Культура населения Тувы первой половины 1-го тысячелетия н. э

В 209 г. до н.э. в Китае, разоренном Циньской династией, вспыхнула междоусобная война, и страна стала добычей кочевых племен, объединенных хуннским шаньюем Модэ. В 205 г. до н.э. он отвоевал у Хань Ордос, а через семь лет заключил договор, по которому император практически признавал себя данником шаньюя. Незадолго до этого события началась широкомасштабная экспансия хунну в Центральной Азии. Распространено мнение, что в 201 г. до н.э. хунну «для борьбы с Китаем и другими врагами. нужны были не только спокойные северные тылы, но, прежде всего, постоянная горнорудная, металлургическая и ремесленная базы для снабжения своих войск предметами вооружения и походного снаряжения» (Кызласов, 1984, с. 11). Поэтому «северный поход» Модэ принято рассматривать как начало хуннских завоеваний на Алтае, в Туве и Забайкалье. Однако, в 177 г. до н.э. в письме императрице Люйхоу шаньюй Модэ сообщал только о покорении Западного края. В 126 г. до н.э. подтверждение этому сообщению прозвучало из уст Чжан Цяня, посланного императором У-ди к юэчжам. Китайское посольство дважды попадало в плен к хунну. Примечательно, что по дороге к юэчжам Чжан Цянь следовал северным ответвлением шелкового пути, а возвращался южным (Боровкова, 1989, с.20). Контроль над этим регионом Центральной Азии имел для хунну большое значение. Оазисные государства Западного края представляли богатые торгово-ремесленные центры со значительными ресурсами. Можно предположить, что эксплуатация этого потенциала обусловила стремительный рост хуннского могущества во II в. до н.э.

Ситуация изменилась после удачных походов Хо Цюйбина, когда хунну потеряли Ганьсуский коридор и оставили прикуньлуньскую ветвь шелкового пути, т. е. утратили контроль над Западным краем. Эти причины побудили шаньюя Ичжи перенести свою ставку к северу от Гоби (120 г. до н.э.). Происходит резкая переориентация в направлении территориальных захватов, начинается активное проникновение хунну на север Центральной Азии (Миняев, 1975, с.47). Освоение новых территорий должно было способствовать преодолению последствий поражения в Западном крае, но этого не произошло. Наступил непродолжительный период стагнации, а вскоре начался закат военно-политического могущества хунну.

События, связанные с возникновением и распадом хуннского этносоциального объединения, стали катализатором глобальных миграционных процессов, повлекших крушение рабовладельческого строя и вошедших в историю под названием «великого переселения народов» (Бернштам, 1951).

Трудно переоценить последствия этих событий для племен Саяно-Алтая. Районы, вошедшие в состав хуннского объединения, оказались интегрированы в «историческую ойкумену» центрально-азиатского очага цивилизации, начался процесс формирования современного этнокультурного облика обширного региона. Хунну стали носителями идеи и принципов кочевнической государственности. Широко распространенная в дальнейшем десятичная система военно-административного устройства восходит к хуннской традиции. Хуннским влиянием характеризуется военное искусство всех последующих завоевателей степей. Хунну были первыми, кто начал отрабатывать приемы ведения боя в период облавных охот. Данные археологических исследований «позволили отвергнуть прежнее представление об их культуре как однообразно примитивной культуре варваровкочевников, не имеющей собственного лица» (Давыдова, 1985, с.5). С появлением хунну в степном поясе севера Центральной Азии возникают первые протогородские структурыкрупные ремесленные центры — такие, как Иволгинское городище под Улан-Удэ и поселение у с. Дурены под г. Кяхта (Давыдова, 1985, с.68−75). Хуннское влияние прослеживается в культурах Саяно-Алтая и Южной Сибири. Однако в каждом из регионов это влияние проявляется по-разному. Комплексы Минусинской котловины характеризуются широким спектром аналогий, изделиям происходящим из хуннских памятников Забайкалья и Монголии, при абсолютной несопоставимости погребального обряда (Пшеницына, 1979, с.70−89). Появление в Минусинской котловине комплексов с хуннскими параллелями обусловлено притоком на Средний Енисей пришлых групп населения. Не смотря на то, что пришельцы не были этногенетически связанны с хунну, они многое интегрировали из культуры, которую обобщенно принято интерпретировать как хуннскую (Миняев, 1991, с. 119- Миняев, 1994, с.65). Принципиально иная ситуация фиксируется на Алтае, где, несмотря на хуннские инновации, отмечается преемственность постскифской традиции с культурой предшествующей эпохи (Худяков, 1998, с.97−112). Создается впечатление, что сюда докатился далекий отзвук хуннских походов (Савинов, 1978, с.53- Кубарев, 1987, 1991). Это обстоятельство заслуживает особого внимания, т.к. восточнее, в долине Улуг-Хема, были выявлены комплексы, материалы которых позволили сделать вывод о проникновении в этот регион мигрантов, оставивших в Монголии и Забайкалье памятники, определяемые как хуннские. А. М. Мандельштам, исследовавший в Туве могильник Бай-Даг II, отметил, что надмогильные сооружения и погребальные конструкции некоторых тувинских курганов находят аналогии в курганах хуннской знати. «Это сходство и состав сопроводительного инвентаря дают все основания считать могильник Бай — Даг II принадлежащим собственно сюнну» (Мандельштам, 1975, с.233). Помимо этого, захоронения с хуннской керамикой были исследованы на могильнике Аймырлыг XXXI.

Тува — горная страна, «ее центральная, южная и западная части, включая Тувинскую, Турано-Уюкскую и Убсу-Нурскую котловины, составляют горно-степную зону» (около половины всей территории). Восточная Тува покрыта горной тайгой, здесь находятся истоки Бий-Хема (Большого Енисея) и Каа-Хема (Малого Енисея), которые, сливаясь, дают начало Енисею (Улуг-Хем). На севере, северо-западе и северо-востоке границы Тувы проходят по Саяну, на западе — по горному массиву Монгун-Тайга, хребтам Цаган-Шибэту и Шапшальский, на юге — по горам Танну-Ола (Вайнштейн, 1991, с.8). Однако, нет никаких оснований рассматривать Туву как регион культур — изолятов. Близость скифских традиций Тувы и Алтая была отмечена еще на первых этапах комплексного изучения тувинских древностей (Вайнштейн, 1955, с.78−102). Археологическим свидетельством межрегиональных контактов, существовавших во второй половине I тыс. до н.э., является погребение па-зырыкской культуры исследованное на могильнике Саглы-Бажи П (Грач, 1980, с. 157, рис.19). Последнее обстоятельство позволяет предположить, что горные массивы западной Тувы не были непреодолимым препятствием для хунну в случае их вторжения на Горный Алтай. Неоспоримым доказательством пребывания последних в этом регионе можно считать хуннскую керамику, встреченную, при исследовании гончарных печей на реке Юстыд. Учитывая, что юстыдская керамика в основном представлена фрагментами «крупных сосудов, предназначенных для хранения зерна» можно сделать вывод о существовании здесь поселения «либо связанном с земледелием «, либо вынужденном иметь постоянные и значительные запасы продовольствия (Кубарев, Журавлева, 1986, с. 118). Местоположение памятника позволяет предположить, что гончарные печи Юстыда обеспечивали керамической тарой один из северо-западных форпостов хунну, что скорее свидетельствуют о стремлении удержать определенный рубеж, а не о попытке территориальных захватов. Это наблюдение согласуется с отсутствием на Горном Алтае памятников сопоставимых с Аймырлыгом XXXI и Бай-Дагом II, т. е. пределом хуннского продвижения на Саяно-Алтае была долина Улуг-Хема. Общую картину дополняет отсутствие хуннских памятников в Минусинской котловине. Создается впечатление, что «тувинская компания» протекала в кризисной для хунну ситуации.

Последние обстоятельство принципиально важно, т.к. до настоящего времени многими исследователями летописная дата «северного похода» Модэ рассматривается, как решающий аргумент при определении хронологии постскифских комплексов Саяно-Алтая.

Вместе с тем, чересчур доверительное отношение к письменной традиции представляется малооправданным, поскольку в этой ситуации игнорируются нюансы, фиксируемые археологическими источниками.

Особенности проявления хуннского влияния на Саяно-Алтае позволяют поставить вопрос о правомерности непосредственной синхронизации постскифских памятников этого региона с хуннскими комплексами Забайкалья и Монголии. Не вызывает сомнения, что «ключом» к пониманию исторических процессов, приведших к формированию культур гунно-сарматского времени Саяно-Алтая, являются комплексы Тувы. Только здесь были выявлены захоронения, совершенные в соответствии с хуннской погребальной обрядностью. Помимо этого, в Туве была выделена археологическая культура, очень много унаследовавшая от культурной традиции хунну, т. е. существуют достаточно веские основания рассматривать Туву, как первичный центр распространения хуннского влияния на Саяно-Алтае и в Минусинской котловине.

Актуальность темы

В 50-е-70-е годы вопросы культурно-исторической интерпретации гунно-сарматских памятников Тувы наиболее полное освещение получили в работах С. И. Вайнштейна, В. П. Дьяконовой и Л. Р. Кызласова, которые особое внимание уделили комплексам могильника Кокэль. Не смотря на то, что данные, полученные в 80−90-е гг., заставили пересмотреть некоторые положения, на которых основывались выводы первых исследователей Кокэля, материалы этого могильника по-прежнему принципиально важны для понимания культурно-исторических процессов гунно-сарматской эпохи Саяно-Алтая. Например, кокэльские аналогии во многом определяют трактовку предтюркских комплексов Восточного Алтая (Васютин, 1999, с.338). Кокэльские параллели стали одним из аргументов при обосновании новой даты и исторической интерпретации позднего этапа таш-тыкской культуры (Вадецкая, 1999, с. 126−127). Вместе с тем, после публикаций 50-х-70~х гг. исследователи практически не обращались к анализу кокэльских материалов.

Задачей настоящего исследования является:

1) Структурный анализ м. Кокэль (прежде всего по погребальному обряду, керамическому комплексу и предметам вооружения).

2) Определение, с учетом нового материала, места могильника Кокэль и погребений кокэльского облика среди традиций гунно-сарматского времени Тувы.

3) Определение динамики и тенденций культурогенных процессов на территории Тувы в первой половине 1-тыс.н.э.

Цель исследования. Определение роли и значения хуннского компонента в сложении археологической культуры представленной в материалах Кокэля. Поиск нового подхода к исследуемому материалу. Определение относительной и абсолютной хронологии Кокэля и других памятников гунно-сарматского времени Тувы. Реконструкция культурно-исторических процессов на территории Саяно-Алтая в первой половине I тыс.н.э.

Источниковедческой базой исследования являются материалы м. Кокэль (комплексы более 400 захоронений). Все анализируемые в работе категории сопроводительного инвентаря были изучены непосредственно в фондах МАЭ (кол.№ 6880) при помощи автора раскопок Кокэля В. ПДьяконовой, за что приношу ей глубокую благодарность. Помимо этого были использованы архивные материалы, и коллекции раскопанных в Туве памятников гунно-сарматского времени, хранящиеся в Институте археологии РАН, Институте истории материальной культуры РАН, Государственном Эрмитаже и Российском Этнографическом Музее.

Методологической основой диссертации является принцип историзма, базирующийся на многостороннем подходе к материалу. В работе применялись сравнительно-типологический, корреляционный и планиграфический анализ, использовались данные па-леодемографии и письменных источников.

Научная новизна работы определяется несколькими аспектами:

1) Впервые, в качестве самостоятельного археологического источника, при исследовании Кокэля были широко использованы палеодемографические данные и планиграфиче-ские наблюдения, в результате чего удалось доказать, что все крупные курганы-кладбища функционировали практически единовременно и могильник существовал непродолжительное время.

2) Впервые, при анализе погребальной обрядности и вещевого комплекса Кокэля, помимо материалов хуннских памятников Забайкалья и Монголии, использовались материалы постскифских и хуннских памятников Тувы (Аймырлыг XXXIАймырлыг XXЧаскал IIДаштык-ТольБай-Даг П и др.).

3) В работе впервые высказывается мнение, что проникновение хунну на территорию Саяно-Алтая происходит не ранее II в.н.э. Помимо этого, впервые обосновывается тезис о том, что на территории Кокэля погребения одноименной культуры появились не ранее рубежа III—IV вв.н.э.

Практическая ценность работы заключается в возможности применения ее выводов при написании обобщающих работ по истории и археологии постскифского времени 9.

Саяно-Алтая, при подготовке общих и специальных курсов в ВУЗах, в лекционной и музейной работе.

Основные положения исследования были апробированы автором при выступлениях на заседаниях Отдела Средней Азии и Кавказа ИИМК РАН, а так же отражены в восьми опубликованных работах.

Диссертация состоит из введения, пяти глав (разделенных на параграфы), заключения, списка литературы, перечня архивных материалов и альбома со 122 таблицами.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Обобщая сделанные наблюдения можно констатировать, что генезис кокэльской традиции связан с этническим субстратом, возникшем после того, как в состав разноплеменных групп, появившихся в Туве на рубеже новой эры, оказались интегрированы хунну. Следует так же отметить, что хуннские реминисценции в погребальной обрядности и вещевом комплексе Кокэля носят пережиточной характер, что исключает датировку этого памятника хуннским временем.

Предпринятое исследование позволяют сделать вывод о том, что первоначальное распространение элементов хуннского культурного комплекса в памятниках Саяно-Алтая и Южной Сибири было связано с проникновением на эти территории новых групп населения. В течение непродолжительного отрезка времени пришельцы появились в бассейне Улуг-Хема, Среднего Енисея и Катуни. Возможно это было связано с тем, что в обстановке постоянного притока мигрантов из внутренних областей Центральной Азии избыточное население «выдавливалось» из Тувы в Минусинскую котловину и внутренние районы Горного Алтая. Этот период ознаменовался: а) распространением комплексов улуг-хемской культуры (или появлением хуннских параллелей в поздних памятниках скифского времени Тувы) (Грач, 1970, с.99−101- Мандельштам, 1992, с. 185−186). б) распространением тесинских комплексов в Минусинской котловине (Кызласов, 1984, с. 14−15- Савинов, 1984, с.17- Кузьмин, 1995, с.161). в) появлением инокультурных элементов в шибинских комплексах Горного Алтая (начавшиеся в это время процессы привели к возникновению булан-кобинской культуры) (Кубарев, 1987, с. 131−135- Кубарев, 1991, с. 132−135- Худяков, 1998, с.98−112).

Несмотря на безусловное своеобразие, все перечисленные традиции характеризуются предметно-вещевыми аналогиями хуннским изделиям, происходящим из памятников Монголии и Забайкалья. Не вызывает сомнения, что соответствующие параллели не могли появиться в материалах Саяно-Алтая и Южной Сибири прежде, чем произошло окончательное оформление хуннского культурного комплекса (Миняев, 1998, с.391−393). Учитывая, что формирование последнего, в том виде, как он представлен в памятниках Забайкалья и Монголии, завершается не ранее I в. до н.э., следует признать, что «отправной точкой» для культурно-хронологической шкалы постскифских культур Саяно-Алтая и Южной Сибири должны стать события I в. до н.э., когда шаньюй Хуханье, обратившись за помощью к Китаю и, признав свой вассалитет от Хань, сумел добиться победы и изгнания шаньюя Чжи-Чжи. Последний был вынужден отступить в Среднюю Азию, где погиб в 36 г. до н.э. (Бичурин, 1950, с.91−94).

Смута спровоцировала передвижение значительных масс населения (например, перекочевка Хуханье к границам Китая). Не исключено, что именно в это время часть племен, входивших в этнополитическое объединение хунну, продвинулась на Саяно-Алтай. Одновременно с мигрантами появляются изделия вещевого комплекса, который обобщенно принято характеризовать, как хуннский.

Уничтожение Чжи-Чжи имело принципиально важное значение, как для Хуханье, так и для Хань. Однако, если для Китая это, прежде всего, было устранение потенциальной опасности (опальный шаньюй мог консолидировать антикитайские силы Средней Азии и Западного края), то для Хуханье ликвидация конкурента означала сохранение свой власти и единства хуннской державы. В связи с этим, следует отметить, что империя, добившись от Хуханье признания китайского сюзеренитета, не смогла устранить противника в борьбе за политическое господство в северных областях центрально-азиатского региона. Последовавшие вскоре события показали, что хунну относились к своему вассалитету, как средству, к которому Хуханье был вынужден прибегнуть для достижения определенной цели. Восстановив силы, хунну не только оказали определенное влияние на развитие событий во времена правления Ван Мана. Они попытались навязать свои условия сосуществования, вернувшейся к власти династии Хань (Таскин, 1984, с.308−309). Следствием хуннских притязаний стал новый виток военной конфронтации. Однако, политический кризис, разразившейся в хуннской державе в середине I в.н.э., подвел итоговую черту под трехсотлетним противостоянием. В отличие от смуты I в. до н.э., на этот раз этнополитическое объединение хунну перестало существовать как единый социальный организм. Земли, прилегавшие к Китаю, оказались под властью шаньюя Би, а северные территории попали под контроль шаньюя Пуну. Развязка наступила в 90-е г. г. I в.н.э., когда северный шаньюй был разбит и бежал. Не абсолютизируя вывод о том, что хунну покинули пределы своей бывшей державы, отметим, что своеобразие больших курганов могильника Бай-Даг П свидетельствует о том, что хунну, появившиеся в Туве, переживали острый социальный кризис и не стали доминирующей военно-политической силой в этом регионе Центральной Азии. Одновременно, материалы вещевого комплекса Аймырлыга XXXI, встречающие аналогии в более поздних памятниках Саяно-Алтая и сопредельных территорий, позволяют говорить о том, что захоронения этого могильника, включая погребения с хуннской керамикой, появляются не ранее II в.н.э.

Таким образом, процесс формирования археологической культуры, в развитом виде представленной в материалах Кокэля, протекал в условиях военно-политического господства в степях Центральной Азии этносоциального объединения сяньби. Присутствие хун-нского компонента в погребальной традиции и вещевом комплексе кокэльских погребений свидетельствует о том, что уничтожение социально-политической структуры, не влечет за собой исчезновение культурной традиции и ее носителей. Поэтому кокэльцев по праву можно считать приемниками хуннского культурного наследия.

Не вызывает сомнения, что первые захоронения одноименной культуры на территории Кокэля появляются позже захоронений Аймырлыга XXXI и Бай-Дага II. Палеодемогра-фические данные позволяют говорить о том, что ситуация, в которой функционировал могильник, угрожала существованию самих кокэльцев. Такое развитие событий наиболее вероятно в период крушения военного могущества сяньби. Прологом этой исторической драмы стал династический кризис, спровоцированный внуком Таныдихуая Цаньманем. Вспыхнувшей конфликт привел к тому, что народ сяньби «рассеялся» (Таскин, 1984, с.80). Консолидироваться вновь сяньби не смогли. В 439 г. сяньбийское племя тоба еще объединит северный Китай под властью Северной Вэй, однако, эта династия, целиком и полностью ориентированная на традиции китайской государственности, будет вынуждена вести упорную борьбу с новой кочевнической империей-каганатом жуань-жуаней. Может показаться парадоксальным, но одно обстоятельство, связанное с установлением господства жуань-жуаней в Центральной Азии, позволяет высказать не традиционное суждение о хронологии «гунно-сарматских» памятников Саяно-Алтая.

Исследователями не раз отмечалось, что генеалогические легенды тюрков, сохранившие предание о переселении последних на Алтай, находят подтверждение в археологических и письменных источниках (Савинов, 1984, с.31−34- Кляшторный, Савинов, 1994, с. 12- с.93−94).

В 460 г. н.э. жуань-жуане, стремившееся упрочить свое положение в борьбе с Северной Вэй, вторгаются на территорию Турфана и уничтожают последние позднехуннское владение, после чего переселяют, уцелевших после разгрома, иноплеменников на Монгольский Алтай. Это означает, что к 460 г. н.э. жуань-жуане, как минимум установили здесь свой контроль. Утверждать, что прилегающие области так же оказались под контролем жуань-жуаней, оснований нет. Однако, отрицать вероятность перманентной войны между племенами сопредельных территорий и пришельцами нельзя. Возможно, что в это время и появляются первые погребения Кокэля. Распространение власти жуань-жуаней на террито.

143 рии сяньбийских владений происходит в III—IV вв.н.э. С этой датой согласуется датировка кокэльского вещевого комплекса и хронология постскифских памятников Тувы.

Полученные результаты свидетельствуют о том, что в материалах одного из крупнейших памятников Саяно-Алтая м. Кокэль в развитом виде представлена культурная традиция, окончательный облик которой сформировался, при непосредственном участии носителей хуннской культуры не ранее рубежа III—IV вв.н.э. Скорее всего, именно кокэльцы и, появившееся на территории Саяно-Алтая после событий 460 г., тюркское население, стали «хранителями» «хуннского пласта традиций» в культурах тюркского времени Саяно-Алтая (Савинов, 1998, с. 130−141). Свидетельством непосредственных контактов кокэльцев и древних тюрок могут служить костяная пряжка из п. 15 КЭ-26 и удила из п. 26 того же кургана-кладбища, последние по материалам могильника Курай VII, следует датировать VII—VIII вв. в. (Гаврилова, 1965, с. 81, рис. 15,3- Вайнштейн, 1970, с. 39, рис. 51,8,9). Вместе с тем, как историческое явление кокэльская культура целиком и полностью связана с постхуннской эпохой, которая завершается с выходом на историческую арену древних тюрок.