Русская колонизация Зауралья в XVII-XVIII вв.: общее и особенное в региональном развитии

С эпохи Великих географических открытий начинается беспрецедентное расширение сферы влияния европейских обществ. Произошло это в результате различных потоков колонизации. Результат именно этих процессов стал отправной точкой в формировании системного единства всей человеческой ойкумены.

Русская колонизация северо-восточной части Евразии синхронизировалась с указанными процессами. Расширение России в эпоху становления империи привело к созданию одного из самых больших государств в истории человечества и самой большой по территориальному распространению этнической популяции — русские расселились на площади от Балтийского моря до Тихого океана. Это наложило существенный отпечаток на особенности российского исторического процесса. Территориальная экспансия и миграции являлись неотъемлемой частью российской истории на протяжении столетий. Исследователи фиксируют, что «в массовом сознании крестьянства XVIII—XIX вв. обнаруживается миграционная парадигма, которая делала крестьянина психологически подготовленным для переселения. Крестьяне идеализировали акт миграции, рассматривая его как уход от неправедной „новизны“ и перенесение на новое место справедливой „старины“, как поиск рая на земле на далеких землях» [1]. Полагаем, что подобная парадигма была характерна и для более ранних периодов отечественной истории.

Все указанные обстоятельства делают очевидным актуальность изучения колонизационных процессов. Безусловно, что они уже являлись объектами пристального внимания исследователей, в том числе современников и участников колонизации новых территорий. Но особенности и логика развития научного познания заставляет постоянно возвращаться к, казалось бы, давно изученным явлениям и процессам. Это происходит, как правило, в периоды существенных методологических перестроек исторического и гуманитарного знания в целом. Современниками именно такой перестройки мы являемся. Можно сказать, что практически любая историческая проблема, когда-либо изучавшаяся, может вновь стать предметом актуального исследования в контексте новых методологических подходов, причем даже с привлечением уже имеющейся и введенной в научный оборот источниковой базы. Главным в этих условиях становится корректное формулирование целей и задач исследования, определение объектной и предметной исследовательских областей, новое прочтение источников в соответствии с избранной новой методологической базой.

Одной из существенных характеристик современного мира является активно разворачивающийся процесс регионализации, который проявляется и в сфере научного сознания. Мы имеем в виду не «провинциализм» в творчестве местных научных сообществ, а усиленную сосредоточенность исследователей на местной, региональной, истории или рассмотрение известных явлений и процессов в региональном измерении, которые раньше недооценивались. Накопленные предшествующими поколениями историков знания и принципиально новая теоретико-методологическая ситуация позволяют нам вновь обратиться к изучению событий отечественной истории XVII—XVIII вв., творчески, насколько это возможно, соединяя традиционные методы с новыми.

Объектом исследования является структурно сложный процесс русской колонизации XVII—XVIII вв. Сложность и неоднозначность этого процесса привели к существованию различного понимания термина «колонизация». В большинстве исследований под ним в явной или в скрытой форме подразумевается совокупность процессов заселения и хозяйственного освоения представителями не автохтонного (пришлого) для колонизируемой территории населения. Но есть и иные точки зрения. Так, П. Ю. Черносвитов считает, что «колонизация» — это процесс, при котором ресурсы территории (колонии) используются для снабжения метрополии. А «освоение территории» — это процесс, при котором приходящее на некую территорию население строит на ней автономную и в целом самодостаточную систему хозяйствования, направленную на удовлетворение потребностей данного населения. Сходное определение предлагает А. И. Алексеев, под которым он подразумевает открытие территории, ее исследование, заселение, формирование границ, хозяйственное использование [2]. В этом смысле для процесса присоединения Сибири больше подходит термин «освоение». Но, по нашему мнению, П. Ю. Черносвитов слишком категоричен, так как создание автономных хрзяйственных систем является неотъемлемой частью любых колонизируемых территорий от Америки до Австралии. С другой стороны, Сибирь в первоначальный период для властей и первых переселенцев рассматривалась, прежде всего, как источник меха, большая часть которого сосредотачивалась в руках царской администрации. Имея в виду упомянутое определение А. И. Алексеева, понятие «освоение» является более узким, имеющим отношение исключительно к непосредственным субъектам освоения новых территорий. Термин «колонизация» включает в себя дополнительный контекст — государственная политика по присоединению земель., Тем самым, мы считаем, что первое определение термина «колонизации» более приемлемо и может быть использовано в описании процессов включения Урало-Сибирских территорий в состав России.

Русская колонизация восточных территорий развертывалась в различных пространственно-временных условиях, что придавало ей в каждой точке пространственно-временного континуума специфические черты, что и предопределяет необходимость более дифференцированного рассмотрения этого процесса.

Предметом нашего исследования является становление территориальных структур Зауральского историко-географического района в процессе русской колонизации в XVII—XVIII вв.

Хронологические рамки исследования охватывают начальный период русской колонизации Зауралья — XVII—XVIII вв. Точно определить крайние даты не представляется возможным, так как практически любые исторические процессы обладают синкретичностью, а историческая периодизация является идеальным исследовательским конструктом, вследствие чего носит условный характер. Нижняя грань (начало XVII в.) — появление первых русских поселений в Зауралье и начало земледельческо-промыслового освоения территории. Верхняя грань (конец XVIII в.) — время окончательного приобретения территорией функциональной определенности как ресурсного региона, играющего важную транзитную роль в системе межрегиональных коммуникаций. Одновременно происходит стабилизация военно-политической ситуации и административно-территориальной структуры, что также сказалось на стабилизации демографической ситуации и оформления поселенческой структуры. Можно утверждать, что именно к концу XVIII в. происходит завершение собственно колонизации территории, в дальнейшем при сохранении притока мигрантов определяющими факторами развития территории становятся внутренние. Комплекс региональных структур приобретает к этому времени характер внутренней целостности и самодостаточности. В этой связи справедливым является i / утверждение М. Ф. Ершова, что «в результате возрастания устойчивости с конца XVIII в. процесс формирования Зауралья вступил в новый этап», и далее — «лесостепное 1 Зауралье в целом перестало быть заселяемой территорией. Экстенсивное развитие сменилось интенсивным» [3].

Определить территориальные рамки тоже довольно сложно, что связано с изначальной семантической неопределенностью ойконима «Зауралье». В буквальном смысле этого слова — это все, что находится за Уралом. Кстати, отметим в этом примере словообразования элемент русского исторического самосознания, а именно представление об основной пространственной.

4 / направленности роста территории Российского государства с запада на восток. Но, в известном смысле, конвенционально сложилось представление о Зауралье как территррии, непосредственно прилегающей с востока к Уральским горам. Если западная граница этой территории и, в меньшей степени, южная достаточно легко локализуются, то северная и восточная остаются неопределенными. В исторических исследованиях, сделанных в t / рамках традиционных для отечественной историографии подходов, эту проблему не удалось разрешить. Использование для задач историко-географического районирования административно-территориальных границ (Зауралье как сельскохозяйственные уезды, расположенные на востоке Пермской губернии) не может быть признано удовлетворительным, ввиду произвольности последних и постоянной их перекройки. К. И. Зубков справедливо замечает, что «территориальные рамки региона. до сих пор, как правило, задаются не столько сознательным и научно строгим выделением региона как объекта изучения, сколько формальными, а в этом смысле —.

4 / вненаучными, факторами, прежде всего, сложившимся административным делением страны" [4]. Поэтому в качестве критериев выделения изучаемой территории должны выступать более устойчивые признаки, имеющие под собой и более объективные основания. Наибольшей объективностью и устойчивостью в этом случае может обладать природно-географический критерий в сочетании с основными социально-экономическими характеристиками данной территории как результата адаптации людей к конкретной природной среде. Как отмечают исследователи, «традиционно территория в географии рассматривается с точки зрения пространственной / упорядоченности и позиционного принципа. Взаимосвязанная совокупность компонентов окружающей среды природно-общественного характера проектируется в виде особой „территориальной“ организации и создает своеобразную структуру социально-географического пространства» [5].

Исходя из этого, под Зауральем мы понимаем исторически сложившийся первым земледельческий район Сибири, названный В. И. Шунковым.

Верхотурско-Тобольским. Однако, на наш взгляд, этот историк неоправданно расширил его границы, включив в состав комплексы поселений в низовьях.

Тавды, Вагая и Иртыша, пространственно отделенных от основной массы / компактного размещения земледельческих слобод, расположенных в среднем и нижнем течении левых притоков речной системы Тобола — Исети, Пышмы,.

Ницы и Туры. Именно эти слободы играли важную роль в хлебном и другом ресурсном обеспечении территорий Урало-Сибирского региона в течение XVII—XVIII вв. На это же обстоятельство обратил внимание Е. В. Вершинин:

Географически основные гнезда сельских поселений компактно * располагались по нескольким рекам Зауралья: Нейве, Нице, Пышме, Исети, Тоболу". [6]. Отметим также, что применительно к XVIII—XIX вв. термин «Верхотурско-Тобольскцй» практически не применяется исследователями, что свидетельствует о существенной ограниченности этого ойконима. Поэтому термин «Зауралье» более предпочтителен для наименования указанной территории, в том числе и с целью избежать совмещения его с термином В. И. Шункова. Таким образом, под Зауральем мы понимаем территорию, ограниченную с севера рекой Турой, с юга — рекой Уй, с востока — Средним Притобольем, с запада — средним течением рек Пышма, Ница,.

4 /.

Нейва, Исеть.

Отметим также, что на протяжении XVII—XVIII вв. территориальная структура изучаемого * нами сегмента географического пространства претерпела существенные изменения. Это связано с выделением Урала как отдельной системы отличной от Сибири. Как отмечает Е. В. Вершинин, «для XVII в. необходимо использовать термин „урало-сибирский регион“. Верхотурско-Тобольский земледельческий район невозможно искусственно разделить на Урал и Сибирь в их современных административных границах».

7]. В XVIII в. подобное разделение уже возможно осуществить. Заметим, что ' теоретическое осмысление процессов регионообразования в Зауралье было предпринято в работах М. Ф. Ершова и В. В. Менщикова [8].

Определив предметную область исследования, ее хронологические и территориальные рамки, сформулируем конкретную цель и задачи нашей работы. Цель исследования — определить общие и особенные черты русской колонизации Зауралья в XVII—XVIII вв. в контексте регионального развития. Достижение этой цели возможно путем решения конкретных исследовательских задач:

— выявить степени изученности процессов русской колонизации зауральских территорий XVII—XVIII вв.;

— определить важнейшие факторы регионального развития Зауралья (характеристики вмещающего ландшафта территории, этнои военно-политической ситуации и ее эволюции);

— выявить основные тенденции и пространственные параметры демографического развития регионального сообщества У количественные и качественные показатели роста народонаселения, его источники);

— определить оснрвные характеристики социально-экономического развития Зауралья как колонизируемой территории (формирование агропромысловых структур, продуктивность и уровень товарности аграрного производства, место региона в системе экономических взаимосвязей и особенности социальной структуры зауральского общества).

Характеристики предметной исследовательской области, цель и задачи у работы определяют выбор соответствующих методологических принципов и комплексы конкретных методов исследования.

Традиционным ведущим методологическим принципом исторического исследования в отечественной историографии является принцип историзма, который и был нами взят за основу наших изысканий.

Однако, современная интеллектуальная ситуация, характеризующаяся мировоззренческим плюрализмом, заставляет любого историка определить свое место в методологически многообразном исследовательском поле. Основной вопрос этого самоопределения — возможно ли в рамках одного У исследования применять разные методологические подходы? Мы исходим из того, что ни одна методология не может претендовать на универсальность, следовательно, ее выбрр будет зависеть от предмета исследования и конкретных целей и задач его. Если предмет и конкретная цель его изучения обладают внутренней однородностью (к примеру, отдельные сферы жизни общества — экономика, культура, политика и т. п.), то однрродной може7 быть и методологическая база исследования, в данном случае выбор в пользу той или иной методологии достаточно очевиден. Однако существуют и более сложные предметы исследования, гетерогенные по своему характеру, когда в сферу интереса ученого попадают самые разнообразные стороны человеческой жизни, объединенные либо одной территорией, либо временными рамками. В этой ситуации выбор оказывается значительно сложнее, и возникает возможность использования разных методологий для исследования разных сторон изучаемого предмета. Эта характеристика в максимальной степени подходит к региональным исследованиям. Т, ем не менее, методологическая база не может быть механической совокупностью разнородных, а порою — противоположных и взаимоисключающих исследовательских принципов. Поэтому научное сознание, все-таки, стремится к какому-либо единству, основой которого выступает научное самосознание конкретного исследователя. Получается, что, даже применяя разные методологические подходы, историк вынужден конструировать из них некий единый операциональный комплекс конкретных методов и приемов исследования.

Эти теоретические рассуждения наталкивают на мысль о возможности конструирования особой методологии регионального исследования. И некоторые тенденции развития гуманитарных и естественных наук в XX в. подтверждают это. В «частности, • это выразилось в появлении особого направления в пограничной области истории и географии, так называемого географического поссибилизма», который генетически связан, прежде всего, с «географией человека» Видаля де ля Блаша и близкими ему теоретическими построениями JI. Февра. Данное направление исходит в своих конструкциях из модели сознательной оптимизации человеком некоторой совокупности альтернативных видов жизнедеятельности, которые наилучшим образом подходят к данной среде [9]. Относительно близка к географическому поссибилизму так называемая «социоестественная i история», разрабатываемая московским философом и историком Э. С. Кульпиным [10]. Таким образом, идеи географического поссибилизма могут выступать в качестве основы методологии историко-регионального исследования.

Возникшее еще в годы «перестройки» ощущение эвристической ограниченности универсалистских концепций (например, марксистской I социологии) с неизбежностью вывело гуманитарное знание на изучение локальных исторических объектов. Отметим, что подобное направление стало развиваться в рамках западноевропейской историографии еще в 1970;х гг., прежде всего в работах ряда итальянских историков, получивших общее название «микроистория» [11].

Историческая локалистика (этот термин, на наш взгляд, более четко и содержательно фиксирует новые направления в исторических исследованиях, чем микроистория), как научное направление чаще всего ассоциируется в отечественной историографии с историческим краеведением, как оппозиция по отношению к изучению глобальных, по крайней мере, национального масштаба, процессов. Однако это не совсем адекватно отражает ситуацию, поскольку предметная область данного направления значительно шире и включает в себя локальные объекты самого разного масштаба — от конкретного человека до целого региона. При этом термин «локальность» может пониматься не только в территориальном и человеческом измерении, но и во временном аспекте (причем не только как исследовательский объект истории, но и других наук). Тем самым локальный исторический объект приобретает самостоятельный онтологический статус. Как отмечает отечественная исследовательница Г. Э. Галанова: «В рамках классического подхода к проблемам культуры рассматривалось, прежде всего, общественное бытие человека. Частное, понимаемое как частичное и случайное, исключалось из рассмотрения, преобладал интерес ко всеобщему.

Неклассический подход характеризуется, во-первых, интересом к повседневности и, во-вторых, возникновением интереса к случайному и в / этой связи к теме «маленького человека» и его частной жизни. В корне изменения представлений о бытии и оппозиции «существенное — несущественное» лежит онтологический поворот, произошедший в рамках неклассической философии" [12]. Существенным оказывается все, «Всемирная история», которая по своему статусу вынуждена и должна абстрагироваться от частных фактов, распадается на мириады равно существенных событий. Сам термин «глобальность» превращается в фикцию.

Однако, по нашему мнению, это лишь видимость. Глобальность как определенный масштаб рассмотрения человеческой истории все-таки имеет место, историк вправе ставить перед собой и решать задачи макроисторического масштаба, так как без него невозможно адекватно описать, например, такие явления как мировые войны или процессы современной глобализации. В этой связи очень точно характеризуют внутренний смысл исторической локалистики или микроистории слова Ж. Ревеля: «Микроистория, вводя разнообразные и множественные контексты, постулирует, что каждый исторический актер участвует прямо или опосредованно в процессах разных масштабов и разных уровней, от самого локального до самого глобального и, следовательно, вписывается в их контексты. Здесь нет разрыва между локальной и глобальной историей и тем более их противопоставления друг другу. Обращение к опыту индивидуума, группы, территории как раз и позволяет уловить конкретный облик глобальной истории. Конкретный и специфический, ибо образ социальной реальности, представляемый микроисторическим подходом, это не есть уменьшенная, или частичная, или урезанная версия того, что' дает макроисторический подход, — а есть другой образ» [13]. Видимо в этом соединении авторского ^ видения несхожих образов и может возникнуть ощущение тотальности истории (соединение макрои микроисторического масштаба), обозначаемого Ж. Ревелем как «конкретный облик глобальной истории».

Однако, применяя термин «микроистория», мы не сводим его исключительно к ментальному измерению истории на уровне отдельной человеческой личности. Екатеринбургский историк В. Н. Земцов утверждает, что «решение проблемы применимости или неприменимости микроисторических подходов заключается в том, чтобы не оставлять микроисторические сюжеты в одиночестве, но вписывать их в более широкий социологизированный, либо „ментализированный“, контекст» [14J. Поэтому-то более точным, как мы отмечали выше, является термин «историческая локалистика», не имеющий двойного толкования.

В рамках отечественной историографии наибольшего развития' идеи исторической локалистики получили в рамках так называемой исторической регионалистики или регионологии, которая, с 1980;х гг. переживает процесс I институализации как новой научной дисциплины [15]. Одним из важнейших постулатов этого направления является тезис о невозможности редукционистского сведения национальной истории (макроисторический аспект) к совокупности региональных историй (микроисторический аспект). Так, К. И. Зубков пишет: «Принято думать, что регион и классическое национальное государство соотносятся между собой как „часть“ и „целое“. Чисто феноменологически это выглядит именно' так, но только феноменологически. Поэтому исследования истории государства и истории региона лежат в разных аналитических проекциях и соотносятся с разным бытийным наполнением исторического времени» [16]. Таким образом, на региональном и национальном уровнях исследования историк сталкивается с различным «бытийным наполнением», то есть онтологически разными объектами. Уточняют этот подход утверждения А. В. Ремнева о том, что «не стоит подменять историю регионов историей народов, в них проживающих, стоит взглянуть на регион как на целостную социокультурную, экономическую и политико-административную систему», а также' А. С. Макарычева о том, что «значительная часть понятийного аппарата современного регионоведческого дискурса связана с пространственными категориями», причем, «как правило, эти термины употребляются для описания процессов, разворачивающихся вне официальных, формальных границ государств» [17].

• /.

В целом регионалистика, по мнению географов, — это «совокупность дисциплин и направлений, методологических подходов и методических приемов, объектом исследования которых выступает регион или район. К ним относятся: 1) теория районирования- 2) районистика как совокупность методов идентификации (определение таксонов, их ядер), делимитации оконтуривание, проведение границ между таксонами), построение иерархических сеток районов и их преобразований- 3) регионология районология, регионика), исследующая закономерности функционирования и развития конкретных регионов (районов) — 4) районоведение как часть / страноведения- 5) в смежных с географией науках — региональная экономика, региональная социология, региональная демография и другие», отметим также, что «в гуманитарном знании в целом наблюдается плюрализм в отношении названия нового направления науки и методологического оформления его предмета» [18]. С полным основанием мы можем отнести приведенное определение и к исторической регионалистике, добавив лишь то, что все указанные совокупности рассматриваются в исторической динамике.

Одними из основных операциональных элементов исторической / регионалистики выступают историко-географические и геоэкономические образы. Попытку создания основ общей теории историко-географических образов предпринял в с^оих работах московский географ Д. Н. Замятин [19].

Некоторые положения ее вполне могут быть вписаны в методологию регионального исследования. Так, по мнению Д. Н. Замятина, «мощность и структурированность конкретного геоэкономического образа, по существу, зависит от его историко-географического фундамента», то есть от возраста территории и ее места в генеалогическом древе территории. Д. Н. Замятин совершенно справедливо отмечает, что «сама специфика освоения.

• / пространств России привела к слабой структурированности ее регионов и неоднозначности различного рода геоэкономических границ" [20]. Именно вследствие этого в отечественной традиции принято оперировать такими неопределенными и семантически размытыми понятиями как Зауралье, Забайкалье и т. п. «Нечеткость границ геоэкономических пространств способствует выделению своеобразных геоэкономических образов, которые < выступают в данном случае как их устойчивые ядра» [21]. Поэтому оказывается легче выявить основное ядро, к примеру, Зауралья, чем определить конкретные^его границы. Большая часть российских историко-географических областей осознаются как ярко выраженные ядра с весьма расплывчатой периферией — Прикамье, Приобье, Приамурье, Поволжье (территория вдоль соответствующей реки) — Предуралье, Забайкалье, Зауралье, Закавказье, Приморье (территории, прилегающие к горам или крупным водным объектам) и т. п. Но где границы всех перечисленных территорий, где, например, заканчивается Забайкалье и начинается Приамурье, оказывается, определить очень сложно. К примеру, историко-географические образы в большинстве европейских стран носят не относительный характер (отношение к какому-либо географическому объекту — реке, озеру, горам и т. п.), а абсолютный и вполне определенный содержательный характер, уходящий, порою, своими корнями в античность. Французы точно знают, где заканчивается Прованс, а где начинается Гасконь или Лангедок, причем современное административно-территориальное деление на департаменты не соответствует границам исторических областей Франции.

I <

Но указанные сложности и противоречия историко-географического районирования как важного элемента исторической регионалистики определяются не только^ конкретно-историческими особенностями развития Российского государства, но и трудностями самого научного познания.

Географы отмечают, что «многолетние дискуссии об объективности районирования и природе границ не уточнили и не поколебали мнение об условности границ, понимание их как менее реальных, чем собственно районы» [22]. Выходом из этого, как считает B.JI. Каганский, может быть процесс «оборачивания» реальностей. «Тогда реальность границы будет доминирующей, а сами границы — исходными и первичными, базисными феноменами» [23]. То есть для определения Зауралья мы должны были бы в первую очередь искать не ядро этой территории, а его границы. Но, как показывает «опыт районирования на основе осознанных и сформулированных постулатов, предполагающих измерение контрастности граничных линий, что некоторые границы остаются незамкнутыми» [24]. Отсюда следует, что в историческом измерении территории могут изменяться в своей конфигурации и при разном масштабе рассмотрения перед нами могут возникать и разные образы этой территории. Например, хлебопроизводящая база Сибири и Урала может выступать то в виде Верхотурско-Тобольского района, то в виде Зауралья, с разной территориальной наполненностью.

Известный отечественный географ Б. Б. Родоман обратил внимание еще на один парадокс границ — их двоякая размерность. Происходит это по причине трех обстоятельств: «1) граничная полоса — ареал не хуже прочих и следовательно сама имеет границы- 2) переходную зону, служащую границей, мы представляем достаточно узкой по сравнению с разграничиваемыми ареалами, но теоретически мыслимы такие ряды зон, в которых переходные зоны шире чистых- 3) возможны системы, в которых каждая зона — переходная между соседними, как цвета в спектре» [25]. Указанные теоретические положения находят подтверждение в конкретной истории. Зауралье по своей природе стало такой пограничной зоной, особенно после возникновения Уральского. горнозаводского региона. Но, исходя из тезисов Б. Б. Родомана, Зауралье может рассматриваться не как периферия Урала или Западной Сибири, а как самостоятельный пограничный регион с системой сложных незамкнутых границ. Причем социальное содержание этой региональной структуры накладывается на соответствующую природно-географическую составляющую — тоже носящую пограничный характер, зону лесостепи и южной зоны смешанных лесов. Полагаем, что это совпадение социального и ландшафтного субстратов в их пограничной сущности является не случайным и отражает объективную региональную наполненность понятия «Зауралье».

Как видим, региональное измерение познания исторического процесса обладает существенными эвристическими возможностями. Одновременно справедливым будет утверждение о том, что любое событие, попадающее в поле зрения историка, может быть наполнено разным значением в зависимости от рассматриваемого контекста. Но своеобразной сверхзадачей историка в этих условиях становится поиск пересечения или возможного взаимодействия указанных контекстов. Как раз одним из наилучших способов решить подобные задачи является методология регионального исследования как составной части исторической локалистики, которую мы взяли в качестве основы методологии нашего исследования. Именно поиск пересечения контекстов разного масштаба (макро-, мезои микроисторического) в рамках конкретно-исторического регионального исследования дает возможность определить общие и особенные черты изучаемых явлений и процессов. По существу об этом же пишет И. В. Побережников: «В этом плане перспективным представляется изучение механизмов взаимодействия между индивидуальными стратегиями на микроуровне и макросоциальными изменениями. Также плодотворным является изучение социальных изменений на мезоуровне (уровень, промежуточный между микро- ' и макро-уровнями), который может воплощаться в региональной (в данном случае имеется в виду субстрановая региональность) динамике» [26].

Немаловажное значение для результатов исследования имеет конкретный исследовательский инструментарий. Традиционно ведущим конкретным методом исторического • исследования является повествовательный, не отходим мы от него и в рамках нашего исследования.

Не менее традиционными являются методы сравнительно-исторического анализа, комплекс количественных методов. Методы ретроспекции (своеобразная обратная экстраполяция) тоже получили применение в нашем исследовании. Региональный характер работы предопределил использование методов историко-географического районирования. Изучение демографических процессов предопределило активное использование методов статистики и количественного анализа.

Источниковая база нашего исследования достаточно разнообразна. Она включает комплекс ойубликованных и неопубликованных (архивных) источников. Часть использованных нами документов уже вошла в сферу интересов исследователей и анализировалась. Однако, придерживаясь принципа информационной неисчерпаемости исторического источника, мы посчитали возможным вновь обратиться к ним и предпринять попытку нового их прочтения, исходя из поставленных нами исследовательских задач. Именно цели и задачи исследования создают необходимый инструментарий для извлечения новой информации из источника. Тем более, что известный отечественный историк Б. Н. Миронов справедливо утверждает: «В отечественной и зарубежной русистике в настоящее время широко распространено мнение, что только новые данные, извлеченные из долго закрытых для исследователей архивных фондов, могут помочь обнаружить истину. Отсюда архивная лихорадка. Что касается советского периода, то это часто справедливо. Относительно же досоветского периода, на мой взгляд, главная проблема здесь, по крайней мере, для. отечественной историографии, состоит в том, чтобы переосмыслить уже собранные данные с точки зрения современной социальной науки» [27].

Прежде всего, рассмотрим комплекс опубликованных источников. Уже в XIX в. были изданы йервые сборники документов, отражавших историю русской колонизации Урал о-Сибирского региона в XVII—XVIII вв. Во-первых, отметим среди последних «Акты исторические» и «Дополнения к актам историческим» [28]. Но издания этого периода отличались некоторой случайностью подбора документов для публикации, определяемой личными пристрастиями и вкусами издателей. Преобладающим мотивом издания было стремление отразить в издаваемых сборниках решающую роль государства в деле завоевания Сибири. Это предопределило характер этих документов — это в основном актовые материалы, отражающие военно-политическую информацию. Не избежал подобной однобокости и Г. Н. Потанин, сторонник идей сибирского областничества, близкого к народнической идеологии, при составлении сборника «Материалы для истории Сибири» [29].

Более разнообразный характер приобрели публикуемые документы в советский период. Марксистская социология, ставшая ведущей методологической базой советской исторической школы, определила и основное направление ' в деле публикации письменных источников — первостепенное внимание стало уделяться документам хозяйственного характера, а также документам, отражавшим факты классовой борьбы. Существенно повысился и общий научный уровень публикаций документов, содержащих подробные комментарии и пояснения, подбор документов стал осуществляться на основе строго продуманных критериев достоверности и комплексности информации, содержащейся в публикуемых исторических источниках. Подобный подход продолжился и в постсоветское время.

На протяжении XVIII в. Сибирь была посещена рядом академических экспедиций, руководители которых оставили после себя весьма содержательные путевые заметки и дневниковые записи. Среди них мы привлекли в качестве источников сочинения П. С. Палласа и И. П. Фалька, посетивших Зауралье во второй половине XVIII в. [30]. В этих сочинениях представлен материал о природе края, хозяйственных занятиях местных жителей, краткие экскурсы в историю заселения и освоения территории.

Особое место среди источников по отечественно^ истории занимают летописи. Изучаемый нами период — это время завершения русской летописной традиции. Но для XVII в. этот источник является необходимой составной частью документальной основы исследования. Нами привлекались различные редакции Сибирского летописного свода, опубликованные в 36 томе «Полного собрания русских летописей» [31], из которых мы использовали информацию о военных столкновениях русских с кочевниками. Именно в этом источнике сообщается о первых столкновениях с киргиз-кайсаками (казахами). Определенный интерес представляет издание 1907 г., подготовленное А. Титовым, содержащее отрывки из разных сибирских летописей [32]. Но отрывочный характер публикаций этого издания существенно снижает их иформативную ценность.

К летописным источникам примыкает так называемая «Книга Большому Чертежу», являющаяся по существу словесным пояснением к ряду географических карт Сибири, составленных в XVII в. [33]. Данные Тобольской редакции этой Книги 1673 г. помогли более /точно хронологически локализовать время основания одной из важнейших слобод Зауралья — Царево Городище.

Привлеченные нами источники актового характера более разнообразны и многочисленны. Большая часть изданий актового материала, использованных нами, вышла в свет в советское время и в последнее десятилетие. Наибольший интерес, по нашему мнению, представляет в этом ряду новая серия сборников, издаваемая в Новосибирске, — «История Сибири. Первоисточники». Среди этих изданий отметим два, — «Первое столетие сибирских городов. XVII в.» [34] и «Тобольский архиерейский дом в XVII веке» [35]. В первом представлены довольно разнообразные документы, отражающие практически все стороны социальной жизни- -сибирского общества, причем, не только городского. Здесь опубликованы царские указы, переписка воевод с Сибирским приказом, статистические материалы (данные о необходимых объемах денежного, соляного и хлебного жалованья для служилых людей, размеры крестьянской запашки и десятинной пашни в сибирских уездах и т. п.). Во втором издании наш интерес вызвали документы хозяйственного характера — переписные книги 1625, 1636 и 1651 гг. митрополичьих вотчин, из которых можно узнать о демографической динамике в зауральских владениях Тобольского архиерейского дома, степени освоенности земельных ресурсов, уровне продуктивности сельского хозяйства в это время.

По преобладающему характеру содержащейся информации в опубликованных документах к вышеперечисленным примыкают «Вкладные книги Далматовского монастыря», подготовленные к печати екатеринбургской исследовательницей И. Л. Маньковой [36]. Вкладные книги дают представление о хозяйственной жизни крупнейшего зауральского монастыря, его доходкх, об общем экономическом и материальном состоянии.

О начальном этапе освоения и заселения Зауралья и практике поставок продовольствия в Сибирь из Поморья сообщают документы, опубликованные в сборнике «Верхотурские грамоты конца XVI-начала XVII в.» [37].

Этнополитическая история Зауралья была изучена нами на основе анализа документов, опубликованных в сборниках разных лет изданий XIX—XX вв. В первую очередь отметим двухтомник «Памятники Сибирской истории», изданный в 1 $ 80-х гг. [38]. В нем помещены документы о военных столкновениях с киргиз-кайсаками, башкирских восстаниях, о строительстве пограничных линий в Зауралье, о военных контингентах, расквартированных в зауральских острогах и слободах. Однотипным по содержанию является издание 1867 г. «Материалы для истории Сибири» [39]. Существенным недостатком последнего является произвольное сокращение ряда публикуемых документов, а порою и вольный их пересказ составителем этого сборника Г. Н. Потаниным.

Значительный объем информации о русско-башкирских отношениях и башкирских восстаниях в Зауралье содержат «Материалы по истории Башкирской АССР» [40].

В 1871 г. были опубликованы материалы переписи зауральских слобод 1749 г., проведенной по приказу командующего сибирскими войсками генерала Х. Х. Киндермана [41]. Особенность этой переписи заключалось в том, что переписчиков интересовали, прежде всего, воинские ресурсы края t количество мужского боеспособного крестьянского населения в возрасте от 15 до 50 лет, а также наличие оружия в крестьянских семьях (власти были обеспокоены возможным нападением на русские поселения киргиз-кайсаков).

Основатель отечественного сибиреведения Г. Ф. Миллер во время своего путешествия по Сибири скопировал значительное количество документов конца XVI—XVII вв., многие из которых не сохранились 'до нашего врёмени.

Часть из этих документов была опубликована в приложениях к главному труду этого историка — «История Сибири» [42]. Отбор документов вполне t соответствовал историческим представлениям Г. Ф. Миллера, они преимущественно отражали ведущую роль государства в завоевании Сибири, поэтому данные документы в основном дают возможность проследить военно-политическую историю Зауралья.

Однако для решения поставленных нами исследовательских задач опубликованных источников явно не достаточно. Поэтому мы обратились к I комплексу архивных источников, хранящихся в ряде цен’гральных и ме’стных архивов. Нами были использованы материалы 11 фондов из 3 центральных (Архив Академии наук в г. Санкт-Петербурге, Российский государственный I архив древних актов, Российский государственный военно-исторический архив) и 2 местных архивов (Государственный архив Курганской области,.

Государственный архив города Шадринска).

Среди архивных источников особое место занимает комплекс документов, хранящихся в личном фонде известного зауральского краеведа.

Е.С. Селеткова в Государственном архиве Курганской области [43]. Большую.

часть документов этого фонда, конечно, нельзя отнести к’разряду источников исторических остатков") нашего исследования, так как в фонде преимущественно содержатся статьи этого краеведа, в которых уже дана i определенная интерпретация исторического материала. Однако ряд материалов в известном смысле может быть условно отнесен к разряду источников. В нашем случае — это сведения о структуре посевов зерновых и их урожайности в вотчине Далматовского монастыря в 1740 и 1750 гг., которые были взяты Е. С. Селетковым из фонда Далматовского монастыря. Минимальное интерпр^таторское вмешательство исследователя в этот материал дало нам основание отнести данные документы к разряду неопубликованных источников.

Одно из ведущих мест в рамках источниковой базы нашего исследования занимает комплекс переписей XVII—XVIII вв. Данные, содержащиеся в них, отражают не только информацию о тенденциях и параметрах демографического развития Зауралья, но и были использованы для реконструкции элементов исторической действительности. В частности, сравнительный анализ переписных данных может помочь в выявлении особенностей некоторые элементов крестьянского самосознания и т. п.

Одной из самых ранних в Зауралье была перепись 1669 г. [44], в ходе которой были обследованы церковно-монастырские вотчины Приисетья. Ее проводил тобольский сын боярский Ефим Шубин и подьячий Иван Аксентьев. В результате были определены численность населения, число дворов, места выхода переселенцев.

Роспись" зауральских слобод 1686 г. была проведена с целью выяснения военного ресурсного потенциала, прежде всего, притобольных слобод и возможности отбора из состава местного служилого населения представителей для отправки на службу в Даурию [45]. Эти цели несколько ограничили результаты переписи, в поле зрения переписчиков попало только количество служилых людей, поверстанных в службу, и общее количество крестьянских дворов.

Перепись 1680−1683 гг. Льва Поскочина дала возможность более точно определить дату основания слободы Царево Городище [46].

Информационно значимыми для нашего исследования оказались / переписи ряда приисетских слобод 1695, 1699−1700 гг. [47]. Последняя, проведенная сыном боярским Василием Шульгиным, интересна данными о численности населения, количестве дворов, а также важна в сравнительно-историческом аспекте (мы сравнивали данные этой переписи с материалами 1669 г. по местам выхода переселенцев).

В XVIII в. переписи населения становятся периодическими, что дает возможность исследователям более точно судить о динамике демографических процессов в рамках длительной временной перспективы. Однако первые ревизии отличались значительной неточностью, как было выяснено, происходила утайка населения. Также постоянные перекройки административных границ внутри государства создают сложности в сопоставлении данных по административно-территориальным единицам. Поэтому интерпретация данных ревизий XVIII в. сопряжена с серьезной внутренней критикой данного вида источников. Напомним, что подробный источниковедческий анализ данных этих ревизий был осуществлен В. М. Кабузаном.

Среди переписей XVIII в. выделяется подворная перепись 1710 г., поскольку она фиксировала всех жителей населенных пунктов, тогда как последующие содержали информацию исключительно о мужских ревизских душах. Нами были привлечены для анализа перепись Василия Турского притобольных слобод и Андрея Парфентьева, который переписывал исетские слободы [48]. Заметим, что материалы этих переписей впервые подверглись серьезному научному анализу в работах А. А. Кондрашенкова. Данные переписи 1719 г. использовалась нами для сравнения показателей с 1710 г. по одной отдельно взятой слободе — Крутихинской, что дало возможность сделать своеобразный «точечный», микроисторический анализ отдельно взятой территориальной структуры за десятилетний период [49].

Особо выделим комплекс вотчинных переписей Далматовского монастыря за 1722, 1725, 1727, 1757, 1758 гг., который отразил поступательный процесс освоения и дальнейшего заселения монастырской вотчины [50]. Первичный анализ этих данных был проведен Г. С.

Плотниковым еще в XIX в. к.

Архивный фонд Далматовского монастыря содержит не только данные переписей, но и значительное количество документов, свидетельствующих о хозяйственной деятельности этой монастырской вотчины, ее экономических связях с горнозаводским Уралом и другими соседними территориями [51].

Необходимой составляющей источниковой базы любого исследования по истории Сибири и Урала XVII в. является комплекс деловой переписки воевод, слободских приказчиков, дьяков и других представителей приказной, воеводской и местной низовой администрации. Эти документы содержат разнообразную по своему характеру информацию — сведения о военных i столкновениях, хозяйственном освоении территорий, регламентации деятельности представителей администрации и т. п. В рамках нашего исследования были проанализирована переписка тобольского и верхотурского воевод, различные распоряжения политического и хозяйственного характера, челобитные основателя Шадринской слободы.

Юрия Малечкина с сопутствующими документами, сформировавшими особое «дело» этого персонажа истории Зауралья 1660-х гг. [52].

Уже упоминавшийся нами исследователь Сибири Г. Ф. Миллер оставил после себя огромный фонд материалов, значительная часть которых еще не i • опубликована и сохраняет до сих пор значение ценных источников по истории Сибири и Зауралья. В так называемых «портфелях Миллера» содержатся ответы на анкету этого исследователя начала 1740-х гг., в которых слободская администрация сообщала о состоянии подведомственных им территорий, в том числе об истории соответствующих слобод и острогов [53]. Однако эта информация с трудом подвергается проверке, поэтому данные этих анкет не могут безоговорочно приниматься на веру, особенно это касается сообщаемых администрацией дат основания слобод и острогов (например, Царева Городища). Большее доверие вызывают скопированные самим исследователем документы XVII в., в тех же портфелях" содержатся копии наказных грамот на основание зауральских слобод (например, Солтосарайской слободы).

В фондах Российского государственного военно-исторического архива содержится комплекс документов, отражающих состояние военных ресурсов в Западной Сибири, наличие оборонительных сооружений, их конкретную пространственную конфигурацию [54].

Описания конкретных природно-географических характеристик Зауралья, максимально приближенных по времени их составления к изучаемому нами периоду и играющих роль источников, содержатся в фонде 245 Государственного архива Курганской области, где приводятся топографо-статистические описания дач, волостей и населенных пунктов Курганского округа [55].

В заключении источниковедческого анализа отметим еще один документ, представляющий несомненную ценность в качестве источника по истории Зауралья. Это летопись истории Далматовского монастыря, написанная в середине XIX в. на основе монастырских документов предшествующего времени, многие из которых не сохранились до нашего времени [56]. Эта рукопись содержит информацию комплексного характера, вмещая в себя сообщения о событиях политической, экономической, социальной, религиозной и повседневно-бытовой истории. i /.

Комплекс опубликованных и архивных источников, благодаря своей внутренней информационной комплексности, как нам представляется, достаточен для решенщ задач нашего исследования, позволяет определить общие и особенные черты регионального развития Зауралья в контексте русской колонизации XVII—XVIII вв.

Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые в отечественной историографии предпринята попытка анализа становления пространственно-территориальных структур Зауральского историко-географического района в ходе русской колонизации в XVII—XVIII вв.

I /.

Показана роль колонизации как важнейшего фактора в процессе территориальной дифференциации и становления новых региональных образований.

В диссертации доказывается тезис о военном характере присоединения Зауралья к Российскому государству, что требует коренного пересмотра устоявшейся в отечественной историографии представления о.

I / преимущественно мирном характере присоединения азиатских территорий к России.

Дан более точный и подробный анализ движения зауральского населения в изучаемый период. Впервые показаны основные направления миграций в зависимости от масштаба исследовательского рассмотрения — от межрегиональных до микротерриториальных. Показаны особенности восприятия крестьянами категорий времени и возраста в контексте внутренней колонизации территории.

Определены и уточнены важнейшие факторы и особенности / сельскохозяйственного освоения Зауралья. Впервые проанализировано место Зауралья в системе межрегиональных хозяйственных связей в XVII—XVIII вв.

На основе представленияо Зауралье как пограничном регионе доказывается маргинальный характер основных социальных категорий населения данной территории (общие условия жизни, задаваемые региональными особенностями, формировали сходные образы жизни для, например, крестьян и беломестных казаков, что неизбежно и приводило к их маргинализации).

Научно-практическая значимость диссертации заключается в том, что ее.

• / основные положения и выводы могут быть использованы при написании обобщающих трудов по социально-политической и социально-экономической истори^ Урало-Сибирского региона в XVII—XVIII вв. Теоретико-методологические иыскания в области исторической регионалистики могут стать отправной точкой в дальнейшем изучении как Зауралья, так и других историко-географических районов России, а также способствовать оформлению регионалистики и исторической локалистики как нового научного направления. Материалы диссертации будут полезны при использовании в преподавании учебных дисциплин — отечественная история, история Урала и Сибири, историческая география и демография, этнология, регионоведение.

Основные положения и выводы диссертации были апробированы в виде докладов и сообщений на 5 международных (Курган, 1993; Челябинск, 1995; Екатеринбург, 1999; Уфа, 2002; Санкт-Петербург, 2003), 9 всероссийских (Екатеринбург, 1992, 1993, 1998, 2000, 2002, 2003; Омск, 1998; Тюмень, 2000; Челябинск, 2003), 7 региональных (Шадринск, 1994, 1998; Екатеринбург, 1995; Курган, 2001, 2002, 2003; Челябинск, 2003) конференциях, а также на XI съезде Русского географического общества в Архангельске в 2000 г. и V Конгрессе этнографов и антропологов России в Омске в 2003 г.

Таким образом, имеющийся теоретико-методологический багаж и источниковая база позволяют провести исследовательскую работу по решению поставленной цели и задач, которыми определяется и структура диссертации, состоящая из введения, четырех глав, заключения, списка использованных источников и литературы.

Примечания.

1. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX вв.). Т. 11 999. С. 28.

2. Черносвитов П. Ю. 1 Русскаяколонизация Севера: становление и разрушение «генофондов культуры"// Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII—XIX вв. (историко-археологические исследования). Владивосток, 1994. Т. 1- Алексеев А. И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки (до конца XIX в.). М., 1982. С. 3- о термине «освоение» см. также: Алексеева Е. В. Проблема освоения окраинных территорий в отечественной и американской историографии// Проблемы истории регионального развития: население, экономика, культура Урала и сопредельных территорий в советский период. Свердловск, 1992., ,.

3. Ершов М. Ф. Специфика культурного развития Зауралья в период позднего феодализма// Шадринская провинция. Материалы региональной краеведческой конференции. Шадринск, 1993. С. 27.

4. Зубков К. И. Структурный метод в региональных исторических исследованиях// Историческая наука и историческое образование на рубеже XX-XXI столетия. Екатеринбург, 2000. С. 20.

5. Трофимов A.M., Шарыгин М. Д. Основные тенденции развития идей современной географии// Территория и общество. Междуведомственный сборник научных трудов. Пермь, 2000. С. 7- Шарыгин М. Д., Столбов В. А. Концептуальные предпосылки развития теоретико-методологических основ социально-экономической географии// Там же. С. 143.

6. Вершинин Е. В. Городская администрация и сельские округи в Западной Сибири XVII в.// Аграрный рыйок в его историческом развитии. XXIII сессия Всесоюзного симпозиума по изучению проблем аграрной истории. М., 1991. С. 233.

7. Вершинин Е. В. Государственные крестьяне Среднего Зауралья в первой половине XVII в.// Государственные крестьяне Урала в эпоху феодализма. Сборник научных трудов. Екатеринбург, 1992. С. 3.

8. Ершов М. Ф., Менщиков В. В. Проблема обособленности в период формирования региона// Проблемы истории России: от традиционного к индустриальному обществу. Сборник научных трудов. Екатеринбург, 1996; они же. Историко-географические аспекты формирования Зауральского региона// Урал в прошлом и настоящем. Материалы научной конференции. Часть I. Екатеринбург, 1998.

9. Подробно о современном состоянии социальной и исторической географии см.: Са>ш1кин ЮХГеографическая наука в прошлом, настоящем, будущем. М., 1980; Хаггет П. География: синтез современных знаний. М., 1979; Джонстон Р.Дж. География и географы: очерк развития англо-американской после 1945 года. М., 1987; Джеймс П., Мартин Дж. Все возможные миры (история географических идей). М., 1988. Подробный анализ концепции Видаля де ля Блаша в отечественной литературе см.: Витвер И. А. Французская школа «географии человека» (Geographie humaine)// Ученые записки Московского университета. Вып. 35. География. М., 1940.

Ю.Кульпин Э. С. Феномен России в системе координат социоестественной истории// Иное. Хрестоматия нового российского самосознания// www. russ. ru/ antolog/ inoe/ kulpin. htm.

11 .Группа итальянских историков, публиковавшихся в основном на страницах журнала «Quademi storici». См., например: Grendi Е. Micro-analisi е storia sociale// Quademi storici. 1977. № 35- Ginzburg C., Poni С. II nome et il come. Mercato storiografico e scambio disuguale// Quademi storici. 1979. № 40.

12.Галанова Г. Э. Постмодернистские тенденции в развитии современной истории и проблема частной жизни// http:// old. ssu. Samara, ru/ research/ philosophy/ journal7.

1 З. Ревель Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального// http:// www. tuad. nsk. ru/~history.

Н.Земцов B.H. Микроистория и перспективы изучения Отечественной войны 1812 года// Парадигмы исторического образования в контексте социального развития. Сборник научных статей. Екатеринбург, 2003. Часть 1.С. 33.

15. Алексеев В. В., Артемов Е. Т. Регионализм в России: история и перспективы// Уральский исторический вестник. Екатеринбург, 1996. № 3- см. также: Зубков К. И. Концепт региона в геополитическом измерении// Там жеАлексеев В. В. Регионализм в России. Екатеринбург, 1999; Орешина М. А. Регион как объект социально-гуманитарных исследований// Политическая наука. Пространство как фактор политических трансформаций: Сб. науч. тр. М., 2003. С. 150. '.

16.Зубков К. И. Структурный метод в региональных исторических исследованиях// Историческая наука и историческое образование на рубеже ХХ-ХХ1 столетий. Екатеринбург, 2000. С. 22.

17.Ремнев А. В. Региональные параметры имперской «географии власти» (Сибирь и Дальний Восток)// Ab imperio. 2000. № 3−4. С. 343−358 или www. zaimka. ru./ power/ remnev2. ShtmlМакарычев A.C. Глобальное и локальное: меняющаяся роль государства в управлении пространственным развитием// Политическая наука. Пространство как фактор политических трансформаций. С. 8.

18.Голубчик М. М., Евдокимов С. П., Максимов Г. Н., Носонов A.M. География, региональные исследования и региональная наука (некоторые исходные положения)// Регионология. 2000. № 3−4. С. 139−140. Орешина М. А. Указ. соч. С. 151., ,.

19.3амятин Д.Н. Историко-географические аспекты региональной политики и государственного управления в России// Регионология. 1999. № 1- он же. Образ страны: структура и динамика// Общественные науки и современность. 200Q,. № 1- он же. Феноменология географических образов// http:// ruthenia. ru/ logos/ kofr/ samjatin. htm.

20.Он же. Историко-географические аспекты. С. 167.

21.Там же.

22.Каганский B. J1. Географические границы: противоречия и парадоксы// Географические границы. М., 1982. С. 11−12.

23.Там же. С. 12.

24.Там же. С. 13.

25.Родоман Б. Б. Основные типы географических границ// Там же. С. 22.

26.Побережников И. В. Пространственные аспекты развития: теоретико-методологические проблемы// Историческое пространство России: Инерция и трансформация. Материалы Всероссийской научной конференции. Челябинск, 2003. С. 24.

27.Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX вв.). Том I1. СПб., 1999. С. 13.

28.Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб., 1841−1842- Дополнения к актам историческим, собранным и изданным Археографическою комиссиею. СПб., 1846−1887.

29.Материалы для истории Сибири/ Сост. Г. Н. Потанин. М., 1867.

30.Паллас П. С. Путешествие по разным местам Российского государства. СПб., 1789. Ч. 1. Кн. 2- Полное собрание ученых путешествий по России. Записки путешествия академика Фалька. СПб., 1824. Т. 6.

31.Полное собрание русских летописей. Т. 36. М., 1987.

32.Титов А. Сибирские.йетописи. М-., 1907.

33.Книга Большому Чертежу. M.-JL, 1950.

34.Первое столетие сибирских городов. XVII век. Серия: История Сибири. Первоисточники. Вып. VII. Новосибирск, 1996.

35.Тобольский архиерейский дом в XVII веке. Серия: История Сибири. Первоисточники. Вып. IV. Новосибирск, 1994.

36.Вкладные книги Далматовского Успенского монастыря. Сборник документов. Свердловск, 1992.

37.Верхотурские грамоты конца XVI-начала XVII в. М., 1982.

38.Памятники Сибирской истории XVIII в. В 2-х книгах. СПб., 1882−85v.

39.См. примечание 27.

40.Материалы по истории Башкирской АССР. M.-JL, 1949. Т. III.

41.Список населенных мест Тобольской губернии. СПб., 1871. С. 101−109.

42.Миллер Г. Ф. История^Сибири. M.-JL, 1941. Т. 2. Приложения.

43.Государственный архив Курганской области (ГАКО), ф. 2260.

44.Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 214, Сибирский приказ, д. 535.

45.РГАДА, ф. 214, д. 100.

46.РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 261.

47.РГАДА, ф. 214, д. 1444, л. 72−168- РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 434.

48.РГАДА, ф. 214, дд. 1525, 1526.

49.РГАДА, ф. 214, д. 1587.

50.Государственный архив города Шадринска (ГАГШ), ф. 224, Далматовский Успенский монастырь, дд. 96, 120, 584, 3142, 3144.

51.ГАГШ, ф. 224, дд. 25, 27, 72, 154, 212, 764, 786.

52.Архив Академии наук в г. Санкт-Петербурге (ААН), ф. 21, оп. 4, д. 2- РГАДА, ф. 214, д. 535- РГАДА, ф. 1111, on. 1, д. 156, оп. 2, д. 754.

53.РГАДА, ф. 199, оп. 1,'№ 365, ч. 2,-оп. 2, № 477, ч. 1, 2, № 481, ч. 2.

54.Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 20, оп. 1/47, д. 68- ф. 23, on. 1, д. 812, ф. 416, дд. 358, 519- ф. 424, д. 7, 8, 11, 41.

55.ГАКО, ф. 245, on. 1, дд. 1019, 1772. Подробный анализ фонда см.: Павлуцких Г. Г., Желнова А. П. Топографо-статистические материалы как источник по истории Южного Зауралья конца XVIII-первой половины XIX вв.// Историография и источниковедение.

56.ГАГШ, ф. 224, д. 3243.

Заключение

.

В результате проведенного нами комплексного анализа с использованием как традиционных исторических методов исследования, так и относительно. новых (исторические локалистика и регионалистика, микроисторический анализ), мы выявили общие и особенные черты русской колонизации Зауралья в XVII—XVIII вв.

Колонизация означенного региона являлась составной частью крупного исторического процесса — территориального расширения Российского государства в ходе заселения и освоения огромных территорий северо-востока Евразии, сибирского субконтинента. В процессе колонизации происходило становление новых региональных структур, можно сказать, что колонизация являлась важнейшим фактором пространственной дифференциации.: В частности, именно процесс хозяйственного освоения привел к выделению крупного региона — Урала. Однако, и меньшие по размерам региональные образования возникали под воздействием колонизационных процессов, одним из таких и являлось Зауралье.

Анализ природно-географических условий позволил нам выделить относительно внутренне однородную территорию, являющуюся, по нашему мнению, природным субстратом зауральского историко-географического региона. Это пространство по правым притокам речной системы Тобола — Тура, Ница, Нейва, Пышма, Исеть, Миасс и Уй, а также Среднее Притоболье. Оно характеризуется переходными ландшафтными условиями от зоны подтайги (смешанных, преимущественно березово-сосновых лесов) к лесостепной зоне. Характер ландшафтов напрямую связан с почвенными условиями. Здесь преобладали, выражаясь языком XVII в., «добрые» и «средние» земли, доля «худых» была значительно меньше. Эти земли соответствовали лесным подзолам и черноземам. Наиболее плодородные земли концентрировались в районе рек Исети, Пышмы и Ницы. Среднее Притоболье характеризовалось наличием значительного количества лугов и других сенокосных угодий. В целом указанная территория являлась в высшей степени благоприятной для традиционной хозяйственной деятельности русского крестьянства. Отметим, что близка к указанной территории по выделенным нами характеристикам Ишимская лесостепная ландшафтная провинция, но мы исключили ее из нашего анализа по причине свойств уже иного характера — социального. Территория Затоболья (составная часть указанной ландшафтной провинции) стала зоной активной русской колонизации значительно позже, поэтому политически и социально-экономически оказалась включенной в иную систему территориальных связей.

Русская колонизация Зауралья сопровождалась практически на протяжении двух столетий ожесточенными военными столкновениями с местными народами. Как показывает конкретно-исторический и историографический анализ, утверждение о преимущественно мирном характере включения Сибири в состав России требует существенной корректировки. Она возможна в процессе порайонного изучения данного процесса. Не исключая принципиальной возможности мирного, комплиментарного взаимодействия русских с аборигенным сибирским населением, этнои военно-политическая ситуация в Зауралье в период русской колонизации свидетельствовала об обратном. Ожесточенный характер столкновений русских с кучумовичами, башкирами, калмыками, казахами, их длительность дают возможность говорить о возможности использования термина «завоевание» применительно к колонизации Зауралья. Еще одной важной особенностью регионального развития было то, что в ходе межэтнических взаимодействий в Зауралье происходило столкновение разных колонизационных потоков — русского, башкирского, калмыцкого и казахского — в различные временные отрезки изучаемого периода, что создавало повышенную степень конфликтности в межэтнических отношениях на протяжении всего этого времени. Указанные обстоятельства существенно тормозили процесс освоения территории и существенно влияли на социальный состав населения и его повседневную жизнь.

Преобладание среди переселенцев в Сибирь выходцев из Поморья в целом характерно и для Зауралья. Но более детальный анализ несколько уточняет это утверждение. По крайней мере, во второй половине XVII в. определяющую роль в заселении Зауралья играло Предуралье. Анализ мест выхода переселенцев в Зауралье подтверждает тезис о том, что процесс русской колонизации шел путем медленного, но поступательного «сползания» в восточном направлении. Отдельные миграции были незначительными по расстоянию, население постепенно продвигалось из европейской части в азиатскую.

В целом для заселения Сибири справедлив вывод о том, что главное направление русского колонизационного потока шло в широтном направлении с запада на восток, движение же по линии север — юг длительное время было второстепенным, проникновение русских в лесостепную зону шло как бы по касательной к линии основного переселенческого потока. Для Зауралья более характерным было как раз меридиональное направление миграций с севера на юг. Это оказывается характерным и для дорусского периода, и свидетельствует о существовании трансвремепных закономерностей миграций, определяемых пространственно-географическими условиями того или иного региона. В случае с Зауральем определяющими факторами основных направлений миграционных движений стали меридиональная направленность речной системы Тобола, а также тормозящий эффект встречных колонизационных потоков башкир и киргиз-кайсаков (казахов). На микротерриториальном уровне выявляются и иные направления. Так, первоначально продвижение русских идет в широтном направлении вдоль долин рек Исети, Пышмы, Ней вы, Ницы с запада на восток. Затем усиливается южное направление вверх по течению Тобола. И лишь в XVIII в. начинается активное заселение долины Миасса и Миасско-Уйского междуречья, с преобладающим направлением на юго-запад.

Наиболее активно территория Зауралья заселялась в период с 1680-х по 1710-е гг. Среднегодовой показатель прироста населения составлял около 15%. Примерно со второй четверти XVIII в. преобладающим становится естественный прирост населения. С этого времени в процессах движения населения усиливается роль внутрирегиональных миграций, что косвенным образом свидетельствует о внутренней региональной стабилизации.

Для Зауралья, особенно со второй половины XVII в., характерно преобладание много дворных поселений и высокий уровень средней населенности крестьянского двора. Еще раз отметим, что «северорусская крестьянская традиция строительства малых семей, успешно сохранявшаяся в условиях относительно плотно заселенной и бедной плодородными землями таежной зоны Западной Сибири, не выжила в столкновении со специфическими условиями сибирского юга».

Природные условия, как отмечалось выше, благоприятствовали развитию земледелия. В Зауралье сложилась традиционная система хозяйствования с ведущей ролью земледелия. На протяжении колонизации в регионе происходило формирование сложной системы землепользования, сочетавшей трехполье, многополье, перелог с залежью и даже элементы подсеки.

Характерным для Зауралья было наличие значительных размеров «собинной» запашки и сенных угодий. Особенности почвенных условий предопределили активное освоение междуречий, что было не характерно для других сибирскихи уральских территорий. В результате к концу изучаемого периода Зауралье оказалось более равномерно заселенным, чем соседние регионы.

Структура возделываемых зерновых культур в Зауралье была аналогичной общерусским традициям. Но их продуктивность отличалась от Европейской России большей амплитудой колебаний (от сам-2 до сам-15), что определялось колонизируемым характером территории. Вследствие этого использование архаичных форм землепользования на целинных землях позволяло порою получать довольно высокие урожаи, по средние показатели все-таки приближаются к общерусским показателям (в среднем сам-3).

Важнейшим фактором формирования регионального единства является включенность территории в систему межрегиональных взаимосвязей. Уже с самых ранних этапов освоения Зауралье превращается в один из основных хлебопроизводящих районов Урало-Сибирского региона. Основным центром экономического притяжения становился в XVII в. Тобольск, где сбывалась большая часть хлеба из Зауралья. Отметим также высокий уровень товарности сельского хозяйства Зауралья в это время. Важнейшими поставщиками хлеба были пышминские, ницынские и исетские слободы.

С появлением Уральского горнозаводского региона система межрегиональных связей существенно усложняется. Все в большей степени Зауралье начинает ориентироваться на уральские заводские центры, но сохраняется ресурсная взаимосвязь и с сугубо сибирскими центрами. Зауралье превращается в важную транзитную территорию между Уралом, Сибирью и Казахстаном. Маргинальность региона, его буферность, как это пи покажется странным, стало важным фактором внутренней стабилизации региональных структур. Регион черпал ресурсы для своей стабильности из дополнительного характера своей территории. Это определялось в свою очередь пограничным характером Зауралья.

Пограничность региона повлияла и на особенности социальной структуры зауральского общества. Хотя крестьянство и являлось преобладающей частью населения, в XVII-первой половине XVIII в. значительную долю составляли военнослужилые категории (до 30%). Специфическими категориями являлись беломестные и выписные казаки, по образу жизни близкие к крестьянству. В свою очередь, и образ жизни крестьянства приближался к военным. Постоянная военная опасность заставляла крестьян быть всегда готовыми к отпору и участию в военных конфликтах, иметь довольно значительное количество огнестрельного оружия. Конкретные региональные условия приводили к нивелированию социальных особенностей. Иначе говоря, в процессе адаптации к маргинальным условиям среды формировалась соответствующая социальная структура, тоже характеризующаяся значительной маргинальностыо.

Проведенный нами региональный анализ показывает значительные эвристические возможности методов исторической локалистики и микроистории, позволяющие получить новые образы исторической реальности микротерриториального и регионального масштаба, отличные от макроисторических. Это обстоятельство делает актуальным данный подход в дальнейшем изучении Зауралья и других регионов и для иных периодов.