Китайско-японские отношения с глубокой древности до VI в. н. э

Проблема отношений с Китаем в древнейший период представляет собой один из важнейших вопросов истории Японии. Значение влияния, оказывавшегося Китаем на развитие Японии с древнейших времен и само формирование японского этноса, его культуры и цивилизации общепризнанно в научном мире в научном мире и практически не отрицается. Тем более важно исследовать корни этого процесса и определить в какой степени и в каких конкретно аспектах Япония подвергалась влиянию Китая в древности.

Более того, исследование контактов между Китаем и Японией в этот период необходимо и для понимания процессов формирования Дальневосточной культурной общности как одной из самоценных цивилизаций мира. Излишне говорить о том, какое огромное практическое значение имеет исследование достижений Дальневосточной культурной общности, в особенности для стран азиатского региона, одной из которых является Россия.

Изучение китайско-японских отношений необходимо и для понимания истории собственно Китая, поскольку многие традиции и элементы культуры древности, уже исчезнувшие в самом Китае продолжают бережно сохраняться в Японии. К тому же в Японии постоянно шло их творческое развитие, в результате которого эти элементы достигли результатов, невиданных в Китае. Так было с конфуцианской моралью и иерархической структурой общества, получивших свое идеальное воплощение в средневековой Японии и сохранивших свое значение в современном японском обществес искусством садов, достигшим в Японии не только высочайшего мастерства, но и глубочайшей степени философского осмысления. Изучение судьбы этих достижений может помочь в исследовании особенностей китайской цивилизации в целом.

Контакты с Китаем, продолжавшиеся в течении тысячелетий, являются, пожалуй, наиболее существенным примером, характеризующим главную особенность японской цивилизации — ее удивительную способность заимствовать достижения чужеземных культур, делая их при этом неотъемлемой частью собственной культуры и повседневной жизни, когда, как отмечал один из крупнейших знатоков Японии академик Н. И. Конрад, эти «привнесенные извне элементы, оставаясь сами по себе в неприкосновенности, вступают на путь совершенно особого развития, сравнительно с тем, что мы наблюдаем на их родине, или же в странах, где они также успели занять прочное место в истории и культуре» [53, с.5]. Именно такая особенность японской цивилизации стимулировала ее неповторимое развитие.

Целью настоящего исследования является рассмотрение самого начального этапа распространения в Японии китайской культуры, как времени, заложившего основу для ее дальнейшего восприятия и усвоения.

Данная работа хронологически ограничивается концом VI в.н.э., то есть доходит до начала периода Асука (593−710 гг.) в Японии. Такое разграничение объясняется следующими факторами. Прежде всего, обычно, особая роль в распространении китайской культуры в Японии связывается с эпохами Асука, Нара и Хэйан (593−1192 гг.), когда происходит становление классической японской культуры, достигшей своего расцвета в период Хэйан (794−1192 гг.), от которого до нас дошло значительное количество письменных памятников, архитектурных сооружений и произведений искусства, свидетельствующих о глубоком влиянии китайской культуры и цивилизации на японское общество. Такой расцвет китайской культуры в Японии, безусловно, должен был быть подготовлен предшествующим периодом.

Кроме того, данное исследование мы ограничиваем «периодом древности» как особой стадии человеческой культуры. Хотя понятие «древность» определяется по-разному для Японии — вплоть до 645 г. или даже до 1192 г., что к тому же не совпадает с периодом древности в Китае, ограничиваемом чаще всего 220 г. н.э., мы понимаем под древностью, в частности на Дальнем Востоке, период до господства мировых религий, в данном случае буддизма, создавших новую структуру общества. В Китае буддизм занимает господствующее положение лишь с 111−1V вв., а в Японии — с конца VI в.

И наконец, китайская эпоха Тан (618−907 гг.) стала не только классическим временем для Японии, к тому же хорошо освященным письменными источниками, но и первой эпохой, от которой сохранились следы влияния не только Китая на Японию, но и Японии на Китай [384]. Таким образом, с конца VI в.н.э. начинается качественно новый этап и в развитии самого японского общества и его культуры, и в китайско-японских контактах, поэтому его рассмотрение не может быть частью настоящей работы.

Основной задачей диссертации является изучение и характеристика всего спектра японо-китайских отношений в древний период, включая этнические, экономические, культурные и политические контакты.

Исходя из определенной выше задачи, наше исследование призвано рассмотреть следующие конкретные проблемы :

1. Определение времени, к которому можно отнести начало контактов между народами нынешних Китая и Японии.

2. Исследование влияния этнических миграций с материка на распространение китайской материковой культуры и технических достижений в Японии по периодам.

3. Изучение различных путей миграций с материка в Японию и их соотношения и роли в разные исторические эпохи.

4. Рассмотрение взаимной связи влияний разнообразных северокитайских и южнокитайских этнокультурных элементов в различные периоды.

5. Исследование характера политических контактов между Японией и Китаем и их роли в системе международных отношений на Дальнем Востоке.

6. Определение времени начала усвоения в Японии письменной культуры Китая и связанной с ней конфуцианской идеологии.

7. Разрешение проблемы о времени и наличии каких-либо особенностей вхождения Японии в ареал Дальневосточной цивилизации на основе поставленных выше вопросов.

Особенности темы, охватывающей продолжительный период, включающий как дописьменную, так и письменную эпоху, определили и метод работы. Учитывая ошибку предшественников, обращавшихся к вопросу реконструкции китайско-японских отношений практически только на материалах письменных источников, мы собираемся использовать метод комплексного исследования, базирующийся на данных вещественных источников (археологических, антропологических, этнографических), на основе которых верифицируются сведения письменных источников, при этом преимущественное значение отдается именно вещественным источникам, как более объективным.

Автор старался привлечь максимально широкий спектр доступных ему археологических, антропологических и этнографических материалов. Сопоставляя их данные по основным эпохам (палеолит, неолит, яёи и кофун), мы пытались воссоздать, насколько возможно, картину этнических, экономических и культурных контактов между народами Китая и Японии.

Сведения письменных источников по периодам яёи и кофун (III в. до н. э,-VI в.н.э.) анализировались и оценивались уже на основании картины, представленной вещественными источниками. Материалы письменных источников также служили нам для исследования политических отношений между Японией и Китаем в означенные периоды, при этом они оценивались с точки зрения общей ситуации в международных отношениях на Дальнем Востоке, а также внутреннего положения в Китае, Японии и Корее, о которых известно из других письменных и вещественных источников.

Для написания данной работы автор ознакомился к тому же с большим количеством исторических исследований отечественных и зарубежных ученых, касающихся тех или иных затрагиваемых вопросов, и постарался учесть высказывавшиеся ранее мнения и гипотезы.

Схема работы построена следующим образом. Весь основной текст состоит из глав, расположеннных в хронологическом порядке по периодам. При рассмотрении двух последних периодов (яёи и кофун) текст разделяется, в соответствии с концепцией автора, на две части. В первой дается реконструкция японо-китайских отношений на материалах вещественных источников, а во второй — полный перевод письменных источников и анализ их информации. В конце каждой главы приводятся общие выводы. источники.

В соответствии с концепцией автора, при написании данного исследования существенное значение придавалось работе с вещественными источниками, прежде всего археологическими. Нами были использованы материалы археологических раскопок в Японии, Китае и Корее. По палеолитическому периоду в Китае за основу были взяты данные раскопок вплоть до 90-х гг., детально приведенные в подробнейших обобщающих трудах С. Кучерой, Чэнь Эньчжи, в сборниках Редакционной коллегии публикаций, посвященных памятникам материальной культуры КНР и некоторых других материалах [60- 468- 354- 355- 367- 61- 368- 363- 357- 381]. Эти данные были сопоставлены с материалами по палеолиту Японии, приведенными А. П. Деревянко, Като: Симпэем1, Асоу Масару, Наора Нобуо, Сираиси Хироюки, Сэридзава Тёхукэ, Фудзимото Цуёси, Мацудзаки Хисакадзу, в публикациях Токийского государственного музея [39- 38- 166- 119- 198- 216- 256- 287- 295- 311- 331].

По периоду дзё: мон были использованы сведения о раскопках поселений, захоронений и находках орудий, костных останков, керамики, распространении культуры риса, приведённых М. В. Воробьёвым, Кобаяси Юкио, Судзуки Кацуко, в публикациях Токийского государственного музея, журнальных и газетных статьях [27- 38- 83- 137- 141- 146- 157- 274- 295- 163- 234- 235- 271- 280- 331- 460]. С ними сопоставлены и сведения по распространению культуры риса и неолиту Китая, включая новейшие данные [61- 59- 63- 64- 94- 113- 114- 204- 334- 343- 346- 354- 355- 441- 472].

Наиболее обширный материал был собран по периоду яёи, изучение которого имеет несравнимо большее значение для исследования влияний археологических культур Китая на Японию. Это — отчёты и данные о результатах раскопок яёйских захоронений и поселений, распространениии бронзовых и.

1 Все японские имена и фамилии пишутся в соответствии с традицией — сначала фамилия, потом имя. Фамилии и имена проживающих в Японии эмигрантов корей ского и китайского происхождения пишутся в их японском чтении. железных орудий, о керамике, сведения о находке китайских вещей — мечей, монет [27- 38- 102- 106- 117- 118- 128- 133- 134- 137- 139- 144- 145- 157- 160- 194- 196- 197- 245- 246- 250- 251- 252- 253- 255- 266- 267- 268- 280- 286- 291- 295- 312- 317- 323- 324- 326- 341- 342- 345- 408- 429- 461- 464].

Особое внимание автором уделено находкам и описаниям бронзовых зеркал в Китае и Японии [295- 305- 306- 303- 124- 152- 157- 175−179- 192- 226- 245- 272- 281- 282- 304- 326- 367- 151- 280- 102- 194- 341], в том числе и материалам из антикварных коллекций, собранным выдающимся японским археологом Умэхара Суэдзи, и работам по изучению зеркал [162- 178- 200- 217- 289- 290- 291- 342- 349- 350- 351- 352- 353- 407- 416].

По периоду кофун также были использованы данные о распространении и о формах курганных захоронений, их внутреннем убранстве и стенных росписях, погребальных камерах, предметах сопутствовавших захоронению, железном оружии, металлических деталях амуниции, конской утвари и глиняных фигурках ханива [27- 83- 111- 122- 157- 172- 177- 190- 199- 207- 226- 230- 269- 280- 286- 295- 314- 321- 442- 408- 462], собранные Ван Вэем, Ивасаки Такуя, Мотомура Такэаки, Нодзаки Со: ити, Харасима Рэйдзи и другими.

Для сопоставления с японским был отобран китайский археологический материал [354- 355- 367- 465- 306- 158- 188- 237- 270- 272- 303- 463- 434- 383- 419- 343- 378]. Помимо японского и китайского, автор также использовал корейский археологический материал: данные о находках останков человека и каменных орудий, распространении риса, бронзовых и железных орудий и оружия, бронзовых зеркал, дольменов, ямных и курганных погребений и предметов, сопутствующих им. Были использованы публикации Государственного музея в Пуё, Центрального музея истории Кореи в Пхеньяне, материалы, собранные Ким Сок Хёном, Сайто: Тадаси, Миками Цугио, М. В. Воробьевым, ряд журнальных и прочих статей [159- 152- 179- 26- 37- 40- 229- 325- 328- 360- 361- 372- 380- 404- 405- 413- 420- 425- 471]. Помимо публикаций, автор также лично осмотрел курганные захоронения в Пуё и Кёнчжу (Корея) и ознакомился с экспонатами ряда музеев Японии, Кореи, Китая, Гонкнога, России, Франции, США.

В работе использован и антропологический материал, в том числе результаты новейших исследований краниологических и дентальных характеристик дзё: монцев, яёйцев, современных японцев, их сравнений с аналогичными характеристиками неолитических насельников Китая, Юго-Восточной Азии, Океании и современных китайцев, генетических исследований костных останков древних китайцев и японцев, исследований состава крови их современных потомков, проводившихся Додо Юкио, Исида Хадзимэ, Ханихара Кадзуро, Ханихара Цунэхико, Токунага Кацуси, Уэда Синтаро: и рядом других ученых [55- 56- 60- 66- 67- 144- 146- 171- 197- 222- 335- 336- 337- 348- 363- 385- 392- 393- 397- 398- 399- 400- 403- 418- 421- 424- 431- 433- 435−438−439−440].

Использовался и этнографический материал: как наблюдения известных историков и этнографов — Торигоэ Кэндзабуро, 0: баяси Таре, Мисина Акихидэ, Вада Киёси — за обычаями и бытом, мифологией современных японцев и национальных меньшинств Китая, так и сведения об их обычаях и быте в древности, полученные путем археологических раскопок [55- 56- 108- 140- 172- 186- 196- 210- 300- 437- 470]. С этими данными были сопоставлены и личные наблюдения автора в преф. Айти (Япония).

Помимо вещественных, существенное значение имеет и материал письменных источников. Наиболее обширная информация по исследуемой теме содержится в китайских династийных историях. Это — прежде всего «Описания л во» из разделов, посвященных описаниям народов в «Лечжуанях» («Биографиях») в «Истории Поздней династии Хань» («Хань шу», составленной Фань Е (398−445 гг.), «Истории трех царств» («Саньго чжи») Чэнь Шоу (233−297 гг.), «Истории династии Цзинь» («Цзинь шу»), написанной Фан Сюань-лином (579−648 гг.) и 20 другими учеными в 644−646 гг., «Истории династии Сун» («Сун шу», 487−488 гг.) Шэнь Юэ (441−513 гг.), «Истории южной династии Ци» («Нань-Ци шу») Сяо Цзы-сяня (489−537 гг.), «Истории Лян» («Лян шу», 629−635 гг7.) Яо.

2 Этим именем называются японцы в китайских источниках.

Сы-ляня (557−637 гг.), «Истории Южных династий» («Нань ши») Ли Янь-шоу (УП в.). В «Описания во» вошли как данные о культуре и обычаях японцев, так и о географическом положении Японских островов и их официальных отношениях с Китаем, прежде всего с правящей династией.

Информация о во в разных династийных историях имеет различную степень ценности и достоверности. Из описаний обычаев японцев наибольшую важность представляют сведения «Вэй чжи», а из материалов по официальным отношениям с Китаем — «Хоу-Хань шу», «Вэй чжи», «Сун шу» и «Нань-Ци шу». Наиболее фрагментарный и недостоверный характер носят данные «Цзинь шу». Тем не менее, во всех без исключения династийных историях содержится лишь сугубо официальная информация о политических отношениях с китайским императорским двором, во многом определенная идеологической направленностью самих памятников, требовавшей использования исключительно официальных материалов. Поэтому на основе вышеупомянутых источников можно реконструировать лишь картину политических контактов между Китаем и Японией.

О посольствах в Японию и из нее кратко упоминается под соответствующими годами и в «Основных записях» вышепоименованных династийных историй, причем данные «Основных записей» могут и не совпадать с записями в «Описаниях во» .

Отдельные упоминания о во имеются и в «Географических записях» («Дили чжи») в «Истории династии Хань» Бань Гу (32−92 гг.), а также в двух других ранних источниках — в своде мифологизированной географии «Шань-хай цзин» («Каталог гор и морей»), окончательно записанном в конце периода Чжаньго (403−221 гг. до н.э.) или в начале Ранней Хань (206 г. до н.э.-220 г. н.э.), но имеющим несомненно более ранние корни, и в философском трактате «Критические суждения» («Лунь хэн») Ван Чуна (27-ок.97 гг. н.э.) и представляет собой большую ценность как первые письменные свидетельства, относящиеся к Японии.

Помимо упоминаний о японцах под именем во, ряд ученых, например Ики Итиро, считают относящимися к Японии и некоторые другие сведения в династийных историях, прежде всего данные об экспедиции на восток мага Сюй Фу при династии Цинь (221−207 гг. до н.э.), содержащиеся в «Исторических записках» («Ши цзи») Сыма Цяня (145/135 — 90/87 гг. до н.э.) и в «Хань шу». Все эти упоминания были также нами раессмотрены в плане их надежности.

Кроме перечисленных, были использованы еще «Суждения и беседы» («Лунь юй»), приписываемые Конфуцию (551−479 гг. до н.э.), но составленные его учениками или учениками его учеников, и «Высочайше просмотренное собрание книг, составленное в годы правления Тай-пин» («Тай-пин юйлань»), собранное Ли Фаном (925−996 гг.) и другими в 977 г. В последнем приводятся выдержки из династийных историй о японцах, иногда отличающиеся от дошедшего до нас их текста.

Для сравнения привлечены и данные, касающиеся более позднего периода из «Истории Северных династий» («Бэй ши» Ли Янь-шоу, «Истории Суй» («Суй шу», 636−656 гг.) Вэй Чжэна (580−643 гг.), Янь Ши-гу (581−645 гг.) и др. и «Истории династии Тан в старом изложении» («Цзю Тан шу», 941−945 гг.) Лю Сюаня, Чжан Чжао-юаня, Цзя Вэя и др.

Материал о контактах с Китаем в древности содержится и в японских источниках — «Кодзики» («Записях о делах древности»), записанных в 712 г. 0:-но Асоми 3Ясумаро (?-723гг.)4 с устного наговора Хиэда-но Арэ, заучившего ранее наизусть родословные императорского дома и сказания различных родов и в составленных всего через 8 лет (720 г.) в духе китайских династийных историй и на китайском языке принцем Тонэри (6767−735 гг.)5 «Анналах Японии» («Нихон секи»), ставших первой в серии «Шести государственных историй» («Риккокуси»). В основном в «Нихон сёки, реже в «Кодзики», более посвященной.

3 Асоми — один из рангов кабанэ, установленный в 684 г.

4 Реальность существования 0:-но Ясумаро была доказана в 70-е гг. археологически, когда была найдена его могила с надписью в преф. Нара [137- 280, с. 152−153].

5 Принц Тонэри был сыном императора Тэмму (нп престоле 673−686 гг.) и отцом императора Дзюннина (на престоле 758−764 гг.). проблемам генеалогии императорского дома, имеются важные свидетельства о культурных контактах и эмиграции из Южного Китая («Курэ»), наравне с информацией об обмене посольствами. Основная ценность этого материала прежде всего в его жанровом отличии от данных китайских историй, повествующих исключительно о политической стороне контактов. Тем не менее, позднее время записи памятников и к тому же искажения, наложенные устной традицией, породили большие неточности в хронологии описываемых событий, которые практически не позволяют нам дать их датировку, о которой можно говорить лишь примерно с V в.н.э., и то не очень точно. В то же время, несмотря на трудности в хронологии, только в японских источниках содержится ценнейший материал о китайских эмигрантах и их культурном влиянии, подтверждаемый данными вещественных источников.

Для работы был использован и корейский источник — «Летописи трех государств» («Самгук саги»), составленный в 1145 г. Ким Бусиком в подражание китайским династийным историям. Этот источник не содержит никаких сведений о контактах Китая с Японией, но дает важную для понимания общей ситуации в регионе информацию о войнах японцев с корейскими государствами.

В целом, несмотря на наличие значительного количества письменных источников по китайско-японским контактам в I—VI вв.н.э., они освещают лишь вопросы политических отношений между двумя регионами и редко затрагивают другие аспекты.

Все вышеупомянутые источники вторичны и кроме того дошли до нас через цепь переписчиков. Именно последнее обстоятельство породило различия в дошедших до нас текстах источников, прежде всего китайских династийных историй. Поэтому при использовании последних мы сравнивали различные варианты текстов: тексты, официально утвержденные в кон. XIX в. в Китае и Японии [4- 11- 15- 16- 17], сунские ксилографы, приведенные полностью Хасимото Масукити [320], ксилограф «Бэй ши» ХШ века из собрания Российской государственной библиотеки, современные издания [1- 7- 13].

Некоторые из используемых текстов династийных историй имеют русские переводы Н. Я. Бичурина и Н. В. Кюнера, однако они страдают рядом неточностей и пропусков [25- 65].

Существует также полный русский перевод «Шань-хай цзина» Э. М. Яншиной, «Кодзики» Е. М. Пинус, Л. М. Ермаковой, А. Н. Мещерякова, «Нихон сёки» Л. М. Ермаковой и А. Н. Мещерякова и почти полный перевод «Исторических записок» Р. В. Вяткина и В. С. Таскина, «Самгук саги» М. Н. Пака [46- 48- 89- 19- 447в].

Практически все использованные тексты неоднократно квалифицированно переводились и квалифицировались японскими авторами. Поэтому переводы, сделанные нами для данной работы, производились с учетом их исследований [1- 2- 3- 6- 121- 205- 243- 282- 292- 320- 443а].

Еще одним типом источников для данной работы стал эпиграфический маатериал. В основном — это надписи на бронзовых зеркалах и железных мечах. Автором были согбраны, переведены и типологизированы 50 надписей на бронзовых зеркалах китайского и японского производства, найденных в Японии, которые сопоставлены с похожими надписями из антикварных коллекций и раскопок Китая [162- с.118- 192, с.199−200, 272- 178, с.44- 194, с. ЗО- 341, с.35−36- 295, с. 28, 29, 30, 109, 110, 123, 128, 129, 217, 218, 221,2222, 228- 139, с.52- 242, с.63- 243, с.183- 352, с. 351, 352, 354,355- 116, с.13- 130, с.27- 305- 306- 200, с.26−27, 29−31].

Важную информацию сожержат и надписи на 5 железных мечах из кургана Тодайдзияма, святилища Исоноками-дзингу (преф. Нара), курганов Эдафунаяма (преф. Кумамото) и Инарияма (преф. Сайтама), а также предположительно из преф. Гумма, датируемых ок. И-V вв.н.э. [295, с. 150, 151, 152, 153, 225, 226, 227- 192, т. П, с. 254, 277- 280, с.150−151 и др.].

В целом следует отметить, что по рассматриваемой теме имеется большое количество источников как вещественных, так и письменных, дающих возможность исследовать различные аспекты китайско-японских отношений от периода глубокой древности до VI в.н.э., в том числе это: обширный и 1 и о ^ с/ археологическии, этнографическим и антропологический материал, собранный, особенно в последние годы, в основном японскими исследователями. Последние века изучаемого периода также освещены различными китайскими и японскими письменными источниками, которые хотя и касаются в основном политических контактов, при сопоставлении с вещественными источниками могут дать и другую, непроизвольно содержащуюся в них информацию. Тем не менее, правильный анализ письменных источников возможен исключительно на основе вещественных данных, рисующих общую картину контактов.

ИСТОРИОГРАФИЯ.

Проблема китайско-японских контактов в древности вызывала интерес в основном в научном мире Японии, где она традиционно относится не к синологии, а к вопросам национальной истории, в рамках которой и изучается. Такой подход к данной проблеме стимулировал внимание к ней со стороны практически всех японских историков, обращавшихся к древнему периоду национальной истории, реконструировавшемуся на основе китайских династийных историй. В то же время этим определялось и рассмотрение сведений китайских источников прежде всего с точки зрения данных для исследования внутренних проблем японского общества6, а не его отношений с Китаем.

Вопросы контактов с Китаем затрагивались уже в первых дошедших до нас японских исторических произведениях — «Кодзики» и «Нихон сёки», о чем речь пойдет дальше, в том числе в примечаниях к «Деяниям императрицы Дзингу» в «Нихон сёки» три раза цитируется «Вэй чжи» и один раз цзиньский памятник «Ци цзюй чжу», где кратко сообщается о посольствах женщины-правительницы Во по имени Химико к китайскому двору в 3 год Цзин-чу (239 г.), начальный год Чжэн-ши (240 г.), 4 год Чжэн-ши (243 г.) и во 2 год Тай-чу (266 г.), которые помещены под 39, 40, 43 и 66 годами правления императрицы Дзингу [5, с. 172, 177].

Эти цитаты показывают, что автор примечаний не только был знаком и признавал достоверность «Вэй чжи» и «Ци цзюй чжу», но и отождествлял императрицу Дзингу с Химико. Однако были ли эти примечания составлены принцем Тонэри и ли появились в тексте «Нихон сёки» позже — не известно. Тем не менее, тот факт, что уже в рукописных фрагментах «Нихон сёки» из дома Танаки Канбэя, относимых к периоду Нара (710−794 гг.), имеются различные.

6 К сожалению, автору были доступны далеко не все работы японских ученых, рассматривавших данный вопрос, из-за отсутствия в библиотеках России. Некоторые из них, особенно изданные в период Эдо и начале Мэйдзи, являются редкими книгами, но тем не менее цитируются другими японскими историками. В тех случаях, когда мы упоминаем о таких изданиях, мы каждый раз специально оговариваем, что работа была нам недоступна и указываем источник нашей информации о ней. примечания и приложения-цитаты [443, с.52−53], позволяет предполагать, что комментарии к «Нихон сёки» имеют древнее происхождение.

Следующее важное упоминание о контактах с Китаем в древности имеется в «Гукансё:» («Плагиате невежественного глупца») — историко-философском произведении, написанном Дзиэном (1156−1235 гг.), главой буддийской секты п.

Тэндай, сыном канцлера и регента Фудзивара-но Тадамити (1121−1158 гг.), и младшим братом регента и канцлера Фудзивара-но Канэдзанэ (1186−1196 гг.). Дзиэн существенно удревляет контакты с Китаем и относит их начало еще к правлению императора Суйнина (29 г. до н.э.- 70 г. н.э.), который «впервые послал людей в Морокоси» (кит. «Тан», так тогда именовали Китай) [195, с.20].

В середине периода Камакура (1192−1338 гг.) Урабэ-но Канэката (время жизни неизвестно), крупный деятель синтоистского культа, в «Сяку Нихонги» о.

Пояснениях к «Нихон сёки») цитирует данные «Вэй чжи» о посольствах во и отождествляет «во» с Японией, но не связывает напрямую Химико и императрицу Дзингу [443, с.64−65].

К отношениям между Японией и Китаем в ранний период неоднократно обращается и Китабатакэ Тикафуса (1293−1354 гг.), крупный государственный и военный деятель эпохи Южной и Северной династий (1336−1392 гг.), написавший в 1339 году «Правдивую хронику Богов и Императоров», утверждавшую легитимность Южной династии. Затем, в 1343 г. хроника была исправлена автором и представлена императору Гомураками (1339−1368 гг.). Китабатакэ относит начало отношений Японии и Китая к еще более раннему времени, чем Дзиэн. Он пишет, что китайцы знали о Японии еще со времен Конфуция (551−479 гг. до н.э.), а первый официальный контакт относится к правлению императора Ко: рэя (290−214 гг. до н.э.), когда Цинь Ши-хуан, разыскивая элексир вечной жизни в Японии, послал по просьбе императора конфуцианские книгитогда же, по мнению Китабатакэ, японцы познакомились с китайской письменностью [155, с. 71,72]. Следующий этап отношений автор

7 Здесь и далее указываются годы правления японских и китайских императоров, регентов и канцлеров.

8 Эта работа, к сожалению, оказалась нам недоступной. относит к правлению императрицы Дзингу (200−270 гг. н.э.), установившей контакты с царством У (Курэ) (221−280 гг.), и императора Огдзина (270−312 гг.), при котором распространяются конфуцианство и китайская грамота. На этом этапе Китабатакэ полностью следует «Нихон сёки». Нужно отметить и то, что в отличии от Дзиэна у Китабатакэ многократно высказывается точка зрения, что уже в древности Япония ничем не уступала Китаю [155, с. 41,42−44,71−72,78−79], и такая точка зрения, начиная с этого сочинения, прочно утверждается в японской историографии контактов между двумя странами.

В следующий период, Муромати (1338−1573 гг.), проблема контактов с Китаем в древности затрагивается в «Драгоценных записях о добрых соседях» («Дзэнринкоку хо: ки», 1470 г.), составленных Дзуйкэем Сю: хо:9, монахом секты Дзэн. В этой работе автор критикует сведения китайских династийных историй, в частности «Вэй чжи», о древней Японии, считая их сомнительными [443, с.66−67].

В начале периода Эдо (1603−1867 гг.) Токугава-но Мицукуни (1628−1700 гг.), третий сын даймё: княжества Мито Токугава-но Ёрифуса (1603−1661 гг.) и внук первого ceiym Токугава — Иэясу (1542−1618 гг.), в 1657 г. начал составлять «Историю Великой Японии», охватившую в том числе и всю древнюю историю страны от императора Дзимму (660−585 гг. до н. э.). Первые контакты с Китаем автор относит к 87 году правления императора Суйнина (29 г. до н.э.- 70 г. н.э.), которые, в отличии от Дзиэна, он связывает со сведениями о посольстве японцев во 2 год эры Цзянь-у Чжун-юань (57 г. н. э.) позднеханеьского императора Гуанъу-ди (25−57 гг.н.э.) [298, кн.1, свиток 2, с. 10а-106]. Далее о контактах с Китаем говорится лишь в правления: императора 0: дзина (в 20, 37 и 41 годы его правления — 290, 307, 311 гг.), императора Югряку (457−480 гг.), когда были посольства в У (Курэ) и из него (6, 8, 10, 12, 14 годы — 462, 464, 466, 468, 470 гг. н.э.) и императора Киммэя (в 23 г. — 562 г.) [298, кн. II, св. 3, с. 136, 146, 15а, кн. III, св. 5, с. 4а, 46, 56, 6а, св. 7, с.8а — 86], что повторяет данные «Нихон сёки». Комментарии из «Вэй чжи» и «Ци цзюй чжу» к «Нихон сёки» Мицукуни опустил.

9 Работа была нам также недоступна.

Таким образом, мы видим, что в период VIII — XVII вв. Японские историки не высказывали каких-либо концептуальных идей по вопросу об отношениях с Китаем в древности, а только по разному датировали начало контактов и данные о них китайских источников, которые ставились в зависимость от непререкаемого авторитета «Нихон сёки» .

Поворот в японской историографии к действительному исследованию древних контактов с Китаем связан с именем Мацу сита Кэнрин (1637−1703 гг.), известного врача и конфуцианского ученого, издавшего в 1693 г. «Описания Японии под другими названиями» 10, в которых были собраны известия о Японии из китайских и корейских источников и сопоставлены с данными японских историй. Именно Мацусита Кэнрин выдвинул некоторые идеи, касающиеся т рактовки китайских текстов, которые легли в основу последующих исследований вплоть до современности [103, с.294−296- 193, с.39−54- 243- 333- 443, с.69−70]. Так, он считал, что под государством Яматай в «Вэй чжи» следует понимать Ямато, а Химико — отождествлять с императрицей Дзингу, но в то же время многие описания «Хоу-Хань шу», «Вэй чжи» и «Цзинь шу» были признаны ложными, так как основывались, по мнению Кэнрина, на слухах. Критерием истинности для него служило их соответствие «Нихон сёки». В осносу своих исследований Мацусита Кэнрин положил метод филологических сопоставлений имен и названий в японских и китайских источниках, который господствует в японской историографии вплоть до настоящего времени. Помимо приведенных выше идей, он первым предложил отождествлять упоминаемых в китайских историях «5 ванов Во» с императорами IV—V вв. (Нинтоку, Хандзэем, Ингё, Анко, Ю: ряку), что тоже легло в основу сопоставлений абсолютного большинства современных ученых.

Взгляды Кэнрина были развиты Араи Хакусэки (1657−1725 гг.), воспитателем и советником Токугава-но Иэнобу (1662−1712 гг.), шестого сёгуна (1709−1712 гг.), в его сочинениях «Косицу: вакумон» («Некоторые вопросы о.

10 Работа нам недоступна, однако на нее неоднократно ссылались и цитировали ее японские ученые от периода Эдо до современности. древней истории"), «Гайкоку-но кото тё: сё» («Исследование иностранных государств») и письмах.11 Хэкусэки впервые подробно отождествляет большую часть названий воских «государств», упоминаемых в «Вэй чжи», с конкретными местностями Японии на основе филологического метода, в том числе само государство Яматай он первоначально помещал в район Кинай на острове Хонсю, положив тем самым начало «теории Кинай». Однако главная его заслуга нам представляется в том, что именно Хакусэки, а не Мацусита Кэнрин, «реабилитирует» данные китайских династийных историй и тем самым открывает доступ к реконструкции древней истории Японии на основе китайских источников наряду с японскими.

Кроме того, Араи Хакусэхки впервые дает толкованбие наименованиям чиновников, данным о еде, одежде и обычных во, упоминаемым в «Вэй чжи» .

И наконец, он считал, что китайские посольства останавливались в Ито (север Кюсю), и что жители Кюсю могли вести независимую политику с китайцами, так как они не были частью территории Ямато, — всем этим он залоржил основу для «теории Кюсю», которую он фактически предлагает в «Гайкоку-но кото тё: сё» (время написания не ясно): здесь «Яматай» Хакусэки помещает в уезд Ямато в княжестве Тикуго, в центре острова Кюсю, в противоположность выдвинутой им же «теории Кинай» .

Хотя, обычно, основателем «теории Кюсю» считают другого ученогоМотоори Норинага (1730−1801 гг.), врача, выдающегося филолога, комментатора «Кодзики», однако, основная его заслуга, как мы видим, состоит не в этом. В своей работе «Караосамэ-но урэтамигото» («Слова беспокойства по поводу влияния варваров», 1778 г.) [193, с.33−71] Норинага выдвинул так называемую «теорию обмана», согласно которой китайские посольства были обмануты жившими на центральном и южном Кюсю кумасо. Последние, пользуясь тем, что в Китае было известно об императрице Дзингу, выдавали территорию Кюсю за государство правительницы-женщины. Именно кумасо посылали посольства в.

11 Из них нам доступны только «Косицу: вакумон» [103], информацию об «Исследовании иностранных государнств» и письмах мы приводим по книге Саэки Арикиё [243, с.1−19].

Китай, описанные в «Вэй чжи». Что касается примечаний из «Вэй чжи» в «Нихон сёки», то они были вставлены, по его мнению, в текст позже.

После Хакусэки и Норинага завязалась длительная дискуссия о местоположении «государства Яматай», которая продолжается и по сей день, пополняясь все новыми и новыми аргументами и материалами. Пожалуй, что именно эта дискуссия привлекает к себе наибольшее внимание ученых, во многом оттесняя назад другие проблемы древней истории Японии.

Тем не менее, уже в период Эдо имеются и попытки дать картину непосредственно японо-китайских связей. Одну такую попытку делает вскоре после Норинага Бан Нобутомо (1773−1846 гг.) в изданной в 1806 г. работе.

1 Л.

Тю.тай кэйидэн со: ко:" («Набросок очерка внешних сношений»), который полагал, что посольство 107 г. н.э., направленнное в Китай неким Суйсё, было послано правителем Северного Кюсю. А что касается посольства 237 г., то оно, действительно было послано императрицей Дзингу (= Химико) с целью разузнать побольше о Китае, который она собиралась завоевать. Если говорить о китайских посольствах в Японию, то все они останавливались в Ито и не шли дальше. Поэтому, найденная в 1784 г. на севере Кюсю золотая печать с надписью «Ханьскому вану государства Вэй-ну» трактовалась Нобутомо как полученная правителем Ито.

Таким образом, в период Эдо уже фактически сформировался метод рассмотрения контактов с Китаем в период древности на основе комбинированного исследования данных китайских и японских письменных источников. Такой подход отражен и в энциклопедии «Эндай сэцуё: мудзин дзо:» («Неисчерпаемое собрание сведений за все времена по разделам»), вышедшей в Эдо в 1849 г., где начало контактов относится к 57 г. н.э., что соответствует данным «Хоу-Хань шу», а проникновение конфуцианства и письменности отнесены к 285 г. (приезд Вани), эмиграция родов из Курэ (У) — к 305 г., то есть заимствованы из «Нихон сёки» [329, кн.1, свиток II, с. 66, 9а, 12а].

12 Работа оказалась нам недоступной. Сведения о ней взяты у Саэки Арикиё [243, с.48−54].

После обновления Мэйдзи и установления императором Мэйдзи (1868 -1912 гг.)13 императорского правительства в 1868 г., японская историческая наука получила новый импульс для дальнейшего развития. Благодаря заботам императора Япония смогла шире познакомиться с научными и методологическими достижениями учёных других стран и по-новому взглянуть на национальную историческую традицию. Именно в период Мэйдзи в Японии начинают вестись археологические раскопки. Разрабатываются совершенно новые подходы к хронологии: так, Нака Митиё: (1851−1908 гг.) в 1888—1897 гг. предлагает новую хронологию для «Кодзики» и «Нихон сёки» [443, с.93−96], однако сохраняется и премственность с историко-филологической традицией периода Токугава.

В «Обзоре национальной истории», написанном выдающимися учеными периода Мэйдзи Сигэно Ясуцугу (1827−1910гг.), Кумэ Кунитакэ и Хосино Хисаси (1839−1917 гг.) и изданном в 1890 г., авторы признают, что хронологии «Кодзики» и «Нихон сёки» до IV в. н. э. являются ненадежными. Поэтому начало отношений с Китаем реконструируется на основе китайских источников — «Хань шу», «Хоу-Хань шу» и «Вэй чжи». Далее, при описании появления в Японии китайской письменности и переселения южнокитайских родов используются данные «Нихон сёки». В этой работе, по-видимому впервые, подробно рассматривается вопрос о значимости роли китайских эмигрантов и культурных достижений, заимствованных из Курэ в этот период. Эти данные авторы сопоставляют с информацией китайских источников о контактах с Южными династиями. Авторы используют также данные «Вэй чжи» и других династийных историй для реконструкции государственного устройства во [248, кн. I, свиток I, гл. 4, с. 76−96, 116−12а, 17а-176, 216, 226−236, 30а-31а, 33а-336, 35а-356].

После установления Нака Митиё: новой хронологии ужене шла речь об отождествлении Химико с императрицей Дзингу, а вместе с этим отходит и теория «обмана» послов народом кумасо. Тем не менее, «теория Кюсю» сохраняет свое влияние и вплоть до 1910 г. является преобладающей.

13 Годы правления. практически в качестве единственного значительного ее противника выступает Конакамура Ёсиката, 1864−1923 гг.)14 [243, с.55−94].

С конца эпохи Мэйдзи начинается новый этап в исследовании информации китайских династийных историй. Развернувшие в 1910 г. широкую дискуссию по вопросу о местонахождении Яматай, Сиратори Куракити (18 651 945 гг.) и Найто: Кодзиро: (1866−1934) положили начало действительно источниковедческому анализу китайских династийных историй, прежде всего «Вэй чжи». Именно тогда проводятся исследования об источниках «Вэй чжи», о соотношении меры длины ли в «Вэй чжи» с современными ли, об использованных в этом историческом памятнике расстояниях и направлениях, демографических данных, филологическое исследование всех имен и названий, проведены сопоставления дошедших до нас текстов «Вэй чжи» и цитат из них в средневековых сочинениях, таких как «Тай-пин юйлань», «Тун дянь» и других. Была проведена реконструкция раздела, касающегося японских посольств к Поздней Хань в «Хоу-Хань шу». В дискуссию вступают и другие ученыеХасимото Масукити (1880−1956 гг.), Ямада Ёсио (1873−1958 гг.), Кида Садакити (1871−1939 гг.), Цубои Кумадзо: (1858−1936 гг.), Цуда Со: кити (1873−1961 гг.), Касаи Синъя (1884−1954 гг.) и другие [243,с.95−140, 148−171- 257- 258- 259- 260- 261- 262- 264- 265]. Свое логическое завершение текстологическая работа над китайскими источниками получила в вышедшей в 1932 г. и переизданной в 1956 г. работе Хасимото Масукити «Древняя история Японии с точки зрения истории Дальнего Востока» [320]. Поскольку почти сразу же, в 1911 г. в дискуссию включились и археологи — Такахаси Кэндзи (1871−1929 гг.), Томиока Кэндзо: (1871−1918 гг.), Умэхара Суэдзи (1893−1983 гг.), сторонники «теории Кинай», то их противники — Сиратори Куракити и другие вынуждены были иногда обращаться и к археологическим аргументам [264, с. 109−114].

В 10-е — 30-е гг. происходит систематизация и обобпщение накопившегося археологического материала. Так, Умэхара Суэдзи собирает большой материал.

14 Против новой хронологии Нака выступают и некоторые известные ученые иностранцы, работавшие в то время в Японии — У. Брамсен, У. Астон, Б. Чэмберлен [243, с.59−60, 62]. по бронзовым зеркалам, захоронениям и другим предметам материальной культуры в Китае и Японии и проводит его анализ [304- 305- 306]-Тории Рю: дзо: (1870−1953 гг.) собирает данные по неолиту в Японии и соседних странах. Тории широко использует и этнографический материал [302].

На основе археологического материала и анализа китайских письменных источников в 10-е — 30-е гг. высказываются и некоторые идеи по японо-китайским отношениям.

Так, Тории Ркхдзо, основываясь на археологическом материале, относит начало отношений с Китаем еще к доханьскому периоду [302, с.85−87], с китайцами же связывается и проникновение в Японию культуры металла [302, с.96−97]. Он намечает также основные пути миграции в Японию: на севере через Корею, а на юге через Тайвань — Рюкю [302, с. 187−190, 308].

Две версии о контактах с Китаем в эпохи Хань и Вэй предложили Умэхара Суэдзи и Сиратори Куракити.

Умэхара, основываясь на данных археологии, считал, что в период Хань контакты осуществлялись с Кюсю (имелась в виду информация «Хоу-Хань шу»), а в период Вэй — уже с находящимся на острове Хонсю Ямато (Яматай), к этому относились сведения «Вэй чжи». Он отмечает китайское влияние на японские захоронения, мечи, догтаку (бронзовые колокола) и другие предметы материальной культуры [304- 306- 243, с. 142−143].

Сиратори Куракити наоборот полагал, что все описанные в китайских историях контакты относятся к острову Кюсю. Более того, держава Химико, по его мнению, была во многом обязана самим своим существованием китайским владениям в Корее — Лэлан и Дайфан, хотя китайские послы и не ездили дальше Ито, и поэтому, не получив от них помощи, она стала слабее и потерпела поражение от Куна (другого государства на Кюсю), а с падением китайских владений в Корее в 313 г. была легко подчинена двором Ямато с Хонсю [257- 259, с. 186- 261].

Подобно этому, Накаяма Хэйдзиро: (1871−1956 гг.), касаясь в 1914 г. отношений с Китаем в эпоху Хань, считал, что китайцы поддерживали до определенного момента государство На на Кюсю, которое и получило в 57 г. упоминавшуюся ранее золотую печать с надписью, а прекращение этой поддержки вызвало его подчинение Яматай [243, с.237].

Рассматривая связи с Китаем в период «пяти ванов», Сиратори Куракити вслед за Араи Хакусэки утверждал, что признание номинального вассалитета Японии от Южных династий имело целью лишь подчинить Корею Японии [259, с.186−187- 103, с.294−299].

Далее, Вада Киёси, касаясь отношений Японии с Южными династиями (1942 г.), показал постепенное увеличение международного престижа Японии в IV—VI вв., приведшее к установлению равноправного взаимного общения с Китаем [109, с.213−217].

Дискуссия по «проблеме Яматай» активно продолшжалась в 20-е годы (пик ее приходится на 1922 г.), породив возникновение многочисленного ряда исследований не только текстологического и сравнительно-археологического, но и этнографического (Накаяма Tapo:), социально-экономического характера (дискуссия об упоминающихся в китайских династийных историях терминах «сэйко:» и «дзисай», трактовавшихся некоторыми учеными как «рабы» [243, с. 149−228]. И хотя основная проблема, поднимавшаяся этим обсуждением, остается неразрешенной и поныне, она дала толчок к появлению ряда важных исследований по древней истории Японии.

В то же время, международные отношения вызывали значительно меньший интерес ученых и рассматривались в основном лишь с точки зрения внутренних вопросов японской истории. Так, в «Истории международных отношений на Тихом океане» Асано Рисабуро: (1921 г.), фактическое установление двухсторонних отношений по-прежнему традиционно относилось лишь к периоду Суй (581−618 гг.), хотя и упоминалось о посольствах к Курэ, начиная с императора Нинтоку [104, с. 42].

Большее внимание уделялось проблеме культурных связей. Так, в «Истории японской этики» Миура То: саку (1934 г.) признается огромное значение древнего периода в контактах двух культур, когда в Японии распространяются китайская письменность, конфуцианство и буддизм, причем основная роль в этом процессе, как и в культурной жизни этого периода в целом, отводится именно китайским иммигрантам [187, с.15−17].

Появляются и новые переводы-комментарии текстов китайских династийных историй от Вэй до Мин [121, с.23−781.

В послевоенный период начинается новый этап в исследовании японо-китайских отнношений в древности, ознаменовавшийся как дальнейшей обработкой материала, прежде всего археологического, так и появлением ряда обобщающих и теоретических работ.

Продолжаются источниковедческие исследования по китайским династийным историям. Так, Катаяма Macao изучает проблему несоответствия расстояний и направлений в «Описании во» в «Вэй чжи» (1954 г.) — Курихара Томонобу — упоминаемые там же китайские чиновничьи должности и их положение в бюрократической иерархии, значение должностных штандартов, данные о численности населения (1964 г.) — Фурута Такэхико, Кадзи Нобуюки, Мики Tapo, Сигэмацу Акихиса — разные варианты написания и чтения названий «Яматай», «Во» и других, в династийных историях (1966, 1967, 1969, 1973, 1975, 1976 гг.) — Сакамото Ёситанэ — роль титулов, жаловавшихся китайскими императорами «пяти ванам Во» (1970 г.) — Вада Хиронори, Юаса Ко: сон, Маки Кэндзи, Мики Tapo: — вопросы соответствия дщанных «Описаний во» и «Нихон сёки» (1969, 1988 гг.) [142- 110- 149- 165- 167- 178- 180- 181- 182- 183- 231- 247- 333]. Анализ «Вэй чжи» с точки зрения данных этнографии проводили Мисина Акихидэ, Кавадзоэ Такэтанэ (1971, 1979 гг.) [186, с.23−114- 140, с.6−10]. Большая часть из проведенных исследований связана с продолжающейся дискуссией о «местонахождении Яматай», например, этому посвятили свои работы Сисая Рё: дзо, Сакамото Tapo, Сигэмацу Акихиса, Иноуэ Каору, Эноки Кадзуо, Ясумото Битэн и многие другие (1957, 1960, 1964, 1969, 1973, 1982 гг.) [129- 232- 233- 247- 239- 243, с .234−286- 307- 344]. В 1971 г. появляется и обобщающий труд Саэки Арикиё, подробно анализирующий историю «дискуссии о Яматай» и связанные с ней исторические проблемы, начиная с периода Эдо до 1969 г. [243]. Одновременно, Курано Кэндзи, Саэки Арикиё и другие ученые продолжают исследования и переводы «Кодзики» и «Нихон сёки» [205- 443а и др.].

Накопленные археологические данные позволили археологам провести ряд работ по сравнению японского и китайского материала. Так, Кобаяси Юкио (1951 г.) пишет о связях с материковыми культурами в период яёиГото: Мориити, Иваи Хиросато, Окабэ Нагааки, Отани Мицуо, Кобаяси Ясухару в 1952;1953, 1955;1956 и 1967 гг. сопоставляют «золотую печать» из Фукуока с другими ханьскими печатями и исследуют обстоятельства ее находки и историю изученияТакасака Коному, Комаи Кадзутика, Окуно Macao (в 1967;1968, 1972 и 1982 гг.) сравнивают орнаменты бронзовых зеркал, найденных в Китае и Японии, и надписи на них. В 80-е годы Сэридзава Тёхукэ, Ватару Митихито, Иманиси Киндзи говорят о сходстве палеолитических орудийЭсака Тэруянеолитической керамикиАсоу Масару намечает маршруты миграций с материка палеолитического человекаКагава Мицуо — пути распространения в Японии земледелияСимодзё: Нобуюки — бронзовых орудий и т. д. [105- 114- 120- 141- 157- 158- 162- 212- 217- 219- 251- 287- 331- 381]. Однако весь этот материал пока разрознен. Поэтому, особо обращает на себя внимание теоретическая статья Сэкино Такэси в журнале «Нихон рэкиси» (1961 г.) «Археология Китая: связь с древней культурой Японии», где автор кратко разбирает вопросы сходства и различия керамики, бронзовых и железных орудий, захоронений, анализирует этапы и особенности распространения земледелия в Японии и Китае [286].

Появляетсая также и ряд специальных исследований. Так, Сэки Акира прослеживает историю основных эмигрантских родов в IV—IX вв., а Сайто: Тадаси археологические следы их пребывания в Японии (1959, 1969, 1982 гг.) — Сугияма Хироси пишет историю мореплавания и морских перевозок (1981 г.) — Тэрада Кэйко изучает влияние китайской мифологии на «Кодзики» (1983 г.) — Исихара Митихиро проводит историографическое исследование китайских источников (до Суй) в работах японских авторов, начиная с периода Эдо (1951 г.) — Ямада Мунэмуцу обращается к проблеме миграций на Японские острова на материале состава кровяных вирусов (1974 г.) [136- 273- 283- 284- 228- 337- 437].

Гораздо меньшее внимание уделяется изучению международной обстановки в регионе. Однако и в этой области в 1977 г. появляется замечательная работа Саэки Арикиё «Древняя Восточная Азия и Япония», показавшая наличие общих процессов, происходивших в Китае, Корее и Японии в III—V вв., их взаимосвязь и влияние на развитие этих трех территорий и на отношения между ними. С этой же точки зрения автором были исследованы и данные письменных и эпиграфических источников [242]. Интерес представляет и точка зрения Исимода Сё, высказанная им в «Очерке истории Японии» (1955 г.). Исимода Сё: видит причину прогрессивных процессов, происходивших в Древней Японии, прежде всего во внутреннем развитии производительных сил общества, а не во внешнем толчкеоднако, в то же время, по его мнению, на это развитие оказывала большое влияние более передовая культура Китая. Другая важность указанной работы состоит в том, что автор подчеркивает, что он не считает за начало контактов с Китаем эпоху, отраженную в письменных источниках, а относит их еще к первобытному обществу [135, т.1, с.1−53]. 15.

В это же время японские историки выделяют особое значение роли Кореи, как передаточного звена китайской культуры в древности, более того, распространяется даже точка зрения, происходящая от буквального чтения династийных историй, что контакты с Южным Китаем шли только через Корейский полуостров16 [143, кн.1, с.170- 185, с.82−84- 184- 229].

Появляются разные точки зрения и на отношение к Японии при китайском дворе в эпохи Яматай и «пяти ванов Во». Так, если Курихара Томонобу считал внимательное отношение к Яматай со стороны Вэй, обусловленным желанием противопоставить Японию корейским государствам, то Иноуэ Хидэо, вслед за Хасимото Масукити и Сиратори Куракити, полагал, что это было лишь.

15 Одновременно сохраняет сильные позиции и традиционная точка зрения, при которой контакты рассматриваются прежде всего по м атериалам письменных источников [130, с.19−21, 32−33].

16 Так, Мисина Акихидэ считал, что отсутствие китайских провинций на полуостров в! У в. вызвало перерыв в отношениях с Китаем [185, с.82]. результатом отсутствия у китайцев достаточной информации о действительной величине Во [165, с. З- 320, с.765- 261- 131, с.128−129]. Точно так же, весьма важный для японской историографии вопрос о том, почему «пять ванов Во» признавали себя «вассалами» Южных династий, помимо традиционного способа разрешения, т. е. для подчинения Кореи, которого придерживаются То: ма Сэйта, Мики Tapo, вызвал появление новой теории — согласно ей «пять ванов» следует считать правителями Кюсю и не отождествлять их с императорами (Юаса Ко-.сон, Инсуэ Хидэо) [131, с.130- 181, с.116−122- 299, с.348- 333, с.38−40].

В целом, в конце 40-х — 80-х гг. в японской историографии проведено всестороннее специализированное изучение различных проблем, касающихся контактов с Китаем в древности, на основе данных и письменных, и вещественных источников. Причем, сохраняются как традиционные подходы и толкования материала, идущие еще от периода Эдо, так и развиваются новые. Наконец, начинают исследоваться проблемы взаимосвязанности развития стран Дальневосточного региона как определяющие основу отношений между ними.

Достижения ученых 40−80-х гг. сделали возможным переход к дальнейшему развитию исследовательской мысли, принесшему значительные успехи в период Хэйсэй (с 1989 г.).

Основные тенденции развития историографии проблем, относящихся к японо-китайским отнношениям в древности, на современном этапе характеризуются следующими моментами: во-первых, продолжается накопление и изучение материала вещественных источников, прежде всего археологического, во-вторых, появляется ряд важных сравнительных исследований. В том числе, Като: Симпэй обращается к китайско-японским контактам в период палеолита [150], Сува Харуо изучает связь яёйской культуры с неолитическими культурами Южного Китая [271]. Возникают и новые исследования по бронзовым зеркалам и надписям на них (Нисида Морио, Мики Tapo, Мацуура Ю: итиро:), до: таку и их связи с китайскими и корейскими колоколами (Иноуэ Ё: ити), содержанию свинца в корейских и китайских бронзовых изделиях (Янагида Ясуо), происхождению различных типов японских мечей (Ёсида Томио, Сиохама Ясуми и др.), связи китайских курганов с японскими квадратно-круглыми (Сираиси Таитиро, Ивасаки Такуя), происхождению в Японии рисоводства (Кавано Митиаки), стелле когурёского вана Квангэтхо [128- 122- 148- 175, 178- 200- 244- 341- 442- 462−358а].

Кроме того, в последнее время происходит ряд знаменательных открытий, как например, обнаружение свыше 30 до: таку в преф. Симанэ в октябре 1996 года, надписи на керамическом сосуде в преф. Миэ в январе 1996 года, зеркала с надписью с датой (239 г.) в преф. Киото в 1994 году и т. д.

Продолжаются антропологические исследования, результаты которых, в частности, привели к отказу от теории об океанийских корнях неолитического населения Японии в пользу происхождения его из Юго-Восточной Азии. Также японскими учеными сделан ряд других важных выводов о процессах и путях переселения в Японию из Китая в различные периоды, использованных в данной работе (см. далее) [144- 196- 197- 222- 335- 336- 385- 392- 393- 396- 397- 398- 399- 400- 403- 410- 411- 418- 421- 423- 424- 431- 433- 435- 438- 439- 440].

Существенный вклад внесли и работы японских этнографов. Так, Торигоэ Кэндзабуро: проводит сравнительное исследование обычаев японцев и национальных меньшинств Южного Китая- 0: баяси Тарё: — мифологии японцев, китайцев, народов Юго-Восточной АзииИкэгами Сё: дзи — легенды о Сюй Фу в Китае, Корее и Японии [300- 210- 161- 471].

Продолжаются и текстологические исследования. В традиционной манере к толкованию отдельных мест из китайских династийных историй обращались в последнее время Нисимото Масахиро, Иноо Тэнтаро: [202- 127]. Наряду с этим, японские ученые пытаются найти новый подход к многократно исследованным текстам. Ики Итиро, например, существенно расширяет круг источников, относя к Японии помимо во также сведения династийных историй о других странахИчжоу, Даньчжоу, Допона, Дахань, Фуюй, Татуирующих тело, государстве Женщин (ы) [124]. Хотя большая часть этих отождествлений вызывает у нас значительные сомнения, знаменателен сам отказ автора от возникших в историографии схем. Другой ученый, Иноуэ Хидэо обращается к традиционному материалу о во от «Шаиь-хай цзииа» до «Синь Тан игу», однако рассматривает его по-новому в плане процесса постепенной миграции воских племен с территории материкового Китая на Японские острова от III в. до н.э. до III в.н.э. [132].

Большое внимание уделяется и исследованию текстов об экспедиции Сюй Фу. Икэгами Сё: дзи связывает с ней появление в Японии земледелия, культуры яёи и переход от присваивающего хозяйства к производящему [466]. Ики Итиро: подходит к этому вопросу более осторожно и считает, что экспедиция лишь ускорила распространение земледелия и привнесла в Японию культуру бронзовых колоколов до: таку [124, с.21−26].

Появляется также новый перевод с комментариями текстов китайских династийных историй до династии Тан (Ики Итиро:)[1].

Продолжает оставаться модной «проблема Яматай». По-прежнему сохраняется и тенденция, согласно которой историки помещают «Яматай» на остров Кюсю, а археологи — в район Кинай на Хонсю. Из новейших работ, в частности, «теории Кюсю» придерживаются Иноуэ Хидэо, Ики Итиро, причем последний относит сведения о народе во исключительно к Кюсю, вплоть до «Тан шу», солидаризуясь с более ранними работами Юаса Кохона и Иноуэ Хидэо [132- 124, с.86−95]. В поддержку «теории Кинай» выступают в частности Канадзэки Хироси, Танабэ Сё: дзо, основываясь на археологическом материале [146- 291]. Предлагаются и кардинальног новые решения проблемы. Так, Окада Хидэхиро предлагает поместить державу Яматай в район Внутреннего моря Сэто близ пролива Каммон [213, с.40−47], отходя тем самым от филологического принципа отождествления. Причем, хотя возможность «третьего решения» предполагалась и раньше, подробно (кроме различных версий в пределах острова Кюсю и варианта Кинай) она до сих пор не рассматривалась [344, с. 109].

Проводится также дальнейшее изучение японских письменных источников, в том числе, что важно для нас прежде всего, — «Нихон сёки». Так, комплексное исследование памятника и, в частности, проблем его хронологии предлагает Хаяси Сэйго [322]. Изучаются и отдельные проблемы, в том числе к нашей теме имеют отношение разработка вопросов, связанных с контактами древних японцев с «Курэ», проведенная Ри Ёнсику [225], исследование употребления иероглифа «ва» («во») в Кодзики", «Нихон сёки» и корейских источниках, к которому обращается Иноуэ Хидэо [132, с.97−117].

Несмотря на детальную разработку отдельных аспектов темы, работ, посвященных непосредственно проблеме японо-китайских отношений (известных нам) всего лишь две.

В 1994 г. вышла монография Окада Хидэхиро «Рождение японской истории» [213], охватывающая проблемы японской истории Ш-УП вв. Автор выдвигает несколько следующих новых гипотез. Прежде всего, он считает Яматай частью китайского мира, в котором ведущую роль играли китайцы-эмигранты. Поэтому основным содержанием контактов, по его мнению, была торговля, которая в Японии находилась в руках китайских переселенцев. Япония оказалась конечным пунктом шелкового пути на востоке и привлекала китайцев наличием золота и драгоценностей. Что касается «могущественной державы Яматай», то она, по мнению Окада, была выдумана правителями Вэй для утверждения своего престижа, когда вэйские императоры стремились показать существование баланса между дружественным Кушанским царством на западе и какой-либо дружественной «державой» на востоке. Именно поэтому Химико была подарена золотая печать, подобная той, которая была послана Кушанскому правителю. Что касается посылки золотой печати, отправленной Хань правителю На, то она была призвана укрепить положение китайских эмигрантов на Севере Кюсю как ключевом торговом пункте.

Другая важная особенность этой работы — в историческом толковании китайских династийных историй с точки зрения влияния обстановки при дворе на их авторов, в частности, на Бань Гу и Чэнь Шоу.

Уже упоминавшийся Ики Итиро, сам потомок древней аристократической фамилии, известной уже с конца УП века и состоявшей в период Хэйан в родстве с императорским домом, в 1989 г. выпустил работу «Исследование японо-китайских отношений в древности», которая представляет собой историю взаимоотношений между двумя странами от неолита до династии Тан (618−907 гг.). Автор, хотя и привлекает новейшие данные археологии, тем не менее, определяющее значение придает опять-таки толкованию письменных источников, круг которых им произвольно расширяется. Таким образом археологические материалы служат для Ики Итиро: лишь как дополняющий элемент. Совершенно не использует автор и данные антропологии и этнографии. Тем самым он во многом продолжает традиционный метод историописания. Однако данная работа представляет собой единственную, известную нам в японской историографии попытку написать исторнию взаимоотношений между двумя странами от неолита до Тан17 [124].

Итак, в этой сфере ещё сохраняется существенный пробел. Комплексного рассмотрения истории взаимоотношений Японии и Китая в древний период на основе анализа и использования всех достижений текстологии, археологии, этнографии и антропологии нет по-прежнему.

Очень важно упомянуть тот факт, что древний период истории страны привлекает большой интерес широких слоев японцев. Так, толпы желающих взглянуть на недавно раскопанные до: таку заполнили 19 ноября 1996 года городок Камомати в преф. Симанэ. К древнейшему периоду истории страны нередко обращаются писатели, философы, журналисты и т. д. Много времени ему уделяется в передачах радио и телевизионных каналов, куда зачастую приглашают ведущих ученых. В ходе такого популярного обсуждения проблем древности высказываются интересные идеи по контактам с Китаем в древности и неспециалистами. Так например, известный экономист и социолог Таити Сакайя считает именно период III—VI вв. эпохой огромных изменений в японском обществе под влиянием культурных контактов с Китаем и переселенцев оттуда, когда уже начала проявляться особенность японской цивилизации, сначала слепо копирующей чужую культуру, а потом создающей на этой основе свои непревзойденные образцы [81, с. 97, 104, 156−157, 227].

17 Хотя стоит отметить и то, что самому неолиту уделено лишь три страницы из 225 имеющихся в книге [124].

В целом, анализируя достижения японской историографии по вопросам контактов с Китаем в древности можно отметить следующее:

1. Несмотря на то, что уже в первых сохранившихся японских исторических произведениях упоминается о контактах с Китаем в древности, историки УШ-ХУП вв. лишь датируют этот начальный этап взаимоотношений, не углубляясь в его изучение.

2. В период Эдо на основе возникшего тогда же филологического метода происходит толкование текстов китайских династийных историй, относящихся к Японии, которые сопоставляются с данными «Кодзики» и «Нихон сёки». Случайная находка печати в 1784 г. кладет начало использованию антикварного материала вещественных источников. Появляются и первые попытки объяснить причину обмена посольствами между Японией и Китаем.

3. В период Мейдзи до 1910 г. практически продолжаются традиции филологической школы эпохи Эдо, в то же время, происходит накопление археологического материала и пересмотр хронологии «Кодзики» и «Нихон сёки» .

4. В 1910;1945 гг. японские историки проводят всесторонние текстологические исследования китайских династийных историй, включающие в себя сравнение различных дошедших до нас ранних версий текстов, работу по установлению источников династийных историй, проверке упоминаемых в них исторических реалий. Одновременно, на фоне продолжающегося накопления и систематизации японского археологического материала, проводятся сравнения его с предметами, найденными в Китае и Корее, на основе которых и рассматриваются культурные и этнические контакты между народами двух стран.

5. В 1945;1989 гг. текстологическая работа над китайскими текстами переходит к подробному раздельному тематическому исследованию отдельных упоминаемых в них реалий, а также встречающихся разночтений в различных версиях текстов. Наиболее существенный сдвиг происходит в изучении археологического материала и проведении сравнительных исследований японского и китайского неолита, бронзового и раннего железного веков, давших важный материал о контактах двух стран с древнейших времен. Начинается и изучение взаимосвязанности развития стран Дальнего Востока.

6. В период Хэйсэй (с 1989 г.), помимо продолжающегося и углубляющегося сравнительного анализа археологического материала, широко проводятся и подтверждающие наличие контактов в период от палеолита до раннего железного века антропологические, в частности, краниологические и генетические исследования. Больших успехов достигли также японские этнографы в сравнении традиций и обычаев японцев и других народов Восточной и Юго-Восточногй Азии. И наконец, появляются новые, отличные от весьма спорного традиционного филологического, подходы при отборе и трактовке текстов письменных источников.

Таким образом, к настоящему времени японскими учеными собран и обработан огромный исторический, археологический, этнографический, антропологический и другой материал и выдвинуты определенные мнения по отдельным проблемам контактов между Японией и Китаем,.

Тем не менее, обобщений даже основных материалов по истории контактов двух стран, особенно в период до яёи, нет, а немногочисленные имеющиеся исследования по этой теме практически не учитывают накопившихся данных вещественных источников и переводят изучение проблемы по-прежнему в плоскость комментирования и оценки письменных источников.

Для Китая отношения с Японией в древний период не были какой-либо существенной частью национальной истории, и поэтому не вызывали особенного интереса у китайских историков.

Так, в «Синь Тан шу» («История Тан в новом изложении»), составленной.

Оуян Сю и другими в 1044—1060 гг., в «Описании восточных иноземцев (дун и)» .

I 18.

раздел «Япония», в отличие от более ранних династийных историй ограничивается лишь передачей генеалогии японских правителей согласно японским же источникам, от себя авторы добавляют лишь то, что Тарисихико,.

18 Они рассматриваются как источники и, более подробно, в основном тексте работы. упоминаемый в «Бэй ши» и «Суй шу» как «в конце суйских годов Кай-хуан (581 600 гг.), начавший сообщаться с Китаем», был императором Ё: мэем (586−588 гг.) [4, с.30]. В «Сун ши» («История Сун», составленная под руководством Тото в 1343—1345 гг.), в «Описании иносстранных государств», в разделе «Государство Япония», о древнем периоде говорится: «С Поздней Хань начали присылать подношения ко двору. На протяжении периодов Вэй, Цзинь, Сун, Суй прибывали с подношениями» [4, с. ЗЗ] и также: «Император [Ё:мэй] имел сына по имени принц Сё: току. В суйские годы Кай-хуан Сё: току-тайси послал посольствуо переплыть море в Китай просить [буддийский] закон и китайские каноны» [4, с.35]. В «Юань ши» («История Юань», составленной Сун Лянем и др. в 1369—1370 гг.), в «Описании Внешних восточных иноземцев (вай и)», в разделе «Япония», о контактах в древности есть лишь одна фраза: «Начиная с Поздней Хань, на протяжении Вэй, Цзинь, Сун и Суй прибывали с подношениями» [4, с.42], а в разделах «Япония» в «Описании иностранных государств» в «Мин ши» («Истории Мин», составленной Чжан Тин-юем и др. в 1645—1723 гг.) и «Синь Юань ши» («Новой истории Юань», составленной к 1920 г. Кэ Шао-минем) данные о периоде контактов до Тан опущены [4, с.49−85].

В новый период истории Китая к проблеме контактов с Японией в древности также обращаются не часто. Правда, в период Гоминьдана (1927;1949 то гг.) появилось несколько статей по этой теме. В их числе представляет действительный интерес исследование Цао Лунь-юя (1929 г.) о знаниях древних китайцев о Японии в эпоху Хань и до нее, в которой автор обращается к подробному источниковедческому анализу династийных историй [373 б]. Однако, после 30-х гг. в Китае долгое время не проводится каких-либо серьзных иследований в этой области.

В 1955 г. появляется небольшая статья Шао Сюньчжэна в журнале «Синьхуа юэбао»: «Дружественные отношения между народами Китая и Японии за 2000 лет». Автор рассматривает как культурные, так и политические.

19 К сожалению, почти все они нам не доступны, из-за их отсутствия в библиотеках. Мы распологаем лишь библиографической информацией о них [377в]. отношения с Китаем, начиная с Ш в. до н.э., причем особое ударение автор делает именно на культурные контакты и привнесение китайцами в Японию технических достижебний [468а, с.236−237]. Тем не менее, крайне небольшой объем статьи не позволил Шао Сюньчжэну дать какую-либо научную разработку проблемы.

В работе Чжан Сюаня «Мореходство в древнем Китае» (1955;1956 гг.) отношения с Японией начинаются в традиционном толковании с чжоусского Чэн-вана (1115−1078 гг. до н.э.) и периода Чуньцю (770−475 гг. до н.э.), основываясь на упоминаниях их у Ван Чуна (1 в. н.э.). Что касается экспедиции Сюй Фу, то, по мнению Чжан Сюаня, она могла с равным успехом приплыть как в Японию, так и на Тайвань. Регулярная же связь с Японией, согласно автору, устанавливается лишь в последние годы Восточной Хань (25−220 гг. н.э.) через Корейский полуостров и возобновляется в 238 г. Вэй после разгрома Гунсунь Юаня на Ляодунском полуострове [95, с.10−11, 21, 25, 33, 35]. Итак, как мы видим, данная работа основывается на исключительно доверительном отношении к письменной традиции и использовании почти только данных письменных источников.

В какой-то степени исключение составила вышедшая в 1963 году в Гонконге работа Вонг Чап Нг «История взаимоотношений Китая и Японии» (в 1975 г. переиздана на Тайване) [350]. Автор, хотя и начинает отношения Китая и Японии с доханьского времени, тем не менее основное внимание уделяет приходу именно яёйской культуры в Японию. По ханьскому и более позднему периоду Вонг Чап Нг использует практически данные только письменных китайских (а с периода Южных династий и японских) источников, которые, однако, рассматривает критически, основываясь на их толкованиях японскими довоенными авторами. Вонг Чап Нг показал и хорошее знакомство с текстами средневековых японских ученых. Опираясь на исследования японцев, он даёт иногда собственные толкования письменных источников, например, об экспедиции Сюй Фу, информации «Шань-хай цзина» и «Лунь хэна». В то же время, его книга практически не учитывает данных вещественных источников, как и новых работ японских авторов [350, с. 1−50].

На Тайване проблему распространения конфуцианства в Японии в древности рассматривает в своей книге «Конфуцианство: современная интерпретация», написанной в 70-е гг., известный ученый Чжан Ци-юнь (р. 1901 г.) [389, с.485−488].

Также на Тайване, в 70-е годы появляются общие работы по китайско-японским отношениям. Ли Цзэ-фэнь в своей «Истории китайско-японских отношений» (1970 г.) основывается, как и Вонг Чап Нг, на исследованиях средневековых и «новых» (опять-таки довоенных) японских учёных и их толкованиях китайских и японских письменных источников [362, с. 1−40]. По сути, его работа составлена в том же ключе, что и труд Вонг Чап Нг. Лишь однажды Ли Цзэ-фэнь использует данные археологии периода яёи [362, с.38−39], и то как подтверждение информации письменных источников о контактах в этот период. В целом, автор оплагается в основном на выводы, сделанные японскими учеными.

Полностью древнему периоду (до Суй) посвящена работа Ван И «Китайско-корейские отношения в древности и Япония» (1973 г.). Автор, как и Чжан Сюань, начинает контакты Японии с Китаем с периода Чжоу, опираясь на некритическое отношение к тексту Ван Чуна [347, с.28]. В целом, по доханьскому периоду Ван И ограничивается приведением данных китайских письменных источников, по традиции относимых к Японии, авторитет которых для него непререкаем [347, с.28−31,41−43]. Для иллюстрации их правильности Ван И изредка использует факты находки в Японии китайских монет [347, с.36]. Точно также, он рассматривает и контакты с Хань [347, с.56−57, 75] и Вэй [347, с.85−87], при которых Япония была, по его мнению, вассалом Китая. Затем отношения, как он считал, были прерваны на 147 лет из-за потери китайских владений в Корее [347, с. 93, 113]. Тем не менее, продолжалось переселение китайских эмигрантов [347, с.94−95]. Далее, в эпоху Южных династий, Япония, продолжая оставаться вассалом Китая, активно усваивает передовую китайскую культуру [347, с. 119−120, 127−134]. Таким образом, работа написана гораздо менее критически, чем труды Вонг Чап Нг и Ли Цзэ-фэня, и в ней в определенной степени просматривается национальная позиция автора. В то же время, она дает интересный материал по китайско-корейским отношениям и подчеркивает роль корейских государств как передаточного звена для распространения китайской культуры в Японии20.

Интерес к контактам с Японией в древности начинает проявляться в 80-е годы, когда в Китае появляются собственные оригинальные разработки по этой теме. Наибольшее значение среди них имебли исследования зеркал с треугольной кромкой и изображениями небожителей (или будд) и животных, проведенные в 1981;1984 гг. директором института археологии АОН КНР Ван Чжуншу, и вызвавшие широкий отклик в Японии (см. об этом подробно далее). По существу именно исследования Ван Чжуншу определили место изготовления, наиболее распространенного в Японии типа зеркал, что немаловажно для понимания всех китайско-японских отношений в целом [351- 352- 353].

Другие работы китайских ученых имели более скромный результат. Так, Ян Хун изучал археологические свидетельства японцев в Китае в период Тан 618−907 гг. [384], Ван Линхун исследовал связи между позднепалеолитическими, неолитическими и современными японцами на основе данных краниологических измерений [348]. Китайские археологи также проявляют интерес к информации их японских коллег о связах между палеолитическими культурами Японии и Китая [363, с. 1−2- 381].

Продолжается и традиционная манера описания отношений с Японией. Так, Ся Инъюань в статье «Во» для «Большой китайской энциклопедии» приводит данные о контактах с Японией в период Цинь-Хань лишь на материалах китайских письменных источников и «золотой печати» из Фукуока [369]. Подобным же образом поступает и Ян Чжэнгуан («Краткая история японско-китайских отношений», японский период 1984 г.) [340]. Он начинает.

20 Другая работа этого автора «История китайско-японских взаимоотношений», о которой он упоминает, [347, с. 135] осталась нам недоступной. историю японско-китайских взаимоотношений между двумя странами опять-таки с данных «Шань-хай цзина» и хотя основывается практически только на письменных источниках (кроме все той же «золотой печати»), но подходит к ним, в отличие от своих предшественников, с позиции текстуальной критики, основанной на логике общеисторических реалий. Так, данные Ван Чуна он с полным основанием относит к Поздней Хань, а касательно экспедиции Сюй Фу считает важнее наличие контактов в III в. до н.э., чем связывание или несвязывание их с конкретной личностью. Точно так же, Ян Чжэнгуан считает, что несмотря на отсутствие записей, трудно предположить полный перерыв на 147 лет в контактах при Цзинь. Соглашается он и с тем, что номинальное признание вассалитета Южных династий было обусловлено стремлением Японии утвердить свою власть в Корее. Одновременно, критически Ян Чжэнгуан воспринимает информацию «Нихон сёки», считая, что люди Курэ (У) не могли являться ко двору Ямато как данники [340, с. 13−55].

В 90-е годы появляется ряд сравнительных работ по археологии. Так, Ван Цзяньсин, Ван Вэй, Ань Чжиминь, Гу Цзяньсян продолжают исследовать пути проникновения в Японию земледелия [112- 113, с.37−38- 345а- 355а]- Юй Вэйчао — распространение в Японии могильников циньского типа, окруженных квадратным рвом [334]- Ван Вэй — железного оружия и доспехов [111]- в некоторой степени Су Чжэ — происхождение стенных росписей в японских курганах [270]- Ань Цзяяо — стеклянных украшений периода яёи [464].

Проблема Сюй Фу и возможности его экспедиции в Японию вызывает в Китае большой интерес. Её изучением занимались Ли Ляньцин, Ло Цисян, Ван Цзиньлинь, Линь Сяньтин, Ли Буцин, Ма Сянъюн, Ма Сянъюн, Гао Либао, Дань Хуэйфу и другие [455- 458- 448- 457- 459- 449- 450- 451- 456]. В 1993 году они основали Китайское общество Сюй Фу. Все вышеперечисленные ученые связывают именно с Сюй Фу появление в Японии культуры яёи, что опять-таки во многом представляет собой спорные трактовки текста «Ши цзи» .

Помимо всего прочего, в области филологии Чжэн Чжун исследовал влияние древнекитайского языка на древнеяпонский [379]. лг.

Таким образом, можно сказать, что серьезные самостоятельные исследования по проблеме отношений с Японией в древности в Китае появляются лишь в 80−90-е гг., причем касаются в основном проблемы сравнительного анализа археологического, реже антропологического материала. Тем не менее, в этой области уже проведен ряд интересных исследований, существенно дополнивших работу японских ученых.

В европейской и американской историографии проблема контактов Китая и Японии до династии Тан не вызывала какого-либо особенного интереса, за исключением популярных рассуждений о влиянии китайской культуры на японскую.

Старые авторы во многом следовали за японской и китайской традицией, на достоверность которой полагались. Так, в 1880 году Уильям Брамсен, работавший над пересмотром традиционных хронологий «Кодзики» и «Нихон сёки», упоминает о проф. Гриффисе, который считал, что первый император Дзимму был младшим сыном Тай-гуна, отца первого императора Чжоу, который отказался принять удел и отплыл с колонистами в Японию. Сам Брамссен считает версию Гриффиса неверной всего лишь из-за хронологического несовпадения в 600 лет между этими персонажами! [387, с. 31, 35−36].

За такое же некритическое отношение к японской традиции Эдуард Шаванн (1865−1918 гг) упрекает Г. Клапрота и М. Шлегеля [390, т. П, с.152−153] (подробнее см. далее).

Современные историки и археологи — исследователи как Китая, так и Японии — также не уделяли заслуженного места рассматриваемой проблеме. Так, например, в недавней работе (1988 г.) Джины Ли Варне по археологии Ямато какие-либо параллели с Китаем отсутствуют вообще [386]. Уильям Уотсон в своем труде «Культурные границы в древней Восточной Азии» (1971 г.) лишь вскользь упоминает об идентичности мечей из Северо-Западного Китая 1У-Ш вв. до н.э. с таковыми из раннеяёйских захоронений (Ш-П вв. до н.э.) [441, с. 142−144].

Из и звестных нам археологов Японии к теме Китая подробно обращался лишь Дж.Е.Киддер («Япония до буддизма», 1954 г.), который большое значение уделял влиянию на Японию, наряду с переселением, торговли с Китаем, и распространение в Японии таких предметов китайского быта как зеркал считал показателем глубокой синизации японского общества уже в древности. Также он отмечал влияние Китая на различные артефакты яёйской культуры (мечи, колокола, захоронения и др.) [408, с.90−93, 105, 107, 112−114, 117−118, 131−132, 149−150, 168−169, 184, 203].

Большой интерес представляет и работа Джона Юнга по «проблеме Яматай» в изложении японской историографии до 1945 года (1958 г.), которая хотя и потеряла свое значение после выхода в свет упоминавшийся ранее более обширной и точной работы Саэки Арикиё (1971 г.), тем не менее интересна своим критическим, иногда даже слишком, отношением к японской имсторической традиции [443].

В заключение обратимся к отечественной исторической литературе. В России интерес к китайско-японским отношениям в древние времена проявлял еще глава российской Пекинской духовной миссии отец Иакинф (Никита Яковлевич Бичурин, 1777−1853 гг.), который перевел «Описания во «из «Хоу-Хань шу», «Нань ши» и «Суй шу» и в некоторых случаях дал свой комментарий («Согбрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена», 1851 г.) [25, т. II, с. 34−37, 44−46, 94−97]. Тем не менее, после него в течение долгого времени российские ученые к этой проблеме не обращались. Более того, мельком касаясь ее, не высказывали собственного мнения, а использовали западную или старояпонскую литературу. Так, например, К. Мережковский в 1880 г. лишь упоминает о том, что китайские переселенцы в древности участвовали в этническом формировании японцев [69, с.212], а архимандрит Палладий (Кафаров, ум. 1878 г.) дает в своем «Китайско-русском словаре» историческую справку о во, в которой говорит о том, что якобы потомки династий Цинь в 199 г. н.э. переправились в Японию, тем самым поблностью следуя за японской средневековой исторической традицией. Кроме этого, он только отмечает тот факт, что многочисленные китайские переселенцы принесли цивилизацию японцам в тот период [76, т.1, с.69].

Д.Анучин упоминает о посольствах из Японии в Китай с I в.н.э., но особенно сильное влияние китайской культуры признает лишь с VI века [22, с. 89, 97].

В 1923 году к проблеме проникновения в Японию китайской письменности обращался академик Н. И. Конрад, который считал, что еще во второй половине Ш в. н.э. она уже широко расапространилась и употреблялась официально [53, с.24−25]. В 1936;1937 гг. Н. И. Конрад впервые взялся за информацию «Вэй чжи» и других китайских династийных историй о Японии. Однако их данные он использует для реконструкции прежде всего собственно истории Японии. Что касается японо-китайских отношений, то Н. И. Конрад признает появление первых известий о Японии в Китае лишь при У-ди (140−87 гг. до н.э.), а «дань», представляемую японцами, полагает лишь формой обмена в древности. Помимо этого, он также предлагает гипотезу, что переселенцы по своему положению были близки к рабам [50, с. 12, 21−22, 71]. Хотя все три тезиса, вывдвинутые в этой работе, являются спорными, тем не менее Н. И. Конрад был первым в отечественной историографии, кто серьезно, пусть и кратко, обратился к проблеме японо-китайских связей в древние времена.

В 1946 г. японская археология заинтересовала академика А. П. Окладникова [75, с. 11−33]. По его мнению, влияние Китая через Корею способствовало более быстрому развитию западных японских племен по сравнению с восточными.

В 1947 г. Я.Б. Радуль-Затуловский, рассматривая вопрос распространения в Японии конфуцианства, затрагивает и информацию китайских династийных историй о японцах. Причем автор не только не дает какого-либо критического подхода к «Описаниям во», но и использует наименее надежную из них всех -" Цзинь шу". К тому же, он приводит именно те ее фрагменты (об обычаях, быте, численности населения и др.), которые представляют собой искаженно переданные сведения «Вэй чжи». Я.Б. Радуль-Затуловский использует также данные «Суй шу», являющиеся опять же цитатами из «Вэй чжи», относя их ко времени Суй, т. е. на три столетия позже реально описываемого времени [79, с.189−203]. Вместе с тем, автор полностью игнорирует самою «Вэй чжи», наиболее близкую к описываемому периоду Ш-1У вв. н.э., и данные тех же «Суй шу» и «Бэй ши» по VI в.н.э., исследованные к этому времени подробнейшим образом в японской историографии. На основании такого некритического подхода к источникам он приходит к выводам, что конфуцианство могло начинать распространяться в Японии не ранее VI века, поскольку еще ко времени Суй (581−618 гг.) японцы якобы находились на чрезвычайно низком уровне развития — не имели даже посуды и ели руками! [79, с. 200, 203].

Следующим, в 1958 г. к проблеме японо-китайских связей обращается М. В. Воробьёв, который впервые в отечественной историографии пишет полный очерк археологии Японии от неолита до раннего железного века. В частности, в этом труде есть специальная глава «Роль чужеземных культур» [27, с.95−100], которая рассматривает сходство инвентаря, найденного в Японии и Китае, Корее, Индокитае, Приморье. Упоминаются и данные антропологии и этнографии о происхождении японцев (глава «Вопросы этногенеза») [27, с. 101 105]. Тем не менее, в данной работе лишь очень кратко сообщается об отдельных фактах сходства японских культур с чужеземными (не только с китайскими), а какая-либо концепция контактов по данным археологии не выдвигается. Кроме того, исследование построено в основном на довоенном археологическом материале и к настоящему времени во многом устарело (так, например, М. В. Воробьёв полностью отрицает наличие в Японии палеолита, что уже не отвергается современными, в том числе и отечественными, учеными).

В 40−50-е гг. Н. В. Кюнер провел работу по исправлению переводов сведений о древних японцах из «Хоу-Хань шу» и «Нань ши» Н. Я. Бичурина, а также добавил к ним «Описания во» из «Вэй чжи» «и «Цзинь шу» [ 65, с.243−250, 256−257, 341−342, 346—347]. Переводы Н. В. Кюнера были изданы в 1916 г. после смерти автора.

В том же году выходит и статья С. А. Арутюнова «Этническая история Японии на рубеже нашей эры» [24], которая представляет собой попытку в основном на материалах исследований японских ученых рассмотреть данные этнографии, археологии и письменных источников о формировании японского этноса от неолита до раннего железного века. К тому же, к настоящему времени работа частично устарела и поэтому содержит ряд ошибочных выводов. Так, например, автор считает неолитическое население Японии айнским в своей основе и отрицает существенность других влияний в этот период [24, с. 139 140]. Автор также, как и М. В. Воробьёв, отрицает существование японского палеолита [24, с. 137]. Отношений с Китаем С. А. Арутюнов касается лишь мельком, когда на основе информации китайских династийных историй вслед за Н. И. Конрадом делает вывод, что упоминавшиеся в них продношения ко двору представляли собой на самом деле торговлю, причем главным товаром до V в. были рабы [24, с. 167]. Вместе с тем, он полагал вслед за Г. Г. Стратановичем, что после падения У часть усцев эмигрировала в Японию [24, с. 156].

В другой статье С. А. Арутюнова — «От кого произошли японцы» , — автор не затрагивает китайское влияние в начале нашей эры совсем, видимо, не считая его крайне важным [23]. Аналогично думал и К. Попов, который пишет, что контакты 1У-У вв. происходили эпизодически, а сведения китайских династийных историй были получены косвенным путем от корейцев [78, с. 35, 42].

Отличным от Попова был подход Х. Т. Эйдуса. Он отмечал переселенцев из Кореи и Китая как одну из четырех основных составляющих этнического типа японцев, причем усиление их миграций он относит к III в.н.э. (периоду междуусобиц в Китае). В то же время, вызывает возражения точка зрения автора, что японцы якобы посылали посольства с целью получения из Китая железных орудий, мечей и предметов обихода, что трудно себе представить, учитывая то, что вряд ли экономически значимыми оказывались те их количества, которые могли привезти с собой посольства [97, с. 4, 6].

В 1971 году появляется исследование М. Г. Левина «Этническая антропология Японии». Как пишет сам автор, поскольку «оригинальными материалами по антропологии большинства народов восточной и юго-восточной Азии советские исследователи не располагают, то вопрос об отношении японцев к народам материка и юго-восточной Азии — дело дальнейших исследований» [66, с. 136, 179]. Тем не менее, на основе данных иностранных ученых, М. Г. Левин выделяет два возможных пути миграций в Японию с материка: к* гр Т Г • • южный — через Тайвань и северный — через Корею, из которых к периоду яеи он относит лишь последний [66, с. 185]. Можно сказать, что на этом труде М. Г. Левина отечественные исследования по антропологии Японии и ее связи с континентом фактически приостановились. Новые данные японских ученых не анализировались, а их достижения не учитывались. Так, уже в 1982 г. М. В. Крюков, Л. С. Переломов, М. В. Софронов и Н. Н. Чебоксаров писали о периоде яёи: «Оставляют желать лучшего краниологические материалы рассматриваемого времени по Японии». А материал, к которому они обращались, базировался на работе японского ученого Киёно 1944 года (!) [55, с.86−87].

Точно также сохраняются и остатки теории об айнском происхождении японцев [67, с.350- 38, с.350- 43, с. 7 и др.].

В том же 1971 году впервые появляется исследование непосредственно китайско-японских отношений М. И. Сладковского. Связям между двумя странами в древности посвящена первая глава его работы [84, с.5−27]. Автор принимает за начало контактов опять-таки эпоху Хань, когда У-ди завоевал север Кореи. К тому же, по его мнению, китайская культура в III—VII вв. распространялась лишь среди верхушки японского общества и не захватывала его широких слоев. Фактическое начало применения иероглифики М. И. Сладковский относит только к 1У-У вв., а распространение буддизма к периоду, начиная с VI века. В целом, автор не проводит какой-либо детальной разработки проблемы и ограничивается общими рассуждениями. Суть их сводится к тому, что инициатива в контактах исходила от Китая, для которого в то время Япония, находясь в стороне от основных торговых путей и мировой политики, не представляла большого и нтереса. Поэтому их связи не были оживленными, хотя и не прерывались совсем.

В 70-е годы к древней истории Японии также обращаются и другие ученые — Н. А. Иофан, М. В. Воробьев, Т. А. Соколова [28- 30- 43]. Тем не менее, вопрос об отношениях с Китаем почти не затрагивается. М. В. Воробьев, в отличие от своей работы 1958 года, даже высказывает мнение, что до VII в., в противоположность Корее, Китай не оказывал какого-либо существенного влияния на Японию [28].

В 70 — 80-е годы вопросами японской археологии занимался А. П. Деревянко. В частности, в его труде «Палеолит в Японии» (1984 г.) подробно рассматриваются проблема существования в Японии раннего палеолита и палеолит Хоккайдо, тем самым прежде совершенно отрицавшийся в советской историографии японский палеолит (М.В.Воробьев, С. А. Арутюнов, Н. Н. Чебоксаров, М. ГЛевин, Н. А. Иофан [27, с.8−11- 43, с.6- 66, с.177−179- 24, с. 137- 67, с.348]), наконец, был признан [39, с.27−59]. Однако вопрос о связях с Китаем на археологическом материале палеолита и неолита автором не ставится [38- 39- 55- 56 и др.]. Далее, ничего нового касательно китайско-японских отношений и распространения в Японии китайской культуры до VII века не появляется даже, например, в «Истории Японии» Ю. Д. Кузнецова, Г. Б. Навлицкой и И. М. Сырицына [57, с. 13−42]. Единственное исключение представляют «Очерки по истории географических открытий» И. П. Магидовича и В. И. Магидовича. Так, обращаясь к экспедиции Сюй Фу, авторы считали, что он достиг Хонсю. Еще к более раннему времени (VIII в. до н.э.) они отнесли начало торговых контактов, когда моряки из царства Ци, по их мнению, посещали Хонсю, Кюсю и Сикоку [68, с. 136, 138, 140]. Однако, на чем основывается их предположение, авторы не сообщают, поэтому какая-либо датировка (тием более столь ранняя) торговых контактов Ци вызывает большие сомнения.

В 90-е годы нам известно лишь три рнаботы, затрагивающие в какой-либо степени вопросы связей Японии и Китая в ранний период. Так, М. В. Воробьёв, рассматривая данные «Вэй чжи» о быте и нравах японцев, отмечает их высокую надежность, вызванную отсутствием «осмысления» информации [29]. Г. Светлов (Г.Е. Комаровский) рассуждает о большом влиянии переселенцев из Китая на экономику и культуру древней Японии особенно в 1 в. до н.э. — 1 в. н.э. [82, с.29−34].

В 1995 г. появляется исследование Ю. В. Чудодеева и З. Д. Катковой по проблеме взаимовосприятия между Китаем и Японией в УП-ХХ вв. [96], в котором авторы также очень кратко [96, с.7−11] касаются контактов в древности. Временем начала контактов авторы считают лишь рубеж нашей эры. К этому выводу их приводит опять-таки опора исключительно на данные письменных источников. В качестве основной особенности этого периода связей авторы отмечают то, что вплоть до VII века, когда, по их мнению, произошло установление официальных государственных отношений, Китай поддерживал лишь «эпизодические связи с вождями племенных союзов», а Япония была якобы полностью оторвана от основных событий истории Азии [96, с.9]. Излишне говорить, что такая точка зрения не только характеризует слабое знакомство Ю. В. Чудодеева и З. Д. Катковой с достижениями зарубежных (прежде всего японских) археологов и историков, но и показывает полное отсутствие серьезной разработки данной проблемы в отечественной историографии в целом.

Как это ни прискорбно, в российской и советской историографии отсутствуют какие-либо самостоятельные серьезные исследования материала как вещественных, так и письменных источников по проблеме китайско-японских отношений в древности. Кроме того, если в 50−70-е годы выходят, хотя бы и основанные на работах иностранных ученых, обобщающие труды по археологии и антропологии Японии М. В. Воробьева и М. Г. Левина, затрагивающие проблемы контактов с Китаем в ранний период, то в 80−90 гг. новых произведений, серьезно касающихся этой темы не появляется, несмотря на огромный накопленный материал.

Таким образом, данная диссертационная работа является первым предпринимаемым в отечественной историографии исследованием, подробно рассматривающим вопросы китайско-японских отношений от палеолита до VI в.н.э., призванным обобщить и проанализировать огромный накопившийся к настоящему моменту материал по данной теме.

В зарубежной, прежде всего японской, а также отчасти и китайской историографии, имеется большое количество работ прикладного характера, исследующих как письменные, так и вещественные источники. Тем не менее, те немногочисленные попытки рассмотреть проблему контактов между Японией и Китаем в целом, которые предпринимались, основываются практически лишь на комментировании данных письменных источников и не стараются рассмотреть вопрос китайско-японских отношений во всем его многообразии экономических, этнических, культурных и других связей, начинающихся в древнейший период и продолжающихся в течение всей эпохи древности. Именно такого рода исследование мы и поставили целью данной работы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Итак, мы провели, насколько позволяют имеющиеся в нашем распоряжении источники, исследование контактов между народами Китая и Японии от глубокой древности до VI в.н.э. На основе проведенного анализа мы можем сделать вывод о том, что широкое проникновение китайской культуры на архипелаг и её усвоение населением Японии началось задолго до периода Асука, вместе с миграциями больших групп населения как из Южного, так и Северного Китая, происходившими на протяжении всего древнего периода.

Наиболее ранние миграции человеческих коллективов наблюдаются ещё в палеолите, когда Япония в геологическом плане была частью азиатского материка. Первые человеческие коллективы приходят на территорию нынешней Японии с материка в раннем палеолите. Уже способы обработки их орудий обнаруживают сходство с орудиями ланьтяньского, динцуньского и нижних слоев пекинского человека. Орудия среднепалеолитических насельников Японии (100−35 тыс. лет назад) оказываются близкими к культурам Гуаньиньдуна и Динцуни. й В позднем палеолите (35−10 тыс. лет назад) на территории Японии по способу обработки орудий труда уже можно выделить два района. В первом: Хоккайдо на севере и Кюсю на юге — распространяется техника обработки, характерная для Северного Китая, а во втором: Окинава и юг Хонсю — для Южного Китая. При этом влияние Южного Китая на второй район хорошо подтверждается и антропологическими данными.

Таким образом, уже в период палеолита мы мржем наметить как минимум два пути возможных миграций — северный (через Корею) и южный (через Окинава).

Несмотря на произошедшее в конце палеолита отделение Японских островов от материка, мы имеем свидетельства о продолжении миграций на протяжении всего периода неолита (8000−300 гг. до н.э.). Причем, в отличие от палеолита, когда мы можем говорить о значительных миграциях как с Севера, так и с Юга, в этническом формировании неолитического населения Японии ключевая роль принадлежит выходцам из Южного Китая и Юго-Восточной Азии. В неолите же (ок., видимо, 1000 лет до н.э.), в Японию приходит рисосеяние из долины р.Янцзы.

Значительно расширяются контакты с Китаем в период яёи (300 г. до н.э. -300 г. н.э.), когда происходят значительные изменения в этническом составе населения и в его материальной культуре (появление бронзовых и железных орудий). В этот период продолжаются миграции населения как из Северного, так и из Южного Китая, которые мы можем разделить на несколько этапов. В III—II вв. до н.э. районы Кюсю и Тюгоку оказываются связанными с северокитайским этническим элементом и его культурой, а Кинай — с южнокитайским. На следующем этапе, начавшемся с завоевания Китаем Кореи в 108 г. до н.э., преимущественное значение получает северный путь, причем особую активность контакты с Китаем, судя по археологическому материалу, приобретают в конце I в. до н.э. — начале I в.н.э., что приблизительно совпадает с правлением династии Синь (9−25 гг. н.э.) в Китае. Видимо в этот период северокитайская волна через северный и западный Кюсю оказалась преобладающей над южной, о чём свидетельствуют антропологические материалы.

Последний этап начинается примерно с конца II в.н.э., когда снова ощущается сильное влияние культуры долины реки Янцзы, центром которого становится опять район Кинай.

От второй половины периода яёи до нас дошли и свидетельства о политических контактах между Японией и Китаем, инициаторами которых выступали японские протогосударственные формирования. Особенной активности они достигли в середине III в.н.э., то есть в период политической нестабильности, когда три государства (Вэй, У и Шу) борясь между собой в Китае, а Яматай и Куна — в Японии, находились в поиске союзников. При этом, несмотря на, по-видимому, тесные экономические связи и миграции из У, Яматай идет на политический, а в какой-то степени и военный союз с Вэй, активно поощрявшийся династией Цао, демонстрировавшей своё особое внимание к Яматай.

В период кофун (II половина III — VI вв.н.э.) в Японии продолжается распространение китайской культуры, причем в этот период усваиваются не только достижения материальной культуры, но и китайская иероглифическая письменность, и начинается проникновение конфуцианства, а в конце периода и буддизма.

Большую роль в распространении китайской культуры и технических навыков опять-таки сыграли китайские эмигранты, переселявшиеся в Японию в период кофун как из долины реки Янцзы, так и из Северной Кореи, в которой китайцев вытеснило Когурё, а также эмигранты из корейских государств (особенно из Пэкче), тесно связанные с культурой Китая.

В этот период продолжаются и политические контакты с Китаем, прежде всего с Южными династиями. К сожалению, письменные источники по этому промежутку времени имеют, по-видимому, значительные лакуны, не позволяющие нам полностью восстановить картину политических отношений Японии с Китаем в этот период. Тем не менее, очевидно, что их стержнем служила борьба Японии за господство в Южной Корее в У-У1 вв., в которой правители Ямато пытались добиться официального признания Южными династиями своей власти в Корее как бы от имени Китая. Однако Южные династии первоначально фактически отказываются от санкционирования власти Ямато на юге Кореи, и лишь с 478 г. происходит поворот, связанный с ослаблением Южных династий, которые уже начинают проявлять заинтересованность в укрепляющемся Ямато. Между тем, уже к началу VI в. Ямато теряет интерес к использованию авторитета Китая.

Всё это приводит к тому, что в период Асука политические отношения Японии с Китаем складываются на новой основе, когда Япония впервые в истории китаизированного мира провозглашает себя равной с Китаем державой.

Таким образом, в данной работе мы выяснили, что:

1. Контакты между насельниками нынешних Японии и Китая начались еще в глубокой древности — в периоды палеолита и неолита, когда происходили миграции больших групп населения на территорию Японских островов.

2. Именно этнические миграции сыграли ведущую роль при распространении в Японии китайской материальной и духовной культуры, а также технических достижений во все рассмотренные периоды.

3. Еще со времени палеолита мы можем выделить два основных пути миграций с материка в Японию: северный — через Корею и южный — через Окинаву, сохранивших своё значение на протяжении всего периода древности.

4. Соотношение влияний северокитайских и южнокитайских элементов на японскую культуру менялось в различные периоды, в зависимости от миграций с материка.

5. В целом, контакты с разными частями Китая сыграли значительную роль не только в распространении в Японии земледелия, культур бронзы и железа, шелководства, ткачества, керамического производства и других технических достижений, но и в существенном изменении этнического облика населения архипелага за счет притока иммигрантов.

6. Распространение китайской духовной культуры происходит также благодаря иммигрантам. С периода кофун мы уже можем говорить о начале усвоения японцами китайской иероглифической письменности, конфуцианской философии и этики, проникновении буддизма.

7. О политических контактах с Китаем мы можем судить со второй половины периода яёи. В конце периода яёи и особенно в период кофун Япония уже была органической частью политической системы «китайского мира», а в начале периода Асука даже заявила о своем особом месте в нем.

8. Таким образом, мы можем сделать вывод, что с усвоением Японией достижений китайской материальной и духовной культуры и вхождением в политическую систему «китайского мира», Япония уже в период древности вошла в систему стран Дальневосточной цивилизации, и были предопределены линии ее дальнейшего, отличного от соседних стран, развития, проявившиеся в эпохи Асука, Нара и Хэйан.