Сохранение языка. 
Проявление языковой аттриции в именном словоизменении финских диалектов Центральной Ингерманландии в условиях далеко зашедшего языкового сдвига

Проблема прекращения использования языка, а также передачи его детям, является одной из самых сложных и дискуссионных, поскольку нет определенного сочетания факторов, которые бы всегда приводили к этому. Для выяснения взглядов информантов на использование языка в интервью использовался вопрос Как часто Вам сейчас приходится общаться на ингерманландском финском? Также отдельной группой вопросов при проведении социолингвистического интервью являлись те, которые были направлены на выяснение причин прекращения передачи языка детям. Для этого задавались вопросы: На каком языке говорят Ваши дети? Пытались ли Вы учить детей Вашему языку? Если нет, то почему? Если да, то как они отнеслись к этому и что из этого получилось?

Рассмотрим сначала причины, по которым информанты сокращают использование своего языка, либо же вообще прекращают на нем говорить.

1) Одна из самых часто приводимых причин — это отсутствие тех, с кем можно говорить на языке. Информанты отмечают, что практически весь круг их общения составляют русскоязычные: в деревнях почти не осталось соседей, с которыми бы можно было говорить на диалекте, либо в связи с их эмиграцией в Финляндию, либо со смертью; семьи информантов начинают состоять из носителей русского языка, поэтому сфера использования диалекта сильно сокращается. В связи с этим информанты постепенно начинают говорить на русском языке.

Кому он нужен теперь [финский язык]. Финны-ингерманландцы все уехали в Финляндию, даже поговорить не с кем (LM).

Больше никого и нету, приезжие, молодые. Тут соседка была, она уже умерла, сидела с нами, в апреле нынче умерла. А больше никого нет (EK).

У меня никого из родни уже нет, не говорят на финском языке, даже сестра родная, но она на четырнадцать лет моложе меня. Она родилась в сорок четвертом году в Финляндии, она не знает финского языка. Никто не знает. Ни племянники, ни племянницы, никто не знает финского язык (AMK).

Бабушка с детьми по-русски понимает, брат живет в Кипени с мамой. Дома они не по-фински, жена русская, тоже по-русски разговаривают (сын HV).

Мы говорим по-русски, потому что у меня невестки русские, дома не говорим мы по-фински (HV).

2) Вторая причина — это страх пользоваться финским языком, оставшийся со времен репрессий. Информанты часто замечают, что в послевоенное время, особенно в 50-е годы, многие боялись пользоваться финским языком даже дома, переходя на русский язык.

Когда начались вот эти наши жуткие гонения, то брат и сестра отвечали на русском [на финскую речь] и игнорировали (VK).

У двоюродного брата дочка говорит: «Ой, дураки мы были. Мать с отцом разговаривают, а дети, мы уши заткнем и сидим, чтоб не слышать. А теперь только схватились. Время было такое (SH).

Мы в 54 году приехали, разгрузили вещи. Мама говорит: «Сходи за хлебом в магазин». Я иду, а там стоят девчонки, и говорят: «О, еще недобитые фашисты приехали». Вот представьте. Во Пскове я была, меня никто никак не называл, а сюда, на родину, называется, приехала. А потом, когда уже на танцы ходили, там такая Вера была, говорит: «Ты че никогда не разговариваешь со мной»? А я отвернусь, ну че я буду объяснять ей что ли? (LM).

Данные о количестве говорящих или не говорящих на диалекте детей информантов показывают интересную картину.

8 информантов сказали, что их дети не говорят на диалекте, и они не учили их говорить. Двое из них при этом отметили, что дети ходили на курсы литературного финского языка или же учили его в университете. На вопрос «Почему Вы не учили Ваших детей своему языку?» были получены ответы «боялась, время было такое», «время было такое, что нельзя было», «им не интересно, не с кем говорить» и «не знаю, почему». Ни один из информантов не указал также, что их дети понимают диалект.

Они смеются, говорят, что это не выучить никогда. А с кем им разговаривать? У меня дочка, так она ничего не знает и не понимает. Им не с кем кроме меня разговаривать, язык надо использовать. Им это неинтересно, ну, а не надо так не надо, я не настаиваю. Это их жизнь (SH).

Ну он (сын) курсы какие-то кончил как-то. Глупость, конечно, большая. Ну, а когда там было учить. Говорили по-русски, в нашей семье, в моей, уже говорили по-русски. А муж с матерью своей говорил по-фински, а со мной нет и все (VK).

Не учил. Наш-то не чисто финский, если учить, то (финскому литературному). Местный — это хорошо, но не знаю. Он умер. Вот щас бывает, хочется с кем-то поговорить… Ну пара бабок, ну дочку возил, с парой бабок поговорил, и те уже забывают (RRm).

Не учила финскому сама, а думала, все время будет советский союз, будет дразнилка (LM).

Следующая группа информантов сказала, что их дети понимают диалект, в детстве говорили на нем, но теперь говорят по-русски, поскольку обучение в школе производилось на русском языке, они вступили в смешанные браки и пользоваться языком негде и не с кем.

В детстве-то старший-то сын говорил, он рос с бабушкой старой, которая только по-фински говорила. Он говорил хорошо, он и щас понимает. Вот говорить-то, с кем он будет говорить. Дети по-русски, жена русская. Все это у нас исчезает (HV).

В детстве говорили на финском, не общались с русскими. Потом пошли в школу и стали говорить по-русски. Не с кем на финском сейчас общаться (NH).

Здесь интересно различение информантами пассивной и активной компетенции своих детей. Пассивной компетенцией в социолингвистике называется «частичная компетенция в малом языке, находящемся в состоянии языкового сдвига (Гулида 2016: 101). Она проявляется в том, что индивид, обладая способностью воспринимать и понимать тексты, не может их порождать, и его участие в разговоре значительно ограничено. Определение уровня такого понимания является довольно сложной задачей, не входящей в рамки данной работы, однако можно сделать несколько замечаний на основании интервью с информантами и детьми, а также наблюдения автора исследования за коммуникацией в некоторых семьях.

Некоторые информанты, утверждающие, что их дети понимают диалект, уже практически не пользуются языком дома, и используют в своей речи только отдельные слова на диалекте.

Брат старший, на 4 года старше, он лучше помнит, потому что прабабушка была еще жива, он ходил за ней за юбку держался, по-русски не говорил. Прабабушка никогда [по-русски не говорил]А, а я уже так. На улице ребята уже слово так, слово так. Нет, ну выучить, конечно, можно и щас, если сильно захотеть (сын HV).

Сама HV в интервью говорит следующее:

Дома не говорим мы по-фински. Ну он (старший сын) понимает, ну и другой тоже понимает (HV).

Видно, что область «понимания» для информантки и ее сына отличается: с точки зрения сына, он не владеет диалектом и понимает его хуже, чем старший брат, с точки зрения матери оба ее сына понимают диалект одинаково.

Автору исследования встретились также три семьи, в которых пассивная компетенция детей не оставляла сомнений. Это семьи информантов MJ и MKA, которые обе говорят на русском языке с ошибками и достаточно неуверенно, предпочитают использовать финский язык, а также семья HP, старший сын которой свободно участвовал в разговоре на диалекте и сам является информантом, способным отвечать на вопросы морфонологических и синтаксических анкет. HP, однако, замечает, что почти всегда разговаривает с сыном на русском, а диалект использует окказионально. MJ и MKA говорят в основном на финском. Дочь МКА, также, видимо замужем за финном.

Я ее понимаю легко, абсолютно, да. У нас все финны в семье, и поэтому мы не перестали говорить (дочь MKA).

Сама МКА говорит, что ее дети знают финский, потому что выросли в финноязычном окружении.

ПТ: На каком языке говорят Ваши дети?

МКА: Вся семья говорит на финском. Tyttц muista, kaik kasvoit suomen kojis, tдs kaik olliit suomalaisii, vanhat ihmisija. Дочка помнит, все выросли в финском доме, там все были финны, старые люди. У меня тетя была, по-русски не умела, она нянчила их, вырастила. А я-то работала.

ПТ: А дети по-фински говорят?

МКА: Они дома не говорят, они понимают все.

К вопросу сохранения диалекта почти все информанты, кроме MJ, относятся достаточно философски: они отмечают, что говорить, кроме старшего поколения, не с кем, а если и учить финский язык, то литературный. MJ очень беспокоится за судьбу финского языка, но не диалекта:

Мама говорила: «Я сама не знаю, как по-русски говорить, я буду еще по-русски говорить. Я буду по-своему, пускай понимают, как хотят». Но я по-русски говорила… Ну вот заставь кого учиться, ну школы были в Петербурге, ну четыре класса. Вот почему в городе не учат финский? Вот вопрос поднять, вот почему учат немецкий, французский, английский… Ведь Финляндия рядом, а финский никто не учит, не учат в школе-то (MJ).

Отдельно отметим два случая прерывания использования языка в семьях, которые отличаются от всех, описанных выше.

LR сознательно не пользуется диалектом с дочерью, которая им владеет и выказывает желание использовать в семье. Она говорит, что «русский шел проще», да и в школе все было по-русски.

А уже вот мою дочку, в это самое, вот она до школы с бабушкой. Я жила в Гатчине, там тоже снимали жилье, потом ее в первый класс надо было в семьдесят третьем году. Старались уже меньше [говорить с дочкой на местном диалекте]. Че-то русский шел проще. Да потому что в школе учились, всё по-русски. Она говорит «Давай, мама, будем говорить с тобой по-фински». Ну, поговорим немножко, и все равно где-то русское слово бросишь, и так переходишь на русский (LR).

Дочь TA перестала говорить вследствие психологической травмы, полученной в детстве, хотя сама TA считает, что дочь перестала пользоваться языком по неизвестным причинам.

Она говорила, пока мама моя жива была. Мама при ней умерла на ее глазах, и она перестала. Но она понимает, она понимает, только говорить перестала. Мужа мать позже умерла, много позже. Бабушка с ней (с дочерью) по-фински говорила, а она по-русски отвечала. Понимать она понимает, ну и в детстве говорила хорошо по-фински. Я и сейчас, когда что скажу (по-фински)… А говорить перестала, почему не знаю (TA).

Подводя итоги, отметим следующие ключевые моменты:

• 1. Лишь небольшое количество из опрошенных нами информантов говорили с детьми на диалекте. Для большинства «обучение» детей диалекту понимается не как использования языка в семье, а как посещение курсов и изучение языка в школе. Избегание диалекта в семьях также связано с его низким престижем и желанием научить детей более престижному языку, который бы помог им лучше интегрироваться в общество.
• 2. В случае, если дети информантов владеют финским языком, то это литературный финский язык, который они выучили на курсах. Диалект при этом оценивается как «обрусевший», «непонятный» и «испорченный» финский язык. Таким образом, престиж финского литературного языка также выше, чем престиж диалекта.
• 3. В некоторых случаях индивид перестает пользоваться языком, так как переживает дискриминацию (LM), либо становится свидетелем трагического события (дочь TA).
• 4. Передача языка в семьях информантов, за редким исключением, остановилась. Переломное поколение не учит уже своих детей диалекту, что отмечают практически все информанты, говоря, что внуки говорят только-по-русски и уже русские, а не финны.
• 5. Информанты практически не выражают заинтересованности в судьбе диалекта, лишь некоторые с сожалением констатируют, что язык уходит.