Адыги в политике России на Кавказе, 1550-е — начало 1770-х гг

Современное состояние нашего общества позволяет говорить о возникновении острой потребности нового осмысления проблемы образования и развития многонационального Российского государства, истории наших народов и понять закономерности и особенности их совместного развития в составе одной державы. Круг теоретических сюжетов, относящихся к сфере исторических связей народов России, включает в себя целый комплекс недостаточно или совсем не исследованных проблем. Опыт истории показывает, что наиболее развитыми формами этнических и межнациональных связей дооктябрьского периода были историко-политические и историко-социальные контакты. Поэтому важнейшее значение в научном и общественно-политическом плане будет иметь исследование истории дружественных взаимоотношений народов, населяющих Россию. Мы убеждены, что именно такие примеры истории могут иметь воспитательное значение и положительно влиять на характер сегодняшних и будущих национальных отношений.

Актуальность предлагаемой диссертационной работы в том, что характер и формы политики российского правительства в отношении иноязычных народов страны, их место в общей структуре государства и межэтнические связи — это важнейшие направления исторических исследований, которые могут способствовать выработке новой общегосударственной идеологии, на деле объединяющей народы Российской Федерации.

Особенную значимость приобретает разработка новых концептуальных идей и конкретных мер, направленных на дальнейшее развитие и укрепление единого многонационального государства на примерах истории взаимоотношений России и народов Кавказа. Межэтнические контакты, формы взаимодействия вырабатывались в течение веков. Обращение к прошлому, взгляд назад, изучение предшествующих процессов, на наш взгляд, имеет особое значение для северокавказских народов, у которых историческая память занимает важное место в духовной культуре. Актуализация исторической памяти приводит к тому, что постановка ряда острых общественно-политических проблем в регионе в постсоветский период напрямую выводятся из исторического прошлого.

Масштабная переоценка фактов, явлений и процессов нашего исторического прошлого, политизация и идеологизация сферы исторического знания, откровенное манипуляторство историко-политическими стереотипами массового сознания приводят к искажению образа Северного Кавказа как региона исторически нестабильного и конфликтного. Между тем гораздо больше оснований имеет подход, учитывающий, во-первых, что Северный Кавказ представляет исторически часть общероссийского социально-политического пространства. Во-вторых, Северный Кавказ представляет собой область устойчивого взаимодействия нескольких этносов, культур и цивилизаций. С одной стороны, эти особенности объективно сформированы всем ходом предшествующей истории, с другойони принципиально неустранимы и будут сохранять свое доминирующее значение для народов региона и для России в целом на всю обозримую перспективу. Наша наука, думается, должна иметь устремленность в будущее, которое немыслимо без всестороннего учета многовекового опыта совместной жизни всех наших народов. Изучение реального исторического опыта, всесторонний анализ живых традиций северокавказского социально-культурного и этнополитического комплекса с российским обществом и государством в диссертации прослеживается на примере различных форм взаимодействия адыгов и России.

Это взаимодействие по своим функциям на протяжении исследуемого периода с середины XVI до последней четверти XVIII века носило характер военно-политического союза, направленного против общей внешней угрозы, а во внутринациональном плане способствовало установлению и стабильному поддержанию связей России с рядом народов Северного Кавказа и Степного Предкавказья, благодаря политическому влиянию в регионе и посредничеству адыгской господствующей верхушки.

Русская историография XVIII века, сохраняя во многом летописные традиции XVI — XVII века, характеризовала процесс сближения адыгских княжеств с Московским централизованным государством как сочетание «добровольности» и «принудительности». Исторический процесс включения многочисленных народов в состав Российской империи русская историография XIX века стала рассматривать в контексте понятий «завоевания» и «колонизации» .

Динамика изучения исследуемой в диссертации проблемы на первых этапах развития советской исторической науки шла по линии развития от «абсолютного зла» к «наименьшему злу», на смену которым с 50-х годов пришла концепция сплошного «прогресса и добровольности» вхождения всех без исключения народов в состав Российской империи. С 90-х годов XX столетия характер взаимоотношений России и народов Северного Кавказа опять, к сожалению, подвергается попыткам фальсифицирования, и катализатором этих тенденций стали публичные заявления отдельных политиков о 400-летней непрерывной войне во взаимодействии России с народами региона.

Историографически место выдвинутой в диссертации концепции определяется тем, что она противостоит двум политико-идеологическим мифам: мифу об одномоментном добровольном присоединении и окончательном вхождении в состав Российского государства уже в середине XVI века и мифу о перманентной 400-летней войне России с народами Северного Кавказа. Российское многонациональное государство: формирование и пути исторического развития (Материалы «Круглого стола», состоявшегося 20−24 ноября 1989 года в Звенигороде)//История и историки. М.: Наука, 1995. С. 6 — 167- Россия и Северный Кавказ: 400 лет войны? М., 1998; Национальные истории в советском и постсоветских государствах (Под ред. К. Аймермахерова, Г. Бордюгова). М., 1999; Шни-рельман В. А. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополити-ка//Теоретические проблемы исторических исследований. Вып. 2. М., 1999. С. 118 151.

Сравнительное рассмотрение взаимоотношений России с многочисленными народами Кавказа через призму адыго-русского военно-политического сотрудничества имеет преимущество в том, что оно расширяет взгляд на историю, раздвигает национальную интерпретацию этнической истории. Такого рода работы позволяют, в конечном итоге, создать обобщенное компаративное исследование полной истории России как многонационального государства.

Адыгская общность, объединяющая современных кабардинцев, адыгейцев и черкесов была в XVI — XVIII вв. одной из самых крупных на Кавказе и оказывала большое и всестороннее влияние на окружающие народы. Адыги как активный субъект истории оказывали существенное влияние на ход истории в регионе и в раскладке внешнеполитических сил, стремившихся утвердится на Северном Кавказе.

В диссертации рассматривается существенный аспект той эпохи адыгской истории, которая демонстрирует как зрелость форм территориальной, социальной и политической организации традиционного адыгского мира, так и автономность протекания процессов его социально-политического развития. Применительно к исследуемому периоду адыгской истории хорошо поддается вычленению и самостоятельному анализу сфера политических отношений адыгского общества как форма его внутренней самоорганизации и как способ его активной адаптации к внешней социально-политической среде. Выдвижение на первый план в политической истории адыгов проблематики их взаимоотношений с Россией и анализ ее в общем контексте политики Российского государства на Кавказе объективно оправданы с позиций исторической ретроспективы. Все это обусловило, что предметом диссертационного исследования стало исторически масштабное явление, развитие которого аналитически прослеживается на протяжении почти двух с половиной столетий. Важно, что русско-адыгские отношения XVI — XVIII веков рассматриваются в работе в их реальной многогранности — как становление и развитие собственно двусторонних связейкак политическое взаимодействие в контексте сложной системы горизонтальных и вертикальных связей в масштабах региона (по линии Россия — Адыги — народы Кавказа и Предкавказья) — и наконец, в контексте международных отношений и «кавказской» политики ряда держав (по линии Россия — Адыги — Турция и Крым — Се-февидский Иран).

Цель настоящего исследования состоит в комплексном историческом анализе места и роли русско-адыгского политического сотрудничества в российской политике на Кавказе с середины XVI до последней четверти XVIII в., рассматриваемого через призму установления и развития устойчивых связей России с народами Северного Кавказа, Степного Предкавказья, а также Грузией.

Сложность решения поставленной задачи состоит в том, что взаимоотношения двух основных групп адыгского этнополитического ареалавосточной (Кабарда) и западной (Западная Черкесия) с рассматриваемыми народами были неравнозначными в силу особенностей их географической локализации и неоднородности геополитической структуры региона в ту эпоху. Эти обстоятельства отразились и на структуре исследования. Для анализа сформулированной выше цели исследования в диссертации необходимо было решить следующие задачи:

— определить место адыгского этнополитического ареала на политической карте изучаемого региона и установить характер его взаимосвязей с окружающей этнополитической средой;

— выявить и систематизировать исторические факты и события, отражающие многосторонние политические отношения, в которые была включена Кабарда: ее «горизонтальные» политические связи с другими народами Кавказа и ее политическое взаимодействие «по вертикали» с Российским государством;

— установить внешние и внутренние факторы, определившие для адыгских княжений необходимость выбора внешнеполитической ориентации и их поворот к тесному сотрудничеству с Российским государством;

— осуществить целостный анализ процесса сближения и военно-политического сотрудничества адыгов с Россией с учетом внутренней и внешней политики обеих сторон;

— существенно уточнить понятийный аппарат, применяемый в историографии для оценки характера русско-адыгских отношений исследуемой эпохи («подданство», «сюзеренитет», «вхождение», «присоединение», «военно-политический союз») на основе политико-правового анализа соответствующего материала источников;

— воссоздать основные этапы взаимовыгодного военно-политического сотрудничества адыгов и Российского государства в борьбе с Крымским ханством;

— выявить масштабы, особенности и значение практики выезда адыгских князей в Москву как характерной формы политического взаимодействия социальных верхов традиционного адыгского общества с Российским государством.

Исследование взаимодействия общественно-политических систем (адыгской и российской) основано на ключевых моментах адыго-русских взаимоотношений с XVI до последней четверти XVIII века, хронологического периода по отношению к которому историческая память адыгского социума несет чрезвычайно глубокий и устойчивый пласт позитивного восприятия и отношения к России.

Опыт европейской исторической науки, в частности «Новой исторической школы», говорит о чрезвычайной ценности в методологическом плане использования и оперирования категориями «множественности времен» или «длительных хронологических единиц». Очевидно, чем шире временные границы, в которых рассматривается то или иное крупномасштабное явление, как проблема складывания Российского многонационального государства, в рамках которого на широком геополитическом фоне рассматриваются российско-кавказские взаимоотношения, тем более шансов обнаружить в его развитии некие закономерности и факторы системного характера. Выявить комплекс причин и факторов, в результате которых тот или иной народ становился частью Российского государства, осмыслить и постигнуть все его плюсы и минусы можно только рассмотрев длительный период пребывания какого-либо народа в составе России.

Таким образом, хронологические рамки диссертационной работы обусловлены: начальная грань — складыванием прорусской ориентации среди части адыгской феодальной знати и представляемыми ими адыгскими «аристократическими» народностями (жанеевцы, бесланеевцы, кабардинцы и др.), заключением в 1557 году договора о «покровительстве» между Кабардой и Россией, опираясь на который последняя постепенно укрепляется в бассейне реки Терекконечная грань — Кючук-Кайнарджийским договором 1774 года, по которому Российская и Османская империи разделили Кавказ на сферы влияния и признали Кабар-ду за Россией. Временной срез, в рамках которого рассматривается проблема, является важнейшим периодом не только в истории взаимоотношений адыгов с Россией, но также и с другими народами Кавказа. Только в последующем, с конца XVIII века эти отношения начинают деформироваться колониальной политикой царизма.

Методологической основой диссертации являются прежде всего общепринятые принципы научного историзма. Они предполагают, что суждения, оценки и выводы, содержащиеся в исследовании должны строится только на основе исторических источников, несущих информацию об изучаемой эпохе. Необходимо отметить как существенную черту историзма как принципа исторического исследования «принцип осторожной оценки эпохи по ее внутренним законам, а не категориям другого века» 1.

Неотъемлемой частью научно-исторического подхода является принцип системного рассмотрения. Применительно к данной работе это предполагает изучение основных явлений и фактов одновременно и в системе международных отношений с участием ведущих держав того времени, и в системе региональных этнополитических отношений, и в системе отношений Российского государства с народами Кавказа. Наконец, нельзя упускать из виду процессы развития и видоизменения изучаемых явлений на протяжении рассматриваемого периода.

Научный историзм не исключает плюрализма исторических интерпретаций, каждая из которых должна базироваться на данных источников. На неисчерпаемость взаимосвязей исторических явлений, альтернативность, присутствующая в историческом процессе делают невозможным исчерпывающее объяснение их в рамках одного исследования и исключают любые претензии на научную монополию2.

Для данного исследования сохраняют свою продуктивность основные элементы формационного анализа. Дело в том, что Россия, адыги и другие народы Кавказа в ХУ1-ХУШ вв. выступали во взаимных отношениях не только, а поскольку речь идет о народах Северного Кавказа и Степного Предкавказья, не столько в качестве государственно-политических единиц, а в качестве «сложных социальных субъектов» политического взаимодействия. Формационные характеристики отдельных этнополитических единиц в рамках адыгского мира (различный уровень феодализации) во многом объясняют характер их внешнеполитической активности. Кроме того, без учета внутренних социально-политических явлений присущих феодальному обществу (междоусобная борьба), нельзя объяснить характер внешнеполитической ориентации данного общества. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов «классовый» фактор в политике того времени, который ярко символизируется особой ролью адыгской феодальной аристократии в исследуемых исторических процессах.

В условиях современного переходного периода, когда в отечественной науке, прежде всего в обществоведении, идет смена парадигм социального знания, для автора диссертации важнейшее значение имеет попытка целостного осмысления адыгской истории. У нас появились уже разработки, позволяющие утверждать, что и научное сообщество адыгских историков определяется по отношению к модернизационной и ци-вилизационной парадигмам современного социально-исторического мышления'5. Отмеченные подходы могут быть последовательно соотнесены как с современными потребностями наших народов в выборе перспектив своего дальнейшего развития, так и с объективным процессом разделения исторических альтернатив в нашем прошлом. Очень важно, что модернизационные и цивилизационные парадигмы, в отличие от форма-ционной, исключают прямую экстраполяцию концептуальных схем общероссийского масштаба на историю наших народов.

В контексте настоящего исследования цивилизационный подход позволяет отразить и осмыслить значимость социокультурных факторов в развитии политических отношений столь различных по социально-экономическим и политическим характеристикам обществ как Россия, с одной стороны, адыги и другие народы Кавказа — с другой. Исторический материал свидетельствует, что в становлении русско-адыгских отношений, особенно на начальных этапах (ХУ1-ХУП вв.) социокультурные факторы не столько препятствовали, сколько способствовали их развитию. Вместе с тем, длительные, устойчивые политические отношения России с народами Кавказа приобрели для обеих сторон глубокое куль-турно-цивилизационное значение, не зависящее от тех или иных поворотов политической конъюнктуры.

Использование элементов модернизационного подхода также было продуктивно для решения задач, поставленных в диссертационном исследовании. Например, модернизационный рывок Российского государства с начала XVIII столетия при сохранении «застойного» характера социально-экономических процессов у народов Северного Кавказа привел к резкому углублению стадиального разрыва между ними в уровнях социально-политического и культурного развития. Это во многом объясняет эволюцию Российской политики на Кавказе на протяжении XVIII в.

Неоценимую помощь автору исследования оказали важнейшие методологические положения, которые содержатся в фундаментальных работах отечественных историков, посвященных изучению комплекса проблем, раскрывающих становление Российского многонационального государства, а также отечественных кавказоведов, рассматривавших историю взаимоотношений многочисленных кавказских народов с Россией (от средневековья до нового времени).

Научная новизна диссертационного исследования определяется тем, что в нем на основе привлечения широкого круга ранее известных и вновь вводимых в научный оборот источников впервые в отечественной историографии процесс установления прочных отношений Российского государства с народами Кавказа и формирования политической традиции их взаимовыгодного сотрудничества раскрывается на основе комплексного и систематического исследования факторов, форм и этапов развития русско-адыгского политического взаимодействия, игравшего в XVI—XVIII вв. важную роль в политике России на Кавказе.

В результате проведенного исследования впервые:

— историографический и источниковедческий аспекты проблемы подвергнуты специальному целостному анализу, что позволило подвести общие концептуальные итоги ее научного изучения;

— показано, что русско-адыгские отношения XVI—XVIII вв. представляли собой дальнейшее развитие глубокой исторической традиции их взаимных контактов, восходящей к эпохе Киевской Руси;

— раскрыта роль внешних факторов, прежде всего крымско-османской внешней угрозы как основной причины русско-адыгского сближения и показано, что в ходе совместной борьбы против Крымского ханства, длившейся на протяжении двух с половиной столетий русско-кабардинские отношения фактически приобрели характер военно-политического союза;

— осуществлен специальный анализ политико-правового содержания документов, оформлявших двусторонние отношения, и его результаты, во-первых, не подтверждают положения о присоединении адыгов к Российскому государству уже в середине XVI в., а, во-вторых — не противоречат трактовке их взаимных отношений в исследуемый период как союзнических;

— установлено, что посредничество и политическое содействие Ка-барды сыграли важную роль в налаживании взаимоотношений Российского государства с народами Северного Кавказа и Грузией;

— исследованы кабардино-ногайские и кабардино-калмыцкие отношения в XVI—XVIII вв. и обоснован вывод, что устойчивые связи пророс-сийско настроенной части кабардинской аристократии с представителями ногайской и калмыцкой знати создавали важный политический противовес османо-крымскому влиянию и помогали упрочить южные рубежи Российского государства и его позиции в кавказском регионе.

Полученные в данном исследовании результаты позволяют существенно развить и уточнить общую концепцию взаимоотношений Российского государства с народами Кавказа в период с середины XVI до последней четверти XVIII в.

Практическая значимость проделанной работы заключается в том, что она вместе с аналогичными исследованиями позволит уделять должное внимание воспитанию российского патриотизма, в частности, путем смещения акцентов в исторической и художественной литературе, средствах массовой информации и, в целом, в духовной культуре нашего общества с межнациональных конфликтов на позитивное взаимодействие народов и национально-культурного многообразия России. Объективная оценка событий прошлого крайне важна и для корректировки геополитических интересов Российской Федерации и проведении ее национальной политики на Кавказе.

Изложенные в диссертационном исследовании общие и частные выводы, а также материалы, полученные в процессе разработки темы, в настоящее время вошли в широкий научный оборот и используются в отечественной науке. Они нашли отражение в монографиях соискателя: «Адыги: вехи истории» (Нальчик: «Эльбрус», 1994. 11 п.л.) — «Кабарда во взаимоотношениях России с Кавказом, Поволжьем и Крымским ханством» (Нальчик: «Эльбрус», 1996. 21,5 п.л.) — «Адыги и Россия (формы исторического взаимодействия)» (Москва: «Поматур», 2000. 18 п.л.) — учебном пособии «История Кабардино-Балкарии» (Нальчик: «Эльбрус», 1995. Глава 4,5) — в ряде лекционных курсов и спецсеминаров, которые в течение долгого времени ведутся автором на историческом факультете Кабардино-Балкарского государственного университета.

Результаты исследования легли в основу соответствующих разделов подготовленных в производство трехтомной «Истории Кабардино-Балкарии», «Адыгской энциклопедии», «Политической истории Кабарды (с древнейших времен до первой половины XIX в.), в которых соискательчлен авторского коллектива и руководитель определенных разделов. На основе диссертационного материала выпущены научно-популярные издания, подготовленные в соавторстве: «Сквозь столетия» (К дням Кабардино-Балкарии в Москве 11−15 октября 1995 г.). (Нальчик: Государственный комитет КБР по делам национальностей, 1995. 3 п.л.) — «Кабардино-Балкарская Республика. Российская Федерация. (Дни Кабардино-Балкарской Республики в Москве 11−15 октября 1995 г.). (Нальчик: Министерство печати КБР, 1995. 3,5 пл.) — Современная Кабардино-Балкария: проблемы общественной динамики, науки и образования» (Нальчик: «Эльфа», 1996. 3 пл.).

В дальнейшем результаты данного диссертационного исследования могут найти практическое применение: 1) при разработке широкого круга вопросов истории России, 2) истории народов Кавказа и Поволжья, 3) при подготовке общей региональной «Истории народов Северного Кавказа», 4) обобщающих трудов по истории Кабардино-Балкарии, Карачаево.

Черкесии и Адыгеи, 5) при подготовке учебных, научно-популярных и краеведческих изданий.

Представленное в качестве диссертации исследование является итогом многолетней работы, в процессе которой материалы, собранные автором, и выводы по отдельным вопросам и по проблеме в целом неоднократно представлялись на апробацию научной общественности.

Автор выступал с докладами и сообщениями в Институте российской истории РАН, в Северо-Кавказском научном центре высшей школы (Ростов-на-Дону), в Институтах гуманитарных исследований Кабардино-Балкарской Республики, Республики Северная Осетия — Алания, Карачаево-Черкесской Республики, Республики Адыгея, Республики Абхазия и Кабардино-Балкарском государственном университете (всесоюзной конференции «Присоединение народов к России и его объективно-исторические последствия», Звенигород, ноябрь 1989; региональных конференциях «Адыгский этнос: история и перспективы», Майкоп, 1991, 1996; Всероссийской конференции «Проблемы национально-освободительной борьбы и махаджирства на Северном Кавказе», Нальчик, 1994; региональной конференции «Государственность и право республики в составе РФ», Ростов на Дону, 1996; Международной III кавказской конференция, Тбилиси, 1996; всероссийской конференции «Взаимоотношения между федеральным центром и республиками Северного Кавказа — предотвращение конфликтов», Нальчик, январь 1997; республиканских научных конференциях, посвященных 60-летию проф. А. М. Нахушева и 70-летию проф. Т. X. Кумыкова, Нальчик, 1996, 1997; первый, второй и третий Международный конгрессы «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру», Пятигорск, 1996, 1998, 2000; третья республиканская научно-практическая конференция «Славянские чтения», Нальчик, 1998; I съезд кавказоведов, Ростов на Дону, август 1999; международная конференция «Мир на Северном Кавказе через диалог культур», Нальчик, 1999; международная конференция «Современные про.

— 16блемы кавказского языкознания и фольклористики", Сухуми, май 1999; II Международный генеалогический коллоквиум, Нальчик, октябрь 2000).

По теме диссертации опубликовано 39 научных работ, в том числе 3 монографических исследования, получившие ряд положительных отзывов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Рассмотренный в данной работе исторический материал позволяет прийти к следующим выводам и обобщениям.

Адыгский этнополитический ареал исследуемой эпохи представлял собой масштабный и стратегически важный элемент этнополитической карты Северо-Западного и Центрального Кавказа, простираясь от побережья Черного моря на западе до пределов Дагестана на востоке. Кабарда в нем занимала обширную восточную часть — от верховьев Кубани до устья Сунжи. Территориальная локализация, высокий уровень социально-экономического и общественно-политического развития объективно вовлекали адыгов в многообразные связи с народами степного Предкавказья на севере, с горскими народами Кавказа на востоке и юге. Четко это прослеживается на примере Кабарды, которая выступала в XVI — XVIII веках как крупный феодальный политический центр тесно связанный с иноязычной периферией. Она имела прочные горизонтальные связи со всеми северокавказскими образованиями, Грузией, кочевыми народами степного Предкавказья. С другой стороны, за исключением феодальных образований Дагестана, Кабарда находилась в отношениях вертикальной связи в форме сюзеренно-вассальных с соседними горскими феодальными обществами. На них распространялась власть кабардинских князей, которые не только к собственно кабардинским землям и их населению, но и по отношению к соседним феодальным владениям выступали как верховные правители и защитники, за что получали налоги в форме периодических натуральных выплат.

Социально-политический строй адыгских княжений характеризуется весьма сложившимися структурами феодального типа. Здесь существовала развитая социальная иерархия, но отсутствовала политическая централизация. Вместе с тем, феодальная раздробленность сочеталась с наличием институтов, осуществлявших функции политического регулирования общественных дел (Хасэ, старшее княжение («верховный князь»). Таким образом, даже раздробленные — Кабарда, Жанэ, Бжедугия, Темиргой, Бесленей, Хатукай и др. сохраняли для окружающего мира образы особых социально-политических образований, отдельных «земель» или «стран»: «жаженские черкесы», «безленейские черкесы», «пятигорские черкесы «, «кабардинские черкесы «или «Кабардинская земля», «Кабардинская Черкасская земля», «Кабардинское княжество», «Кабартый-ское паньство», «Пятигорское государство», «Западная Черкасия» и т. д.

В этом’смысле они должны рассматриваться не только в качестве объектов, но и субъектов политических отношений, завязывавшихся внутри северокавказского региона и вокруг него в XVI — XVIII веках.

С конца XVI — начала XVIII века возник своеобразный силовой треугольник в лице Османской Турции и ее вассала Крымского ханства, Сефевидского Ирана и Московского государства (впоследствии России). Иногда это соотношение приобретало форму четырехугольника, когда в отдельные исторические периоды Крымское ханство проводило самостоятельную политику и благодаря своему географическому положению и военному потенциалу играло важную роль в исторических судьбах стран Восточной Европы.

В указанных международных отношениях были задействованы и другие европейские государства. Так, в XVI — XVIII веках особую заинтересованность к складывающейся внешнеполитической ситуации в регионе и направлении ее в выгодном для себя ключе проявляли Польско-Литовское и Австрийское государства. Только в середине XVIII века в этих делах особо активной становится роль Англии и Франции.

С XVI до первой половины XVIII века доминирующим процессом в рамках указанного противостояния в регионе было ирано-турецкое соперничество, сопровождавшееся войнами и периодическими переделами сфер влияния. В этот период Российское государство в большей степени играло на этих противоречиях и не могло в силу ограниченных возможностей в военном и экономическом плане выступать как полноправный соперник указанных держав, но оно постепенно укрепляло свое влияние в кавказском регионе с помощью военно-союзнических отношений с правящей знатью кавказских народов и, в первую очередь, с адыгами, которые имели самостоятельные государственные структуры с собственной исторической традицией и легитимной правящей аристократией.

Внутреннее и внешнее положение адыгской этнополитической общности, интересы восточной политики России и общая заинтересованность в борьбе с турецко-крымской агрессией обусловили сближение адыгов с Московским государством к середине XVI века. Исходя из конкретного содержания дошедших до нас фактических материалов, прежде всего жалованно-договорных грамот и «шертных» записей, можно определить суть установившихся отношений как своеобразный взаимовыгодный военно-политический союз между адыгскими княжениями и Российским государством. Это была собственная политическая инициатива жа-неевцев, бесланеевцев, кабардинцев и абазин в лице наиболее влиятельной группировки господствующей аристократии. Адыгские посольства 1552, 1555 и 1557 годов в Москву положили начало официальному сближению с Россией и явились актами сознательного и самостоятельного выбора предков современных адыгейцев, кабардинцев и черкесов, которые осознавали свои жизненные интересы и. ориентировались в реальной обстановке, складывающейся вокруг адыгских земель. То есть, это был оптимальный исторический выбор в условиях угрозы порабощения со стороны более опасных тогда, чем Россия, агрессивных соседей в лице Крымского ханства и стоявшей за ним Османской Турции.

Этот выбор был в определенной степени обусловлен и исторической традицией: Северо-Западный Кавказ с его адыгским населением, в отличие от Восточного Кавказа, на протяжении длительного исторического времени был приобщен к историко-политическим и историко-культурным процессам, протекавшим в Причерноморье и имел давние связи со славянским миром. «Начиная с контакта, который установили между собой племена Северного Кавказа и племена катакомбной культуры южнорусских степей еще в эпоху бронзы, через сложные и противоречивые взаимоотношения древних кавказцев со скифо-сарматским ираноязычным миром, позднее — адыгов и касогов с Тмутараканьской Русью, и кончая тесными узами связей Кабарды с Московской Русью XVI векатаков длительный, выдержавший испытание временем и обстоятельствами, опыт развития связей одного из крупнейших этнических массивов Северного Кавказа с русским народом» 1.

Если рассматривать взаимодействие адыгской и русской сторон с XVI века не просто в качестве государственно-политических единиц, а в качестве «сложных социальных субъектов», можно говорить об общности интересов и принципиальном стадиальном сходстве социоцивилизацион-ных (феодальных) систем, сделавшее возможным их «взаимопонимание» .

Весь исследуемый период (середина XVI — 70-е годы XVIII века) наполнен беспрерывными посольствами — адыгскими (в большинстве случаев кабардинскими) и российскими, которые по сути дела играли своеобразную роль дипломатических представительств. Содержание кабардинских посольств было различным: просьбы о военной помощи, об определении жалования, о беспошлинном провозе товаров и т. д., позжео возвращении беглых крепостных, срытии военных укреплений, возводимых на кабардинских землях и т. д.

Со второй половины XVI века адыго-русские отношения стали частью проблемы русской политики на Востоке и, в частности, на Кавказе. Бесспорно, что сближение и союзнические отношения адыгов с Россией привели к значительным изменениям в межкавказских, а также в русско-турецко-крымских взаимоотношениях. Хотя на протяжении XVI — XVIII веков адыги и Россия выступали совместно против турецко-крымской агрессии, это не дает основания говорить, что в те времена адыгская элита являлась послушным орудием в руках царского правительства. То есть, очевидно, что оформившийся таким образом союз с Россией не прервал линию независимости политического развития адыгской общности, не ограничил ее самостоятельности в решении своих внутренних и внешнеполитических вопросов.

Имеется много свидетельств проведения адыгской аристократией собственного внешнеполитического курса, основной целью которого являлась оборона своих владений от внешней агрессии. И этот курс по своей направленности совпадал, в конечном итоге, с интересами России на Юге и таковым оставался до начала колониальной политики царизма на Кавказе.

В отечественной историографии широкий резонанс получила в свое время теория «добровольного присоединения» или «вхождения» различных народов в состав Российского централизованного государства. Оценка характера адыго-русских отношений с середины XVI века тоже составная часть этого процесса. В постсоветский период была выдвинута концепция о военно-политическом союзе Кабарды с Россией. И таким образом, в исторической литературе 1920 -1990;х годов встречаются самые различные оценочные понятия: «завоевание», «вхождение», «добровольное присоединение», «военно-политический союз». Определенные трудности и неоднозначность существующей терминологии вызваны, на наш взгляд, тем, что, изучая различные исторические аспекты проблемы, они не рассматривались в политико-правовом контексте исследуемой эпохи. Поэтому выяснение юридической природы кабардино-русского договора 1557 года и политико-правового содержания адыго-русских взаимоотношений XVI — XVIII веков будет неправильным без учета значения ключевых понятий «сюзеренитет», «протекторат», «подданство», «покровительство», «вассалитет» и «холопство» в европейской и российской международно-правовой практике.

В XVI — XVIII веках европейская теория и практика международного права различали прежде всего два вида зависимости — сюзеренитет и покровительство. В первом случае верховная власть принадлежит сюзерену, а вассал сидит на его земле «по соглашению» с ним. Здесь право верховной собственности на землю неразрывно связано с обладанием политической властью, что является непреложной формулой феодальной эпохи. Но в этих условиях положение вассала может оставаться суверенным, если налицо внутриполитическая и внешнеполитическая автономия. Формы покровительства были более многообразны, чем формы сюзеренитета — данничество, вассалитет (но только по форме, т. е. инвеститура, служба против «всех и каждого» и т. д.), просто союзник в неравноправном договоре о покровительстве. При «покровительстве» мог иметь место союз, в котором слабая сторона (протеже) в поисках защиты от врагов связывала себя с сильной (протектором), согласившейся защитить ее, беря на себя ряд обязательств как данничество, близкое к вассальному по форме до обязательств военной помощи и ограничении своей внешней дееспособности.

Классики европейского международного права (Ж. Боден, Г. Гро-ций и др.) различали абсолютно независимые (суверенные) государства и государства, связанные неравноправными союзными договорами. Они отмечали, «что одна сторона обязана оказывать поддержку власти и величию другой стороны», ибо в дружбе между неравными сторонами на долю «сильнейшего выпадает больше чести, на долю слабейшего — больше 2 обязанностей оказывать содействие первому». В известном труде Э. Ватте ля четко разграничиваются субъекты международного права: а) государства, находящиеся под покровительством, б) государства-данники и в) вассальные государства. Он обращал внимание, что «подчиненное на некоторых условиях» государство может еще оставаться субъектом международного права, но в форме ограниченной суверенности, если его внешняя дееспособность не ликвидирована полностью. Ватте ль специально оговаривает, что если покровитель не требует от протеже отказа от прерогатив верховной власти, ограничиваясь требованием уплаты дани, предоставления войск, даже разделения общей с протектором судьбы во всех войнах, то протеже остается независимым.

Благодаря указанным и другим авторам в международно-правовой практике XVI — XVIII веков сложилась так называемая феодальная концепция «свободы». Она заключалась в совокупности прав верховного законодательства и управления (суд, сбор налогов и т. д.) внутри общества и право войны и мира (т.е.

заключение

договоров и союзов вовне). Если государство (народ, этнополитическая общность) сохраняет за собой вышеуказанные права и обязывается только к определенным услугам, обусловленным договором, то такой народ считается «зависимым» и «подданным», но остается «свободным» и «примкнувшим», а не «подчиненным». «Подданным» в собственном смысле протеже становится при инкорпорации, но даже в этом случае подданство было договорным, условным, нарушение его протектором возвращало протеже статус независимости.

Вассалитет — самая известная форма государственного устройства средневекового общества, в основе которого лежало договорное начало, связывающее представителей господствующего класса. Необходимо учесть тот факт, что вассалитет в эту эпоху не только форма коммендации — покровительства, но и форма подчинения слабого сюзерена сильному путем насилия или угрозы применения силы, или отдавшегося на прекарных началах под покровительство сильного. При всех видах зависимости, вассалитет основан на условном землевладении, на признании за сюзереном права на верховную собственность в отношении земель вассала, следовательно, отныне он источник власти вассала, фелония последнего ведет к потере власти. Вышеуказанное позволяет сделать вывод, что институт покровительства и институт вассалитета покоятся на совершенно противоположных началах4.

Международная правовая практика Российского государства выработала в течение второй половины XVI века ряд видов зависимости государств. С момента покорения Казани (1552) любой вид и форма зависимости толкуется Москвой как «холопство» и «подданство» на манер золо-тоордынской дипломатии. Известный историк В. В. Устюгов писал, что политика московского правительства по отношению к нерусским народностям была вполне определенной и достаточно суровой — все население вновь присоединенных территорий (Казанское ханство, Башкирская земля, Сибирское царство и др.) облагались ясаком5.

С середины XVI века из всех «новоприбылых государств», которые служили Москве, статус Кабарды был особый. Она находилась «в службе и обороне», что означало покровительственный характер союза 1557 года. Он не укладывался в обычные нормы сюзеренитета, принятого на Востоке с его ярко выраженной формой «покорности и условности инвеституры». Хотя по форме договор и был наделен атрибутами вассалитета, установившиеся отношения были защитно-покровительственные, исключавшие прекарные начала и базирующиеся на признании взаимных прав и обязанностей. Кабарда «служит», но служит будучи «в обороне». Москва обязана ее оборонять, в противном случае договор может быть расторгнут. Даже после перестройки российской дипломатии в начале XVIII века на европейский лад и заимствования многих западноевропейских терминов и понятий, в грамоте Петра I «кабардинским владельцам и всему кабардинскому народу» (март 1711) говорится: «. изволяем вас к себе в подданство и оборону приняти» .

Вступление Кабарды в подданство оформлялось международным договором, форма которого была специально выработана в Посольском приказе. Оригинал договора 1557 года не сохранился, до нас дошли только те его части, которые были использованы при составлении общерусского летописного свода. Косвенным свидетельством имевшей место в 1557 году «шертной» («клятвенной») присяги — «тхьэры1уэ-псалъэ» («договор» или «соглашение» на кабардинском языке. — К. Д.) со стороны кабардинского посольства являются памятники устной традиции, приводимые Ш. Б. Ногмовым «В истории адыхейского народа»: «Память союза и дружества с русскими сохранилась по настоящее время в нашем народеи теперь еще пословица говорит: тхаго Цар-Иван хоттуа, т. е. присяга, которая перед царем Иваном» 6.

Кабардино-русский договор 1588 года состоял из двух частей -" шертной" («клятвенной записи») и «жалованной грамоты с золотою печатью», которая приравнивалась к докончальной грамоте. Указанная и последующие кабардино-русские договоры (как и кахетино-русский договор 1587 — 1589 гг.) обусловили складывание в русском праве нового вида договора — договор об учинении в подданстве, призванный регулировать отношения между вступающими в зависимость от Москвы государственными образованиями, которые сохранили внутреннюю автономию и имели ограниченную внешнеполитическую дееспособность. Основные формулы шертных записей и жалованных грамот кабардинских князей содержали военно-политические обязательства, связывающие суверенные стороны. Они носили оборонно-наступательный характер. В посылаемых в Кабарду • грамотах цари, Посольский приказ и Коллегия иностранных дел, терские и астраханские воеводы требуют «показать службу», «служить». На кабардинских князьях лежат прежде всего военные обязательства в виде платы за «защиту и покровительство», а также приведение других северокавказских владельцев в российское подданство. В отличие от других «новоприбылых» в анализируемых публично-правовых актах нигде не говорится о плате «за защиту и покровительство» в форме «ясака», «дани» или «поминок». Таким образом, наличие защитных отношений, основанных на полной договоренности сторон и не выходящих за пределы союза, рождало новую форму взаимоотношений, принципиально отличных от сюзеренно-вассальных. Кабарда с точки зрения указанной практики оставалась суверенной — в отношении с Крымским ханством она выступала внешне как данник, откупающийся от набегов, а в отношении Российского государства, с чьей стороны получало покровительство, как клиент, берущий па себя обязательства, аналогичные вассальным по форме («клятва верности», служба и обязанность «вассала» по отношению к «сеньору»).

Стереотипность шёрти", а тем более факт составления их образцов в Посольском приказе, ни в коей мере не снижают их научную и практическую ценность, как пытаются представить отдельные авторы. Наоборот, они свидетельствуют о. том, какое значение придавала центральная власть документальному оформлению актов подданства. Периодическое возобновление присяг при восшествии на престол каждого нового царя в России или избрании нового верховного князя в Кабарде являлось показателем прочности, а главное, продолжительности этих сложившихся отношений. Такого рода практика имела место не только на Северном Кавказе или в Поволжье, но и в самой центральной России.

Встречающееся в летописных известиях и актовых документах понятие «холопство» в правовой практике Москвы второй половины XVI века по отношению к Кабарде надо трактовать как подданство, своеобразное и условное. Кабардинская правящая элита, именуя себя в грамотах иногда «холопами» следовала существующей в то время российской приказной терминологии и использовала это понятие в признательность российской стороне за согласие покровительства. Обстоятельную характеристику «холопства» в понимании правящего российского двора XVI — XVII веков дает Г. Котошихин: «. а ис тех государств обычай писатися к царю себя низити, а его высити, а называтися холопями его, яко и в иных государствах обычай писати господина к господину отдаючи себя слугою повольным, а то не есть правда. А землей царь (российский. — К. Д.) не владеет. Кабардинская земля, Черкасские и горские князья по его (т.е. у царя. — К. Д.) подданством» .

Как мы видим, «холопство» действительно в правоотношениях Ка-барды с Россией приравнивалось к подданству в форме зависимости. «Принятие подданства, или, вернее, признание своего служебного положения по отношению к русскому царю со стороны того или иного феодала еще не является , — писал М. Н. Тихомиров, — показателем того, что вся страна, в которой жил этот феодал, вошла в состав России». О полном подданстве, т. е. инкорпорации Кабарды в состав России, на наш взгляд, можно говорить только по отношению к XIX веку.

В изучении характера и политико-правового содержания кабарди-но-русских отношений многое дает посольский обряд обеих сторон, ибо в XVI — XVIII веках международное право отражало и закрепляло градацию в достоинстве и ранге государств, учредив целую систему дипломатического церемониала, которому придавалось исключительно важное значение. Московский двор был особенно щепетильным в посольских делах и добивался признания за собой ранга первостепенной державы. При нем в XVI — XVIII веках существовало два посольских обряда: один применялся в отношении западноевропейских и ряда азиатских государств (Иран, Турция, Крымское ханство) и был основан на началах взаимного признания равенства, другой — в отношении владетелей малых азиатских государств. В этой связи большой интерес представляет прием и отпуск кабардинских послов во второй половине XVI — XVIII веке9. Анализ показывает, что в отношении кабардинских послов, в основном, применяется более или менее стабильный протокол. Кабардинские посольства, как и посольства многих независимых держав Запада и Востока, удостаивались «встречи» на основных этапах своего пребывания в России- «чести» сидеть на скамье, «что и литовским послам» — «быти у руки царя», «быти у стола царя» и т. д. Если взять посылку русских послов в Кабарду, мы увидим среди них дипломатов разных рангов: от послов («сынов» боярских, дворян «думных» или «окольничих», «а с ними товарищи дьяки») до «посланников» и «гонцов». Протокол «приема и отпуска» кабардинских послов позволяет считать Кабарду в определенной зависимости от России «.отец мой мне приказывал слово твое на голове держати и тебе служи-ти» , — писал Федору Ивановичу один из кабардинских князей. Приведенная формула в восточной дипломатической практике означала зависимое положение. Но в то, же время «посольский обычай» дает основание ставить Кабарду в ряд субъектов международного права и она не считается составной частью Российского государства в XVI — XVIII веках.

Поэтому мы предлагаем при трактовке кабардино-русского договора 1557 года применять понятие «договор о покровительстве» при котором имел место военно-политический союз.

Вся совокупность данных по политической истории Кабарды XVIXVIII веков, рассмотренная в работе, подводит к выводу, что внутренние феодальные усобицы теснейшим образом были связаны с внешней ориентацией Кабарды и с политикой Российского государства по отношению к ней. Враждующие феодальные группировки по разным поводам обращались к российскому правительству за помощью.

Изучение феодальных столкновений в исследуемый период приводит к выводу, что они возникали между ведущими княжескими родами и семьями, оспаривавшими друг у друга право на «старшее княжение», нередко в нарушение обычая, а также на земельные владения и подвластное население. С другой стороны, это не привело к консолидации и политической централизации Кабарды и не обеспечило однозначной ее ориентации на Россию. Развитие процессов феодализации, изменение соотношения сил различных княжеских фамилий, их междоусобная борьба, осложняемая вмешательством не только России, но и Крыма и Турции, приводят к распаду Кабарды на Большую и Малую и одновременному обособлению ряда феодальных «уделов». Такая тенденция затрудняет для российского правительства осуществление четкой и последовательной линии в кабардинских делах. Если во второй половине XVI века крупные феодальные фамилии в борьбе за первенство выступают сплоченно, то для XVII — XVIII веков характерна ожесточенная борьба внутри княжеских родов между отдельными семьями. Феодальные группировки нередко объединяют представителей разных частей Кабарды и разных княжеских линий. В этой обстановке обычай избрания «старшего князя» не только не способствовал объединению, но и приводил к углублению раздоров. Поэтому уже в XVII веке российское правительство вынуждено отказаться от практики выдачи жалованных грамот на великокняжескую власть в Кабарде.

Вместе с тем, заинтересованное в укреплении своего влияния в Кабарде и на Кавказе в целом, российское руководство нередко играло роль примирителя, давая местным народам указания «не ожесточить» соперников и не оттолкнуть их от российского подданства. Особенное внимание уделялось в Москве Большой Кабарде, находившейся вдали от Терского города и испытывавшей сильное давление сторонников Крымского ханства. Такая политика давала свои плоды. В сложнейшей и динамичной обстановке середины XVI — 70-е годов XVIII века прорусская ориентация большей части кабардинских владений оставалась постоянным фактором, влиявшим на ее внутреннее и внешнее положение.

Преемственность кабардино-русского сотрудничества в исследуемый период во многом была обеспечена деятельностью двух групп кабардинской феодальной аристократии. В первую очередь, следует отметить кабардинских князей Черкасских, служивших по Терскому городу, среди которых особую роль сыграли Темрюковици и Сунчалеевичи. На протяжении длительного периода они служили посредниками в сношениях российского правительства не только с Кабардой, но и с владельцами и народами Северного Кавказа. Они находили постоянную поддержку у другой группы кабардинских князей, которая выехала в Россию и стала известна здесь как Черкасские, влилась в состав московской феодальной знати и заняла высокое положение в системе государственной и военной администрации.

Адыго-русские отношения в XVI — XVIII веках во многом способствовали выполнению задач восточной политики России в таких ее составных частях, как борьба с турецко-крымской агрессией, закрепление.

Российского государства в бассейне реки Терек и на Центральном Кавказе, установление тесных связей с Грузией.

Особое место во взаимоотношениях адыгов с Россией занимала проблема Крымского ханства. Крымско-татарская агрессия против адыгов явилась, на наш взгляд, важнейшим фактором, обусловившим их сближение с Россией. История как адыгской этнополитической общности, так и России на протяжении XVI — XVIII веков наполнена остротой борьбы за обеспечение безопасности своих границ против Крымского ханства и стоявшей за ним Османской Турции. В ответ на сближение и развитие адыго-русских отношений интенсивность набегов крымских ханов на адыгские земли менялась и становилась весьма частой. Если бы Крымское ханство и Османская Турция овладели адыгскими землями, это серьезно подорвало бы влияние России на Юге. Значит, союз адыгов с Россией против Крыма и Турции отвечал насущным потребностям обеих сторон. И поэтому адыгские походы на Крым часто были самым тесным образом скоординированы с действиями российских войск. Объединенные отряды кабардинцев, западных черкесов и казаков (терских, донских, запорожских) создавали постоянные угрозы Крымскому ханству, сковывая его значительные силы, что во многом облегчало задачу обороны южнорусских границ. Крупные поражения Крымского ханства от адыгов (черкесов) в рассматриваемый период неоднократно имели колоссальный резонанс во всей Восточной Европе.

Союзнические отношения политических элит Кабарды, Ногайской Орды и Калмыцкого ханства складывались в целях разрешения внешнеполитических и региональных проблем на основе баланса сил и интересов этих этнополитических общностей. Они возникали и распадались в зависимости от конкретных условий текущего момента, и в XVI—XVIII вв. наличие объективных социально-политических интересов субъектов отношений зачастую были обусловлены двумя факторами стратегического партнерства: «прорусского» и «османо-крымского» .

С первой четверти XVIII века в государственно-политической системе России происходит принципиальный модернизационный сдвиг. Возникает государство квазисовременного типа, выступающее как один из имперских центров в европейском «концерте» держав.

По мере решения Россией задачи западного направления своей внешней политики и укрепления ее территориального, военно-экономического потенциала, она начинает проявлять прямое участие в переделе сфер влияния в кавказском регионе в свою пользу. С прикаспийского (персидского) похода Петра I можно, на наш взгляд, говорить об открытых столкновениях России с Ираном, а в ходе многочисленных русско-турецких войн с 1730-х годов — с Османской Турцией и начале фактических территориальных приобретениях на Кавказе. Для набирающей мощь России становится реальной в будущем цель установления полного военно-политического контроля над Северным Кавказом как важным геополитическим регионом.

Международные договоры — Белградский 1739 и Кючук-Кайнард-жийский 1774 напрямую затрагивали интересы адыгов, которые выступали уже не как суверены и субъекты международного права как во второй половине XVI — XVII веках, а как объекты указанных международных соглашений.

По мнению авторитетных востоковедов С. Ф. Орешковой и Н. Ю. Ульченко, специально исследовавших историю формирования границ России и Турции,". действительно к этому времени активно происходивший тогда раздел мира между. державами привел к тому, что в международном праве и международных договорах многим народам отводилась роль пассивных объектов. Об их собственных правах и интересах вспоминали лишь в случаях споров между самими. державами" 10.

Таким образом, с эпохи модернизации России меняется и ее политика по отношению к кавказскому региону. С этого времени утрачивается принципиальное стадиальное сходство социоцивилизационных (фео.

— 398 дальных) систем адыгов и России, делавшее ранее возможным их «взаимопонимание» .

Давая обобщенную оценку характера адыго-русских отношений, речь необходимо вести о длительном, противоречивом, не всегда поступательном процессе политического взаимодействия и сближения. Как важнейший аспект национального политического опыта можно выделить постоянное и интенсивное воздействие внешнего фактора на этнополити-ческое развитие адыгов и периодически возраставшая необходимость кардинального выбора между различными политическими альтернативами. И, начиная с середины XVI века до второй половины XVIII века, центральное место в ситуациях политической альтернативности занимали отношения не с Османской Турцией или Крымом, а с Российским государством.