Заговоры в обряде первого выгона скота: принципы варьирования и стратегии текстопорождения в устной и письменной традиции

Проблематика исследования.

То, что явления устной традиционной культуры существуют как совокупности вариантов, можно считать общепризнанным и не требующим специальной аргументации фактом (ср. [Чистов 1981]). Учеными выделяются ареальные варианты (ср. термины «фольклорный диалект», «локально-культурный тип» [Шацкий этнодиалектный словарь 2001]), исследуются диахронические трансформации явлений фольклорной традиции. Соответственно, вопросы вариативности являются ключевыми для понимания «образа жизни» фольклорного произведения. Несмотря на общераспространенность этого тезиса, реально понять суть процессов, происходящих с явлениями фольклорной культуры, очень сложно, потому что объект исследования носит комплексный, синкретический характер, изменения затрагивают практически все уровни его бытования (при этом исследователь обычно не имеет возможности вести наблюдение за ним в естественной ситуации). Как следствие, изучение вопросов вариативности понимается, прежде всего, как выявление устойчивых инвариантов, и такие понятия, как «принципы варьирования» (вынесенное в тему работы), «закономерности текстообразования» являются обычно научной абстракцией — статической моделью, редуцированно и схематично отражающей реальную динамику процесса.

Предлагаемая работа — не исключение, хотя в ней и предприняты определенные шаги, направленные на компенсацию такой редукции. Принципы варьирования будут пониматься нами как структурные возможности, заложенные в самом тексте/обряде. Чтобы выявить структуру и ее возможности, необходимо прежде определенным образом «препарировать» текст/обряд с помощью исследовательского инструментария, выделить в нем единицы измерения, выявить и описать связи между ними.

Чтобы по возможности устранить разрыв между исследовательской моделью и реальностью самого объекта, кажется необходимым обратиться к фигуре самого носителя традиции. Ведь в системе культуры именно она придает осмысленность и направленность вариациям, можно сказать, определяет их телеологию. С ней связано понятие «стратегия текстопорождения», вынесенное в заглавие работы. Само по себе слово «стратегия» отсылает к субъекту действия — к его целеполаганиям, способности к самоконтролю, рефлексии. В данном случае действием оказывается порождение текста. Указанное словоупотребление во многом связано с практикой лингвистических исследований, посвященных теории коммуникации и с понятием коммуникативной, или речевой стратегии. Под коммуникативной стратегией обычно понимают «планирование процесса речевой коммуникации в зависимости от конкретных условий общения и личностей коммуникантов, а также реализацию этого плана. Иными словами, речевая стратегия представляет собой комплекс речевых действий, направленных на достижение коммуникативной цели» [Иссерс 1999, с. 54]. Чтобы конкретизировать обобщенного «субъекта речи» до «субъекта текстопорождения», носителя традиционной культуры, участвующего в процессе фольклорного варьирования, необходимо указать на ряд моментов.

1) «Планирование» фольклорного высказывания (будь то текст или обрядовое действие, сопровождающее его) подчиняется не личному произволу: оно отражает систему определенных норм, формальных и смысловых, в которую включен говорящий. При этом уровень владения нормой может быть разным. Таким образом, возникает проблема оценки компетентности носителя традиции и ее учета как одного из факторов варьирования в фольклоре. В первом приближении достаточно выделить два типа носительских сред: среда «компетентных» (знахарей, профессионалов) и «некомпетентных» (обычных людей, простых крестьян). Тип носительской среды определяет способ трансмиссии традиционного знания, частотность и регулярность его актуализации, статус и другие немаловажные характеристики. Как будет показано в работе, реально типология носительских сред оказывается более дробной и не носит абсолютного характера1, но во всех случаях она тесным образом связана с закономерностями варьирования как текста, так и сопровождающего его обряда.

2) «Достижение коммуникативной цели», т. е. действенность обрядового высказывания, поверяется изменениями, которые происходят или не происходят в реальности. Иными словами, обряд должен обеспечить восполнение «недостачи». Поскольку исходная ситуация обладает определенной семантической конфигурацией, постольку для ее разрешения необходимо осуществить обряд определенного типа. Так, если она характеризуется более или менее высоким уровнем кризисности, то для ее устранения необходимо совершить обряд более или менее высокого уровня сакральности. Соответственно, «реализация коммуникативного плана» оказывается способностью носителя использовать (выбирать и даже выстраивать) такую стратегию обрядового поведения, которая будет адекватна исходной ситуации. Эта способность опирается на личные представления носителя традиции2, на его индивидуальное понимание.

1 Действительно, простой крестьянин некомпетентен в качестве пастуха, но он может очень хорошо владеть обрядом «домашнего», индивидуального выгона.

2 Которые, в свою очередь, являются «фракцией» от общей системы традиционных представлений, как ее видит исследователь. коммуникативного смысла и семантики обрядовой ситуации, она связана с его опытом в хозяйственной деятельности, с его повседневной речевой практикой.

Можно сказать, что носитель фольклорной традиции оказывается своего рода призмой, в которой фокусируются и через которую преломляются контекстные связи, определяющие положение и бытие фольклорного факта в системе традиционной культуры. Соответственно, адекватно оценить его роль в передаче и изменении традиционного знания можно только реконструировав системный контекст исследуемых явлений. В предлагаемой работе этот вопрос рассматривается в два этапа. На первом осуществляется реконструкция системного контекста бытования для каждой из рассматриваемых групп текстов и обрядов. На втором сопоставляются два типа системных контекстов, один из которых связан с устной, а другой — с письменной культурой.

Цели и задачи исследования.

Все сказанное получило непосредственное отражение в той цели и задачах, которые были поставлены в данном исследовании.

Цель: изучение механизмов варьирования заговорного текста и обряда в устной и письменной традиции.

Задачи: выявление и аналитическое описание уровней организации обряда первого выгона (его вербальной и невербальной составляющих), а также закономерностей бытования, действующих на каждом из уровнейрассмотрение механизмов передачи и воспроизведения вербальной и невербальной составляющих обряда, оценка их роль в процессе варьированиярассмотрение заговорного текста а) в контексте обрядовой ситуации и б) в системном контексте, заданном устной/письменной традициейопределение роли контекста как фактора текстопорожденияпредставление носителя культуры как субъекта порождения заговорного текста и оценка его роли в трансформационных процессах.

Специфика материала исследования.

Выбор обрядов первого выгона скота в качестве предмета исследования не был случайным. Именно специфика выгонной обрядности позволяет аргументировано ставить и пытаться решить те проблемы, о которых шла речь в предыдущем разделе. Дело в том, что магия первого выгона обладает рядом специфических черт, как «внешних», связанных с ее положением в системе традиционной обрядности, так и «внутренних», касающихся ее устройства.

Говоря о «внешних» особенностях обряда, следует отметить, что он одновременно принадлежит нескольким подсистемам — календарным и окказиональным. С одной стороны, первый выгон устойчиво соотносится с календарным циклом предпасхального периода, особенно с обрядами Вербного Воскресенья, Великого Четверга и днем Пасхи. Их объединяет использование общих обрядовых символов (вербы, великочетверговой соли и хлеба, пасхальной свечи и др.). С другой — выгон скота принадлежит сфере скотоводческой обрядности, которая на Русском Севере особенно значима. Несмотря на то, что среди скотоводческих обрядов есть и календарно приуроченные, все они, в силу понятных причин, тяготеют к более свободному, в пределе — окказиональному, ситуативному использованию. Это касается и первого выгона скота, который хотя и называется обычно «егорьевским», но реально в большей степени зависит не от праздника, а от местных климатических условий — появилась ли уже трава, благоприятствует ли погода. Не случайно по мере продвижения на Север выгон сдвигается со дня св. Георгия на более поздние сроки (день св. Николая).

Первый выгон особенно тесно связан со следующими окказиональными скотоводческими обрядами: покупкой скотины, постройкой хлева и заведением животных в новый хлев, поиском пропавшей (потерявшейся или магический «закрытой») скотины. Все эти обряды объединяет общая функциональная семантика: одно из их основных назначений — сделать так, чтобы скотина возвращалась с пастьбы домой. Поэтому совершенно естественно, что они делят часть мотивов, как заговорных (вербальных), так и акциональных. Кроме того, выгон скота выписывается в общую систему представлений о домовом как хранителе домашней скотины и о том, как надлежит выстраивать отношения с этим духом.

Магия первого выгона обнаруживает и более далекие системные связи с окказиональными обрядами. Так, выгон скота характеризуется выраженной обережной семантикой, что делает естественным применение вещественных апотропеев (железных предметов, указанных выше «околопасхальных» обрядовых символов) и отдельных вербальных формул. Во многом этим же объясняется широкое использование текстов молитв и вообще тяготение к каноническим литургическим текстам как к своеобразному ориентиру.

Внутренние" особенности традиции первого выгона скота определяются ее развитостью и дифференцированностью. Комплекс выгонной обрядности включает несколько типов обрядовых практик.

Во-первых, различаются «профессиональная» и «непрофессиональная» обрядовые практики. Под профессиональной подразумевается обряд «отпуска» скота, который совершается пастухом. Владение «отпуском» является достоянием узкого круга профессиональных пастухов. Непрофессиональная выгонная обрядность — это обряды «домашнего» выгона, совершаемого каждой хозяйкой повсеместно. Пастуший и домашний выгон имеют принципиальные различия не только в самой структуре и объеме, композиции, поэтико-формульном строе и семантической конфигурации заговора и обряда, но и в способе их трансмиссии, их статусе и прагматике, типе фонового контекста. Эта разница становится особенно явной на фоне общей функциональной направленности, обнажаются те структурные различия, которые в других случаях остались бы незамеченными.

С делением на профессиональную/непрофессиональную магию соотносится деление на письменную и устную заговорные традиции. Причем оппозиции «профессиональныйнепрофессиональный» и «устный — письменный» пересекаются лишь отчасти. По всей видимости, с устной традицией связаны истоки отпуска (существует предположение, что отпуск возник как комбинация нескольких устных заговоров [Бобров, Финченко 1986]). Кроме того, отдельные устные формулы часто входят в состав уже сложившегося текста в качестве окказиональных добавлений. Более того, современный письменный отпуск во многом ассимилируется с текстами устных заговоров. С другой стороны, и устная непрофессиональная традиция знает некоторые формулы и мотивы, принадлежащие отпуску.

Во-вторых, в рамках непрофессионального «домашнего» выгона используются тексты двух разных типов — заговоры-уподобления, или формулы закрытой структуры, и заговоры-обращения, или формулы открытой структуры.

Необходимость четко обозначить суть возникающего здесь различения заставляет дать краткое пояснение в связи с терминологией. Можно с уверенностью предполагать, что ряд ученых, обратившись к нашему или типологически сходному материалу, различили бы указанные типы заговоров как «заговоры» и «приговоры». Именно эти формы кажутся адекватными — достаточно привести их отличительные признаки, описанные в литературе. Заговоры — значительные по объему, так называемые эпические тексты, имеющие стройную и достаточно жесткую композицию, произносимые в специально созданной обрядовой ситуации и принадлежащие к тайному, сакральному традиционному знанию. Ссылаться на источники этих утверждений нет необходимостидостаточно открыть соответствующий раздел любого учебника по фольклору. Приговоры представляют полную противоположность. Это небольшие тексты, не имеющие, как кажется, четкой, регулярно воспроизводящейся структуры, они включены в бытовую жизнь и сопровождают выполнение обыденных хозяйственных действий и известны почти каждому члену сообщества (см. [Дмитриева 1982; Харитонова 1999; Балобанова 2003; Адоньева 2004] и др.). Проблема заключается в том, что в реальном бытовании указанные признаки представлены не в чистом виде, а в виде спектра реализаций, поэтому при работе с современными полевыми записями их применение крайне затруднено.

Рассмотрим каждую пару признаков на материале домашнего выгона. Утверждается, что заговоры в противоположность приговорам имеют значительный объем. Но что конкретно нужно считать значительным? В основном тексты непрофессиональной выгонной традиции примерно равны по объему и состоят из одного или двух-четырех предложений. Далее говорится о четкой структуре. Уподобление «как.так» является одной из самых устойчивых моделей заговорного текста, тогда как обращения оцениваются как неустойчивые, свободные. Но более детальный анализ показывает, что они тоже имеют жесткую структуру, хотя ее природа и способ выражения принципиально отличаются. Ни уровень сакральности обрядовой ситуации, ни степень распространенности не могут быть оценены достаточно ясно и однозначно. Первая зачастую претерпевает серьезные трансформации: действительно, можно ли считать сакральными ситуациями печение хлеба, выход из дома, ловлю рыбы и т. д. Исторически — да, в сегодняшней традиции — далеко не всегда. Вторая якобы предполагает количественные оценки, но в данном случае применение абсолютных статистических показателей невозможно. При этом все же несомненно, что пара «заговоры — приговоры» отражает наличие двух крайних полюсов. Другое дело, что группы текстов, располагающиеся между полюсами, образуют шкалу плавных, постепенных переходов.

Итак, в данной работе указанная пара терминов не может быть использована отчасти из-за ее недостаточной разработанности, но в большей степени — из-за принципиальной относительности («приговоры» оцениваются как противоположность «заговоров» и наоборот). Все магические тексты будут называться заговорами. Но общее именование не отменяет того факта, что в рамках устной традиции мы имеем дело с целостными, оформленными подсистемами. Каждая из них обладает специфическими особенностями, которые проявляются в структуре текста и обряда, в их прагматике и системных связях. Таким образом, различия между «заговором» и «приговором» в данном случае интерпретируются как различия между двумя стратегиями варьирования обрядовых текстов.

Специфика выгонной обрядности — сосуществование текстов и обрядов разной структуры и прагматики, взаимодействие нескольких носительских сред, разнообразие системных контекстов при общности функциональной семантики — позволила учесть не только регулярные, но и окказиональные, пограничные варианты, отследить многовекторность варьирования фольклорной традиции и зафиксировать комплексный характер трансформаций.

Эти же обстоятельства позволили ограничить территорию исследования: пространственное сосуществование традиции домашнего и пастушьего отпуска стало принципиальным условием отбора материала. Если домашний выгон фиксируется на всем Русском Севере, то зона бытования отпуска ограничена. Предполагают, что отпуск сложился и особенно широко бытовал на территории Архангельской и Олонецкой губерний (современной Архангельской области и Республики Карелия), поэтому самое большое количество текстов, имеющихся в нашем распоряжении, происходит именно оттуда. Кроме того, отпуски и сведения/упоминания о них фиксируются на территории следующих современных областей (точнее, их отдельных районов): Ярославской, Новгородской, Вологодской, Кировской, Костромской, Нижегородской и Ленинградской. Туда рассматриваемая традиция переместилась, по всей видимости, позже, постепенно, с пастушеской миграцией (см. об этом [Бобров, Финченко, 1986], отдельные свидетельства о найме пришлых пастухов, например, [Ефименко 1878- Вересов 1896] и др.). Как можно видеть, границы распространения профессиональной традиции достаточно размыты. Это объясняется тем простым фактом, что систематически зафиксированный материал с соответствующих территорий отсутствует. Из-за невозможности установить четкие границы ареала его распространения акцент в работе сделан не столько на максимальном охвате территории, сколько на более глубоком исследовании домашнего отпуска в «эпицентре» бытования отпусков, хотя маргинальные в территориальном отношении тексты также привлекаются достаточно широко.

Структура работы.

Структура работы определяется, с одной стороны, спецификой материала, а с другой — логикой исследовательского подхода.

Работа разделена на две главы, первая из которых посвящена устной традиции, а вторая — письменной. Главы выстроены по общему принципу: сначала дается аналитическое описание исследуемого явления (текста и сопровождающего его обряда), потом рассматриваются его контекстные связи и их роль в процессе варьирования. Можно сказать, что аналитическое описание дает статическую модель объекта, а рассмотрение системных связей позволяет выстроить динамическую модель его бытования.

Различия между главами обусловлены самим материалом. Так, первая глава включает еще один, промежуточный, смысловой блок — исследование прагматики выгонных заговоров. Этот блок позволяет оценить ту роль, которую играют в их изменении сами носители традиции. Блок выстраивается на материале полевых интервью.

Его отсутствие во второй главе объясняется отсутствием интервью или каких бы то ни было исполнительских комментариев к отпускам. Кроме того, в первой и второй главе тексты исследуются на разных уровнях: если краткие устные заговоры, обычно равные одной фразе, разбираются преимущественно на уровне семантики/прагматики отдельной лексемы, то многостраничные письменные отпуски требуют выделения более крупной «единицы измерения», такой как мотив. При этом, как уже говорилось, общая логика подхода остается одной и той же.

Методология и методика Указанная последовательность этапов исследования связана с использованием метода системного анализа. Мы позволим себе привести объемную цитату из работы известнейшего отечественного методолога, занимавшегося его разработкой: «Когда сейчас характеризуют „систему“ (будь то содержание понятия или объект), говорят обычно, что это сложное единство, в котором могут быть выделены составные части, или элементы, а также схема связей и отношений между ними. <.> За этим определением мы как бы непосредственно „видим“ объект, составленный из элементов и связей между нимито, что мы „видим“, и есть онтологическая картина системного подхода. Но сама эта картина снимает, как бы „свертывает“ в себе все те процедуры и способы оперирования, которые мы применяем на разных уровнях познания, воспроизводящего те или иные объекты в виде „систем“. И именно они должны быть раскрыты, если мы хотим выявить объективное содержание и логическую структуру понятия системы. За онтологической картиной стоят по меньшей мере три группы процедур. Первая из них включает две процедуры: разложение объекта на части и объединение частей в целое. <.> Вторая группа процедур — измерение эмпирически заданного объекта и фиксация его „сторон“ или свойств <.>. Третья группа процедур включает, во-первых, „погружение“ элементов и объединяющей их структуры как бы внутрь целого и, во-вторых, обратную операцию „извлечения“ элементов или структуры этого целого» [Щедровицкий 1995, с. 228].

Каждая из глав представляет все три группы процедур, примененные к материалу устной (1 глава) и письменной (2 глава) традиции. В качестве объекта в обоих случаях выступает корпус текстов. Он раскладывается на «части» — в первом случае такими частями оказываются структурные типы заговоров, разделяющие весь корпус на группы меньшего объема, во втором — конструктивные элементы отпуска — мотивы. Выделение частей осуществляется на основе фиксации их свойств. Оно позволяет построить статическую модель явления. После этого «разобранный» объект погружается внутрь целого — той традиции, которой он принадлежит. Эта процедура проявляет системные связи, соединяющие его части и его самое с целым и позволяет говорить о динамике его варьирования. Особняком в этой последовательности стоит этап анализа прагматики текста и реконструкции точки зрения носителя культуры. Он позволяет сомкнуть исследовательскую реальность и реальность живой традиции.

Для каждой группы процедур оказался необходим специальный исследовательский инструментарий и методики. Кратко представим их.

Для построения статической модели применяется понятие глубинной, или порождающей структуры. Изначально оно принадлежит порождающей (генеративной) грамматике. Последняя была введены Н. Хомским как средство описания формальных языков (точнее, как средство описания формальных моделей естественных языков). С точки зрения этой теории, высказывания языка соответствуют абстрактным глубинным, или порождающим структурам. Реальные высказывания создаются из ограниченного набора таких структур по определенным трансформационным и структурным правилам (подробнее см. [Хомский 1957]). Таким образом, порождающая структура фольклорного текста/обряда — это та инвариантная структура, которая, трансформируясь по определенным правилам, позволяет создать множество вариантов. Сходное понятие было введено в зарубежной фольклористике А. Греймасом, который писал о трансформационных моделях явлений традиционной культуры ([Греймас 1985]), но оно не получило столь широкого распространения, как понятие порождающей структуры.

В этом же разделе используется методика анализа предикативной семантики, или характеристика опорных образов по действиям. Использование этой методики опирается на разработки, выполненные на материале других фольклорных жанров. Основа была заложена в классических исследованиях В .Я. Проппа, выделившего действие как основную константу повествования (см. [Пропп 1969]). Идея была развита другими исследователями, преимущественно на материале фольклорной прозы (ср., например [Новик 1975; Виноградова, Толстая 1994]). Возможности методики достаточно жестко ограничены, поэтому она применяется для анализа заговоров определенного типа.

В разделе, посвященном прагматике, применяется такая методика обработки материала, как качественно-количественный анализ документов, или контент-анализ. Контент-анализ основывается на принципе повторяемости определенных смысловых элементов в определенного рода документах, текстах и т. д., в данном случае — в комментариях и ремарках, которыми исполнители сопровождают в интервью сообщаемый заговор и описание обряда. Выявляя и группируя повторяющиеся смыслы — те идеи, к которым так или иначе сводится ряд однотипных комментариев, — мы реконструируем взгляд носителя традиции.

Исследование динамики вариационных процессов контекста опирается на целый ряд понятий, выработанных самой фольклористикой. Среди них — понятие контекстных связей, введенное Б. Н. Путиловым, а также понятие естественного контекста, разработанное Т. Б. Диановой. В трудах первого представлена общая теория инклюзивности фольклорного произведения. Он говорит о «контекстуальной фольклористике», примерами которой могут служить его собственные исследования (см. [Путилов 2003]).

Т.Б. Дианова разрабатывает систему различений, которые позволяют эффективно использовать это понятие и которые будут приняты в данной работе: «Если принять для контекста довольно широкое общесемиотическое определение — „существенное для понимания и функционирования данной семиотической единицы текстовое или экстралингвистическое окружение“ 3, окажется, что контекст фольклорного текста становится разнородным и многослойным. Во-первых, придется дифференцировать естественный контекст от исследовательского. <.> В естественном контексте принято различать: контекст ситуации исполнения (здесь и далее курсив автора. — К.Ф.) (конкретная коммуникативная конситуация), фольклорно-текстовый континуум, в который исследуемый текст включен, и культурно-этнографический фон, на котором бытует текст» [Дианова 2005 (1), с. 14].

Кроме того, на разных этапах исследования использовались понятия и концепции, разработанные в рамках классической лингвистики и частично экстраполированные на фольклорный материал. Среди них:

— теория коммуникативного, или актуального членения высказывания (см., например, изложение теории в учебнике русского языка [Валгина 2002]. Учение о тема-рематическом членении впервые было использовано К. В. Чистовым в [Чистов 1983]);

— теория речевых актов (из лингвистических работ см. [Серль 1986], активно применяется для анализа заговоров — см., например, [Левкиевская 2002]);

— принципы дистрибутивного анализа (разработаны дескриптивистами, см. [Глисон 1959]);

— теория грамматических и семантических валентностей (разработана Ю. Д. Апресяном, см. [Апресян 2000]).

Источники исследования.

В работе используются материалы из опубликованных и архивных источников (см. Библиографию).

3 Барулин А. Н. Основания семиотики. Знаки, знаковые системы, коммуникация. Ч. 1. М., 2000. С. 398.

Опубликованные тексты взяты из сборников П. С. Ефименко («Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии. М., 1877), H.H. Виноградова («Заговоры, обереги, спасительныя молитвы и проч.» (1907 — 1908), JI.H. Майкова («Великорусские заклинания». СПб., 1994) — К. Шумова («Молитвы, заговоры и заклинания на все случаи жизни». Пермь, 1992), A.A. Ивановой («Заговоры и заклинания Пинежья». Карпогоры, 1994; «Вятский фольклор. Заговорное искусство». Котельнич, 1994), A.B. Коровашко («Нижегородские заговоры». Нижний Новгород, 1997), «Русские заговоры и заклинания» (М., 1998) — «Русские заговоры Карелии» (Петрозаводск, 2000) — «Пыщуганье. Традиционный район Пыщугского района Костромской области» (вып. V, Пьпцуг, 2001), а также из статей и отдельных публикаций в периодических изданиях XIX — нач. XX века и наших дней.

Архивные тексты извлечены из государственных архивов кафедры русского народного творчества филологического ф-та МГУ (далее — АКФ), Лаборатории фольклористики РГГУ (АЛФ) и личных архивов A.A. Ивановой A.A. (ЛАИ) и автора работы (ЛАБ).

Материал, полученный из различных источников, неравноценен, поэтому необходимо кратко охарактеризовать в свете задач данной работы.

Большинство опубликованных материалов в силу очевидных обстоятельств дают достаточно отрывочную и неполную информацию. Обычно они включают сам текст, реже текст сопровождается кратким описанием обрядовых действий, еще реже, особенно в старых сборниках, публикуется паспорт информанта и сведения о ситуации записи. В худшем для нас случае они предлагают только текст, но не в аутентичном виде, а подвергшийся намеренной издательской правке. Указанная специфика объясняет филологическую направленность ряда разделов данной работы и то относительно большее внимание, которое уделяется тексту по сравнению с обрядом.

Архивные материалы также имеют свою специфику. Сравним архивы кафедры фольклора МГУ (АКФ) и Лаборатории фольклористики РГГУ (АЛФ). Несмотря на то, что в целом АКФ несравнимо обширнее, по интересующей нас теме объем материала примерно одинаков. Это объясняется тем, что экспедиции РГГУ специально разрабатывают темы, связанные со скотоводческой магией, в частности, с обрядами первого выгона скота, уделяя им самое серьезное внимание и работая именно на интересующей нас территории. К сожалению, специфическая форма архивации данных, используемая в Лаборатории4, стала ограничением для данного исследования. По этой.

4 Архив хранится в виде карточек, каждая из которых представляет собой законченный фрагмент этнографической информации. Карточки постепенно переводятся в форму электронной базы данных, но причине материалы АЛФ были незаменимы, прежде всего, как контрольные: на выборках из них проверялись статистические данные (частотность фиксаций как показатель активности бытования того или иного мотива, варианта, структурного типа и т. д.).

Материалы АКФ менее систематичны, экспедиции разных лет дают несопоставимые результаты по интересующей нас теме. Но при этом общий тематический разброс в экспедициях МГУ гораздо шире, а форма фиксации — свободнее. Эти записи позволяют восстановить широкий системный контекст и метатекст (точку зрения самого носителя культуры). Поэтому материалы АКФ, как и работа в составе экспедиций кафедры, оказались для нас самым плодотворным источником для выдвижения гипотез, косвенных наблюдений, сопоставлений, работы с контекстом — в общем, собственно исследования.

Личные архивы не имеют той репрезентативности, которую дают архивы вузов, но зато именно там зачастую можно найти уникальные тексты, а контекст записи может быть восстановлен максимально полно. принцип фрагментации сохраняется. Таким образом, хотя информация оказывается четко систематизированной, но она «выдернута» из контекста записи и логики интервью.

2.6. Выводы.

Итак, отпуск, рассмотренный с точки зрения закономерностей варьирования, обнаруживает многоуровневую систему факторов, среди которых — как факторы возмущения, так и факторы стабилизации.

Первым уровнем является сам текст, зафиксированный на письме. Столь зримо и неоспоримо представленный, он вынуждает переписчика считаться со своей логикой и композицией. Поэтому достаточно сильными оказываются синтагматические связи, обеспечивающие линейное выстраивание текста. Письменная форма способствует формальной стабилизации: она консервирует избыточные фрагменты, нарушающие общую ясность, она же является причиной механических повреждений текста, в результате которых он может сильно и непредсказуемо измениться.

Парадигматические связи играют хотя и не столь очевидную, но никак не менее значимую роль. Как было сказано, контекстом бытования отпуска является пересечение двух текстопорождающих систем — народной и канонической православной. Их соотношение, меняющееся в разные периоды, задает сценарии варьирования заговора, формирует стратегии его порождения.

Церковная и околоцерковная книжность задает поэтический и образный строй отпуска. Но — что более важно — она формирует определенный тип отношения к самому тексту: переписчик считает возможным и даже необходимым подвергать текст направленной правке. Эта система определила и стилистическую направленность такой правки: внешние приметы стиля, книжная образность воспринимается в качестве ее внешних ориентиров. Несколько менее часто встречаются случаи содержательной разработки исходного списка. В этом случае переписчик выступает по сути дела в роли автора, творчески переосмысливая, развивая оригинал, дополняя его собственными вставками.

Народная традиция определяет вариации иного плана. Эти трансформации не имеют характера направленной, сознательно вносимой редактуры, они ориентированы не столько на уровень поэтики, стилистики, сколько на уровень семантики. Мотивы и образы, связанные с фольклорной традицией, трансформируются, наоборот, в сторону постепенного отсечения художественных излишков и семантических неточностей. «Сухой остаток» более точно соответствует смыслу обрядовой ситуации.

Особое место занимает такой фактор, как устное бытование отпуска и его сосуществование с устной традицией. Эти составляющие задают направление диахронических трансформаций и приводят к появлению современного типа отпуска, в котором все большую роль играет, с одной стороны, корреляция с акционально-предметным рядом, а с другой — носитель традиции (говорящий), его видение конкретной обрядовой ситуации и владение аналогичными магическими практиками.

Заключение

.

Завершая предпринятое исследование, необходимо обозначить то общее смысловое пространство, которое прояснит взаимоотношения между рассмотренными обрядовыми типами текстов (выгонные заговоры-уподобления, заговоры-обращения и письменные отпуски). Действительно, эти типы не могут быть сопоставлены напрямую. В первую очередь обращают на себя внимание формальные различия: несоизмеримый объем, разная носительская среда. Есть и более сложные, комплексные, различия: группы текстов различаются в типологическом отношении — два структурных типа заговоров, сопоставляемые между собой, не могут быть напрямую сопоставлены с такими заговорами, которые включают в свой состав формулы обоих типов. Кроме того, материал различается по своей стадиальной принадлежности. Традиция домашнего выгона запечатлена в синхронном срезе — практически все тексты и описания обряда, которыми мы располагаем, были зафиксированы в течение последних десятилетий. Записи пастушьих отпусков, наоборот, представляют диахронию традиции. В противном случае мы должны были бы ограничиться непоказательной подборкой из десяти-пятнадцати текстов.

Но при этом можно говорить о глубоком «внутреннем» единстве обеих традиций и о «внешней» общности, т. е. системном контексте, который помещает их в общее пространство. Говорить о «внутреннем» единстве позволяет тот факт, что все типы выгонных заговоров подчинены одной и той же обрядовой семантике, которая задает смысловую конфигурацию текста. Так, каждый их двух типов устных формул несет свою функционально-семантическую нагрузку: заговоры-уподобления магически «привязывают» корову к дому, заговоры-обращения призывают более могущественные силы и передают животное в их ведение. В отпуске оба принципа объединены, хотя и не на равных правах (см. ниже) и дополнены формулами и приемами апотропеической магии. Как следствие, ряд заговорных форм устной традиции коррелирует с письменными — ср., например, молитвенное обращение к святому в заговоре открытой структуре и в отпуске или использование формул закрытой структуры в устной и рукописной традиции. При этом, естественно, их конкретное словесное и обрядовое оформление напрямую зависит от того, принадлежат ли они отпуску или устному заговору — очень характерны различия между устными вокативами, обращенными к нескольким главным святым, и строго ранжированными и богато «орнаментированными» «списками святых" — между устной формулой уподобления, стабильной, тесно связанной с обрядом, и цепочкой из трех и более формул закрытой структуры, которая разрабатывается переписчиком как образно-стилистическая «изюминка», как целостная и самодостаточная зарисовка. В этом смысле более показательной является общность акционально-предметных рядов.

Внешнее" единство обеспечивается общностью системных связей домашнего выгона и отпусков. И те, и другие тесно связаны с апотропеической магией. На уровне текста эти связи будут реализованы с сохранением уже указанных различий между устной и письменной традициями. В домашнем выгоне в роли оберега используются краткие канонические молитвы и отдельные литургические формулы, адаптированные устным народным употреблением, в пастушьем — развернутые письменные тексты, тесно связанные с традициями средневековой книжности. Уровень акционально-предметных оберегов, наоборот, включает много общих элементов: использование железных предметов (топор, коса, нож). Особенно интересно использование типологически сходных реалий — обрядовых симоволов, «освященных» в предпасхальный период и на Пасху. В устной традиции это прежде всего верба, великочетверговые соль и хлеб, в рукописнойпасхальная свеча, осколки колокола, звонившего на Пасху.

Кроме общей связи с обережной магией, выделяются и более частные схождения. Так, устные тексты открытой структуры, как и отпуски, связаны с традициями православной литургики и околоправославной книжности. Эта связь проявляет себя одинаково и в устной, и в письменной традиции — канонические тексты воспринимаются как образцы, их модальность, образность, стилистика задает горизонт варьирования, отдельные формулы становятся неотъемлемой частью заговора, иногда преобладая над народным текстом. Устные тексты закрытой структуры соотносятся с традиционными фольклорными обрядами — и отпуски, будучи текстами пограничными, также обнаруживают эту связь. Но в отличие от единого контекста церковной литургики наборы фольклорных контекстов, т. е. конкретные фоновые обряды для заговоров домашнего и пастушьего выгона, различаются.

В силу столь сложных взаимоотношений выводы, касающиеся механизмов варьирования и стратегий текстообразования, должны быть для большей ясности представлены поэтапно. Начнем с двух обрядовых типов устной традиции. В самой народной среде они дифференцированы по принципу «тайное сакральное знание» и «общеизвестное знание». Это значит, что заговоры-уподобления квалифицируются как специальные тексты, использование которых требует дополнительных знаний и компетенций. Заговоры-обращения оказываются проявлениями практики обрядовой коммуникации, вырастающей из реальности повседневного обихода, хозяйственного и речевого. Первые мотивированы архаичными представлениями, сохранившимися в большей степени на уровне симпрактических действий, чем текстов. Такие представления принадлежат самой традиции, но не ее носителю. Вторые связаны с актуальными представлениями, которые фиксируются на вербальном уровне и соответственно могут быть отрефлексированы и в этом смысле присвоены носителем культуры. На основе этой дифференциации выстраивается их соотношение на современном этапе развития традиции. Заговоры-уподобления постепенно теряют актуальность: частично они утрачиваются, частично — профессионализируются. Становясь достоянием все более узкого сообщества, они застывают в своей «классической» и без того очень консервативной форме. Заговоры-обращения вытесняют, точнее, замещают их: они все шире входят в состав выгонных обрядов независимо от структуры последних. Сообщество носителей, владеющих стратегией порождения текстов открытой структуры, расширяется, соответственно, повышается и уровень вариативности самих заговоров (для чего приспособлен и их строй).

Путь изменения письменных отпусков лежит поначалу в иной плоскости. Отпуск проходит сложный период становления, когда исходный текст1, глубоко укорененный в рукописной традиции и повторяющий ее «общие места», постепенно модифицирует их так, чтобы они более точно соответствовали смыслу обрядовой ситуации. Сосуществование с устной традицией оказывает влияние на формирование отпуска даже на этом этапе. Так, постепенно утрачиваются неясные, темные фрагменты, уходят мотивы и образы, которые были связаны со стилистикой и образностью около-церковной и церковной книжности. Ничем не мотивированные ни в самом обряде, ни в более широком фольклорном контексте, такие элементы оказываются с точки зрения традиции лишними. Соответственно, объем текстовой части отпуска сокращается. Но за счет этих изменений обрядовый комплекс в целом приобретает более ясные и законченные очертания. Как следствие, направленность варьирования оказывается более жестко детерминированной: авторская разработка формальной стороны становится менее значимой, чем семантическая точность, направленная произвольная правка ограничивается обрядовым контекстом. Все эти черты постепенно переводят отпуск в разряд устного текста, хотя письменная форма фиксации остается формальным показателем его высокого магического статуса и регламентирует объем и состав исполнительской среды. Адаптируясь к устной традиции, отпуск развивается по модели заговора-обращения, несмотря на то, что формулы-уподобления тоже входят в его состав и, соответственно, теоретически могли стать моделью трансформации текста. Это не случайно: в таком предпочтении сказалась как историческая близость отпуска к литургике, так и актуальность модели обращения, о.

1 Естественно, здесь не имеется в виду «общий протограф». «Исходный текст» условно обозначает первый этап формирования отпуска. которой говорилось выше. Можно предполагать, что постепенно отпуск окажется ассимилированным устной традицией заговоров-обращений, обогатив этот тип некоторыми мотивами. Стоит добавить, что представленная здесь логика должна рассматриваться не столько как реконструкция диахронических изменений, сколько как гипотеза, основой для которой является типология форм отпуска.

Все сказанное о механизмах варьирования и стратегиях текстообразования может быть формализовано и обобщено в выводах об уровнях организации фольклорного текста, среди которых, как показало проведенное исследование, выделяются.

• уровень языка (лексика, семантика, грамматические валентности);

• уровень текста (логика построения высказывания и соотнесения его с реальностью, грамматическая, синтаксическая структура);

• уровень поэтической формы (поэтические приемы, стилистические ориентиры);

• фоновый контекст:

— непосредственный контекст — обрядовая ситуация (акционально-реальная составляющая, коммуникативная ситуация);

— системный контекст (аналогии и образцы).

Как мы видели, конкретные группы текстов, объединенные общностью функциональной семантики, но различающиеся по своей прагматике и среде бытования, характеризуются различной конфигурацией и соотношением этих уровней. Их конфигурация и задает векторы и тенденции текстообразования. При этом особо должна быть отмечена та роль, которую играет носитель культуры в трансформационных процессах. Его степень владения обрядовой традицией (в том числе, закономерностями организации текста и обряда на каждом из уровней) и ее контекстом, а также стратегия выстраивания обрядового текста и поведения может привести не только к изменениям на одном из указанных уровней, но и к трансформации их соотношения.

Как можно еще раз убедиться, общая палитра векторов изменения выгонных заговоров и стратегий их трансформации оказывается богатой и многомерной. Ее сложное устройство позволяет говорить о целом ряде возможностей, которые оказываются перспективами предлагаемой работы.

Во-первых, было бы ценным содержательно углубить работу. Это осуществимо за счет направленного расширения базы материала. Что касается традиции домашнего выгона, то здесь необходим дополнительный материал, в особенности по невербальной составляющей обряда. Его анализ позволил бы выявить смешанные и промежуточные типы обрядов, объединяющие элементы уподоблений и обращений, а также рассмотреть типологию обрядовых структур с точки зрения соотношения календарных и окказиональных форм. Целью такого исследования было бы синхронное описание локальной магической традиции. Представленная здесь работа служила бы для него типологической опорой. В связи с отпусками содержательное исследование, наоборот, могло бы сосредоточиться на выстраивании более полной диахронической картины: реконструкции истоков отпуска и содержательных трансформаций, произошедших с ним за несколько столетий. Это становится возможным именно после той общей работы по выявлению базовых мотивов и их типологических особенностей, которая была проделана во второй главе. Подобное исследование потребовало бы привлечения всех известных текстов отпусков, возможно, его иноязычных параллелей (записей на финском, карельском языках), а также специальной работы с текстами не только церковной, но и светской книжности.

Работа могла бы быть расширена в ареальном отношении. Вспомним, что домашний выгон имеет общерусское распространение, тогда как пастуший распространен на ограниченной территории. В работе рассматривалась зона, в которой обе традиции бытуют параллельно. Выход за ее пределы и исследование варьирования и системных особенностей обряда первого выгона скота может дать принципиально иные результаты.

Необходимо также отметить возможность содержательного углубления, «тематизации». Такая перспектива предполагает сохранение логики подхода, но более предметного объекта: тех конкретных точек системных — межмотивных, межсюжетных, межтиповых, межжанровых — схождений, которые были найдены в ходе общего исследования. В качестве примера таковых можно указать пересечения между текстами разных типов в домашнем выгоне (см. § 1.5.1.) связи между письменным заговором и загадкой (см. § 2.5.1.) и др.

Очень интересным могло бы стать экспериментальное полевое исследование, направленное на разработку вопросов, связанных с рефлексией носителей традиции. Было бы важно и интересно выявить их точку зрения на происходящие на глазах культурные изменения. Как стало понятно уже в ходе проделанной работы, рефлексивные оценки состояния традиции очень часто отражают не только личную точку зрения, но и сущностные системные особенности самих феноменов культуры. Экспериментом другого рода была бы практика повторной записи одного и того же заговорного текста, принадлежащего к тому или иному типу. Среди ситуаций возможной повторной записи нужно назвать следующие: интервью, имитация обряда, естественное бытование, рукопись и ее устное воспроизведение/чтение.

В качестве еще одного направления нужно назвать поиск типологических аналогий. Его можно разворачивать как исследование тех немногих функциональных групп магических и молитвенных текстов, которые, как и выгонные заговоры, представлены одновременно устной и письменной традицией (например, заговоры от некоторых болезней, обереги и народные молитвы). Именно это направление, как нам видится, должно наиболее логично продолжить основную содержательную линию представленной диссертации.

Условные сокращения.

Афан. — Афанасьевский р-н Кировской обл. Мур. — Мурашинский р-н Кировской обл. Карг. — Каргопольский р-н Архангельской обл. Нянд. — Няндомский р-н Архангельской обл. Пин. — Пинежский р-н Архангельской обл. Под. — Подосиновский р-н Кировской обл. Слоб. — Слободской р-н Кировской обл. Урж. — Уржумский р-н Кировской обл. Юрьян. — Юрьянский р-н Кировской обл.