Комическое в языке пьесы

В этой главке фокус нашего внимания сместится на речевую характеристику персонажей. С одной стороны, мы имеем ситуацию, когда непривычная, неправильная речь персонажей, речь с отклонениями от языковой нормы, делает их [этих героев] смешными; с другой стороны, комическое может родиться, когда один из персонажей высмеивает другого. Как бы то ни было, нам предстоит сейчас максимально полно проанализировать с точки зрения комического языковую структуру текста. Нами будут рассмотрены в тексте, главным образом, следующие средства создания комического: лексические (нарушения речевого регистра, лексическая несочетаемость слов, игра с явлениями синонимии, антонимии, многозначности слов языка и др.); морфологические (различные формы слова); синтаксические (усложнение или, наоборот, упрощение синтаксической структуры в речи каждого героя, любые отклонения от синтаксических языковых правил), фонетические (звуковая артикуляция речи, обыгрывание явлений омонимии, паронимии — если есть). Следует также принимать во внимание другие особенности, встречающиеся в тексте, например, использование метафорических потенций слова (буквальное истолкование персонажем метафоры).

Рассмотрев все выявленные нами случаи в отдельности, — условно, в их отношении к нормам языка — посмотрим, в тех случаях, где это необходимо, как они работают в структуре целого. Что это означает? — Это означает, что мы посмотрим, есть ли в тексте маркированные слова. Под маркированными словами разумеем слова, повторяющиеся в тексте — в речи одного или нескольких персонажей — в комическом качестве и приобретающие тем самым дополнительную комическую нагрузку. Кроме того, в этой же главке обратим особое внимание на то, как комизм рождается уже из способа организации диалогов (т.е. охватим также и более высокий уровень), проследим за соотношением реплик героев, вступающих в диалог, за реакцией персонажей на реплики оппонента или нескольких собеседников.

Верным представляется сначала проанализировать более общую структуру, т. е. диалог (диалог структурно сложнее и одной реплики, и слова), а затем переходить постепенно к точечным проявлениям комического (каламбурному сочетанию слов или отдельному слову).

Диалог второго явления первого действия у Писемского — между Николаем Михайлычем Дурнопечиным и Никитой — представляет собой своего рода смешение двух типов. С одной стороны, это просто непонимание одного персонажа другим, ситуация нерезультативного, или «слепого», диалога; с другой стороны, это намеренное перебивание, передразнивание оппонента. Рассмотрим сначала первый аспект. Например, Дурнопечин говорит о «неприятном ощущении», «тяжести» как о результате какого-нибудь заболевания. Никита не понимает его и вкладывает в слова Дурнопечина совсем иной смысл. Так автор добивается комического эффекта: «Дурнопечин. Скажи ты мне, братец, только смотри говори правду: не чувствуешь ли ты по утрам или после обеда, вечером, этакого неприятного ощущения… тяжести? — Никита. Нет-с: этого, кажись, не чувствую. — Дурнопечин. Припомни-ка хорошенько! — Никита. Чего припоминать-то, право, не чувствую-с!.. Вон грешным делом иногда с похмелья, так болит голова по утрам» (268). Снижение ситуации (болезнь помещика — пьянка слуги) определяет дополнительное комическое значение диалога. Стоит отметить, что одноразовый обмен репликами подобного свойства мог бы быть и совершенно незначительным в общей картине явления. Однако в продолжение диалога каждый по-прежнему говорит о своем: «Никита (с улыбкой махнув рукой) [В ответ на продолжающийся допрос Дурнопечина]. Не знаю, что вы такое говорите! Наше известное дело: не хочешь, да делаешь… Вон за водой сходишь, сапоги вычистишь, самовар тоже велишь поставить поваренку…» (268). Персонажи, вступившие в коммуникацию, не могут найти общего контекста. Что это значит? — Говоря лингвистическими понятиями, это значит, что фраза адресанта (в данном случае помещика Дурнопечина) не отсылает к схожему личному опыту адресата (крепостного Никиты). Если в общем взглянуть на картину этого непонимания, этого «псевдодиалога», можно заметить одну характерную особенность: смешон не только адресант, и не только непонимающий: смешна вся ситуация диалога. Теперь перейдем ко второму конструктивному аспекту этого диалога. Из чего еще рождается комическое в этом эпизоде? — Из несоответствия того, что ожидается, тому, что происходит на самом деле. Дурнопечин и Никита находятся на разных полюсах социальной иерархии, поэтому их диалог должен бы представлять из себя разговор подчиняемого помещика с подчиненным Никитой. Но Писемский делает переворот: Никита позволяет себе высмеивать хозяина: «Дурнопечин (рассердясь). Что ты за околесную городишь? Черт тебя знает: о сапогах да о самоваре мелешь! Все не то говоришь, о чем тебя спрашивают. — Никита. Что мне говорить-то?.. Я ведь не барин какой-нибудь поученной» (269). Так происходит мена ролей, о которой мы уже упоминали выше в нашей работе.

Следующий интересный для нас случай находим в первом разговоре Настасьи Кириловны и Никиты. Здесь оба собеседника заинтересованы в одобрении друг друга: Настасья Кириловна всерьез рассчитывает на наследство Дурнопечина, поэтому льстит «дядюшкиному человеку»; Никита, исполняя обязанности слуги, принимает гостью как можно мягче. Белогривова засыпает Никиту комплиментами, Никита с радостью на них отвечает и поддается ее добродушному тону. Оба собеседника картинно показывают свою заинтересованность в этой «душевной» беседе. Что-то подобное мы встретим в 12 явлении четвертого действия (разговор Дурнопечина и Никиты после ссоры с Прохором Прохорычем). Попутно Настасья Кириловна узнает о делах хозяина дома, поэтому диалог имеет характерную вопросно-ответную форму. Плюс к этому — возрастающее напряжение с каждой последующей репликой, обусловленное смысловой градацией на повышение: «Никита (подавая Ваничке спички, который закуривает папироску). Что дядюшка?.. Слава богу — ничего! — Настасья Кириловна. Очень он слаб? — Никита. Ничего-с! — Настасья Кириловна. А бледен этак и худ? — Никита. И этого ничего нет! — Настасья Кириловна. Ударов с ним не бывало ли? Нынче все больше удары поражают. — Никита. Какие удары?.. Так вот только робки они очень и сумнительны» (272) (явление 4, действие 1).

Комичен здесь еще и Ваничка, поскольку он «ломает», нарушает тон взаимной лести в разговоре мамы и Никиты. Показателен контраст в обращении с Никитой мамы и сына Белогривовых. В шестом явлении первого действия встречаем схожий по модели диалог. В обращении с дядюшкой Ваничка не так резок, но все равно на фоне «сладких речей» Настасьи Кириловны его поведение выглядит нелепым: «Ваничка (расшаркиваясь перед Дурнопечиным). Я вас, дедушка, вовсе не таким воображал. — Дурнопечин (более погруженный сам в себя). А каким же? — Ваничка. Да я думал, что вы сусами-с» (275). Или далее: на слова Дурнопечина «все болен» он делает замечание — «Вы бы, дедушка, верхом катались. Вон у папеньки только от этого и проходит» (275). Вот почему Настасья Кириловна вынуждена постоянно перебивать и поправлять сына.

Комического эффекта автор добивается «пустыми», неинформативными репликами диалога между Ваничкой и братом Канорич в третьем явлении второго действия пьесы: сначала Ваничка вынужден три (!) раза повторить одни и те же слова («Надежда Ивановна где-с»?); потом Михайла Иваныч начинает задавать бестолковые вопросы (Бреет ли юноша бороду? Сечет ли его маменька? Хорошо ли он стреляет?). Но молодой человек не чувствует абсурдности этих вопросов, и со всей серьезностью, честно отвечает на них.

Итак, сейчас мы весьма подробно рассмотрели два типа построения диалогов: диалог, строящийся на непонимании, и «диалог-согласие», «диалог-созвучие». Теперь стоит отметить и еще один, не менее важный для создания комического, способ организации разговора между героями. В первом явлении третьего действия Настасья Кириловна сначала выступает инициатором диалога, а затем полностью завладевает вниманием Дурнопечина, рассказывая разные нелепые, смешные случаи из своей жизни. Она ведет этот диалог и направляет мысль Дурнопечина в нужное ей русло. Настасья Кириловна смешит оппонента и в то же время зорко следит за его реакцией: удалось рассмешить дяденьку, у него улучшается настроение — значит, можно продолжать шутовскую игру. Истории следуют одна другой нелепее, что приводит ипохондрика в экстатически восторженное состояние. Сначала его реакция довольно сдержана («Что это, Настасья Кириловна, какие глупости ты рассказываешь — рассмешила ты меня, проказница этакая» (287)). Потом его настроение поднимается, и он уже весь во внимание («Помоями облили… Славную штуку сыграли» (287)). Наконец, Дурнопечин сам требует от Белогривовой еще каких-нибудь интересных историй («Ну, полно нежности выкидывать; лучше расскажи еще что-нибудь про себя» (288)). Глупый помещик видит в Настасье Кириловне шутницу, но не замечает, как самого его обводят вокруг пальца. Той того и надо, чтобы Дурнопечин был доволен. Да, можно сказать, что она разыгрывает комедию, примеряет на себя маску шута, позволяет над собой смеяться. Однако в дураках остается один только Дурнопечин. Как бы между делом Настасья Кириловна спрашивает его, можно ли им с Ваничкой остаться на две ночи переночевать, и Дурнопечин отвечает: «Хорошо, ночуй!». Кроме того, нельзя пройти мимо сильного хода, сделанного Писемским в этом явлении. Собственно говоря, здесь нет формального завершения диалога. Сцена не проиграна до конца. То, что дальше будет рассказывать Настасья Кириловна, скрыто от читателя (соответственно, и от глаз зрителей на сцене). Понятен основной тон разговора, легко считываются интенции Белогривовой и реакция Дурнопечина. И этого достаточно.

Вторая сцена третьего действия представляет собой ситуацию отложенного диалога между Прохором Прохорычем и Николаем Дурнопечиным. Разговор о «деле» с хозяином дома должен состояться tкtк-б-tкtк. Тем более, он не может произойти в присутствии другой «родственницы» — Настасьи Кириловны. Во второй главе работы мы подробно рассмотрели поведение Прохора Прохорыча и Настасьи Кириловны в этой сцене, поэтому сейчас достаточно обозначить лишь общий характер диалога. В явлении втором Писемский сталкивает двух персонажей, желающих обманным путем заполучить деньги (имущество) Дурнопечина, персонажей сколь злонамеренных, столь и «проницательных», хорошо изучивших друг друга. Реплики антагонистов этой сцены — колкие стрелы в сторону оппонента. Происходит взаимное разоблачение, которое не замечает ипохондрик. Именно присутствие Дурнопечина при этой ссоре и его непонимание вносит в сцену сильный комический эффект.

Отсутствие общего контекста и, как следствие, комическое непонимание одного персонажа другим ярко проявляется в пятом явлении третьего действия в разговоре Дурнопечина и Ванички. Здесь Ваничка хочет попросить денег на свадьбу, но не знает, как подступиться. Выходит так, будто он просит разрешения: «Ваничка (целуя Дурнопечина в плечо). мне теперь тоже, что дома-то жить и на собаках шерсть бить — я уж лучше жениться хочу. — Дурнопечин (усмехаясь). Час от часу не легче: женись, когда охота есть» (293). После такого ответа Дурнопечина следует пространная реплика Ванички, где он говорит, что денег у него нет, долго объясняет причины, по которым ему нужно выдать деньги, уверяет, что обязательно вернет долг, — все это ставит Ваничку в комическое положение. Каждый такой отдельно взятый эпизод работает на общую картину — с вечно не понимающим ничего ипохондриком и недалеким юношей-недорослем.

Есть в тексте случай, когда реплики героев в диалоге неполны по смыслу. Имеется в виду, что в реплике пропущено смысловое звено: именно, объект, о котором идет речь: «Михайло Иваныч (ударяя себя по лбу и как бы вспомнив что-то). Да!.. У вас в доме никого этакой нет? — Дурнопечин. Чего-с? — Михайло Иваныч. Ну, то есть… понимаете… — Дурнопечин. Ай, нет, полноте, где?.. До того ли?..» (298) (явление 7, действие 3). Здесь, однако, нет особого комизма. Почему его нет? — Как кажется, потому, что адресат моментально считывает сообщение, восстанавливая пропущенное смысловое звено. Не возникает неловкой ситуации непонимания друг друга. Такой комический прием характерен скорее для классицистической комедии; он достаточно часто встречается как в основных действиях, так и в интермедиях. Здесь же такого нет. Комизм рождается, как правило, не просто из непонимания, а из сколь бы то ни было продолжительного непонимания.

В отношении организации диалогов заключительное действие пьесы разительно отличается от трех предыдущих. Здесь полилог — особая форма диалога с несколькими участниками — превалирует над разговорами tкtк-б-tкtк. На сцену выходят один за одним сразу все главные персонажи, и происходит своего рода очная ставка, которой единолично управляет тетка Дурнопечина. Резко меняются коммуникативные стратегии героев, пытавшихся обмануть ипохондрика. Настасья Кириловна успокаивает разбушевавшегося Ваничку во избежание серьезного скандала (скандала, однако, избежать не удается). Прохор Прохорыч хочет поскорее уйти от Соломониды Платоновны (у него вдруг появляются какие-то «очень экстренные дела»). Если раньше он искал встречи с хозяином: «Позвольте по крайности мне ужо вечером прийти к вам рассмотреть ваши документы и по документам вам объяснить» (292) (явление 4, действие 3), то теперь, наоборот, ищет пути побега: «Наши свидания не могут быть приятны ни для вас, ни для меня» (305) (явление 5, действие 4). Поведение Прохора Прохорыча в четвертом действии пьесы выглядит наиболее комичным на фоне поведения других героев. Тон его реплик в рамках одной сцены (все то же пятое явление) меняется на почти противоположный: втянутый Соломонидой Платоновной в разговор, он поначалу пытается парировать нападки, отвечает грубо, резко, но поняв, что ничего не выйдет, вдруг становится пай-мальчиком и опускается до лести: «Прохор Прохорыч (подходя к ее руке). Я никогда ничего, тетушка, видит бог, никогда ничего не замышлял. Конечно, как отец семейства, желал бы что-нибудь приобресть… и мои дети, тетушка, тоже ваши внуки: если не для меня, так для царя небесного вам бы следовало пощадить сирот… (подходит к руке Соломониды Платоновны). — Соломонида Платоновна. Нечего тут лизаться» (307). Почти так же быстро меняет свои намерения Надежда Ивановна Канорич. Сентиментально-мелодраматический пафос тут же уходит: «Михайло Иваныч. Какая у вас, батенька, там хозяйка хорошенькая — прелесть! — Сидит, этак, каналья, да шерсть мотает, а глаза так и бегают. — Надежда Ивановна. Мишель, поедем домой!» (314) (явление 11, действие 4). По одному признаку Надежда Ивановна узнает Соломониду Платоновну и понимает, что лучше немедленно удалиться.

Теперь, проанализировав наиболее репрезентативные случаи возникновения комического эффекта из конструкций диалога, мы переходим к анализу собственно языковой структуры текста.

Обратимся для начала к ономастикону пьесы — но не ко всему, а лишь к той его части, которая так или иначе соприкасается с областью комического (нами будут рассмотрены те немногочисленные случаи, когда личное имя, фамилия, патроним или любое их сочетание имеют комическое значение). Таким образом, вне сферы нашего исследования останутся нейтральные применительно к комическому номинации, такие как, например, Белогривова, Никита, Надежда Ивановна Канорич, Сергей.

Прежде всего, нас интересует, конечно, фамилия главного героя комедии — Дурнопечин. Дурнопечин — слово, включающее в себя два корня, причем семантика первого, как кажется, более важна. «Дурной» — лексема, задающая общую емкую характеристику главного героя, причем характеристику амбивалентную: с одной стороны, «дурной» как неподобающий, противоестественный, отличный от нормы (о поведении персонажа); с другой стороны, «дурной» как плохой, слабый, расстроенный (о его здоровье). В общем Дурнопечин — тот, кто «плохо выпечен», т. е. плохо сделан. Очевидно, у этой фамилии есть только негативные коннотации. Но из чего рождается комическое? — Из поразительного соответствия фамилии персонажа манере его поведения, его комической сущности. Называется, пусть и не впрямую, порок персонажа. Так оправдываются ожидания читателя / зрителя. Уже до прочтения / просмотра пьесы на сцене мы убеждены в том, что этот герой в некотором смысле отрицательный, может быть, даже чудаковатый. Но мы не знаем, что именно в нем не так. Потом же мы можем сказать: да, этот персонаж действительно такой, действительно дурной, потому что он поступает так, а не иначе. «Настоящий Дурнопечин», — такова адекватная реакция читателя на характер героя. В пьесе Писемского есть и еще один Дурнопечин, Прохор Прохорыч — брат ипохондрика. В его случае комично удвоение, повтор личного имени и патронима. Но такой акцентированной установки на соотнесение фамилии героя и его поведения здесь нет.

Дурнопечин — маркированная, «говорящая» фамилия, в духе фамилий гоголевской «Женитьбы» (Ср.: Яичница, Жевакин). Однако нам видится опрометчивым шаг усмотреть здесь влияние именно Гоголя. Все-таки русская традиция использования в комедии семантически мотивированных имен тянется еще с XVIII в. (см., например, «Щепетильник» Лукина, «Розана и Любим» Николаева, «Санкт-Петербургский Гостиный двор» Матинского и др.). Заметим, что на русскую почву эта традиция перенесена из французской классицистической комедии. В частности Мольер довольно часто давал персонажам своих комедий семантически мотивированные имена. Так, фамилия доктора-отца и доктора-сына из «Мнимого больного» — Диафуарус (Diafoirus) — происходит от греческого слова дйбципсЬ, означающего «коррупция». Как и у Писемского, фамилия у Мольера обозначает порок персонажа, правда во французской комедии прямо назван порок. Не совсем так обстоит дело с «Женитьбой». Там смешные фамилии героев активно обыгрываются внутри текста, создавая предельно комичные ситуации (см. следующие эпизоды: диалог Яичница — Жевакин; потенциальная смена Яичницей фамилии, обозначенная в явлении 16 первого действия; там же — анекдот про мичмана Дырку). У Писемского такого нет. В тексте «Ипохондрика» фамилия Дурнопечин особо не обыгрывается. Можно вспомнить в этой связи разве что второе явление третьего действия, где Прохор Прохорыч говорит: «Я сам тоже Дурнопечин. Прохор Прохорыч Дурнопечин, и прихожусь вам брат в четвертом колене». Особого комизма эта реплика не порождает. Еще раз отметим: фамилия смешна постольку, поскольку точно подходит характеру — без дополнительной комической функции в самом тексте.

Подобный механизм работает и в случае с именем Ваничка. Как мы уже не раз отмечали, в этом персонаже комична, в первую очередь, его инфантильность, почти детская наивность его поведения. Уменьшительная форма имени вполне корреспондирует как со всеми его ребяческими выходками, так и в целом с его несамостоятельностью. Так имя попадает в поле комического пьесы.

Кроме того, в комедии есть несколько интересных для нас случаев, в которых форма имени (или имени + патронима) также обладает некоторым комическим потенциалом. Рассмотрим сейчас два наиболее показательных момента.

• 1). Михайло Иваныч Канорич несколько раз называет себя Михайло Иванов («Не на того напал. Михайло Иванов сам из обожженных кирпичей…» — явление 1, действие 2 (278−279); «Слава богу, у Михаила Иванова никто еще от рук не отбивался» — там же; «У Михаилы Иванова вот какой характер: как где увидит он этого шелкопера, так руки и чешутся, чтобы дать барину урок» — там же; «Ну, Михайло Иванов, опять, брат, тебе работа!» — явление 2, действие 2 (281); «С другой стороны, смешон и ты, Михайло Иванов» — там же). Патроним сокращается до фамильной формы. Как правило, это показатель низкого социального статуса персонажа. Заметим, что в пьесе Писемского герой сам так называет себя, к тому же делает это 5 (!) раз на относительно сжатом пространстве текста, в пределах двух смежных явлений. В русской литературе XIX в. встречается такая форма патронима, но чаще всего она применима к женским именам. Причем в одном случае она просто указывает на низкий социальный статус обладателя имени (см., например, в «Капитанской дочке» Пушкина: Марья Иванова Миронова), в другом — несет в себе комический заряд (см. у Гоголя в «Ревизоре»: Февронья Петрова Пошлепкина). Для «Ипохондрика», очевидно, актуален именно этот второй вариант.
• 2). Надежда Ивановна Канорич в десятом явлении четвертого действия обращается к Дурнопечину Nicolas («Nicolas! Неужели ты совсем забыл меня, неужели ты вовсе разлюбил свою Надю?», «Nicolas! Тебе, верно, кто-нибудь оклеветал меня; но я невинна перед тобой, я всегда тебя любила», «Nicolas! Не смейся надо мной; оскорбленная женщина ужасна в гневе, она способна на все!»). Собственно это Nicolas знаменует переход Надежды Ивановны в общении с Дурнопечиным с «вы-модуса» на «ты-модус». Она начинает разыгрывать перед Дурнопечиным сцену: мол, она всегда была влюблена только в него одного. Но куда важнее, кажется, другое. Имя на французский манер здесь — дополнительный штрих к речевому портрету персонажа. Надежда Ивановна выказывает чрезмерную чувствительность. Смешной ее делают ее слащавые, приторно-сентиментальные речи. И Nicolas — это не какой-то единичный случай: она привыкла к таким наименованиям. Она и брата зовет Мишель. Таким образом, в тексте соседствуют Мишель и Михайло Иванов. Мишель и Михайло Иванов — это один человек, один персонаж. Возникает своего рода комический диссонанс.

Теперь довольно логичен переход к анализу речи персонажей. Здесь будет достаточно много примеров, потому что для нас более важны общие тенденции, чем какие-то единичные, исключительные случаи.

Итак, комический контраст Михайло Иваныча и Надежды Ивановны Канорич хорошо заметен на уровне речевого регистра. Михайло Иваныч часто использует слова из армейской сферы. Армейская лексика выдает в нем обыкновенный для комедии тип — тип вояки, солдафона. См. следующие примеры: «баррикада» (о беспорядке в комнате Дурнопечина), «честь имею явиться», «честь имею кланяться», «выправку делаю», «распеканье идет», «пошалили по-ефрейторски, в одиночку». Подчеркнем, что к выражениям подобного рода персонаж прибегает в разных коммуникативных ситуациях, в разных контекстах (беседа с сестрой, разговор с Ваничкой, запугивание Дурнопечина). Это то, что присуще его речи вообще и характеризует его как комедийный тип. В дополнение к армейским словам стоит отметить большое количество грубых, сниженных слов: «ракалия», «каналья», «колотить», «[не] срежься». Совершенно другую картину нам дает лексикон Надежды Ивановны. Здесь справедливее будет рассмотреть даже не отдельные слова, а целые выражения. Что они из себя представляют? — Это определенный набор клише сентиментальной литературы: «как он грустен и печален», «изменил мне в своих чувствах», «не обагряй своих рук в его крови» и др. И снова: присутствие таких фраз в ее речи независимо от того, с кем она говорит (буть то Михайло Иваныч, Ваничка или Дурнопечин). В десятом явлении заключительного действия — в сцене объяснения с Дурнопечиным — подобных выражений больше, чем где бы то ни было еще в пьесе. Контраст двух речевых стратегий подчеркнут тем, что в первом явлении второго действия Михайло Иваныч передразнивает сестру, используя ее выражения: «Надежда Ивановна. Он любил меня! Ах, если б ты только знал, как он любил меня… Если бы ты видел, сколько прекрасной души в этом человеке! — Михайло Иваныч. Ну, а теперь что же? Теперь-то куда душа у него девалась?» () или «Надежда Ивановна (покраснев). Это была, братец, ошибка, заблуждение. — Михайло Иваныч. Скажите пожалуйста, этот господин вот — ошибка, курчавый капитан — заблуждение. Ну, а исправнический учитель тоже заблуждение?» (279−280). Обнажается комичность речевого тона Надежды Ивановны.

Речь Михайлы Иваныча буквально соткана из фразеологизмов, причем не всегда уместных. Кроме того, они довольно резки, если не сказать грубы. Несколько фразеологизмов не могли бы составить яркую черту речевой характеристики персонажа (работающую на комизм), но в речи Михайлы Иваныча их целое множество. Приведем наиболее репрезентативные случаи: «без бани жарко будет», «приказная строка», «фокусы выкидывать», «На Нижегородскую, что ли, прекрасная душа его уехала?», «никто от рук не отбивался», «руки чешутся», «до новых веников», «свернуло как Сидорову козу», «крючки вилять», «с бацу». К этому списку можно прибавить поговорки (например, «лисий хвост, да волчий рот») и простейшие рифмовки («мою сестрицу, из дворян девицу»). Комично здесь, в первую очередь, даже не сопоставление значения фразеологизма с актуальной речевой ситуацией, а нарушение количественного баланса. Это дурное свойство речи персонажа: такой поток идиом нормой не допускается.

Клишированностью отличается речь Прохора Прохорыча Дурнопечина. Он слишком часто использует канцелярские обороты. Интересно, что эта его особенность мотивирована в тексте пьесы. В третьем явлении третьего действия сказано, что он уже очень долго служил по гражданской части, в судах: «Двадцать седьмой год, Николай Михайлыч, купаюсь в чернилах; слава богу, пора привыкнуть к делопроизводству…» (291). Как объяснена тяга Михайлы Иваныча к армейским словечкам (всю жизнь служил в полку), так и здесь — склонность Прохора Прохорыча к канцеляризмам. См., к примеру, следующие клише: «имею вам сообщить», «позвольте иметь секретную аудиенцию», «были употреблены меры», «я вам докладываю». Заметим, однако, что в сравнении с Михайлой Каноричем, который со всеми разговаривает на армейском языке, Прохор Прохорыч более гибок в плане лексики и более хитер. Николая Михайлыча он именно что запугивает этими выражениями. С Соломонидой Платоновной он ведет себя совершенно по-другому, что маркировано сменой речевого регистра. В случае Прохора Прохорыча можно говорить о смене нескольких речевых масок. В какой-то момент его речь даже напоминает речь проповедника («нас бог будет судить, тетушка, с вами»; «все забыл, все простил, сколько ни был вами обижен»; «Обидеть маленьких людей, тетушка, легко; но надобно вспомнить и последний конец: несправедливость вопиет на небо»).

Нельзя не отметить обилие просторечных слов и выражений в тексте. Кроме указанных выше просторечий в речи Михайлы Иваныча, можно выделить следующие: «пялит», «кажись», «у кажинного человека», «кашицу уписывать», «этакие штуки откалывает», «за ушами трещит», «струхнули маненько» (Никита); «сворочу», «подтибрили», «целую почесть индейку оплел», «сварганю», «складу» (Ваничка); «по тамошней улице» (Настасья Кириловна). Важно отметить, что сами по себе просторечия не имеют комического значения: они приобретают его в сочетании с другими стилистическими регистрами.

Язык Настасьи Кириловны интересен для нас, прежде всего, не с лексической, а со структурной точки зрения. Так, Настасья Кириловна многажды пользуется уменьшительно-ласкательной формой слова (например, «чайком», «хлебца», «пальтишко», «дединька»), что на уровне речи отражает ее льстивое поведение. Особое внимание на себя обращает аномально большое количество слов, в поле значений которых входит значение очень, слишком: «прескупой-скупой» (этот случай интересен по-своему: приставка пре- + повтор), «презастенчивой», «прескрытная болезнь», «предобрейший», «преродственный». Слово «преродственный» вообще искусственное. В русском языке такая словоформа невозможна. «Родственный» — относительное прилагательное, поэтому не может иметь ни степени сравнения, ни приставки прев значении очень.

Комический эффект в пьесе создается в том числе и за счет точечных явлений, таких как игра на негативных коннотациях слова. Приведем пример. На приглашение Настасьи Кириловны познакомиться с камердинером дяденьки Ваничка реагирует следующим образом: «Ты лакей, что ли, дедушкин?». Слово «камердинер» в середине XIX в. имеет нейтральную коннотацию. «Лакей» уже тогда приобрело отрицательную окраску. «Лакействовать» значило раболепно прислуживаться (см. словарь Даля). Ю. Д. Апресян в работе «Коннотации как часть прагматики слова» говорит о семантической паре лакей — слуга следующее: это слова синонимичные, но обладающие совершенно разными коннотациями. Слово «слуга» в этой паре мы можем безболезненно заменить на «камердинер», потому что акцент в нашем случае делается именно на отрицательной коннотации слова «лакей». Вот почему на вопрос Ванички Никита отвечает «мрачно» (см. сноску Писемского). Помня о том, что мы сказали про диалог Настасья Кириловны и Никиты выше (это, прежде всего, диалог-согласие), отметим попытку Белогривовой смягчить резкое замечание сына: «Редкостный, можно сказать, по своему усердию. Вон и я своей прислуге все говорю: вот, говорю, берите пример с дяденькина человека, вот служит, так служит!» (271−272).