Формирование личности подростка и художественное осмысление его психологии в адыгейской повести

Детскую литературу составляют в совокупности литературные произведения, созданные специально для юных читателей, а также прочно вошедшие в круг их чтения из устного поэтического народного творчества и из литературы для взрослых. Будучи органической частью духовной культуры, литература о детях и для детей является искусством слова и, следовательно, ей присущи качества, свойственные всей художественной литературе. В то же время, как считал А. М. Горький, она «не должна быть придатком к литературе для взрослых. Это великая держава с суверенными правами и законами"1.

Один своенравный мальчик не слушался своих родителей. Однажды он увидел, как столяр мастерил гроб. Проказник был поражен, когда узнал, что этот гроб предназначается для него. Так папенька и маменька решили проучить своего не в меру шаловливого сына". С подобных историй начинается путь взрослеющего ребенка — шалуна — в русской детской литературе. Появились они в последней четверти XVIII века, когда благодаря усилиям русских педагогов и переводчиков начали выходить в свет сборники нравоучительных повестей и рассказов, предназначенные для детского чтения. Авторами подобных произведений были широко известные в Европе «друзья детей» — немецкий педагог и филантроп И. Кампе, его французский последователь А. Беркень, английская писательница для детей и взрослых М.Эджворт.

Русские переводчики составляли на основе европейских изданий сборники чтения для русских детей. Причем имена этих первых авторов детской литературы зачастую нам неизвестны, в основном это были преподаватели и ученики Московского благородного пансиона. Изданием таких книг прославилась типография Н. Новикова, который свою миссию видел в том, чтобы.

1 Горький М. О детской литературе. — 2-е изд. — М., 1958. — С. 370. донести до русских родителей и русского ребенка бесценные достижения европейской педагогической мысли. Поэтому даже под произведениями собственного сочинения русские издатели предпочитали ставить имена знаменитостей в области воспитания — Кампе или Беркеня.

Дореволюционная русская детская литература прошла огромный путь развития. От первых робких попыток выделиться в самостоятельную область культуры, предпринятых во второй половине XV века, и до Октябрьской революции ее история насчитывает более четырех с половиной веков. Примерно столько же приходится на ее предысторию, когда специальные произведения для детей еще не создавались, но при обучении грамоте постоянно отбирались наиболее доступные детям книги.

В результате этого за десять веков накопилось бесчисленное множество произведений, специально созданных для детей или вошедших в круг детского чтения из книг, популярных среди взрослых. Из них лишь незначительная часть представляет интерес для современного читателя и поэтому переиздается.

Будучи тесно связанной с конкретными историческими, социально-экономическими условиями эпохи, детская литература, являясь самостоятельной областью искусства, развивается в тесной связи, во взаимодействии и под влиянием других видов искусства и духовной культуры, каковыми являются устно-поэтическое творчество народа, письменная (рукописная и печатная) литература, просвещение, педагогика, наука и искусство, в том числе живопись и музыка.

Исходя из актуальных задач, стоящих перед обществом, из идеологии господствующего класса, каждая эпоха предъявляет к писателю свои требования, которые диктуют ему не только темы, идейную направленность, но и вытекающие из них композиционные, стилевые особенности, героев эпохи с их языком, образом мышления, нормами поведения.

Так, в Древней Руси господствующее положение в идеологии занимала религия, с помощью которой готовились исполнители великокняжеской воли. Этой же цели служило и просвещение, начиная с первых его шагов, в недрах которого и в угоду ему возникли первые произведения для детей. Царицей всех наук того времени и, следовательно, главным предметом обучения детей считалась грамматика, которая понималась расширительно и включала в себя не только элементарные сведения о языке, но и умение читать, писать, понимать и толковать прочитанное.

Во второй половине XV века потребность в большом количестве грамотных людей, необходимых для управления освободившимся из-под иноземного ига Московским государством, объединившим вокруг себя другие княжества и земли, заселенные русскими людьми, заставила искать более ускоренные способы обучения. Процесс чтения необходимо было сделать более доступным и привлекательным. Поэтому зачатки детской литературы возникли из потребностей просвещения и отвечали практическим нуждам эпохи.

Одновременно с этим, для того, чтобы заинтересовать детей чтением, оригинальные воинские и бытовые повести, переводные романы и приключенческие произведения стали перерабатываться для детского чтения и включаться в рукописные книги учебного характера. Таким образом, под влиянием просвещения возникла и стала развиваться детская литература. Вслед за этим появляются и первые оригинальные произведения беллетристического характера.

Особенно бурно развивалось виршевое стихотворство, которое еще было далеко от поэзии в современном понимании. Оно ограничивалось изложением знаний, школьных правил и морально-нравственных сентенций.

В начале XVIII века под влиянием Петровских реформ меняются содержание и целевая ориентация детских книг. Для осуществления грандиозных планов царю-преобразователю необходимы были не столько дотошные знатоки и толкователи священного писания, сколько европейски образованные и энергичные люди, способные применять на практике свои знания в об-% ласти строительства зданий, фабрик и заводов, фортификаций, технологии производства, в создании нового оружия и т. п. Поэтому на первый план выдвигаются книги по механике, геодезии, математике и другим прикладным наукам не только для взрослых, но и для юношества и детей.

Не забывалась и грамматика, но она потеряла бывшую корону царицы науки и заняла более скромное место. Грамматике придали служебную роль: она была нужна для того, чтобы молодые люди с ее помощью могли грамотно излагать (устно и письменно) недавно приобретенные новые научные и технические знания. Таковы некоторые конкретные примеры, свидетельствующие о тесной связи детской литературы с эпохой, просвещением и знаниями (наукой).

Еще теснее эти связи с литературой для взрослых. Ранее других видов и жанров появляются в учебных книгах такие произведения, которые можно считать самыми отдаленными предками современной поэзии для детей. Первыми в этом ряду были так называемые акростихидные азбуки (азбуки-границы или акростихиды), представляющие собой досиллабические вирши, которые с давних пор употреблялись как учебные пособия при первоначальном обучении грамоте. От XIV — XV веков до нас дошло несколько их вариантов (около десяти), а от XVI — XVII веков не менее сорока. Одну из таких акростихидных азбук поместил Иван Федоров в первом печатном учебнике.

Под воздействием акростихид появляются силлабические вирши, специально создаваемые для детей, с учетом их интересов и познавательных возможностей. Они были значительно совершеннее первых и приближались к стихотворениям в современном понимании. Так, в печатной «Грамматике словенской» (1596) Лаврентия Зизания было уже пять таких стихотворных щ произведений, а также первая статья по теории стихотворства. По сравнению с акростихидами, они более совершенны и по форме, и по содержанию.

В XVII веке, особенно во второй его половине, количество таких виршей, адресованных детям, резко возрастает. В них делают первые попытки создания образов детей, передаются особенности их языка, рассказывается о житейских буднях людей, рисуются картины природы.

Виршевое стихотворство для детей понималось как часть всей литературы того времени, но адресовалось маленькому читателю. Вирши занимали значительное место в стихотворном наследии самых знаменитых поэтов последней трети XVII века — Симеона Полоцкого и Кариона Истомина, а также поэтов так называемой приказной школы, сложившейся в 30 — 40-х годах того же столетия.

Иначе возникала проза для детей. Задолго до появления специальных произведений этого рода юные читатели пользовались книгами для взрослых. При этом предпочтение отдавали произведениям, в которых находили нечто более понятное и близкое. Таковыми были Поучения и Жития. Прямых свидетельств того, что эти жанры специально приспосабливались для детей, до сегодняшнего дня не дошло. До XVIII века подобных попыток, как отмечают исследователи, не было. Но взрослые, читая с детьми Поучения и Жития, комментировали их содержание.

Специальные переработки для детей популярных произведений взрослой литературы начали создаваться не ранее середины XVII века, а оригинальные прозаические жанры в русской детской литературе появились в последнюю треть того же века. Это были единичные рукописные рассказы и печатные повести назидательного характера.

С давних пор в средневековых учебных заведениях Западной Европы, в том числе и на Руси, бытовала так называемая школьная драма, которая представляла собой инсценировку библейских сюжетов. Школьной она называлась по месту исполнения, а не адресации. Зрителями и исполнителями были учащиеся. Несмотря на это, к детской литературе ее вряд ли можно отнести. Три полные пьесы — «О Навуходоносоре царе», «О блудном сыне» и «Виши в Великий пяток» — написал Симеон Полоцкий. Ф Толчком для развития детской драматургии послужил первый русский театр, открытый в последнюю треть XVII века, при царе Алексее Михайловиче. Подобные спектакли позднее ставились при Славяно-греко-латинской академии, в ростовском, в тверском и других городских театрах при учебных заведениях.

На зарождение детской драматургии влияли также и диалоги в стихах, широко распространявшиеся в середине XVII века и сохранившиеся в средних учебных заведениях до наших дней (чтение стихотворений по ролям или коллективная декламация). На рубеже XVII — XVIII веков на Руси появились школьные драмы об исторических событиях того времени, но широкого распространения они не получили. Наибольший интерес представляло «Действо о седми свободных музах», созданное на основе известного с первой половины XVI века «Сказания о седми свободных хитростях». Оно ставилось в Славяно-греко-латинской академии и предназначалось для привлечения в это учебное заведение новых питомцев.

В последней трети XVIII века А. Т. Болотовым был организован первый детский театр на Руси. Его оригинальные пьесы о детях и для детей послужили мощным толчком для развития детской драматургии в начале следующего, XIX столетия, когда практически в каждом дворянском или чиновничьем доме по поводу семейных дат (именин или праздников) ставились детские спектакли. Обычай этот нашел место и в опере П. И. Чайковского «Пиковая дама».

Еще большее развитие получило это явление в конце XIX века. Рассказывая о театральной жизни того времени, популярный русский журналист Влас Дорошевич вспоминал: «Тогда Москва была полна любительскими щ кружками. Публики не было. Все были актерами. Все играли! В каждой гимназии было по несколько любительских кружков"1. По словам этого автора, тогда учились больше в самодеятельных театрах и драматических кружках, чем в гимназиях. Однако в детской литературе этот процесс увлечения пьесами и театром начался за полвека до конца XIX столетия. Поэтому есть все основания говорить о влиянии детской драматургии, детских спектаклей на театральную жизнь России того времени, так как в недрах детских драматических кружков и спектаклей воспитывались и театральная публика, и актеры.

И еще один аспект взаимосвязи литературы для взрослых и для детейэто миграции произведений из одной области в другую. Большинство писателей, создавая произведения, независимо от своих намерений угадывали интересы и возможности юных читателей. Чаще всего это происходило в повестях о детстве и детях. Рисуя образы детей, вспоминая свои ранние впечатления, автор невольно становился ближе юному читателю, смотрел на мир его глазами. Именно так произошло в трилогии Л. Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», в дилогии А. М. Горького «Детство», «В людях», в тетралогии Н.Г.Гарина-Михайловского «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры» и в целом ряде других произведений.

Интерес писателей к образам детей чаще всего зависит от интереса общества к детству и к вопросам просвещения. Иногда он возникает в переломные эпохи в истории народа, связанные с размышлениями о будущем, о судьбах Родины. Зависит это и от состояния самой литературы, от широты охвата писателями жизненного материала. Так, например, в русской литературе 30 — 40-х годов, в творчестве самых выдающихся ее представителейА.С.Пушкина, М. Ю. Лермонтова и Н. В. Гоголя — нет развернутых детских образов, играющих важную роль в реализации идейно-художественных замыслов. В то же время касательно писателей следующего поколения, чья твор

1 Дорошевич В. Рассказы и очерки. — М, 1987. — С. 283. ческая зрелость протекала в эпоху, когда вопросы просвещения находились в центре внимания общественной жизни, когда происходили реформы и обновление во многих областях, — произведения этих писателей густо населены маленькими героями. Таким было творчество Н. А. Некрасова, М.Е.Салтыкова-Щедрина, Л. Н. Толстого и следующих за ними писателей, вплоть до А. М. Горького, А. С. Серафимовича.

Существует еще один аспект связи детской литературы с литературой для взрослых. Как это ни представляется парадоксальным, на произведения некоторых выдающихся русских писателей XIX века оказала влияние литература, прочитанная ими в детстве. Так, сказку о Бове, «Руслана и Людмилу», а также другие подобные произведения А. С. Пушкин писал под влиянием историй, услышанных в детстве. По своему композиционному построению «Бородино» М. Ю. Лермонтова напоминает произведения для детей, широко распространенные в первой половине XIX века (беседа старшего с представителем младшего поколения). То же можно сказать и о «Тарасе Бульбе» Н. В. Гоголя и многих других произведениях.

Таким образом, очевидно, что проблема взаимодействия и взаимопроникновения литератур (детской и взрослой) в русском, советском и постсоветском литературоведении почти не исследована.

Одним из ведущих среди взрослеющих персонажей, представленных испокон веков в литературе о детях и для детей, является традиционный шалун-проказник. Сборники, в которых появляются первые шалуны и проказники, отличались свойственной эпохе объемностью и энциклопедичностью. Наиболее известными среди них были «Бесценный подарок для благовоспи-тываемых детей» (1-ое издание в Москве в 1797 году), «Золотое зеркало для детей, содержащее в себе сто небольших повестей для образования разума и сердца в юношестве» (1-ое издание в Петербурге в 1787 г.), «Нового роду игрушка, или Забавные и нравоучительные сказки, для употребления самых маленьких детей» (1-ое издание в Петербурге в 1776 году). Все издательские рекорды побила знаменитая русская книга «Детская библиотека, или собрание детских повестей» (1-ое издание в 1777 году, последнее — в 1846 году). Великую славу в детской литературе ей обеспечили педагогический талант Кампе и литературное мастерство переводчика А. С. Шишкова, который сопроводил назидательные повести Кампе стихами собственного сочинения.

Традиционно названия повестей, входящих в детские сборники, звучат довольно однообразно: «Разумное дитя», «Лицемерное дитя», «Благородное дитя», «Дерзкое дитя» и т. п. Следующие один за другим рассказы о плохом или хорошем ребенке создают полную картину детских грехов и детских добродетелей. Особенно разнообразны детские пороки, главные из которых — непослушание, лень и невоспитанность. Много раз предупреждали Карлушу об опасности лазить в погреб, — в итоге проказник свалился с лестницы и сломал себе шею. Аннушке советовали не брать в рот булавки, — в результате непослушница умерла в страшных мучениях. Ванюша не захотел принять лекарство — отдал Богу душу. Гневливый Петенька, вопреки предостережениям родителей, разбил в сердцах вазу, осколок которой поранил ему глаз. Проступки детей незамедлительно влекут за собой наказание. В лучшем случае непослушное дитя свернет себе шею или выколет глаза, в худшем — лишится жизни. Если же наказание не следует сразу же за преступлением, то это лишь временная отсрочка. Так, один мальчик без меры любил сладости. Из-за этой порочной склонности он пристрастился к воровству, затем попал в солдаты, долго мучился и умер, всеми заброшенный, на больничной койке.

Таким образом, читателю XVIII века становилось ясно, что быть шалуном и проказником невероятно опасно.

Литература

не знала к ним ни жалости, ни снисхождения. Само игривое слово «шалун» рождено сознанием XIX века. Ему предшествовало иное определение — преступное дитя.

Совершенно противоположное развитие событий ожидало тех детей, которые выбирали стезю добродетели. Главными достоинствами на этом пути были послушание и благотворительность. Послушный советам родителей мальчик встает рано — и находит на дороге туго набитый кошелек. Дитя, подавшее нищему бутерброд, спасено этим нищим от бешеной собаки. Награда 4 за добродетель никогда не заставляет себя ждать. Уже в XVIII веке не раз звучали призывы награждать детей за благотворительность самим правом в ней участвовать (об этом некоторые из советов родителям Н. Новикова), но в детской литературе добрый поступок и награда за него не разлучаются вплоть до конца XIX в.

Авторы и издатели зачастую предпочитали соединять шалунов и благотворителей в пары. Поэтому названия рассказов часто звучали так: «Рикс и Памфил, или Гнев и добродушие», «Ринсимия и Софья, или Нетерпение и безропотность». Ни автор, ни переводчик не ставят перед собой задачи объяснить причины столь противоположных склонностей детей. Иногда заходит речь о плохом воспитании. Но это не универсальное объяснение. Недаром порою проказник и благотворитель — дети одних родителей. Извечные детские пороки и извечные детские добродетели не есть результат воспитания или условий жизни. Они подобны детским болезням, приходящим извне. Что же касается соединения порочного и добродетельного под шапкой одного рассказа, то здесь авторы руководствовались не столько стремлением к правдоподобию, сколько педагогическими целями. Педагогика XVIII в. настаивала на великой силе примера, который очевиднее всего был в соединении противоположностей .

При всем различии проказников и праведников, многое их роднило. И те, и другие, будучи детьми, не имели возраста. От колыбели до юности главный герой остается ребенком. Поэтому рассказ типа «Дитя, разумно выходящее замуж» — для такой литературы вовсе не абсурд. Герои первых детских книг не имели национальной, бытовой и социальной определенности. Это было дитя вообще, для всех времен и всех народов. Об этом хорошо го-^ ворят иллюстрации к первым русским детским книгам. Уменьшенная фигурка человека помещена в совершенно пустое пространство, с едва намеченными деталями окружающего мира. Мир вокруг дитяти не заселен и не заполнен. Вневременная и внесоциальная сущность первых проказников и fi благотворителей роднит их с басенными персонажами, заменившими лафонтеновских зверей и насекомых. Муха, упавшая в молоко и тем самым наказанная за непослушание, ничем не отличается от проказника, свалившегося с лестницы. И та, и тот являют собой универсальный пример наказанного баловства.

Литература

в центре которой находится четко поданный пример, была для своего времени открытием: ведь она пришла на смену пространным наставлениям и назидательным беседам. Считалось, что изложенный доступным для детей языком пример способен в корне изменить ребенка. Отсюда стремление перечислить все возможные грехи и все возможные добродетели, с целью дать универсальный учебник по добронравию.

Историко-литературное значение первых детских сборников нравоучительных повестей и рассказов намного превосходит их художественные достоинства. Как бы ни были условны первые проказники и первые благотворители, их приход в литературу означал очень многое: впервые героем литературы для детей стал ребенок. Сами издатели хорошо сознавали новаторство издаваемой ими литературы. В предисловии к книге «Детский магнит» переводчик с достоинством пишет: «Я ласкаюсь, что дети тем охотнее будут книжку сию читать, что в ней увидят то, что случилось с равнолетними им юношами от их послушания, или непослушания, а читая оные, найдут и себя 0 совершенно описанными со стороны добродетели или порока.» («Детский магнит, привлекающий к чтению, содержащий в себе сто и одну, одну лучше другой, сказочку, с нравоучениями на каждую», 1800). Эти слова издателя Михаила Прохорова примиряют читателя и с суровостью в описании первых шалунов, и с однообразием в рассказах о первых благотворителях.

Говоря о дальнейшей судьбе шалуна и проказника в русской детской ф литературе, в целом следует отметить, что единой судьбы не было. Детская литература XIX в. развивалась в рамках строго очерченных жанров. Различные жанры детской литературы были связаны с разными литературными эпохами. Именно поэтому на страницах детских книг продолжают жить в качестве современников и преступные дети прежней литературы, и шалуны нового времени. У каждого из жанров были свои каноны. Если, следуя старой поэтике, выстроить иерархию жанров детской литературы, то самым высоким окажется повесть из детского быта. Речь идет о быте дворянского дитяти, произрастающего в усадьбах и гостиных. Именно в этом жанре очевиднее всего меняющаяся от десятилетия к десятилетию концепция детства вообще и шалуна как первого подлинного ребенка в частности. Сама эта концепция складывалась не только внутри детской литературы. Она прочитывается и во взрослых повестях о детстве, и в воспоминаниях, и в педагогических статьях, и в критических рецензиях на детские книги.

В 20 — 30-е годы XIX в. в детской литературе произошло некое «потепление». Именно в это время герой детской повести (повести из детского быта) обрел свое социальное и национальное лицо, шалуны и проказники стали обитателями русских усадеб и гостиных. При этом детская литература, как и в предыдущие десятилетия, была во многом ориентирована на западноевропейские детские издания. Однако русские авторы настолько приблизили своих героев к русской действительности, что сами современники не могли отличить оригинальное произведение от переведенного. Поэтому все написанное или пересказанное такими известными детскими писателями, как А. Зонтаг, Л. Ярцова, В. Бурнашев, А. Ишимова, в равной степени стало достоянием русской детской литературы.

Герой детской повести всегда хорош и добродетелен, несмотря на свои порой многочисленные прегрешения. Вот характерное описание маленького героя из повести Августы Вороновой, сотрудницы журнала «Звездочка», издававшегося А. Ишимовой: «Петя был чудесный мальчик, скромный, добрый, чувствительный, он был нежен к отцу и сестре и ласков со всеми окружающими его"1. Совершив грехи, ребенок вновь возвращается к своему подлинному состоянию доброго дитяти. Герой «Сказки о белой мышке"2 охвачен страшным стремлением делать все вопреки воле родителей. В детских изданиях XVIII века такой ребенок был бы обречен на ужасные страдания и мучительную смерть. Проказник нового времени выходит из своих проказ, как из болезни. В процессе развития сюжетной линии он снова оказывается положительным ребенком, а впоследствии автор встречается с благородным молодым полковником, в котором узнает прежнего Сережу.

По мере того, как дети переставали быть носителями общих понятий о грехе или добродетели, авторы детских книг сменили жесткую назидательность на мягкую снисходительность. Так «чужие» дети стали «своими», биографически окружавшими автора в усадьбе или гостиной. В повестях 30−40-х годов весьма заметен отказ от традиционного для детской литературы XVIII в. приема, когда проступок героя полностью определял его сущность и его последующую судьбу. Переосмысляется само понятие проступка. В свое время В. Г. Белинскому понравилась повесть В. Бурнашева «Белокурая коса» (пересказ одной из французских повестей Бульи). Ее героиня Юлинька, которая живет на Большой Морской, позволяет себе непростительную вольность: она отрезает свою прелестную косу. Это было бы достойно строгого наказания, но, как оказалось, Юлинька была при этом движима самыми добрыми чувствами: она продала отрезанную косу, чтобы помочь семье. Причина столь странного поступка — ложно понятая благотворительность, а не злостное желание досадить родителям. Так в повести Бурнашева сблизились прежде несовместимые понятия греха и благотворительности.

Авторы детских повестей не торопятся с вынесением приговора и осуждением своего героя. Сюжетом повести зачастую становятся поиски психо.

1 Бабушка-рассказчица, повести для детей Августы Вороновой. — СПб., 1843 / Цит. по Сетин Ф. И. История русской детской литературы. — М., 1990. — С. 78.

2 Книжка малютка для милых малюток. — СПб., 1837 / Цит. по Сетин Ф. И. История русской детской литературы. — М., 1990. — С. 78. логической мотивации совершенного проступка, а не его описание. У лучших из детских писателей главной причиной непонятного взрослому движе$ ния объявляется особый темперамент и способ мышления, свойственный только детскому возрасту. С этого момента герой детской книги обретает определенный возраст.

Первая оригинальная русская книга для детей — повесть Л. Ярцовой1. Сама Л. Ярцова прочно связана с традициями русской литературы, в том числе и семейными связями (она родственница Державина и верный друг его семьи). Книга была написана и издана при посредстве Российской академии наук (при самом живом участии А.С.Шишкова). В «Полезном чтении» Л. Ярцовой впервые появляется тот герой, который станет классическим в русской детской литературе. Это подвижный, невыдержанный мальчик, который постоянно нарушает запреты родителей. При этом Алеша признан всеми за доброго и сердечного ребенка. Он творит неразумные поступки, движимый непосредственными побуждениями доброго и отзывчивого сердца. Для того, чтобы доказать это, Л. Ярцова берет традиционные детские шалости.

Так, в детской литературе XVIII в. дети, вопреки распоряжениям родителей, балуются в отцовском кабинете или в гостиной матери. Проказы эти заканчиваются тем, что дети разбивают роскошную вазу. Как уже отмечалось, в литературе XVIII в. шалуны наказывались за это весьма строго. В повести Л. Ярцовой Алеша разбивает дорогую фарфоровую вазу, предназначенную матери в подарок. Но его за это ждет не наказание, а вознаграждение. Ваза была разбита из-за того, что Алеша стремительно бросился в комнаты. Такая поспешность была продиктована желанием Алеши подать милостыню уходящей нищей. Проступок не исчерпывает сущности героя. Характер его познается через цепочку поступков, порой внешне противоречивых. т.

1 Ярцова JI. Полезное чтение для детей. — ЧЧ. 1 — 3. — СПб., 1833.

Тот же Алеша опаздывает на церковную службу, не слушает проповедь и всячески отвлекается. Опечаленные таким непослушанием родители узнают затем историю о нищем старике, возле которого хлопотал Алеша, опоздавший поэтому в церковь.

Рядом с Алешей его брат — умный, рассудительный Федор. Он всегда прав и не совершает ни одного промаха. Между тем Федор и Алеша не представляют собой пару благодетельный-порочный. Оба они по-своему хороши и добродетельны.

В повести Л. Ярцовой импульсивность и непосредственность впервые предстали не как пороки, а как драгоценные свойства детской души. При этом в детской литературе в течение многих десятилетий ценилась не детскость, а взрослость героя, его умение владеть собой и рассуждать. К середине XIX в. в детской литературе все чаще проскальзывает мысль о том, что рассудительность есть символ холодности и бездушия. Традиционная пара послушный-непослушный коренным образом меняется. Послушный — это сдержанный, холодный, расчетливый, а непослушный — это отзывчивый, непосредственный, сострадательный. В сборнике «Подарок моим племянникам» (СПб., 1859) опубликована повесть «Розовая шляпка». Две ее главные героини — противоположные натуры. Одна из них, Полинька, — шалунья и проказница. Не раздумывая, снимает она со своей головы шляпку, чтобы надеть ее на бедную швею. Сестра Полиньки Лидинька не одобряет столь безрассудного поступка. Она взросла и рассудительна не по годам. Взвешивая каждый свой шаг, Лидинька в итоге никому не делает добра.

Такое противопоставление непосредственного и рассудительного героев, в свою очередь, становится традицией, популярной для русской детской литературы вплоть до начала XX в. В рассказе А. Анненской «Мои две племянницы» одна из героинь — образец хорошего ребенка. «Клавдия была девочка тихая, аккуратная, трудолюбивая. Она привезла с собой несколько книг и каждое утро занималась по ним два часа. С подругой она держала себя приветливо, но сдержанно.». Вторая племянница — Лена. Она ни в чем не походила на свою кузину. Живая, необыкновенно подвижная, всегда увлекающаяся чем-либо новым, она даже не подозревала о том, что на свете существуют такие вещи, как порядок и аккуратность. Разумеется, эта девочка приносит массу хлопот. Но именно Лена за краткое время своего пребывания в доме успела проявить свою заботу о других. В проливной дождь она отправляется на подводе в деревню, чтобы отвезти погорельцам одежду и еду.

Появление в детской литературе импульсивного, не рассуждающего героя означало торжество в ней романтической концепции детства. Сама эта концепция была выношена на страницах взрослой литературы. Во второй половине XIX века она стала достоянием и «большой», и «малой» литературы.

Однако романтизация детства никак не является всеобщей тенденцией в русской детской литературе. В разных жанрах этой литературы происходили порой взаимоисключающие процессы. Вплоть до начала XX в. большое место в детском чтении продолжали занимать назидательные повести, глубоко связанные с традицией детской литературы XVIII в. Так, в 1915 году в Петрограде в восемнадцатый раз были изданы нравоучительные повести для детей Василия Бажанова (первое издание в 1835 году). О содержании повестей многозначно свидетельствуют их названия: «Размышление разумного и доброго Кости», «Вина и раскаяние», «Как много значит воспитание и как вредно пренебрегать им». Для новой детской литературы XX в. само сочетание «разумный и добрый» было абсурдным. В нравоучительных повестях для детей продолжала жить полнокровной жизнью пара порочный-добродетельный.

Порочными" представали живые, непосредственные дети, по-прежнему рано кончавшие свою жизнь, обремененные пороками, а «благодетельные», будучи послушными и рассудительными, доживали до глубокой старости в почете и довольстве.

Если в жанре детской повести речь шла об особенностях детского характера, то в жанре рассказа авторы с увлечением стали описывать игры и забавы малышей. С 60-х годов детские проказы оказались наиболее предпочитаемой темой детской литературы.

В 1862 г. Мария Ростовская, знаменитая писательница нового периода русской детской литературы, выпустила сборник рассказов под названием «Дети». Десять рассказов соответствовали десяти проказам. При этом реакцией взрослых на столь непозволительные шалости оказалась одна — смех. У М. Ростовской взрослые впервые засмеялись, глядя на своих разыгравшихся детей. Это было столь необычно, что критика серьезно одернула писательницу. В книге Ф. Толля «Наша детская литература» (1862) автор так отрецензировал рассказ М. Ростовской о том, как дети гладили кота утюгом: «Неужели книжка эта написана с целью — внушить детям новые, незнакомые еще им шалости и утвердить их в некоторых свойственных им недостатках?». Рецензент поражен реакцией взрослых на детские шалости. Но уже никтони критики, ни педагоги — не мог остановить набиравшую размах литературу о шалунах. Названия книг сразу настраивают читателей на игру и забаву: «Дети-малютки, их забавы и шутки» Л. Агафоновой, «Много детей — много затей» Ю. Андреевой, «Милые шалуны» П. Невежина, «Двенадцать проказников и десять шалунов» К. Льдова, «Наши проказники» С. Кашпиревой, «Шалуны и шалуньи» С. Васильева и многие-многие другие.

Буйный расцвет литературы о шалунах был вызван не только изменениями в литературных и педагогических взглядах на ребенка. К тому времени коммерческие соображения стали играть далеко не последнюю роль: такие книжки пользовались спросом. Несколько в стороне от формирования различных концепций детства существовала литература, пафос которой определяла антидидактическая направленность, отрицательная реакция на традиционную детскую книгу. Как отрицание канонов детской литературы появилась на свет книга, которой в свою очередь пришлось стать обратным общим местом. Речь идет о книге Генриха Гофмана «Struwwel Peter», которая в русской книжной продукции получила название «Степка-растрепка». Г. Гофман (1809 — 1894) — немецкий врач-психиатр, который в рождественскую ночь 1844 года решил написать для своего четырехлетнего сына Карла книгу, подобной которой в детской литературе еще не было. Она должна была стать антикнигой, потому что в ней подвергнуты изменениям все традиционные приемы детской литературы. Вполне закономерно, что через год книга, нарисованная и написанная врачом для собственного ребенка, увидела свет. Детская литература была тяжело больна назидательностью, и подобная революционная прививка была ей необходима.

Российская «Степканиада» начинается с книги «Рассказы о Пете Растрепке». Удивительно, что отталкивающий перевод Г. Гофмана не отвел от книги русских читателей. Вскоре книга вышла под названием «Степка-растрепка» в издательстве М. Вольфа и его сыновей.

Перечитывая богатую Степканиаду (первое издание — конец 40-х годов, последнее — Петроград, 1923), исследователи часто вопрошают, в чем успех этой литературы? Как не раз отмечалось в литературе, ее художественные достоинства далеки от совершенства. Критики часто писали об убогих рифмах и примитивном стихе. Пределом глупости называли те же критики и содержание. Мальчик отказывался от супа, после чего исхудал вконец и умер (на рисунке изображена могилка, а на ней тарелочка супа). Девочка играла со спичками — и сгорела (на рисунке плачущие кошечки возле дымящихся останков). Ребенок сосал палец, и дело дошло до того, что злой портной отрезал ему палец (на рисунке фонтан крови бьет из отрезанного пальчика). Для современного литературного вкуса все это отдает вопиющей жестокостью. Совсем иначе восприняли «Степку-растрепку» современники. Им, воспитанным на нравоучительной литературе, в которой проказники и проказницы всегда обречены на мучительную гибель, была очевидна пародийность стихотворных историй Гофмана. Когда столяр сколачивает для непослушного мальчика гробик — это не смешно, потому что страшнокогда на могилку ребенка ставят тарелочку с супом — это смешно, потому что не страшно. Стиш-&diamsки Г. Гофмана существуют в неразрывной связи с рисунками, а те и другие вместе представляют собой отличную литературную пародию. И поскольку нравоучительная литература была поистине бессмертной, то и Степканиаде не грозило устареть.

Степка-растрепка" приобрел к концу века множество братьев и сестер. «Петашка-замарашка» (изд. Битепажа), «Про Гошу — долгие руки» (изд. «Польза»), «Ваня-сладкоежка» (изд. Сытина), «Андрей-ротозей и пять затей его друзей» (изд. Вольфа), «Клим-разиня» (изд. Борисовича), «Иван-ротозей» (изд. Суворина), «Девочка-шалунья» и «Ванюша-простак» (изд. Сытина) — вот некоторое издания из многочисленной русской Степканиады. Появились свои певцы детских шалостей: К. Льдов, В. Князев, А.Панов.

Легко проследить эволюцию стихотворных историй о шалунах в произведениях этих авторов. Значительно сокращается «наказательная» часть истории за счет описания самих проказ. Они становятся столь разнообразны и изощренны, что намного превосходят своего скромного предшественникалохматого Петера. В моду входят сборники, включающие в себя и прозаические, и стихотворные рассказы о шалунах. Желание объять как можно больше проделок пародийно напоминает знаменитые толстые сборники нравоучительных рассказов, пытавшихся представить взору читателя полную картину детских пороков. Книга А. Панова, собравшая множество историй о шалунах, названа с некоторой претензией на пышность: «Царство шалостей» (изд. Вольфа, 1912). Шалуны становятся героями целых поэм, громогласно названных их именами. Таково творение В. Князева и П. Потемкина «Боба Сквозняков». Уже написано о связи русской Степканиады с немецкими книгами В. Буша и с собственно фольклорным Петрушкой.1.

1 См. об этом в кн.: Бегак Б. Дети смеются. — М., 1971.

Но путь шалуна в истории русской детской литературы начался много раньше. Он был действительно тернистым. В послереволюционное время XX века несовершеннолетнего героя ожидали новые неожиданные приключения.

В целом, советская детская литература, как и вся официальная советская литература в большинстве случаев отличалась бесконфликтностью. При ближайшем рассмотрении становится очевидным, что в большинстве советских детских книг преобладали псевдоконфликты, то есть, конфликты внешние, конфликты между заведомо положительными и заведомо отрицательными персонажами, конфликты, в результате которых персонажи отрицательные несли заслуженное наказание и перевоспитывались, а положительные так и оставались положительными, потому что развиваться им было некуда. И именно поэтому такое шокирующее впечатление произвела в свое время повесть Владимира Железникова «Чучело», что в ней не было заранее предопределено черное и белое, положительное и отрицательное, а внешний конфликт, при всем своем драматизме, служил лишь поводом для показа душевного состояния героев.

Однако такая психологическая бесконфликтность советских детских книг отнюдь не умаляет литературных достоинств многих из них. Отсутствие психологического взросления героя, прежде всего, определяется эволюцией самой детской литературы, и здесь советская детская литература, в течение многих лет искусственно оторванная от развития мировой детской литературы, оказалась в исключительно невыгодном положении.

Как и во взрослой литературе, ситуация начинает меняться лишь во время значительной «оттепели» 60 — 70-х годов. Проблема нравственного выбора взрослеющим героем своей судьбы и своего места в жизни формирует идейно-художественный замысел многих произведений этого периода. В самой частоте, с какой она возникает на страницах повестей и романов, как и в частоте обращения к ней критики, еще раз сказалось настойчивое позитивное стремление литературы оспорить фатальную зависимость становления личности от исторических условий, показать ее не только как объект, но и как субъект общественных отношений.

При этом региональная литература продолжала тенденции общероссийской. Нравственный поиск в национальных произведениях данного периода 60−70-х годов шел не только вглубь, но и вширь. Он захватил все жанры, проник во все сюжетные коллизии и конфликты. Человек и общество, человек и среда его обитания, человек и дело, которое он выбирает, человек в своей личной жизни, — любые философские и социальные темы неожиданно оборачивались своей нравственной стороной или хотя бы приобретали нравственную аранжировку.

Изменяясь под влиянием просвещения, науки и других областей культуры, национальная детская литература становится более содержательной, художественно совершенной, актуализируется, полнее отвечает своему назначению и в новом качестве воздействует на сопряженные с нею области уже всей суммой своих новых свойств. Исходя из этого, все перечисленные проблемы требуют своего более полного исследования на новом, современном уровне.

Анализируя северокавказские общелитературные тенденции проф. К. Шаззо, обобщая, отмечает: «Психологическое исследование характера, изображение человека в связи с многоликим миром — едва ли не самое трудное в современной адыгской прозе. Речь идет о принципиальных тенденциях молодого эпоса, сперва обозначившихся в романах Т. Керашева «Щамбуль» и Али Шогенцукова «Камбот и Ляца», затем поддержанных и развитых на более ограниченном материале молодыми прозаиками Ю. Тлюстеном, Х. Теуновым, А. Евтыхом и другими. Лестница движения героя четко изображена в этих произведениях"1.

1 Шаззо К. Художественный конфликт и эволюция жанров в адыгских литературах. — Тбилиси, 1978.-С. 102.

Подобную тенденцию нравственного возмужания молодого героя прослеживает в произведениях северокавказской прозы и Х. Тлепцерше: «Проблемы эволюции (именно социальной эволюции) характера нового человека в национальной прозе (и в повести тоже) 20 — 30-х годов, как в повестях кабардинских авторов Дж. Налоева «Начало», С. Кожаева «Новь», чеченского писателя С. Бадуева «Голод», ингуша А. Гойгова «Джан-Гирий», кумыка К. Абакарова «Жертва невежества» и других, определяют главное направление художественных поисков писателей тех лет. Такое стремление молодых писателей исторически взглянуть на прошлое и настоящее, на процесс обновления действительности было вызвано горячей поддержкой ими идей советской власти и тем, что она воочию преображала не только социальную жизнь, но духовно и нравственно возрождала Человека"1.

Лишь всестороннее глубокое исследование фактов и явлений прошлого позволит воссоздать объективную картину состояния детской литературы в предыдущую историческую эпоху, установить закономерности развития, сформулировать ее особенности как самостоятельной области словесного искусства и на этом фундаменте построить научную теорию, которая станет надежным инструментом для исследования современной литературы о детях.

Что касается степени исследованности рассматриваемого предмета в отечественной и национальных литературах, то следует подчеркнуть практическое отсутствие подобного рода работ. Существующие литературоведческие исследования весьма в малой степени, крайне опосредованно касаются произведений о детях и подростках. Данная проблематика затрагивается в них либо в связи с производимым здесь рассмотрением теоретических проблем, касающихся литературного героя как такового, либо непосредственно при литературоведческом анализе тех или иных произведений на предмет наличия в них подобного взрослеющего героя. В подобном ракурсе можно.

1 Тлепцерше X. На пути к зрелости. Адыгейская повесть: традиции и новаторство. — Краснодар, 1991.-С.31. отметить многотомное исследование «История советской многонациональной литературы"1, работы теоретиков отечественной литературы В.Г.Белинского2, М. Горького3, Л. Тимофеева4, М. Бахтина5, М. Пархоменко6 и др., а также теоретиков отечественной психологии Л.С.Выготского7, А.Н.Леонтьева8. К тому же на региональном уровне были учтены исследования таких национальных литературоведов, как Л. Бекизова9, Х. Баков10, Х. Хапсироков11, К. Шаззо12, М. Кунижев13, Р. Мамий14, А. Схаляхо15, Т. Чамоков16, У. Панеш17, Х. Тлепцерше18, Ш. Шаззо19, А. Гутов20, С. Абитова21 и других.

Однако комплексного, завершенного исследования, предметом которой явилась бы адыгейская литература о детях, на сегодняшний день в национальном литературоведении не существует. Исходя из этого, изучение дан.

1 История советской многонациональной литературы. — М&bdquo- 1970;1974.

2 Белинский В. Г. О русской повести и повестях г. Гоголя // Поли. собр. соч. в 13-ти тт. — Т. 1. — М., 1953.

3 Горький М. О детской литературе. — 2-е изд. — M., 1958.

4 Тимофеев Л. И. Советская литература. Метод. Стиль. Поэтика. — М&bdquo- 1964; его же. Основы теории литературы. — М„

1986.

5 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М.: Наука, 1979.

6 Пархоменко М. Обновление традиций. — М., 1970; ею же. Рождение новою эпоса // Вопр. лит. — 1972. — № 5. — С. 3−28.

7 Выготский Л. С. Собрание сочинений в 6-ти томах. — М.: Наука.

8 Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. — М.: Наука, 1972.

9 Бекизова Л. О роли фольклорного наследия в становлении черкесской литературы // Тр. КЧ НИИ. — Вып. 6. — Черкесск,.

1970. — С. 339−354- ее же. От богатырского эпоса к роману. Национальные художественные традиции и развитие повествовательных жанров адыгских литератур. — Черкесск, 1974; ее же. Черкесская советская литература. — Черкесск, 1964; ее же. К проблеме становления положительного героя в черкесской литературе // Тр. КЧ НИИ. — Вып. 6. — Черкесск, 1970.-С. 178−205.

10 Баков X. И. Национальное своеобразие и творческая индивидуальность в адыгской поэзии. — Майкоп, 1994.

11 Хапсироков X. Пути развития адыгейских литератур. — Черкесск, 1968.

12 Шаззо К. Художественный конфликт и эволюция жанров в адыгских литературах. — Тбилиси, 1978; его же. Дорогами правды. — Майкоп, 1989; его же. По зову времени. — Майкоп, 1973; его же. Современная адыгейская новелла // Сб. статей по адыгейской литературе и фольклору. — Майкоп, 1975. — С. 53−58- его же. Адыгейская советская литература на современном этапе (1957 — 1978 гт.) // Вопросы истории адыгейской советской литературы. — Майкоп, 1979; ею же. Новые рубежи // Проблемы адыгейской литературы и фольклора. — Майкоп, 1988.

13 Кунижев М. Истоки нашей литературы. — Майкоп, 1978.

14 Мамий Р. Г. Вровень с веком. — Майкоп, 2001.

15 Схапяхо А. Ступени развития. — Майкоп, 1974; его же. Рождение строк. — Майкоп, 1981; его же. Правда жизни — мера творчества. — Майкоп, 1990.

16 Чамоков Т. В созвездии сияющего братства. — М., 1976; его же. В ритме эпохи. — Нальчик, 1986; его же. Приметы времени. — Майкоп, 1979.

17 Панеш У. Типологические связи и формирование художественно-эстетического единства адыгских литератур. — Майкоп, 1990;

18 Тлепцерше X. К вопросу о зарождении жанра повести в адыгейской литературе // Проблемы адыгейской литературы и фольклора. — Вып. IV. — Майкоп, 1984; его же. На пути к зрелости. Адыгейская повесть: традиции и новаторство. -Краснодар, 1991.

19 Шаззо Ш. Художественное своеобразие адыгейской поэзии (эволюция, поэтика, стилевые искания). — Майкоп, 2003.

20 Гутов A.M. Поэтика и типология адыгского нартского эпоса. — М., 1993.

21 Абитова С. Герой литературы Октября: Становление и развитие героя адыгских литератур. — Черкесск, 1971; ее же. К высотам реализма: Проблема развития адыгской прозы. — Черкесск, 1968; ее же. Реалистический метод и фольклорные традиции в адыг ских литературах // Тр. КЧ НИИ. — Вып. 6. — Черкесск, 1970. ной разновидности адыгейской прозы приобретает несомненную актуальность.

Объектом настоящего исследования является изучение художественных особенностей адыгейской литературы о детях и подростках, а материалом — повести и рассказы «Мой старший брат» А. Евтыха- «Гъогур 1ухыгъ» («Путь открыт») Ю. Тлюстена- «Ардаш» Х. Теучежа- «Последняя неделя августа», «Бусинка» Х. Ашинова- «Семь дождливых дней», «Дедушка» П. Кошубаева- «Любовь и уголь» С.Панеша.

Таким образом, основная цель исследования следует из вышеизложенного и состоит в том, чтобы на основе анализа вышеперечисленных произведений адыгейских авторов о детях и подростках выявить, во-первых, элемент воздействия фольклора на их возникновение и развитиево-вторых, установить степень формирования рассматриваемой разновидности национальной литературы на сегодняшний день.

Научная новизна диссертации. В данной работе впервые предпринимается попытка научного осмысления существующих в адыгейской литературе произведений, затрагивающих проблемы духовно-нравственного становления личности ребенка и подростка с учетом вопросов возрастной психологии и педагогики.

Изменяясь под влиянием просвещения, науки и других областей культуры, литература о детях становится более содержательной, художественно совершенной, актуализируется, полнее отвечает своему назначению и в новом качестве воздействует на сопряженные с нею области уже всей суммой своих новых свойств. Все эти проблемы ждут своего более полного исследования на новом, современном уровне. В этом состоит научно-теоретическая значимость исследования и изучения национальной детской литературы. И сделанные теоретические выводы имеют практическое значение. Они помогут создать критерии оценки и отбора произведений прошлого, найти среди них наиболее ценные в идейно-эстетическом и нравственном отношении.

Самые совершенные по художественной форме, обладающие значительным воспитательным потенциалом, созвучные по своему духу современности могут быть включены в круг чтения сегодняшних школьников, что позволит максимально использовать духовное наследие прошлого для решения актуальных задач нашего времени.

К тому же, учитывая тот факт, что в национальных и общероссийских научных трудах прошлых лет и сегодняшнего дня практически не рассматриваются затрагиваемые в диссертационной работе аспекты, то она в состоянии в некоторой степени исправить имеющийся действительный недостаток.

Методологической и теоретической основой диссертации являются труды известных отечественных литературоведов и литераторов: В. Белинского, М. Горького, М. Бахтина, Д. Лихачева, М. Храпченко, Л. Тимофеева, М.Пархоменко. Также это исследования таких национальных северокавказских литературоведов, как Л. Бекизова, Х. Баков, К. Шаззо, А. Тхакушинов, Х. Хапсироков, М. Кунижев, Р. Мамий, А. Схаляхо, Т. Чамоков, У. Панеш, Х. Тлепцерше, Ш. Шаззо, А. Гутов, С.Абитова.

Структура диссертации. Цели и задачи, объект исследования обусловили и предопределили логику и структуру данного диссертационного исследования. Представляемая работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии, насчитывающей 200 источников. По наблюдениям современных северокавказских авторов (Л.Бекизова), «Постепенно усложняясь, она, если говорить о прозе, культивировала в 30-е годы две основные повествовательные линии. Первая — и преобладающая — эпическая, состоявшая в объективном способе обработки материала. Вторая линия — лирическая, основанная на остроэмоциональном рассказе о себе, о своем жизненном пути. С этой линией связано развитие автобиографических жанров адыгских литератур"1.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Интерес к судьбе отдельной личности, ее индивидуальной истории закономерно возникает в пору глубочайших сдвигов и суровых испытаний. Назревает осознанная необходимость в подведении итогов личного бытия с точки зрения общего смысла исторического развития. Основные тематические циклы адыгейской прозы рассматриваемого периода внутренне связаны или пересекаются, многообразно взаимодействуют. Связи эти обусловлены центростремительностью художественной мысли разных по содержанию книг, неизменно обращенных к проблемам, рожденным эпохой войны.

Вошедшее в обиход понятие «военная проза» воспринимается как обозначение художественно-стилевой общности, хотя содержание и проблематика этой прозы значительно шире и объемнее обозначенных тематических границ. Вызванная к жизни в послевоенный период и ставшая значительным направлением в современной литературе деревенская проза продолжает эпос войны, исследуя идейные, духовно-нравственные, социально-психологические истоки героизма и народного подвига.

Х.Тлепцерше оценивает настоящее явление следующим образом: «Труден путь духовного возрождения Человека. Не менее сложен и труден процесс формирования новой, социалистической личности. Как утверждает М. Кунижев, имея в виду героев произведений Ю. Тлюстена «Путь открыт» и А. Евтыха «Мой старший брат», «необходимость показа жизненных обстоятельств и среды, в которых протекало формирование этих героев, вызвала к жизни форму повести"1. Видимо, не совсем правомерно связывать исследование процесса формирования личности и обстоятельств ее раскрытия только с жанром повести. Но применительно к тем произведениям, о которых пишет М. Кунижев, можно сказать, что именно жанр повести открыл в этих случаях наибольшую возможность для показа Кунижев М. Формирование жанров адыгейской литературы / Автореф. дис.. канд. филол. наук.

— М., 1971.-С. 19. судьбы преимущественно одного человека и обстоятельств становления его характера"1.

Таким образом, адыгейская «военная проза» о детях дала литературе нового героя — участника или (в большинстве рассмотренных произведений) свидетеля военных событий с его богатейшим внутренним миром, интенсивной эмоциональной жизнью, не только восстановила историческую правду о нем, о его делах и судьбах, но еще и заметно обновила образный строй современной литературы. Проза эта непрерывно крепла, постепенно менялась вплоть до середины 70-х гг. в основном за счет все более смелого проникновения в противоречия послевоенной жизни и, в то же время, благодаря пополнению рядов писателей — «детей войны» — все новыми яркими именами.

При этом одним из ведущих элементов подобной литературы можно назвать элемент автобиографизма, использование которого адыгейскими писателями в процессе изложения способствовало несомненной психологизации и более значительному углублению во внутренний мир центрального героя, в роли которого в большинстве рассмотренных произведений оказывается взрослеющий подросток одиннадцати — шестнадцати лет (А.Евтых «Мой старший брат" — Ю. Тлюстен «Путь открыт" — Х. Ашинов «Последняя неделя августа», «Бусинка" — П. Кошубаев «Семь дождливых дней», «Дедушка" — С. Панеш «Испытание" — Х. Теучеж «Ардаш»).

Если многие рассмотренные в работе произведения о детях утверждают внутреннее единство людей, к какой бы возрастной группе ни принадлежали они, то в ряде других авторы настойчиво напоминают о том, что мир детей отличается своими существеннейшими особенностями, своей спецификой и взрослые не должны забывать об этом, игнорировать ее. А. Герцен в свое время писал по этому поводу: «Скажите, что может быть поучительнее, что выше, что святее духовного сближения с этим. чудным детским миром? Кому не занимательно следить за всеми его.

1 Тлепцерше X. На пути к зрелости. — Краснодар, 1991. — С. 38. обнаруживаниями, за всеми проявлениями во времени и в пространстве? Кому не весело самому помолодеть душою? О! Если бы все родители и педагоги по призванию вошли в этот таинственно-священный храм еще девственной души человека! Сколько нового и не разгаданного еще узнали бы они! Как обновились бы, как поумнели бы сами!"1.

Изображаемая в анализируемых произведениях окружающая действительность предстает именно такой, если смотреть на нее глазами художника, который живет в душе каждого ребенка и проявляется в его деятельности, занятиях, играх, где главная и решающая роль принадлежит воображению, — и так самая повседневная жизнь превращается в мир героики, красоты, романтики, расширяющей всю область чувств, переживаний, апперцепции, вызывающих острый и напряженный интерес ко всему неведомому, непознанному, отдаленному, — чтобы сделать его близким, понятным, своим. Именно это творческое начало, в высокой степени присущее маленьким героям рассмотренных произведений и выражающееся в их играх и занятиях, к которым непременно примешивается большая доля фантазии, и находит в данной категории писателей своих исследователей, певцов, защитниковони учат читателя относиться к детским занятиям и затеям бережно и внимательно, а не как к озорству, которое надо всячески «пресекать».

Перед юными героями прозаических произведений адыгейских писателей окружающий их мир предстает как загадочный, таинственный, увлекательный в каждом своем даже самом обычном и малоприметном проявлении, что и взывает к мечте и воображению, без которых его нельзя познать, «освоить». А вот иные взрослые склонны относиться к плодам этого воображения как к пустому баловству и, сами того не желая, уничтожают то, что могло бы обогатить жизнь детей, раздвинуть рамки их внутреннего мира, — говорят писатели.

1 Цит. по: Соловьев Б. С. Агния Барто. — М., 1971. — С. 21.

Наряду с этим в рассмотренных произведениях перед читателем проходит целая галерея людей невнимательных и нечутких к миру детей, к их потребностям и интересам, к особенностям и свойствам их натуры, их характера и деятельности, их мышления и воображения, и такие люди вызывают самую острую критику самих авторов, ибо они мешают нормальному развитию ребенка, то есть укреплению и становлению «настоящего человека», его будущего.

Знаменитая советская поэтесса А. Барто приводит в своей автобиографии весьма характерный для нее эпизод: «Однажды Николай Семенович Тихонов спросил у меня, каким образом в стихотворении «Снегирь», написанном от лица мальчишки, автор передает чувства своего героя и в то же время дает ясно понять читателю «взрослое», ироническое отношение автора к своему герою. Точно я не могла ответить на этот вопрос, может быть, здесь и приходит на помощь органическое свойство понимания ребенка, которое делает поэта «детским"1. Думается, к этому надо прибавить и то, что пафос многих стихов А. Барто заключается в утверждении общего начала, присущего двум мирам — детскому и взрослому, — и их взаимопроникновении, что определяет самый «акцент» ее стихов.

Являясь органической частью культуры, литература о детях и для детей, как и любая область искусства, развивается в спорах и в столкновении мнений, в поисках новых путей. Будучи орудием познания и самопознания человека и окружающего его мира, она воздействует на этот мир через воспитательно-образовательное влияние на молодое поколение, готовит это поколение к жизни, вооружая его исторической памятью и опытом, накопленным жившими до него предками.

Изменяясь под влиянием просвещения, науки и других областей культуры, литература о детях становится более содержательной, художественно совершенной, актуализируется, полнее отвечает своему.

1 Барто А. Стихи.-М., 1961.-С. 67. назначению и в новом качестве воздействует на сопряженные с нею области уже всей суммой своих новых свойств. Все эти проблемы ждут своего более полного исследования на новом, современном уровне.