековья панцири, изготовленные из железных пластин и колец, получили широчайшее распространение среди евразийских народов. Качество железа, используемого азиатскими народами для изготовления предметов защитного панцирного вооружения, быстро улучшалось. Благодаря специальным наблюдениям удалось установить, что в конце XII — начале XIII в. по ряду показателей дальневосточные мастера добились превосходства над своими западноевропейскими коллегами (Бобров, 2003 В, с. 89). Вплоть до этнографического времени железные панцири абсолютно преобладали среди металлического защитного вооружения номадов Восточной Европы, Центральной и Средней Азии.

Панцири* из медного сплава нехарактерны для Центральноазиатского региона, хотя они изредка упоминаются в письменных источниках развитого и эпических сказаниях позднего Средневековья. Археологические материалы Алтая периода раннего Средневековья, а также материалы письменных источников фиксируют использование средневековыми кочевниками панцирей и панцирных элементов, изготовленных из медных пластин, а также из бронзовых пластин и колец (Горбунов, 2003, с. 64). В позднесредневековом алтайском эпосе упоминается панцирь, изготовленный из бронзовых пластин: «Бронзовым куйаком грохоча, ехал рысью Ак-Тайчы» (Соенов, 1994, с. 177). Встречаются бронзовые панцири и на страницах монгольского «Сокровенного Сказания» (Горелик, 1987, с. 172). В нашем случае все медные пластины относятся к одному доспеху юаньского времени из Южной Монголии. Сколько-нибудь широкого распространения среди центральноазиатских кочевников медные и бронзовые доспехи в период позднего Средневековья и раннего Нового времени не получили.

Панцири, составленные из пластин твердой лакированной кожи, были относительно широко распространены в Центральной Азии в период развитого Средневековья (Горелик, 2002, с. 21−22- Храпачевский, 2004, с. 190−192). Однако в период позднего Средневековья и Нового времени они были практически повсеместно вытеснены из широкого военного обихода своими железными аналогами. В XVII—XIX вв. ламеллярные панцири из кожаных пластин, крытых красным лаком, продолжали оставаться популярными лишь у воинов Восточного Тибета, тангутов провинции Сычуань и соседних юго-западных китайских провинций (рис. 34). Можно предполагать, что близкие по конструкции доспехи использовали отдельные воины Центрального Тибета и несшие службу в регионе монгольские воины.

Вторым важным признаком панцирных элементов является структура их набора в составе панциря.

Отличительной чертой пластинчато-нашивной структуры бронирования является принцип крепления металлических пластин к органической основе. Бронирование пластинчато-нашивного (пластинчато-клепаного) доспеха проходило следующим образом: панцирные пластины приклепывались или подшивались (иногда использовались оба варианта крепления), обычно немного перекрывая друг друга, к плотной органической (кожаной или тканевой) основе с внутренней стороны, так что постороннему наблюдателю были видны лишь ряды головок заклепок.

Пластинчато-нашивные панцири впервые появились в Китае в VIII в. как придворный, парадный военный костюм, в котором роскошь придворного одеяния сочеталась с защитными функциями панциря (Горелик, 1987, с. 183). Однако широкое распространение они получили в период развитого и особенно позднего Средневековья. В XIII—XV вв. пластинчато-нашивные панцири были распространены на огромных просторах Евразии от атлантического побережья до Желтого моря и от сибирской тайги до Индийского океана. Возможно, распространению пластинчато-нашивной брони в Переднюю Азию и Европу способствовали монголы, у которых на протяжении всего XIV в. пластинчато-нашивная броня постепенно вытесняла традиционный ламеллярный доспех. В Западной Европе пластинчато-нашивные панцири стали известны под названием «бригандина», а на Руси — под тюркским названием «куяк». Конец доминированию пластинчато-нашивных панцирей в Западной Европе положило дальнейшее развитие цельнокованых доспехов, а в Западной Азии — их кольча-то-пластинчатого аналога. В то же время в Центральной Азии пластинчато-нашивные панцири использовались и в XVIII в., а в Китае и Корее они продолжали активно применяться даже во второй половине XIX в.

Вероятно, одним из наиболее ранних вариантов фиксации пластин с органической подкладкой было сшивание с помощью шнуров, ремешков или нитей. Для этого в железных пластинах проделывались специальные (иногда парные) отверстия, через которые и пропускались шнуры. Пластины могли одновременно соединяться как между собой, так и с тканевой или кожаной основой. Так бронировались цзиньские и кыргызские панцири XII — начала XIII в. Однако постепенно в широкий обиход стали входить панцири с комбинированной системой крепления, в которых нашивание пластин на мягкую подкладку совмещалось с фиксацией пластин и органической основы с помощью круглых (обычно полусферических) заклепок (рис. 3, 3−4). Пластины с комбинированной системой крепления обнаруживаются по материалам монгольского времени (Сунчугашев, 1979, с. 134). Пластины, в которых совмещены две системы крепления, также фиксируются в Южной Сибири (Там же, табл. 18, рис. 4−11) и золотоордынских городах и поселениях Волжско-Камской Булгарии XIII—XV вв. (Горелик, 2002, с. 73, рис. 3, 9), что позволило М. В. Горелику отнести эти пластины к комплексу вооружения монгольских воинов XIII—XIV вв. (Там же, с. 22). В ряде случаев можно говорить не о совмещении, а о замещении нашивной системы крепления клепочной. На ряде пластин из Абазы заклепки прибиты поверх более архаичной системы отверстий для пришивания к органической основе (Петренко, Петренко, 2003, с. 62). Соединение пластин с органической основой с помощью заклепок было более надежно, чем с помощью нитей. В XV—XVIII вв. система соединения пластин и органической основы с помощью заклепок окончательно возобладала.

В рассматриваемый период пластинчато-нашивные панцири «куячного типа» были одним из самых популярных видов защитного вооружения у монголов, на что неоднократно указывали иностранные наблюдатели. Относительно простые в изготовлении, надежные и практичные пластинчато-нашивные доспехи в конечном счете значительно потеснили свои ламеллярные, ламинарные и комбинированные аналоги (Бобров, Худяков, 2008, с. 378−385).

На протяжении Х1У-ХУП вв. форма пластин «куячных доспесей» постепенно менялась, формируя все более эффективное панцирное защитное покрытие (Бобров, Худяков, 2008, с. 382). Судя по находкам пластинчато-нашивных панцирей ХП—XIV вв., их пластины были плоскими или чуть выпуклыми (за исключением изогнутых наплечных пластин), а поверхность — гладкой. Во второй половине XIV — начале XV в. пластины стали снабжаться выпуклым бортиком, который сводил к минимуму возможность соскальзывания оружия в межпластинчатые щели, а при попытке проникновения колющего удара под пластину ему противостоял бортик нижней пластины. Не позднее второй половины XVI — начала XVII в. пластины наряду с бортиком стали снабжаться специальными ребрами, образующими вписанные друг в друга прямоугольники и квадраты (рис. 7, 1−9). Выпуклые ребра по периметру пластины выполняли функцию ребер жесткости. Они локализовали место удара и не давали наконечнику копья или стрелы соскальзывать в межпластинчатые щели, т. е. «осуществляли антирикошетные функции» (Петренко, Петренко, 2003, с. 62).

Анализ дошедших до нашего времени целых панцирных комплексов показал, что форма и размеры пластин в пластинчато-нашивном доспехе зависят от их местоположения и функций в составе панциря. Так, пластины, прикрывавшие грудь, спину, центральную часть наплечников и набедренников, обычно имели одинаковые размеры и форму — прямоугольника или квадрата. Пластины, бронировавшие проймы рукавов и шейного выреза и находившиеся в крайних рядах набедренников и наплечников, имели вырезную преимущественно трапециевидную форму (рис. 12- 13). Их размеры также зависели от их месторасположения. Отличия центральноазиатских пластин пластинчато-нашивных панцирей от их восточноазиатских аналогов заключаются в основном в системе оформления поверхности пластин и заклепок, а также материале изготовления. Среди кочевников Центральной Азии и в Тибете были широко распространены пластины с рельефной поверхностью, с фигурными заклепками-накладками или фигурно расположенными полусферическими заклепками (индивидуальное ремесленное производство), в то время как в Китае на протяжении всего рассматриваемого периода преобладали стандартизированные пластины с гладкой’поверхностью и, функциональным расположением полусферических заклепок, (массовое мануфактурноепроизводство). В Центральной Азии пластины панцирного подбоя изготовлялись почти исключительно из железа, а в Минском Китае и Корее для этих целей активно использовалась твердая кожа и олово.

В целомпанцирные пластины пластинчато-нашивных панцирей XV— XVIII вв. по разнообразию типового набора не уступают ни одному региону Восточной или Средней Азии, a no ряду параметров превосходят их. В отличие от Китая, где производство пластинчато-нашивных панцирей было поставлено на поток, унифицировано, а следовательно, в известной степени упрощено, в Центральной Азии изготовление панцирных пластин (по крайней мере, до первой трети XVII в.) в значительной степени продолжало оставаться индивидуальным занятием. С одной стороны, это существенно снижало численность выпускаемой продукции, а с другой — позволяло повысить ее качество и внести элементы декоративного оформления (бортики, ребра, фигурные заклепки-накладки и т. д.). Попытки джунгарских ханов увеличить число выпускаемой продукции привели к разделению труда в процессе изготовления пластин. Это явление, зафиксированное русскими наблюдателями начала XVIII в., вероятно, сыграло свою роль в «ренессансе» менее надежных, но более простых в изготовлении пластин с гладкой поверхностью, фиксируемых по находкам в Южной Сибири конца XVII — начала XVIII в. В этот период известное распространение имела практика использования панцирей, в которых рельефные пластины соседствовали с гладкими (Бобров, Худяков, 2008, с. 382).

Доспехи с ламеллярной системой бронирования были изобретены гиксоса-ми в XVIII в. до н. э. (Горелик, 1993, с. 116). Впоследствии ламеллярные панцири быстро завоевали популярность у народов Передней, Малой Азии и Закавказья. Другим центром изобретения ламеллярных пластин был Китай, где они были известны уже в середине Ш тыс. до н. э. (Там же, с. 125). С территории Китая ламел-лярный доспех проник на Дальний Восток, в Сибирь, Центральную Азию, Южный Урал (Горбунов, 2003, с. 39). В сяньбийскую эпоху (ГУ-VI bb. н. э.) на территории Северного Китая сложились основные типы ламеллярных пластин и покроя ламеллярных доспехов, которые впоследствии были усвоены централь-ноазиатскими кочевниками (Бобров, Худяков, 2005а, с. 165).

Расцвет ламеллярного доспеха приходится на раннее и развитое Средневековье, когда ламеллярные «корсет-кирасы» и «халаты» были одними из самых популярных видов защитного вооружения не только в Маньчжурии, Сибири, Монголии, Китае, государствах Средней Азии, но и (с XIII в.) в Иране, в меньшей степени на Кавказе и в причерноморских степях (Горелик, 1987, с. 172−178). Распространение ламеллярных панцирей на запад в период развитого Средневековья большинство исследователей связывают с монгольской экспансией (Там же, с. 201). После крушения государств Чингизидов количество изображений и археологических находок ламеллярных панцирей уменьшается. И если в XIV — первой половине XV в. они еще встречаются, то во второй половине XV в. они постепенно исчезают с миниатюр Ирана (Gorelik, 1979, s. 60−61, fig. 183−196), а с XVI в. и с миниатюр Средней Азии. В XVII в. они продолжают применяться в основном лишь в Китае, Тибете и Монголии (Горелик, 1983, с. 255). Судя по сообщениям очевидцев, ламеллярные панцири оставались популярными в Монголии вплоть до XVIII в., а в Тибете — до конца XIXначала XX в. Это было вызвано как древними традициями бытования этого вида доспеха, так и относительной простотой его изготовления.

Заключение

.

Наиболее существенные выводы работы таковы.

1. Обзор работ, посвященных защитному вооружению народов Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии второй половины XIVXIX в., выявил узость источниковой базы, используемой учеными в аналитических исследованиях, недостаточное привлечение изобразительных источников и материалов из старых оружейных коллекций. Специальные исследования, основанные на комплексном анализе вещественных, изобразительных, письменных и фольклорных источников, посвященные эволюции доспеха рассматриваемого региона второй половины XIV — XIX в., в отечественной и зарубежной историографии в настоящее время отсутствуют.

2. Рассмотрение источников по доспеху региона периода позднего Средневековья и раннего Нового времени показало их достаточную представительность для всестороннего анализа и интерпретации. Системный анализ вещественных, изобразительных, письменных и фольклорных источников позволяет не только реконструировать панцирные комплексы позднесредневековых жителей региона, но и выявить основные направления и особенности эволюции доспеха, а также тактики панцирных подразделений армий народов Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии рассматриваемого периода.

3. Анализ вещественных, изобразительных и письменных материалов позволил систематизировать данные по источникам поступления предметов защитного вооружения в армии правителей Монголии, Южной Сибири, Тибета, Китая, Маньчжурии, Кореи, Дашт-и Кипчак, Восточного Туркестана и Маве-раннахра.

В период позднего Средневековья и раннего Нового времени правителям ряда государств Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии удалось создать условия для организации массового панцирного производства на своей территории. Такие производства в различных регионах Азии имели свои характерные особенности. I.

Изгнание монголов из Китая в результате крушения Юаньской империи лишило центральноазиатские народы дешевого оружия, изготовленного в ремесленных центрах Поднебесной. Минские власти наложили запрет на продажу вооружения кочевникам. Задача обеспечения войск защитным вооружением была решена монгольскими правителями за счет создания собственных «дос-пешных» производств, поставок панцирей и шлемов с вассальных территорий и импорта доспехов из оседло-земледельческих государств.

В XV — начале XVII вв. обязанность по обеспечению войск панцирями и шлемами была возложена на степных оружейников и кузнецов. Первоначально производимого монгольскими мастерами защитного вооружения не хватало, поэтому важную роль играли поставки железного сырья, полуфабрикатов и готового вооружения с территории Саяно-Алтая, а также военные трофеи. Предпринятые позднесредневековыми монгольскими правителями меры позволили существенно увеличить численность конных панцирников в центральноазиат-ских армиях. В первой трети XVII в. в запасниках кочевой знати хранились сотни комплектов панцирного вооружения, которые накануне боевых действий выдавались рядовым кочевникам. Кроме того, значительная часть монгольских воинов владела панцирями и шлемами на правах частной собственности. Характерно, что панцирями были снабжены не только представители феодальной знати, их дружинники и ближайшее окружение, но даже рядовые номады, которые были разделены на различные категории воинов в зависимости от принадлежавших им панцирных комплектов. Предметызащитного вооружения центральноазиатского производства высоко ценились и активно покупались соседними народами: жителями Южной Сибири, Средней Азии, Дальнего Востока, а также русскими землепроходцами.

В начале 40-х гг. XVII в. правители Монголии привлекли к изготовлению доспехов широкие слои податного населения. Для этой цели была введена специальная государственная повинность, согласно которой двум семьям из каждой общины в 40 кибиток вменялось в обязанность ежегодно изготовлять панцири. Даже частичное внедрение подобной меры в жизнь должно было существенно увеличить количество панцирей, поставляемых в войска. Так, только араты Джунгарии (численность населения >200 тыс. «кибиток») могли сдавать в государственные арсеналы до 10 тыс. панцирей в год. Учитывая специфику цен-тральноазиатской ресурсной базы, можно предполагать, что основная масса защитного вооружения, изготовляемая рядовыми кочевниками, была представлена «мягкими» панцирями из органических материалов. Кроме того, письменные источники этого периода отмечают наличие в степных улусах мастеров «куяшного дела», специализирующихся на изготовлении металлических доспехов.

В первой трети XVIII в. правители Монголии предприняли дополнительные усилия по обеспечению своих воинов корпусными панцирями. Так, власти Халхи приняли меры по обеспечению всех мобилизуемых воинов защитным вооружением. Эта задача решалась путем массового импорта доспехов из Китая и введения единовременной повинности, согласно которой к 1720 г. каждый военнообязанный должен был самостоятельно изготовить или приобрести панцирь. В Джунгарии новые тенденции были связаны с централизацией оружейного производства и внедрения практики разделения труда при изготовлении панцирей. В первой трети XVIII в. были созданы крупные железодобывающие и железообрабатывающие базы, организованные по принципу государственных мануфактур, на которых трудились сотни мастеров из Ойратии и вассальных территорий. Кроме специалистов-оружейников к работе на казенных джунгар-ских мануфактурах привлекались рядовые араты, отрабатывавшие государственную барщину. Кризис джунгарской экономики в середине XVIII в. привел к резкому росту импорта доспехов из Средней Азии.

Для кочевых тюркских феодалов Южной Сибири важным источником пополнения запасов защитного вооружения выступали подвластные им племена шорцев, у которых железные панцири и шлемы являлись одним из основных экспортных продуктов. Что касается Тибета, то основная масса защитного вооружения изготовлялась местными мастерами. Роль импорта стала возрастать только в ХУШ-Х1Х вв., когда в Тибет стали в массовом порядке ввозиться кольчатые панцири, изготовленные мусульманскими мастерами Средней Азии и Северной Индии.

В целом на протяжении XV — первой половины XVIII в. фиксируется постепенный рост числа панцирников в войсках центральноазиатских правителей. Большинство свидетельств, относящихся к данному периоду, указывают на то, что численность панцирников в армиях кочевников региона колебалась от 10 до 50% от общего числа воинов. Для повышения устойчивости войск в ближнем бою конные латники нередко сводились в отдельные ударные («куяшные») отряды, насчитывавшие от нескольких сотен до нескольких тысяч панцирников.

В Средней Азии основные центры производства защитного вооружения располагались в городах Мавераннахра, Восточного Туркестана и Южного Казахстана. В период правления Тимуридов крупнейшим центром по производству доспехов и шлемов был Самарканд. В ХУ1-ХУШ вв. панцирное вооружение изготовлялось в Бухаре, Коканде, Ташкенте и других городах региона. Несмотря на периодические попытки местных правителей поставить производство защитного вооружения под свой контроль, в среднеазиатских городах на протяжении большей части рассматриваемого периода сохранялись частные оружейные производства. Существовали целые династии «доспешников», специализирующиеся на изготовлении защитного вооружения на протяжении нескольких поколений. Таким образом, обеспечение среднеазиатских войск доспехами осуществлялось на базе частно-государственного партнерства. Часть изготовленных панцирей, шлемов, щитов и дополнительных защитных деталей поступала в государственные арсеналы, а другая шла в свободную продажу и на экспорт. Основным потребителем этой продукции за пределами оседло-земледельческих районов были тюркские кочевники Средней Азии (казахи, киргизы, туркмены, каракалпаки). Крупным центром торговли защитным вооружением с кочевниками был г. Туркестан. Импорт не играл большой роли в обеспечении воинов Мавераннахра защитным вооружением, так как потребность в массовом доспехе покрывалась за счет местных производств. Элитные импортные панцири представляли интерес только для представителей высшей среднеазиатской знати. Главным импортером таких доспехов в регион был Иранотносительно небольшие партии вооружения поступали из России, Европы, Монголии и др.

В силу ограниченности ресурсной и производственной базы, особенностей политического и экономического развития в самой Дашт-и Кипчак в XVI—XIX вв. так и не было создано крупных производств защитного вооружения, аналогичных монгольским. Большая часть железных панцирей, шлемов, дополнительных защитных деталей импортировались из городов Средней Азии и стоили достаточно дорого. Неудивительно, что в этих условиях основными потребителями металлического защитного вооружения в армиях среднеазиатских кочевников были представители знати и состоятельные батыры. Основная масса казахских, киргизских, каракалпакских воинов была оснащена защитным вооружением значительно хуже своих монгольских противников, а значит, была менее устойчива в ближнем бою.

В континентальной Восточной Азии второй половины XIV — XVI в. крупнейшим производителем защитного вооружения был Минский Китай (1368−1643). Собственные оружейные производства имели также племена чжурчжэней в Маньчжурии и корейцы государства Чосон. Центральные власти Мин и Чосон старались поставить под прямой государственный контроль добычу железа и установить государственную монополию на оружейное производство. Однако практика сохранения провинциальных производств в империи Мин привела к тому, что войска разных провинций были обеспечены доспехами не в равной пропорции. Большинство панцирников было расквартировано на северной границе и в столичных провинциях. В это же время воины южных и юго-восточных провинций кроме щитов практически не использовали защитного вооружения.

В эпоху Цин (1644−1911) производство вооружения было взято под жесткий контроль центральных властей. Частная деятельность в данном сегменте (за исключением особых случаев) запрещалась. Контроль и общее руководство оружейными производствами были возложены на имперское «Ведомство работ» (Гунбу). Панцири и шлемы изготавливались в государственных мастерских и мануфактурах. Кроме того, к каждому «Знамени» было приписано определенное число мастеров «железного дела», в функции которых входило изготовление вооружения и его починка. Были введены единые стандарты в изготовлении доспехов. Концентрация оружейных производств в рамках государственных мануфактур весьма способствовала задаче регламентации и унификации панцирного комплекса цинской императорской армии. Цинские власти сумели обеспечить латников «Восьмизнаменных войск» унифицированным панцирным вооружением в необходимом количестве. В конце XVII — начале XVIII в. конные и пешие панцирники составляли половину и более личного состава рот («шору») «знаменных» частей императорской армии. Роль импорта доспехов на протяжении всей военной истории Китая рассматриваемого периода была незначительной.

Пик развития «доспешных» производств в Корее пришелся на XV в. Было учреждено специальное правительственное управление «Куингам», отвечавшее за изготовление вооружения и амуниции солдат корейской армии. Штат государственных мастеров, занимавшихся изготовлением панцирей в центральных государственных мастерских, в XV в. насчитывал несколько десятков человек. По мере снижения опасности иностранного вторжения уменьшалась и заинтересованность центрального бюрократического аппарата в развитии затратных оружейных мастерских. Важным фактором, тормозившим процесс производства металлических панцирей в Корее, был дефицит железа, вызванный в том числе слабостью горной промышленности. Данная особенность ресурсной базы подвигала местные власти активней использовать для изготовления доспехов твердую кожу и многослойную бумагу. Главным импортером защитного вооружения в Корею был Китай.

Собранные материалы свидетельствуют о том, что правителям целого ряда государств Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии второй половины XIV — XIX в. удалось организовать масштабные производства защитного вооружения на своей территории. Нехватка защитного вооружения компенсировалась его поставками из-за границы. По степени зависимости от импорта государства и народы региона можно разделить на три основные категории. К первой относятся оседло-земледельческие государства, способные полностью покрыть потребность в массовом защитном вооружении за счет собственных производственных возможностей (Китай, государства Мавераннахра, Восточного Туркестана). Ко второй категории относятся государства и народы, у которых импорт дополнял собственные панцирные комплексы, изготовляемые местными мастерами (джунгары, монголы, тибетцы, чжурчжэни, корейцы). Наконец, к третьей категории относятся народы, не имевшие собственных масштабных производств металлического защитного вооружения и вынужденных массово импортировать его из-за границы (казахи, киргизы, каракалпаки, туркмены).

Пика возможностей в сфере производства защитного вооружения государства Центральной Азии достигли во второй половине XVII — первой половине XVIII в., Средней Азии в конце XIV — первой половине XVIII в., континентальной Восточной Азии во второй половине XIV — середине XV в., а также второй половине XVII — первой половине XIX в. Наличие профильных производств позволило правителям государств региона существенно увеличить число воинов-панцирников в своих армиях, и, следовательно, повысить устойчивость войск в ближнем и дистанционном бою, в конечном счете изменить весь «тактический рисунок» сражения. Сворачивание панцирных производств было обусловлено внешним завоеванием (Джунгария, Восточный Туркестан, Мавераннахр), кризисными экономическими и социально-политическими явлениями (Джунгария, Мавераннахр), конкуренцией со стороны более развитых производств оседло-земледельческих соседей (Дашт-и Кипчак, Южная Монголия, Халха), развитием огнестрельного оружия (Мавераннахр, Цинский Китай, Корея).

4. Классификация панцирного вооружения Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии второй половины XIV — XIX в. позволила провести детальный типологический анализ панцирных комплексов и их элементов, выявить хронологические рамки существования конкретных типов доспехов, их происхождение и развитие.

Анализ различных видов источников продемонстрировал, что распространенное в отечественной и зарубежной литературе мнение о консервации и деградации доспеха региона в период позднего Средневековья и раннего Нового времени ошибочно. Более того, собранные материалы свидетельствуют, о том, что вторая половина XIV — первая половина XVIII в. стали временем наивысшего развития доспеха целой группы народов Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии. По разнообразию структур бронирования, конструкции панцирных элементов и формам покроя позднесредневековый доспех региона превосходит аналогичные панцирные комплексы этих территорий в любой другой исторический период. Кроме того, вторая половина XIV — первая половина XVIII в. — время стремительной эволюции азиатского доспеха, приспосабливающегося к меняющимся военным реалиям эпохи.

В основе позднесредневекового центральноазиатского доспеха лежал «Чингизидский» панцирный комплекс, представленный в регионе в основном своим китаизированным юаньским вариантом. В течение ХУ-ХУ1 вв. юаньские формы покроя, структуры бронирования и оформления уступили место своим оригинальным центральноазиатским аналогам.

Монгольские, тибетские и южносибирские воины периода позднего Средневековья и раннего Нового времени использовали панцири и шлемы схожей конструкции и системы оформления. При этом позднесредневековые монгольские, тибетские и южносибирские доспехи по своей конструкции и системе оформления резко отличались от панцирных комплексов Средней и континентальной Восточной Азии. На всей территории Центральной Азии ХУ-ХУП вв. доминировали пластинчато-нашивные, ламеллярные и «мягкие» (стеганые на вате) доспехи, железные шлемы из 4−8 и более пластин, соединенных заклепками и ремешками. В Монголии и Южной Сибири преобладали пластинчато-нашивные и «мягкие» панцири, а также клепаные наголовья, а в Тибете — ламеллярные панцири и шлемы с ременным соединением. В XVII в. в Ойратии и Южной Сибири, а в XVIII в. в Тибете распространяются кольчатые панцири и створчатые наручи, которые дополняют традиционный доспех воинов региона.

На ХУ1-ХУП вв. приходится расцвет центральноазиатского панцирного комплекса, отличного как от дальневосточных, так и от среднеазиатских образцов. Высшей ступенью развития традиционного центральноазиатского корпусного доспеха стали пластинчато-нашивные панцири из рельефных ребристых пластин, получившие распространение со второй половины XVI в. По своим характеристикам они превосходили аналогичные среднеазиатские и восточно-азиатские доспехи из кожаных и металлических пластин с гладкой поверхностью. По типовому разнообразию комплекс защитного вооружения позднес-редневековых номадов региона превосходит все известные паноплии центральноазиатских кочевников в обозримый исторический период. Наряду с традиционными для региона ламеллярными, ламинарными, пластинчато-нашивными «кирасами», «катафрактами», «халатами», «мягкими» (стегаными на вате) доспехами и клепаными шлемами центральноазиатские кочевники начиная с XVII в. стали широко применять ранее не характерные для региона кольчатые, кольчато-пластинчатые «жилеты», створчатые наручи, зерцальные доспехи, цельнокованые шлемы, миссюрки, кольчато-пластинчатую защиту ног и т. д. Характерно, что, усваивая новую конструкцию и структуру бронирования, центральноазиатские мастера обычно сохраняли самобытные формы покроя панцирей и особенности оформления их элементов.

Для повышения защитных свойств доспеха (в том числе и от огнестрельного оружия) воины Центральной Азии стали носить несколько панцирей с различной структурой бронирования, надетые один поверх другого, что привело к значительному утяжелению панцирного комплекса в целом. В описываемый период наблюдается унификация сфероконических шлемов и бармиц рядовых панцирников, что свидетельствует о начале их массового поточного производства. Более широкое распространение получают полусферические на-головья. Среди западномонгольской знати употребляются оригинальные сфероцилиндрические шлемы, не имеющие аналогов в раннем и развитом Средневековье. Совершенствуются формы панцирных пластин и покроя доспехов. Однако стремительное развитие производительных сил в оседлых земледельческих государствах не могло не привести к постепенному вытеснению традиционных панцирных комплексов кочевников более дешевым и унифицированным защитным вооружением их оседлых соседей. Дополнительным фактором распространения дальневосточного комплекса среди чахаров и халхасцев было вхождение Южной и Северной Монголии в состав Цинской империи. Южные монголы стали в массовом порядке применять китайское и маньчжурское оружие еще в первой половине XVII в. В конце XVII — XVIII в. цинский комплекс возобладал и в Халхе. В Джунгарии, напротив, вплоть до середины XVIII в. было сильно среднеазиатское влияние. Процесс «вестернизации» ойратского доспеха завершился в 50-х гг. XVIII в. массовыми закупками защитного вооружения в государствах Средней Азии. После вхождения Западной Монголии в состав Цинской империи более архаичный дальневосточный доспех возобладал и в этом регионе.

Значительным своеобразием отличалась эволюция доспеха народов Средней Азии. Во второй половине XIV — XV в. комплекс вооружения народов Мавераннахра в целом продолжал линию развития «Чингизидской» оружейной традиции, привнесенной в регион в ходе монгольских завоеваний. Воины Тимура и его наследников применяли панцири — «кирасы», «халаты» и «жилеты» с пластинчато-нашивной, ламеллярной, ламинарной, комбинированной (ламел-лярно-ламинарной) структурой бронирования, плетеные щиты-«халха», клепаные шлемы, конские доспехи центральноазиатского типа и др. На протяжении XV в. традиционные элементы постепенно дополнялись технологическими новинками из Западной Азии: кольчато-пластинчатыми панцирями, цельноковаными шлемами, створчатыми наручами. Принципиальные изменения произошли в XVI в. Они были связаны как с накоплением «критической массы» технологических и конструктивных новинок, так и с узбекским завоеванием региона. В ХУ1-ХУШ вв. среднеазиатский панцирный комплекс постепенно мимикрирует под западноазиатский доспех и заимствует его лучшие элементы: кольчато-пластинчатую броню, зерцальный доспех, цельнокованые шлемы «кула худ», цельнокованые и кожаные щиты и др. Подстраиваясь под новые структуры бронирования, меняется и покрой корпусных панцирей. Место «халатов» и «катафракт» занимают «рубахи» и «куртки» со сплошным осевым разрезом. Образцом для местных оружейников становится панцирный комплекс Ирана. При этом в Средней Азии некоторое время сохраняются панцирные элементы, характерные для предыдущего исторического этапа (клепаные шлемы, ламинарные кирасы, стеганые на вате панцири и панцирные попоны и т. д.), благодаря чему позднесредневековая паноплия Мавераннахра и Дашт-и Кипчак ХУ1-ХУН вв. отличается значительным разнообразием.

В связи с тем, что основная масса металлического защитного вооружения поступала к кочевникам Дашт-и Кипчак из Мавераннахра, логика развития казахского, киргизского, туркменского и каракалпакского доспеха определялась теми же тенденциями, что и эволюция защитного вооружения «городской» Средней Азии. Только в восточных районах казахской степи (пограничных с Ойратией) некоторое распространение имели симбиотические панцирные комплексы, сочетавшие в себе западноазиатские технологические решения (цельнокованые шлемы, кольчатая, кольчато-пластинчатая броня и др.) и централь-ноазиатские элементы оформления («коробчатые» козырьки, покрой панциря в виде распашного «халата» и др.).

Стремление усилить традиционный кольчатый панцирь и защитить воина от ружейных пуль привело к утяжелению доспеха среднеазиатской элиты. Конные латники начинают носить двойной и тройной доспех, усиленный стальным зерцальным комплексом, активно использовать цельнокованые железные щиты. На фоне утяжеления доспеха знати происходит облегчение панцирного комплекса рядовых воинов, так как традиционные средства защиты уже не могли эффективно противостоять огнестрельному оружию, а новые панцирные комплексы стоили очень дорого. Из широкого военного обихода выходит конский доспех, исключительно популярный в Тимуридский период. Для защиты от пуль и холодного оружия состоятельные панцирники еще некоторое время используют многослойные кожаные щиты и двойной доспех из кольчуги и стеганой на вате куртки. Однако в XIX в. и этот комплекс уже не спасает от огнестрельного оружия, поэтому массовый доспех постепенно уходит в прошлое, в то время как среднеазиатская элита продолжает использовать многослойные панцири, шлемы и щиты вплоть до второй половины столетия.

Характерной чертой эволюции доспеха континентальной Восточной Азии периода позднего Средневековья и Нового времени является целенаправленная деятельность минских и цинских императоров, а также корейских королей (ванов) по регламентации и унификации защитного вооружения своих солдат.

Минский панцирный комплекс второй половины XIV — первой трети XVII в. совместил в себе элементы юаньского доспеха последней трети XIIIсередины XIV в. (ламеллярные «кирасы», «жилеты» и «халаты», клепаные шлемы с полями и налобниками), традиционные для Китая панцирные элементы, структуры бронирования и формы покроя (мелкопластинчатые панцири с внешним бронированием, чешуйчатые «кирасы», ламинарные и ламеллярные наручи, поножи и др.) и технологические новинки (пластинчато-нашивная броня из кожаных пластин, кольчатая и кольчато-пластинчатая броня, цельнокованые шлемы и др.). Уже в конце XIV в. минские власти начали проводить целенаправленную политику постепенного отказа от юаньского оружейного наследия. В качестве основной структуры бронирования было выбрано пластинчато-нашивное панцирное покрытие из гладких пластин твердой кожи. Этот недорогой, практичный, но достаточно надежный доспех идеально подходил для создания «панцирной униформы». Пластинчато-нашивной панцирь, скроенный в виде «кирасы», «халата» или «жилета», был введен сначала среди рядовых солдат ударных и кавалерийских подразделений, а затем и в армейских частях, постепенно вытеснив из широкого военного обихода ламеллярные юаньские аналоги. Однако добиться тотальной унификации панцирного комплекса минским властям не удалось. В различных провинциях изготавливались доспехи с разным покроем и различными структурами бронирования. В результате возник феномен «провинциального доспеха», когда внутри одной провинции солдаты носили схожие панцирные комплекты, сильно отличавшиеся от защитного вооружения воинов соседних районов. Среди офицеров и гвардейцев большой популярностью пользовались пышные, стилизованные под эпоху Тан и Сун мелкопластинчатые, ламеллярные, чешуйчатые доспехи, скроенные в виде «кирас», «жилетов», распашных «халатов», а также экзотичные для региона кольчатые и кольчато-пластинчатые панцири покроя «куртка» и «рубаха». Головы воинов защищали цельнокованые и двухпластинчатые шлемы, усиленные налобниками, полями и бармицами различных типов. Вместо традиционных наплечников минские панцирники ХУТ-ХУП вв. активно использовали длинные ламинарные нарукавники.

В эпоху Цинской империи все это «панцирное разнообразие» было принесено в жертву унифицированному массовому производству. В результате последовательной политики цинские власти сумели создать своеобразную «панцирную униформу», состоящую из железного пластинчато-нашивного или «мягкого» стеганого на вате панциря покроя «жилет» или «куртка», снабженного панцирными усилителями (набедренниками, наплечниками, панцирным «передником», боковой накладкой), железного или кожаного двухчастного шлема цилиндроконической (реже сфероконической) формы с козырьком, налобником, цилиндрической или полусферической пластиной навершия с трубкой-втулкой для плюмажа. Все остальные структуры бронирования и формы покроя были выведены за пределы имперского регламента «Восьмизнаменной армии». Параллельно с панцирным вооружением цинские власти стандартизировали форму, размеры и оформление станковых и ручных щитов. Следуя цинскому примеру, унификацию доспеха провела и Корея. В государстве Чосон также доминировали пластинчато-нашивные панцири, но бронированные не железными, а кожаными пластинами, скроенные в виде «халатов» с укороченным подолом и «курток» с короткими широкими рукавами. Среди боевых наголовий преобладали кожаные четырехчастные шлемы с козырьками, налобниками, полусферическими пластинами навершия с трубками-втулками для плюмажа.

Процесс утяжеления доспеха в заключительный период его широкого распространения, фиксируемый по материалам Европы, Средней и отчасти Центральной Азии, на восточноазиатских материалах практически незаметен. Пластинчато-нашивные латы и двухпластинчатые шлемы воспринимались цин-ским двором как «великое наследие предков» и символ «маньчжурского военного могущества», поэтому воспроизводились с небольшими изменениями на протяжении почти 200 лет. В 1757 г. был утвержден новый тип доспеха, состоящий из «мягкого» (стеганого на вате) панциря и кожаного шлема. Облегчение доспеха стало возможным в связи с тем, что после разгрома Джунгарии у империи не осталось актуальных военных противников, массово использующих огнестрельное оружие, а от традиционного холодного оружия «Цяньлуновский» панцирный комплекс служил надежной защитой. В середине XIX в. цинские войска столкнулись на поле боя с западноевропейскими армиями. Английские и французские стрелки использовали новейшие нарезные ружья, от которых не спасали даже самые тяжелые доспехи. Попытки усилить традиционный панцирь цельноковаными и составными зерцалами и накладками не привели к желаемым результатам. В конце XIX — начале XX в. лишенный пластин и металлических усилителей доспех окончательно превратился в парадную придворную форму цинских и корейских военачальников.

5. В диссертации на основании комплексного анализа источников были рассмотрены основные этапы эволюции доспеха по отдельным государствам, регионам и на континентальном уровне, выявлены факторы, оказавшие наиболее существенное воздействие на эволюцию доспеха рассматриваемых территорий.

На эволюцию позднесредневекового доспеха региона решающее воздействие оказали следующие факторы: появление и распространение новых оружейных технологий и структур бронирования, оптимизация конструкции, состава и покроя панцирных комплексов, противостояние усовершенствованным и инновационным средствам нападения, унификация панцирного вооружения, изменение приемов ведения боя. Однако влияние данных факторов в различных регионах Азии было далеко не равнозначным.

Важнейшими технологическими новинками эпохи были кольчато-пластинчатая броня, зерцальный доспех из цельнокованых пластин, а также широко распространенные створчатые наручи, цельнокованые шлемы и щиты. В наибольшей степени данные элементы получили развитие в среднеазиатском и отчасти центральноазиатском доспехе. В комплекс защитного вооружения континентальной Восточной Азии они были внедрены фрагментарно. Еще одним направлением эволюции азиатского доспеха было стремление усовершенствовать панцирный комплекс через оптимизацию его конструкции и покроя. Данное направление выразилось в распространении створчатых наручей, отдельно надевающихся набедренников и поножей, что позволило западнои среднеазиатским мастерам избавить доспех от длинного и громоздкого подола, нарукавий и на некоторое время снизило актуальность применения щитов.

Унификация защитного вооружения в Средней и Центральной Азии являлась следствием естественного процесса отбора наиболее совершенных структур бронирования и форм покроя. В Восточной Азии процедура унификации защитного вооружения стала результатом целенаправленной политики властей, стремившихся создать «панцирную униформу» для воинов императорской армии. В Цинском Китае и Корее в жертву унификации и массовому производству были принесены многие традиционные и инновационные структуры бронирования.

Доспех региона XV—XVII вв. служил надежной защитой от традиционных средств нападения, применяемых на данных территориях, что послужило стимулом для трансформации оружейного комплекса. Широкое распространение в этот период получили длинные копья и пики с бронебойными (круглыми, ромбическими, квадратными, треугольными в сечении) наконечниками. Причем с ХУ1-ХУП вв. монгольские полководцы стали снабжать ими не только панцир-ников, но и легковооруженных воинов, что привело к появлению новой разновидности кавалерии — легковооруженной копейной конницы. В Средней Азии новый импульс развития получило ударное и ударно-рубящее, а в Восточной Азии длиннодревковое комбинированное оружие. Однако главным «противником» позднесредневекового доспеха стало огнестрельное оружие. В исторической перспективе ружейные пули выступили более совершенным аналогом бронебойных стрел раннего и развитого Средневековья. Первой реакцией мастеров региона на этот новый военно-технический вызов стала идея «абсолютного доспеха», неуязвимого для огнестрельного оружия. Этой цели пытались достичь за счет внедрения принципа многослойной защиты, широкого использования панцирных усилителей и применения цельнокованой брони. Широкое распространение получили «двойные» и «тройные» панцири, цельнокованые зерцальные доспехи, шлемы и щиты. В перспективе данный подход привел к двум взаимосвязанным процессам. С одной стороны, происходило утяжеление доспеха знати, фоном для которого служило облегчение и постепенное вытеснение из военного обихода массового металлического доспеха, неспособного защитить рядового воина от огнестрельного оружия. Наиболее ярко данный процесс прослеживается на материалах Средней Азии, а наименее отчетливов Восточной Азии.

Для объяснения и анализа процесса эволюции азиатского доспеха на континентальном уровне нами были введены и обоснованы термины: Военно-культурная традиция (ВКТ), Региональный комплекс вооружения (РК), Субкомплекс вооружения (СК). Важнейшей причиной распространения или сужения ареала распространения ВКТ является технологическое совершенство входящих в нее предметов вооружения. Однако важную роль играют и специфика ресурсной и производственной базы, и политика местных властей, и особенности военного дела того или иного народаа также военная мода, культурные и религиозные традиции и т. д.

Общий ход эволюции азиатского доспеха на континентальном уровне можно представить следующим образом. В результате монгольских завоеваний на огромных просторах Евразии от Китая до Ирана возобладала «Чингизид-ская» ВКТ, обладавшая определенным набором отличительных признаков. По мере развития оружейных технологий и утери монгольской элитой политического влияния «Чингизидская» ВКТ начала разрушаться. В XV в. в Западной Азии появилась «Западноазиатская» ВКТ, отличительными чертами которой стала кольчатая и кольчато-пластинчатая структура бронирования, зерцальные доспехи, цельнокованые шлемы, створчатые наручи и т. д. Примерно в это же время в Китае начала складываться «Восточноазиатская» ВКТ (преобладающая структура бронирования — пластинчато-нашивные панцири из гладких кожаных и металлических пластин, двухпластинчатые шлемы и т. д.). К началу XVII в. Западноазиатская ВКТ распространилась в Малой, Передней и Средней Азии, Северной Африке и Восточной Европе, Восточноазиатская ВКТв Китае, Маньчжурии и Корее, Центральноазиатская ВКТ была локализована в рамках Монголии, Тибета и Южной Сибири и представлена соответствующими региональными комплексами. Среднеазиатский доспех ХУ1-Х1Х вв. развивался в рамках переднеазиатского регионального оружейного комплекса и был представлен рядом оружейных субкомплексов: западно-казахским, восточно-казахским, восточно-туркестанским, субкомплексом Мавераннахра и др. На территории Восточной Азии второй половины XVII — XIX в. существовало два основных РК: Цинский и Корейский. Наличие мощных производственных баз у государств Восточноазиатской и Западноазиатской ВКТ, а также технологическое совершенство доспехов Западноазиатской ВКТ и военная экспансия Цин-ского Китая предопределили сужение ареала распространения Центральноази-атской ВКТ. В течение XVII в. из состава ее основных региональных комплексов выделились симбиотические субкомплексы: южномонгольский, джунгарский, телеутский и др. В результате завоевания Монголии Цинской империей на территории Восточной Азии возобладала Восточноазиатская ВКТ. К началу XX в. элементы Центральноазиатской ВКТ сохранялись только в Тибете.

6. Комплексный анализ различных видов источников позволил выявить тактические возможности применения защитного вооружения на поле боя и роль панцирных подразделений в военном искусстве государств региона.

Эволюция и широта распространения доспеха привели к росту значения ближнего боя, который в период позднего Средневековья нередко решал участь всего сражения. Главной ударной силой большинства армий региона во второй половине XIV — XV в. (а в Центральной Азии до последней трети XVII в.) была панцирная конница, способная вести сражение с использованием саадаков, длиннодревкового и клинкового оружия как в сомкнутом, так и в разреженном строю. Партнером такой конницы выступали легковооруженные всадники (в Центральной и Средней Азии) и пехота (в Средней и Восточной Азии). По мере распространения и совершенствования огнестрельного оружия картина боя постепенно менялась, причем схожие изменения происходили, подчас независимо друг от друга, в самых разных частях Евразии от Португалии до Японии. Для повышения эффективности использования еще не совершенных ружей и пушек требовались развернутые линейные построения, центр которых составляли пешие воины, в то время как конница концентрировалась на флангах и в резерве. На территории рассматриваемого региона первыми такую тактику опробовали китайские военачальники XV в., уже в начале XVI в. ее стали применять среднеазиатские, а в конце XVII в. джунгарские полководцы. Пешие подразделения стрелков были уязвимы для неожиданных массированных атак конницы противника, поэтому позиции пехотинцев стали усиливать вагенбургами, стационарными и передвижными щитами, рогатками (Средняя Азия, Китай), окопами, земляными валами, кольями, рядами стреноженных животных (кочевники Средней и Центральной Азии). Главным партнером стрелков выступали пешие (или спешенные) воины, вооруженные длиннодревковым оружием, а также легковооруженная и панцирная конница. Последней отводилась роль тактического «тарана», наносившего решающий удар по противнику, предварительно подвергшемуся массированному обстрелу из огнестрельного оружия. Слабость одной из двух основных составляющих армии (огнестрельная пехота, панцирная конница) практически неизбежно приводила к тяжелым поражениям на поле боя, что блестяще продемонстрировали маньчжурские вторжения в Китай, Корею и Монголию в первой половине XVII в., Джунгаро-халхаская война 1687−1690 гг. и другие военные конфликты эпохи. Эффективность такой тактики казалась настолько неоспоримой, что она просуществовала в Восточной и Средней Азии с небольшими изменениями вплоть до середины XIX в., когда народам региона пришлось столкнуться с великолепно вооруженными, оснащенными и обученными армиями европейских держав.

7. Проанализированные материалы свидетельствуют о высоком уровне развития защитного вооружения у народов Центральной, Средней и континентальной Восточной Азии второй половины XIV — XIX в.

Основными направлениями эволюции доспеха рассматриваемого региона в период позднего Средневековья и раннего Нового времени стали:

— количественный критерий. Превращение доспеха в XVII—XVIII вв. в действительно массовый вид вооружения, вплоть до создания «панцирной униформы» (Цинский Китай), что повлияло на развитие военного искусства народов региона в целом (повышение устойчивости войск в дистанционном бою, рост значения ближнего рукопашного боя и др.). Резкое увеличение числа вои-нов-панцирников в войсках стало возможным благодаря началу массового поточного производства доспехов в ряде государств Азии;

— качественный критерий. Появление и распространение новых структур бронирования и конструкции панцирных элементов, которые стали высшей (наиболее совершенной функционально и технологически) стадией развития традиционного азиатского доспеха (кольчато-пластинчатая броня, пластинчато-нашивной доспех из ребристых пластин, зерцальный доспех из цельнокованых пластин, железные створчатые наручи и др.). Оптимизация покроя и системы оформления доспеха;

— унификация панцирного вооружения в XVIII в. вследствие отбора наиболее совершенных образцов структур бронирования, конструкции и покроя панцирных элементов применительно к конкретным военно-историческим условиям (Средняя и Центральная Азия) и государственной политики по регламентации защитного вооружения (континентальная Восточная Азия);

— усиление и утяжеление доспеха знати на фоне облегчения массового доспеха во второй половине XVIII — XIX в. вследствие развития огнестрельного оружия.

Процесс распространения и эволюции огнестрельного оружия в Азии периода позднего Средневековья и раннего Нового времени шел значительно более медленными темпами, чем в Европе. Даже в XIX в. на большей части рассматриваемого региона наряду с огнестрельным оружием (представленном в основном фитильными ружьями) активно использовались луки и стрелы, а также традиционное оружие ближнего боя. В данных условиях актуальность защитного вооружения сохранялась на протяжении длительного времени. Более того, слабая распространенность технологически несовершенного огнестрельного оружия стимулировала развитие и утяжеление доспеха, внушая азиатским оружейникам надежду на возможность создания непроницаемого для пуль панцирного комплекса. Ни в одном другом уголке планеты противоборство огнестрельного оружия и традиционного доспеха не было столь длительным по времени и сложным по содержанию, чем в рассматриваемом регионе. Защищенная доспехами панцирная конница продолжала играть важную роль на полях сражений Средней, Центральной и континентальной Восточной Азии даже во второй половине XVIII в. Массовый доспех стал терять свои позиции в регионе только в XIX в. В отдельных районах Средней, Центральной и Восточной Азии он продолжал применяться даже в начале XX в., то есть фактически до момента появления современных противопульных и противоосколочных бронежилетов.