Маленький человек в поздних романах Джона Апдайка

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

(ФГБОУ ВПО КубГУ) Кафедра английской филологии ДИПЛОМНАЯ РАБОТА МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК В ПОЗДНИХ РОМАНАХ ДЖОНА АПДАЙКА Работу выполнила Вальгузова Анна Александровна Специальность 31 001.65 — Филология Краснодар 2014

Содержание Введение

• Глава 1. Термин «Маленький человек». Творчество Джона Апдайка

1.1 Термин «маленький человек». История и характер понятия

• 1.2 Биография и творчество Джона Апдайка. Оценка творчества Апдайка в критике
• Глава 2. Маленький человек в поздних романах Апдайка
• 2.1 Маленький человек Гарри Энгстром «Кролик» в романе Д. Апдайка «Кролик успокоился»

2.2 Маленький человек в романе Д. Апдайка «Террорист»

Заключение

Библиографический список

Введение

В период глобализации и внедрения технических инноваций ценность отдельно взятого человека часто подвергается сомнению. Однако идеалы гуманизма, пусть и переосмысленные, живы и в современной литературе. В американском обществе, которое стереотипно воспринимается как воплощение идеи коммерциализации и меркантилизма, литературное исследование отдельно взятой личности представляет особый интерес.

Предметом нашего исследования является творчество современного американского писателя Джона Апдайка (1932 — 2009), лауреата Пулитцеровской и Национальной книжными премий. Объект исследования — образ «маленького человека» в его поздних произведениях.

Цель нашей работы — выявить особенности образа в романах Д. Апдайка. Поставленная цель определяет следующие задачи:

1) определить само понятие «маленького человека», его истоки и ценность в литературе;

2) рассмотреть эволюцию термина «маленький человек» и его новое наполнение в литературе ХХ века;

3) доказать гуманистический характер понятия «маленький человек»;

4) рассмотреть особенности образа маленького человека в романах Д. Апдайка «Террорист» и поздних романах о Кролике.

Новизна исследования сформирована следующими положениями. Впервые предпринимается исследование творчества Джона Апдайка на материалах наиболее поздних его работ, 1990 и 2006 годов. Образ маленького человека также рассматривается впервые в художественном мире писателя.

К методологическим основам следует отнести исследования понятия «маленький человек» А. А. Аникина «Тема маленького человека в русской классике», М. Н. Эпштейна «Маленький человек в футляре: синдром Башмачкина-Беликова», работы по истории американской литературы Е. А. Стеценко «Концепты хаоса и порядка в литературе США», «Судьбы Америки в современном романе США», Т. Н. Денисовой «Экзистенциализм и современный американский роман».

При рассмотрении эволюции термина «маленький человек» и особенностей данного образа в литературе США мы использовали метод культурно-исторической школы. Исследуя специфику образа маленького человека в романах Апдайка, мы использовали метод герменевтики.

Актуальность данной работы определяется возросшим интересом к человеческой личности в условиях стремления к эгалитаризму, научно-технического прогресса и всеобщей механизации. Ценность человека, как с точки зрения ортодоксальной религии, так и согласно философским исследованиям современников, не подвергается сомнению. И литература ХХ — ХХI веков обращается к человеку невысокого социального статуса, неспособного противостоять корпоративной системе. Кафка, Камю, Элиот показывали маленького героя в условиях современного им мира. В творчестве Джона Апдайка можно проследить развитие этого образа в 90-ых — 2000;ых годах.

Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка.

Глава 1. Термин «Маленький человек». Творчество Джона Апдайка В данной главе будет рассмотрены различные определения понятия «маленький человек», эволюция образа в русской и американской литературе, а также выявлены черты, характерные для данного типажа. В главе, посвященной произведениям Джона Апдайка, будет изложена краткая биография писателя, рассмотрены стилистические особенности автора и представлены взгляды зарубежных и российских критиков на его творчество.

1.1 Термин «маленький человек». История и характер понятия Понятие «маленький человек» отнюдь не ново. «Литературная энциклопедия терминов и понятий» говорит об интернациональном распространении темы «маленького человека», впервые она была обнаружена еще в новоаттической комедии. До недавнего времени понятие «маленький человек» не было определено терминологически. Очевидно, этим объясняются отнесения к категории «маленьких людей» некоторых литературных персонажей, вовсе к ней не принадлежащих. Под обозначением «маленький человек» следует понимать группу «достаточно разнородных героев», объединяющихся тем, что они «занимают одно из низших мест в социальной иерархии и что это обстоятельство определяет их психологию и общественное поведение» .

Другие определения термина «маленький человек» принадлежат, в основном, российским ученым. В. М. Маркович в своем исследовании «Петербургские повести Гоголя» говорил о том, что «маленькие люди» — это типичные представители общей массы, люди, «которых можно считать средними в любом отношении, <.> герои-чиновники, погрязшие в рутине, но достойные лучшей участи» [Маркович 1989: 10].

Как отмечает исследователь А. А. Аникин в своей работе «Тема маленького человека в русской классике», определение «маленький человек» — подлинный долгожитель русской литературной традиции. Неудивительно, что сложился определенный смысловой и эмоциональный стереотип, этот термин сопровождающий. Даже сами литературные герои откровенно так себя и рекомендуют: «Я, сударь, маленький человек» (Кулигин из пьесы А. Н. Островского «Гроза»). Однако же, если взглянуть непредвзято, картина может предстать в другом свете. Тот же Кулигин исполнен такого претенциозного пафоса, что определение «маленький человек» скорее маска, чем подлинность. Роберт Рождественский уже в ХХ веке обыгрывает это понятие: «На Земле безжалостно маленькой жил да был человек маленький…», однако завершает куда более возвышенно: «…на всей Земле не хватило мрамора, чтобы вырубить парня в полный рост!» [Рождественский 2004: 72].

По утверждению А. Г. Цейтлина, уже к 20−30-м годам XIX века существовала целая традиция избирать героями своих произведений бедных чиновников, рисовать их быт и психологию. Так, считает исследователь, многие писатели «натуральной школы» «подхватывают» и развивают образ бедного секретаря Молчалина из комедии A.C. Грибоедова «Горе от ума». Видное место в бытописаниях, посвященных бедным чиновникам, занимает Ф. В. Булгарин. Из юмористического жанра его повествований, отмечает Цейтлин, выйдет впоследствии и «Шинель» Гоголя [Цейтлин 1968: 104].

Ни одно исследование советских литературоведов, посвященное «Станционному смотрителю» и «Медному всаднику» A.C. Пушкина, «петербургским повестям» Н. В. Гоголя, ранним произведениям Ф. М. Достоевского и творчеству писателей «натуральной школы» 40-х годов XIX века, не обходилось без упоминания «бедного чиновника», страдающего от несправедливости окружающей его действительности.

В конце 20-х — начале 30-х годов XX века изучением этой темы занимался В. В. Виноградов.

В последующие десятилетия образ «маленького человека» в творчестве A.C. Пушкина, Н. В. Гоголя, писателей «натуральной школы» изучался целым рядом крупнейших литературоведов: Саакян П. Т., Цейтлин А. Г., Руденко В.Ф.

Любопытна точка зрения А. А. Аникина, который в качестве первоисточника для темы «маленького человека» в русской литературе предлагает рассматривать Библию, особенно — Евангелие. Он отмечает, что человек, нарисованный в Евангелии, есть именно «малый», меньший перед Богом, а не перед земной властью, или силой, или богатством. Более того, земное значение человека и его облик перед Богом не совпадают. Христос прежде всего обращен к «униженным и оскорбленным»: «Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф., 11, 28). Дадим еще несколько емких евангельских стихов, которые определяют смысловое ядро нашей темы: «То, что сделали вы одному из братьев моих меньших, то сделали мне» (Мф., 25, 40 — 45); «кто из вас меньше всех, тот будет велик» (Лк., 9, 48); «кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; кто хочет быть первым, да будет вам рабом» (Мф., 20, 26); «смотрите, не презирайте ни одного из малых сих» (Мф., 18, 10). Итак, евангельский человек мал своим духом, унижен, порочен и слаб, но устремлен к Богу, ожидает высшего суда, преображается, несмотря на земное унижение («последние станут первыми») [Аникин: Электронный ресурс].

А.А. Аникин в труде «Тема маленького человека в русской классике» отмечает: «В XVIII веке Литература в традиции Радищева словно исчерпала веру в земное благополучие „маленького человека“, возвращается к трагическому пафосу Евангелия с ощущением никогда не преодолимого земного страдания, что дало импульс для сравнительно быстрого развития темы от Самсона Вырина до Платона Каратаева, причем трагический пафос обуславливает и философское углубление героя. Недостаточность, а то и неуместность сочувствия к земным страданиям, понимание невозможности в полной мере установить Царство Божие на Земле (да и невозможности для „маленького человека“ полно понять Слово Божие) лишь усилило художественную привлекательность темы. Наоборот, революционный пафос спасения „маленького человека“, яркий и привлекательный сам по себе, оказался неплодотворным для глубины художественного изображения личности» [Аникин: Электронный ресурс].

Этот образ, как уже было отмечено, стал весьма характерен для русской классики. Можно вспомнить хрестоматийные, «школьные» произведения: «Станционный смотритель» А. С. Пушкина, «Шинель» Н. В. Гоголя, «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова, «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, «Война и мир» Л. Н. Толстого (образ Платона Каратаева). Кроме того, существует ряд «пограничных» образов, позволяющих оценить нюансы темы, контрастные отклонения от нее, уже переносящие героев в иную категорию (например, Евгений из «Медного Всадника», Чичиков, Карандышев, герои «Грозы» А. Н. Островского, наконец — ряд чеховских персонажей, на которых собственно тема маленького человека прерывается: Чехов «уничтожает» маленького человека, стремясь не столько к утверждению, сколько к перерождению подобного героя). Вообще тема «маленького человека» в ее чистом виде, без перерастания в совершенно иную тему (например, участие маленького человека в великом деле, как в статье М. Горького «О маленьких людях и о великой их работе», или переоценка духовности маленького человека: мал в обществе, но велик в душе и др.), окажется одной из специфических тем именно классики XIX века, где, при наличии общих тематических черт, тем не менее философия «маленького человека» будет концептуально развиваться, но именно вокруг евангельской притчи.

Маленький человек был и остается литературным героем. Л. Н. Дмитриевская отмечает: «Когда мы говорим „маленький человек“, мы его так или иначе отстраняем от себя, жалеем снисходительно, свысока. Но если перед нами ЧЕЛОВЕК, то подход к нему уже другой. И в этом случае образ героя заставляет уже не думать над тем, стоит его жалеть или нет — он требует, чтобы мы задумались над собой, над своей человеческой сущностью» [Дмитриевская 2009: 3].

Исследование проблемы «маленького человека» в свете христианской традиции привело к тому, что изучаемое понятие, ранее определяемое как «мелкий чиновник», «бедный человек», страдающий от собственной амбиции, постоянных унижений и оскорблений из-за своего низкого происхождения или социального положения, меняет свое привычное значение, когда сталкивается с авторским взглядом на проблему бедности героя.

Более того, этот литературный образ иногда называют важнейшим и основополагающим в русской литературе. Михаил Эпштейн в своей работе «Маленький человек в футляре: синдром Башмачкина-Беликова» рассуждает: «Широко распространилось мнение, что вся русская литература вышла из гоголевской „Шинели“. Есть основание сказать, что и многие персонажи русской литературы вышли из гоголевского Башмачкина. Обычно маленький человек трактуется как отдельный тип — униженный, смиренный, безропотный, и Башмачкин ставится в один ряд с пушкинским Семеном Выриным и Макаром Девушкиным Ф. Достоевского. Но можно поставить Акакия Башмачкина и в совершенно иной, широко расходящийся ряд его непризнанных потомков и наследников в русской литературе» [Эпштейн 2005: 18]. Такая заметная литературная тенденция не могла не сказаться на литературе зарубежной. Верно определил П. Л. Вайль в своей работе «Карта родины»: «Маленький человек из великой русской литературы настолько мал, что дальнейшему уменьшению не подлежит. Изменения могли идти только в сторону увеличения. Этим и занялись западные последователи нашей классической традиции. Из нашего Маленького человека вышли разросшиеся до глобальных размеров […] герои Кафки, Беккета, Камю […]. Советская культура сбросила башмачкинскую шинель — на плечи живого Маленького человека, который никуда, конечно, не делся, просто убрался с идеологической поверхности, умер в литературе» [Вайль 2007: 32].

Понятие «маленького человека» как таковое неотрывно связано с понятиями гуманизма и нравственности. Именно любовь к человеку как к мыслящему и свободному существу и позволяет читателю не только сочувствовать, но и понимать и симпатизировать «маленьким людям». Начиная с основанных на Христианстве идей Эразма Роттердамского, философа эпохи Возрождения, и заканчивая атеистическими гуманистами двадцатого века, культивируется ценность отдельно взятой человеческой личности. Эразм исходил из гуманистического представления о человеке как благородном живом существе, ради коего одного построен богом этот восхитительный механизм мира. Он, признавая, в согласии с христианским учением, что исток и исход вечного спасения зависят от Бога, полагал, однако, что ход дел в земном человеческом существовании зависит от человека и от его свободного выбора в заданных условиях, что является обязательным условием моральной ответственности. «Маленький человек», загнанный в суровые рамки бедности, социального слоя, или даже собственного слабого характера, достоин называться человеком, исходя из ценностей гуманизма.

Двадцатый век приносит новые идеи, новый взгляд на человека. Однако, идеи гуманизма и ценности личности так же актуальны. Атеист Жан-Поль Сартр представляет свой труд «Экзистенциализм — это гуманизм».

Сартр исходит из того, что «существование предшествует сущности». С его точки зрения, человека трудно сразу определить, ибо вначале он ничего из себя не представляет. Человек становится человеком лишь потом, тогда, когда он сам себя делает. В этом Сартр и видит важнейший, даже первый принцип экзистенциализма, который он связывает с субъективностью. Очевидно, что эти идеи Сартра перекликаются с гуманизмом. Для него «человек — это прежде всего проект, который переживается субъективно. Ничто не существует до этого проекта, нет ничего на умопостигаемом небе, и человек станет таким, каков его проект бытия. Не таким, каким он пожелает» [Сартр 2010: 284].

Такая ответственность человека за самого себя определяется, с точки зрения Сартра, тем, что «человек осужден быть свободным. Осужден, потому что не сам себя создал, и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает…» [Сартр 2010: 288]. По Сартру, человек ответственен не только за свои рациональные поступки, но и за свои страсти. Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь.

В связи с этим он рассматривает два разных смысла слова «гуманизм».

В первом из выделенных им смыслов человек понимается как цель и как высшая ценность. При таком подходе, по Сартру, формируется культ человечества, которому «можно поклоняться на манер Огюста Конта». С точки зрения Сартра, такой гуманизм абсурден, поэтому от него надо отказаться.

Сартр предлагает понимать гуманизм в другом смысле. Его проект гуманизма включает в себя представление о деятельном характере человека, для которого «нет другого законодателя, кроме него самого». По Сартру, человек сам «в ситуации заброшенности» решает свою судьбу, обращаясь к поиску целей, находящихся вне его. Согласно экзистенциализму Сартра, освобождение человека происходит через его конкретное самоосуществление, ориентированное на деятельность и свободу, на ответственность за самого себя в организации с другими.

Очевидно, что, несмотря на расширение Сартром значения Гуманизма, идея ценности человека остается непреложной. Однако основной идеей гуманизма в период экзистенциализма становится свобода. Внутренний бунт, описанный Камю в «Мифе о Сизифе», определяет ценность человека разумного. Однако это еще не становление личности. Идея маленького человека, обуреваемого внутренними противоречиями, была создана и развита экзистенциалистами как идея свободы в целом. Другой характерной чертой гуманизма в экзистенциализме является отсутствие Бога. Таким образом, существенное различие идей Камю и Сартра от идей Возрождения состояло в том, что определяет ценность отдельно взятой личности — моральная ответственность или свобода сознания.

Американская литература не оставила этот образ без внимания. В условиях вечного поиска Американской мечты неизбежно есть победители и побежденные. Марк Твен в «Приключениях Гекльберри Финна» исследовал проблему не только рабства, в книге автор разбирает много тем, остающихся актуальными по сей день. Эрнест Хемингуэй отмечал, что «Вся американская литература вышла из одной книги Марка Твена, из его „Гекльберри Финна“.. Лучшей книги у нас нет». Гек — этот нищий, бездомный мальчишка, спасающийся от вечно пьяного отца, от опротивевшей ему пресной благотворительности, — плывет через Миссисипи не один. Он и есть тот самый «подлец и негодяй», который, несмотря на опасность, осмеливается «укрывать» на плоту беглого раба. И не только укрывать, но еще и делиться с ним своими скудными запасами съестного, помогать ему прятаться. Он жалеет и любит старика Джима, считает его своим другом. Джим для Гека лучше, честнее, заботливее его собственного отца, который не постеснялся дочиста обобрать сына, держал его впроголодь да еще и «лупил по чем попало» каждый день.

Марк Твен не считает, что его герой такой уж смелый борец против несправедливости, он не умиляется Геком, а просто говорит о том, что дружба этих двух хороших, смелых людей — такая же обычная вещь, как дружба Гека с Томом Сойером или Тома с его подружкой Бекки Тетчер. Джим для писателя и для его маленького героя — не «тоже человек», а самый настоящий человек, как и всякий другой. Именно Марк Твен заложил в американской литературе гуманистический подход к человеку, к личности, вне зависимости от ее положения в обществе.

Не обошел этот образ стороной и другой американский писатель — Теодор Драйзер. В своей работе «Трагическая Америка» он рассуждает: «Пусть как можно больше будет скорость автомобилей, мощность машин, высота небоскрёбов, сооружаемых в рекордные сроки, как можно головокружительней бег поездов по туннелям подземки! Побольше городов, побольше бизнеса, побольше дел и забот, — как будто именно мы, из всех народов, призваны не только механизировать, но и заселить весь мир! Но зачем всё это делается? Для какой-то определённой цели? Ради создания каких-то высших духовных ценностей? Мне кажется, что, наоборот, в такой обстановке человек неизбежно выдыхается и физически и морально; и с миллионами людей это либо уже произошло, либо должно произойти в ближайшем будущем. Они живут и умирают, так ничего и не испытав, ради чего стоило бы жить. Жизнь среднего человека превратилась в сплошную муку: так она ничтожна и бессмысленна, до такой степени сам он сбит с толку и заранее обречён на поражение!» [Драйзер 1952: 10]. Кризис бездуховности в условиях сугубо коммерческой среды настигает и Клайда Гриффита в «Американской трагедии» и сестру Керри. Как и Апдайк, во всех своих романах Драйзер даёт широкую картину нравов и быта изображаемой им среды. Драйзер моралист, в его романах стремление к обогащению в ущерб духовности наказывается, но это не значит, что автор не сочувствует своим героям. Как и Джек Лондон, который преисполнен симпатии к своему Мартину Идену именно тогда, когда его герой — бедный необразованный матрос, маленький человек. Но Мартин сам осознает, что он потерял: «Он стремился к звездам, а свалился в зловонную трясину» [Лондон 2009: 552].

Герман Мелвилл посвящает образу короткую философскую повесть — Писец Бартлби. Бартлби — типичный маленький человек, очень схожий с подобными типажами русской литературы. Герой повести — мелкий канцелярист, переписчик судебных бумаг в частной юридической конторе в Нью-Йорке, американский собрат Акакия Акакиевича Башмачкина. В силу причин, остающихся так и невыясненными («непоправимая утрата для литературы», — то ли насмешливо, то ли озадаченно констатирует Мелвилл), писец Бартлби, угрюмый, бездомный молодой человек, объявляет нечто вроде бойкота обществу, в котором живет. Он отказывается работать, отказывается покинуть помещение конторы, где служит, отказывается быть уволенным за невыполнение служебных обязанностей и отказывается дать объяснение своих поступков. Однако в конце повести рассказчику — бывшему начальнику Бартлби приходит в голову истинно гуманистическая мысль: «Впервые в жизни меня охватило чувство тягостной, щемящей печали… Печаль брата! Ведь мы с Бартлби оба были сынами Адама» [Мелвилл 1988: 110].

Другого типичного маленького человека США представляет в 1949 году Артур Миллер. Пьеса «Смерть коммивояжера» вновь поднимает проблему одиночества и бездуховности в мире коммерции. Центральной проблемой в пьесе является проблема «американской мечты», то есть проблема маленького человека, мечтающего стать большим человеком. Вилли Ломен, стареющий коммивояжер, так и не выходит за рамки своего типажа. Он часто думает о своей мечте, но его нельзя назвать амбициозным: «Все, что мне надо, — это немножко досок и душевный покой» [Миллер 2011: 298].

Вторая половина ХХ века приносит много технологических открытий, но задает не меньше вопросов. Как отмечает Е. А. Стеценко: «Человек попал в сумеречную, кризисную эпоху, в которой вынужден ждать нового света, нового дня и нового самосознания». Но личность и ее ценность в обществе все так же обладает литературной ценностью. Е. А. Стеценко ссылается на К. Поппера: «Конкретная история человечества, если такая была, должна быть историей всех людей. Она должна быть историей всех человеческих надежд, усилий и страданий. Потому что нет ни одного человека, который был бы важнее другого человека» [Стеценко 2009: 150].

Более поздние литературные течения также интересовались ролью человека в большом мире. К. Кизи в романе «Пролетая над гнездом кукушки» представляет целую серию типажей, предпочитающих затворничество в клинике для душевнобольных реальному миру. Для бунтаря Макмерфи становится потрясением то, что люди отказались от социума и самореализации по своей воле. Помимо больных с явно выраженными отклонениями, в клинике есть настоящие запуганные реальностью маленькие люди. Однако, как отмечает главный герой: «Одиночество только усиливает ощущение ненужности» [Кизи 2009: 237].

Джон Апдайк продолжает традиции американской литературы и дает возможность проследить эволюцию образа в конце ХХ века. На волне возросшего интереса к постмодернизму, авангардной и экспериментальной литературе Апдайк сохраняет верность исканиям среднего класса, ценностям обычных людей, которых легко представить живущими по соседству. В его творчестве гуманистическое начало сродни Драйзеровскому, его герои мечутся в своих маленьких мирках, но не перестают размышлять о вечных вопросах бытия. Маленький человек Апдайка — продукт среды, и хотя Апдайка трудно назвать моралистом, все же он показывает результаты кризиса бездуховности.

1.2 Биография и творчество Джона Апдайка. Оценка творчества Апдайка в критике Джон Хойе Апдайк (John Hoyer Updike, 1932 — 2009) — виднейший представитель послевоенной литературы США, которого не раз называли самым талантливым американским писателем его поколения. Он стал одним из наиболее именитых и популярных авторов современной Америки; романы, рассказы, стихи, критические статьи Дж. Апдайка переведены на многие языки и известны не только в США, но и далеко за их пределами.

За время своей писательской карьеры Дж. Апдайк был удостоен премии Розенталя (1960), Национальной книжной премии (1964), Пулитцеровской премии, премии Национального объединения литературных критиков и других не менее престижных наград.

В России Дж. Апдайк известен и весьма популярен прежде всего как автор тетралогии о Кролике: «Кролик, беги» (Rabbit, Run, 1960), «Кролик успокоился» (Rabbit Redux, 1971), «Кролик разбогател» (Rabbit is Rich, 1981), «Кролик успокоился» (Rabbit at Rest, 1990), романа «Кентавр» (The Centaur, 1963), «Ферма» (Of the Farm, 1965), «Давай поженимся» (Many Me, 1976). Сегодня книги Дж. Апдайка выходят у нас в разных издательствах: огромными тиражами были изданы «Кентавр» и «Кролик, беги», напечатанный отдельным выпуском вместе с тремя другими романами о Кролике.

Родился в Реддинге, до 13 лет жил в Шиллингтоне, в том же штате Пенсильвания. Отец — школьный учитель, мать писала рассказы.

В 1954 году окончил с отличием Гарвардский университет, где изучал английскую литературу, а также одногодичные курсы живописи в Художественной школе Раскина Оксфордского университета в Англии. В Гарварде Апдайк некоторое время был редактором сатирического журнала «Lampoon». Вернувшись из Англии два года проработал в журнале «Нью-Йоркер», где и начал публиковать свои первые рассказы. После этого Апдайк переехал в Ипсвич (Массачусетс).

Композиционно все романы Дж. Апдайка имеют двуплановую структуру: уровень бытовой и уровень мифологический. Однако от ранних к поздним романам возрастает количество и значимость промежуточных уровней: социального, исторического, этнографического и т. п. Они более органично вводят миф в быт, а быт в миф.

Романам и рассказам Апдайка присущи изощренность повествовательных ходов, активное использование мифологических параллелей, завуалированных литературных реминисценций, внутреннего монолога, контрапункта и других художественных решений, отличающих литературу ХХ в. Однако у него сложность композиции не становится самоценной и орнаментальной. По убеждению Апдайка, «смысл поиска новой формы, новой структуры романа всегда в том, чтобы по-новому выразить, в сущности, одни и те же неумирающие сюжеты». Важнейший из «вечных» сюжетов для Апдайка — поиски неэфемерных ценностей во времена духовной и нравственной апатии, которая, на его взгляд, характеризует современную жизнь, и стремление героев найти объяснение и оправдание собственной жизни, чаще всего несложившейся, обезображенной атмосферой «грубо материального мира», до большей или меньшей степени подчиненной принятым в нем стереотипам социального поведения.

Джон Апдайк принадлежит к тому послевоенному поколению современных американских писателей, чье творчество во многом определило философскую направленность и эстетический уровень современного литературного процесса США. Являясь значимой фигурой не только в литературном процессе своей страны, но также и в истории мировой литературы, Джон Апдайк — один из немногих писателей США, которые были отмечены Пулитцеровской и Национальной книжными премиями. Его произведения становятся предметом внимания не только журнальных рецензентов, но и университетской, академической критики.

Анализируя два наиболее известных романа Апдайка — «Кролик, беги» (1960) и «Кентавр» (1963), А. А. Елистратова приходит к выводу о том, что самое ценное в них — острое чувство реальных жизненных конфликтов, наблюдательность и пытливость, с какими автор вглядывается в жизнь современников. «Сквозь натуралистическое бытописание „Кролика“, как и сквозь вычурную мифологическую образность „Кентавра“, — справедливо считает исследовательница, — пробивается живая, смелая критическая мысль писателя» [Елистратова 1966: 57].

М.О. Мендельсон, один из наиболее часто обращавшихся к творчеству Д. Апдайка российских литературоведов, в монографии «Современный американский роман» (1964), анализируя роман «Кролик, беги», хотя и говорит, что Апдайку свойственна «не часто встречающаяся в современной литературе США способность творчески расти от книги к книге», замечает, что идейно-художественное значение этого произведения «не очень велико». С его точки зрения, Апдайк «слишком однообразным тоном повествует об эпизодах жизни тусклой и скучной, о людях, в которых почти не пробуждаются подлинно человеческие черты» [Мендельсон 1964: 83]. Вместе с тем, представитель старшего поколения отечественных исследователей считает, что «нельзя пренебрегать тем интересным, что, несомненно, присутствует в лучших романах писателя, а порою чувствуется даже в отнюдь не первоклассных его сочинениях». Апдайк, с точки зрения М. Мендельсона, как правило, не только запечатлевает повседневную жизнь рядовых американцев, но и вводит в свои книги социальный контекст, ставит важные социальные проблемы. Немаловажным для нашего исследования является замечание М. Мендельсона о том, что романы писателя развивают тематику его новелл.

Автор монографии «Послевоенные американские романисты» А. С. Мулярчик посвящает творчеству Д. Апдайка главу под говорящим названием — «Кролики, кентавры, люди». Помимо романа «Кентавр», романов о Кролике и повести «Ферма», исследованием которых зачастую ограничиваются другие критики, А. С. Мулярчик уделяет пристальное внимание первому роману писателя «Ярмарка в богадельне», а также, романам «Давай поженимся» и «Супружеские пары». Определяя место Аидайка-романиста в истории американской литературы ХХ-го века, вписывая его произведения в социальный контекст, А. Мулярчик замечает, что подобно тому, как Достоевский в «Бесах» пытался проникнуть в суть конфликтов пореформенной России, так и Апдайк «оттеняет симптомы кризиса Америки». Важными для нашего исследования является обращение А. С. Мулярчика к теме семьи, любви и взаимоотношениях между мужчиной и женщиной в творчестве Апдайка. К середине 70-х годов, — справедливо подчеркивает А. Мулярчик, область интимных человеческих переживаний полностью завладела вниманием американского прозаика и стала основной темой как в его новеллистике, так и в романном творчестве.

Наряду с социальной проблематикой, российские исследователи отмечают значимость и других тем в творчестве Апдайка.

Акцент в книге Т. Н. Денисовой «Экзистенциализм и современный американский роман» сделан на проблеме индивидуума, вычлененного из коллектива, в творчестве Апдайка-прозаика. Автор связывает постановку этой проблемы с особенностями американского менталитета.

Т.Л. Морозова в книге «Спор идет о человеке в американской литературе» говорит об особенностях типа героя Апдайка (романы «Кролик, беги», «Исцелившийся кролик», «Кролик разбогател», новеллы ранних сборников писателя). С точки зрения Т. Морозовой, это один из героев, появившихся в разгар экономического процветания 50-х, принципиально отрицавший материальное изобилие в качестве конечной цели и высшего идеала человеческой жизни. Соглашаясь с мнением американского критика Д. Ристоффа, Т. Морозова пишет: «Эволюция Кролика явилась точным отражением развития общественной жизни в США за последние тридцать лет, в течение которых на смену молодежному бунту и разнообразным радикальным течениям пришли привычный консерватизм и возрождение традиционных «американских ценностей» [Морозова 1990: 72].

Дж.В. Хант в книге «Джон Апдайк и три великие секретные темы: секс, религия и искусство» дает анализ проблематики основных произведений писателя, опубликованных к моменту создания монографии. Среди новеллистического творчества Апдайка исследователь особо выделяет сборник «Музыкальная школа», поскольку, с его точки зрения, именно эта книга отражает процесс становления художественного мастерства американского прозаика. Сравнивая новеллы из «Музыкальной школы» с произведениями писателя, созданными им в начале творческого пути, критик фиксирует изменения в способах создания образов, проблематике, трактовке им «вечных» тем.

Американский исследователь творчества Апдайка А. Бигли говорит о писателе: «Updike was exceptionally talented, but he was also a disciplined worker and a canny operator» [Begley 2013: 32]. (Апдайк был исключительно талантлив, не лишен трудолюбия и практичности). [Здесь и далее пер. наш]. Апдайк действительно крайне придирчив к деталям, он одинаково подробно описывает устройство взрывного механизма и операцию на сердце.

Творчеству писателя посвящен ряд исследований, однако большинство из них посвящено неомифологическим тенденциям («Кентавр», Бразилия") и стилистическим особенностям творчества автора. Проблема маленького человека в его работах до конца не исследована. Эта проблематика в работах писателя достойна отдельного анализа, так как является актуальной как в мире литературы, так и в реальной жизни. Идея гуманизма в искусстве не устаревает, как не устаревает понятие ценности личности как с христианской, так и с экзистенциальной точки зрения.

апдайк роман критика творчество

Глава 2. Маленький человек в поздних романах Апдайка В данной главе будет рассмотрен образ «маленького человека» в поздних произведениях Джона Апдайка «Кролик успокоился» (1991) и «Террорист» (2006) на примере главных и второстепенных героев в романах.

2.1 Маленький Человек Гарри Энгстром «Кролик» в романе Д. Апдайка «Кролик успокоился»

Гарри Энгстром по прозвищу Кролик — главный герой четырех романов и одной новеллы Джона Апдайка, повествующих о жизни, духовном поиске и сомнениях маленького человека в Америке 60-ых — 80-ых годов. Читатель знакомится с кроликом в романе «Кролик, беги», герою 26 лет, его молодая жена беременна вторым ребенком, а сам он работает на подчеркнуто нелепой работе: агент по продаже «чудо-терок». С его побега из дома начинается описанная Апдайком история его жизни, вплоть до его смерти в возрасте 56 лет. Таким образом, ознакомившись с тридцатью годами жизни героя, можно сделать о нем определенные выводы.

Первая книга представляет Кролика в самом невыгодном свете. Роман изображает пять месяцев из жизни 26-летнего баскетболиста Гарри Энгстрома. Его жена Дженис беременна вторым ребенком, у пары есть двухлетний сын Нельсон. Неудовлетворенный жизнью типичного представителя среднего класса в маленьком городке Маунт-Джадж, кролик решает «бежать». Но, доехав до Западной Вирджинии, Кролик все же не выдерживает и, развернув машину, возвращается в родную Пенсильванию. На следующий день Гарри знакомится с Рут Ленард, с которой у него завязываются отношения.

Между тем Дженис, обеспокоенная внезапным исчезновением мужа, перебирается к своим родителям. Им на помощь приходит молодой священник их прихода Джек Экклз. Он горит желанием не просто вернуть Кролика в лоно семьи, но и помочь ему найти себя.

Медленно налаживаются отношения Рут и Кролика, но когда между ними возникает что-то похожее на близость, звонок Экклза возвращает героя к прошлому — Дженис попала в больницу и вот-вот родит. Кролик сообщает Рут о своём решении вернуться к жене и постараться помочь ей в этот трудный час. Роды проходят благополучно, Дженис рожает девочку, и вскоре семья вновь воссоединяется — уже вчетвером. Но отношения с Дженис никак не могут наладиться. Ссора следует за ссорой, и наконец Кролик снова уходит из дома. Эта размолвка имеет трагические последствия. В состоянии сильного опьянения Дженис роняет малышку в ванну, и та захлёбывается. Гарри Энгстром снова возвращается — с тем чтобы принять участие в похоронной церемонии.

Приличия вроде бы соблюдены, но мира между супругами нет. Очередная ссора происходит прямо на кладбище, и Кролик, как это случалось с ним не раз, снова спасается бегством. Он возвращается к Рут, но она не желает его больше видеть. Выясняется, что она забеременела, собиралась сделать аборт, но не нашла в себе сил довести до конца задуманное. Рут говорит, что если они поженятся, то она готова оставить ребёнка, и Кролик уходит от нее в полном замешательстве. Он понимает, что необходимо принять какое-то решение, но совершить конструктивный поступок выше его сил. Он идёт по городу, а затем переходит на бег. Он бежит, словно пытаясь убежать от проблем, оставить за спиной все те сложности, тягостные противоречия, которые отравляют ему жизнь.

Вторая часть «Кролик вернулся» (существует вариант перевода «Кролик исцелившийся») напоминает началом первую, но наоборот: устав от повседневности от Гарри уходит жена. Растерянный, опустивший руки герой впускает свой дом восемнадцатилетнюю хиппи Джилл, убежавшую от богатых родителей, и скрывающегося от полиции чернокожего по прозвищу Ушлый. Жители дома ведут пространные беседы о свободе и равенстве, употребляют наркотики и занимаются любовью на глазах тринадцатилетнего Нельсона, сына Гарри. От поджога соседей, разгневанных подобным поведением Кролика, который к этому моменту живет в элитном районе, сгорает дом. В пожаре гибнет Джилл, что мало трогает Кролика, но до глубины души потрясает Нельсона, который проникся к девушке нежными чувствами. Жена возвращается к Гарри, и они пытаются строить семью после глубоких потрясений.

Третья часть, «Кролик разбогател», отсчитывает еще десять лет повествования. Гарри и его жена унаследовали фирму отца Дженис, их финансовое состояние стабилизировалось, как и их семейная жизнь. Но мысли Кролика занимает девочка, дочка бывшей любовницы Рут: он уверил себя, что это его дочь. Кроме того, он в очень напряженных отношениях с повзрослевшим сыном, который не желает учиться и пытается устроиться на работу в фирму деда, которой сейчас руководит недовольный Гарри.

Выясняется, что Нельсон скрывал от отца беременную подругу, на которой собирается жениться. Его Невеста, Пру, приезжает к Энгстромам и пытается наладить отношения со всеми. Напившись на вечеринке, Пру падает с лестницы и ломает руку, но врачи спасают ребенка. Свадьба проходит в состоянии всеобщего напряжения, молодожены не хотят венчаться и даже не скрывают, что совсем не любят друг друга.

Четвертая часть, которую мы исследуем в данной работе, самая большая по объему текста. Постаревший Кролик проводит время во Флориде, играя в гольф и предаваясь воспоминаниям. Он убеждает сам себя, что поумнел и увлекся исторической литературой, хотя на протяжении всего романа никак не может дочитать книгу об истории Америки. Гарри без ума от своей маленькой внучки Джуди, и не пытается сблизиться с внуком Роем, напоминающим Нельсона. Он берет Джуди на прогулку под парусом, лодка переворачивается, и Гарри спасает внучку, а сам переносит инфаркт. После нескольких операций он сильно ограничен в еде и удовольствиях.

У сына Гарри серьезные проблемы с наркотиками. После долгого сопротивления он отправляется в наркологическую клинику, в это же время выясняется, что его накопившийся за кокаин долг настолько огромен, что старшие Энгстромы вынуждены продать дом, чтобы погасить его. В день отъезда сына Гарри вступает в половую связь со своей невесткой Пру. Нельсон возвращается исцеленный и опустошенный, совсем не похожий на себя. Узнав об измене жены с собственным отцом, он, со свойственным ему теперь спокойствием, хочет все обсудить и узнать причины этого поступка. Дженис, которая к этому времени обрела самостоятельность и уверенность в себе, зовет Гарри на семейный совет, но Кролик, как и много лет назад, пугается ответственности и вновь убегает. Он живет один во Флориде, и, навязавшись соседским мальчишкам, играет с ними в баскетбол, пытаясь доказать себе, что не совсем еще потерял форму. Во время игры от физических усилий и душевных переживаний с ним снова случается инфаркт, и Гарри умирает.

Помимо основной сюжетной линии, в романе прослеживается история Америки второй половины ХХ века. Американское печатное издание The New York Times дает краткое описание: «Where „Rabbit, Run“ plays out its present-tense narrative in domestic squalor, its three sequels, published in 10-year intervals, encompass the later 20th century American experience: „Rabbit Redux“ (1971) the cultural turmoil of the 1960s; „Rabbit Is Rich“ (1981) the boom years of the 1970s, the oil crisis and inflation; and „Rabbit at Rest“ (1991), set in the time of what Rabbit calls „Reagan's reign,“ with its trade war with Japan, its AIDS epidemic and the terror bombing of Pan Am 103 over Lockerbie, Scotland» [McGrath: Электронный ресурс]. (Если «Кролик, беги» представляет собой повествование в настоящем времени, описывающее убогость повседневной жизни, три продолжения романа, опубликованные с интервалами в 10 лет, охватывают жизнь Америки второй половины ХХ-ого столетия: «Кролик вернулся» (1971) культурное смятение 1960;ых, «Кролик разбогател» (1981) годы подъема 1970;ых, нефтяной кризис и инфляцию, действие романа «Кролик успокоился» (1991) происходит во время, которое Кролик называет «правлением Рейгана», с торговой войной с Японией, эпидемией СПИДа и террористическим актом над Локерби, Шотландия.

Кролик — типичный маленький человек Америки. Все его попытки выбраться из рамок этого типажа не приносят плодов. Гарри отнюдь не интеллектуал, не нонконформист, не ниспровергатель основ. Иронично, что Апдайк наделил своего маленького человека огромным ростом, что является предметом особой гордости Гарри и поводом для комплексов у его низкорослого сына. Бывший баскетболист, местная знаменитость, Гарри и спустя сорок лет не может этого забыть. Вот как описывает кролика знаменитая американская газета The New Yorker: «He doesn’t do anything grand. He’s a high-school basketball star in a dying town; he runs a Toyota dealership; he has an affair or two with a woman; he stays married; he has a hopeless son. And yet Rabbit’s small acts hold not just truth but also glamour, a mystery and glow almost Proustian» [Gopnik: Электронный ресурс]. (Он не делает ничего значительного. Он школьная звезда баскетбола в умирающем городке; он занимается продажей автомобилей Тойота; у него один или два романа с женщинами; он женат; его сын безнадежен. И все же маленькие поступки Кролика не только правдоподобны, но и не лишены очарования, почти Прустовской таинственности"). Нельзя не отметить, что такие реалистичные бытовые и духовные микрокризисы героя обрисовывают общую картину американского среднего класса, и в то же время не лишены вышеупомянутой загадочности, что и поддерживает читательский интерес к тетралогии уже не первое десятилетие.

Немалую часть романа занимают мысли и воспоминания постаревшего Гарри о былой спортивной славе и связанных с игрой ощущениях. На протяжении всей тетралогии Кролик чувствует, что в своей жизни действительно успешен он был только в баскетболе. Ни брак, ни мысли о сыне, ни многочисленные отношения с женщинами не пробуждают в нем эмоций, сопоставимых с переживаниями от игры. Еще в первой книге серии, «Кролик, беги!», Гарри разъясняет: «После того как человек был первый сорт — неважно в чём, — ему уже неинтересно быть вторым» [Апдайк 2009: 59]. Проходит 30 лет, а герой все не может не возвращаться мысленно к годам его школьной славы. Многие важные детали, даже этапы жизни, он сопоставляет с игрой: «Оказывается, совсем не трудно снова окунуться в гущу семейной жизни. Нужно только постараться хотя бы до какой-то степени подняться над собой. Точно так же, как когда-то на баскетбольной площадке, в первые две-три минуты матча, среди пинков, толчков и криков, разгоряченных тел и гудящих трибун, ты вдруг совершенно отчетливо понимал, что тебе придется действовать самому, что если не ты, значит, никто» [Апдайк 2009: 77]; он старается возродить свои эмоции, сравнивая с нынешними, далекими от баскетбола: «Стоя здесь, на земляной площадке в своих огромного размера белых туфлях для гольфа с шипами на подошве фирмы „Фут-джой“, в синих хлопчатобумажных носках, вытаскивая из сумки за длинную, стальную, сужающуюся книзу ручку драйвер „Рысь“, он снова ощущает себя необыкновенно высоким — таким, каким ощущал себя когда-то давно, на деревянном настиле баскетбольной площадки, когда после первых нескольких минут игры, по мере того как он набирал скорость, а его рывки и прыжки становились все мощнее, сама площадка ужималась до игрушечных размеров, до размеров теннисного корта, потом стола для пинг-понга, и вот его ноги уже машинально покрывают знакомые расстояния, вперед-назад, вперед-назад, и кольцо с нарядной юбочкой сетки ждет не дождется, когда он положит в него мяч» [Апдайк 2009: 601], далее: «Казалось бы, после инфаркта и пережитого страха должно было появиться ощущение близости, но, странное дело, чем ближе к чему-то подходишь, тем меньше об этом думаешь, как будто ты уже в Его руках. Как будто ты сам на площадке, в игре, а не сидишь, мандражируя и вспоминая все, чему тебя учили, на скамейке запасных» [Апдайк 2009: 418].

Гарри вспоминает не только физические ощущения свободы и легкости, но и эйфорию успеха, признания: «Счастье в спорте. Все орут, болеют за тебя, все тебя обожают. Так бы и разорвали на кусочки» [Апдайк 2009: 54]. Планируя свои решительные действия в отношении семьи, карьеры, он вспоминает последовательность движений в игре: «…так в свои прежние, баскетбольные дни, когда он, перехватив у соперника мяч или выиграв подбор, убегал в быстрый прорыв, в голове у него сама собой выстраивалась вся комбинация пасов и последний, завершающий бросок, после которого мяч, скользнув по щиту, ложится в корзину» [Апдайк 2009: 427].

С его попытки повторить, хоть и на время, былое ощущение признания, начинается первый роман. Двадцатишестилетний, запутавшийся Гарри Энгстром, возвращаясь с опостылевшей низкооплачиваемой работы, останавливается, чтобы поиграть с детьми во дворе. Несмотря на их настороженность по отношению к взрослому чудаку, Кролик завоевывает уважение своим мастерством и восстанавливает в себе былую уверенность, которая, вероятно, и вдохновила его на необдуманный шаг. В последнем эпизоде четвертой книги пятидесятишестилетний растолстевший и перенесший инфаркт Гарри так же приходит на площадку, наблюдает за подростками и решается поиграть. Несмотря на сильную боль в сердце, Кролик счастлив: он уже не так подвижен, но все еще мастер, он помнит приемы попадания в заветное кольцо: «Подумать только, всего чуть поиграл в баскетбол, а ощущение такое, будто ему теперь море по колено» [Апдайк 2009: 637]. Именно желание во что бы то ни было победить, доказать самому себе, что он еще жив, и убивает его: в своем последнем рывке он перестает беречь себя: «Он взмывает вверх, высоко навстречу клочковатым облакам. Его туловище рвется на части от боли, словно его распороли от локтя до локтя. Словно он взрывается изнутри; он чувствует, как что-то огромное неотвратимо хватается за него, — и замертво валится на пыльную землю» [Апдайк 2009: 659]. Гарри не суждено пережить второй инфаркт, но он все так же, как и в юности, забивает, и набирает необходимые для победы три очка.

Удивительно, что его спортивная слава является сакральной не для него одного: Нельсон, у которого с отцом отношения весьма натянутые, а недостаток роста, в отличие от папы, всю жизнь является для него предметом комплексов, хранит в своем кабинете вырезки из старых газет о Гарри в его зените спортивной славы: «Эльвира не соврала: переснятые с увеличением газетные заголовки с его именем и вырезки с фотографиями не выброшены за ненадобностью, а развешаны по стенам в кабинете Нельсона, где сын волей-неволей вынужден любоваться ими каждый день» [Апдайк 2009: 218]. А жена Дженис анализируя свой долгий брак с Гарри, делает печальный вывод: «В каком-то смысле за время, прошедшее с тех давних, но застрявших в памяти стоп-кадров, когда он блистал на баскетбольной площадке, она постепенно все меньше и меньше его замечала, пока он не превратился почти в невидимку» [Апдайк 2009: 642].

Постаревший Кролик редко выражает восхищение или одобрение. Он чувствует свою отчужденность от современного мира, критикует молодежь и нынешние нравы, хотя сам никогда не был образцом морали. Но особенными подробностями, сравнениями и метафорами изобилуют описания еды, которой прежде герой внимания не уделял: «Жареный арахис, миндаль, фундук — это как везде, но тут еще попадаются малюсенькие соленые палочки, крендельки, тыквенные семечки и хрустящие завитушки наподобие кукурузных чипсов, только тоньше и острее на вкус в тот блаженный миг, когда язык перекатывает их во рту подальше к коренным зубам, чтобы там с хрустом их все разом размолотить» [Апдайк 2009: 46]. В предшествующих романах страстью Гарри были женщины: их характеры и тела он описывает очень детально и зачастую весьма откровенно. В последней книге цикла герой идеализирует такую вредную для него пищу: «Миг чистого блаженства — когда язык расплющивает о верхнее нёбо комочек мороженого, и из него, как звезды в наступающей ночи, проклевываются дробленые орешки» [Апдайк 2009: 147].

В ранних книгах Кролик не сомневается, что он избранный: священнику он пытается объяснить, что «есть в мире что-то, что должен найти именно я» [Апдайк 2009: 205]. Гарри уверен, что у него есть особый дар — нравиться людям, а свою безнаказанность он оправдывает своей искренностью: «Если у тебя хватит пороху быть самим собой, то расплачиваться за тебя будут другие» [Апдайк 2009: 167]. Раскаиваясь, Гарри мнит себя великим грешником, для которого единственный возможный путь — искупление, но через время эта роль его утомляет, он не выдерживает груз ответственности и снова верит, что ему-то можно все. Показательна для того периода его манера держаться с любовницей Рут; неожиданно вернувшаяся вера в себя и попытки доказать свое превосходство:

«- Ты что, воображаешь, будто эта квартира уже твоя?

— Это ты моя, — отвечает он [Гарри]. — Ты моя, и солнце мое, и звезды тоже мои" [Апдайк 2009: 126].

Философски-ироничные разговоры Гарри со священником Экклзом очень показательны. Экклз, человек в целом достаточно добрый и сочувствующий, скорее подходит на роль семейного психолога, нежели духовного учителя. Он пытается спасти сбившегося с пути Гарри, предлагая реальные выходы из сложившейся ситуации, увещевая всех его родственников простить Кролика. Однако о Боге он почти не говорит. В этом проявляется взгляд автора на кризис протестантской церкви: и религию не миновал типичный для Америки вещизм, священник помогает устраивать комфортную жизнь на земле, но не проповедует пастве божественное учение. Притом потребность в этом у маленького человека есть: Гарри увяз в бытовых микрокризисах, и чувствует, что ответы на его вопросы должны прийти свыше. Репортер The New Yorker также подмечает этот факт: «Throughout all that varied work, one theme rose and was repeated over and over. Updike’s great subject was the American attempt to fill the gap left by faith with the materials produced by mass culture» [Gopnik: Электронный ресурс]. (Во всем этом разноплановом произведении прослеживается однажды поднятая и часто повторяющаяся тема: великой идеей Апдайка была американская попытка заполнить пропасть, оставленную верой, продуктами массовой культуры).

Старея, Энгстром осознает свое место в мире. Немного поздняя переоценка ценностей переводит героя в категорию типичных маленьких людей, так как поиск он считает оконченным: «Оглядываясь назад, он понимает то, чего в свое время не понимал: что больше всего на свете ему нравилось топтаться целыми днями в демонстрационном зале перед огромным запыленным стеклом витрины с рекламными транспарантами, покачиваясь на пятках, чтобы дать мышцам ног какую-то нагрузку, поджидая очередного клиента, перебрасываясь от нечего делать парой фраз с Чарли или с кем другим, отрабатывая свое жалованье, заполняя отведенное ему место в общей большой картине, внося свой посильный вклад и получая взамен, пусть скромное, признание. Мы ведь только этого и ждем друг от друга — признания. Занять отведенное тебе место в общей мышиной возне» [Апдайк 2009: 209].

Однако определенный эгоцентризм все еще присущ ему, в личном разговоре он признается любовнице, что по прежнему считает, будто он пуп земли. Иронично, что этим же словосочетанием он выражает свое неодобрение по отношению к сыну: «Его бесит, что все теперь носятся с Нельсоном, будто он пуп земли» [Апдайк 2009: 450].

В романе, хотя и вскользь, но довольно ясно говорится о том, кто является главным героем романа — это маленький человек: продавец в магазине увещевает Гарри и его семью: «Сперва — очень скромно, потом шире, теперь мы производим совсем хороший товар для маленького человека, да? У нас есть то, что вам надо, да?» [Апдайк 2009: 412].

Гарри начинает часто думать о смерти. Для своих пятидесяти шести он похоронил довольно много близких людей: маленькую дочку, совсем юную любовницу Джилл, родителей, всех немногочисленных друзей и всех подруг, с которыми имел тайные связи. Однако он никогда не испытывал сильных страданий от чужой смерти, скорее, ему не хватает близких людей, и он жалеет себя. Гарри по-настоящему эгоистичен, вплоть до того, что его удивляет проявление сострадания: «Удивляет его это женское свойство — искренне, по-настоящему переживать за кого-то другого, не за себя» [Апдайк 2009: 288]. Но когда собственная смерть становится реальной угрозой, она занимает немалое место в его мыслях: «Стоя в толпе таких же, как он, загорелых, слегка возбужденных, построждественских встречающих в региональном аэропорту юго-западной Флориды, Кролик Энгстром вдруг замечает в себе невесть откуда взявшееся странное чувство, будто то, с чем ему предстоит вот-вот столкнуться лицом к лицу и ради чего он прибыл сюда, то невидимое, что висит между небом и землей и неотвратимо приближается, — не его сын Нельсон и невестка Пру и двое их детей, а нечто более грозное, касающееся только его и никого больше: его собственная смерть, очертаниями напоминающая самолет» [Апдайк 2009: 8], далее: «Во Флориде, если присмотреться повнимательнее, всюду видишь следы смерти. Взять те же пальмы — они растут за счет того, что нижние ветви отмирают и отваливаются. Раскаленное солнце невероятно ускоряет все жизненные циклы» [Апдайк 2009: 609]. У Гарри очень шаткие представления о смерти, от метафорически страшных: «Смерть вовсе не ручная зверушка, которую себе на потеху завела хозяйка-жизнь, а зверюга, пожравшая крошку Эмбер, и его малютку Бекки, и сиракьюсских студентов, и возвращавшихся домой солдат, и ныне разинувшая пасть на него, — вот же она, здесь, рядом, прямо под ним, огромная, как планета в ночи, необъятная и в то же время только его, его и ничья больше. Его смерть» [Апдайк 2009: 348] до философски умиротворенных: «Умирая, мы оказываем миру большую услугу» [Апдайк 2009: 451], «Жизнь что парковка: какое-то время занимаешь там место, а время истекло — отъезжай, освободи место следующему, и это справедливо» [Апдайк 2009: 64]. Кроме того, ему часто хочется спрашивать об этом окружающих, словно он хочет найти правильный ответ на вопрос, на который правильного ответа нет: «Его мучает невысказанный вопрос, который его так и подмывает задать своим все понимающим друзьям-евреям: что они думают о смерти? [Апдайк 2009: 131]». Неожиданный ответ он получает от любовницы Тельмы, которая много лет сражается за жизнь со смертельной болезнью: «Или ты жив, и значит, жив абсолютно, или нет, и тогда ты сразу становишься чем-то совсем иным» [Апдайк 2009: 362]. Уже незадолго до смерти Гарри приходит к выводу, что «Жизнь — это шум» [Апдайк 2009: 642].

Молодому Гарри вообще не свойственно было философствовать и задаваться вечными вопросами. Старея, он вдруг осознает, что так ничего и не понял о жизни: «Неужели так быстро уходим мы в небытие, исчезаем, не оставляя следа?» [Апдайк 2009: 211], далее: «Как это, право, странно, неужто нет другого способа ощутить себя живым, кроме как есть и спать, гореть и замерзать? Вечный круговорот солнца и луны: день переходит в ночь, и наоборот — но все ж единым целым им не стать никогда» [Апдайк 2009: 441].

Смерть маленькой дочери Энгстромов упоминается постоянно во всех книгах о Кролике. Это событие, очень пронзительно описанное в первом романе «Кролик, беги», навсегда бросает тень на семейную жизнь пары, но в то же время, сближает их, являясь их общим тяжелым горем: «Их умерший ребенок и по сей день живет с ними, безмолвно, намертво склеивая их сознанием вины и стыда, отравляя неистребимой горечью всю подноготную их жизни» [Апдайк 2009: 305]. Несмотря на то, что формально в этой трагедии виновата Дженис, которая в состоянии алкогольного опьянения утопила маленькую дочь в ванной, в случившемся все негласно винили и винят Гарри, повторный уход которого и довел жену до глубокой депрессии. Дженис, сразу осознавшая, что «с ней случилось самое худшее, что когда-либо случалось с женщиной в этом мире», не суждено избавиться от страшного образа никогда. В ее словах муж слышит отзвуки старой трагедии: «Гарри с потрясающей ясностью видит, что все только видимость, что она не забыла Ребекку, что в ее собственном сознании она всегда была и будет матерью, утопившей свое дитя. Тридцать лет прошло. Как раз в эту пору все и случилось — конец весны, начало лета; в июне будет годовщина» [Апдайк 2009: 521]. Гарри же после долгих лет представляется символическая возможность искупить свою вину: ценой титанических усилий, превозмогая боль от инфаркта, он спасает тонущую внучку Джуди. Параллель «утонувшая дочь — спасенная внучка» не является скрытой, на это обращает внимание взрослый сын Гарри. Понимает это и сам Кролик: «И действительно, для Гарри, который лежит на спине, напичканный лекарствами, опутанный проводами и трубками, в безгоризонтном, сплошь белом пространстве, видеть девчушку живой и неповрежденной в ее совершенстве, сквозящем в каждом рыжем волоске, в каждой веснушке, в длинных ресничках, разделенных будто бы строкоотливной типографской машиной на интервалы в один пункт, — величайшая радость. Она попала в капкан семейного проклятия и — уцелела! Она сегодня покидает Флориду живая» [Апдайк 2009: 198]. Гарри к старости видит в трагедии их юности умысел неких высших сил и злой рок: «И ему вовек не забыть, как утонула его маленькая дочка, Ребекка Джун — в нынешнем июне будет ровно тридцать лет, — как он вернулся домой, один, и в ванне стояла еще не остывшая вода, которая погубила ее. Господь Бог не вынул затычку. А ведь это сущий пустяк для того, кто назначает звездам их места на небосводе. Сделать так, чтобы то, что случилось, не случилось» [Апдайк 2009: 154].

Дженис, жена Кролика, с которой он прожил больше тридцати лет и многое пережил, в последнем романе пытается все же выбраться из оболочки «маленького человека». Гарри часто повторяет, что Джен глупая и предсказуемая: «Он до такой степени знает ее, что поддерживать с ней разговор для него все равно как бороться врукопашную с самим собой» [Апдайк 2009: 37]. И, глядя на нее глазами Кролика, читатель тоже начинает считать ее «безмозглой козявкой». Много лет Дженис проводит свое свободное время исключительно перед телевизором со стаканом виски в руках. Но в те редкие эпизоды повествования, когда речь идет от ее лица, мотивы и причины ее поступков становятся яснее. В целом, это присущий Апдайку прием: смена повествующего лица с элементами исповеди. В последнем романе уже немолодая Дженис вдруг решает двигаться: получает профессию, сама принимает решения об общей с мужем собственности и показывает Кролику, что может жить и без него. Именно она высказывает в романе мысль, что Кролик все-таки успокоился: «Когда мы с ним были моложе, он пережил довольно трудное время — ему тяжело было расставаться с какими-то мечтами, с личной свободой, но мне кажется, теперь он поуспокоился» [Апдайк 2009: 539]. Вообще же идея «спокойствия» Гарри исходит из предыдущей части «Кролик разбогател»: «…И Кролик наслаждается, он вознесся над этим старым, сохранившимся лишь в воспоминаниях, миром — разбогатевший, успокоившийся» [Апдайк 2009: 14]. Эта же цитата взята автором в качестве эпиграфа к последнему роману.

Когда Гарри пытается объяснить сам себе, что держит его рядом с женой столько лет, он приходит к одновременно сакральному и циничному выводу: «Нет, в самом деле, почему он так прилип к этой Дженис? По-видимому, в их союзе есть что-то мистическое, как в религии, потому что во всем остальном их узы — чистая бессмыслица» [Апдайк 2009: 315]. Однако Дженис, стоя перед умирающим мужем, о котором она прежде малодушно думала, что с его смертью он сможет продать дом, все же ощущает действие любви, без которой не было бы такого долгого и временами счастливого брака: «И сейчас она хочет, чтобы он к ней вернулся, вернулся назад из той неведомой стихии, в которую он все глубже погружается. Ей так тошно, ее вот-вот вывернет, и все его уходы, и Пру, и Тельма, и не важно что еще — все смыто без следа огромностью этой минуты, когда она видит его на больничной койке, такого беспомощного и невозвратного» [Апдайк 2009: 660].

Отношения Кролика с сыном, сильно изменявшиеся от романа к роману, в последней книге достигают наихудшей своей стадии. Они становятся откровенно враждебными, семейные беседы проходят очень натянуто. Сын Энгстромов, Нельсон, становится наркоманом, он резок, раздражителен, очень остро воспринимает критику. Однако Гарри, несмотря на постоянные столкновения с сыном, в глубине души осознает причины таких проблем, причины, уходящие корнями в детство Нельсона. На протяжении всей второй книги, «Кролик вернулся», Нельсон живет вдвоем с папой, и вынужден мириться с присутствием и поведением людей, которых его отец беспрепятственно пускает в дом. Соседство с чернокожим Ушлым, первая любовь к девушке Джилл, которой суждено погибнуть в огне пожара, постоянно мелькающие перед глазами ребенка наркотики: Гарри вполне справедливо можно обвинить в пассивности. Во время всех этих пагубных для детского сознания событий Кролик редко задумывается об этом, он лишь отмечает, что сын принимает все слишком близко к сердцу: «И сын, и отец у него такие слабаки — тоска, да и только» [Апдайк 2009: 249]. Даже когда Кролик отмечает, что «Мальчишка вдруг становится стариком» [Апдайк 2009: 405], он не чувствует всей своей вины. Но очень остро ее чувствуют остальные, включая сына. В романе «Кролик разбогател» отношения «отец-сын» портятся необратимо. Кролику достаточно часто напоминают, кто в этом виноват:

— А я выродок, — сообщает отцу Нельсон.

— Дженис, ну что я сделал парню, чтоб заслужить такое?

Она вздыхает:

— О, я полагаю, ты знаешь [Апдайк 2009: 304].

Маленький человек Гарри стал отцом еще более маленькому и слабому человеку. И он это чувствует. Между ними мало общего, однако в конце третьей книги Нельсон вдруг повторяет малодушный поступок отца — сбегает от своей беременной жены.

В последнем романе Гарри и Нельсон вообще ни разу не говорят друг другу доброго слова. Высокого Кролика всегда очень расстраивал маленький рост сына, препятствующий карьере в спорте. Но теперь становится заметно, что нехватка дюймов в росте Нельсона расстраивает его больше, чем кокаиновая зависимость сына. В начале произведения Гарри думает, что «он побаивается своего сына» [Апдайк 2009: 34]. Любопытно, что чуть позже ему приходит в голову, что «Единственный человек на свете, кому он кажется опасным, это его собственный сын» [Апдайк 2009: 302]. Сам Нельсон груб с отцом и держится подчеркнуто отдаленно. После сердечного приступа Гарри младший Энгстром не считает нужным даже показать, что он преисполнен сочувствия: «Я сломался, потому что у меня отец чуть не помер, это, знаешь ли, действует на психику. В том смысле, я хочу сказать, что сегодня он, а следующий кто? Мне еще не столько лет, чтобы терять отца» [Апдайк 2009: 290]. Гарри злится и осуждает взбалмошного и неумелого сына-наркомана, который приносит столько финансовых и психологических проблем семье. Но когда после реабилитационного центра Нельсон становится спокойным и благодушным, он раздражает отца гораздо больше. В предшествующие тому моменты особо тяжелых периодов наркомании в сердце Гарри просыпается жалость: «Бедный парень, каких жутких картин он сегодня насмотрелся? Вот в резиновом мешке выносят найденное на пепелище мертвое тело Джилл, вот его мать прижимает к себе крохотное бездыханное тельце его новорожденной сестренки. Как можно его обвинять в чем-то после этого?» [Апдайк 2009: 522].

Искренние теплые чувства Кролик питает к непоседливой внучке. Он находит в ней сходство с собой, и это пробуждает в нем философские мысли: «Наверно, только на такое бессмертие мы и можем рассчитывать: какой-нибудь генетический завиток, который потом воспроизводится снова и снова, как однажды заложенный в компьютер номер неизменно появляется на ежемесячном извещении о состоянии нашего банковского счета» [Апдайк 2009: 497]. Кроме того, Гарри чувствует в ней силу, отсутствие которой и делало Гарри и его сына «маленькими людьми», глядя на нее Кролик видит, что «Природа силится подарить миру победительницу» [Апдайк 2009: 503]. Маленький внук Гарри, Рой, выделяется лишь необъяснимой в таком возрасте любовью к насилию: «она ума не приложит, откуда у Роя эта привычка делать другим больно, чтобы показать, как он их любит» [Апдайк 2009: 369]; «На протяжении всей их прогулки искра интереса у Роя вспыхивает лишь однажды — когда у них на пути оказывается цепочка мягких муравьиных холмиков, протянувшаяся между двумя трещинами в тротуаре, каждый холмик словно горка молотого кофе. Он поддевает их ногой и топчет, топчет муравьиную армию, которая беспорядочно мечется в отчаянном порыве» [Апдайк 2009: 342].

Еще один человек, которого Гарри любит глубоко и искренне — его родная сестра Мириам. Мириам никогда не боялась жизни, смелых решений, она резко выделяется из целого ряда маленьких людей в романах своей активностью, жизненной энергией, ее аморальная жизнь в Лас-Вегасе кажется ее матери правильнее унылых побегов и возвращений сына. Гарри всегда вспоминает о ней с особым трепетом: «Правдивость этого признания его самого ошеломляет: он понимает, как мало было в его жизни тех, кого он любил бы так же просто, без примеси раздражения, как свою маленькую егозу Мим. Мим, его собственная родная сестренка, без всяких усилий обрела над ним ту власть, какой впоследствии не удалось добиться ни одной женщине» [Апдайк 2009: 564].

Немалое место во всех романах занимают сны Гарри. В отличие от большинства снов в литературе, они абсурдны и не всегда значимы. Апдайк использует сны для описания реальности: их нелепость производит эффект пересказа, будто Гарри, проснувшись, рассказывает, что он увидел. Например, во Флориде: «Среди прочих ему снится сон, что он подходит к какой-то двери с закругленным верхом и толкает ее. Точно такая стеклянная дверь, как в „Макдоналдсе“ (только не та, через которую видна голова-гамбургер). Во сне он знает, что там за дверью кто-то есть, кто-то, кого он до жути боится, кто-то голодный, притаившийся, — и все же он толкает дверь, давит на нее, и ужас нарастает, и он просыпается в страхе, с переполненным мочевым пузырем» [Апдайк 2009: 639]. Сам Гарри много думает о них и сильно сердится, когда его будят: «По мере того, как окружающий его мир постепенно окрашивается в уныло-серый, без оттенков цвет, сны его становятся все ярче и красочнее» [Апдайк 2009: 564].

Все книги о Кролике изобилуют длинными подробными описаниями разговоров о политике, игре в гольф с массой соответствующих терминов, рассуждениями и спорами о лучшей реализации подержанных машин. В последнем романе прибавляется очень детальное описание операции на сердце, которую переносит Кролик. Все эти детали чрезвычайно важны, они подчеркивают мысль автора о том, что его герой не такой маленький, каким он кажется.

Отношения Кролика с религией сильно меняются от романа к роману. Дженис в последней части тетралогии высказывает мнение, что «Чем Гарри становится старше, тем он циничнее; а ведь когда-то он был даже по-своему религиозен» [Апдайк 2009: 307]. Гарри думает о Боге, иногда со свойственными ему сомнениями и меркантилизмом: «Господи! Он несколько раз закрывает глаза с намерением помолиться, но обстановка не располагает: слишком назойливо наседает со всех сторон реальный, материальный мир. Да разве Бог, косматый библейский старик, посмеет сунуться в эдакую толчею?» [Апдайк 2009: 630]. Гарри часто думает о Далай-Ламе, о визите которого в это время пишут все газеты: «Кролик вспоминает о далай-ламе — как, интересно, тот ощущает себя после стольких лет изгнания? Можно ли сохранить веру в Бога, если все уверяют, что Бог — это ты?..» [Апдайк 2009: 430] Энгстром отнюдь не увлекается восточными религиями, ему интересна личность, с которой к тому ж он чувствует какую-то общность: «Мне всегда казалось, что между нами, как бы это выразить, есть какая-то связь: ему и лет почти столько же, и вообще я люблю знать, где он и что с ним. Шестое чувство говорит мне, что нынешний год будет для него особенным» [Апдайк 2009: 435]. Но его фатальные мысли касаются так же и Бога его веры, а воспитан он был протестантом. В ранних романах ему свойственен был максимализм: он искренне обращался к нему во время беды, и с холодным спокойствием отказывался от него в периоды благополучия. Позднее Гарри мыслит более глобально, не без фатализма: «Сказать по совести, мы все ничто. Без Бога, который поднимает нас из праха и обращает в ангелов, мы все ничего не стоим» [Апдайк 2009: 486]. Свои неудачи он объясняет тем, что «вышел у Бога из доверия» [Апдайк 2009: 582]. В то же время он ощущает на себе отвергаемые ранее радости праведного брака: «его очерствелое старое сердце начинает биться быстрее от внезапно всколыхнувшегося чувства — что он муж жене своей» [Апдайк 2009: 511], впервые ощущает бренность материальных вещей: «Ночью, лежа без сна, страшась, что ему уже никогда не уснуть или что сегодня он уснет навеки, он всеми фибрами ощущает убийственную бесполезность всего вещественного, материального, словно под действием какого-то атомного распада бесценное сверкающее настоящее обращается, с каждым тик-таком часов, в свинцовый шлак истории» [Апдайк 2009: 665]. Коммерческое общество, которое Гарри когда-то так превозносил перед юными хиппи, видится ему теперь не таким волшебным: «Станет невыгодно содержать Бога, закроют и Бога» [Апдайк 2009: 622]. Гарри, хотя и своеобразно, чувствует силу Бога-Создателя: «Что ж, может быть, в каком-то смысле, быть живым вообще чудовищно. Как представишь себе эти скопища обезумевших молекул… Но чтоб они все возникли сами по себе? Быть не может» [Апдайк 2009: 615]. Кролика и самого волнует его отношение к религии, и он пытается его проанализировать: «Забавная штука получается, если посмотреть на отношение Гарри к религии. Когда от Бога все поголовно отвернулись, в шестидесятые, он, Гарри, чувствовал, что не может Его предать, зато теперь, когда проповедники орут молитвы в рупоры, он не может заставить себя возжелать Его. Он как старый друг, которого так долго знаешь, что уже и сам забыл, что тебе в Нем так нравилось» [Апдайк 2009: 602].

В последней части романа Гарри вновь сбегает из дома. В начале самой первой книги двадцатишестилетний Энгстром без предупреждения покидает беременную жену и встревоженных родителей и уезжает все дольше на юг, но путается в дорогах. Во время последнего своего побега Кролик, которому уже 56, знает, куда едет: он решает побыть один в семейном загородном доме во Флориде. Именно там встречает Гарри свою смерть. Небольшой город, где и находится летний дом, называется Вальгалла-Виллидж. Вальхалла — в скандинавской мифологии дворец Одина, куда попадают павшие в битве воины и где они продолжают прежнюю героическую жизнь. Несомненно, Апдайк неслучайно выбирает это название для своего героя, всю жизнь бегущий маленький человек Гарри приходит как воин, который заслужил вечный покой. Даже его короткие игры в баскетбол с мальчишками уподобляются в его сознании битвам, в которых он просто не может проиграть.

Последняя мысль умирающего кролика — бег закончен: «надо бы еще что-то добавить, сын так явно, так неистово ждет чего-то, но нет, хватит. Надо бы. Хватит» [Апдайк 2009: 669]. Она же — его последнее в жизни сомнение, из тысячи тех, что так долго его мучили. В названии последнего романа прослеживается ирония: Кролик так и не успокоился.

Гарри не лишен определенный внутренней свободы, его усилия даже чем-то напоминают работу Сизифа Камю. Гарри предпринимает однообразные попытки укрыться от терзающей его рутины, от собственной несостоятельности, но всегда возвращается. Но глубоко внутри он верит, что все-таки все вокруг не правы, что он еще докажет жене, взрослому сыну, а главное, себе, что все не зря, что он достаточно ценен этому миру, чтобы быть свободным.

Однако Гарри не лишен Бога безвозвратно. Его все же посещают мысли о собственной избранности и о том, что он создан высшей силой для великих дел. Он редко молится, но несколько раз в романе взывает к Господу. И стоит отметить, что у «религиозного» Кролика все же больше положительных черт: в нем вырабатывается ответственность и умение ценить прекрасное.

Маленький человек Апдайка становится экзистенциальным героем. Несмотря на то, что автор показывает человека перед лицом смерти, долгожданного катарсиса не происходит: это трагизм смерти как таковой, конец жизни, полной исканий, бытовизма и банальной мелочности. Кролик попадает мячом в корзину в последний раз, но того «высокого и сакрального», о котором он рассуждал еще в первой книге, так и не достигает. Но Апдайк не хочет показывать героя жалким, автор видит в такой кончине лишь логическое завершение жизни маленького человека.

2.2 Маленький человек в романе Д. Апдайка «Террорист»

В «Террористе», своем предпоследнем романе, написанном за несколько лет до смерти, Джон Апдайк касается одной из наиболее актуальных сегодня тем — исламского терроризма. Причем отправляется он не на Ближний Восток или в Афганистан. Действие романа происходит в пригороде Нью-Йорка, а главный герой — американский подросток-мусульманин Ахмад Ашмави.

Ахмад страстно осуждает массовую культуру США и свойственный ей вещизм. Он одинок, со своей неверующей матерью он ничем не делится, друзей у него нет. Единственным своим другом он считает легкомысленную одноклассницу Джорилин, которая поет в церковном хоре и приглашает Ахмада на службу. Посещение христианской церкви вызывает у него смешанные, большей частью негативные чувства. Единственный, кто волнуется за дальнейшую судьбу Ахмада, — стареющий школьный наставник Джек Леви. Джек приходит домой к ученику, и у него завязывается роман с матерью Ахмада, Терезой, при этом у Джека и в мыслях нет бросать свою скучную растолстевшую жену Бет.

Ахмад устраивается на работу водителем грузовика. Во время посещений своего имама Шейха Рашида, он часто слышит о силе веры и необходимости жертвы. Путем несложных психологических манипуляций его наниматели убеждают его, что он должен совершить террористический акт — подорвать мост, что необратимо приведет к многочисленным человеческим жертвам и гибели самого Ахмада. Он соглашается, считая такой поступок проявлением своей веры. Зачинщики теракта нанимают для Ахмада проститутку, которой оказывается Джорилин. Парень противостоит соблазну и просит школьную подругу спеть для него.

В запланированный день Ахмад ведет грузовик, начиненный взрывчаткой, к указанному месту. Неожиданно в машину врывается Джек Леви, которому удается отговорить Ахмада от страшного поступка. Юный мусульманин считает, что поступил правильно, отказавшись от своих намерений, но чувствует себя духовно опустошенным.

В этих американских джунглях, в которых застревают «брошенные разведенки и мастера исчезающих профессий в захиревших отраслях, а также занятые тяжелой работой цветные» [Апдайк 2011: 19], прожил почти всю свою жизнь стареющий и страдающий бессонницей школьный наставник Джек Леви, смотревший в молодости, когда в «воздухе чувствовалось представление о том, что молодежь может изменить мир», фильмы, «заставлявшие шевелить мозгами». Его жена Бэт — типичная пожилая американка, растолстевшая, прикованная к телевизору с телешоу и сериалами. После нескольких десятилетий брака они превратились в пару, которую «жизнь перемолола в бесцветную одинаковость» [Апдайк 2011: 23]. Иногда они пытаются как-то развлечься: играют в карты с такими же, как они, коллегами по работе, ходят в рестораны или в «захудалые киношки с заплеванными полами» на фильмы «не слишком жестокие или сексуальные» [Апдайк 2011: 23]. Единственным ярким событием в жизни Джека становится случайно возникшая интрижка на стороне, которая хоть как-то скрасила его жизнь. Она не вызвана каким-то сильным взаимным чувством, а является простой попыткой убежать от серости и одиночества. Попыткой неудачной. Еврей по происхождению и по вероисповеданию, Леви без особой борьбы отказывается от религии, даже не пытаясь найти причины или оправдания, он вообще склонен объяснять все усталостью. В большинстве своих проявлений он типичный «маленький человек»: серый, незаметный, смирившийся, не реагирующий на внешние раздражители (критику жены, хамство учеников), опустивший руки. Джек продолжает задавать вопросы, по ночам он встает и подолгу смотрит на темный город, но попытки задавать себе «трудные» вопросы, поиски путей пугают Джека, и он прячется обратно в свою раковину, предпочитая спокойствие возможному счастью.

Джек получился у Апдайка, пожалуй, самым правдоподобным персонажем в романе. Стареющего учителя, который достаточно много думает о проблемах бытовых, по ночам терзают мысли о глобальных бедах: «Джеку Леви сейчас шестьдесят три года, и он просыпается между тремя и четырьмя ночи с ощущением страха во рту, пересохшему от того, что во сне он дышал ртом. Сны у него мрачные, пронизанные бедами мира. Он читает умирающую, не имеющую достаточно рекламы ежедневную газету „Нью-Проспект перспектив“, а также „Нью-Йорк таймс“ или „Пост“, когда их оставляют в учительской, и словно не начитавшись про Буша, и Ирак, и убийства у себя дома — в Куинсе и Ист-Ориндже, — про убийства даже двух-, четырехили шестилетних детей, таких маленьких, что крики и борьба со своими убийцами-родителями показались бы им богохульством, как было бы богохульством, если бы Исаак стал сопротивляться Аврааму» [Апдайк 2011: 21]. Не так сильно отличается его описание главным героем Ахмадом: «Мистер Леви — еврей, практически всю жизнь проведший в школьной системе, с виду старый и усталый, с мешками под глазами и жидкими на макушке, нечесаными волосами, несколько прядей которых стоят торчком» [Апдайк 2011: 16].

Спокойствие, с которым Джек смотрит на тяготы общества, граничит с цинизмом, но тем весомее делает автор его решительный поступок в финале романа. Даже о страхе смерти стареющий Леви говорит с пугающей саркастичностью: «Страх — углубляющееся с каждым днем сознание, что твоему телу осталось на земле лишь готовиться к смерти, — захлопывает дверь в сон. Он ухаживал за женщинами и совокуплялся; он произвел на свет ребенка; он работал, чтобы прокормить этого ребенка, маленького впечатлительного Марка с застенчивым насупленным взглядом и мокрой нижней губой, и дать ему весь безвкусный хлам, который, согласно культуре времени, он должен иметь, чтобы не отставать от взрослых. Теперь у Джека Леви осталась одна-единственная обязанность — умереть и тем самым предоставить перегруженной планете немного больше места, немного больше пространства, чтобы дышать. Эта обязанность висит в воздухе над его бессонным лицом, точно паутина с застывшим в центре пауком» [Апдайк 2011: 79]. С одной стороны, такие взгляды на жизнь типичны для героев Апдайка: в «Кентавре» другой стареющий учитель, м-р Колдуэлл ожидает смерти от выдуманного им самим рака желудка с той же смесью обреченности, бессильного страха и циничного спокойствия. Гарри «Кролик» Энгстром, так решительно бежавший от реальности в первом романе серии, стареет без особой борьбы за счастье в поздних произведениях. С другой стороны, стоит отметить, что подобные взгляды, где-то даже перекликающиеся с элементами экзистенциализма, совсем нехарактерны для родоначальницы типажа «маленького человека» — русской литературы. Самсон Вырин, и уж тем более Акакий Башмачкин вообще не склонны задумываться о смерти, глобальных проблемах и высшем предназначении. Роднит же заокеанские типажи то, что герои сознают свое место в мироздании. И Макар Девушкин, и Кролик неоднократно признают вслух: «Я — маленький человек».

Немаловажным фактом биографии Джека является его отказ от веры. Рожденный иудеем, герой отказывается от своей религии, разочаровавшись в Боге. В отличие от тысяч братьев по вере, принимающих религию отцов как данность и не задающих вопросов, Джек пытается анализировать события Ветхого Завета и приходит к неутешительным выводам, продиктованным практицизмом: «Впрочем, еврейский Бог никогда и не был щедр на обещания — разбитый бокал на свадьбе, быстрые похороны в саване, когда ты умрешь, никаких святых, никакой жизни после смерти, — просто в течение жизни будь лоялен тирану, потребовавшему, чтобы Авраам сжег в качестве жертвоприношения своего единственного сына. Бедный Исаак, доверчивый зануда, которого чуть не убил собственный отец, был слепым старцем, хитростью лишенным своего блаженства собственным сыном Иаковом и женой Ребекой, которую привели к нему с закрытым лицом из Падданарама. Позже, на их родине, если ты соблюдал все правила — а у евреев-ортодоксов длинный список таких правил, — ты получал желтую звезду и односторонний пропуск в газовую печь. Ну уж нет, спасибо: Джек Леви высокомерно предпочел стать одним из тех, кто высокомерно говорил „нет“ иудаизму. Он способствовал тому, чтобы его называли „Джеком“, а не „Яковом“, и возражал против обрезания сына» [Апдайк 2011: 105]. Такой приземленный взгляд на Библейские события вкупе с упоминанием Холокоста уничижают еврейскую веру и подчеркивают цинизм героя. По иронии судьбы, иудейская вера не уходит из его семьи совсем: его сын Марк женится на чистокровной еврейке. К исламу Джек тоже не питает уважения, он видит в нем избыток жестокости: «Леви внимательно смотрит на имама — маленький, не способный грешить человечек, олицетворяющий систему веры, которая не так давно привела к смерти сотни людей, в том числе тех, что ездят на работу из северного Нью-Джерси» [Апдайк 2011: 211].

Апдайк оживляет своего бесцветного героя, описывая мальчика-Джека талантливым и энергичным: «…Это все равно как настраивать скрипку, на которой он играл в детстве. Новый Хейфиц, новый Исаак Штерн — таким надеялись видеть его родители? Он разочаровал их, став частью невзгод, сливавшихся с невзгодами мира. Его родители были огорчены. Он решительно заявил им, что прекращает уроки. Для него куда больше значила жизнь, описываемая в книгах и происходящая на улицах. Такую позицию он занял в одиннадцать, возможно, в двенадцать лет и никогда больше не притрагивался к скрипке, хотя порой, услышав в машине по радио отрывок из Концерта Бетховена или Моцарта или „Цыганские напевы“ Дворжака, которые он когда-то разучивал в аранжировке для учащихся, Джек, к своему удивлению, чувствовал, как вновь оживают пальцы левой руки, перебирая рулевое колесо словно дохлую рыбу» [Апдайк 2011: 76]. Это небольшое воспоминание может натолкнуть на разные выводы: с одной стороны, герой с детства был способен проявить характер (а с возрастом эту способность утратил), с другой — мальчик закопал талант в землю, чем, возможно, обрек себя на безынтересное и пустое будущее. Впрочем, сам Джек не размышляет об этом. Так же безэмоционально вспоминает он свои успехи в студенческие годы: «Он даже мечтал вступить в команду, которая писала остроумные тексты для евреев-комиков на телевидении. В колледже он слыл мудрецом и человеком, который не лезет за словом в карман» [Апдайк 2011: 92].

В юности Джек увлекался экзистенциализмом: мучаясь от бессонницы, глядя на ночной город, он вспоминает: «Что ж, он по-прежнему жив и видит то, что видит. Наверное, это хорошо, но стоит усилий. Кто был тот грек в той книжке Камю, которой все они увлекались в Городском колледже Нью-Йорка? Или, может быть, это было в Ратгерсе, среди кандидатов в магистры? Сизиф. Который толкал в гору камень. А он все скатывался вниз. Джек стоит тут, уже ничего не видя, но сознавая, что все это в один прекрасный день перестанет для него существовать. Экран в его голове потухнет, и, однако же, все будет продолжаться без него, и будет наступать заря, и будут заводиться машины, и дикие звери будут продолжать кормиться на земле, отравленной Человеком» [Апдайк 2011: 72]. Воспоминания о Сизифе Камю несомненно пробуждают в Джеке идею внутреннего бунта, о котором писали экзистенциалисты, но это лишь случайная мысль измученного бессонницей человека, Джек действительно много понимает, но не считает нужным сильно углубляться.

Он ни за что особенно не волнуется, ничто не пробуждает в нем сильных чувств. Но нельзя не отметить, что только человек с характером способен на поступок, завершающий роман и моральные терзания подростка-террориста. Джек запрыгивает в машину Ахмада, зная, что она нагружена взрывчаткой, и отговаривает ученика от опрометчивого шага. Джек не противостоит религиозным разногласиям, Джихаду, агрессии. Но он спасает запутавшегося подростка (тем самым спасая еще несколько жизней), и, как представляется читателю, в один из редких моментов своей жизни не проявляет малодушия. И это явный выход из образа: маленький человек совершает героический поступок. Духовные вопросы, которые задает Джек, привели к неожиданному, с точки зрения логики характера, финалу романа.

Жена Джека, Бет, — «женщина-кит, такая жаркая из-за своего жира» — типичный маленький человек, несмотря на то, что этот образ типичнее для героев-мужчин. Бет мелочна, и, в отличие от мужа, не задает себе вопросы глобального характера. Описывая мысли Бет, Апдайк прибегает к «потоку сознания», причины ее длинных размышлений зачастую мелочны и незначительны: «Она часто думала купить более длинный шнур, чтобы перенести телефон к своей качалке и поставить его на пол на эту часть принадлежащего ей дня — в те дни, когда она не ходит в Библиотеку Клифтона, но она все забывает попросить Джека купить более длинный шнур в магазине, где продают телефоны, а он находится далеко, в торговом центре, что на дороге 23. Когда она была девочкой, вы просто звонили в компанию „АТ и Т“ и к вам присылали мужчину в серой (или она была зеленой?) форме и черных ботинках, который за несколько долларов все вам делал. „АТ и Т“ была тогда монополистом, и Бет знает, что это было плохо: если вы звонили за пределы города, вам насчитывали за каждую минуту разговора, а теперь она могла часами говорить с Марки или Эрм, и это почти ничего не стоило, но зато теперь и нет услуг по починке. Вы просто выбрасываете аппарат, как старый компьютер и вчерашнюю газету» [Апдайк 2011: 317].

Рисуя параллель с мужем, Апдайк «дарит» мечту детства и ей: Бет мечтала стать балериной. Растолстев и утратив подвижность, она так же удалилась от детских амбиций, как и Джек — от возможности стать выдающимся музыкантом. Бет осознает размеренность и «нормальность» своей жизни: «Любящие родители; счастливый, хотя и не вполне традиционный брак; чудесный единственный ребенок; интеллектуально интересная, физически нетяжелая работа — выдавать книги и искать нужное в Интернете, мир устроил так, чтобы она была мягкой и полной, застрахованной от страсти и опасности возникновения искры, которая вспыхивает, как только люди касаются друг друга… самым экстремальным, что случилось с ней, был тот случай, когда ее родители отказались прийти на ее гражданское бракосочетание с евреем» [Апдайк 2011: 318]. Бет прагматична, ее оценки лишены иллюзий и подтекстов: «А выйдя замуж, узнаешь, что проделывают мужчины, как от них пахнет и как они себя ведут, — все это по крайней мере нормально: это вызывает разочарование и приканчивает нелепые романтические представления» [Апдайк 2011: 321].

К главному герою — подростку Ахмаду, в котором ее муж видит столько нераскрытых возможностей, Бет относится со скепсисом, выражая тем самым мнение среднего американского гражданина: «Он считает себя мусульманином, потому что мусульманином был его бездельник отец, и игнорирует свою работящую католичку-ирландку мать, с которой живет» [Апдайк 2011: 342].

Главный герой книги — восемнадцатилетний мусульманин Ахмад Ашмави, чьи духовные искания и сомнения составляют основную сюжетную линию, не является маленьким человеком согласно традиционному понятию. Это современный «маленький человек», хотя и не типичный для американской литературы. Его одиночество, попытка спрятаться от общества, от американского уклада продиктованы не страхом перед жизнью и слабостью характера, но верой. Сын американки ирландского происхождения и египтянина, бросившего семью, когда мальчику было три года, Ахмад добровольно выбирает ислам и проникается религией настолько, что решается на террористический акт во славу Аллаха. Мать Ахмада, заботясь о нем материально и не будучи совсем безразличной, духовно оставляет его в одиночестве: «Если Ахмад так верит в Бога, пусть Бог и заботится о нем» [Апдайк 2011: 101]. В ее речи также иногда слышится и ироничное отношение к фанатичной вере сына: «Но зрение у него не двадцать-двадцать. У Ахмада. Скорее двадцать-тридцать — астигматизм, но он всегда был слишком честолюбив, чтобы носить очки. Казалось, при его благочестии он не может быть тщеславным, а он такой. Возможно, это не тщеславие, скорее, он думает, что Аллах даст вам очки, если Он хочет, чтобы вы носили их» [Апдайк 2011: 102].

Ахмада не назовешь слабым — его дух крепок, у него есть воля противостоять соблазнам. Но в повседневной жизни он терпит поражение за поражением: бегство от школьного хулигана, потеря единственной симпатичной ему девушки, неспособность сопротивляться пагубному влиянию.

Роман начинается со слов: «Дьяволы, — думает Ахмад. — Эти дьяволы стараются отнять у меня моего Бога» [Апдайк 2011: 3]. Рефреном звучат последние мысли нерешившегося террориста, завершающие книгу: «Эти дьяволы, — думает Ахмад, — отняли у меня Бога» [Апдайк 2011: 379]. Но что же все-таки поражение для подростка: то, что в последний момент он передумал лишить жизни десятки невинных людей? Или появившийся в нем страх смерти? Ахмад — ищущий, рефлексирующий герой, он задает вопросы, и, несмотря на непогрешимость его веры, его одолевают сомнения: «Что, помимо пылких и божественно вдохновенных слов Пророка, доказывает, что есть следующая жизнь? Где она сокрыта? Кто будет поддавать жар кипящим котлам в Аду? Какой бесконечный источник энергии будет поддерживать пышность Рая, кормить его чернооких гурий, насыщать соком их тяжелые висящие плоды, наполнять ручьи и бьющие фонтаны, в которых Бог, как написано в девятой суре Корана, получает извечное удовольствие? Как быть со вторым законом термодинамики?» [Апдайк 2011: 5]. Будущий террорист-смертник стремится во всем винить Америку, за границами которой никогда не был: «Западная культура лишена Бога» [Апдайк 2011: 92], «Америка хочет отнять у меня моего Бога» [Апдайк 2011: 3]. Ахмад одинок в своей вере и готов рьяно ее защищать: «Он защищает своего Бога от этого усталого, неухоженного, неверующего старого еврея и хранит про себя подозрение, что шейх Рашид так рьяно абсолютен в своих доктринах, потому что Бог потихоньку сбежал с его светлых йеменских глаз, голубовато-серых глаз женщины-кафирки. Ахмад, растя без отца, с блаженно неверующей матерью, привык быть единственным почитателем Бога, — тем, чьим невидимым, но ощутимым компаньоном был Бог. Бог всегда был с ним. Как сказано в девятой суре: „У тебя нет иного патрона или помощника, кроме Бога“. Бог — существо, близкое ему, эдакий сиамский близнец, присоединенный ко всем частям твоего тела — и внутри, и снаружи, и ты можешь воззвать в любой момент к нему в молитве. Бог — его радость. А этот старый дьявол еврей, прикрываясь своей хитрой мудростью и манерами лжеотца, жаждет разорвать этот союз и отобрать у него Всемилостивейшего и Жизнетворящего» [Апдайк 2011: 82].

Ахмад с явным восхищением относится к отцу, которого практически не помнит. Таинственный египтянин является незримым героям романа, имея свое влияние на забытого им сына. Ахмад уверяет мистера Леви, что помнит отца: «— Этакая теплая темная тень, — говорит Ахмад, резко нагибаясь вперед от предпринятого усилия. — Очень белые квадратные зубы. Маленькие аккуратные усики. Я уверен, что мое стремление к аккуратности идет от него. Среди моих воспоминаний есть сладковатый запах — вроде лосьона после бритья, — правда, в нем чувствуется острота, так что, возможно, отец только что съел какое-то ближневосточное блюдо. Он был темнокожий, с более темной, чем у меня, кожей и с изящным, тонким лицом. Пробор в его волосах шел почти посредине» [Апдайк 2011: 62]. Мать Ахмада, Тереза, признается в разговоре с Джеком: «Ислам ничего не значил для меня — точнее: меньше чем ничего, у меня было к нему даже отрицательное отношение. Не больше он значил и для отца Ахмада. Омар никогда на моих глазах не ходил в мечеть, и всякий раз, как я пыталась завести на эту тему разговор, замыкался и вид у него становился сердитым, словно я влезала не в свое дело. „Женщина должна служить мужчине, а не пытаться им завладеть“, — говорил он, словно цитируя Священное Писание» [Апдайк 2011: 107]. Однако Тереза верит, что смогла убедить в этом и сына: «— У Ахмада, — говорит она, мгновенно чуточку расслабляясь, как бывает с восприимчивыми женщинами, — нет иллюзий относительно своего отца. Я очень ясно объяснила ему, каким никчемным был его отец. Авантюрист, никчемная бестолочь — он ни разу за пятнадцать лет не прислал нам даже открытки, не говоря уж о каком-нибудь вонючем чеке» [Апдайк 2011: 108].

Ахмада пугает коммерциализация общества, меркантилизм и отсутствие святости. Христианская церковь, которую он посетил по приглашению одноклассницы, отпугивает его недостатком сакральности, почитания Господа, неискренностью: «Закопченную церковь из бурого железняка, находящуюся рядом с озером битого камня, заполняют бумажные платья пастельных тонов и костюмы из полиэстра с острыми плечами. Яркий свет слепит глаза Ахмаду, и ему не становится легче от созерцания цветных стекол в окнах, где мужчины в подобии ближневосточных одежд изображают предполагаемые события краткой и бесславной жизни их Господа. Поклоняться Богу, который, как известно, умер, — сама эта мысль действует на Ахмада, как легкая вонь, засор в канализации, обнаружение мертвой крысы в стенах. Однако прихожане, немногие из которых даже светлее, чем он в своей белоснежной рубашке, купаются в чистой радости этого собрания в воскресное утро. Уходящие вдаль ряды сидящих разнополых людей, и похожее на сцену непонятное место впереди с шишковатой обстановкой и высоким закопченным тройным окном, где изображен седобородый мужчина с приготовившимся взлететь голубем на голове, и то и дело возникающий шепот приветствий, и потрескиванье деревянных скамей под передвигающимися тяжелыми задами, — все это кажется Ахмаду скорее похожим на кинотеатр перед началом фильма, чем на священную мечеть с ее толстыми, заглушающими звуки коврами, и пустыми облицованными кафелем стенами, и мелодичными песнопениями» [Апдайк 2011: 40], «Привыкнув видеть молящихся сжавшимися на коленях на полу в стремлении подчеркнуть, насколько Бог выше их, Ахмад, даже сидя, чувствует себя богохульно высоким. Христианская манера сидеть очень прямо, словно на спектакле, наводит на мысль, что Бог — актер, который, перестав вас развлекать, может быть убран со сцены и начнется новый спектакль» [Апдайк 2011: 42]. Его возмущает не вера в иного бога в целом, а распад религии как таковой. Видя, как христиане и еврей в лице мистера Леви игнорируют церковные догматы и поддаются соблазнам бытовой жизни, Ахмад все больше убеждается в чистоте и силе своей религии и правильности своего пути.

Нельзя сказать, что Ахмад недооценивает свою непорочность: «Я хороший мусульманин в этом мире, который смеется над верой» [Апдайк 2011: 206]. Он склонен все свои поступки, идеи, желания, мечты так или иначе связывать с Исламом, иногда противореча сам себе. Он неоднократно подчеркивает, что все материальные ценности и блага цивилизации — от Дьявола, они — помехи на пути к духовности. Ахмад критикует Америку за отказ от чистоты в пользу прогресса. Однако, когда юноша знакомится с устройством грузовика, которое приводит его в восторг, он приводит другие аргументы: «Это ислам, неоднократно говорил шейх Рашид, сохранил науку и простые механизмы греков, когда вся христианская Европа в своем варварстве забыла об этом. В сегодняшнем мире героями сопротивления ислама Большому Сатане являются бывшие врачи и инженеры, умеющие пользоваться такими механизмами, как компьютеры, самолеты и придорожные бомбы. Ислам — в противоположность христианству — не боится научной правды. Аллах создал физический мир, и все его устройства, используемые для святых целей, священны [Апдайк 2011: 237]». Беспощадно критикуя все принципы коммерческого общества, Ахмад, устроившись на работу в фирму по продаже мебели, вспоминает, что «Ведь и сам Пророк был торговцем» [Апдайк 2011: 214].

Очевидно то, что Ахмад отнюдь не жесток. Дважды в романе подросток спасает от гибели мелких насекомых, жалея их и стремясь дать им свободу. В свою, как предполагалось, последнюю в жизни ночь, Ахмад пытается спасти и выпустить из душной комнаты жука, но насекомое умирает, а подросток видит в этом сакральный смысл. Символично, что имам, убеждая Ахмада в необходимости убивать неверных, сравнивает их именно с насекомыми:

«Он отважился сказать:

— Разве цель Бога, изложенная Пророком, состоит не в том, чтобы обратить в свою веру неверных? В любом случае не должен ли Он проявить милосердие, а не злорадствовать по поводу их страданий?

Имам сидел к нему в профиль, нижнюю половину его лица скрывала подстриженная борода с проседью. У него был тонкий, с горбинкой, нос и кожа на щеках бледная, но не такая бледная, как у англосаксов или ирландцев, веснушчатая, быстро краснеющая, как у матери Ахмада (тенденция, которую молодой человек, к сожалению, унаследовал), а белая, как воск, даже неподвластная времени, как у йеменцев. Лиловые губы имама дернулись в гуще бороды.

Он спросил:

— А тараканов, что выползают из-под плинтусов или из-под раковины, ты жалеешь? А мух, что жужжат над пищей на столе, расхаживают по ней своими грязными лапками, которые только что плясали на фекалиях и на падали, — ты их жалеешь?

По правде, Ахмад жалел их, наблюдая, как целая популяция насекомых копошится у ног святых людей, но, понимая, что любая оговорка или знак, указывающий на продолжение дискуссии, разозлит учителя, ответил:

— Нет" [Апдайк 2011: 98].

Бедное и убогое убранство мечети, в которой Ахмад постигает Коран, резко контрастирует с той чистотой и светом, которыми наделяет свою религию молодой мусульманин: «Мечеть, самая скромная из нескольких существующих в Нью-Проспекте, занимает второй этаж над салоном маникюра и конторой оплаты чеков, в ряду лавочек, среди которых ломбард с пыльными окнами, магазин подержанных книг, мастерская по ремонту обуви и производству сандалий, китайская прачечная, куда ведут несколько ступенек вниз, пиццерия и лавочка, специализирующаяся на ближневосточных продуктах — сухой чечевице и горохе фава, пюре из нута и халве, фалафели и кускусе в простой упаковке с надписью, казавшейся — из-за отсутствия картинок и крупного шрифта — странной глазам американца Ахмада. На четыре с чем-то квартала на запад протянулся так называемый „Арабский сектор“, который сначала заселили турки и сирийцы, работавшие красильщиками и сушильщиками на старых фабриках, которые стоят вдоль этой части Мэйн-стрит, но Ахмад никогда туда не суется — его познание исламской самобытности ограничивается мечетью. Мечеть завладела им в одиннадцать лет, дала ему новое рождение» [Апдайк 2011: 69]. В этом таком далеком от религии здании Ахмад познает тайны мусульманской веры, все глубже укореняясь в своих убеждениях. Если к имаму Шейху Рашиду он испытывает смешанные чувства: Ахмад не чувствует себя уютно со своим учителем, но, следуя предписаниям Корана и Хадиса, Ахмад глубоко уважает его, и иногда сомневается в чистоте его веры, то Коран для него священен и непогрешим.

Ахмад не единственный мусульманин в Нью-Проспекте. Но он не стремится сблизиться с братьями по вере отчасти из искреннего недоверия, отчасти из желания выделиться: «Ахмад чувствует, что его горделивой изоляции и добровольно избранной индивидуальности угрожают эти массы заурядных людей, тяжело живущих мужчин и некрасивых практичных женщин, присоединившихся к исламу из ленивого желания проявить свою этническую принадлежность. Хотя он не был единственным мусульманином в Центральной школе, других подобных ему больше не было, — не было детей от смешанных браков и, однако же, истинно верующих — верующих потому, что они избрали эту религию, а не просто унаследовали ее от отца, присутствующего и укрепляющего эту верность. Ахмад был уроженцем этой страны и в своих поездках по Нью-Джерси меньше интересовался районами, населенными разбавленными уроженцами Ближнего Востока, чем окружающей американской действительностью, беспорядочно распространяемой закваской, к чему он чувствует легкую жалость, как к неудавшемуся эксперименту» [Апдайк 2011: 202]. Но ближе к развязке Ахмада все же посещает взрослая и важная мысль: «Была ли его собственная вера, иногда спрашивал он себя, продуктом тщеславия юности, средством выделиться среди всех прочих обреченных — Джорилин и Тайленола, и остальных потерянных, уже мертвых, в Центральной школе?» [Апдайк 2011: 342]. Ахмад неожиданно для себя осознает, что одинок и одновременно понимает, что это противоестественно: «И сквозь блестящее от солнца пыльное ветровое стекло на Ахмада нападает своего рода ужас перед тяжестью жизни, которую предстоит прожить. Эти обреченные животные, сгрудившиеся, испуская запах совокупления и беды, тем не менее утешаются тем, что они в стаде, и каждый питает какую-то надежду или имеет план на будущее, думает о работе, о своем предназначении, о надежде пробиться хотя бы в ряды наркоторговцев или сутенеров. Тогда как у него, у Ахмада, обладающего, по словам мистера Леви, немалыми способностями, нет плана: «Бог, слитый с ним наподобие невидимого двойника, его второго «я», — это Бог не предприимчивости, а покорности. Хотя Ахмад старается молиться пять раз в день, хотя только в прямоугольной пещере грузовика с его кипами одеял и упаковочных ящиков или на гравийной площадке за придорожным местом для еды он может на пять минут расстелить свой мат, чтобы очиститься, Всемилостивейший и Сострадающий до сих пор не указал ему Прямого пути для избрания. Такое впечатление, будто Ахмаду в дивном оцепенении его преданности Аллаху ампутировали будущее» [Апдайк 2011: 201].

Джорилин, одноклассница Ахмада, ставшая после окончания школы проституткой, небезразлична ему. Девушка, в школьные годы певшая в церковном хоре, «заказана» Чарли для Ахмада. Юноша противостоит соблазну, но положение Джорилин чрезвычайно удручает его. Он просит обнаженную девушку спеть для него, и та исполняет песню об Иисусе. Ахмад, который не склонен к филантропии и считает, что люди «пахучие животные с небольшим набором животных потребностей и более короткой жизнью, чем у черепах» [Апдайк 2011: 311], не осуждает бывшую одноклассницу и даже признается: «Ты, пожалуй, ближе всего к моей возможной невесте» [Апдайк 2011: 322]. Он отвечает на ее удивление: «Мы ищем привязанностей, какими бы они ни были для нас несчастливыми» [Апдайк 2011: 322]. Автор подчеркивает, что Ахмаду не чужды человеческие чувства, что все же не все в его сознании делятся на мусульман и неверных, которых надо истреблять.

Путь Ахмада к терроризму был кратким и непродуманным. При первом упоминании терроризма подросток не по возрасту глубоко интерпретирует учения Корана, он не стремится быть жестоким: «— Джихад вовсе не означает войны, — вставляет Ахмад слегка ломающимся от стеснения голосом. — Он означает борьбу за то, чтобы идти по пути Аллаха. Джихад может означать внутреннюю борьбу» [Апдайк 2011: 230]. В значимой для сюжета сцене перед местом крупнейшего теракта 11 сентября 2001 года, Ахмад и его начальник и старший друг Чарли дискутируют о значимости этого события. Чарли считает его правильным и даже необходимым, говоря, что погибшие люди «работали в финансовой сфере в интересах американской империи — империи, которая поддерживает Израиль и каждый день несет смерть палестинцам, чеченцам, афганцам и иракцам» и самодовольно заявляя, что «Им [Башням Всемирного Торгового Центра] было там не место». Ахмад жалеет погибших людей, но сдается, чувствуя в каком направлении движется разговор. Именно после этой короткой дискуссии, Ахмада впервые толкают на путь терроризма, якобы проверяя глубину его веры. Не говоря о целях напрямую, Чарли расспрашивает Ахмада, придавая речи присущую теме торжественность:

«Чарли спрашивает его:

— Так ты будешь сражаться против них?

Ахмад пропустил, кто подразумевается под «ними», но говорит:

— Да, — словно отвечая на перекличке.

Чарли, похоже, повторяется:

— Будешь сражаться, не жалея жизни?

— То есть?

Чарли настаивает, брови его насупливаются.

— Готов ты отдать жизнь?

Солнце ласкает шею Ахмада.

— Конечно, — говорит он, стараясь смягчить разговор взмахом правой руки. — Если Господу будет угодно" [Апдайк 2011: 232].

Ахмад ни разу не озвучит свою миссию и готовность к ней вслух. Он стремится оправдать свои намерения перед самим собой и увидеть в них духовность:

«— В таком случае ты должен мне сказать вот что: ты с нами?

— Я с теми, — медленно произнес Ахмад, — кто с Богом" [Апдайк 2011: 262].

Ахмадом манипулируют его взрослые наставники-мусульмане с помощью простейших приемов: они пользуются его юношеским тщеславием: «Как я завидую тебе, дорогой мальчик! По сравнению с тобой я — старик, а величайшая слава битвы принадлежит молодым. Пожертвовать жизнью, — продолжает он, прикрыв веки, так что поблескивает лишь влажная серая радужная оболочка, — прежде чем она износится, превратится в лохмы. Какое это будет бесконечное счастье!» [Апдайк 2011: 299], обещая ему вечное счастье и посмертное признание. Имам также высказывает абсурдную мысль, что его мать восхитится его поступком и под впечатлением от него примет ислам. Позже, уже в машине с взрывчаткой, Джек Леви выдвинет куда более реалистичное будущее Терезы: «— Она не только потеряет тебя, но и станет матерью чудовища. Сумасшедшего» [Апдайк 2011: 364]. Иногда уверения в его героизме: «Он — преданный сын ислама, — говорит ему Чарли. — Мы все завидуем ему, верно?» [Апдайк 2011: 322] слишком неправдоподобны, и Ахмад чувствует, что им манипулируют, но от своих намерений не отказывается.

Позже, уже в автомобиле, подготовленном для теракта, используя другие методы, им пытается манипулировать Джек Леви. Поняв, что воззвания к гуманизму и упоминание матери не действуют, школьный наставник меняет тактику и уверяет Ахмада, что тоже не хочет жить: «Отправляйся увидеть треклятое лицо твоего Бога — мне наплевать. Почему это должно меня заботить? Женщина, по которой я с ума сходил, бросила меня, моя работа — тоска зеленая, я каждое утро просыпаюсь в четыре и не могу больше заснуть. Моя жена… Иисусе, слишком печально об этом говорить. Я стал обузой для мира — только место занимаю. А ну, нажимай на свою чертову кнопку. Как сказал тот парень, что летел в самолете одиннадцатого сентября, кому-то по мобильнику: «Это будет быстро» [Апдайк 2011: 368].

Ахмад много раз подчеркивает, что не боится смерти. Более того, он считает этот самый естественный страх постыдным: «— Это общество, которое боится стареть. Неверные не умеют умирать» [Апдайк 2011: 271]. Любовь к жизни Ахмад если не отрицает, то признает неохотно: «Но если я люблю жизнь, как вы говорите, то люблю ее как дар Господа. Он решил дать ее, он может решить и забрать ее» [Апдайк 2011: 279]. В кульминационный момент, приближаясь к участку тоннеля, где он по плану должен привести в действие взрывчатку, Ахмада посещает озарение: «Господь не хочет уничтожать — ведь это Он создал мир. Рисунок на стенах и на кафеле, что почернел от выхлопных газов на потолке, — многократное, уходящее вдаль повторение квадратов, словно гигантская разграфленная бумага, скрученная, образуя третье измерение, — взрывается перед мысленным взором Ахмада, следуя гигантскому велению Созидания, одна концентрическая волна следует за другой, каждая подталкивает другую дальше и дальше от первоначальной точки, повинуясь Божьей воле перехода от небытия в бытие. Такова воля Милосердного, Всемилостивейшего — ar-Rahmвn и ar-Rahоm, Живого, Долготерпимого, Великодушного, Безупречного, Света, Предводителя. Он не хочет, чтобы мы осквернили Его Творение, желая смерти. Он желает жизни» [Апдайк 2011: 376]. Такой пересмотр взглядов также является отхождением от образа маленького человека.

В «Террористе» типичный для Апдайка маленький город населен различными типажами героев, большинство из которых в большей или меньшей степени могут быть названы «маленькими» людьми. В этом романе автор реализовал интерес к религии, продемонстрировав взаимоотношения представителей разных конфессий в толерантной Америке. В романе много цитат из Корана, Библии и Торы, при этом религиозный поиск осуществляет только мусульманин. Бывший когда-то последователем самой консервативной религии — иудаизма — Джек не пытается увидеть скрытый смысл в историях Ветхого Завета. Его внутренние вопросы носят, скорее, экзистенциальный характер, что не лишает Леви внутренней любви к людям.

Ахмада можно назвать маленьким человеком лишь условно, однако он отражает взгляд на современную Америку с точки зрения молодого мусульманина: его религиозность, пусть и доходящая до фанатизма, обнаруживает всю пустоту и бездуховность США. Это смелое и неожиданное решение темы религиозности в литературе. Джек и Ахмад представляют две крайности с точки зрения религии: учитель не верит вообще ни во что, ученик демонстрирует опасность крайности в вере. И они оба находят все же свой выход — конец нельзя назвать счастливым, но переоценка ценностей и рефлексия героев безусловно положительно влияют на их характеры. Апдайк продолжает традиции европейского гуманизма: его персонажи жаждут чего-то, что они не в силах выразить, но без чего их дальнейшая жизнь теряет всякий смысл.

Заключение

Важность темы «маленький человек» для Джона Апдайка подтверждается уже тем, что большинство главных героев его произведений — простые американцы.

От традиционного маленького человека из русской литературы героев Апдайка отличает акцентирование темы духовных исканий. Кролик на протяжении четырех романов «бежит» и ищет ускользающую истину, а молодой террорист Ахмад готов слишком усердно стоять за истину, которую он, по его мнению, нашел.

Но помимо идей бунта и поиска, у его героев есть Бог, не в классической интерпретации Ренессанса, но в свете современного видения. Верой в Бога, а не только лишь душевными сомнениями, общественной моралью и страхом, продиктованы поступки героев.

Джон Апдайк в интервью признавался, что «Романы, фабула которых строится вокруг какого-либо животрепещущего вопроса современности, уже через сезон безнадежно устаревают. По-моему, писателя должны, прежде всего, интересовать не крупные политические кризисы, а маленький мирок, копошащийся в недрах Большого Города, мир экзистенциальных микрокризисов. Мои книги рассказывают о частных жизнях, и мой стиль представляет собой — по крайней мере мне хочется в это верить — попытку передать краски и частности обыденной жизни, высветить резонанс, который вызывает в ней политика, но в этимологическом плане» [Апдайк: Электронный ресурс].

Эти микрокризисы Апдайка — одиночество Ахмада, кризис среднего возраста Мистера Леви, поиск пути Кролика — остаются интересны читателю, именно потому что мы имеем дело с человеком, который остается мыслящим, действующим существом вне зависимости от его имущественного положения, профессии, собственных убеждений и ситуации в современном мире.

Сам Джон Апдайк говорил: «Мой конек — маленький американский городок, протестантская среда, средний класс».

Владимир Набоков, исследовавший творчество американского автора, уточняет: «Герой Апдайка одинок. Его уже не слышат окружающие люди» [Набоков 2011: 305].

Типичный маленький человек Апдайка не всегда осознает себя в мире, но непрестанно ищет. Таким образом, можно сделать вывод, что гуманистические воззрения писателя ближе к экзистенциалистам, но автор не отказывается от Бога.

Термин «маленький человек» приобретает в американской литературе философское значение: имеется в виду не бедный бесхарактерный герой, не маргинал, не отколовшийся от общества элемент. Современность придает этому характеру более широкий смысл, это жизнь человеческая в огромном бездуховном мире. Сравнивая маленьких людей Драйзера и Апдайка, следует отметить, что социальные аспекты этой темы уступают место философским и религиозным, этот типаж не представляется воплощением бедности и низкого сословия, это маленький человек в мире без Бога.

Идея Апдайка через обыкновенное показать метафизическое воплощена в обоих исследованных нами романах. Речь идет не об Американской мечте, а о Жизни и Смерти, о смысле жизни любого простого человека. Национальное своеобразие — «американизм» Апдайка, на наш взгляд, не столь интересно, как экзистенциальное начало в его произведениях.

Апдайк рассматривает своих героев не как людей, вызывающих жалость. Он любит людей, видя и показывая их жажду вырваться из среды, их стремление к высокому и поиск духовности.

Библиографический список

1. Апдайк Дж. Будущее романа Текст. / Дж. Апдайк // Писатели США о литературе. В 2 т. Т.2.: М.: Прогресс, 1982. — С. 294 — 298.

2. Апдайк Дж. Кентавр. — М.: АСТ, 2009. — 320 с.

3. Апдайк Дж. Кролик, беги. — М.: АСТ, 2009. — 384 с.

4. Апдайк Дж, Кродик вернулся. — М.: АСТ, 2009. — 480 с.

5. Апдайк Дж. Кродик разбогател. — М.: АСТ, 2009. — 544с.

6. Апдайк Дж. Кродик успокоился. — М.: АСТ, 2009. АСТ, Москва, 2009. — 672 с.

7. Апдайк Дж. Террорист. — М.: АСТ, Астрель, Полиграфиздат, 2011. — 384 с.

8. Вайль П. Л. Карта родины. — М.: КоЛибри, 2007. — 448 с.

9. Вайль П. Л. Смерть героя, Знамя. М. — № 11/ 1992. С. 228 — 232.

10. Вульф В. Русская точка зрения. Миссис Дэллоуэй. На маяк. Орландо. Волны. Флаш. Рассказы. Эссе. — М.: Пушкинская библиотека, АСТ, 2008. — С. 851−858.

11. Гугнин A.A. «Маленький человек» // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А. Н. Николюкина. — М., 2001. — С. 494 — 495.

12. Денисова Т. Н. Экзистенциализм и современный американский роман / Т. Денисова. — Киев: Наукова Думка, 1985. — 249 с.

13. Дмитриевская Л. Н. Новый взгляд на образ «маленького человека» в повести Н. В. Гоголя «Шинель» // Русский язык, литература, культура в школе и вузе. — Киев, № 4, 2009. С.2−5.

14. Драйзер Т. Американская трагедия. — М.: Эксмо, 2013. — 928 с.

15. Драйзер Т. Сестра Керри. — М.: АСТ, Хранитель, Харвест, 2007. — 576 с.

16. Драйзер Т. Трагическая Америка. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1952. — 176 с.

17. Елистратова А. А. Современная литература за рубежом. — М. — 1966. С 57.

18. Зверев A.M. Американский роман 70-х годов: тупики и перспективы Текст. / A.M. Зверев // Реализм и модернизм в литературе капиталистических стран. — М.: Наука, 1980. — С. 57−96.

19. Иванова С. В. Дискуссия о гуманизме: Ж. П. Сартр и М. Хайдеггер. М.: Журнал «Преподаватель. ХХI век». — № 2/2007. С. 19 — 21.

20. Кизи К. Пролетая над гнездом кукушки. — М.: Эксмо, 2009. — 384 с.

21. Коновалова Ж. Г. Американская мечта в художественно-документальной литературе США второй половины XX века: автореф. дис… канд. филол. наук. — Казань, 2009. — 25 с.

22. Кравец Е. Н. Неомифологические тенденции в романной творчестве Джона Апдайка: автореф. дис… канд. филол. наук. — Симферополь, 2010. — 15 с.

23. Лапина И. Е. и др. Большой энциклопедический словарь. — М.: АСТ, Астрель, 2006. — 1248 с.

24. Лондон Д. Мартин Иден. — М.: Эксмо, 2009. — 640 с.

25. Маркович В. М. Петербургские повести Н. В. Гоголя. — Л., Художественная литература, 1989. — 72 с.

26. Мелвилл Г. Писец Бартлби. Уолл-стритская повесть. Собр. соч. в 3-х т. Т. 3. — М.: Худож. лит., 1988. — 520 с.

27. Мельников, Н. Злодеяния Джона Апдайка. — Донецк.: Новый мир. 1998. -№ 11. — С. 216−219.

28. Мендельсон, М. О. Современный американский роман / М. О. Мендельсон. — М.: Советский писатель, 1964. — С. 83.

29. Миллер А. Смерть коммивояжера. — М.: Астрель, 2011. — 320 с.

30. Морозова Т. Л. Спор о человеке в американской литературе: история и современность Текст. / Т. Л. Морозова; отв. ред. Я. Н. Засурский. — М.: Наука, 1990. — 387 с.

31. Мулярчик А. Послевоенные американские романисты / А. Мулярчик. — М.: Художественная литература, 1980. — 281 с.

32. Мулярчик, А. Современный реалистический роман США 1945; 1980 гг. — М.: Высшая школа, 1988. — 194 с.

33. Мулярчик А. Спор идет о человеке. О литературе США второй половины XX века: Монография / А. Мулярчик. — М.: Современный писатель, 1985. — 360 с.

34. Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. — 512 с.

35. Рождественский Р. И. Мгновения, мгновения, мгновения… — М.: Эксмо, 2004. — 352 с.

36. Роттердамский Эразм. Свобода воли. — М.: Наука, Литера Нова, 2010 — 272 с.

37. Сартр Ж. — П. Тошнота. Эссе. Экзистенциализм — это гуманизм. — М.: АСТ, АСТ, 2010. — 320 с.

38. Стеценко Е. А. Концепты хаоса и порядка в литературе США: от дихотомической к синергетической картине мира. — М., ИМЛИ РАН, 2009 — 261 с.

39. Стеценко Е. А. Судьбы Америки в современном романе США Текст. / Е. А. Стеценко. — М.: Наследие, 1994. — 239 с.

40. Сухих И. Н. «Смерть героя» в мире Чехова// Чеховиана: статьи, публикации, эссе. — М.: Наука, 1990. — С. 65−76.

41. Твен М. Приключения Геккльберри Финна. — Минск: Харвест, 2004. — 480 с.

42. Цейтлин А. Г. Труд писателя. — М.: Советский писатель, 1968 — 564 с.

43. Эпштейн М. Н. Маленький человек в футляре: синдром Башмачкина-Беликова, М.: «Вопросы литературы», № 6/2005. — С. 146 — 164.

44. Эпштейн М. Н. Парадоксы новизны. — М.: Советский писатель, 1988. — 416 с.

45. Begley A. Updike. Harper; 1st Edition, 1st Printing edition, 2013. — 576 p.

46. Boswell M. Bo Irony in Motion Text. University of Missouri Press, 2000. — 27 p.

47. De Bellis. J. John Updike Text. / J. De Bellis // A Bibliography 1967 — 1993. Westport, Conn: Greenwood Press, 1994. — p. 58−72.

48. Hunt J. John Updike and the Three Great Secret Things: Sex, Religion, and Art /J. Hunt. — Grand Rapids: Eerdmans, 1980. — 216 p.

49. McCrun. R. John Updike was of a generation that changed the literary landscape irrevocably, The Guardian, № 1/2009. — P. 3 — 4.

50. The Cambridge history of American literature Text.: Vol. 7, Vol. 8, Cambridge. — p. 184 — 196.

51. Updike J. Rabbit at rest. Random House Trade Paperbacks, 1996. — 608 p.

52. Updike J. Terrorist. Random House Trade Paperbacks, 2007. — 320 p.

Интернет-источники:

53. Аникин А. А. Тема маленького человека в русской классике

54. Апдайк Дж. Америка как клоака // Фрагменты интервью французской газете «Le Monde».

55. Аствацатуров А. А. Писатель и вера. Тема: Джон Апдайк и его время. // Интервью радио «Мария» при участии А. Пирогова.

56. Иванова С. В. Влияние идей гуманизма на формирование гуманитарного знания.

57. Сергиенко И. В. Владимир Набоков об эстетических ценностях Дж. Апдайка

58. Adam Gopnik, «Postscript: John Updike», The New Yorker, 9 February 2009

59. Charles McGrath, «John Updike’s Mighty Pen», New York Times, 31 January 2009.