Проблема символа в литературном произведении: текст и читатель в акте моделирования эстетического объекта

Проблема функционирования эстетического объекта как символа в условиях двойной смыслообразующей активности.

Актуальность исследования связана с тем, что символ как применяемая при анализе литературного произведения категория не нашёл своего общепризнанного понимания. Более того, понимание места категории символа в литературном произведении коренным образом зависит от парадигмы научного мышления и соответствующего ей понимания «произведения». В рамках формирующегося в настоящее время постнеклассического идеала рациональности проблема символа разворачивается в экспериментальное поле, где происходит соотнесение классического и неклассического подходов к литературному произведению. Структуральный и герменевтический подходы имплицируют специфическое понимание эстетического, требуя для символа выполнения соответствующих предпосылок. Коммуникативная же модель литературного произведения, часто склоняясь к первому или второму, строит синергетическое пространство идеологических конструкций, позволяя учитывать при рассмотрении литературного произведения и его структурность, и особый характер понимания, на которое ориентированы явления эстетического характера.

Вводя понятие эстетического объекта как места, возникающего в точке встречи текста и его читателя, коммуникативный подход предполагает применение структуральных методов для исследования текста и з герменевтических методов для исследования сознания воспринимающего текст реципиента, одновременно осуществляя проекцию полученных в таком исследовании результатов на эстетический объект и полагая его как конечную границу предметного исследования конкретного художественного текста. При анализе эстетического объекта с точки зрения его самоорганизации в акте чтения текста актуальным становится не столько структурность самого читаемого текста, сколько механизм понимания текста как эстетически значимого символа. Это предполагает выдвижение герменевтической ситуации «понимания» на первый план исследования, где из понимания оказывается возможной реконструкция структуральной ситуации «знания». Соотнесение ситуаций «понимания» и «знания» как процессуальное&tradeи пространственности эстетического объекта в постнеклассической парадигме научного мышления оказывается возможным через введение категории символа как особого состояния эстетического объекта, обусловленного, с одной стороны, деятельностью познающего сознания реципиента, с другой, — структурной организацией читаемого текста.

Предметом исследования является (1) процесс формирования эстетического объекта как символа в акте означивания и (2) двойная смысловая активность, которая определяет становление эстетического объекта. Нас интересует в первую очередь бытие эстетического объекта с точки зрения его формирования в акте означивания — в этом ключе мы рассуждаем о символизации эстетического объекта. Далее нас интересует бытие эстетического объекта с точки зрения его функционирования, — в этом ключе мы рассматриваем пространственную организацию эстетического объекта как символа. Двойная смыслообразующая активность, определяющая бытие эстетического объекта, рассматривается в рамках акта символико-пространственной самоорганизации эстетического объекта как столкновение смысловой активности художественного пространства читаемого реципиентом текста и смысловой активности читателя, где первая создаёт контекст акта символизации, осуществляемого вторым.

Исследование носит теоретический характер, в связи с чем следует отметить, что основное внимание в настоящей работе уделено анализу смыслопорождающих механизмов, разработанных структурализмом, рецептивной эстетикой и теорией образа для понимания специфики художественной литературы.

Цель диссертации заключается в исследовании специфических особенностей механизма акта символизации, конституирующего эстетический объект и предполагает решение следующих задач: анализ пространственной структуры эстетического объекта как (1) «бестелесной» пространственности эстетического объекта, возникающей в момент столкновения художественного пространства текста и означивающей активности реального читателя данного текста, как (2) перевод процессуальное&tradeакта означивания в пространственность, доступную для аналитического исследования, анализ необходимых для достижения адекватности такого перевода коррелятоврассмотрение акта означивания — символизации, конституирующего эстетический объект, выделение и теоретическое обоснование значимых особенностей акта символизации, таких как (1) состояния знака одновременно как «модели» и «структуры», как (2) тавтологичность «модели» и «структуры», как (3) процессуальность и контекстуальность значения знака и прочих особенностейвыделение и теоретическое обоснование риторического и символического состояний знака как моделирующих систем различного уровняисследование специфических особенностей эстетического объекта как символа.

Научные методы, применяемые в диссертации, обусловлены предметом исследования, структурой самого акта познания и логикой развития теории литературы в современном общефилософском контексте. Философская база диссертации представлена трудами М. Мамардашвили и.

A.Лосева. Методологическая база диссертации определяется соотнесением диалектического и структурального научных дискурсов и обусловлена методом формального анализа, разработанным у Ю. Тынянова,.

B.Шкловского, Б. Томашевского и Р. Якобсонаметодами структурного анализа, сформулированными у Ю. Лотмана, В. Топорова, Ж. Женнета, Р. Барта, М. Фуко, Я. Мукаржовского, Ф. Водички, У. Эко, Ц. Тодороваметодами диалектического анализа А. Лосева и М. Бахтина, методами функционально-исторического анализа рецептивной эстетики Х.-Г. Гадамера, В. Изера, Р. Яусса, Р. Ингардена, М. Риффатера, С.Фиша.

Научная новизна диссертации заключается, прежде всего, в стремлении увидеть эстетический объект как результат особого акта символизации и описать его в качестве символа, где сам акт символизации должен представлять собой последовательно-процессуальное трёхступенчатое знаковое тождество, т. е. как бы включать в себя три моделирующих системы: первичную (систему естественного языка), вторичную (риторическую систему) и символическую, и описываться с учётом того факта, что непосредственное означивание-символизация (т.е. конституирование эстетического объекта) осуществляются реципиентом текста, а сам читаемый текст создаёт контекст процесса означивания в сознании данного реципиента.

Как писал М. М. Бахтин, «событие жизни текста, т. е. его подлинная сущность, всегда разыгрывается на рубеже двух сознаний, двух субъектов"1. Ю. М. Лотман отмечал, что «взаимоотношения читателя и текста характеризуются взаимной активностью: текст стремится уподобить аудиторию себе, навязать ей свою систему кодов, аудитория отвечает ему.

1 Бахтин М. М. Проблема текста // Бахтин М. М. Собрание сочинений. T.5. М., 1996. С. 310. тем же"2. Это взаимодействие, которое с точки зрения реципиента описывается как своего рода борьба: «Восприятие художественного текставсегда борьба между слушателем и автором"3, — понятое именно как проблема, возникает в филологическом дискурсе в виде неразрешимого постулата о наличии в процессе означивания текста двойной активности: текста и читателя, — где сама эта проблема может быть сформулирована в виде вопроса: как функционирует механизм означивания текста, если в нём присутствуют два противостоящих друг другу субъекта? Каким образом должен осуществляться эстетический объект, и какими должны быть его фундаментальные характеристики, если в нём раздельно функционируют как минимум две силы? Нужно ли согласиться с М. М. Бахтиным и той традицией, которую он представляет, когда утверждает, что «науки ищут то, что остаётся неизменным при всех изменениях (вещи или функции). Становление бытия — свободное становление. Этой свободе можно приобщиться, но связать её с актом познания нельзя"4? Или же стоит примкнуть к структурально-позитивистской точке зрения, которую Р. Барт выражает, утверждая, что «целью любой структуралистской деятельностибезразлично, рефлексивной или поэтической — является воссоздание «объекта» таким образом, чтобы в подобной реконструкции обнаружились правила функционирования («функции») этого объекта"5? Можно ли обнаружить и зафиксировать становление свободного бытия эстетического объекта? Если да, то можно ли определить правила функционирования этого становления? Какой научно-теоретический аппарат необходимо применить, чтобы выполнить эту задачу?

Конкретный ответ на эти вопросы или согласие с той или иной точкой зрения будет определять парадигму, в которой осуществляется предметное исследование. Классическая и неклассическая научные парадигмы в.

2 Логман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1999. С. 87.

3 Лотман Ю. М. Структура художественного текста//Лотман Ю. М. Об искусстве. Сб, 1998. С. 273.

4 Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М. М. Собрание сочинений. Т.5. М., 1996. С. 8.

5 Барт Р. Структурализм как деятельность // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. M.: 1994. С. 255. применении к теории литературы подразумевают наличие некоторой внетекстовой реальности, способной служить коррелятом процесса означивания: либо в виде нетекстового автора, идею которого необходимо выявить и зафиксировать в процессе чтения текста, либо в виде некоторой социально-исторически признанной нормы, в отношении которой данный текст имеет какое-то своё специфическое значениенаше теоретическое исследование будет следовать сформулированному B.C. Стёпиным постнеклассическому идеалу научной рациональности, который «характеризуется не только необходимостью учитывать относительность объекта к средствам и операциям деятельности (неклассическая рациональность), но и ещё относительностью объекта к внутринаучным ценностям и их социальной проекции"6, и подразумевает для теории литературы учёт автора и героя текста как инстанций текстовой смысловой активности, моделирующей нелинейное пространство, где последнее, актуализуясь реципиентом (не упуская из вида всю совокупность внутреннего опыта этого реципиента, горизонт ожидания, релевантные для него социальные и эстетические нормы и т. д.) в акте чтения, выступает в качестве контекста непосредственного акта означивания, одинаково необратимого как для читателя, так и для текста, где сам акт означивания реализуется как конституирующий эстетический объект акт символизации.

Проблема классического и неклассического подхода в анализе сформулирована у М. М. Бахтина как движение исследователя к одному из двух полюсов текста, к одному из двух его субъектов: «Можно идти к первому полюсу, т. е. к языку, языку автора, языку жанра, направления, эпохи, национальному языку (лингвистика) и, наконец, к потенциальному языку языков (структурализм, глоссемантика). Можно двигаться ко второму полюсу — к неповторимому событию текста. Между этими двумя полюсами располагаются все возможные гуманитарные дисциплины, исходящие из.

6 По «гамбргскому счёту». Интервью с академиком B.C. Стёпиным // Философия, наука, цивилизация. М 1999. С. 358. первичной данности текста"7. Постнеклассический же подход в гуманитарных дисциплинах, следуя сформулированному В. С. Стёпиным определению и тем пограничным полюсам, которые актуализованы у М. М. Бахтина, можно увидеть в описании первого полюса (языка, всего изображённого) средствами второго полюса (события эстетического объекта) с корреляцией этого описания через то целое, что неизбежно оба этих полюса объединяет. Эту парадигму не следует смешивать с тезисом постмодернизма «мир есть текст», поскольку она предполагает определённую методологию научного исследования, а не эстетическую позицию.

Для теории литературы не существует полноценного механизма исследований с постнеклассическим идеалом рациональности: если структурализм и формальные исследования отчасти сняли тот зазор, который с точки зрения М. М. Бахтина выпал из научного дискурса: «Целая сфера между лингвистическим и чисто смысловым анализомэта сфера выпала для науки"8, то зазор между структурным анализом, где структура собственно и является тем местом, где пребывает смысл, и самим этим смыслом как конституантой места для развёртывания структуры, остаётся неисследованным полем для всевозможных экспериментов теоретического и практического характера. Собственно само это поле, которое фиксируется только при введении нового идеала рационального мышления, равно как и сам этот постнеклассический тип рациональности, не допускает классической «полноценности» и всеохватности, ставя взамен во главу угла комплементарность применяемых в исследовании методов и актуальность самого исследования в ряду других исследований со сходной задачей.

Итак, наше рассуждение преследует целью выявить хотя бы один из возможных ответов на вопрос о функционировании механизма означивания текста, где сам этот ответ должен включить в себя и текст литературного.

7 Бахтин М. М. Проблема текста. С. 310. Два полюса как два передела гуманитарного исследования М. М. Бахтин обозначал также как «познание вещи и познание личности». (Бахтин М.М. К философским основам гуманитарных наук С. 7.).

8 Бахтин М. М. Проблема текста. С. 312. произведения, и его непосредственного реального читателя и быть при этом опосредованным символической целостностью эстетического объекта.

Проблема двух субъектов в отношении той специфической эстетической деятельности по рецепции, которую мы обозначили в заглавии как моделирование эстетического объекта и, одновременно, как означивание текста, приводящее к символизации текста в сознании реципиента и становлению эстетического объекта, подразумевает выделение двух взаимообуславливающих уровней того целостного эстетического объекта, который возникает как результат этой специфической эстетической деятельности, и, соответственно, — двух уровней нашего исследования, которые должны быть непосредственно связаны с соответствующими им субъектами означивания. Первый уровень, который связан с литературным произведением как субъектом направленной на читателя смысловой активности, — это повествовательная и, шире, пространственная организация текстамы анализируем его как проблему пространства эстетического объекта. Второй уровень, который связан с читателем как с непосредственным субъектом означивания, — это процессуальность акта означивания читаемого реципиентом текста и, шире, — процесс символической организации сознания читателямы анализируем его как проблему функционирования эстетического объекта в качестве символа.

Выделение двух уровней художественного произведения в качестве объекта исследования подразумевает осуществляемое текстом повествование как общий для читателя и текста процесс, внутри которого и происходит столкновение нелинейной пространственной организации литературного произведения и процесса означивания или актуализации этого литературного произведения, а само художественное произведениекак место становления эстетического объекта в качестве символа, в котором читатель и текст приходят к некоторому смыслу, не сводимому ни конкретно к тексту, ни конкретно к читателю.

Само повествование, если оно равно соотнесено как с текстом, так и с читателем, будет выглядеть как движение как бы в двух принципиально различных плоскостях, движение с принципиально различными целями, но тем не менее общее и для текста и для читателя, постулирующее не только принципиально иное состояние текста после конкретного акта чтения, нежели до него, но и принципиальное иное состояние конкретного читательского сознания: повествование должно быть понятно вслед за.

Ц.Тодоровым как «движение от одного состояния равновесия к другому, причём эти состояния сходны, но не тождественны"9. Если целью повествовательного движения является некоторый порядок, то в формулировке И. Пригожина и И. Стенгерс условием достижения этого порядка и, соответственно, условием движения для достижения этого порядка, т. е. необходимым условием повествования, для читателя будет необратимость самого этого движения, невозможность повернуть вспять, а для текста — иной онтологический статус его самого как сообщения, или, ю другими словами, неравновесность его состоянии до и после акта чтения, где для читателя в акте формирования эстетического объекта как символа происходит переоформление его внутреннего опыта, а для текстасобственно его актуализация, превращающая артефакт в живое идеологическое целое. А нас во всём этом процессе будет интересовать в первую очередь возможность описания тех смыслопорождающих механизмов или структур повествовательной деятельности, которым художественное произведение обязано своим существованием.

Рассматривая повествовательное развёртывание в двух плоскостях: на уровне пространственности и на уровне символизации, и подразумевая под повествованием движение, всегда стремящееся к достижению какого-то равновесия, где само это движение есть в первую очередь изменение.

9 Тодоров Ц.

Введение

в фантастическую литературу. М., 1997. С. 123.

10 «Необратимость есть источник порядка на всех уровнях. Необратимость есть тот механизм, который создаёт порядок из хаоса [.] Источником прядка является неравновесность. Неравновесность есть то, что порождает «порядок из хаоса». Пригожин И. Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 2000. С. 252 — 257. художественного языка, мы будем называть пространственную организацию читаемого текста, понятую в качестве субъекта направленной на читателя смысловой активности, наррацией, а смысловую активность читателяозначиванием и символизацией. И только в этом предельно обобщённом смысле мы будем в дальнейшем употреблять термины наррация и означивание-символизация.

Изменение художественного языка, понятое как повествование, предполагает учёт знаковой природы эстетического объекта как коммуникативного идеологического образования. Как место, возникающее в точке встречи текста и читателя, и обусловленное взаимодействием наррации и означивания, эстетический объект требует изучения его как знаковой сущности. Мы полагаем, что повествование как движение художественного языка, направленное на достижение определённого состояния равновесия, может быть рассмотрено как знаковое движение, характеризующееся сменой моделирующих систем, конституируемых знаком: от системы первичного языка к символической системе, — каковое движение можно охарактеризовать как знаковое движение повествования с выходом к незнаковому символическому состоянию, где последнее и определяет целостность эстетического объекта, как итоговое состояние равновесия. Тем самым мы вводим проблему символа как вопрос специфического характера означивания литературных текстов, полагая акт символизации конституирующим эстетический объект в его символической целостности, где сам этот акт выводит эстетический объект как коммуникативное явление из области знаковых явлений в область незнаковых.

Анализ процессуального характера акта означивания эстетического объекта в качестве символа требует от нас ясности и открытости применяемых категорий хотя бы в смысле их соответствия принятой парадигме научного мышления. Хотя, с одной стороны, «нет ещё ни одного процесса, раскрытого изучением истории научного развития, который в целом напоминал бы методологический стереотип опровержения теории посредством её прямого сопоставления с природой"11, а с другой — «в философии. следует придерживаться только того, что подтверждают.

12 явления", что в общем и целом заставляет нас искать явления, релевантные для ясного определения категории символа в его противопоставлении категории знака не в предметном анализе, но внутри некоторой исторически сложившейся рефлексии над этим предметным анализом.

Определяя границы подлежащего исследованию рефлексивного поля, мы, исходя из коммуникативной природы эстетического объекта и его отнесённости к знаковым явлениям, предполагаем в качестве наиболее общего дифференцирующего признака соотнесённость категории символа, с одной стороны, с языком и средствами выражения, с другой — с мышлением и вообще познавательными возможностями познающего субъекта. Такое разграничение позволяет нам увидеть символ как предмет философии языка и как предмет философии сознания, т. е. как некоторого рода целостность в актах означивания и понимания или в акте означивания-понимания. Иными словами, необходимо ввести в рамках герменевтической традиции параллелизм явлений языка и явлений сознания, с тем, чтобы изучить гносеологический аспект символической категории, подразумевая вслед за Э. Кассирером, «что познание, в каком бы универсальном и широком значении ни брали его понятие, всегда представляет собой — в самом общем духовном понимании и толковании бытия — лишь особый вид формирования (Formgebung). Оно есть образование множественного, которым руководит специфический, но в то же время строго ограниченный и ясно очерченный.

13 принцип". Этот эпистемологический принцип позволит нам увидеть свойства символа в двух как бы рамках: как категории языковой и как категории познающего сознания, где первое имманентно определено вторым Кун Т. Структура научных революций // Кун Т. Структура научных революций. М., 2001. С. 112.

12 Гартман Н. Проблема духовного бытия. Исследования к обоснованию философии истории и наук о духе.// Культурология. XX век: Антология. М., 1995. С. 625.

13 Кассирер Э. Философия символических форм.

Введение

и постановка проблемы // Культурология. XX век: Антология. М., 1995. С. 168. и наоборот.14 Выражаясь словами А. Ф. Лосева, «символ имеет значение не сам по себе, но как арена встречи известных конструкций сознания с тем же или другим возможным предметом этого сознания"15, а устройство подобной арены встречи и будет, очевидно, глобальным формообразующим принципом или, другими словами, принципом означивания — понимания, согласно которому оказывается вообще возможным рассуждение об эстетическом объекте как коммуникативном идеологическом явлении, обусловленным природой человека как духовного существа: «Uber das unmittelbare Bediirfnis hinaus werden Symbole um des Verstehens, nicht um der Praxis willen gebrauchtwas uns treibt, ist der Wunsch nach Wissen, was uns Freude bereitet, ist die Entdeckung. Der primare Zweck ist Erkenntnis an und fur sichBrauchbarkeit, Wohlgefallen, Zwang und kommunikative Niitzlichkeit, alle hangen von ihr ab"16.

Акт означивания относится к деятельности сознания реципиента, тем самым необходимо с самого начала уяснить, что сознание является ограниченной и замкнутой средой (сферой) функционирования каждого отдельно взятого знака, где знак способен выйти за свои границы лишь будучи соотнесённым с конечными границами сознания (конкретной структуры сознания). В третьей главе будут подробно проанализированы принципы о-сознания явлений сознания, вне учёта которых рассуждение о знаке и о самой возможности знака быть символом бессмысленны. Вместе с тем, знак функционирует не только в сознании, но и в языке, что требует установления определённых границ в определении самого знака средствами философии языка, а не философии сознания. Т. е. при исследовании акта.

14 И тем самым мы с самого начала радикально отмежёвываемся от принятого в эстетике изображения мнения, согласно которому символология есть «инонаучная форма знания» (Аверинцев С. С. Символ // ФЭС. M., 1983. С.607−608), в которой «истолкование символических структур принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно не может стать научным в смысле научности точных наук». (Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин M.M. Человек в мире слова. М., 1995. С.130).

15 Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1995. С. 14.

16 «Символы употребляются, исходя из непосредственной потребности понимания, а не практических потребностейнами движет желание знать, именно открытие дарит нам радость. Первичная цель есть познание в себе и для себя: применимость, удовольствие, потребность и коммуникативная полезность, всё это зависит от него. [Первод наш — A.H.] Goodman N. Sprachen der Kunst. Entwurf einer Symboltheorie. F.a.M., 1995. S.237. означивания как процессуального акта конституирования эстетического объекта в качестве символа необходимо определить границу репрезентативности знака, принятую в современной парадигме научного мышления, или, другими словами, необходимо дать ответ на вопрос: на что собственно должен указывать знак, если он неизбежно замещает собой что-то незнаковое? На что должен указывать символ, если он отличен от знака, но сохраняет внутри себя какие-то знаковые механизмы?

Общеизвестно, что после Ф. де Соссюра знак характеризуется немотивированностью и конвенциональностью соотношения означающего и означаемогосистемностью, обусловленной несовпадением отдельных элементов системыконтекстуальностью, необходимой для формирования значенияа после Ч. С. Пирса знак немыслим вне интерпретанта как некоторой опосредующей реальности, стоящей между объектом и самим знаком.

М.В. Лебедев, выделив 6 различных абстракций языка17, внутри которых возможно осмысление знака, указывает на противостояние картезианско-кантианской традиции осмысления языка конструктивисткой: Согласно Декарту «мы можем непосредственно познавать лишь нас самих и наши собственные идеи. Это значит, что если вообще и имеется существующая «сама по себе» действительность, то она доступна не прямо, а лишь косвенно, через посредство причинного умозаключения. Сегодня философы-профессионалы как феноменологического, так и аналитического толка называют подобное фундаментальное убеждение «картезианским репрезентационизмом», который, по мнению Г. Кюнга, практически повсеместно отброшен. Для философии языка это означает признание недостаточности традиционного, наиболее общего не только для логикоморфного подхода допущения о том, что мы имеем дело с языковыми выражениями таким образом, что они указывают нам на определенные положения дел, события, факты, ситуации, независимые от самих языковых.

17 Лебедев М. В. Философия языка на фоне развития философии. http://www.phiIosophy.ru/library/misc/diskurs/lebedev.html выражений и являющиеся «данными» заранее. Этой парадигме противостоит конструктивистская, для которой характерны отклонение понятия «данного», отказ от проведения различия между восприятием и осмыслением (и, следовательно, от всех такого рода подходов к дихотомии наблюдения/теории/для науки), отказ от априорности в пользу измененного взгляда на последовательность обоснования, акцент на прагматических соображениях в выборе теории и т. д."18.

Картезианский и конструктивистский подходы к проблеме референта в некотором смысле снимаются постмодернистской парадигмой: если классический репрезентационализм статичен, конструктивный динамичен, то постмодернистский дискурс утверждает отсутствие онтологически определённого референта, фиксируя семиотическую среду как самодостаточную «реальность вне гарантированности со стороны внетекстовых феноменов: стоящее за словом понятие утрачивает денотат как онтологический гарант семантической определённости, — десигнат как идеальный конструкт остаётся его единственным референтом"19.

Ситуация с репрезентацией-референцией в философии языка, таким образом, напоминает об общеметодологической ситуации различения классического, неклассического и постнеклассического типов рациональности, связанной с вопросом о тождественности (с проблемой истины) как необходимом условии познания и кризисом субъекта и его (потенциальной) позиции20.

Как ни парадоксально, но знак в любой парадигме, в любой ситуации знания продолжает нечто обозначать, т. е. продолжает обладать некоторым референтом, репрезентирующим что-то, знак продолжает осуществлять эстетическую функцию, сохраняя способность быть символом. В этом месте необходим анализ конкретных позитивных теорий символа, оперирующих дихотомией знак/символ. Сам этот анализ должен осуществляться в русле.

18 Лебедев M.B. Философия языка на фоне развития философии.

19 Можейко M.A. Пустой знак // Постмодернизм. Энциклопедия. Минск, 2001. С. 640.

20 Добронравова И. С. Идеалы и типы научной рациональности // Философия, наука, цивилизация. M., 1999. С.89−94. картезианской парадигмы репрезентации, где «репрезентация — представление одного содержания в другом и через посредство другогодолжна быть признана сущностной предпосылкой построения самого сознания, условием его собственного формального единства"21.

С позиции понятого таким образом повествования, где оно, будучи движением художественного языка, совмещает в рамках общего движения к символическому незнаковому состоянию наррацию как смысловую активность пространства читаемого текста и означивание, осуществляемое реципиентом, мы, анализируя становление и функционирование эстетического объекта, рассматриваем в двух первых главах пространственность самого эстетического объекта, вводя в первой главе в отношении пространственности эстетического объекта момент целеполагания потенциальной конечности эстетического объекта (где необходимость телеологии обусловлена самим актом познания, не позволяющим исследовать явления, сущностно опредёлённые «стрелой времени», вне момента полагания конечности этих явлений во времени или в пространстве), а во второй главе снимая этот момент посредством учёта целостности эстетического объекта (где целостность эстетического объекта позволяет сформировать герменевтический круг, уже содержащий в себе «стрелу времени» в качестве артикулированной границы конкретного и завершённого акта познания, подменяя собой «целевую причину»), в третьей главе формулируются общие закономерности, возникающие в акте символического означивания текста, где сами эти закономерности реализуются в виде диалектического механизма процесса символизации или, иными словами, процесса становления эстетического объекта. В четвёртой завершающей главе определяется специфика символического состояния эстетического объекта в противоположность знаковому или риторическому. В приложении к настоящей работе мы пытаемся показать практическую.

21 Кассирер Э. Философия символических форм. Введеме и постановка проблемы. С. 200. применимость аналитической схемы, формирующейся в нашем исследовании, и изучаем конкретные тексты на основании нашей теоретической модели.

Мы движемся в русле теоретических размышлений, совершая переход от телеологически вводимой пространственности эстетического объекта (подразумевая под пространственностью некоторую выраженность и структурность самого эстетического объекта как некоторой «бестелесной материальности») к соотнесению пространственности с событием символизации (учитывая при этом и активно пользуясь уже существующим аппаратом рецептивной эстетики), рассматривая при этом возможность анализа повествовательных механизмов читаемого текста с учётом реальной символической целостности эстетического объекта, возникающей в акте означивания литературного произведения, и завершаем наши размышления исследованием реального акта символизации (где сама эта символизация или означивание есть событие встречи как минимум двух сознаний: сознания реального реципиента текста и самого этого текста как сложно организованного пространственного комплекса).

В самом корпусе работы не анализируются первичные тексты. Мы ограничиваемся указанием на возможную применимость сформулированных в процессе исследования теоретических положений там, где это возможно или необходимо, поскольку сам теоретический характер исследования не позволяет использовать в теле диссертации конкретный текстовый анализ (аутентичность приведённых в работе размышлений обуславливается скорее соотнесённостью с теоретическими размышлениями, сделанными до нас, нежели их непосредственным экспликативным применением). Конкретный текстовый анализ как отражение сформулированных в данной работе теоретических посылок приводится в приложении к настоящей диссертации в виде исследования эстетического объекта, возникающего в акте чтения поэтического сборника П. Хандке «Die Innenwelt der Aussenwelt der Innenwelt», где сам анализ осуществлён с точки зрения символико.

Заключение

.

Вступив в область символического, мы неизбежно вынуждены строить «материалистическую теорию бестелесного», создавая внутри идеологического поля конструкции, позволяющие лучше или более полно, нежели в отсутствие этих конструкций, понять это идеологического поле или предмет, ему принадлежащий. Наше размышление связано с природой символического в эстетическом объекте, обусловленном диалогом двух сознаний (читателя и художественного текста), где перед нами стояла цель исследовать такие особенности механизма акта означивания, конституирующего эстетический объект в его символической целостности, которые, с одной стороны, позволили бы увидеть символическое в эстетическом объекте как обусловленное некоторым объективным механизмом означивания, а с другой стороны, позволили бы понять специфику и фундамент формально-структуралистского метода, в рамках которого это символическое может быть исследовано. Размышляя о символическом в знаке средствами символического аппарата сознания, выражаемого языком определённых методологий, мы тем самым не просто исследовали материальность нематериальных знаковых конструкций, мы исследовали фактически значения высказываний о материальности нематериального (нематериальные структуры, реализующиеся в материальном поле знаковых систем), т. е. вынуждены были пользоваться своего рода вторичным метаязыком описания, а иногда и вводить его, совмещая диалектику знака и его наблюдаемую структурность.

Наше исследование строилось таким образом, чтобы двигаться от применимых в сфере практического анализа категорий, связанных с пространственностью эстетического объекта, к обоснованию присутствия этой пространственности в эстетическом объекте именно таким, а не иным образом, где понятно, что-то, что может быть в эстетическом объекте зафиксировано средствами формального, структурального, историко-функционального и диалектического анализа, та пространственность, которая является предметом аналитической работы исследователя, пользующегося этими методами, есть в своей материальной данности прежде всего результат перевода процессуальности означивания (бергсоновской длительности акта символизации, обусловленного стрелой времени) в некоторое содержание сознания осуществляющего данный акт означивания читателя, извлекаемый лишь посредством языковой рефлексии над конкретно данным содержанием сознания реального читателя реального текста. И никак иначе «объективной» пространственности эстетического объекта нет. В этом смысле третья глава нашего исследования предваряет вторую, поскольку те пространственные образования эстетического объекта, которые мы исследуем во второй главе, возникают в виде результата механизма означивания-символизации, который анализируется в третьей главе. Первая и четвёртая главы с этой точки зрения являются некоторой «рамкой», позволяющей в первой вводить ряд пространственных определений, дающих возможность анализировать эстетический объект, а в четвёртой обосновывать эти пространственные определения на основании проделанного исследования.

Анализ механизма акта означивания привёл нас вслед ' за А. Ф. Лосевым, М. К. Мамардашвили и Р. Бартом к выделению различных состояний знака, формулируемых через понятия «структуры знака» (совокупности выхваченных знаком в момент остановки реальности структурных отношений этой реальности) и «модели знака» (соотнесённости этой совокупности с возможностью её выражения знаковыми средствами), к пониманию значения знака как некоторого контекстуально-функционального тождества между «структурой» и «моделью» в знаке, к различению риторического и символического значения знака, так что собственно символическое обуславливается специфической тавтологичностью между структурой знака и его моделью, где эта тавтология (или нулевой контекст) даёт возможность структуре знака стать его моделью, использовав в качестве контекста не имманентную данному знаку моделирующую (семиологическую) систему, но «точку интенсивности» сознания своего конкретного реципиента, являя тем самым знак в качестве символа.

Введение

в исследование понятия «точки интенсивности» как интенсификатора психической активности человека позволило определить условия, при которых возможно разграничение знака и символа: соотнесение референциала вторичной моделирующей системы как плана содержания знака с точкой интенсивности позволяет увидеть знак моделирующей системы вторичного типа как завершённое, осмысленное и конечное значение, где завершённость, осмысленность и конечность подразумевают трансцендентность значения этого знака, т. е. его отнесённость к области символического.

В качестве результата процесса означивания, осуществляющегося в точке пересечения активностей читателя и текста, мы на основании проведённого исследования получили некоторую целостность эстетического объекта, являющуюся определённым отрезком содержания сознания реального читателя, что позволяет нам рассматривать проблему «двойной активности», — конституирующей эстетический объект, с иной, более определённой позиции, относя читательскую активность к непосредственному акту означивания-символизации и, тем самым, к формированию эстетического объекта, а активность текста-артефакта — к контексту непосредственного акта означивания. В этом ключе мы рассматривали в третьей главе «двойную активность» как взаимоотношение знака и контекста. Параллелизм явлений языка и сознания, каковой характеризует всякое знаковое явление и эстетический объект в том числе, дал нам возможность с введением точки интенсивности в знаковый механизм становления эстетического объекта определить границы переводимости процессуального акта означивания в пространственность материальной конструкции. Эти размышления позволили в свою очередь увидеть эстетический объект как формообразующий принцип духовного бытия человека.

Анализ пространственности эстетического объекта, сформированного и завершённого событием символизации, осуществлялся в рамках формального разграничения уровней материала (референциала), содержания, формы и смысла, где уровень смысла полагался нами как-то место, где происходит непосредственно акт означивания-символизации, описанный в третьей и четвёртой главах данной работы. Анализ пространственности привёл нас к выделению на уровне содержания трёх типов событий, первое из которых мы обозначили как «событие чтения», формирующее эстетический объект (это событие и есть собственно обращение знака в нулевом контексте к точке интенсивности читателя, реально читающего и тем самым символизирующего какой-то текст-артефакт). Два других типа события мы описали как изображённое событие и событие изображения, введя для первого отношение «имплицитный читатель — герой», для второго «имплицитный читатель — реальный читатель». На уровне формы мы обозначили два типа формы эстетического объекта, каковые должны закреплять изображённое событие и событие изображения, — отнеся «событие чтения» к моменту конституирования всего эстетического объекта как целого. Уровень материала мы поняли с точки зрения описанного в третьей главе акта символизации как уровень референциала, т. е. того несказанного, что определяет целостность всего артикулированного эстетическим объектом бытия.

Анализ пространственности эстетического объекта как результата процессуального развёртывания акта символизации привёл нас к конкретизации некоторых положений историко-функционального метода рецептивной эстетики с точки зрения непосредственно применения этого метода, в первую очередь это коснулось понятий «эстетической дистанции» и «имплицитного читателя», где мы выдвигаем во главу угла функциональный, а не исторический аспект, что позволяет включить в сферу анализа эстетического объекта разработки не только структурализма, но и теории образа.

В качестве перспективы дальнейшего исследования эстетического объекта мы полагаем возможным связать методами функционально понятной рецептивной эстетики теорию образа и проблему «текста в тексте», где обозначенное в нашей работе понимание эстетического объекта и обусловленный таким пониманием анализ эстетического объекта позволяют рассматривать множественность эстетических объектов в одном реальном акте чтения, а сама эта множественность может быть описана средствами теории образа на основании представления о «тексте в тексте». В этом мы видим одно из дальнейших направлений теоретической работы, которая продолжала и развивала бы данное исследование.

Другая перспектива дальнейших исследований связана, как нам представляется, с учётом «энергетического момента текста» и переосмыслением того основания рецептивной эстетики, которое вменялось ей в вину, а именно взаимоотношения имплицитного читателя и реального читателя. Энергетический момент текста вводится в девиативной эстетике через напряжение между «эстетически нормированным» и «эстетически.

281 ненормированным", где момент нарушения нормы есть энергегическии стимул, побуждающий читателя к дальнейшему чтению, рецептивная эстетика по сути то же понимание вкладывает в понятие эстетической дистанции. Мы, определив во второй главе эстетическую дистанцию как.

281 Мукаржовский Я. Эстетика языка И Мукаржовский Я. Структуральная поэтика. М, 1996. С. 36. напряжение между имплицитным читателем и реальным читателем, полагаем возможным учёт энергетики текста те только и не столько через нарушение нормы, сколько через присвоение себе читателем норм текста, где читаемый артефакт должен быть постулирован в качестве загадки, а сам процесс присвоения может быть рассмотрен как снятие дистанции между читателем реальным и имплицитным. Если в таком рассуждении опираться на настоящее исследование, то учёт энергетического момента окажется возможным через событийный уровень и тем самым структуральный метод анализа события окажется применимым в герменевтическом интерпретации текста. И вопрос о мере принудительности текста в отношении реального читателя (как вопрос о превалировании смысловой активности текста над читателем в акте формирования эстетического объекта), часто формулируемый как упрёк рецептивной эстетике, в принципе может быть решён соотнесением структурального и герменевтического дискурсов на основании представления о целостности эстетического объекта. Конечно, это может показать только отдельное исследование, но нам важно отметить, что такое исследование является принципиально возможным с позиции результатов, достигнутых в настоящей работе.