Типология причин в художественном прозаическом тексте: (На материале романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»)

Как известно, любой художественный текст представляет собой органическое единство двух планов: внешнего (речевой организации) и внутреннего (семантики, идейной и эмоциональной информации). Проблемы организации этого сложного целого, связи языковых единиц в пределах речевого произведения, в том числе и художественного, находятся в центре внимания лингвистики текста, которая рассматривает текст как самостоятельную, законченную, целостную, отдельную речевую данность (Матвеева, 1990, с. 7),.

По замечанию Т*В.Матвеевой, современный этап лингвистики текста — это этап выявления набора текстовых категорий и определения их языкового выражения (Матвеева, 1990, с, 10), В научной литературе называются такие категории, как тематическая цепочка текста, цепочка хода мысли, тональность текста, оценочность текста (текстовое время), локальность текста (текстовое пространство) (Матвеева, 1990), ассоциативность текста (Ховаев, 1987), прозрачность текста (Петров, Каменский, Шепелева, 1978). Безусловно, данный ряд не является закрытым, он периодически дополняется и исправляется в процессе исследования текста.

Представляется, что указанный набор текстовых категорий можно расширить, включив в него такую категорию, как категория причинности.

Какова же сущность категории причинности? Что она собой представляет?

Одним из важнейших положений современных философских теорий является признание объективности существования в действительности причинно-следственных связей. Так, например, В.Я.Пер-минов отмечает: «Причинность представляет собой фундаментальное философское понятие, и все философские конструкции мира и в прошлом и в настоящем так или иначе связаны с его анализом» (Перминов, 1979, с. 5). Кроме того, в многочисленных философских работах, посвященных анализу причинности, указывается на «познавательное значение» данной категории (Налетов, 1975, с. 4), ее универсальность (ОДусабаева, 1972, с. 21−22).

Исследователи единодушно относят категорию причинности к одной из категорий детерминизма, учения о' многообразных видах зависимости вещей, явлений, событий, процессов, состояний от тех факторов, которыми они определены в своем существовании и изменении, которые ответственны за присущие им признаки (Аскин, 1989, с. 12).

По мнению М. Г. Макарова, «причинная связь — это лишь один, хотя и в высшей степени существенный момент в бесконечном сплетении отношений всеобщей взаимосвязи» (Макаров, 1968, с. 136).

Однако существуют и концепции, отрицающие наличие причинной обусловленности в объективной действительности. Так, Д. С. Мшлль утверждал, что закон причинности — всего лишь продукт человеческой привычки рассматривать причину как единообразно действующую целостность. Аналогичные точки зрения на причинность высказывали Э. Мах («в природе не существует ни причины, ни следствия») и Л. Витгенштейн («вера в причинную связь есть предрассудок») (Маслиева, I960, с. 40, 41).

Несмотря на наличие таких подходов к проблеме причинности, многие исследователи (как отечественные, так и зарубежные) все-таки считают, что причинные отношения существуют.

Вероятно, этот вопрос является спорным ввиду того, что в ряду категорий диалектики причинность занимает особое место. Этим же можно объяснить «многоголосие» в трактовке таких вопросов, как сущность категории причинности, определяющий признак причинности, виды причинности и др.

Известно, что «философские категории представляют собой такие формы мысли, содержанием которых могут выступать те или иные логические структуры» (Маслиева, 1980, с, 5). Они отражают наиболее общие и существенные свойства, стороны и соотношения предметов и явлений действительности, позволяют субъекту глубже познавать окружающую его объективную действительность.

М.Г.Макаров ключевым для всего понимания категории считает вопрос об отношении форм мышления и выражающих их понятий к бытийной основе. В частности, исследователь пишет: «Среди философских категорий выделяется группа понятий, которые отвечают коренной структуре мышления как такового. Это — логические формы, отражающие наиболее общие стороны и связи действительности. Будучи продуктом исторического становления и развития общества, они закрепляются в качестве. своего рода операторов, с помощью которых в мышлении человека происходит упорядочение и переработка знания» (Макаров, 1988, с. 5), Обобщение как признак категории причинности называется и в коллективной монографии «Категории диалектики, их развитие и функции»: «Основной категорией является определенный „язык“, посредством которого осуществляется осмысление мира. В категоризации мира, даже на низких уровнях, происходит процесс обобщения» (Булатов и др., 1980, с. 231).

Как представляется, приступать к анализу категории причинности нельзя, не выяснив значения самого слова «причинность», поскольку в литературе существует множество различных толкований данного термина" К примеру, начиная всесторонний анализ понятия причинности, М. Бунге обращает внимание на три значения слова «причинность»: причинность как категория (соответствующая причинная связь), причинность как принцип (общий закон причинности) и причинность как доктрина (утверждение универсальной значимости принципа причинности) (Бунге, 1962, с" 15). Об этом же говорит К. И. Иванова, выделяя три вопроса, решение которых дает ту или иную концепцию проблемы причинности: I) причинность как объективная связь явлений- 2) причинность как философская категория- 3) причинность как принцип научного познания (Иванова К. И", 1974, о. 25). При этом если первый вопрос составляет онтологическое основание данной концепции, то второй и трети! — ее гносеологические аспекты. В настоящей работе делается попытка рассмотреть цричжнность как философскую категорию или, по терминологии М. Бунге, «причинение». Кроме того, различаются понятия «причинность» и «причина», поскольку «причиной» считается лишь частный, единичный случай взаимосвязи явлений, в то время как «причинностью» — более общее, охватывавшее все стороны объективной действительности явление.

Анализируя историю формирования понятия причинности, исследователи отмечают, что «понятие причинности возникло не из размышлений первобытного индивида о неожиданных явлениях и религиозного истолкования этих явлений, а прежде всего на основе практического опыта, эмпирических знаний, первоначальных представлений о конкретных фактах причинной зависимости, связанных непосредственно с деятельностью человека» (Кузьмина, 1964, С, 27−28). Того же мнения придерживается С. С. Худяков, утверждая, что идея причинной обусловленности явлений берет свое начало в глубокой древности, поскольку она явилась своеобразным обобщением обыденного опыта, практики лкщей первобытного общества, выступая для них в качестве жизненного правила и руководства в повседневной деятельности (Худяков, 1965, с. НО). Иными словами, в основе формирования понятия причинности лежала практика, практическая деятельность лвдей.

Только с формированием философии, выступившей на начальных этапах своего развития в качестве обобщающей картины мира, идея причинности включается в ее систему как фундаментальный принцип познания, направленный на изучение и объяснение явлений природа. По мнению К. И. Ивановой, основой этого принципа является утверждение всеобщей закономерности, необходимости и причинной обусловленности в окружающем мире, которое, в свою очередь, было своеобразным обобщением повседневной практики, наблюдений (Иванова К.И., 1974, с. 25). В окончательном же виде понятие причинности складывается лишь в научном мышлении (Кузьмина" 1964, с. 40).

Как же понимается категория причинности? Каковы, по мнению исследователей, ее признаки?

По В. И. Ленину, человеческие понятия не неподвижны, вечно движутся, переходят друг в друга, переливаются одно в другое, без этого они не отражают живой жизни. Анализ понятий, изучение их, «искусство оперировать с ними» (по выражению Ф. Энгельса) требуют всегда изучения движения понятий, их связи, их взаимопереходов (Ленин, с. 226). Такие «взаимопереходы» понятий и «символизирует», на наш взгляд, причинно-следственная связь.

В литературе категорию причинности называют одной из категорий детерминаций наряду с взаимодействием, механической, статистической, структурной (холистской), телеологической и диалектической детерминации (Бунге, 1962, с. 31, 32). Следует заметить, что такая точка зрения существовала не всегда. В частности, М. Бунге обращает внимание на следующие подходы: каузализм, полукаузализм и акаузализм. Каузализм предполагает рассматривать причинение как единственную категорию детерминации (Аристотель, К. Бернар) либо как необходимость мышления, априорный регулирующий принцип, а потому предположение, а не результат науки (Оствальд, Лейбниц, И. Кант). Сторонники полукаузализма придерживаются либо эклектической теории, согласно которой значение причинности признается лишь в определенной области наряду с неограниченными значениями других категорий закономерной производительности (Рейхенбах, Борн), либо функционалистской теории, по которой категория причинности. является частным случаем категории взаимодействия или взаимозависимости (романтики), либо неодетерминизма, утверждающего, что причинность является лишь одной из нескольких соотносящихся категорий, совпадающих в реальном процессе (М.Бунге). Точка зрения акаузалистов приводилась выше: это либо полное отрицание существования причинных связей, либо сведение причинности к внешним связям, или к последовательности событий, или к сосуществованию или временной последовательности ощущений (Бунге, 1962, с. 41−44).

Так или иначе, но «самой ранней и наиболее систематической кодификацией значений этого самого трудного из слов („причина“) мы обязаны Аристотелю, который развил неупорядоченные идеи Платона о причинности» (Бунге, 1962, с. 46).

Из четырех видов причин, выделенных Аристотелем: материальной (causa mater talis), дающей пассивное вместилище, на которое действуют остальные причиныформальной (causa ior-ma 1 ь)" которая участвует в сущности, идее или качестве данной вещидействующей (causa e^ficiens), т. е. внешнего принуждения, которому тела должны быть послушны, и конечной (сс*ivAcxiic,), цели, к которой все стремилось и которой все служило, — в современной науке рассматривается, как правило. действующая причина как внешнее влияние, производящее изменение.

Действие" (причина) и «следствие» представляют собой названия одной и той же категории. По мнению М. Г. Макарова, первый термин указывает на процессуальный смысл, а второй — на природу категории как результата (Макаров, 1988, с. 29). Исследователь считает самым существенным признаком, выражающим сущность причинной связи, то, что она — связь поровдения (вызывания, производства). Аналогичное мнение высказывает С. С. Худяков: «Есть все основания полагать, что признак поровдения является определяющим признаком причинной связи» (Худяков, 1985, с. 113).

М.Г.Макаров объясняет признак поровдения следующим образом: причина — то, что определяет возникновение (невозникновение) или исчезновение чего-то другого, то есть следствия. А из этого вытекают следующие признаки: I) пространственно-временная смежность причины и следствия- 2) предшествование причины во времени;

3) асимметричность логической структуры — однонаправленность зависимости (если берется связь в одном определенном отношении);

4) преемственность, переход одного в другое, а тем самым соответствие следствия причине (Макаров, 1988, с. 135).

Из всех перечисленных выше признаков второй (временная соотнесенность причины и следствия) остается до настоящего времени дискутируемым. Так, например, М. А. Ларнюк утверждает, что причина и действие (следствие) существуют одновременно, как две стороны единого процесса. «Утверждение же о предшествовании причины действию, — считает исследователь, — означает отрицание детерминации последнего, ибо между взаимодействующей стороной ставится временной интервал, к тому же причина, которая существует до действия, вообще не имеет с чем взаимодействовать» (Парнюк, 1972, с. 189). Но наиболее приемлемой, как кажется, является точка зрения В. В. Хасина, который называет причину без следствия не причиной, а просто событием, вещью, процессом и т. п. Для того, чтобы стать причиной, вещь должна существовать раньше, но для того, чтобы породить следствие, она должна сосуществовать с ним.

Так же и следствие выступает как таковое лишь в процессе порождения, взаимодействия с причиной, но как вещь, событие, процесс, то есть как новая действительность, существует позже причины как предыдущей действительности (Хасин, 1989, с. 114).

Более сжатое, по сравнению с формулировкой М. Г. Макарова, определение причинности дает С. С. Худяков, как и М. Г. Макаров, выдвигая на первый план признак порождения: «Причинность как философская категория характеризует такое взаимодействие объектов, составляющих некоторые относительно самостоятельные системы, которые порождают, вызывают определенные изменения структуры данной системы» (Худяков, 1985, с. 114).

Называя причинность причинно-следственной зависимостью, Э. А. Самбуров указывает на то, что это определенный тип объективной, внутренней и необходимой связи между состояниями и формами развития материи (Самбуров, 1987, с. 30−31). Исследователь называет следующие признаки, позволяющие одно явление называть причиной, а другое следствием: I) объективность- 2) необходимый (закономерный) характер- 3) причинение («порождение»), т. е. генетическая асимметрия- 4) предшествование причины во времени, т. е. временная асимметрия- 5) необратимость (следствие не может быть причиной своей причины) — 6) конкретность.

Э.А.Самбуров приводит более широкий список признаков за счет упоминания объективности, закономерности и конкретности, hq как представляется, эти признаки имеют более общий характер, нежели генетическая или временная асимметрии или необратимость.

Помимо упомянутых признаков причинности (последовательность причины и следствия во временинеобходимость причинно-следственной связигенетический характер связи причины и следствия), А. А. Кузьмина называет еще «зависимость характера цричинно-след-ственной связи от сопутствующих обстоятельств» и «переход причинно-следственной связи в более сложный процесс взаимодействия» (Кузьмина, 1964, с. 42). Если для Э. А. Самбурова взаимодействие лежит в основе причинности, то А. А. Кузьмина считает его более сложным процессом.

По замечанию И. ЗЛалетова, следует иметь в виду, что некоторые ошибки в определении причины и следствия неизбежны. В этом заключается одно из любопытнейших проявлений диалектики объективного и субъективного в истолковании причинности (Налетов, 1975, с. 20). С одной стороны, выделение признаков причинности есть субъективный акт, направленный на исследование, анализ объективного мира. С другой стороны, этот субъективный акт вовсе не произволен, а опирается на объективные условия. А его мотивы в конечном счете находят объективное обоснование в практической деятельности людей. Видимо, проявлением диалектики объективного и субъективного в исследовании причинности и объясняется «полифония» в определении основных признаков причинности. Тем более что содержание категорий, отражающих наиболее общие стороны объективной действительности, не остается неизменным: оно обогащается по мере освоения природы человеком, поскольку категория представляют собой «ступеньки выделения, т. е. познания мира, узловые пункты в сети, помогающие познавать ее и овладевать ею» (Ленин, с. 67).

Думается, признаками категории причинности являются: I) временная асимметрия- 2) однонаправленность зависимости- 3) соответствие следствия причине.

Относительно последнего признака можно заметить следующее. В. И. Ленин писал: «Всякая конкретная вещь, всякое конкретное нечто стоит в различных и часто противоречивых отношениях ко всему остальному, ergo, бывает самим собою и другим» (Ленин, с. 124).

Данное суждение касается и категории причинности: причина и следствие не являются тождественными. По мнению Р. И. Кругликова, следствие никогда не может быть абсолютно тождественным своей причине. Следствие всегда содержит нечто, отсутствующее в причине (Кругликов, 1988, с. 29). Об этом же говорят В. А. Гречанова (1990, Б. С. Украинцев (1972), К. И. Иванова (1974), М. Бунге (1962).

Поскольку любая категория влечет за собой целую группу категорий, она предстает как некая система (Гасшшн, 1989, с. 63), а потому раскрытие содержания категории причинности невозможно без соотнесения ее с понятиями универсальной связи, зависимости, взаимообусловленности, взаимодействия, а также содержания и формы, сущности и явления, цели и др.

Категория причинности отражает реальную причинно-следствен-ную связь как всеобщее свойство и отношение действительности. Все явления имеют свою причину. Категория причинности отражает причинную обусловленность и природы, и общественных явлений. Содержание же понятия причинности обусловлено прежде всего свойствами, признаками объективно реальных причинных связей, но оно не является чувственным образом действительности, хотя и выводится лишь из чувственной основы. Абстракция причинности является результатом переработки созерцания, осмысления конкретных фактов причинной зависимости явлений.

Движение и развитие действительности развертывается в порядке бесконечного чередования причин и следствий. При этом причина обладает всегда более или менее сложной структурой. В порождаемом следствии ее компоненты выполняют разную роль. Совокупность всех компонентов М. Г. Макаров называет «полной причиной',' а группу основных, решающих элементов в составе ее — «главной причиной» (Макаров, 1988, с. 139).

Интересно заметить, что существуют различные классификации видов причин. Так, Б. С. Украинцев, подчеркивая генетическую связь видов причинности, выделяет следующие: I) статистическая причинность макросистем классической физики- 2) статистическая причинность микрообъектов квантовой физики- 3) информационная причинность- 4) планомерное или целевое самопричинение самоуправляемых систем вне сферы сознания- 5) психическая причинность- 6) социальная причинность (Украинцев, 1972, с. 17).

Как видно, исследователь связывает причинность с изменениями вещей и явлений объективного мира: физическими, химическими, биологическими, психическими и т. д.

В основу классификации, предложенной А. П. Комаровым, легла содержательная сторона категории. Исследователь выделяет следующие качественные (квалитативные) разновидности причинно-следственной (каузальной) связи: I) предметная связь — логическая связь- 2) внутренняя связь — внешняя связь- 3) константная связь.

— окказиональная связь- 4) функциональная связь — нефункциональная' связь (Комаров, 1973, с. II).

Для А. П. Комарова основной является пара «предметная связьлогическая связь», причем под предметной связью понимается связь между предметами объективной действительности, а под логической.

— каузальная (причинная) зависимость не непосредственно мевду мыслями и умозаключениями. Таким образом, указывается на различие между причинностью в объективной действительности и причинно-следственными связями в нашем сознании, сознании субъектов, как на различие между самим предметом и мыслью о нем.

Разграничение внешних связей также осуществляется на основе учета обусловленности (необусловленности) связи психического состояния субъекта. «Здесь следует заметить, что некоторые исследователи не считают возможным рассматривать состояние как причину. Например, В. А. Гречанова отмечает: «Связь состояний нельзя отождествлять с причинно-следственными отношениями. так как причинно-следственное отношение носит более общий характер и отражает сторону всякого взаимодействия. Но процесс порождения одного состояния другим — это тоже взаимодействие, и, следовательно, причинно-следственное отношение выявляет весьма существенный аспект связи состояний. При этом связь состояний, являясь частным случаем причинно-следственного отношения, богаче этого отношения, т.к. может указать не только причинные, но и акаузальные виды этой связи» (Гречанова, 1990, с. 37), А М. Бунге заявляет, что рассматривать состояния как причину — это значит впадать в логическую ошибку (Бунге, 1962, с. 88).

Как можно заметить, оппозиция «внутренняя связь — внешняя связь» относится к разновидности логической связи, но не предметной. То же самое можно сказать и о двух последующих парах: константная связь отражает постоянную, «жесткую» зависимость, она формируется в виде общих положений, законов, правил, в то время как окказиональная связь отражает случайную зависимость, зависимость необязательного характера. Функциональная связь (в отличие от нефункциональной) фиксирует такие формы взаимосвязи, при которых изменение одной из величин соответствует вполне определенному изменению другой.

Все эти качественные типы причинной (каузальной) связи А. П. Комаров называет квалитативными признаками (квалитатемами). Причем причинность, по замечанию исследователя, фиксируется лишь при наличии двучленной оппозиции: причина — следствие.

Кроме указанных выше классификаций, существует также деление причин на непосредственную и опосредствованную (М.Г.Макаров). Первая — та, которая от следствия не отделена уже больше никакими процессами или явлениями. Опосредствованная же причина есть некоторое достаточное, но не необходимое еще условие для возникновения следствия. Превращение ее в непосредственную означает переход на ступень достаточного и необходимого условия.

Помимо простых причин и следствий в литературе встречаются понятия «причинная цепь», «причинная сеть», «системная причина» и др. Это связано со сложностью процесса причинения. Если простое причинение предполагает порождение одной причиной одного следствия, то гораздо более сложное понятие составного причинения ближе к реальной действительности: некоторое множество различных причин в отдельности производит такое же или подобное следствие, либо одна причина производит некоторое множество следствий одновременно. По мнению Б. С. Украинцева, множество причин может образовывать как бы одну интегральную единичную причину, которая всегда поддается расчленению на составляющие (Украинцев, 1972, с. 29). Еще более сложной по сравнению с составной причиной является причина-система или системная причина. Это качественно новая причина, которую невозможно расчленить на составляющие без искажения явления причинения. Множество причин в данном случае взаимодействуют как что-то целое.

Причинно связанная последовательность во времени соизмеримых по свойствам и значениям явлений выражается понятием «причинная цепь». Звенья ее образованы явлениями, каждая смежная пара которых представляет собою взаимосвязанные причину и следствие. Относительными границами цепи служат те наиболее удаленные друг от друга явления, которые еще можно определить как опосредствованные, по терминологии М. Г. Макарова, причину и следствие. Соотношение между звеньями таково, что на основании знания одного можно вывести существенное знание о другом.

Причинные ряды не лежат параллельно. Они перекрещиваются, переплетаются, сливаются на отдельных участках так, что звенья одного становятся звеньями другого, расходясь затем снова самостоятельными разветвлениями. В ходе развития одни цепи причинения ложатся в основное русло потока, другие располагаются в отдалении от него. Совокупность взаимосвязанных подобным образом каузальных (причинных) рядов составляет причинную сеть той или иной области.

На определенном этапе своего становления категории мышления как наиболее общие понятия получили свое закрепление в лексике и грамматической структуре языка, поэтому, анализируя сущность категории причинности, нельзя не учитывать особенности проявления данной категории в языке: «. когда дан язык, когда в нем фиксированы смысловые связи, категориальные структуры поднимаются на более высокий уровень» (Макаров, 1988, с. 7). Точнее, происходит гигантское уплотнение информации, при котором категории служат в качестве сокращений бесконечного многообразия отражаемой в сознании действительности. Именно это уплотнение информации и рассматривается исследователями языка в работах, посвященных тем или иным аспектам причинно-следственных отношений.

Известно, что категории философии (пространство, время, цель, причина и др.) тесно связаны с культурой, выражая логический срез последней, являясь структурными элементами всего духовного мира определенной эпохи. По мысли М. Г. Макарова, категорииструктурные элементы не только логического процесса, но и в известном смысле — всего духовного мира определенной эпохи, поэтому нужно принимать во внимание принципы и особенности духовной культуры исследуемого периода в целом (Макаров, 1988, с. 66−67). Об этом же говорит Л. Я. Солодовниченко: «Создавая произведение, художник отдает себе отчет в том, что жизнь его творения зависит от того, как он выразит духовные запросы общества, «дух эпохи» (Солодовниченко, 1983, с. 140).

Связь категорий философии с культурой (а, следовательно, и литературой как частью культуры) отмечают и М. А. Булатов (1984), и авторы коллективной монографии «Категории диалектики, их развитие и функции» (1980), и Г. А. Хотинская (1989). В частности, М. А. Булатов пишет, что категории философии в их связях и взаимоотношениях с культурой являются ее внутренней формой (Булатов, 1984, с. 29).

В этом смысле особая роль принадлежит категории причинности, поскольку причинная связь по сравнению с другими существенными и необходимыми отношениями (закономерностью, взаимоотношением сущности и явления и т. д.) в силу некоторых своих особенностей фиксируется в сознании раньше других. А. А. Кузьмина указывает на то, что определяя один предмет или процесс как причину, а другой как следствие, мы вырываем их из реального всеобщего взаимодействия, то есть делаем возможным их познание раньше других видов взаимосвязи (Кузьмина, 1964, с. 42).

По-видимому, именно это свойство причинных отношений способствовало весьма продуктивному исследованию причинности в языке (работы А. П. Комарова, О. В. Маслиевой, Х. Беличовой-Кржижковой, З. Вендлера, Т. В. Елфимовой, Е. А. Назиковой, Р. М. Теремовой, Л, Л. Ба-баловой, Л. М. Байдуж, Л. В. Бардиной, Л. М. Гуц, Н. И. Орловой, И. Я. Рыбаковой, Л. Р. Савченко и др.).

Тем не менее интерес к понятию причинности связан еще и с тем, что, будучи субъективным образом объективного мира, это понятие возникает в сознании того или иного субъекта, его объективное содержание осознается людьми (Мусабаева, 1972, с. 50), а потому исследуется не как чистая форма мысли, лишенная содержания, а как форма, внутренне связанная с содержанием, как форма реального содержания.

Отражение в языке диалектических связей причины и следствия, а также отношений, существующих в реальности, составляет смысловые отношения каузальности (Малшович, 1985, с. 3). Кроме того, Г. А. Болотова отмечает следующие особенности причинных построений и каузативных конструкций: отражение «интеллектуального усилия авторов найти логические связи между признаками и свойствами, объяснить те или иные явления» {Золотова, 1982, с. 14). Естественно, что автор речевого произведения, пытаясь построить логические связи, так или иначе вынужден употреблять различные единицы с причинной семантикой.

Думается, не менее важны исследования, связанные с функционированием категории причинности в целом тексте, поскольку «где нет текста, там нет и объекта для исследования и мышления» (Бахтин, 1979, с. 281).

На современном этапе развития, как уже говорилось выше, лингвистика текста ведет активный поиск текстовых категорий. Категория причинности пока является некой «фигурой умолчания», хотя некоторые замечания можно найти в работах Ц. Тодорова, М.В.Ма-линович.

Так, в статье «Поэтика» Ц. Тодоров, рассматривая литературный текст с точки зрения структурной поэтики, высказывает мысль о том, что большинство художественных произведений прошлого построено одновременно по законам временной и логической организации (имеется в виду логическое отношение импликации, причинности). При этом причинность настолько тесно связана с временной последовательностью событий, что их очень легко спутать друг с другом. По мнению Ц. Тодорова, «в глазах читателя — это отношение гораздо более сильное, чем следование во времениесли в повествовании присутствуют одновременно оба, то читатель видит только причинность» (Тодоров, 1975, с. 80).

Здесь-то и возникает проблема анализа литературного текста, поскольку Ц. Тодоров делит все виды связей и соотношений на две большие группы: связи между соприсутствующими в тексте элементами (связи in), с одной стороны, и связи между элементами, отсутствующими в нем (связи i ул ftV>se*t3a)f — с другой. Различаются указанные связи и по своей природе, и по выполняемым функциям. Если связи ivi <*>sevitio — это отношение обозначения (sens,) и символизации, то связи Т" frae-^evAi* - это отношение, образующее конфигурации, конструкции. В этом случае факты сцепляются друг с другом по законам причинности (а не потому, что они напоминают друг о друге). Существенным свойством является то, что они располагаются рядом друг с другом. Как можно заметить, исследователь говорит только о простых причинениях, когда причина и следствие расположены линейно.

Еще одним важным наблюдением Ц. Тодорова является следукщее: «Если повествование строится на связях причинного характера, но при этом они остаются в значительной степени имплицитными, то читатель должен проделать работу, от которой отказался автор» (Тодоров, 1975, с. 83). Вспомним слова В. В. Набокова: «. в произведениях писательского искусства настоящая борьба ведется не между героями романа, а между романистом и читателем.» (Набоков, Другие берега, 1990, с. 290). Аналогичную мысль высказывает М. В. Малинович, замечая, что степень выраженности смысловых сем «причина» и «следствие» на уровне микрои макроконтекста может быть различной (эксплицитной и имплицитной) (Малинович, 1985, с. 4). Иными словами, исследователи отмечают возможность существования в литературном тексте и эксплицитно выраженной причинности, и имплицитно.

Упомянутая выше несправедливость в отношении категории причинности, до сих пор не включенной в ряд текстовых категорий, связана, представляется, со следуадими факторами: I) «философское прошлое» категории, когда ее сущность рассматривалась исключительно в рамках философии- 2) универсальность категории, когда каузальные отношения пронизывают весь текст посредством различных способов воплощения, а отскща — затрудненность ее выявления.

В настоящей работе мы обратились к анализу сущности категории причинности и путей ее выражения в художественных текстах Ф. М. Достоевского.

Основным признаком художественного текста как системы является то, что в конце концов все компоненты, находясь во взаимообусловленной связи, направлены к организующему центру. Думается, причинность является некой универсалией, объединяющей в себе как материальный, так и информационный планы, а потому исследование способов отражения категории причинности в художественном тексте может представлять определенный интерес.

Структура и язык произведений Ф. М. Достоевского теснейшим образом связаны с философскими и эстетическими взглядами писателя, его пресуппозицией, т. е. знанием о мире и собственным индивидуальным опытом (Чернухина, 1990, с. 26). Своими произведениями Ф. М. Достоевский пытался поставить вопрос о человеческой личности как тайне и ее взаимосвязи с социальным миром. В 1839 году он писал брату Михаилу: «Человек есть тайна. Ее надо разгадывать всю жизнь. я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» (Достоевский, Возвращение человека, 1989, с. 7).

При этом писатель стремился понять и передать то или иное явление, в том числе и человеческую личность, во всей правдивости и конкретности, не вырывая его из жизненного контекста.

По мнению Н. В. Кашиной, обнаружить какой-то ограниченный круг причин явления и развернуть эту предысторию в художественном повествовании — такая задача, видимо, выглядела в глазах писателя как в какой-то мере умерщвляющее изъятие явления из контекста, как художественная неправда (Кашина, 1986, с. 39). Исследователь основывается на собственных высказываниях писателя и его героев, где последовательно проводится мысль о непостижимости для человеческого ума множественности причин, о неожиданности любого факта и в особенности человеческого поступка. Явно схожие причины и условия на деле приводят нередко к поразительно разным следствиям и наоборот.

Г. Б.Курляндская высказывает аналогичную точку зрения, трактуя позицию Достоевского как признание причинно-следственных связей для мира, но не человека: «Все в мире подчиняется причинно-следственным связям, но человек, кроме того, способен поступать согласно представлению о нравственном законе, проявляющемся в нем как непосредственное сознание» (Курляндская, 1988, с. 71−72). Упомянутый Г. В. Курляндской нравственный закон рассматривает нравственные поступки как предписанные высшим законодательством и потому совершение их признается долгом и обязанностью. Закон, по которому совершается нравственная деятельность, не есть уже поэтому причина этой деятельности, как, например, закон падения тел не есть причина их падения (Юркеаич, 1990, с. 99).

В творчестве Ф. М. Достоевского раскрывается отношение между «светильником и елеем» (Юркевич, 1990, с. 101), между головою и сердцем, двойство между нравственным законодательством, в форме которого мы представляем себе наши нравственные поступки (что относится и к героям Достоевского), и источником нравственной деятельности.

Романы Достоевского не отрицают причинность, а являются лишь «зеркалом», отражающим своеобразие мировоззрения писателя, его взглядов на мир и человека.

Если Ц. Тодоров, характеризуя литературу прошлого, говорил о совпадении временной и логической (причинной) направленности, то Р. Г. Назиров подчеркивает исчезновение у Достоевского такого, привычного для литературы XII века, совпадения: «у него финал может определять свою сюжетную причину, метафизика романа первичнее изображенного мира, сон о забитой лошади — завязка «Преступления и наказания», мотивы этого сновидения отражаются в романной «реальности» (Назаров, 1991, с. 138). Такой прием исследователь называет инверсией причины и следствия, подрывающей детерминизм и возвращающей к мифическому мышлению, которому присуще тождество причин и следствий. Кроме того, для Достоевского характерно сознательное раскрепощение подсознания героев, что ведет, по мысли Р. Г. Назирова, к пробуждению дремлющих в нем пралогических структур и древнейших архетипов. Например, следующая мысль Рас-кольникова во сне: «Это от месяца такая тишина, он, верно, теперь загадку загадывает» — рассматривается Р. Г. Назировым как не алогичная, а дологичная фраза, потому что «для нас месяц, видимый лишь ночью, есть ее привычный «результат» — для мифического (пралогического) сознания он есть божественный хозяин ночи, а значит — ее «причина», в том числе — причина ночной тишины. В этой фразе сконцентрированно выразилась инверсия причин и следствий» (Назиров, 1991, с. 154).

Логика текстов Достоевского настолько сложна, что, говоря о «Преступлении и наказании», Н. Д. Тамарченко отмечает: «Реальный ход события убийства действительно. представляет собою сцепление случайностей, которые никто бы не мог предусмотреть, ив этом смысле — нечто совершенно неповторимое. С другой стороны, цепь случайностей оказывается до такой степени единственно возможной формой реализации замысла преступления, что для постороннего взгляда она выглядит следствием „хитроумнейшего“ расчета, но принадлежащего как бы самой действительности» (Тамарченко,.

1982, с. 15). Таким образом, переплетение таких философских категорий, как случайность, необходимость, закономерность и, конечно же, причинность, вполне естественно для мышления и творчества Ф. М. Достоевского. Так или иначе, исследователи творчества писателя (Р.Г.Назиров, Г. М. Фридлендер, В. Я. Кирпотин, М. М. Бахтин, Г. К. Щенников, М. М. Гиршман, Ю. И. Селезнев, Ю. Карякин, Н. В. Кашина, Ю. Г. Кудрявцев, А. В. Здочевская, В. А. Свительский и др.) касаются проблемы выражения категории причинности в романах Достоевского.

Думается, проблема воплощения категории причинности в художественных текстах, в частности, в произведениях Достоевского, представляет определенный интерес как для лингвистов, занятых поиском признаков, свойственных всем текстам и являющихся неотъемлемой частью существования текста, так и для литературоведов и просто читателей, стремящихся глубже постичь художественный мир Достоевского, этого «всадника в пустыне, с одним колчаном стрел», проливающего кровь там, «куда попадает его стрела» (Розанов, 19 906, с. 523).

Мы строим наши наблюдения на материале одного романа Ф. М. Достоевского, что объясняется ограниченными рамками жанра диссертации. При этом полагаем, что речевое мышление художника слова подчиняется универсальным законам, поэтому результаты этого мышления, отраженные в одном романе, дают основание для экстраполяции наших наблюдений и выводов на другие художественные тексты. При этом совсем не обязательно, чтобы все категории и их воплощения, обнаруженные нами в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», должны иметь место в любом прозаическом художественном тексте. Большой объем романа и интеллект мыслителя, каким обладал Ф. Достоевский, позволяют предположить, что в романе оптимально воплощены категории причинности и их эксплицитная и имплицитная реализация.

Выводы к П главе.

1. Анализ материала позволил выявить три типа причин в романе Ф. М. Достоевского: хордовую, движительные и немаркированные.

2. Специальных средств выражения хордовой причины в речи не существует: она воплощается особой стилистической организацией целого текста, то есть воплощается объемно, а также имплицитно.

3. Специальных средств выражения движительных причин в речи также не существует. Они реализуются в пределах фрагментов текстов и при соположении фрагментов с определенной стилистической организацией. Движительные причины имеют в тексте полевое воплощение .

4. Для воплощения немаркированных причин речь располагает специальными средствами: сложными предложениями, сверхфразовыми единствами, сложными синтаксическими целыми с причинно-следственным значением. Немаркированные причины воплощаются линейно.

5. Учитывая тот факт, что при всей самобытности мышления художника слова оно (речевое мышление) подчинено универсальным законам, считаем, что обнаруженная типология причин может иметь место в любом художественном прозаическом произведении.

146 ЗШШЕНИЕ.

В данной работе были исследованы все возможные способы воплощения категории причинности. Наблюдения показали, что речевое воплощение причинности может иметь стандартные способы и не иметь таковых. Стандартные или общеязыковые способы воплощения категории причинности — это их реализация в пределах синтаксических конструкций нормированной структуры.

В процессе исследования мы пришли к парадоксальному выводу о том, что чем меньше сюжетоорганизующая роль причины, тем нормированной способ ее воплощения. Оказывается, что в простом и сложном предложениях воплощаются только немаркированные для развития сюжета причины или же причинные конструкции дублируют важную для развития сюжета причину в пределах одного предложения.

Немаркированные причины могут также реализовываться в пределах сверхфразовых средств (СФЕ) и сложных синтаксических целых (ССЦ), которые имеют относительно стандартную форму.

Чем значительней для развития сюжета причина, тем свободнее формы ее воплощения в тексте. Сюжетно значимыми, по нашим наблюдениям, являются движительные причины и хордовая причина. Движительные причины — это причины, оказывающие влияние на сюжет, дающие возможность произведению функционировать и существовать по своим законам. В тексте романа эти причины обычно имеют полевое воплощение (в понимании Т.В.Матвеевой).

Полевое воплощение текстовой категории отличается от словарных тематических и семантических полей набором составляющих компонентов: текстовое поле образуют единицы разных уровней — от лексического уровня до фрагмента текста. Текстовые поля, воплощающие разные движительные причины, могут взаимно интерферировать, следовать друг за другом и дистантно ассоциироваться. Кроме того, движительные причины могут иметь имплицитное воплощение, которое, сопрягаясь с эксплицитным полевым, создает общую панораму движительных причин.

Движительные причины в тексте «Преступления и наказания» не совпадают с основными фабульными линиями: историей Мармеладовых, историей матери и сестры Раскольникова и историей претендентов на руку Дунечки — Свидригайлова, Лужина и Разумихина.

Сюжетная роль разных движительных причин неодинакова. Различаем основные и дополнительные движительные причины. Основные движительные причины — это причины, непосредственно влияющие на развитие сюжета. Дополнительные движительные причины — это причины, несущие превходящие обстоятельства. Совокупность движительных причин создает в произведении поле напряженности и концентрирует внимание читателя.

Наиболее значимой в плане понимания стержневого замысла автора является хордовая причина, которая имеет объемное воплощение и затекстовое воплощение в пределах целого текста. Хордовая причина в романе Ф. М. Достоевского не эксплицируется, в тексте можно увидеть лишь отдельные указания, которые позволяют ее вербализовать: переступив однажды, личность неминуемо подвергается наказанию и только через него становится способной к воскрешению.

Имплицитное присутствие хордовой причины дает возможность ее вариативной вербализации, в том числе и самим автором художественного текста. Так, одним из вариантов экспликации хордовой причины является название романа «Преступление и наказание», где названы факты, между которыми в сознании читателя существует устойчивая причинно-следственная связь. Существуют и другие авторские способы вербализации хордовой причины: числовая и цветовая символика, портретные описания, имена персонажей и т. д.

Особую проблему составляет соотнесенность хордовой причины и идейного содержания произведения. Как правило, основная идея не формулируется каузальными конструкциями. Для романа Ф. М. Достоевского отмечаем лишь частичное совпадение идейного содержания и хордовой причины.

Жанр диссертации, ввиду ограниченности объема, позволил нам обратиться к анализу только одного произведения — «Преступления и наказания». Но разработанная нами типология причин и выявление способов их воплощения имеет значение не только для романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», но и для любого художественного прозаического текста. Категория причинности — универсальная мыслительная категория, которая имеет место в художественном творчестве вообще, в любом речевом произведении. На основе анализа одного большого по объему художественного текста, мы обнаружили такие способы воплощения категории причинности, которые присущи и другим текстам.

В.В.Розанов писал: «Достоевский испепелил своей диалектикой всякое безобразие и открыл полную свободу всякой красоте. Но эта красота так высоко лежит, что ее никто не умеет взять» (Розанов, 1990 В, с. 323). Как представляется, анализ категорий речевого мышления писателя, в том числе и категории причинности, открывает путь к познанию этой красоты.