Историческое прошлое как предмет высказывания: современная англоязычная проза и постмодернистская историография: Г. Свифт, Дж. Барнс

Актуальность темы

исследования. Начиная с 60-х годов прошлого века, гуманитарное знание развивались в условиях господства лингвистических моделей теоретической рефлексии. В результате «лингвистического поворота», все (человеческая культура, прошлая и настоящая, личность, сознательное и бессознательное и т. д.) стало мыслиться как текст, дискурс, нарратив, который строится на основе грамматики естественного языка с использованием общих для всех видов нарратива риторических фигур.

Кризис позитивистской модели исторического познания, хронологически совпавший с переосмыслением роли языковых моделей в построении гуманитарного знания, и интерес части исторического сообщества к постструктуралистским штудиям, вызвал общегуманитарную дискуссию о предмете, цели и методах современной исторической науки, которая в 80−90-х гг. XX века нашла свое отражение на страницах журналов History and Theory, American Historical Review, Speculum, Past and Present, The Monist.1.

Реальность исторического прошлого, воспринимавшегося в качестве объекта изучения, а так же возможность его реконструкции при помощи исторических методов исследования до некоторых пор не вызывала сомнения. Однако во второй половине XX века проблема реальности стала едва ли не центральной темой европейской философии, а, может быть, и культуры в целом. Как выяснилось, граница между «реальным» миром и «возможными», «вымышленными»,.

1 См. подробнее: Knowing and Telling History: The Anglo-Saxon Debate, ed. F. Ankersmit // History and Theory. — 1986. — B. 25- The Representation of Historical Events // History and Theory. — 1987. — B. 26 Forum. Intellectual History and the Return of Literature II American Historical Review. — 1989. — Vol.94 (№ 3) — Debate. History and Postmodernism II Past and Present — 1992. — № 135. виртуальными" мирами является абсолютно неопределенной в общем виде. В частности оказывается невозможным выявить, что именно реально существует, а что нет. В этом смысле наиболее показательной выглядит концепция Ж. Бодрийара1, где современный мир воспринимается как состоящий из моделей и «симулякров» (фантомов сознания), «не обладающих никакими референтами, не основанных ни на какой реальности, кроме их собственной, которая представляет собой мир самореферентных знаков. Симуляция, выдаваемая за присутствие, одновременно смешивает всякое различие реального и воображаемого».2.

Проблема постижения объективной реальности в современной философии становится тесно связанной с вопросом о соотношении этой реальности с миром знаков (языка, текста, символов и т. д.). Как отмечает В. Руднев, сами знаки (изображения), безусловно, являются реальностью в силу своей интерсубъективности. Но если речь идет об изображаемом этими знаками, то все намного сложнее. Его также можно рассматривать как реальность — вымышленную или действительную. Вопрос же о том, что является вымыслом, а что нет, можно перенести в субъективно-психологическую или социологическую (социально-психологическую) плоскости. Однако для науки Нового времени характерна установка на изучение только реальных объектов, вследствие чего становится понятной причина сдвига исследовательских интересов в сторону знаков (языков, символов, текстов, дискурсов и т. д.), которые заведомо являются реальными в отличие от описываемых в них объектов, степень реальности которых остается неопределенной.

Изменение проблемного поля исторических исследований с заменой традиционной объективистской модели мировидения на.

1 Baudrillard J. Simulacres et simulations. — P., 1981.

2 Гараджа А. Ж Бодрийар// Современная западная философия: Словарь. — М., 1991. — С.44−45.

3 Руднев В. Прочь от реальности: Исследования по философии текста П. — М., 2000. — С. 25. антиобъективистскую приводит к обособлению от традиционной исторической науки так называемой «новой интеллектуальной и культурной истории».1 Не признавая возможности постижения, объяснения и тождественного восприятия исторической реальности, «новые историки» заменяют ее текстом без определяющих значений и границ, существующим в виде бесконечной игры означающих. В основе большинства теоретических положений «новых историков» лежит возвращение к мысли о родовой общности художественной литературы и историографии как разновидностей письменного высказывания.

Значительная роль в возрождении и обновлении этого тезиса принадлежит нарратологии. Как отмечает в своей монографии И. Ильин, в 60−70-е гг. XX в. «.среди теоретиков постмодернизма в самых разных областях человеческого знания получила. широкое распространение концепция американского литературоведа Ф. Джеймисона о нарративе как особой эпистемологической форме, организующей специфические формы нашего эмпирического восприятия». Суть этой концепции состоит в том, что все воспринимаемое может быть освоено человеческим сознанием только посредством «повествовательной фикции, вымысла», иными словами мир доступен человеку лишь в виде историй, рассказов о нем. По утверждению Ф. Джеймисона, и «история недоступна нам. .кроме как в форме текста. .и наш подход к ней и самому Реальному по необходимости проходит через ее предварительную текстуализацию, ее нарративизацию.».3.

1 См. подробнее: Зверева Г. Реальность и исторический нарратив: Проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории II Одиссей. Человек в истории. Ремесло историка на исходе XX века. — М., 1996. — С. 11−23- Репина Л. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории // Там же. — С. 25−36.

2 Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. — М., 1996. — С.217−218.

3 Jameson F. Imaginary and Symbolic in Lacan: Marxism, Psychoanalytic Criticism, and the Problem of Subject/I Yale French Studies. — New Haven, 1977. — № 55/56. — P.395.

Текстуализация реальности — один из важнейших моментов в постструктуралистских теориях (М. Фуко, Ж. Деррида). Согласно этой логике, реальность становится доступной и познается человеком исключительно через тексты. Ничего не существует вне текста, мир конструируется как текст, а, следовательно, поддается только литературно-художественному осмыслению. Данный взгляд ведет к стиранию границ между различными языками культуры — между философией и литературой, между историей и литературой и т. д. 1.

В сфере «интеллектуальной истории» сходная проблематика активно разрабатывалась в работах американского ученого X. Уайта, который рассматривает историю («исторические нарративы») как вербальный вымысел, «содержание которого столь же придумано, сколь и найдено, а формы имеют гораздо больше общего с литературой, нежели с наукой». Таким образом, историки добиваются «объяснительного эффекта», т. е. объясняют аудитории то, что «действительно происходило» в прошлом, в первую очередь посредством «построения сюжета». Под «построением сюжета» подразумевается «кодирование фактов, содержащихся в хронике, как элементов определенной сюжетной структуры, кодирование, осуществляемое тем же способом, что. и в литературных произведениях в целом». С точки зрения Х. Уайта, само понимание исторического нарратива зависит от его существования в виде той или иной литературной модели. Всего X. Уайт (вслед за Н. Фраем) выделяет четыре таких модели: Роман (Romance), Комедию, Трагедию и у.

Сатиру. Свой метод критики исторических нарративов Х. Уайт определил как «метаисторию», основное назначение которой заключается в исследовании поэтики исторического текста, риторическом анализе исторического письма и создании теории историографического стиля.

1 См. подробнее: Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм.

2 White Н. Tropics of Discourse. — Baltimore, 1978. — P.82−86.

Неопределенность границы между научным и художественным повествованием о прошлом связана также с повышенным интересом современной историографии к исследованию категории возможного в истории. Прошлое, до некоторых пор воспринимаемое в науке как область рационализации, т. е. как нечто поддающееся мысленной реконструкции на основе фактов и последующей интерпретации, в последнее время стало все чаще оцениваться историками как поле игры. В своей книге «История и время: В поисках утраченного» исследователи И. Савельева и А. Полетаев выделяют традиционные и экспериментальные «игры с прошлым"1, тем самым, обозначая признанный в науке подход к исследованию исторического прошлого, где история осмысляется как непрерывная преемственность развития общества от эпохи к эпохе, лишь как один из вариантов игрового подхода к прошлому в историографии. В последние десятилетия в исторических работах предпринимались различные попытки создания «экспериментальной» истории, когда прошлое становилось полем сознательной игры исследователей. В этом смысле особенно показательными выглядят опыты по созданию контрфактической или альтернативной истории. Основным назначением подобных экспериментов является изучение отвергнутых в прошлом вариантов и введение в научный оборот богатейших пластов возможного, но не произошедшего, фактов, не возведенных в ранг событий, и людей, упустивших свой шанс и оказавшихся за кулисами истории. Так расширяя горизонт своих познавательных интересов, историография одновременно выходит за грань научности и обращается к сфере фантазии, свободного вымысла, т. е. литературы.

1 Савельева И., Полетаев А. История и время: В поисках утраченного. — М., 1997. — С. 622−660.

2 См., например: Хук С. «Если бы» в истории [1943]//THESIS. — 1994. Вып.5- Boorstin D.G. Cleopatra’s Nose. — N.Y., 1994.

Параллельно в художественной литературе последних лет появляется значительное количество прозаических произведений, посвященных исторической тематике. Это связано, во-первых, с кризисным состоянием современного («постмодерного») мировоззрения и попытками писателей оценить место человека в мире и истории, находящихся во власти хаоса и абсурдаво-вторых, со стремлением авторов вписать литературу конца XX века в переосмысленный историко-литературный контекств-третьих, с желанием обозначить свою позицию в гуманитарной дискуссии о формах и методах исторического познания и границах научного и художественного повествований о прошломи, наконец, с необходимостью выразить свое отношение к так называемой «популярной истории» (историческим и псевдоисторическим исследованиям, выступающим в качестве массового продукта, критерием качества которого является увлекательность и сенсационность излагаемого в нем материала).

Массовая литература активно использует исторические сюжеты как элемент развлекательности. Обращаясь к технике реалистического повествования и условностям исторического романа XIX века, создавая при этом примитивизированную одномерную иллюзию действительности, подобная литература закрепляет или формирует стереотипное восприятие, как исторического прошлого, так и его художественного осмысления в жанре романа. Причем в организации «исторического поля» и в формировании «исторического сознания» такая литература занимает не последнее место. В то же время, как доказывает А. Про, и история как общественная наука «существует в условиях двойного рынка. С одной стороны, это рынок академический, где научная компетентность подтверждается учеными трудами и признанием коллег. С другой — рынок широкой публики. Здесь ценится прежде всего то, что может обеспечить успех у несведущих в данных вопросах людей: масштабность и увлекательность темы, элегантная и обобщенная ее подача, не отягощенная справочным аппаратом. Иногда этот даже идеологический заряд произведения или способность автора или пресс-службы издательства обеспечить хвалебные отзывы на опубликованный материал. На этом рынке все решает мнение большинства, а. вознаграждение выражается в форме известности, больших тиражей и авторских прав. Риск влияния на научное мнение массмедиа вполне реален, а это ведет к риску признания на профессиональном рынке заслуг, завоеванных на рынке широкой публики».1.

Таким образом, для современной интеллектуальной элиты довольно остро встает вопрос об отношении к «популярной и официальной истории», основная функция которой заключается в управлении «коллективной памятью» и формировании социальных представлений о прошлом. Проблема стереотипизации представлений об историческом прошлом в массовом сознании является важной составляющей как научной, так и художественной рефлексии.

Кроме того, современные научные метафоры («история-текст», «история-нарратив»), а также идея вариативности, «недосягаемости» и, следовательно, вымышленности исторического прошлого зачастую являются объектом рассмотрения и интерпретации в произведениях современной художественной литературы.

Обоснование родства научного и художественного исторического дискурсов в результате обострило проблему демаркации, или различения, отдельных типов знания в данном случае таких, как наука и искусство. Как отмечают И. Савельева и А. Полетаев, в исследованиях последних лет иногда начала высказываться крайняя позиция, сводящаяся к тому, что поскольку формирование всех типов знания происходит в целом одинаковым образом, то различиями между ними можно пренебречь,.

1 Про А. Двенадцать уроков по истории. Пер. с фр. — М., 2000. — С. 51. определяя их все, например, как «верования».1 Данная позиция обладает определенной внутренней логикой, однако ограниченность этой логики достаточно очевидна. Как доказывают П. Бергер и Т. Лукман, демаркация знаний и соответствующая их экспертная специализация являются одним из важнейших условий развития знания и усовершенствования конструкции социальной реальности.2.

Изложенное подчеркивает актуальность темы исследования и позволяет сформулировать научную задачу как осмысление оснований дифференциации нарративных дискурсов литературы и истории, и выявление специфики современного романного повествования о прошлом.

Степень разработанности темы. В современной научной литературе достаточно детально рассматривается проблема взаимоотношения между нарративом и реальностью (в том числе с исторической). Особенно важным в ее изучении является выявление специфически нарративных способов осмысления мира и определение текстуальности как особой формы существования человека, как присущего только ему модуса бытия. Значительную роль сыграло в этом литературоведение: с опорой на последние достижения лингвистики сфера художественной литературы стала восприниматься как область построения моделей и «экспериментального освоения мира». Среди наиболее известных работ данного направления можно назвать: «На границе дискурса» Б. Херрнстай-Смит, «Формы жизни: Характер и воображение в романе» М. Прайса, «Чтение ради сюжета: Цель и.

1 Савельева И., Полетаев А. Знание о прошлом как проблема социологии знания// Новое литературное обозрение. — 2001. — № 52. — С.16.

2 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. Пер. с англ. — М., 1995. — С. 10−11. интенция нарратива" П. Брукса, «Политическое бессознательное: Нарратив как социально символический акт» Ф. Джеймисона и др.1.

Ту же проблематику, хотя в несколько ином аспекте, разрабатывает философ и теоретик литературы П. Рикер, который пытается доказать, что наше представление об историческом времени зависит от тех нарративных структур, которые мы проецируем на свой временной опыт. По мнению П. Рикера, все формы повествовательности (научная, художественная), по-разному выражающие и понимающие временной человеческий опыт, имеют глубокое родство, поскольку «мир, создаваемый в любом повествовательном произведении, — это всегда временной мир», а «время становится человеческим временем в той мере, в какой оно артикулируется нарративным способом, и, наоборот, повествование значимо в той мере, в какой очерчивает особенности временного опыта».2 Интерес к историческому прошлому как к категории повествовательного времени является важным аспектом его изучения в современной историографии, работы же подобного плана, посвященные современной художественной литературе, встречаются значительно реже.

Ученые X. Уайт («Метаистория: Историческое воображение в л.

Европе XIX века" и др.), Ф. Анкерсмит («История и тропология: Подъем и падение метафоры"4) утверждают мысль о том, что историки, рассказывая о прошлом, в известной степени заняты поиском сюжета, который смог бы упорядочить описываемые ими события в осмысленной связной последовательности. В их работах также доказывается тезис о близости и структурном единообразии историографии и художественной.

1 Herrnstein-Smith В. On the margin of discourse. — Chicago, 1978; Price M. Forms of life: Character and imagination in novel. — New Haven, 1983; Brooks P. Reading for the plot: Design and intention in narrative. — N.Y., 1984; Jameson F. The political unconscious: Narrative as a socially symbolic act. — Ithaca, 1985.

2 Рикер П. Время и рассказ. Пер. с фр. В 2-х тт. — М., СПб., 1998. — С. 14.

3 Уайт X. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. Пер. с англ. — Екатеринбург, 2002; White H. Tropics of Discourse. — Baltimore, 1978; The Content of the Form: Narrative Discourse and Historical Representation. — Baltimore, 1987 и др.

4 Ankersmit F. History and Tropology: The Rise and Fall of Metaphor. — Berkeley, Los Angeles, L., 1994. литературы. Сходным образом процесс создания истории характеризуют французские исследователи П. Вейн и Ж. Рансьер.1.

В связи с этим представляются интересными исследования (в области историографии), посвященные характеристике современного «исторического поля» и проблеме выявления специфических черт научного исторического дискурса. Среди них особенно выделяется монография А. Про «Двенадцать уроков по истории», в которой представлен критический анализ основных этапов развития исторического метода и очень подробно изучаются современные подходы к его осмыслению. При этом автор пытается определить, что же позволяет воспринимать историю как самостоятельную научную дисциплину и область знания. Сходную проблематику рассматривают в своих работах отечественные ученые И. Савельева, А. Полетаев.2 К. Пихлайнен в статье «Мораль исторического повествования: Текстуальные различия факта и вымысла"3 достаточно последовательно дифференцирует научный и художественный исторические дискурсы, обозначая различающиеся в них функции автора в повествовании, экстратекстуальную направленность, познавательное значение и собственно характер построения и организации текста.

Что касается современной англоязычной художественной прозы, то представленные в ней произведения исторический тематики в научной литературе рассматриваются по-разному. Существует множество работ, посвященных творчеству отдельных авторов или какому-то конкретному роману, в которых опускается внелитературный контекст.

1 См.: Veyne P. Comment on ecrit I’histoire. Essai d’epistemologie. — P., 1971; Rancidre J. Les Mots de I’histoire. Essai depoetique du savoir. — P., 1992.

Савельева И., Полетаев А. История и время: В поисках утраченного. — М., 1997; История как теоретическое знание// Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 3. — М., 2000.

3 Pihlainen К. The Moral of the Historical Story: Textual Differences in Fact and Fiction// New Literary History. Vol. 33. — 2002 (Winter). — № 1. — P. 39−60. художественного историописания, а сфера исследовательских интересов сосредоточена либо на выявлении связи с традицией жанра исторического романа, либо на собственно концептуализации образа истории, созданного в произведении. Л.

Для нас больший интерес представляют исследования, включающие современные художественные практики в общегуманитарное дискуссионное поле, где прослеживаются тенденции междисциплинарного подхода к осмыслению современной («постмодернистской») культурной ситуации и ее своеобразия. В этой связи особого внимания заслуживают работы канадского литературоведа JI. Хатчен1, которая оценивает постмодернизм как сложное и противоречивое явление. Она рассматривает постмодернистский роман как сферу пересечения трех видов дискурса: художественного, историографического и теоретического — и как наиболее яркий пример проявления «противоречий постмодернизма». Исследовательница включает его в дискурсивное поле, обозначенное в ее работах как, А историографический метароман". Здесь подразумеваются такие произведения художественной литературы, в которых сознательно акцентируется их вымышленность, «сконструированность», т. е. разрушается реалистическая иллюзия, а на передний план выводится образ автора и сам процесс письма, при этом зачастую пересматриваются привычные конвенции романного жанра. Однако саморефлексивное письмо не является в этом случае исключительной сферой интересов современных писателей. Согласно JI. Хатчен, «историографический метароман» представляет собой «теоретическое (само-)сознание истории и литературы как конструктов., создающее почву для переосмысления и.

1 Hutcheon L. A Poetics of Postmodernism: History, Theory, Fiction. — N.Y., L., 1988; The Politics of Postmodernism. — N.Y., L., 1989.

2 Перевод термина заимствован: Райнеке (Виноградова) Ю. Исторический роман постмодернизма (Австрия, Великобритания, Германия, Россия). — М., 2002. — С. 4. переработки ими форм и содержания прошлого".1 При данном подходе фактически отрицаются различия между текстом и реальностью, все оценивается как содержание текста, а постмодернистская литература становится частью более обширного дискурса. JI. Хатчен в своих работах рассматривает «историографический метароман» как жанровую разновидность, которая объединяет различных авторов и различные дискурсивные практики вокруг проблематизации исторического прошлого, что и является одной из основных характерных черт современного постмодернизма. Однако за пределами научных интересов Л. Хатчен остаются такие вопросы, как своеобразие художественной репрезентации прошлого в литературе последних десятилетий, причины и значение обращения многих современных писателей к исторической проблематике, многообразие форм и способов восприятия и нарративизации прошлого в постмодернистском романе.

Среди отечественных исследований следует отметить монографию Ю. Райнеке (Виноградовой) «Исторический роман постмодернизма (Австрия, Великобритания, Германия Россия)», в которой «историографический метароман» рассматривается в контексте современных дискуссий о постмодернизме. Научный интерес автора работы в основном сосредоточен на проблеме традиционного и новаторского в художественной практике писателей-постмодернистов, а также на генеалогии «историографического метаромана», который рассматривается в русле идеи преемственности как одна из жанровых разновидностей исторического романа. По мнению Ю. Райнеке, «к жанру исторического романа не применима категория упадка. Он не умер вместе с В. Скоттом. и не переродился в социальный роман. История жанра не прерывалась и ее можно проследить на протяжении двух веков. После романтизма жанр расщепился на две разновидности в.

1 Hutcheon L. Beginning to Theorize Postmodernism// Textual Practice. — 1987. — № 1. — P. 12. зависимости от отношения к прошлому, видению истории: скептическии исторический роман и реалистический".1 Как утверждает исследовательница, именно вторая разновидность исторического романа получила широкое распространение в эпоху постмодернизма, так как в наибольшей степени отвечала ее теоретическим установкам.

Целью диссертации является выявление места, роли (на смысловом «поле» обозначенной историко-гуманитарной дискуссии) и значения (для литературы последних десятилетий) художественного осмысления возможностей конструирования исторического прошлого в современном англоязычном романе.

В соответствии с поставленной целью в работе решаются следующие задачи:

1) выявить и проанализировать общее проблемное поле современной историографии и литературы;

2) охарактеризовать своеобразие современного художественного исторического высказывания (по сравнению с историческим романом XIX — начала XX века, с одной стороны, и с экспериментально-постмодернистской историографией — с другой);

3) показать специфику художественного метаисторического высказывания (теоретизирующего процесс «написания истории») на примере конкретных произведений;

4) дать характеристику предложенной в исследуемых произведениях интерпретации прошлого как временной категории;

Материалом исследования является современная англоязычная художественная проза исторической тематики, проблемно.

1 Райнеке (Виноградова) Ю. Исторический роман постмодернизма (Австрия, Великобритания, Германия, Россия). — М., 2002. — С 94. содержательное и стилистическое своеобразие которой позволяет воспринимать ее как косвенно включенную в поле общегуманитарной дискуссии о формах и специфике исторического познания.

В качестве образцов детально мы исследуем два романа, а именно: «Водоземье» Г. Свифта (Swift G. Waterland, 1983) и «Историю мира в 10 Уг главах» Дж. Барнса {Barnes J. A History of the World in 10 Vi Chapters, 1989) — в них, с нашей точки зрения, проявляются два актуальных на сегодня подхода к восприятию исторического прошлого, а также к осмыслению исторического знания. Предметом анализа является также категория времени — в обоих романах оно становится объектом изощренной эстетической игры и таким образом участвует в репрезентации образа прошлого. Для подробного текстового анализа мы сознательно выбрали произведения одной национальной (английской) литературы, чтобы при сравнении восприятия и репрезентации исторического прошлого избежать коннотаций, связанных со своеобразием национального ощущения истории — данная проблема лежит за пределами наших научных интересов и может стать основой для отдельного исследования.

Структура и объем диссертации

Цель и задачи исследования предопределили структуру работы, которая состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка литературы.

Заключение

.

На основании проведенного исследования в области современной англоязычной художественной прозы исторической тематики и сопоставительного проблемного анализа ее интересов с тенденциями осмысления возможностей исторической репрезентации постмодернистской историографией можно сделать следующие выводы:

1. Гуманитарная дискуссия, развернувшаяся в последние десятилетия вокруг вопроса о специфике исторического познания, находит свое отражение и в произведениях художественной литературы. В сфере общих интересов истории и литературы находятся проблемы нарративной сконструированности (вымышленности) прошлого, исторической объективности и истины, вариативности способов репрезентации прошлого и множественности его интерпретаций, своеобразия нарративного временного опыта, референциальности исторического высказывания (в том числе и художественного), различения нарративной репрезентации прошлого в науке и искусстве. Освещение данной проблематики в современном романе связано не только с его включенностью в общегуманитарное поле и определенной зависимостью от современных эпистемологических форм и методов осмысления действительности, но и с обозначенной в дискуссии смежностью репрезентативных возможностей истории и литературы.

2. Важную роль для проникновения современной историографической проблематики в сферу интересов художественной литературы сыграла дискредитация в постмодернистском знании так называемой «реалистической иллюзии». Осмысление человеческой реальности как замкнутой в мире слов и значений, реализуемых в качестве нарративов, которые, по сути, и структурируют нашу реальность, рождают образ действительности как последовательно «фиктивной».

Литература

воспринимавшаяся до этого как основной производитель вымышленных миров, столкнулась с пониманием того, что попытки копирования, отражения реальности ничего не могут сказать о бытии в его феноменологической сути, поскольку в этом случае иллюзия, создаваемая в рамках произведения лишь отсылает к другой иллюзии, существующей за ее пределами. Вот почему в современном романном творчестве по сравнению с предшествующей традицией акцент сместился с взаимоотношений мира вымышленного и мира реального или субъективного и объективного на сам процесс создания художественного текста, который связан не с построением иллюзии, а с разрушением ее. Не случайно основным приемом при создании современного романа о прошлом является пародия (в самом широком ее понимании), цель которой обнажение литературного приема.

3. Темой современного художественного высказывания о прошлом является не оно как таковое, в его предполагаемой объективной природе, а средства и способы рассказывания о нем, т. е. сам исторический нарратив, рефлективное построение которого и есть содержание-форма «постмодернистского» романа. В отличие от историографии, где собственно исторические нарративы и метанарративные их исследования представляют собой различные сферы «деятельности», романная форма позволяет совмещать практику исторического письма и теоретическую рефлексию о нем в рамках одного произведения. С точки зрения нарративного конструирования прошлого художественный текст обладает абсолютной свободой в обращении с историческим материалом. Художественное произведение самодостаточно, оно не связано обязательствами референциальности и фактографичности (источники могут использоваться или нет, могут интерпретироваться, дополнять фиктивные факты «подлинными» или просто «украшать» текст произведения, а могут и просто придумываться автором). И, наконец, форма романа позволяет передать вариативность истории (например, помещая сквозные мотивы и образы в различное стилистическое окружение), множественность возможностей ее интерпретации с утверждением их равноправия.

4. Текстовой анализ романов Г. Свифта и Дж. Барнса показал, что восприятие и осмысление образа прошлого как создаваемого посредством различных репрезентативных форм и множественных нарративных интерпретаций находит отражение в построении современного художественного высказывания. Это реализуется во фрагментарности, непоследовательности, разветвленности и незавершенности повествования, если оно ведется от лица одного рассказчика («Водоземье»), или множественности представленных ракурсов, точек зрения, стилистических решений, выведенных в отдельных главахновеллах, соединенных сквозными образами и мотивами («История мира.»). Фрагментарность композиции может служить выражением изначального хаоса мироздания, присутствующего за пределами иллюзорной связности «исторически» организованного человеческого бытия (об этом неоднократно напоминает герой свифтовского произведения), или обнажать хаотичную множественность самих исторических нарративов (так выглядит история у Барнса). Прошлое в современном романе воспринимается и как временная категория, причем изначально замкнутая в пределы повествования, вымысла. «Рассказываемое» время обладает своими парадоксами: оно нелинейно, дискретно, неравномерно, допускает обратный ход или топтание на одном месте. Такому времени в рассматриваемых произведениях противостоит вневременность за пределами нарратива, которая может выступать как текучая пустота реальности («Водоземье») или как бессмысленный постмодерный Рай — идеальная проекция общества потребления, конструируемая средствами масс-медийных технологий («История мира.»).

Итак, приобщение современной литературы к общегуманитарной дискуссии о формах и методах исторического познания обнаруживает наличие общего коммуникативного поля, внутри которого формируется специфическое восприятие образа прошлого, характерного для той или иной эпохи. Сближение научных и художественных форм познания прошлого не предполагает отмены какого-либо из них. Научные метафоры позволяют точнее воплотить современное восприятие образа прошлого в художественную форму, а осмысление науки в терминах искусства дают возможность истории расширить горизонты собственной саморефлексии.