Усадебная поэзия в русской литературе XIX — начала XX вв

Русская поэзия тесно связана с жизнью дворянской помещичьей усадьбы. В старинных «дворянских гнездах» следует искать истоки воспитания, формирования и становления целой плеяды литераторов, творчество которых вписывается в хронологические рамки XIX — «дворянского» века. В большинстве случаев среднерусская усадьба является для поэтов объектом первых наблюдений над жизнью, источником ранних поэтических впечатлений. Названия одних усадеб: Михайловское, Болдино, Тарханы, Остафьево, Спасское-Лутовиново, Мураново всегда «на слуху», слава их прежних владельцев не позволяет вырвать эти «дворянские гнезда» из памяти потомков. Другие же, такие как, например Варварино, Осташево, «Уголок» почти ничего не говорят нашим современникам, исключая, пожалуй, специалистов.

На современном этапе различные аспекты усадебной жизни являются объектом пристального изучения, в первую очередь об этом свидетельствуют около трех десятков прошедших научных конференций, несколько солидных сборников (в том числе восемь сборников «Русская усадьба», изданных Обществом изучения русской усадьбы) и монографий. К бесспорным удачам подвижников усадебной культуры следует отнести возрождение в 1992 году Общества изучения русской усадьбы (ОИРУ), деятельность которого осуществляется в нескольких направлениях. Вызывает заслуженный интерес тщательное изучение учеными и искусствоведами современного состояния «дворянских гнезд», история которых уходит своими корнями в далекие дореформенные или пореформенные годы.

Помимо специализированных сборников, деятельность ОИРУ находит свое отражение на страницах альманаха «Памятники Отечества». Отдельные номера альманаха полностью заняты усадебной тематикой, содержат сведения о новейших разысканиях в этой области и сопровождаются ценнейшим иллюстративным материалом, составленным из старинных гравюр, фамильных портретов, фрагментов садово-парковой атрибутики, деталей интерьера, предметов из художественных коллекций, оружия («Памятники Отечества», вып. 1 (5), 25, 32, 40).

В альманахе «Памятники Отечества» особое место занимают материалы о создании самого ОИРУ, об энтузиастах изучения усадебной культуры, часть из которых осмелилась в 1920;е годы вступить в конфликт с революционной властью, казалось бы, раз и навсегда определившей участь помещичьих владений (Ю.А. Бахрушин, А. Н. Греч, В. В. Згура, возглавлявшие ОИРУ с 1923 по 1927 гг.). Именно в альманахе состоялась первая в России публикация книги А. Н. Греча «Венок усадьбам», подготовленной им еще в 1932 году на Соловках и все это время хранившейся в архивах КГБ («Памятники Отечества», вып. 32. М., 1994 г.). Лишь спустя два года «Венок усадьбам» был издан отдельной книгой, выпущенной редакцией альманаха «Наше наследие» (М., 1996 г.), а в 2006;м году был опубликован вновь, обогащенный новыми материалами и снабженный биографическим очерком об авторе (Греч 2006 г.).

Альманах предоставил современным читателям возможность пересмотреть однозначное восприятие личности Н. Н. Врангеля. Видный участник Белого движения доказывал свою приверженность дворянской России и в другомсозидательном — виде деятельности, являясь одним из инициаторов изучения и сохранения усадебной культуры. Очевидно, не последнюю роль в этом сыграло участие Н. Н. Врангеля в еще дореволюционном «Обществе защиты и сохранения в России памятников искусства и старины», секретарем которого он был. «Памятники Отечества» обращаются к публикациям фрагментов некоторых его материалов по усадьбоведению, как правило, предвосхищая знакомство читателей с главным трудом — монографией «Старые усадьбы. Очерки истории русской дворянской культуры» (39).

Наряду с общей популяризацией усадебной культуры альманах предлагает читателю систематизированные материалы, раскрывающие процесс освещения различных аспектов этой культуры в изданиях конца XIX — начала XX вв. Среди бесспорных удач следует назвать статью Г. Злочевского «Русская усадьба на страницах дореволюционных изданий» (78). В поле зрения ученого оказываются журналы, адресованные массовому читателю: «Старые годы» (1907 — 1916 гг.), «Столица и усадьба» (1913;1917 гг.), «Мир искусства» (1899, 1901 — 1904 гг.), «Экскурсионный вестник» (1914 — 1916 гг.), «Русский архив» (1863 — 1917 гг.), «Исторический вестник» (1880 — 1917 гг.), а также целый ряд непериодических сборников, книг и брошюр, посвященных усадьбам. В указанных изданиях неизменный интерес Злочевского вызывали публикации Н. Н. Врангеля и С. Д. Шереметеваособенно ценным казалось то, что последний лично выезжал в ранее неизвестные усадьбы, предоставляя затем читателю подробные отчеты о своих путешествиях, сопровождая рассказ о неожиданных находках подробными и обстоятельными комментариями. В наши дни подобную деятельность продолжают авторы-составители указателя «Русская усадьба на страницах журналов «Старые годы» и «Столица и усадьба» (Аннотированный библиографический указатель) (М., 1994 г.) Н. Н. Аурова и Д. Д. Лотарева.

Иван Бунин в 1911 году, беседуя с корреспондентом газеты «Московская весть» (материал был помещен в № 3 от 12 сентября), напомнил читателю о том, что «книга о русском дворянстве, как это ни странно, далеко не дописана, работа исследования этой среды не вполне закончена» (114, 110−111). В то время бунинское беспокойство объяснялось отсутствием у его современников интереса к жизни мелкопоместного дворянства, тогда как, по его мнению, в недавнем прошлом И. С. Тургенев и JI.H. Толстой выступили блистательными летописцами редких очагов культуры — своих собственных усадеб Спасское-Лутовиново и Ясная Поляна. Как представляется нам, суть проблемы заключается не столько в том, что именно воспели жители усадеб средней полосы России: имение рядовое или же сосредоточившее в себе синтез духовных исканий их владельцев, а, скорее, в слабой изученности дворянской усадебной литературы как таковой. И хотя на сегодняшний день проза И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Л. Н. Толстого с точки зрения их интереса к усадебному бытописанию исследована достаточно хорошо, однако «глава о дворянстве не дописана» еще и потому, что в ней минимально освещена такая ипостась творчества русских литераторов XIX — начала XX веков, как усадебная поэзия.

Усадебная поэзия" как термин и тема нашего диссертационного исследования нуждается в некоторых методологических обоснованиях.

1) Русское имение в разные времена оставалось одним из наиболее востребованных образов в литературе, однако его присутствие в тексте того или иного стихотворения не всегда свидетельствует о принадлежности последнего к усадебной поэзии. В литературоведческих, а в особенности — в культурологических исследованиях с завидным постоянством повторяется тезис о том, что «усадебная поэзия» включает в себя «стихотворения, навеянные тихой усадебной жизнью», анализировать которые нужно лишь как исторический источник, чтобы получить «богатый и достаточно конкретный материал для реконструкции той или иной усадьбы, ее планировочного замысла, ландшафта, архитектурного ансамбля» (57, 380). С нашей точки зрения, далеко не все, написанное в усадьбах или упомянутое в связи с дворянской эпохой и помещичьей жизнью, является «паспортной» приметой исследуемого нами явления. Под усадебной мы подразумеваем поэзию, в которой воссоздается образ усадьбы, представленный в нескольких, наиболее характерных аспектах: пространственно-временных, аксессуарных, символико-метафорических. Поскольку духовно-культурный, материально-культурный уровни и этико-экономический аспект хозяйствования позволяют составить наиболее полное представление о специфике усадебного времени, связанных с ним нормах, особенностях и моделях повседневного поведения помещика в русском имении в тот или иной период, то и они, будучи неотъемлемой частью усадебного хронотопа, также становятся материалом для исследования.

2) Приступая к изучению усадебной поэзии, мы исходили из тех предпосылок, которые с давних пор характеризуют усадьбу, как явление синтетическое, объединяющее архитектурный облик «дворянского гнезда» и его ландшафтную, садово-парковую среду, особые представления о специфике времени, определяющего жизнь нескольких поколений, типичные для того или иного периодов дворянского века музыкальные, художественные, театральные пристрастия владельцев вотчины, импонирующие им ремесла, народные промыслы. Безусловно, подобное восприятие продиктовано особенностями, присущими современному усадьбоведению, теми задачами, которые в первую очередь призван решить любой исследователь, обратившийся к дворянской эпохе и русскому имению, как одному из ее важнейших атрибутов. Поэтому на начальном этапе работы с лирикой «усадебных» поэтов мы, подобно исследователям — искусствоведам, архитекторам, культурологам, определили корпус текстов, содержащих признаки усадебного пространства. В поэзии данный аспект представлен следующим образом: лирический герой обнаруживает знакомство с архитектурными или ландшафтными особенностями своего имения и описывает их с помощью образов-символов и достоверных реалий. 3) Уже изначально следовало учитывать специфику усадебных поэтических текстов, существенно отличающихся от остального материала, так или иначе связанного с усадебным наследием. Изучение пространства имения в поэзии предполагает рассмотрение его и в архитектурно-ландшафтном аспекте, и в собственно литературоведческом, неразрывно связывающем категории пространства и времени в едином хронотопе, характеризующем ту или иную среду, эпоху, традиции, ментальность. Именно поэтому терминологический аппарат исследования включает в себя и понятия сугубо специфические для усадьбоведения — связанные с архитектурным и ландшафтным обликом имения, отраженным в поэзии, и понятия, необходимые при проведении литературоведческого анализа поэтического текста. Подобный синтез представляется нам оправданным и необходимым, особенно в тех случаях, когда речь заходит о раскрытии пространственных характеристик усадебного хронотопа, соотносимого и с культурологической моделью исследования, и с доминантными для любого литературоведа пространственными моделями изучения художественного произведения, например, такими как открытое и закрытое, статическое и динамическое, внутреннее и внешнее пространства, ближнее и дальнее и т. д.

4) В одной из классических работ по теории хронотопа (временипространства) М. М. Бахтин привлекает внимание читателя к чрезвычайно востребованному в литературе пространственному уголку, «где жили деды и отцы, будут жить дети и внуки <.> в тех же условиях, видевших то же самое <.>, ту же рощу, речку, те же липы, тот же дом» (12, 373). С развитием идиллического хронотопа Бахтин, в первую очередь, соотносит магистральный жанр русской литературы — социально-психологический роман, хотя в современных исследованиях жанровая принадлежность дефиниции трактуется несколько иначе: идиллия выступает одним из преломлений «усадебного топоса» (Гинзбург 1964; Вацуро 2000; Вершинина 2002), и именно в этой связи «усадебный топос» русской классической литературы рассматривается как архетип (Гринько 2000; Большакова 2001). По мнению А. С. Панарина, «архетипическо-культурный анализ в чем-то сродни психоанализу: он выявляет подсознательное давление определенной культурной традиции на создателей тех или иных доктрин или идеологий, в котором они чаще всего не отдают себе отчет» (132, 152). Применительно к усадебной поэзии архетипический анализ, помимо общей реконструкции жизни в русском имении, позволяет выявить и свой, специфический вариант архетипа «прекрасного места» (locus amoenus), или «идеального места», восходящего к самым разным жанровым источникам: ода Горация со своим идеалом «золотой середины», французская «легкая поэзия» как источник философии домашнего уединения, Гете с песней Миньоны из романа «Годы учения Вильгельма Мейстера» (формула «Ты знаешь край.») и т. д.

5) В работах Хаева (2001), Вершининой (2002), Никифоровой (2002), Саськовой (2002) анализу подвергаются мотивные комплексы в «усадебном тексте» в целом и «усадебной идиллии» в частности, рассмотренной на материале поэзии «пушкинской поры». Одной из задач нашего исследования стало изучение признаков усадебного архетипа в руистических элегиях и посланиях поэтов «пушкинской поры», в творчестве И. С. Тургенева, А. К. Толстого, Н. П. Огарева, Афанасия Фета, И. А. Бунина.

6) Границы усадебного архетипа довольно протяженны, в каждом конкретном случае читатель получает возможность познакомиться либо с топонимическими признаками одного из поместий, либо с обобщенными образами-символами, лишающими привычный малый мир имения его бытийных, реальных черт. Стихотворения первой разновидности вполне могут служить точным путеводителем по усадьбе и ее окрестностям, даже если не привлекать для сличения материал документальной и мемуарной литературы.

В текстах второй разновидности облик поместья проступает сквозь метафорические поля и цепочки символов, расшифровывать которые представляется занятием не менее увлекательным, чем следовать по имению, руководствуясь прямыми авторскими указаниями.

Несмотря на наличие значительного массива справочной литературы по теории и истории символов мировой культуры, до сих пор не описан традиционный для отечественной поэзии и прозы образ-символ дворянской усадьбыисключением является лишь частотно-тематический указатель в книге М. Н. Эпштейна (193, 296), где интересующий нас объект замечен в отдельных стихотворениях А. К. Толстого. Однако востребованность облика имения у русских поэтов столь высока, что доказывает необходимость обособления данной реалии в суверенный топос с присущими ему одному границами и приметами, и, что немаловажно, своеобразным генезисом символических образов. Применительно к последнему в системе поэтических «дворянских гнезд» заметно преобладание канонических, освященных литературной традицией и обогащенных культурно-историческим контекстом знаков или эмблем, которые с одинаковой долей вероятности можно встретить, например, в текстах Е. А. Баратынского, Н. П. Огарева, И. С. Тургенева, разделенных несколькими десятилетиями. При несомненном интересе отечественных ученых к метафоре в пейзажной и любовной лирике (84, 138—143), по-прежнему не разработан аспект преображения с ее помощью поместной жизни, вбирающей в себя не только картины природы и сцены свиданий, но и собственно быт уединенных «дворянских гнезд», воссозданный с большей или меньшей степенью художественной условности.

Обращаясь к архетипу дворянской усадьбы, мы, исходя из традиционных предпочтений русских лириков XIX века, концентрируемся на изучении центров двух своеобразных и обширных метафорических полей (194, 153), образованных эмблемами усадьбы (дома) и сада (пейзажного парка), у которых различные генезис и эволюция в условном, поэтическом мире. Учитывая первые опыты в изучении садов Д. С. Лихачева (97), привлекая новейшие исследования по осмыслению садово-парковой символики (4- 34- 35- 183), отражению в литературном процессе символа Дома (45- 190- 191- 192), обратимся к указанным художественным реалиям с учетом их привязки к атмосфере имения, так как в другом контексте интересующие нас образы так же органично могут служить метафоризации городского пейзажа или дворцово-паркового ансамбля.

Выяснить, каковы доля реальности и художественной условности в усадебной поэзии XIX века, определить авторские предпочтения в подборе символических деталей, создающих вышеназванный архетип, также является нашей задачей. 7) В лирике поэтов XIX века усадебная идиллия, усадебная пастораль предполагают ретроспективное мышление автора-персонажа или лирического герояжизнь в имении устремлена в близкое прошлое и сопряженные с ним ценности — семейные, родовые, земледельческие.

Время усадебное воспринимается прежде всего как мифологическое, оно всегда в прошлом и замкнуто на прошлом, приходит к лирическому герою и персонажу в воспоминаниях о детстве и юности, атмосфере любви, заботы, внимания, царящих в замкнутом, камерном мирке поместья.

Во многих стихотворениях, раскрывающих образ усадьбы, мифологическое время созвучно биографическому, характеризующему этапы детства, юности, зрелости лирического героя, а также времени историческому, отражающему неумолимую смену укладов русской жизни, неизбежную смену поколений в поместье, и не допускающему идеализации уходящего в прошлое помещичьего быта. Критический пафос и реалистическая деталь в таких стихотворениях приходят на смену поэтизации и идеализации усадебной жизни, сопутствующих времени мифологическому.

Вспоминая русскую усадьбу, поэты, как правило, четко очерчивали границы времени циклического, чаще всего оно могло предстать в таких разновидностях, как земледельческое, календарное, суточное. Безусловно, каждая из перечисленных выше форм времени заслуживает особого рассмотрения в соответствующей главе («Особенности усадебного времени в поэзии XIX — начала XX веков»), однако на данном этапе работы считаем необходимым обозначить границы исследуемого нами явления, поскольку именно мифологическое, биографическое (историческое) и календарное время чаще других в усадебной поэзии привлекаются для создания образа русского имения. 8) Для большинства исследований отправной точкой становится само понятие русской усадьбы, этимология которого восходит к значению «садиться» («сидеть») и ряду однокоренных слов, объединенных общим значением стабильности, прочности, укорененности. Современные ученые видят в усадьбе место, где «человек решил осесть, зажить домом, пустить корни» (116, 67). Исходя из этого, значительная часть исследователей рассматривает усадьбу и круг мотивов, раскрывающих образ, в тесной связи с изучением проблематики Дома (Янковский 1981; Носов 1994; Щукин 1994; Большакова 2001; Хаев 2001). Об актуальности данной темы свидетельствует как тематика научных конференций последних лет («Столица и усадьба: два дома русской культуры». -Пушкинские ГорыМосква, 2003), так и тематика научных сборников («Город, усадьба, дом в литературе». — Оренбург, 2004).

Однако практически любое, известное на сегодняшний день, обоснование термина «усадьба» содержит существенную оговорку, обязывающую исследователей учитывать тот немаловажный аспект, что с усадьбой «не надо смешивать поместье-имение: усадьба — не все землевладение, а лишь помещичий дом с примыкающими строениями, двором и садом» (172, 144).

В словаре языка В. И. Даля, на первый взгляд, и заложена основа подобного восприятия: усадьбой он тоже называет «господский дом на селе, со всеми ухожами, садом, огородом и пр."1. Вскользь упомянутое Далем «прочее», вмещает в себя, согласно материалам других статей его словаря, не менее обширную территорию, в первую очередь, так называемую пустошь — «дальний особняк или участок того же владельца, но не входящий, по дальности своей, в наделпокинутые надолго из-под сохи поля, залежьпокосы из-под пашен"2. Представленные таким образом границы усадебной территории приобретают уже иные очертания: частью пространства являются и заброшенные, отдаленные, приспособленные больше для охоты, чем для сельскохозяйственных работ, угодья. На этот же аспект указывает и С. И. Ожегов в «Словаре русского языка»: «Усадьба — отдельное поселение, дом со всеми примыкающими строениями, угодьями"3. Некоторые определения позволяют рассматривать принадлежность к усадьбе и сельского погоста — церкви с прилегающим участком и с кладбищем, в стороне от села. Современные трактовки термина допускают большую вариативность: «усадебный комплекс» (118, 127), «усадебный ансамбль» (133, 58), включающие в себя, помимо вышеперечисленных, и другие функциональные пространства: плотину с мельницей, конюшни (конский завод), псарни, суконную фабрику, гончарные мастерские и т. д. Очевидно, что эти и подобные территории выходят за пределы усадебного Дома, поэтому замыкаться только на изучении его проблематики мы не можем.

9) На сегодняшний день существует обширная литература, в которой исследуются пространственно-временные категории, что свидетельствует об актуальности их изучения (Лотман 1970; Егоров 1974; Медриш 1974; Баевский 1982; Топоров 1983; Гринько 2000; Савельева 2002; Федоров 2002). В своем.

1 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1998. Т. 4. С. 1066.

2 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1998. Т. 3. С. 1415.

3 Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1961. С. 825. исследовании мы рассмотрим дефиниции пространства и времени как фундаментальные начала усадебной поэзии, чтобы выяснить, какими специфическими чертами наделяли образ русского «дворянского гнезда» поэты XIX — начала XX веков. Априори можно предположить, что основные пространственно-временные характеристики, применяемые в поэзии при изображении поместья и его разновидностей, сформировались еще в самом начале XIX века и затем долгое время бытовали, представляя собой инварианты одного и того же образа. Окажется ли пространственно-временная характеристика существенной для раскрытия особенностей усадебной поэзии, покажет исследование.

10) Исследуя признаки усадебного пространства и особенности усадебного времени, мы, как правило, обнаруживали их присутствие в сюжетных стихотворениях, позволяющих поэту не только передавать чувства лирического героя, но и рассказывать о событиях, происходивших в имении. Со временем потребовалось более тщательное изучение лирических жанров, чаще других используемых поэтами в процессе создания образа русской усадьбы. Изначально наше внимание привлекли жанры послания и руистической элегии, в которых образ усадьбы воссоздается с привлечением некоторых постоянных приемов, например, панорамного пейзажа или идиллического хронотопа, являющегося неотъемлемой частью руистической элегии, что подробнее будет рассмотрено в главе «Особенности создания образа русской усадьбы в жанрах послания и руистической элегии».

В некоторых случаях изучение циклов посланий и элегий с усадебными мотивами позволяет выявить проблему поэтического отражения в них событий личной судьбы поэта, например, «бакунинский» цикл И. С. Тургенева, связанный с «прямухинским романом», или «варваринский» цикл И. С. Аксакова. Циклы посланий и элегий К. Р. («осташевский») или К. К. Случевского («Песни из Уголка») позволяют поэтам создать своеобразную биографию обустройства на совершенно незнакомом для них прежде участке земли, со временем ставшем единственным убежищем от бурь и тревог неспокойных для России 1890−1910;х годов.

Русской усадьбе посвящены многочисленные исследования последнего десятилетия: «Мир русской усадьбы» (М., 1995 г.), «Усадебное ожерелье юго-запада Москвы» (М., 1997 г.), «Художественный мир русской усадьбы» (М., 1997 г.), «Архитектура русской усадьбы» (М., 1998 г.), «Дворянские гнезда России. История, культура, архитектура» (М., 2000 г.), «Дворянская и купеческая сельская усадьба в России XVI — XX вв.» (М., 2001 г.), «Подмосковный Парнас: О дворянских судьбах, судьбах писателей и их произведений» (М., 2001), «Самые знаменитые усадьбы России» (М., 2001 г.), «Новый век российской усадьбы» (М., 2001 г.). Как правило, современными учеными наиболее детально изучаются три содержательных аспекта усадьбоведения — архитектура, история и культура. Вызывают интерес монографические очерки, посвященные отдельным московским усадьбам, прежде всего это относится к специальной серии книг, издаваемой Советом по изучению и охране культурного и природного наследия РАН.

Осуществляется издание серий книг культурологического, искусствоведческого характера, рассматривающих судьбу известнейших усадебных комплексов, этапы формирования их уникального облика, историю жизни владельцев. «Кусково и Останкино», «Царское Село и Павловск», наряду с самыми знаменитыми европейскими дворцами и парками («Лувр», «Версаль») представлены в серии «Памятники всемирного наследия» (2004, 2005 и др.).

Серийный характер носят и научно-краеведческие сборники, такие, как «Михайловская пушкиниана» (издается с 1996 года) или журнал «Ясная Поляна» (выходит с 1990 года по 4 номера в год). Авторами материалов в этих и подобных изданиях являются, помимо литературоведов, сотрудники музеев в Михайловском, Тригорском, Болдино, Ясной Поляне и др., устанавливающие связь между произведениями с усадебной тематикой и непосредственными впечатлениями, ставшими «первоосновой» художественной образности.

Последние десять лет «усадебный текст» успешно изучается в рамках структурно-семиотического подходана сегодняшний день существуют как фундаментальные исследования по теме (Лотман 1983, 1994; Смирнов 1994; Щукин 1994, 1997), так и отдельные статьи, раскрывающие тот или иной аспект усадебной темы в творчестве писателей и поэтов XVIII — XX веков. Произведения И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, И. А. Бунина, А. П. Чехова изучаются как метатексты, или тексты-коды, содержащие определенную информацию о той или иной стороне усадебной жизни.

В случаях, когда «усадебные» тексты рассматриваются как носители информации «закодированной», объектом исследования избираются «флористический», «вегетативный», «гастрономический» и прочие «коды» литературного произведения (Эпштейн 1990; Турчин 2000; Шарафадина 2003).

В некоторых современных исследованиях русская усадьба характеризуется как одна из важнейших составляющих дворянской культуры XIX векаразличные аспекты патриархально-аграрного уклада иллюстрируются примерами из наиболее типичных периодов помещичьей жизни. Такой подход к явлению мы обнаруживаем в книгах Н. Марченко «Приметы милой старины. Нравы и быт пушкинской эпохи» (М., 2001 г.) и Ю. Овсянникова «Картины русского быта. Стили, нравы, этикет» (М., 2001 г.). Работа Марченко, посвященная памяти Ю. М. Лотмана, по сути, является прямым продолжением изысканий ученого, не представляющего для себя изучения литературного произведения вне бытового и исторического контекстов. Марченко преимущественно предоставляет слово самим обитателям «дворянских гнезд»: В. Бурьянову, К. Головину, М. Бутурлину, А. Болотову. Подобный прием диалогического, а подчас и полифонического звучания в одном контексте нескольких «голосов» помещиков прошлого (или их гостей) и современного ученого позволяет автору перенести смысловые акценты с простого перечисления особенностей внутреннего и внешнего устройства усадебного пространства на непосредственное восприятие людей далекой эпохи, действительно ощутивших особый аромат атмосферы «дворянских гнезд».

В другом исследовании — «Картины русского быта» Ю. М. Овчинникова в «усадебных» главах («В Москве и в провинции», «Мир усадьбы») также соседствуют описания и комментарии современного ученого и рассказы «свидетелей эпохи», как называет их автор: А. С. Пушкина, Г. Р. Державина, А. А. Фета. Нередко лаконичные фрагменты эпистолярного жанра или мемуарной литературы сопровождаются стихотворными зарисовками помещичьей жизни, а подробные и обстоятельные перечни усадебных аксессуаров дополняются иллюстративным рядом, составленным из фотографий коллекционной посуды, полотен старых мастеров, статуй мифологических героев и богов, рисунков или схем типичного оформления гротов, мостиков, мавзолеев, колонн. Иллюстрация в данном случае также создает особый эмоциональный фон, помогает иначе воспринимать авторские комментарии и рассказы очевидцев о временах господства патриархально-аграрного уклада.

Особый интерес представляет монография Т. П. Каждан «Художественный мир русской усадьбы» (М., 1997 г.), обращенная к архитектурному, ландшафтному облику, истории создания усадебных комплексов, возведенных с 1830-х гг. XIX века по начало XX века. В работе Каждан русское имение представлено цельно, показано как синтез различных искусств, организующих тот или иной усадебный ансамбль, отзывающийся цитатами из написанных в поместьях мелодий П. И. Чайковского, «усадебных» стихотворений А. А. Фета или И. А. Бунина. Усадебные пространство и время, семантика и символика архитектурных ансамблей данного времени, стилистика «знаковой» садово-парковой системы, периодизация и типология этих памятных «знаков», «эмблем», характерных для периода, показаны на примерах из истории создания и функционирования Подмосковных и Санкт-Петербургских имений, а также тяготеющих к ним по расположению и культурной атмосфере усадеб Центральной России.

Картина современного усадьбоведения была бы неполной, если бы из нее исключили так называемые геокультурологические исследования, авторы которых, исследуя различные аспекты жизни в русских и европейских имениях, приходят к созданию своеобразной «усадебной мифологии». Лучшими из подобных работ на сегодняшний день принято считать монографии «Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай» Е. Е. Дмитриевой и О. Н. Купцовой (М., 2003 г.) и «Миф дворянского гнезда: Геокультурологическое исследование по русской классической литературе» В. Г. Щукина (Кгакоу, 1997 г.). Авторы первой из указанных работ отходят от хронологического принципа изложения материала и раскрывают особенности усадебной культуры, руководствуясь иными принципами — проблемно-тематическими. Не последнюю роль в создании целостного облика русской усадьбы сыграл тот факт, что тон исследованию задавал пространственно-временной аспект, главным образом представленный отсылками к прозаическим «усадебным» текстам XIX века. В прозе И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, А. П. Чехова, И. А. Бунина, как и в некоторых поэтических произведениях, авторы работы находят соответствие многим теоретическим положениям известных и неведомых зодчих, создававших особый мир, малое государство в пределах отдельно взятой вотчины. Различные ипостаси усадебной жизни русского дворянина-помещика раскрываются не только в главах, посвященных созданию внутреннего (в доме) и внешнего (в саду, в парке, за оградой) пространств, но и в организации им запоминающегося досуга для самого себя, родственников и гостей. Именно поэтому значительную долю исследования составляют материалы по истории русского усадебного театра, распределенные по нескольким разделам. Первый раздел содержит перечень губерний и уездов, прославившихся театральными постановками в той или иной усадьбе. Далее представлены хронология создания и типы усадебных театров. Позже выявляются репертуарные предпочтения усадебных театров и провинциальных режиссеров, а также жанровые признаки наиболее популярных постановок. Особое место в работе занимает информация библиографического характера, содержащая сведения о тех или иных представлениях усадебных театров, которые упоминаются в художественной литературе или журнальногазетных статьях, иллюстрируя многообразие форм театральной жизни, развившейся на периферии.

Вспоминая важнейшие принципы организации пространства русских имений, авторы исследования обнаруживают соответствия им в европейских дворцовых комплексах и загородных поместьях. Различие в планировке парковой зоны у поклонников «английского» и «французского» садовых стилей рассматривается с привлечением литературно-художественных материалов. Особое место среди примеров «усадебных» материалов занимают современный перевод текста Людовика XIV «Как следует показывать сады Версаля», заявленного как путеводитель, и цикл садовых надписей: «Надписи в стихах к просекам, дорогам и храмам в Англинском саду его сиятельства князя Александра Борисовича Куракина, в вотчине его, в селе Надеждине, Саратовского наместничества, в Сердобской округе, сочиненных Т. Троепольским». Произведения, помещенные авторами в раздел «Приложения», разделены не только целым столетием (время создания — XVII и XVIII вв. соответственно), но и садово-парковым стилем, которому отдано предпочтение. В первом случае изучаемый и демонстрируемый Версальский парк каждым своим атрибутом свидетельствует о торжестве «французского» способа организации пространства, во втором — сад в русском поместье Надеждино-Куракино рассматривается с точки зрения его соответствия «английскому» стилю. Исследователи предлагают расшифровывать семантику и символику ансамблей вслед за Людовиком XIV и А. Б. Куракиным — внимательно и неторопливо вчитываясь в «книгу» садов и парков, существенно различающихся, помимо прочих особенностей, сугубо художественной манерой подачи: по сравнению с первым текстом, тяготеющим к стилистике классицизма, второй обнаруживает черты, характерные для сентиментализма и, как представляется нам, может рассматриваться в одном контексте с поэтическим циклом Н. М. Карамзина «Надписи в парке Эрменонвиля».

В монографии В. Г. Щукина «Миф дворянского гнезда.» также преобладает проблемно-тематический подход в рассмотрении материала. Основываясь на мемуарах, эпистолярном наследии усадебных жителей, в некоторых случаях стихах и прозе, Щукин исследует пространственно-временные категории, определяющие границы и семантику усадебного пространства и времени. Рассуждая о роли усадебной культуры в жизни русского человека, исследователь рассматривает степень воздействия на него садово-паркового искусства, впервые подвергнувшегося тщательному, разностороннему анализу в монографии Д. С. Лихачева «Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей» (СПб., 1991 г.). Значительная часть работы проводится в том же направлении, что и в сугубо искусствоведческих изданиях: Вергунов А. П., Горохов В. А. «Русские сады и парки» (М., 1988 г.), они же: «Вертоград. Садово-парковое искусство (от истоков до начала XX века)» (М., 1996 г.). Усадебная культура для Щукина создается, но не исчерпывается только садом, она включает в себя и организацию бытового пространства — аксессуары, необходимые в помещичьем хозяйстве, и произведения разных видов искусства, постепенно оседающие в доме. Вписанность людей и вещей в особый природный и культурный ландшафт изучается Щукиным в тесной связи с течением усадебного времени, его характерными проявлениями и изменениями.

В работе Щукина последовательно проводится мысль о том, что «усадебный хронотоп» пришел в русскую поэзию из прозы, преимущественно мемуарной прозы дворянских писателей, поэтому он вполне обоснованно привлекает для анализа разнообразные «семейственные записки», в первую очередь, знаменитые «Записки» А. Т. Болотова, в которых «поэтосфера» усадьбы раскрыта во всех своих составляющих.

На сегодняшний день есть все основания проводить изучение не только подобных «записок», но и «усадебных мемуаров» — материалов, долгое время находившихся в частных собраниях, российских и зарубежных архивах и лишь недавно опубликованных впервые, например, воспоминания Л. Д. Духовской, урожденной Воейковой («Последние дворянские гнезда»), повествующей о мелкопоместной усадебной жизни конца XIX — начала XX вв.- описание орловской усадьбы князей Куракиных Преображенское, написанное архитектором В. А. Бакаревым («Записки») — ранее неизвестные мемуары о курской усадьбе Ивня графа Клейнмихеля, сохранившиеся у его зарубежных потомков («Путешествие в Ивню») и др.

Прозаический «усадебный текст» Щукин рассматривает как продуктивную модель, раскрывающуюся посредством обращения писателей к устойчивым образным, мотивным, аксессуарным и символическим клише, пришедшим в литературу из дворянского быта.

Однако, по меньшей мере, один аспект выпал из поля зрения Щукина: методическая сторона материалов Болотова, который не только подробнейшим образом осветил этапы пребывания своего семейства в имении Дворяниново, но и вооружил помещиков XVIII — XIX вв. методикой освоения усадебного пространства, что было осуществлено в материалах научно-популярных статей, написанных им для одного из первых специализированных изданий — журнала «Экономический магазин», и не могло не отразиться в поэзии его современников и потомков.

Болотов-журналист постоянно опирается на опыт Болотова-помещика, в частности, в начале какого-нибудь обширного материала об основании нового парка в имении он составляет регулярный план сада в усадьбе, подробно указывает на схеме место расположения всех его составляющихзатем приводит данные о садах, подобных этому, анализирует успехи и промахи в его обустройстве, снабжает материал обширнейшим комментарием, в котором преобладают научные данные о состоянии грунтов, движении подземных вод, о породах деревьев и кустарников, характерных для данной местности, и напоминает, что приступать к разбивке сада можно лишь, «советуясь с натурой».

В некоторых статьях Болотов приводит свои наблюдения о состоянии русской природы, выступая и помещиком-практиком и поэтом.

В современных специализированных изданиях, таких, как «Ландшафтная архитектура», «Строительство и архитектура», в газетах и журналах справочноинформационного характера, в научно-популярной литературе (Популярная энциклопедия архитектуры: Новый век российской усадьбы. — М., 2001) возрождается интерес к статьям Болотова и их влиянию на русское садово-парковое искусство, в то время как его «Записки» воспринимаются необходимым звеном в освоении уникальной ментальности русского помещика XVIII века, характерных для него идеалов, воззрений, привязанностей, стремления жить «оседло», на земле вотчины.

Известно, что расцвет русской усадьбы приходится на вторую половину XVIII — начало XIX веков. Отправной точкой для начала усадебного строительства стали правительственные документы: Манифест Петра III от 18 февраля 1762 года, так называемый «Закон о вольности дворянской» 1763 года и Жалованная дворянству грамота 1785 года, которые предоставили знатным россиянам право не служить. Каждый из этих документов повлек за собой разной степени интенсивности освоение помещичьих владений. Согласно планам развития российского государства, усадьба должна была символизировать в миниатюре незыблемость и могущество необъятной империи, и, следуя этому требованию времени, на российские просторы привлекали лучших архитекторов того времени: В. И. Баженова, М. Ф. Казакова, А. Н. Воронихина. Их стараниями вслед за роскошными, помпезными дворцовыми комплексами Царского Села, Павловска, Гатчины были возведены более типичные для России загородные поместья, такие как Быково, Виноградове, Троицкое-Кайнарджи, Петровское-Алабино, Братцево, Гребнево и другие. Со временем в России выделились комплексы иного типа, привлекающие современников и потомков не столько архитектурными изысками, сколько интенсивной творческой жизньюпреимущественно литературные усадьбы. Если в 1830-е годы А. С. Пушкин, мечтая о помещичьей жизни в Михайловском, видел себя в роли владельца деревенской резиденции просвещенного дворянина, далекого от хозяйственных забот, то уже к середине века многие дворяне-помещики преуспели в создании и культурных очагов, и доходных имений. Другие же, и их большинство, предоставив хозяйственные дела управляющим, сознательно дистанцировались от «прозаической» стороны усадебной жизни.

В середине XIX века к усадебной жизни почти одновременно обратились лучшие литераторы эпохи: И. С. Тургенев, А. К. Толстой, JI.H. Толстой, А. А. Фет. Однако, как замечает Е. А. Маймин, «.ирония судьбы состоит в том, что сословие это переживало глубокий кризис. Помещичьи гнезда разорялись, гибли. Все меньше оставалось в России помещиков, всерьез верящих в свою общественную полезность» (103, 93).

Причины, которые заставили известных или начинающих литераторов покинуть Москву, Петербург и вернуться в провинциальные имения, различны. Так, Тургенев вынужден был приехать в Спасское-Лутовиново в 1853 году «поневоле», так как ему запретили въезд в столицы. Л. Н. Толстой в своем деревенском уединении и помещичьих занятиях искал и нашел наиболее подходящие условия для творческой деятельности. А. А. Фет, поселившись в первом своем имении (Степановке), «сделался агрономом — хозяином до отчаянности <.> о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом» (165, т. 6, с. 240).

Показательно, что Тургенев и Фет — земляки, но познакомились уже в зрелом возрасте, в усадьбе отца Фета — Новоселки. С этого времени, с 1853 года, сложились дружеские и творческие отношения, связавшие их на долгие годы. В воспоминаниях современников, близких к литературному или же семейному их окружению, многое часто не совпадает, местами даже противоречит, но общая атмосфера усадебной жизни передается на удивление единодушно: общение Тургенева, Толстого, Фета было необходимо им как на первых порах, так и на протяжении долгих десятилетий «деревенского» затворничества.

Как свидетельствуют архивные документы, особенно широко усадебное строительство развернулось в Подмосковье. И хотя маститые литераторы расселились в более отдаленных уголках России: Тульской, Курской, Орловской губерниях, тем не менее, по возможности часто они использовали близость к столице, сохраняя на зиму московские дома. В остальное время года общение, переписка, поэзия становились для них единственной «отдушиной» в помещичьей прозе. Вопреки сложившимся представлениям о том, что в деревенском уединении все неудобства компенсируются общением с природой, в воспоминаниях А. К. Толстого, А. А. Фета, И. С. Тургенева появляются слишком частые жалобы на скуку, однообразие, отсутствие смысла в помещичьей жизни. В этом плане показательны размышления Тургенева, прогнозирующего будущее Фета, наблюдая за его попытками надолго осесть на земле: «Скучно ему в Степановке и с каждым годом будет еще скучнее, но он, хотя и полунемец, а вне России жить не может» (164, с. 419). Да и самого Фета даже в последнем имении (Воробьевке) однообразие усадебной жизни отпугивало своей предсказуемостью, побуждая поэта задолго до начала нового «летнего» сезона жаловаться в письме Н. Н. Страхову от 2 января 1891 года: «Люди не хотят понять, как мне скучно и как я пугаюсь лета! Если б хватило сил, поехал бы в Японию» (176, с. 426). Страхов же добавляет от себя: «Не ужасно ли это? Он в декабре уже чувствует тоску будущего мая» (176, с. 426).

Нередко А. А. Фет в своих воспоминаниях о помещичьих годах склонен слишком многое объяснять вмешательством рока, судьбы, высших сил: «.увлекись Василий Петрович (Боткин, тесть. — Т. Ж.) кологривовским селом и передай его нам, мы бы, как и позднее несостоявшейся покупкой значительного имения Николая Сергеевича Тургенева, — были окончательно привязаны к Степановке <.> Судьба, очевидно, все время гнала нас к югу (в Воробьевку. -Т.Ж.) и не дозволяла совершаться событиям, могущим преградить наше стремление на юг» (174, с. 387). Но не менее важными нам представляются факты, связанные с литературным дебютом А. А. Фета. В 1842—1843 годах в «Москвитянине» и «Отечественных записках» практически одновременно были опубликованы его поэтические циклы «Снега», «Вечера и Ночи» и поэма «Талисман». В них Фет сразу зарекомендовал себя сельским жителем, признавшись: «Деревню я люблю. Плохой я горожанин». С тех же позиций заявляет о себе лирический герой стихотворения «Деревня»: «Люблю я приют ваш печальный//И вечер деревни глухой.», столь же типичные усадебные образы составляют экспозицию «Вечернего сада»: «Не бойся вечернего сада,//На дом оглянись-ка назад». Новый, неведомый ранее поэт начал с признания своей принадлежности к миру усадебной России. Аполлон Григорьев в 1858 году в письме от 4 января обращался к Фету, приветствуя его помещичью деятельность, в которой оставалась ниша и для поэзии: «Рад твоей Маниловке, рад твоим стихам, которые прилетают ко мне.

Как май ароматный В дыханьи весны, Как гость благодатный С родной стороны .".

50, с. 355).

Я.П. Полонский, вспоминая события прошедшего лета в фетовской Воробьевке, замечал в письме к другу: «По твоим стихам невозможно написать твоей биографии и даже намекать на события из твоей жизни <.> Увы!., по моим стихам можно проследить всю жизнь мою <.> Мне кажется, что не расцвети около твоего балкона в Воробьевке чудной лилии, мне бы и в голову не пришло написать «Зной, и все в томительном покое.». А не будь действительно занавешены окна в твоей комнате, где я у тебя спал, может быть, не было бы и стиха: «Тщетно шторою оконной» (134, с. 432).

И.С. Тургенев, долгие годы остававшийся литературным советчиком Фета, тоже благодарил вмешательство судьбы за то, что она поселила Фета, Толстого, его на таком близком расстоянии друг от друга. В 1857 году Тургенев торопит публикацию в «Сборнике лучших произведений русской поэзии» четырех своих произведений. Среди них — «Из поэмы, преданной сожжению», в лаконичном отрывке из которой, должно быть, сконцентрировано отношение русского человека к поэзии усадебной жизни: И понемногу начало назад.

Его тянуть: в деревню, в темный сад, Где липы так огромны, так тенисты И ландыши так девственно душисты, Где круглые ракиты над водой С плотины наклонились чередой, Где тучный дуб растет над тучной нивой, Где пахнет конопелью да крапивой. Туда, туда, в раздольные поля, Где бархатом чернеется земля, Где рожь, куда ни киньте вы глазами, Струится тихо мягкими волнами И падает тяжелый, желтый луч Из-за прозрачных, белых, круглых туч. Там хорошотам только — русский дома.

167, с. 261).

Действительно, и в отдаленных от столицы «дворянских гнездах» кипела жизнь, «русский дома» обустраивался в соответствии со своими пристрастиями и возможностями. Уже в 1870 — 80-е годы выделялись два типа помещиков и, соответственно, усадебного быта. С одной стороны, в имениях сохранялся культ специфически старого: в интерьере по-прежнему господствовали портреты предков по стенам, громоздкая мебель местного производства, уже ставшие данью прошлому шелковые обои, усиливающие общую атмосферу запустения в разрушающемся доме. С другой стороны, именно в этот период в поместьях появляются люди, не стесненные в средствах, в основном большую часть года проживающие за границей и научившиеся там вести усадебное хозяйство на европейский манер, окружая себя ни столько роскошными, сколько комфортными вещами. И. С. Тургенев, обращаясь к Фету в письме из Парижа от 16 декабря 1878 года, восхищался именно осовремененной системой хозяйствования и быта в Воробьевке: «Вы так наглядно представляете жизнь русского country gentleman в новом вкусе — с парком, машинами, олеандрами, европейской мебелью, чистой прислугой в ливрее, усовершенствованными конюшнями и даже ослами (не аллегорическими, а настоящими)» (164, с. 420).

В 1880−90-е годы, говоря о русском имении, чаще всего имели в виду просто дачу — летний дом с небольшими угодьями. Только следуя старой традиции, называли «Уголок» или Осташево помещичьими усадьбами, — в них господствовали старая культура и быт, на всем лежал отпечаток интеллектуальности и интеллигентности.

Хозяйственная деятельность, конечно, наложила отпечаток на творческую жизнь поэтов: «.Я не могу передать тебе, как меня радует твое фермерство, -писал JI.H. Толстой 12 августа 1861 года Фету в Степановку. — Не говоря уже о том, что это есть единственное практическое понятие, которое может ужиться с поэтическою душою. Всякая другая практическая деятельность противна ей до нетерпимости» (159, с. 376).

И хотя JI.H. Толстой в шутку называл себя и Фета «литераторами в отставке», отдавшими предпочтение помещичьей жизни, он же советовал другу в новом имении (Степановке) подготовиться к первой зиме и сразу настроить свою лиру на поэтический лад. Н. Н. Страхов, отразив в своих стихах красоту фетовского парка уже в Воробьевке, уверял: «С тех пор я не пишу стихов, но что бы ни написал, я непременно пришлю Вам. Я знаю, что в Воробьевке не только играют на бильярде, но и более живут умственными интересами и лучше их понимают, чем в Петербурге» (176, с. 422). Сохранились многочисленные воспоминания о том, что до публикации стихотворения подвергались правке, доработке и обсуждению в литературном и одновременно помещичьем окружениичаще всего в эпистолярном наследии воспроизводится своеобразный ритуал: как только приближалась весна, JI.H. Толстой обращался к Фету с просьбой прислать ему новое «весеннее» стихотворение: «У вас весной поднимаются поэтические дрожжи, а у меня восприимчивость к поэзии» (159, с. 393).

Поэзия XIX — начала XX веков, в которой воссоздается образ русской усадьбы, составляет предмет нашего исследования. Но уже первые наблюдения свидетельствуют о том, что, с одной стороны, поэтические пристрастия концентрируются на изображении территории, ограниченной усадьбой: пространственных зон помещичьего дома и сада (парка), составляющих окультуренное окружение лирического героя. С другой стороны — в лирике столь же органично присутствует мир «дикий», но не менее интересный для большинства поэтов: водоемы, окрестные дороги, лесные болота, туманы, заросли, затененные тропинки. Еще один круг постоянных мотивов связан с изображением покинутой и осиротевшей усадьбы, главным образом это происходит в 1890−900-е годы, отзываясь в лирике поэзией опустевших комнат, разрушенных фонтанов, балконов, беседок, «зацветших» прудов. Сожалея о запустении родовой вотчины, лирический герой, тем не менее, сохраняет надежды на оживление дорогих пределов в будущем. Для поэтов в любом проявлении русская усадьба символизировала красоту и подлинно гармоничную жизнь в согласии с природой и с заветами предков. Так, у Фета в воспоминаниях встречаем: «Это именно место для людей, убедившихся, что не только человек, но и вся человеческая история <.>- в сущности, пуф <.>, а солнце, луна и звезды, мирно проступающие между темными верхушками столетних дубов, -видимые края вечной, непорочной ризы божества» (103, с. 126).

Предпринятая научно-критическая аннотация работ по проблеме позволяет определить предмет настоящего диссертационного исследования, его цель и задачи.

Предметом нашего исследования стало творчество поэтов «пушкинской поры», «оленинского кружка», А. С. Пушкина, И. С. Тургенева, А. К. Толстого, Н. П. Огарева, К. С. Аксакова, И. С. Аксакова, Я. П. Полонского, А. А. Фета, К. К. Случевского, К. Р., И. А. Бунина, которые внесли свой вклад в создание поэтической, образной, но при этом вполне достоверной летописи жизни русских «дворянских гнезд». Литературное и эпистолярное наследие усадебных поэтов дает возможность говорить об общности эстетических взглядов, единой традиции, сопровождающих описание помещичьей жизни на протяжении XIX — первых десятилетий XX веков.

Актуальность темы

обусловлена, прежде всего, тем, что усадебная поэзия в русской литературе XIX — начала XX веков еще не являлась предметом специального исследования. Чаще всего в исследовательской литературе усадебные тематика, мотивный строй, образный ряд только намечены, и при несомненном интересе к явлению обращает на себя внимание фрагментарный характер трактовки реалий дворянской эпохи либо в творчестве одного поэта, либо в стиле литературных антагонистов — «урбанистов» и «деревенщиков». По-прежнему актуальной остается проблема традиций и новаторства, сопутствующих изображению имения в лирике. Создание образа-эмблемы усадьбы, его составляющих и границ требует осмысления в современных культурных и исторических условиях. «Дворянское гнездо» исследуется как важнейшая универсальная модель бытия русского человека XIX столетия, место приложения его практических знаний и творческой энергии.

В работе прослеживается эволюция русской усадебной поэзии в литературном процессе XIX — начала XX веков. Эта проблема также не являлась предметом специального исследования. На материале творчества «дворянских» поэтов нами исследуется своеобразие пространственно-временной характеристики усадьбы, выявляются особенности создания образа усадьбы в жанрах послания и руистической элегии, анализируется специфика подлинных усадебных реалий и символико-метафорической картины мира.

Цель настоящей работы — всестороннее исследование усадебной лирики поэтов «пушкинской поры», И. С. Тургенева, А. К. Толстого, Н. П. Огарева, А. А. Фета, Я. П. Полонского, К. К. Случевского, К. Р., И. А. Бунина, сочетающей пространственно-временные атрибуты, реалии дворянской эпохи, символико-метафорическое оформление и особый эмоциональный ореол.

Общность сюжетно-тематических узлов, постоянного круга образов и мотивов, символико-метафорического комплекса позволяют говорить о своеобразии усадебной поэзии, следовании единым принципам в создании одного из центральных художественных хронотопов дворянской эпохи.

Основные задачи работы заключаются в следующем:

1. Проследить этапы формирования образа «дворянского гнезда» в начале XIX века на материале творчества поэтов «оленинского кружка», «пушкинского круга», в дореформенные и пореформенные годы в лирике И. С. Тургенева, А. К. Толстого, К. С. Аксакова, И. С. Аксакова, А. А. Фета, Н. П. Огарева, Я. П. Полонского.

2. Осмыслить роль угасающих очагов дворянской культуры в сборниках К. К. Случевского, К. Р., И. А. Бунина конца XIX — начала XX столетий.

3. Исследовать систему образов-символов, метафорических полей, характерных для развития усадебной поэзии.

4. Выявить типологию реалий, наиболее востребованных усадебными лириками.

Научная новизна исследования.

1. Впервые усадебная поэзия изучается как отдельная разновидность поэзии XIX — начала XX веков. Определение места и роли «усадебной» поэзии в литературном и культурно-историческом контекстах эпохи рассматривается нами как необходимый вклад в изучение русской лирики XIX века.

2. Вопреки сложившемуся мнению, что образы «дворянских гнезд» и «вишневых садов» являются магистральными для прозы и драматургии второй половины XIX века, мы трактуем их возникновение и бытование несколько иначе.

3. В работе впервые сделано теоретическое обобщение образной системы усадебной поэзии, прослежена эволюция символико-метафорических конструкций — от алфавитных, мифологических, вневременных — до описывающих конкретное русское «дворянское гнездо», ставших обязательными при создании облика «малой родины».

4. Предметом специального исследования в работе стала лирика К. Р., К. К. Случевского. Мы вносим коррективы в представление о традиции, под воздействием которой развивалась их лирика, определяем место усадебных мотивов в творческом наследии.

5. В работе всесторонне исследуется лирика И. С. Тургенева. Анализ поэзии с усадебными мотивами позволил пересмотреть некоторые, ставшие традиционными в тургеневедении положения, касающиеся фактов биографии и творчества писателя. Нами уточняются временные границы «бакунинского» цикла и тематика поздней лирики Тургенева.

6. Типология реалий и усадебных знаков-эмблем в большей степени выявляется в поэзии А. А. Фета. Мы рассматриваем созданные им сборники с разделением их на периоды пребывания в одноименных усадьбах («новоселковский», «степановский», «воробьевский») и, корректируя представление о нем как пейзажном лирике, очерчиваем пространственно-временные границы его усадебного мира, приводим различные классификации реалий и метафорических символов.

7. В современном литературоведении отсутствуют исследования о самом позднем продолжателе традиций русской усадебной культуры — И. А. Бунине. В то время как его «деревенская» проза изучена довольно тщательно, усадебная поэзия, ее эволюция в буниноведении лишь с недавних пор оказываются в поле зрения исследователей, появляются первые классификации лирических текстов, анализ материала производится преимущественно по хронологическому принципу или по образам (Ершова JI.B. «Лирика И. А. Бунина и русская усадебная культура"//Филологические науки. М., 2001. № 4. С. 13−22). Мы применяем тематический принцип анализа бунинской усадебной лирики, связывая проблематику с семантикой пространственно-временных атрибутов, с приемами подачи материала (реалистической образностью или символико-метафорическими конструкциями), с элегической тональностью, сопутствующей изображению жизни русского дворянина-помещика, прощающегося, но так и не нашедшего в себе силы расстаться с семейным, родовым «гнездом».

Практическая значимость.

Результаты работы могут быть использованы в исследованиях монографического характера, посвященных творчеству «усадебных» поэтовпри подготовке спецкурсов и спецсеминаров по русской литературе XIX — начала XX веков, при изучении образной системы отечественной поэзии и некоторых проблем культурологии.

Методологической и теоретической основой исследования являются принципы историко-генетического, структурно-типологического, культурно-исторического изучения литературного творчества. В ряде случаев анализ «усадебных» поэтических текстов предполагает обращение к религиозному и философскому аспектам, которые также способствуют целостному изучению литературного произведения.

Апробация работы. Общая концепция и отдельные положения диссертации изложены в публикациях, докладывались на международных, Всероссийских и межвузовских конференциях.

Работа состоит из четырех глав, введения и заключения.

Заключение

.

В начало нового столетия современное литературоведение вступает, обогащенное последними разысканиями, заново открытыми произведениями, многие из которых приходят к читателю из небытия советских лет. Благодаря деятельности современных ученых и специалистов разных областей научных знаний некоторые, ранее неизвестные сведения о литературно-художественной жизни прошлых эпох становятся достоянием как специалистов, так и широкой аудитории. До сих пор в истории отечественной литературы остаются многочисленные ниши, которые скрывают в себе факты творческой биографии известных (или полузабытых ныне) писателей и поэтов. Немало подобных материалов было привлечено нами в процессе исследования усадебной поэзии, поскольку сведения о жизни русских поэтов в родовых вотчинах в течение многих десятилетий считались малозначительными, а временами просто не освещались должным образом в силу идеологических причин. Между тем даже факты отдельной усадебной биографии довольно рельефно характеризуют не только личность того или иного поэта XIX века, но и дворянскую эпоху в целом, позволяют составить представление об общих тенденциях развития патриархально-аграрного уклада на различных этапах его существования.

Сопоставление этих этапов с периодами наиболее интенсивной творческой деятельности «усадебных» поэтов позволяет сделать вывод о том, что в некоторых случаях описание поместья, отвечающее предложенным нами критериям, соотносится с определенным периодом творчества. Так, в Михайловском отмечен взлет пушкинского реализма, выразившийся, в том числе, и в предельно достоверных зарисовках усадебной жизнидве болдинские осени 1830 и 1833 годов по праву считаются временем создания его зрелых разножанровых произведений, значительная доля которых посвящена поэтизации помещичьей жизни и ее особенностей. Возведенная в середине XIX века усадьба Степановка для А. А. Фета стала местом создания «весенних» стихов и поэтических гимнов помещичьей созидательной деятельности. Обретенная им на склоне дней Воробьевка воспета в сборниках «Вечерних огней», передающих совершенно очевидное упоение усадебной жизнью на закате дворянского, помещичьего XIX века и любование типичными для имения с богатым прошлым атрибутами. К. К. Случевский, приступивший к возведению своего «Уголка» и возделыванию малопригодной для садоводства земли в «рубежный» для русских поместий период, весьма убедительно призывал читателя последовать своему примеру и открыть новую страницу в усадебной истории, доказывая жизнеспособность имения в новых условиях.

У таких поэтов, как И. С. Аксаков, Н. П. Огарев, К. Р. или И. А. Бунин, на первый взгляд, такой явной «привязки» к русскому имению нет, поскольку о существовании их «усадебных» циклов на сегодняшний день известно ничтожно мало, в основном — только специалистам. Однако изучение фактов личной и творческой биографии свидетельствует о том, что практически всю свою жизнь русский поэт был связан с помещичьей усадьбой. Его рождение, юность, зрелость отмечены путешествиями по среднерусским «дворянским гнездам», переживающим попеременно то расцвет, то упадок в начале, середине XIX века и в 70−90-е годы. Так, вполне оправдано появление в лирике И. С. Аксакова поэтических образов Надеждина, Ново-Аксакова, Варварина, Абрамцева, запомнившихся, как места его постоянного пребывания. Акшено у Н. П. Огарева или Осташево, Орианда, Павловские павильоны в поэзии К. Р. воспринимаются как вполне реальные источники романтических образов некоторых циклов и отдельных стихотворений. В лирике И. А. Бунина конца XIX — первых десятилетий XX веков ярче всего отражено взаимодействие дворянской и простонародной культур, их преображение в новых условиях прощания с поместной, усадебной Россией. В этот период образ усадьбы в трактовке Бунина, кроме ретроспективного плана, содержит эмоционально-интеллектуальную проспекцию: взгляд поэта в будущее исполнен тревоги за судьбу Родины, в его понимании — огромного «дворянского гнезда», в котором слились воедино атрибуты старой культуры, традиций и потребности современного человека. Как и много лет назад, у поэтов «оленинского кружка», пушкинского круга, возникают теперь уже бунинские воспоминания и сны о родовой вотчине, о предках, населявших ее в старые годы. Как и прежде, образ усадьбы чаще всего воссоздается в элегиях и посланияхв меньшей степени отмечено присутствие образцов сюжетной и философской лирики, пейзажных зарисовок и отрывков, романсов, содержащих усадебные мотивы. Мотивы эти прежде всего реализуются, как и в усадебной поэзии первой половины XIX века, в следовании «горацианской» (идиллической) или «державинской» (вещной, эмпирической) стихиям, принимающим жанровые очертания руистической элегии или послания.

Бунин, К. Р. (до 1915 года) воссоздают атмосферу имения, наблюдая за ней в разные времена года, в окружении близких людей, друзей, соседей или же в одиночестве, передавая особый аромат поместной культуры от лица наблюдателя, очевидца и деятельного участника событий, философа «переходного» времени, способного осмыслить их значимость. Как и в лирике поэтов предшествующего периода (Тургенева, Фета, Полонского, Огарева), в основе своей базирующейся на непосредственных усадебных впечатлениях в Новоселках, Степановке, Воробьевке, Спасском, у поэтов конца XIX — начала XX переданы переживания хозяина (гостя) поместья, тщательно обрисован фон: состояние природы, дома, служб, часовнивоспроизведена типичная для XIX века смена усадебных занятий и досугов.

Вновь на рубеже веков в русскую поэзию хлынула мощная стихия созданных в единой манере, пронизанных «сквозными» образами, мотивами, темами, окруженных традиционным эмоциональным ореолом, лирических историй о частной жизни русского человека, дворянина, помещика и, волею судьбыпоэта. Истории эти нередко приобретали характер исповеди о том, что дорого и по-настоящему ценно в глубинной России, сопровождались ностальгическими интонациями в повествовании о былом величии дворянского сословия, создавшего силой причудливой фантазии подлинные очаги культуры в огромной стране. Однако пожалуй, наиболее ярко иллюстрирует приверженность образованного русского человека к осмысленному, цельному существованию в поместье тот факт, что его гармония запечатлена не только в лирике сыновей усадебного века, но и предстает перед читателем в поэзии XX столетия: в стихотворениях А. А. Ахматовой, Б. Л. Пастернака, поэтов-эпигонов (неоднократно упоминавшегося Б.А. Садовского) — свидетелей агонии «вишневых садов» и «дворянских гнезд», и в образах позднего творчества Арсения Тарковского, спевшего, подобно Афанасию Фету, в старом сельском доме на окраине юрьевского Завражья весеннюю, напоенную ароматом первых гроз и запахом сирени, торжествующую песнь любви прекрасной, молодой возлюбленной, осветившей невыразимо ярким светом его закатную, «вечернюю» поэзию.

Исследуя различные стихотворения усадебных поэтов, мы пришли к выводу о преобладании в текстах образа загородного имения и ставшего его неотъемлемой частью, пейзажного, ландшафтного парка, в котором реализован принцип живописности. Городские дворцовые комплексы в лирике представлены единичными примерами, и их изображение больше тяготеет к дачным или собственно усадебным.

Принцип регулярности напоминает о себе в изображениях главного усадебного дома — центра пространства всего имения, его помещений, интерьерапроявляется в изображении объектов на придворцовой территории: круглого луга перед главным фасадом здания, отдельно посаженного дерева-великана или круговой обсадки этого луга, украшением его статуями античных богов или героев.

Соразмерность частей в регулярном парке соотносится с чертами палладианского стиля в архитектуре дома, позволившими лирическому герою созерцать разновидности ордерных конструкций, состояние фронтона, колонн, украшающих фасад здания, видеть облик портиков, высоких оконных ниш, закрытых и открытых галерей, балюстрад и т. д.

В самом доме, выстроенном по классическому образцу, для лирического героя открываются другие свидетельства господства палладианского стиля: огромные высокие галереи и парадный зал, устремленные вверх, к куполу здания, стены, напоминающие о храмовых постройках и формирующие соответствующую эмоциональную атмосферу.

Изучая окрестности из окна, персонаж видит в лоджиях, балконах, портиках связующее звено между внутренним и внешним пространствамиподобное свойство он приписывает стволам и кронам деревьев, продолжающим, в глазах наблюдателя, ордерные конструкции. Герой описывает их приметы, рассматривая из крытой галереи, из окна или из глубины кресла, то есть, когда они по высоте уравниваются с пространством второго этажа, мезонина или балюстрады.

Контрастные по отношению к принципу регулярности в доме, организованные в соответствии с принципом пространственно-временной протяженности, появляются в усадебной поэзии описания садово-парковых пространств. Чаще всего в посланиях и элегиях местом действия становится аллея, представленная в нескольких разновидностях. В некоторых стихотворениях действие перенесено на одну из ровных, расчерченных по сетке и потому «предсказуемых» аллей «французского» парка, больше приспособленных для детских игр или шумных массовых прогулок. Однако в большинстве случаев лирический герой избирал местом своих одиноких прогулок или встреч с возлюбленной аллеи и дорожки «английского» парка, лишенного симметрии и правильности, имитирующего естественную, природную среду.

Семантика аллей и сопутствующая им символика сообщали лирическому герою различное настроение, обусловленное их месторасположением в пространстве имения, типом древесной обсадки, шириной, длиной полотна и характером его покрытия. Как правило, в усадебной поэзии начала XIX века упоминаются разнообразные древесные посадки в аллеях: липы, березы, ели, дубы, кленыв стихотворениях середины XIX века (у Фета, Тургенева, Толстого, Полонского, Огарева) преобладают липовые аллеи, а для поэтов конца XIXначала XX веков наиболее предпочтительной является березовая аллея — больше всего примеров обнаружено нами в лирике Бунина и К. Р. Этот процесс объясняется новыми тенденциями в русском ландшафтном и парковом строительстве тех лет.

Английский" парк был всего лишь искусной имитацией естественного, природного ландшафта, в действительности являясь результатом кропотливого труда многих людей, взявших на вооружение следующий принцип: пространство во время движения по нему человека должно открывать как можно больше новых видов, постоянно привлекать изменчивой картиной природы. В усадебной поэзии атрибуты пейзажного парка и смена видовых эффектов на его территории передаются практически постоянно, как правило, выступая в качестве смыслового центра всего стихотворения.

Пейзажный парк объединяет дворянскую и простонародную культуры, и в поэзии с завидным постоянством проявляется сосредоточенность персонажа на атрибутах пейзажно-пасторальной темы. В поэзии начала XIX века лирический герой «вдруг» замечал где-то в глубине парка мельницу, ферму, хижину, возведенные там с декоративной целью, в качестве паркового павильона. В 18 201 840-е годы и позже упоминание подобных построек преследовало иные цели: напомнить об их утилитарном предназначении, о работах, которые в них производились для приращения хозяйского богатства, и отразить философские идеи об интеграции прекрасного начала во все атрибуты, окружающие помещика, и о проникновении «естественности» на территорию.

Естественность продолжала свою экспансию в усадебную культуру и поэзию на пограничных территориях, постепенно преобразившихся в процессе вытеснения привычных заборов или оград канавами, балками, скатами, валами, лощинами, имитирующими стирание последних границ между парком и дикой природой. Эти ориентиры на дальних рубежах парка лирический герой рассматривает или преодолевает довольно часто, в основном это происходит в элегиях, таких, как «Осташево» К. Р., посвященных неспешной прогулке по окрестностям пейзажного парка.

В качестве естественной границы лирический герой может воспринимать реку, и это соответствует традициям отечественного паркостроения, акцентирующего внимание наблюдателя на водных атрибутах территории.

У водных атрибутов в усадебной поэзии разнообразная семантика, она находится в прямой зависимости от состояния поверхности прудов, реки, озера, водопада, фонтанасопровождается рассказом об их функциях, при этом, как правило, помимо декоративной, упоминаются и утилитарные цели их использования. Спокойная гладь пруда или возмущенная непогодой речная являются в усадебной поэзии приметами статического пространства. Поверхность воды интересует лирического героя в то время, когда она отражает сезонные изменения в природе. В стихотворениях конца XIX — начала XX веков образ застывшей, зацветшей или пересохшей водной глади становится для персонажа одним из самых красноречивых свидетельств запустения в усадьбах и смены укладов русской жизни.

В некоторых стихотворениях образы пруда или реки могут сопутствовать раскрытию мотива «приюта», а могут напоминать о сходстве усадебного и «райского» садов. Все же чаще всего лирический герой подчиняется в своих прогулках по территории определенной логике, понимая, что все дорожки и аллеи приведут его к водным ориентирам. Кроме того, во многих стихотворениях обозначен путь появления самого «райского» уголка посреди топких болотк болоту забредает лирический герой во время охоты или дальних прогулок.

Оформление усадебного пространства связано не только с преобразованием заболоченной территории, но и с освоением песчаных дюн или степных угодий. В поэзии этот аспект сопровождается особой нюансировкой и в большинстве стихотворений реализуется как мотив превращения пустыни в сад или открытого пространства в закрытое (замкнутое).

Особое место среди атрибутов замкнутого пространства занимают культурно-исторические реалии. В замкнутом пространстве герой может находиться непосредственно, перемещаясь по главному залу, библиотеке, кабинету, а может воспроизводить его атрибуты в памяти или в воображении, вспоминая рассказы предков о жизни в родовом «гнезде», осознавая важность в ней чтения старых книг, писем, альбомов прошлых лет. В любом случае, те или иные сведения из истории рода, истории страны или мира лирический герой узнает, столкнувшись с каким-нибудь атрибутом, аксессуарной деталью в доме или на территории. Лирический герой замечает разнообразные павильоны, романтические руины, изваяния богов, героев, знаменитых людей, храмы, склепы, мавзолеи. Каждый из указанных атрибутов вызывает определенные чувства персонажа, их усиливает природное окружение.

Территория пейзажного парка и сада, полностью спланированные и созданные человеком, условно называются открытым пространством, также как и хозяйственные, охотничьи угодья, наделенные в поэзии своей, специфической образностью.

Особый локус в усадебной поэзии конца XIX — начала XX веков образует дача. Дачное пространство тоже разделено на несколько зон, подобно усадебному, перетекает в окружающие территорию поля, рощи, пляж. Однако постоянно подчеркивается типичность этого пространства для дачного пригорода и его временный, сезонный характер, зависимость от капризов погоды, непрочность сложившихся здесь отношений.

Старый парк в имении, различные аллеи и цветники, библиотека, фортепьяно (клавикорды), старинная мебель, портреты предков и картины на исторические сюжеты, иконы, безупречные архитектурные формы являются традиционными культурными атрибутами и символами «дворянского гнезда», и они же выступают необходимыми элементами усадебного пространства, раскрывая, каждый по-своему, семантику концентрических кругов поместного хронотопа в комплексе специфических образов, тем, мотивов в стихотворениях:

Суйда" B.JI. Пушкина, «Евгению. Жизнь Званская» Г. Р. Державина, «Пустой дом» А. К. Толстого, «Осташево» К. Р. и других.

Очертив границы пространства имения, выявив особенности его формирования, мы подошли к решению другой задачи — изучению усадебного времени. Подводя итоги исследования дефиниции, мы констатируем преобладание в усадебном хронотопе времени мифологического. Это связано с характерной для усадебной поэзии идеализацией старины, уходящего в прошлое помещичьего быта. Идеализация прошлого, как правило, происходит в границах архетипической оппозиции «ухода» — «возвращения» («встречи»). В исповедальных монологах героя, как правило, воспроизводится патриархальная модель целеполагания, с необходимыми для ее воплощения строительством дома, посадкой деревьев на территории имения, воспитанием детей.

Лирический герой ощущает потребность рассказать о своих былых мечтах, о жизни семьи в родовой вотчине, и происходит это в основном тогда, когда он отправляется в неторопливое путешествие в прошлое. Ступая по дорожкам усадебного парка, персонаж подчиняется и ритму воспоминаний, каждый раз протекающим «по кругу», возвращающим в годы детства и юности, запомнившиеся, как самые счастливые и безмятежные.

Память подсказывает герою, чего же ему не хватает в настоящем времени, в реальности. Многое из того, что казалось безнадежно утраченным по мере «угасания» старого помещичьего рода, сохранилось в воспоминаниях как идеальная жизненная модель проживания семьи в российской «глубинке».

Мифологическое время сочетается с понятием «поры» в оппозиции «тогда — теперь» и способствует развитию мотива возвращения героя на «малую родину», связанному с синхронизацией в памяти, реальности и в мечтах трех форм времени — прошлого, настоящего и будущего.

С наступлением XX века мотив «возвращения» в усадьбу начинает соседствовать с мотивом «бегства» из нее навсегда. Развитие этого мотива проявляется прежде всего в поэзии модернистов, противостоять которым посвоему пытаются И. А. Бунин и К. Р. — верный последователь реалистической школы. Уже не только идеализируя старину, но и ощущая аромат современной им усадебной культуры, сторонники патриархального уклада отдавали предпочтение близкому прошлому, ставшему для них одновременно мечтой, реальностью, воспоминанием.

В усадебной поэзии велика доля произведений, отражающих особенности времени биографического, или исторического. Различные этапы детства, юности, зрелости лирического героя поэт соотносит с совершенно очевидной сменой укладов русской жизни и сменой поколений в поместье.

Этапы биографии персонажа воссозданы гораздо достовернее, чем в границах времени мифологического, с заметным преобладанием иронии или критического пафоса. Рассказы старых слуг о прошлой — благополучной жизни помещичьего семейства и своем убогом пореформенном бытии содержат горькую правду о пребывании в «глубинке» русского человека. Подобные рассказы не допускают, по сути своей, никакой идеализации и потому эти эпизоды представлены в ореоле времени биографического. Потрясенный неожиданной исповедью бывших дворовых, молодой владелец вотчины вынужден по-другому воспринимать даже окрестности фамильных склепов и сельских погостовпустошей, удивляясь нравственной глухоте своих предшественников, отдавших во власть сорным травам некогда дорогие могилы.

Постигая особенности биографического — исторического времени, лирический герой может выступать в роли накопителя, ощущая себя Гарпагоном, Плюшкиным, Крезом, либо расточителем — молодым хозяином старого поместья, без сожаления расстающимся с устаревшими вещами.

Прослеживая историю появления в доме этих вещей, персонаж может детально воспроизводить яркие, конкретные эпизоды из прошлого своей семьи, а может, будто сквозь неясную дымку, смутно припоминать забытые ныне ритуалы, носившие циклический характер и повторявшиеся неизменно каждый год, например, эпизоды отъезда в имение весной, заготовку клубничного варенья летом, осеннюю охоту.

Одни и те же атрибуты семейного времяпрепровождения в усадьбе вспоминаются изрядно повзрослевшему герою одинокими, тоскливыми вечерами, которые он вынужден коротать вдали от любимых стен, в городе, утратив близких и любимых людей.

Воспоминания о семье посещают героя поздней осенью или зимой, во сне, тревожном и мучительном, нередко и наяву, появляясь в часы оцепенения и бездействия. Его состояние граничит с безумием, настолько тяжело ему сознавать, что семьи больше нет, имение заброшено, а сам он безрадостно доживает век, утратив интерес к жизни.

Персонаж усадебной поэзии долго не может смириться с наблюдаемым повсеместно среди молодежи забвением семейных традиций, с презрением к самим атрибутам «дворянского гнезда», но с приближением смутных предреволюционных лет на смену нетерпимому отношению к переменам в жизни русского имения приходит осознание того, что на пепелищах старых «дворянских гнезд» все-таки может зародиться новая усадебная Россия. Он торопит разрушающую работу в границах дедовских владений, объясняя это как необходимость, вызванную временем и новыми тенденциями в историческом развитии.

Вскоре персонаж обнаруживает ошибочность подобных представлений о судьбе дворянской — усадебной России, окончательно уверившись в том, что в старых поместьях оставили след только разрушительные силы, а созидательные на эту землю так и не пришли. Разуверившемуся герою усадебные поэты предоставляют возможность влиться в ряды эмигрантов, унося с собой единственную мечту как можно скорее ступить на территорию родовой вотчины. Очевидно, что слишком сильной была привязанность русских помещиков к земледельческой поре и ее этапам, вошло в привычку нескольких поколений стремление созерцать природу и жить в соответствии с ее изменениями, сохранялось приобретенное с годами усадебного затворничества умение ценить возможности, предоставляемые световым днем и бесконечно долгой ночью.

Недавние оппоненты — модернисты различных направлений и поэты, придерживающиеся реалистической линии, объединились в выражении биографического (исторического) времени, когда основу их образности все чаще стала составлять ностальгия (в эмигрантской лирике К. Д. Бальмонта и, например, И.А. Бунина).

Исследуя признаки усадебного пространства и особенности усадебного времени, мы, как правило, обнаруживали их присутствие в сюжетных стихотворениях, позволяющих поэту не только передавать чувства лирического героя, но и рассказывать о событиях, происходивших в имении. Со временем потребовалось более тщательное изучение жанров, в которых чаще всего поэты воссоздавали образ усадьбы, и решение этой задачи позволило прийти к следующим выводам. Мы приходим к выводу о преобладании в усадебной поэзии посланий и элегий. В посланиях и элегиях автор раскрывал различные стороны усадебной жизни, прибегая к смешению поэтического и прозаического, высокого и низкого начал, смешного и серьезного.

В процессе исследования были выявлены стихотворные послания и элегии, в которых создается образ усадьбы, передающие характерные особенности усадебного пространства и времени. Как правило, в исследуемых текстах преобладает мотив воспоминания о пережитых событиях, произошедших в имении много лет назад или в прошедший сезон, о типичных занятиях и досугах, о жизни предков и семейных традициях. В контексте одного стихотворения или поэтического цикла воспоминания сменяются мечтами лирического героя о возможном возвращении в усадьбу, ассоциирующуюся с ней атмосферу безмятежности, любви, слияния с природой. Основную смысловую нагрузку в стихотворении несет на себе эпизод прогулки в пейзажном парке с обязательным «припоминанием» атрибутов этого парка, запомнившихся по старым впечатлениям, или архитектурных примет дома, его обстановки, особенностей интерьера.

В начале XIX века жанр послания и стихотворения «на случай» был востребован и среди непрофессиональных поэтов, но их лирика не выходила за рамки примитивного бытописания, в то время как в «оленинском кружке», в пушкинском окружении дефиниция обогатилась новыми чертами. В первые десятилетия XIX века постоянным приемом в посланиях и элегиях с усадебными мотивами является создание образа внешней границы поместья — холмов, канав, забора, переходящей в границы внутренние, упорядоченные аллеями. В этот же период постоянным спутником усадебных описаний становится панорамный пейзаж. Необходимость в нем возникает в тех случаях, когда нужно передать особенности внешнего и внутреннего пространств усадьбы.

Послания и элегии этого периода включают в себя элементы композиции «французского» или «английского» парков и переходных пространств, расположенных перед парадным крыльцом.

Сам дом, как художественный образ и центр пространства всего поместья, в первые десятилетия XIX века представлен в двух разновидностях. Во-первых, дом соотносится с «горацианским» жилищем отшельника, которого окружают лишь самые необходимые, простые вещи. Во-вторых, усадебный дом в элегиях и посланиях не только отвечает минимальным требованиям комфорта, но и выглядит, как роскошные палаты просвещенного вельможи, создавшего свою, миниатюрную, культурно-историческую модель мира в залах, библиотеке, в кабинете, комнатах.

В некоторых элегиях и посланиях начала XIX века воспроизводятся ощущения лирического героя, увлеченного разными этапами помещичьей деятельности, регулируемой циклами календарного, суточного, семейного времени. В основном проявляется стремление автора связать эти более частные временные характеристики с ритмом времени вселенского или христианского, определяющего участь лирического героя покинуть светское общество и предпочесть столичной жизни усадебную.

Важным признаком усадебных посланий и элегий данного периода является возникновение темы родства с предками, важнейшего звена в раскрытии архетипической оппозиции «ухода — возвращения», прочувствованной с особой силой вблизи фамильной усыпальницы. Раскрытию темы в большей степени отвечают возможности элегии, отдельные фрагменты которой принимают облик элегии кладбищенской.

Значительная часть посланий и элегий первой половины XIX века содержит сведения о типичных занятиях в поместье, рассказ о них ведет либо автор посланий, приглашающий друзей-единомышленников разделить с ним досуги, либо лирический герой элегии, вспоминающий, как проводили время его предки или он сам в недавнем прошлом.

По мере приближения к середине XIX века в элегиях и посланиях изменяются тональность, тематический, образный и мотивный ряды. Если в начале периода лирический герой больше жаловался на судьбу, вынудившую его поселиться в провинциальной глуши, сокрушался или иронически комментировал состояние полуразрушенного семейного «гнезда», то ближе к середине века отношение меняется. Этапной в этом плане для него становится прогулка по имению и окрестностям, позволившая многое вспомнить, следуя «по кругу» территории и памяти. Приоритетные позиции в это время занимает элегия, предоставляющая автору и лирическому герою гораздо больше возможностей показать картину запустения родовой вотчины, рассказать о своих впечатлениях детства и юности, вспомнить людей, вложивших частичку себя в обустройство имения и покинувших мир, так и не узнав о его бесславном закате.

В подобных текстах время представлено либо ретроспективновоспоминаниями (время мифологическое) и снами (время сновидное, или онейрическое), либо в проспекции — мечтами о будущем имения (время мифологическое, иногда в сочетании с биографическим), нередко происходит совмещение двух-трех временных пластов в пределах одного усадебного хронотопа.

День лирического героя наполнен событиями, неспешно сменяющими друг друга и раскрывающими этапы времени суточного. Поэты воспроизводят приметы календарного и земледельческого времени, когда рассказывают о занятиях героя, характерных для того или иного природных сезонов или времен года.

В 1840—1850-е годы послания и элегии раскрывают, помимо традиционных аспектов усадебной темы, и некоторые другие, хотя, в целом, образный и мотивный уровни сохраняются неизменными. В посланиях, предполагающих особую доверительность и задушевность, акцентируется внимание на неприглядных сторонах жизни в уединенных имениях. Прежде всего это относится к участи девушек и молодых женщин, лишенных возможности развиваться, узнавать «большой» мир, расцветших «ни для кого». Это характеризует так называемое «общественное мненье» — по сельским меркам всего-навсего суждения нескольких соседей, ограничивших свой кругозор сплетнями и пересказами запоздалых столичных новостейформирует негативное отношение к однообразным забавам и связанным с ними аксессуарам.

В середине века послания часто бывают окрашены легкой, добродушной иронией. Она направлена на те же атрибуты помещичьего быта, на усадебную жизнь, в которой эти вещи по-прежнему являются важной частью обихода, на себя, пока еще не научившегося обходиться без тарантасов, перин, колясок.

Элегии 1840−1850-х годов представляют усадебную жизнь более разнообразно. Прежде всего, это связано с творчеством И. С. Тургенева. В его любовных, пейзажных, исповедальных элегиях образ поместья и свойственных ему пространственно-временных характеристик воспринимается как сквозной, пронизывающий практически все поэтическое наследие. В тургеневских элегиях сопрягаются романтизированная поэтизация образа-эмблемы усадьбы и реалистически точное бытописание жизни в дворянских вотчинах. Лирический герой показан в привычной для него обстановке русского имения, на знакомых аллеях (чаще всего мы встречаем его на аллее сосновой), на холме перед въездом в усадьбу, у звонкого ручья. Однако обстановка эта вбирает в себя и романтизированные атрибуты: таинственный шелест трав или мерцание звезд на ночном небе.

Значительная часть элегий и посланий Тургенева с усадебными мотивами включена поэтом в состав «бакунинского» цикла. Многие стихотворения цикла, отражая подлинные события из жизни поэта и Татьяны Бакуниной, свидетельствуют о разногласиях влюбленных в оценке своих жизненных приоритетов, и главную роль в их спорах доводится играть поместью. Лирический герой цикла поддерживал уверенность в том, что его идеал современной жизни по-прежнему воплощается в патриархальном «дворянском гнезде», в то время как для героини усадьба — лишь тесный «приют», ограниченное пространство и остановившееся время.

В 1840—1850-е годы образ усадьбы в своих элегиях и посланиях создает А. К. Толстой. Идеализация уходящей старины, ее атрибутов, утративших с годами всякую ценность в глазах молодого поколения, стала главной задачей поэта. Именно в его творчестве ярко проявляется ностальгия по старинным паркам с вековыми липами, по застывшим прудам, и, разумеется, главному атрибуту и символу усадебного прошлого — дому, в нынешнем своем обличии пустому и заброшенному, а когда-то внушительному и многонаселенному. Центральным поэтическим образом Толстого становится пустой дом — приют одинокого, покинутого всеми, кроме нескольких верных слуг, еще не старого помещика. Он доживает свой срок вместе с домом и мрачным, запущенным парком. Толстой практически всегда соотносит рассказ о лирическом герое и его переживаниях с мифологическим временем, поскольку персонаж замкнут на воспоминаниях и всегда живет прошлым, на что указывают постоянные рефрены в тексте и разнообразные лексические повторы.

Своего героя А. К. Толстой изображает в границах суточного времени, преимущественно ночью его посещают невеселые воспоминания, становясь частью времени сновидного, или онейрического. В отдельных зарисовках современной герою усадьбы действие происходит днем и отражает этапы календарного и земледельческого времени. Чаще всего персонаж встречает раннюю весну, пробуждающую дремлющие силы в природе и человеке, либо приветствует осень, сопутствующее ненастью завершение работ в поле и в саду, возможность отдыхать, охотиться, мечтать.

В середине XIX века усадебная поэзия обогащается посланиями, призванными убедить современных скептиков в необходимости уважительно относиться к усадебному прошломув каждом конкретном случае лирический герой старается вызвать у адресата чувства, сколько-нибудь схожие со своими, однако сталкивается с нравственной глухотой и равнодушием. Так происходит в посланиях Н. П. Огарева. Огарев приводит своего героя на фамильное кладбище, чтобы еще по пути следования сюда он многое вспомнил и переосмыслил, а, осознав былые ошибки, постарался внушить другим мысль о том, что их жизненный путь логически должен завершиться здесь же, под невзрачными плитами с общей для всех фамилией. Больше всего лирический герой жалеет о том, что когда-то он демонстрировал нетерпимость по отношению к мнению старших в семье, ныне упокоившихся на родовом погосте и, очевидно, так и не попросил у них прощения за проявленные юношеский максимализм и грубость.

Важнейшим приемом раскрытия характера персонажа и его позиции для Огарева является монолог-исповедь героя, осмыслившего цикличный характер усадебного времени, ощутившего «вдруг» настоятельную потребность вернуться на «малую родину», искренне надеясь восстановить утраченные связи с родной землей, заветами предков.

Послания и элегии 1860−1890-х годов рассматривают усадьбу как вполне жизнеспособное пространство, отвечающее требованиям дворянина пореформенной поры. Вначале, только лишь ступив на землю поместья, лирический герой может быть далек от идеализации этой обстановки, особенно в тех случаях, когда впервые посещает «дворянское гнездо», не являющееся родовой вотчиной и не ассоциирующееся с памятью о предках. Постепенно персонаж осваивается на территории, принимает провинциальный быт и чуждый уклад и убеждается в том, что эти несколько месяцев или дней становятся для него самым отрадным периодом в жизни («варваринский» цикл И. С. Аксакова, «осташевские» стихотворения К. Р.).

Свою усадебную биографию создает и лирический герой элегий и посланий К. К. Случевского, ставших основой его цикла «Песни из Уголка». Персонаж вспоминает этапы освоения им самим участка неплодородной земли, проведение работ по планировке и ландшафтному дизайну, свои мечты о новом, необычном доме, появившиеся затем чертежи и планы, логическим завершением которых стало возведение усадьбы «Уголок». Позиция лирического героя привлекает прежде всего своей несвоевременностью на подступах к новому столетию, — он создает идеальную модель своего мира, приветствует сознательный уход из города на землю поместья, возделывая которую, учится жить в гармонии с природой и людьми.

В конце XIX — начале XX веков синхронизированные прошлое, настоящее и будущее русской усадьбы доносит до читателя И. А. Бунин в разнообразных элегиях и немногочисленных посланиях. Уже в ранний период творчества Бунин идет дальше своих предшественников, его описания усадебной жизни содержат многочисленные детали и подробности, включают в себя дополнительные сведения о помещичьем быте и дворянской культуре.

Позиция персонажа выражена, по меньшей мере, двойственно: с одной стороны, он не хочет забывать историю своего дворянского рода и прощаться с какими бы то ни было атрибутами усадебной жизни, с другой стороны, понимает всю тщетность попыток остановить процесс запустения в родовом «гнезде», несвоевременность патриархально-аграрного уклада в российской действительности тех лет. Герой ждет обновления усадебной жизни, конструктивных изменений в облике разрушающихся «дворянских гнезд».

В элегиях Бунина 1906;1920;х годов, созданных в новых исторических условиях, поэтизируется уходящий в прошлое уклад, и в то же время реалистично изображаются особенности современной герою усадебной жизни. Лирический герой обретает способность принимать все, запомнившееся ему в родовой вотчинев памяти его и перед глазами оживают прошлые и современные эпизоды из жизни «дворянского гнезда», но в их интерпретации уже нет ни иронии, ни критического пафоса, предпочтение отдано поэтизации. Элегическая тональность как нельзя лучше оттеняет стремление автора сохранить в памяти атмосферу, господствующую на протяжении десятилетий в патриархальном «дворянском гнезде», запомнить ее запахи, краски, звуки, атрибуты помещичьего быта и передать современникам и потомкам ощущение полноты бытия, узнать которое дано далеко не каждому.

В исследуемых стихотворениях постоянно обращало на себя внимание наличие в одном контексте реалистических образов и символических, что, в свою очередь, потребовало их осмысления и систематизации. Выявление образов-символов, метафорических образов, характерных для развития усадебной поэзии было проведено на следующем этапе изучения дефиниции и предполагало первоначальное знакомство с типологией реалий, аксессуаров, наиболее востребованных лириками разных лет.

Подводя итоги, мы делаем вывод о том, что в поэзии, создающей образ усадьбы, типичными являются детали внешние, с помощью которых рассказывается об особенностях предметного бытия человека в поместье и образуется среда обитания, так называемый вещный мир.

В усадебной поэзии внешние детали представлены следующими разновидностями: вещными, пейзажными, портретными, преломленными в сознании лирического героя через детали психологические: чувства, переживания, мысли, сформировавшиеся в атмосфере «дворянского гнезда».

В образе своего имения, похожего на другие и каждый раз нового, поэт смещал смысловые акценты на детали-подробности, доминирующие над остальными при описании пейзажа «французского» или «английского» парка, роскошного интерьера или подчеркнуто скромной обстановки дома. В основном именно аксессуарные детали помещичьего, дворянского быта несли на себе смысловую нагрузку в бытовых жанровых пейзажах.

Детали-подробности объединялись поэтами в развернутые описания-перечни, позволяющие подробнее раскрыть одну их сторон патриархально-аграрного уклада: досуги, охоту, работу в «пейзажном» парке, гастрономические предпочтения, хозяйственную деятельность, занятия, типичные для того или иного времени года. Описания-перечни такого рода в изобилии встречаются в «зимних» стихотворениях А. С. Пушкина, в которых лирический герой, вынужденный зависеть от капризов погоды, как и другие усадебные жители, исключительно по необходимости обращает внимание на вещи, ранее ему не интересные: седла, арапники, карты, шашки и т. д.

Усадебные описания обогащались, помимо аксессуарных вещей, указанием на циклические временные координаты года, суток, сроков начала или завершения земледельческих работ, семейных, церковных, календарных праздников.

Нередко лирический герой посвящает читателя в свои замыслы по созданию или переустройству имения. Персонаж четко формулирует план будущих действий, особенно тщательно перечисляя атрибуты, построенные или выращенные при его непосредственном участии. Некоторые тексты включают в себя рассказ героя, размышляющего о «научной» стороне усадебных работ: о чертежах, схемах расположения объектов на территории, выбранных видах и типах посадок в парке, характере грунта, предназначенного для аллей и дорожек.

В ходе исследования выявлено, что в течение нескольких десятилетий практически не изменились символизация и метафоризация, характерные для усадебной поэзии. Интерпретация мифологем дома, пейзажного парка и сада, встречающихся в них реалий, осуществляется в единой манере, берет начало в алфавитных, мифологических метафорах, предназначенных облагородить, придать возвышенный смысл уединенной жизни русских дворян начала XIX века и обогащающих усадебный архетип типичными для него эмблематикой, аксессуарными деталями, напоминающими о помещичьем быте с помощью цветовой символики, развернутых метафор, контрастов, вплоть до событий октября 1917 года и даже в эмигрантской лирике И. А. Бунина.

Учитывая прямую зависимость помещичьего времяпрепровождения от погоды за окном, смены времен года, поэты отдавали предпочтение сезонным метаморфозам, именно их сделав объектом символизации и метафоризации в своих элегиях и посланиях, некоторых пейзажных зарисовках. Чаще всего в усадебной поэзии появляется образ радующейся солнечному свету земли на территории имения, отвечая теплому привету которой, представители природного мира раскрывают свои индивидуальные черты в образах-метафорах, развернутых или лаконичных. Традиционные в мировой литературе сравнения «веснажизнь», «весна — пробуждение» в усадебной поэзии дополняются аксессуарными деталями, и с их помощью создается особый контекст, в котором лирический герой открывает известные и новые ипостаси привычных предметов.

Непривычные для периода мотивы в символико-метафорические описания весеннего и летнего тепла вносят И. А. Бунин и К. Р. Их «персонажи» из растительного мира уподобляются человеку и также живут в «райском саду», «Божьем саду» — в пределах клумб и дорожек, наслаждаясь каждым мгновением, но уже предчувствуя скорую смерть — осенние и зимние холода, как правило, соотносимые с образами-символами вечного сна.

По-разному относятся к осени и зиме в имении последователи А. С. Пушкина и его предшественники. Сам поэт, изображая русские морозы, отдавал предпочтение метафорической антитезе холода и огня, символизирующей пробуждающиеся с непогодой внутренние ресурсы. Другим поэтам «пушкинской поры», как и Фету, Огареву, К. Р. больше импонирует сравнение «зима — сон».

Практически каждый из усадебных поэтов акцентировал внимание лирического героя на образе-эмблеме дома и лексически тождественного ему приюта, обращение к приему происходит на протяжении всего XIX века, поскольку сразу же вызывает необходимую ассоциацию с гостеприимством, уютом, незыблемостью традиций. Антитезой приюту, как правило, становится другой метафорический образ — «запустение», неизменно ассоциирующийся с архетипом усадьбы, заброшенной и пустой, в другом контексте вообще не упоминаясь.

Сквозным в усадебной поэзии на протяжении всего исследуемого периода остается метафорический образ-воспоминание, характерный как для стихотворений поэтов «пушкинской поры», так и для И. С. Тургенева, А. К. Толстого, Н. П. Огарева, К. Р., И. А. Бунина.

Подводя итоги изучения аксессуарных деталей, символов и метафор, используемых в усадебной поэзии, прежде всего обращаем внимание на их функционирование в пределах одного контекста, взаимообогащение и преобладание попеременно то одного вида изобразительно-выразительных средств, то другого, в зависимости от намерений автора придерживаться достоверности, вспоминая какое-либо имение, или создать образ, далекий от реального, не напоминающий о ветхости жилища и скудости его обстановки. В ряде случаев образная система нуждается в подкреплении некоторыми реалиями, бытийной основой сюжета лирической новеллы («Я повторял: когда я буду.» А.А. Фета), но, как правило, единые кодовые символы-эмблемы, передаваясь с определенным эмоциональным ореолом от одного поэта к другому, становятся таким же важным звеном в создании мифологемы русской усадьбы, как и достоверные, топографически точные приметы поместий, в каждом конкретном тексте и в усадебной поэзии в целом утверждая непреходящее значение ценностей «дворянского гнезда» для современников и потомков.