Развитие права в эпоху становления государственности: Древняя Русь и Скандинавия

За длительный период исследования и осмысления мировой истории проблема формирования государства как основной формы организации человеческих общностей не только не потеряла своей актуальности, но стала привлекать к себе все более серьезное внимание. Процесс становления государственности в тех или иных регионах мира подвергался скрупулезному анализу, и хотя в разные периоды времени на передний план выдвигались его различные аспекты (социальный, экономический, культурный, личностный и др.), в конечном счете, именно их совокупность позволяет создать более или менее объективную картину исторического развития. Тем важнее повторное обращение к конкретным вопросам процесса образования государства, способным внести существенные коррективы в общую картину. Поэтому право, определяющее и закрепляющее комплекс норм, регулирующих взаимоотношения между отдельными индивидуумами и целыми общностями в рамках формирующегося государства, имеет для историка непреходящее значение.

Целью настоящей работы является исследование характера и особенностей правовой системы, функционировавшей в Древней Руси времени сложения восточнославянской государственности, то есть в X — первой половине XI в., в сопоставлении с правом скандинавских стран — ближайших соседей восточных славян, тесно связанных с последними в предгосударст-венный и раннегосударственный периоды. Постановка этой задачи обусловлена в первую очередь тем, что на протяжении почти всего XX столетия в отечественной исторической науке, в том числе и в изучении Древней Руси, господствовала марксистско-ленинская формационная схема исторического процесса, в рамках которой — по крайней мере с 1950;х гг. — Древнерусское государство признавалось феодальным уже с самого момента его зарождения (относился ли этот момент к IX, VIII или VII в.). Этот постулат заставлял исследователей древнерусского права искать — и находить — в древнейших его письменных фиксациях отражение процессов феодализации древнерусского общества. Вместе с тем, жесткая формационная схема, предполагавшая непосредственную смену одной формации другой, в данном случае патриархально-общинной — феодальной, предполагала возможность существования двух форм права: обычного, устного, присущего родоплеменному строю, и государственного письменного законодательства феодальной эпохи. Взаимоотношение между первым и вторым в Древней Руси рассматривалось как прямое инкорпорирование, с необходимыми модификациями, обычного права в государственное.

Существенные изменения в оценке процессов образования государства в отечественной этнологии и медиевистике позволяют ныне более широко и непредвзято рассмотреть взаимоотношение обычного и государственного права в условиях формирования государства — длительного и неоднозначного процесса, в ходе которого возникали многочисленные промежуточные, переходные формы, не имеющие сколько-нибудь четких формаци-онных признаков1. Существенную роль в общеметодологическом плане играют и зарубежные труды, в том числе социоантропологические, посвященные общетеоретическим проблемам возникновения и становления государственности. Изучение древнерусского права в контексте этих историографических направлений и методологий представляется весьма актуальным.

Тема настоящей работы актуальна не только благодаря постоянному вниманию к механизмам становления государственности. На рубеже тыся.

-/ к" || о II челетии возникает повышенный интерес к пограничной истории во всех ее проявлениях. Речь идет как о сосуществовании и взаимном влиянии соседних народов и общностей, так и о трансформации общественных укладовгранице между старым и новым. Поэтому вызывает особый интерес право «пограничной» эпохи, развивающееся не без влияния межкультурных и межэтнических контактов. Временные рамки данной работы (то есть конец IX — начало XI вв. применительно к древнерусской истории) не в последнюю очередь обусловлены вышеприведенными соображениями.

Предметом нашего исследования, таким образом, становится право, которое складывается на территории формирующегося Древнерусского государства, та система правовых отношений, которая в условиях становления государственности, с одной стороны, синтезирует в себе обычай и закон, а с другой — служит промежуточной ступенью при переходе от старого к новому.

При переходе от старой правовой системы к новой, от государственного права, основанного на обычае, к государственному законодательству, санкционированному верховной властью, грань между ними оказывается весьма размытой. Применительно к периоду становления государства указать, где кончается обычай и начинается закон, крайне затруднительно. При всем многообразии суждений по данному вопросу и отсутствии в исторической литературе устоявшихся определений2 немаловажно мнение А. Я. Гуревича касательно главного различия между этими понятиями: «Нормы, зафиксированные в законе, становились неизменными. Самое существенное то, что запись права вела к своего рода „отчуждению“ его от его творцов. Между тем обычаи, не будучи записаны, сохраняли „пуповину“, связывающую их с обществом. при сохранении иллюзии неизменности, о изменялись, приспособляясь к новым потребностям» '. Отметим два принципиально важных момента. Во-первых, — письменную фиксацию как условие перехода от обычая к закону. Во-вторых, — то, что обычное право при всей своей консервативности претерпевало постоянные изменения, приспосабливаясь к конкретным историческим условиям.

Обратим, в первую очередь, внимание на «неписанность» обычного права, то есть на его существование в устной форме как на один из основных его признаков. Что же позволяет отечественным и зарубежным историкам, в распоряжении которых находятся именно и только письменные источники, на протяжении уже не одного столетия разрабатывать тему обычного права? И почему среди наиболее важных источников по данной теме мы называем правовые источники, возникшие уже в условии бурно развивавшейся государственности? Кажущееся противоречие заставляет нас прежде всего ответить на эти вопросы, сформулировав затем непосредственные цели работы.

В процессе становления государства и на раннем этапе его развития во всех обществах (в том числе и в Древней Руси и Скандинавии) возникает письменное законодательство — один из важнейших атрибутов государственной власти. Это обусловлено необходимостью юридически закрепить формирующуюся новую систему правовых отношений и регламентировать жизнь общества. Тем не менее, правящая верхушка, независимо от своего происхождения, не могла не считаться с правовыми обычаями и многовековой традицией, бытовавшими в этих регионах в догосударственный период. Процесс возникновения государства охватывает длительный период времени и, так как в это время государственная власть воплощалась в лице вождей (князей или конунгов), а также их ближайшего окружения — то есть таких же представителей эпохи, которые сами были подвержены серьезному влиянию обычая, резонно утверждать, что обычное право не просто нашло свое место в рамках государственного законодательства, но что последнее преимущественно строилось именно на обычном праве. Конечно, возникновение противоречий между государственным законодательством, исходившим из нового порядка общественной организации, с одной стороны, и обычным правом, прежней системой отношений, базировавшихся на родовых принципах, с другой, было неизбежно. Общинные институты неминуемо должны были вытесняться государственными. Замена старой правовой системы на новую могла осуществляться несколькими способами: а) законодательная отмена прежних норм и введение новых, что, с одной стороны, подразумевает предварительную фиксацию или, по крайней мере, ссылку на отменяемый обычай, а с другой — сдвиг в правосознании определенной общности, наличие условий для подобной отменыб) занесение норм обычного права в законодательство, что на первых порах не меняет смысла этих норм, но, благодаря государственной санкции, изменяет правовое положение людей, руководствующихся ими в своих взаимоотношенияхв) активное законотворчество, тем не менее, принимающее за основу нормы обычного права, по-новому интерпретируя их и внося определенные изменения, отвечающие интересам государственной властиг) наконец, вытеснение прежних норм в те области правовых отношений, которые на первых порах либо не представляют для властей интереса, либо не поддаются контролю (например, отдельные элементы семейного или брачного права), но рано или поздно также включаются в княжескую или церковную юрисдикцию.

Следует также учитывать, что все перечисленные варианты отнюдь не исключают существования обычного права независимо от государственного, хотя бы в силу географической удаленности отдельных индивидуумов и общностей от центра формировавшегося государства, а следовательно — от князя и его окружения, гарантировавших исправное выполнение новых правовых норм.

Указанные выше возможные пути взаимодействия обычного и государственного права демонстрируют, как обычное право, по природе своей «неписанное», в процессе формирования государства проникает в письменные правовые источники и таким образом обретает вторую жизнь. Более того, первые письменные источники права средневековой Европы, так называемые «варварские Правды», в число которых включают и областные законы Швеции4 и Норвегии5, в сущности являлись записями обычного права, а «те немногие нововведения, которые были в них внесены», также осмысливались в качестве обычая6.

Таким образом, обычай становится законом, а последний нередко выдается за обычай предков. На смену устной традиции приходит письменная, однако, между устным обычаем и письменным законом этого периода не существует четких разграничений. Скорее, это сложное взаимодействие, отголоски которого и дошли до нас в первых письменных источниках правового характера. Следовательно, переход от обычного права к государственному законодательству — проблема столь же неоднозначная, как и само становление государственности, и требует серьезного рассмотрения в различных аспектах. Более того, поскольку подобное развитие права — явление универсальное для средневековой Европы, привлечение данных разных регионов позволяет увидеть этот процесс в многообразии его конкретных проявлений. Чрезвычайно важно в этом отношении древнерусское право, которое в раннегосударственный период (вплоть до начала XI века) представлено устным правом — «законом русским», известным лишь благодаря ссылкам на него в тексте русско-византийских договоров X века, а также памятником законодательного характера, коим является Древнейшая Правда (или Правда Ярослава), дошедшая до нас в составе Русской Правды Краткой редакции.

Главная цель нашей работы — на основе упомянутых источников и с привлечением сравнительного материала Северной Европы и Византии (последнее обусловлено особенностями единственного имеющего отношения к Руси комплекса правовых источников, датируемых X в.) проследить сферу распространения и эволюцию обычного права, которое, постепенно приспосабливаясь к новым условиям, трансформировалось в законодательство Древнерусского государства. Поставленная проблема включает целый ряд конкретных задач, которые будут сформулированы ниже. * *.

Подтвердив особое значение письменных правовых источников при обращении к проблеме обычного права, мы тем самым вторгаемся в область, на первый взгляд, разработанную самым доскональным образом. С одной стороны, те немногие дошедшие до нас правовые памятники Древней Руси раннего этапа развития государственности (а именно — Древнейшая Правда в составе Русской Правды Краткой редакции, а также нормы, заключенные в русско-византийских договорах X в.), не раз подвергались тщательному анализу и подробно комментировались. С другой — объемный корпус правовых источников по истории раннесредневековой Швеции, Норвегии и Исландии (так называемые областные законы) также уже давно опубликован, переведен на современные скандинавские, английский и другие языки и неоднократно становился объектом исследования историков из разных стран. Довольно часто древнерусский и скандинавский материал подвергался и сравнительному анализу. Ниже, в соответствующих частях, мы подробнее обратимся к историографии проблемы. Однако, чтобы составить общее представление о методике нашей работы с источниками и обосновать собственный подход к теме, следует предварительно обозначить два основных направления в исследовании становления древнерусского права и той роли, что отводилась в данном процессе скандинавскому элементу.

Одновременно с публикацией основных источников, то есть начиная еще с XVIII в., отечественные и зарубежные исследователи предпринимали попытки проследить наличие прямых или косвенных заимствований или влияний, привнесенных в первые древнерусские правовые памятники из иностранного права — скандинавского, византийского, западноевропейского. На первый план, таким образом, выступал метод сравнительно-исторического анализа и поиск смысловых (реже — текстуальных) совпадений между отдельными нормами древнерусского и иностранного права.

Параллельно существует давняя традиция усматривать наличие на Руси в IX—XI вв. некой правовой системы (обычного права восточного славянства), откуда по мере надобности черпались разнохарактерные нормы, пока не произошла их кодификация в виде целостного законодательного памятника — Русской Правды. Как следствие, ученые пытаются так или иначе реконструировать это право на основе известных источников. В данном случае, в соответствии с формулировкой М. Б. Свердлова, действует «проверенп ный научный принцип: от известного — к неизвестному» или ретроспективный метод. Иначе говоря, реконструкция происходит «за счет выделения из дошедших до нас материалов отдельных составляющих его массивов, часть из которых можно рассматривать в качестве материалов, воспроизводящих состояние общества и его правовые институты, которые как таковые старше самих текстов» 8. В рамках этого направления также привлекаются иностранные (в том числе и скандинавские) источники. Однако здесь они служат не для выявления конкретных заимствований или косвенного влияния, а как вспомогательный материал при построении общей модели становления ран-негосударственного права, поиска закономерностей его развития.

Думается, оба направления в историографии не утратили своей перспективности. Именно богатый опыт, накопленный в отечественной и зарубежной историографии, проверенная методологическая основа позволяет приблизиться к разрешению ряда проблем, но и ставит перед исследователем новые задачи, заставляя искать новые подходы к источникам и самой теме обычного права в период становления государства.

Несомненно, и до, и после образования государства территории, вошедшие в состав Древней Руси, не существовали изолировано. Их население вступало в контакт с соседями и, следовательно, как старые, так и новые общественные институты могли испытывать внешнее воздействие. Тем более — если, как в случае с Византийской империей, сосед находился на более высокой стадии общественного и государственного развития. Между тем, скандинавское происхождение правящей верхушки древнерусского государства позволяет говорить и о возможном североевропейском влиянии с существенной поправкой на то, что в IX—X вв. в Скандинавии не было еще ни письменного права, ни централизованных государств. В данном случае речь может идти только о взаимном влиянии устного обычного права обоих регионов, которое могло происходить в условиях тесных этнокультурных контактов. Однако трудность определения характера влияния и поиска следов возможных заимствований обусловлена чрезвычайной лаконичностью и ограниченным составом норм, представленных в Древнейшей Правде. В сущности, здесь собраны самые общие правовые нормы, аналоги которым отыскиваются не только в более поздних областных законах Скандинавии, но и в большинстве других европейских источников раннегосударственного законодательства.

Стремление реконструировать древнерусское право на основе общей с другими регионами модели развития не в последнюю очередь объясняется отрывочностью и очевидной неполнотой местных сведений вплоть до появления Пространной редакции Русской Правды. Государство повсеместно принимает на вооружение отдельные нормы обычного права, унифицируя и трансформируя их в процессе фиксации. Это и позволяет воссоздавать картину древнерусской раннегосударственной системы права в ее развитии на основе типологического сходства с историей образования более полных комплексов правовых норм — например, с германскими «варварскими Правдами», «в меньшей степени отражавшими синтезные романо-германские отношения и рецепции римского права» 9.

Особый интерес вызывает именно скандинавский материал, поскольку, в отличие от большинства латиноязычных «варварских Правд», областные законы Норвегии и Швеции, как и Древнейшая Правда, записаны на родном для составителей языке и отражают местную правовую и социальную терминологию. В таком случае правомерно было бы предположить, что в Древней Руси и в Северной Европе, обнаруживающих сходство процессов исторического развития в предгосударственный и раннегосударственный период10, существовали некие общие тенденции развития дописьменного обычного права, а также качественно близкий, хоть и разновременной порядок включения старых норм в государственную правовую сферу.

С учетом предложенных выше принципов взаимодействия обычного права и законодательства, а также основываясь на сведениях, почерпнутых из более подробных европейских источников, можно предполагать, что на Руси, как и в Скандинавии, письменное право на первых порах включает минимум нововведений, в основном фиксируя нормы древнего устного права, легитимизируя обычаи предков. Таким образом, княжеская «Правда» Древней Руси не столько устанавливает новые нормы, сколько включает в свою орбиту уже готовые традиции, придает старым нормам новый государственно-правовой смысл. Государство в лице князя на Руси или конунга в Скандинавии вклинивается между субъектами прежнего устного права, выступая в качестве своеобразного «третейского судьи» и в то же время являясь еще одной заинтересованной стороной в тех делах, где прежде механизмы регуляции отношений между обособленными коллективами, кровнородственными группами, действовали напрямую.

Однако эта модель не учитывает изменчивой природы устного права, того, что, несмотря на внешнее стремление к сохранению старины, обычное право являлось «одним из самых гибких в истории» 11, имея тенденцию приспосабливаться к новым обстоятельствам. Действительно, если отвлечься от общей модели и обратиться к конкретным проявлениям правовых систем, становится ясно, что к моменту письменной фиксации древнерусские и скандинавские правовые обычаи уже имели расхождения принципиального характера. В Скандинавии многовековая устная традиция, поддерживаемая благодаря институту законоговорителей, сперва оформляется в виде отдельных областных судебников с вкраплениями постановлений, приписываемых тому или иному конунгу, и лишь затем перерабатывается в общегосударственное законодательство (норвежский Landslov 1274 г. и шведский Landslag Магнуса Эрикссона 1347 г.). Правовую систему периода, предшествовавшего образованию централизованного государства, никак нельзя назвать единой. Каждая племенная область Швеции вплоть до середины XIV в. имела свои законы и обычаи, по которым местным жителям зачастую противопоставлялись жители других областей.

Действовавшему же на всей территории Древней Руси законодательству в виде Русской Правды Пространной редакции предшествуют такой неоднозначный правовой памятник как Древнейшая Правда, а еще раньше -" закон русский", упоминаемый исключительно в русско-византийских договорах X в. Ни «закон русский», ни нормы Древнейшей Правды, если сравнить их с памятниками европейского права вообще и скандинавского права в частности, не дают ясной картины перехода от сложной, проникающей во все сферы человеческой жизни системы обычного права к государственному законодательству. Древнейшая Правда — в сущности первый письменный источник, фиксирующий эту трансформацию, — даже в тех статьях, происхождение которых из обычного права не вызывает сомнений, свидетельствует о том, что старые устные нормы еще до занесения на пергамент были приспособлены к новым общественным условиям.

Приведем конкретный пример. В эпоху родового строя тесные связи внутри рода если не приводили к практическому отождествлению человека с его родственным коллективом, то, по крайней мере, заставляли индивида постоянно осознавать свое место в этом коллективевне коллектива существование человека было невозможно. Поэтому в записях обычного права, в том числе и в сборниках областных законов Северной Европы, родственным отношениям субъекта права уделяется самое серьезное внимание. Древнерусские же источники не просто отражают ситуацию, когда индивидуализация ответчика и истца по уголовным преступлениям уже произошла, но и учитывают гораздо более узкий круг родственников субъекта права.

С нашей точки зрения, тому есть целый комплекс возможных объяснений: а) Княжеская власть достаточно сильна, чтобы защищать субъектов права Древнейшей Правды, в определенной мере взяв на себя функции родственного коллектива, или же эту роль играет другая общность, отличная от кровнородственной. б) Подобная ситуация отражает интенсивно протекающий процесс разложения кровнородственных отношений на ограниченной территории или в определенной этно-социальной среде, составляющей правовое пространство Древнейшей Правды. Напротив, областное устное (а впоследствии письменное) право Скандинавии распространяется повсеместно и регламентирует отношения между однородными семейными коллективами бондов. В их среде имели значение родственные связи довольно отдаленных степеней. в) Специфика оформления местных источников. Скандинавские сборники областных законов отличаются от Русской Правды вообще и Древнейшей Правды, в частности, большей детальностью и объемом. Они подробно освещают гораздо более широкий спектр правовых казусов, в то время как Древнейшая Правда имеет особый (по-видимому, отнюдь не случайный) принцип подбора норм.

Таким образом, взаимодействие обычного права и государственного законодательства Древней Руси в интересующий нас период имеет свою специфику, которая может объясняться как местными условиями, так и своеобразием источников.

Однако при помощи этого примера нам хотелось дать и общее представление о выбранной методике исследования. В наши планы не входит поиск каких-либо заимствований одной правовой системы из другой или же механическое наложение общепринятой модели развития права на изучаемый материал. Тем не менее, привлечение иностранных источников при реконструкции обычного/государственного права Древней Руси X — первой половины XI в. представляется чрезвычайно полезным — не столько ради проведения аналогий, сколько для выявления тех отличий, которые обусловлены самобытностью каждого конкретного региона.

Вместе с тем, желание использовать все возможные средства для реконструкции общерусского права, а также ограниченность источниковой базы зачастую приводят к тому, что немногие дошедшие до нас правовые памятники Древней Руси изучаются как нечто целостное. Комплексный анализ разновременных и разнохарактерных памятников имеет явные преимущества, но при этом нередко недостаточно учитывается специфика каждого из памятников, а также динамика развития права. Иными словами — внешне схожие нормы «закона русского» и Пространной Правды, при временном разрыве по крайней мере в двести лет, могут иметь различное применение, действовать в разном правовом пространстве, быть обращены к различным субъектам. Мы намеренно рассматриваем отдельно нормы русско-византийских договоров и Древнейшей Правды, временно абстрагируясь от Пространной Правды и даже Правды Ярославичей. В первую очередь это объясняется тем, что именно первые два памятника создавались в период формирования Древнерусского государства и в наибольшей степени отражают связанные со становлением государственности процессы и явления. Немаловажно учесть разновременность, разнохарактерность вышеупомянутых памятников, специфику их возникновения и оформления, наконец, акцентировать внимание на том, что эти памятники появлялись в атмосфере бурно расцветавшей государственности, когда само обычное право не могло не развиваться весьма интенсивно, и даже схожие, но разновременные нормы одного региона могли наполняться различным смыслом, играть особую роль в преображавшихся исторических условиях.

Таким образом, качественно новым является выбранный нами метод исследования, который характеризуется дифференцированным подходом к первым древнерусским источникам права.

Поэтому первоочередная задача работы — выяснить, что представляет собой каждый отдельно взятый памятник с точки зрения отраженной в нем системы права, осмыслить принципы отбора заключенных в нем правовых норм — не искусственного подбора, а отвечающего определенным требованиям конкретного исторического момента, и его функциональность. Этим определяются конкретные вопросы, рассматриваемые применительно к каждому памятнику: а) на основе терминологического анализа осветить семантику и употребление понятий «закон русский» и «правда» в древнерусских источниках, а также вычленить в них определения нормативного праваб) определить область применения «закона русского» и Древнейшей Правды, степень их проникновения в политическую, торговую, уголовную, процессуальную и другие сферы правав) дать характеристику тех общностей, которые руководствовались в своей жизнедеятельности «законом русским» и Древнейшей Правдой, и выяснить, кто являлся субъектами права обеих правовых системг) охарактеризовать правовое пространство русско-византийских соглашений, «закона русского» как составной части права договоров Руси с Византией и Древнейшей Правдыд) определить состав и характер отраженного в русско-византийских договорах «закона русского», а также правовой системы, воплощенной в Древнейшей Правде (или Правде Ярослава) — е) на основе изучения этих вопросов соотнести «закон русский» с нормами, включенными в Правду Ярослава, проследив древнерусскую специфику трансформации обычного права в условиях становления государства.

Думается, что предложенный дифференцированный подход к источникам способствует решению второй основной задачи исследования — определить основные этапы и характер перехода от обычного права к государственному законодательству в сопоставлении с развитием права в Скандинавских странах раннего средневековья. Этот переход не был скачкообразен, но осуществлялся в виде ряда промежуточных этапов, отмеченных качественными изменениями обычного права.

Исходя из поставленных задач и принятых методов исследования, работа состоит из вводной главы (Глава 1), посвященной характеристике источников права в Древней Руси и Скандинавии, а также истории изучения права в обоих регионов. Две основные главы (Главы 2 и 3) посвящены, соответственно, «закону русскому» как он отражен в русско-византийских договорах и в Древнейшей Правде. В четвертой главе суммированы результаты исследований обоих памятников и прослежены пути трансформации права в период становления государства. В заключении изложены основные выводы проведенного исследования.

Примечания.

1 Куббель Л. Е. 1988. С. 226−251.

2 Петрухин В. Я. 1988. С. 448⁵².

3 Гуревич А. Я. 1972. С. 167−168.

4 Ковалевский С. Д. 1977. С. 20.

5 ЗаксВ.А. 1986. С. 5.

6 Гуревич А. Я. 1972. С. 160.

I Свердлов М. Б. 1988. С. 12.

8 Аннерс Э. 1994. С. 10.

9 Свердлов М. Б. 1989. С. 21.

10 Шаскольский И. П. 1986. С. 95−99.

II Блок М. 1973. С. 163.

Выводы.

Кровная месть, являясь одним из важных институтов урегулирования социальных отношений на Руси и в Скандинавии, проходит через две стадии развития — догосударственную и раннегосударственную. Княжеская и королевская власть и суд на первых пора не только не исключают кровную месть, но придают ей государственно-правовой статус.

Еще на первом этапе своего развития кровная месть претерпевает ряд существенных ограничений. Можно уверено говорить о тенденции постепенного сужения круга мстителей, отраженной, например, в перечне родственников, имевших право мести, по РПК и РПП. Список же родичей-мстителей по скандинавским областным законам еще достаточно широк. Вероятно, это объясняется тем, что в отличие от Древней Руси, где действие Древнейшей Правды распространялось на ограниченный круг субъектов — княжеских дружинников, городское население, основными субъектами права в Скандинавии оставались разбросанные по обширным сельским территориям семьи бондов. Сужение круга мстителей было юридически зафиксировано русской княжеской властью, которая, однако, не могла существенно влиять на этот процесс. Количество людей, считавших своим долгом отомстить за родича, зависело от прочности и широты родственных связей, как морального, так и имущественного характера.

Вместе с тем, институт кровной мести обнаруживает способность применяться к новым условиям, что нашло отражение в русско-византийские договорах X в. Они свидетельствуют, что в условиях отрыва от привычного склада жизни, временной потери связи с родственниками или вследствие изменения социального статуса многих участников экспедиции, было возможно, напротив, расширение круга лиц, связанных обоюдными обязательствами и имевших право отомстить за погибшего соратника или компаньона или принять предложенную за него компенсацию.

Отсюда проистекает зависимость принятия долга мести от порядка наследования имущества, особенно четко прослеживаемая по скандинавским источникам. Вероятность такой связи на Руси также чрезвычайно велика. Однако четкая очередность мстителей, как и родственников убитого, принимавших за него выкуп, в целом совпадающая с очередностью наследования имущества, отражена лишь в норвежских и шведских областных законах. Утверждать, что подобный порядок существовал и в Древней Руси, невозможно из-за недостатка материалов по системе наследования в этот период русской истории.

Другим важнейшим ограничением института кровной мести является постепенный переход от кровной мести как священного долга к праву близких родственников или самого пострадавшего отомстить за нанесенный им ущерб. Эта трансформация лежит в основе практически всех последующих изменений в институте кровной мести.

Одним из таких изменений становится законодательное определение виновного, подлежавшего кровной мести. Акт мести как долг индивидуума, осуществлявшийся независимо от его чувств, с целью нанести равноценный ущерб враждебной стороне был направлен против всего рода преступника. С момента ослабления понятий о человеке как о неотъемлимой части его рода, а также постепенной утраты местью однозначного свойства долга, сама месть становится направленной на непосредственного обидчика. Практически все юридические источники Древней Руси и Скандинавии свидетельствуют, что такая «индивидуализация» виновного уже произошла. Узаконенная государственной властью она, тем не менее, явилась следствием долгого развития общественных отношений, и не зависела прямо от княжеской или королевской воли.

По всем источникам права прослеживается и ограничение кровной мести во времени. В связи с этим выделяются два типа мести: досудебная и послесу-дебная, когда месть являлась уже не только личным делом враждующих сторон, но должна быть обоснована юридически (будь то скандинавский тинг или княжеский суд). По-видимому, на определенном этапе оба порядка кровной мести существовали одновременно.

Среди древних ограничений кровной мести, с успехом воспринятых государственным законодательством, стоит имущественная или денежная компенсация ущерба пострадавшей стороне. На первой стадии включения старых норм обычного права в государственное законодательство, верховная власть лишь констатирует возможность и законность обоих вариантов. Со временем государство через суд становится посредником в решении дел, предполагавших включение механизма кровной мести, и гарантом в улаживании их посредством имущественной компенсации ущерба. Наконец, на стадии отраженной в РПП, княжеская власть уже присваивает часть выкупа, проявляя отчетливый финансовый интерес. Как следствие этого появляется юридическая отмена кровной мести и попытка повсеместного введения штрафов за убийства и другие виды преступлений, ранее подлежавших кровной мести.

Таким образом, на протяжении долгого времени в сознании индивидуума кровная месть оставалась естественной реакцией на гибель близкого родственника. Поэтому, юридическая отмена кровной мести, зафиксированная в РПП, не могла привести к ее исчезновению на бытовом уровне. Старый родовой институт, подвергаясь значительным изменениям и ограничениям, продолжал в реальности существовать наряду с новыми нормами, привнесенными государством.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Дифференцированный подход к источникам, с последующим сравнительным анализом терминологии и содержания правовых норм позволяет заключить, что в древнейших правовых памятниках периода формирования государства зафиксировано право княжеской дружины — общности, имевшей особое значение как в догосударственный, так и в раннегосударственный периоды истории. Таким образом, в результате проделанной работы выявлен феномен дружинного права как переходной правовой системы, то есть выделена принципиально важная стадия трансформации обычного права в государственное законодательство.

Регламентируя отношения в среде, отличающейся наибольшей социальной мобильностью, дружинное право со временем претерпевало существенные изменения. В рассмотренную эпоху — период с конца IX по начало XI в. — в письменных источниках прослеживаются различные этапы развития дружинного права. Качественные изменения в правовой системе корпоративной общности, каковой является древнерусская дружина, сыграли ключевую роль в ходе становления правовых основ государства.

Рассмотрев нормы русско-византийских договоров X в. мы пришли к убежv> г С ull дению, что так называемый закон русскии регламентирует отношения в смешанной корпоративной общности, то есть по сути своей является тем самым дружинным правом. Однако существенную роль играет «международная» специфика права, отраженного в текстах договоров. Есть достаточно оснований полагать, что «законом русским» определялись отношения не внутри кровнородственных коллективов, но между представителями специфического социума, где межличностные отношения, в определенной степени имитировали кровнородственные, компенсируя их отсутствие. Моделью дружинного права является право родовое, которое в военно-торговой корпорации подвергалось естественным изменениям. Дружинное право, таким образом, является модификацией права обычного в социальной общности, где кровнородственные отношения уже не играют прежней доминирующей роли. Черпая из системы родовых отношений нормы, актуальные в среде дружинников, оно проецирует эти нормы на взаимоотношения внутри социальной, а не кровнородственной общности. Дружинники, в свою очередь, принимали на себя обязанности, прежде свойственные членам родственного коллектива, тем самым образуя горизонтальную плоскость «дружинного права». Между тем, его ярко выраженная вертикальная плоскость — прямое подчинение дружинника князю — создавала благоприятные условия для постепенного распространения судебной, а затем и политической княжеской власти. Развитие «дружинного права» -процесс активного переосмысления права родового, представляющий собой важнейший этап при переходе к государственному законодательству.

Таким образом, дружинная корпорация выступает как «перекидной мост» между родоплеменным и государственным строем. Формируясь в догосударствен-ный период на принципах, кардинально отличных от кровнородственных, она продолжает жить по этим принципам и в раннегосударственный период. Тем временем принципы организации и взаимоотношений внутри дружины позволяют сгладить противоречия между старым и новым общественным укладом.

Древнейшая Правда также представляет собой совокупность правовых норм, регулирующих отношения в общности служилых людей, прежде всего представителей княжеской дружины, военно-административной среды, формировавшейся в период княжения Ярослава Владимировича в Новгороде. Но Древнейшая Правда, данная, как об этом свидетельствует HIJI, новгородцам, признавала ихнаряду с дружинниками — субъектами ее права, повышая их социальный статус. Таким образом, наблюдая развитие дружинного права от «закона русского» к правовой системе, отраженной в Древнейшей Правде, мы помимо временного фактора учитываем фактор пространственный, влияние конкретной исторической ситуации, а также специфический состав субъектов права, отраженный в каждом источнике.

Письменная фиксация, оформление в виде княжеского пожалования новгородцам сближает Правду Ярослава с позднейшими законодательным памятниками. Она по-прежнему отражает право дружинной корпорации, но в его развитии. Это обусловлено постепенной трансформацией самой дружины, поскольку в условиях становления и укрепления государственности состав и функции дружины претерпевают существенные изменения. С одной стороны, внутри дружины протекает интенсивный процесс расслоения, ее верхушка постепенно обособляется и становится более замкнутой. С другой стороны, под влиянием фактора оседлости и по мере увеличения численности дружины ее рамки все более размываются. Дружина, в широком понимании этого термина, объединяет в себе всё новые социальные слои. Поскольку включение в число субъектов дружинного права является по началу одним из условий продвижения по социальной лестнице, это право воспринимается как своего рода льгота, что и находит свое отражение в передаче новгородцам Правды Ярослава.

Отвечая требованиям корпоративной общности, которая в X веке была коллективным субъектом права «закона русского», право Древнейшей Правды уже не является дружинным в узком понимании этого термина, то есть численно ограниченного коллектива, непосредственного княжеского окружения. На протяжении X — XI вв. нормы дружинного права постепенно распространялись на различные слои населения. Изложенные выше соображения позволяют сделать вывод о том, что дружинное право имеет «собирательный» характер, аккумулируя и приспосабливая к новым условиям элементы обычного (или родового) права, привнесенные представителями разных областей, социальных и этнических общностей.

Дружинное право в его развитии являлось одним из определяющих факторов в процессе распространения княжеской власти на территории, входившие в состав формирующегося Древнерусского государства. Оно создавало условия для включения родоплеменных общностей в государственную правовую структуру. Подобную роль дружинное право могло сыграть лишь потому, что оно при очевидном своеобразии несло в себе черты как обычного (родового) права, так и будущего государственного законодательства. В конечном счете именно это позволило дружинному праву лечь в основу и раствориться в общегосударственном законодательстве.