Творческие поиски в теории и практике советской архитектуры 1930-х годов

Архитектурное наследие 1932 — 1937 годов чрезвычайно широко представлено в городах СССР. Тем не менее, этот период является одновременно и одним из наименее изученных за всю историю отечественного зодчества. Долгое время эта архитектура оставалась в тени, с одной стороны, ярких проектов эпохи авангарда, а с другой — крупномасштабного строительства 1940 — 50-х годов. В течение полувека в отечественном архитектуроведении она и не описывалась независимо от послевоенной архитектуры, включаясь исследователями либо в общие рамки «сталинской неоклассики» (1932 — 1955), либо воспринималась только как «шлейф» и «вырождение» конструктивизма.

К довоенному наследию советской архитектуры периода авангарда (1917 — 1932), отечественное архитектуроведение обращалось неоднократно, начиная с конца 1950;х годов (монографии и статьи М.И. Астафьевой-Длугач, Ю. П. Волчка, А. В. Иконникова, И. А. Казуся, Б. М. Кирикова, И. В. Коккинаки, М. В. Нащокиной, А. В. Рябушина, А. А. Стригалева, В. Э. Хазановой, B.JI. Хайта, С.О. Хан-Магомедова, И. В. Чепкуновой,). Среди зарубежных исследователей отечественной архитектуры двадцатых годов в первую очередь следует назвать К. Грэй, В. Квиличи, А. Коппа, Ж.-Л. Коэна, К. Кук, Б. Рубл, В. де Фео.

Однако архитектура 1932;1937 годов долгое время определялась как краткий этап перехода от авангарда к сталинской неоклассике, часть единого периода в развитии советской архитектуры, ограниченного переломными 1932 и 1955 годами. С.О.Хан-Магомедов впервые выделил этот «переходный» этап, дав ему определение «постконструктивизм», и назвав двух наиболее ярких представителей — И. А. Фомина и И. А. Голосова. В исследованиях середины 1990;х — начала 2000;х годов архитектуре «второй пятилетки» уделяется уже особое внимание, ее наследие предстает уже как некая стилистическая целостность, вычленяемая из временного отрезка 1932 — 1954. В. Э. Хазанова дает ей определение «стиль 1935 года», тем самым отмечая кульминационный момент становления стилистики. В выступлениях и публикациях Г. Н. Яковлевой самобытность формообразования постконструктивизма анализируется на основе многочисленных нереализованных проектов эпохи. Мотивы стиля, средства выразительности, образность исследуются автором в диалоге с формообразованием предшествующей эпохи. В отдельных исследованиях — И. А. Азизян, А. В. Иконникова, Т. Г. Малининой, Г. И. Ревзина, B.JI. Хайта — она рассматривается в мировом контексте и трактуется как отечественный аналог стиля ар деко, или, напротив, вариант стиля тоталитраных диктатур" (Т.Ю. Переляева). На Западе внимание к «советской неоклассике» возникает на волне интереса, с одной стороны, к наследию ар деко, с другой — к искусству тоталитарных стран (в контексте общественно-политических событий 1980;начала 1990;х годов). Наибольшее значение для нашего исследования представляет труд Ф. Бореи, поместившего советское архитектурное наследие тридцатых годов в рамки авторской концепции стилистической системы «монументального ордера», распространившейся в Европе и США в 1929 — 1939 годах. Образные и концептуальные основы универсального «монументального ордера», в трактовке Бореи, наряду с уже изученной идеологией ар деко, помогают расшифровать истоки отдельных архитектурных явлений тридцатых годов в СССР. Вопросу взаимосвязи авангарда и классики уделяли особое внимание С. О. Хан-Магомедов, А. В. Иконников, В. С. Горюнов, В. Г. Басс.

Ряд исследователей, в первую очередь, В. З. Паперный, Б. Е. Гройс, X. Хадсон, Д. С. Хмельницкий и М. Г. Меерович рассматривают архитектуру тридцатых в контексте культурных и социально-политических процессов в стране, как период активного внедрения партийной номенклатуры в профессиональную сферу деятельности. Этот аспект анализа позволил комплексно выявить многие политические, психологические, социальные причины отторжения авангарда и становления сталинской неоклассики. Тем не менее, несмотря на глубину проведенного анализа культуры сталинской эпохи, специфика архитектуры второй пятилетки в этих исследованиях так же не была обозначена.

В итоге, до сих пор наследие постконструктивизма не получило должного рассмотрения как целостное явление в истории отечественной архитектуры. По-прежнему не выявлена его специфика, идеи, его сформировавшие, в полной мере не определен круг архитекторов, работавших в рамках стиля, отсутствуют критерии для определения и систематизации памятников постконструктивизма, в отличие от наследия авангарда и сталинской неоклассики.

Тем не менее, сам масштаб и выраженность этого явления, позволяет говорить об архитектуре первой половины — середины 1930;х годов как о сложившейся стилистической системе, требующей отдельного рассмотрения. В это время вся страна, от Минска до Хабаровска, от Баку до Мурманска, покрылась сетью административных зданий, театров, кинотеатров, школ, больниц, домов «повышенной комфортности», клубов, стадионов, фабрик, универмагов, бань, решенных в едином пластическом ключе, использовавших общую «азбуку» деталей и элементов, не похожую ни на архитектуру авангарда, ни на утвердившуюся позже стилистику сталинской неоклассики. Стиль, выразившийся в тотальном единстве приемов, от принципов организации пространства до деталей и материалов отделки, связывающие объекты, спроектированные или построенные в этот период, до сих пор не получил в отечественном архитекуроведении единого названия (варианты: «постконструктивизм» (по С.О.Хан-Магомедову, А. В. Иконникову, Г. НЛковлевой), «стиль 1935 года» (по В.Э.Хазановой), «советское ар деко» (по B. JL Хайту, М. В. Нащокиной, И.А. Казусю),. В дальнейшем, в качестве рабочего названия для стиля, распространившегося в СССР в первой половине и середине 1930;х годов, мы будем использовать именно термин постконструктивизм, как наиболее, с нашей точки зрения, близко отражающий методологическую и концептуальную специфику данного архитектурного направления.

Временные рамки постконструктивизма — 1932 — 1937 — четко ограничены административными, политическими событиями истории советской архитектуры. Формирование постконструктивизма формально было связано как с последствиями резолюции по конкурсу на проект Дворца Советов (февраль 1932 г.), когда власть официально рекомендовала архитекторам обратиться за вдохновением к классическому наследию, так и с реорганизацией архитектурного сообщества (роспуск архитектурных объединений и группировок, создание единого Союза Советских Архитекторов (в дальнейшем — ССА) в шоле 1932 года, создание относительно независимых в творческом отношении архитектурных мастерских Моссовета (сентябрь 1933 года)). Все эти события обозначили новый этап в истории советской архитектуры: новую расстановку сил на архитектурном поле и новые интонации в диалоге с властью, начавшей высказывать свои эстетические требования. Вплоть до первого Всесоюзного Съезда архитекторов в июне 1937 года продолжалась эта напряженная дискуссия между профессиональным сообществом, новой архитектурно-политической элитой и руководством страны, отраженная в значительном архитектурном наследии постконструктивизма. Съезд был призван публично утвердить в области архитектуры уже опробованный метод социалистического реализма и тем самым положить конец поискам и обсуждениям.

За этот короткий промежуток времени — около 5 лет — постконструктивизм успел охватить всю страну. Уникальность стиля — именно в стремительности распространения и повсеместности. При отсутствии ясно сформулированной концепции и «узаконенных», одобряемых образцов (кроме проекта Дворца советов, театра Красной Армии и некоторых станций метро) этот архитектурный взрыв на площади более 2200 миллионов га советской территории действительно поражает воображение. Распространение постконструктивистских проектов, как моды, шло параллельно теоретическим посикам нового советского стиля, и, скорее, пластические и идейно-образные лейтмотивы эпохи вели архитекторов, предвосхищая смутные гипотезы о том, что и как нужно строить. В свое время архитектура авангарда распространялась так же быстро (1924;1931), но у нее были сформулированные принципы, течения (конструктивистов и рационалистов), идеологи, она была поддержана всеми визуальными искусствами, и имела свой печатный орган (журнал конструктивистов «Современная архитектура»). Что касается постконструктивизма, то, несмотря на выраженность этого явления, ни в одном выступлении, ни в одной статье тридцатых годов мы не встретим не только его комплексного обоснования, но и вообще констатации того, что в первой полвоине и середине 1930;х годов архитектура в СССР имела некие стилистически общие черты. Тем не менее, этот своеобразный пластический язык объединил на короткий период архитекторов авангарда (А.А. Веснина, В. А. Веснина, М. Я. Гинзбурга, братьев Голосовых, КС. Мельникова, И. И. Леонидова, Н. Д. Колли, И. С. Николаева, Н. А. Троцкого, Г. Б. Бархина, И. Ф. Милиниса, М. О. Барща, А. К. Бурова, Я. А. Корнфельда, А. З. Гринберга, В.Н. Владимирова), мастеров «старой школы» (В.А. Щуко, В. Г. Гельфрейха, Б. М. Иофана, Л. В. Руднева, И. А. Фомина, П. Ф. Алешина, А. Я. Лангмана, Д. Ф. Фридмана, В. Д. Кокорина, И. Г. Лангбарда, Г. К. Олтаржевского) и молодых архитекторов, студентов и недавних выпускников архитектурных факультетов (В .П. Калмыкова, И. И. Фомина, Е. А. Левинеона, З. М. Розенфельда, И. Е. Рожина, A.M. Зальцмана, Б. А. Смирнова, Д. Д. Булгакова, А. Н. Душкина, М. И. Мержанова, И. Ю. Каракиса и др.).

Одна из главных задач настоящего исследования — выявить концептуальные основы архитектуры этого периода, найти идейные и образные предпосылки для формирования этой целостной архитектурной системы, обнаружить более глубинные пересечения с архитектурными процессами на Западе, не столько на уровне формального сходства, но, скорее, в поле образных, идейных, смысловых пересечений. Основной источник для кристаллизации фрагментов так и не успевшей оформиться теории постконструктивизмакритические и «программные» статьи первой половины 1930;х годов и стенограммы дискуссий, возникавшие параллельно с практическим развертыванием стиля. Наряду с выступлениями и публикациями М. Я. Гинзбурга, В.А. и А. А. Весниных, М. А. Охитовича, И. А. Голосова, И. А. Фомина, Н. И. Брунова в равной степени интересны и высказывания.

К.С. Алабяна, А. Г. Мордвинова, И. Л. Мацы, А. И. Михайлова, Л. И. Ремпеля, А. Я. Александрова, Л. М. Кагановича, А. В. Луначарского, представлявшие архитектурную теорию в русле марксистско-ленинского искусствознания. Эти теоретические тексты, обычно не рассматриваемые и причисляемые к идеологизированной словесной эквилибристике, тем не менее, могут прояснить суть протекавших в тот момент архитектурных процессов. Дискуссии между «партийными архитекторами» и недавними лидерами авангарда позволяют более широко и не столь однозначно оценить позицию последних по отношению к «смене курса» 1932 года. Мы ставим своей целью доказать, что всеобщее обращение к классике после 1932 года идеологами авангарда воспринималось не как кризис, а лишь новый, обоснованный этап пути, начатого в предыдущее десятилетие. Преемственность эту отмечала, в частности Н. Адаскина, указывая на то, что «при явном различии культурно-стилевых стереотипов 20-х и 30-х годов, элементы того, что мы вычленяем как признаки «стиля 30-х» (.) зародились в разных видах поставангардного художественного творчества еще в 20-е годы, хотя не одновременно и в весьма различных формах. И это было абсолютно закономерным проявлением художественной эволюции."'.

С провозглашенным властью в 1932 году отказом от стиля, метод продолжал активно использоваться М. Я. Гинзбургом, В. А. Весниным, А. А. Весниным, Я. А. Корнфельдом, М. О. Барщем, С. А. Лисагором, Н. А. Троцким, вследствие чего они вплоть до второй половины тридцатых продолжали называть себя конструктивистами. В тридцатые годы в их трактовке конструктивизм именно как метод входил в свою высшую, законченную («полноценную») фазу, и об его агонии говорить не приходилось. Исследование концептуальных основ архитектуры первой половины тридцатых годов подтверждает, таким образом, уже подчеркнутое С.О. Хан-Магомедовым разделение конструктивизма на, собственно метод и поверхностную стилистику, распространившуюся в конце 1920;х годов. Освоение архитектурного наследия прошлого на базе аналитического метода становится базой для формирования, поиска нового универсального архитектурного языка. Этот синтез новых технологий и ощущения «современности» и образы, вдохновленные наследием прошлых эпох, был параллелен идее «поиска традиции» в ар деко и в целом, направлению архитектурной мысли на Западе. Следствие подобного «проектирования» стиля — нахождение собственного, своеобразного пластического языка, ставшего на короткий период созвучным зарубежным.

1 Адаскина Н. О двух пониманиях классики в советской художественной культуре // Искусствознание. — № 2. —.

1999.-С.454 архитектурным течениям, и вобравшем в себя абстрактность, чистоту приемов модернизма и ясную тектонику, азбуку архитектуры прошлого.

Именно поэтому вопрос взаимоотношений западной и советской архитектуры в 30-е годы, после периода чрезвычайно активного взаимодействия в эпоху первой пятилетки чрезвычайно интересен. Нельзя не отметить внешнее сходство памятников постконструктивизма с западной архитектурой того же времени, что провоцирует даже определение его отдельными исследователями как «советского ар деко». Тема контактов и возможных заимствований постконструктивизмом решений и стилистических приемов из архитектурной практики Запада 1930;х годов требует отдельного исследования. В советских публикациях этой эпохи внимание к современной архитектуре Франции, США, Австрии, Германии, Италии, стран Восточной Европы объяснялось лишь техническим интересом. Однако нет никакого сомнения в том, что издававшийся в СССР журнал «Архитектура за рубежом», а также соответствующие рубрики и статьи в «Архитектурной газете», «Архитектуре СССР» и прочей профессиональной прессе, книга Ремпеля об архитектуре фашистской Италии, доступные советским архитекторам зарубежные журналы «L'Architecture d’Aujourd’hui», «Art vivant», «Formes» и т. д. в деталях изучались советскими архитекторами на предмет именно пластики, форм, облицовки, декора. Лидеры стиля имели возможность ознакомиться с зарубежными примерами лично (КС. Мельников, Б. М. Иофан, Г. К. Олтаржевский, Н. Д. Колли, А. К. Буров, В. А. Щуко, В. Г. Гельфрейх и многие другие).

Гипотеза о синхронности и однонаправленности архитектурных, и, отчасти, художественных процессов в СССР и за рубежом в тридцатые годы может показаться неестественной, если не учитывать во многом сходной эмоциональной, социальной обстановки в мире в это время. Краткий обзор этих социальных, психологических и политических предпосылок сложение стилистических систем ар деко, «монументального ордера» и постконструктивизма представлен дальше. В первой главе работы мы рассмотрим постконструктивизм как уникальную форму диалога между архитектурой и властью с середины двадцатых по вторую половину тридцатых годов, уделив особое внимание процессу проникновения государственного, идеологического регулирования в область культуры, попыткам организации архитектурной среды при помощи партийных инструментов управления, сопротивлению профессионального сообщества, вылившемуся в открытый конфликт. Проследив, таким образом, сначала хронологическую канву развития советской архитектуры этого периода, во второй и третьей главах мы обратимся к теоретическим основам постконструктивизма, выявленным в статьях, дискуссиях, выступлениях архитекторов.

Заключение

.

Специфика проведенного исследования, развернутого в двух направлениях — хронологическом и теоретическом — обуславливает и две группы выводов по каждому из смысловых разделов. Постконструктивизм рассмотрен нами и снаружи, в своем «линейном измерении», как период в истории советской архитектуры, отмеченный активным внедрением политических, идеологических рычагов управления архитектурными процессами (в 1 главе), так и изнутри, как определенная художественная, пластическая система, имеющая собственную логику развития и распространения, и отраженная в многочисленных проектах и сооружениях (в 2 и 3 главах). Оба эти ракурса необходимы нам для всестороннего, целостного понимания существа постконструктивизма как явления. История советской архитектуры тридцатых годов, как, в целом, и других искусств, не может быть понята и интерпретирована вне прямой связи с политико-социальными процессами в стране. Более того, даже мельчайшие события этой сферы выступают не в качестве фона, контекста художественной жизни, а являются ее полноправными участниками. К 1937 году партийная и архитектурная жизнь СССР окончательно образовала монолитный синтез. Оставаясь в рамках традиционного искусствоведения, игнорируя этот «нехудожественный», и во многом нелицеприятный архивный материал, практически невозможно «расшифровать» теоретические тексты архитекторов, верно истолковать их личностный и профессиональный выбор, оценить архитектурные события, конкурсы, выставки, съезды и совещания, методы утверждения и отбора проектов, организацию проектной деятельности, цели создания Союза советских архитекторов и особенности его функционирования. Распутать этот клубок, эту сеть можно только распуская каждую нить по-отдельности, проследив начало и ответвления каждой.

Так, линия, намеченная Лениным и Луначарским в борьбе А. Богдановым, с его «организационной наукой» и чересчур независимыми Пролеткультами в самом начале 1920;х, развивалась сперва в направлении теории искусств, философии, социологии и, проявившись наиболее ярко в уничтожении ГАХНа, затем, после гонений на ЛЕФ, обратилась уже к художественной практике, вылившись в контроль за деятельностью творческих группировок авангарда, превратилась, в конце концов, в тотальную борьбу с «формалистами» на всех флангах искусств. Разгромная критика «оппортунистических» градостроительных концепций авангарда — урбанизма и дезурбанизма, ликвидация независимых творческих объединений архитекторов, конкурс на Дворец Советов, травля конструктивистов, закончившаяся террором 1936;1937 годов (вслед за статьями о «какофонии» в «Правде») — все это «узелки» единой нити — истории борьбы между партийной идеологией и искусством за место «организатора новой жизни». Другая линия связана с «выращиванием» нового, идеологически проверенного поколения творческих деятелей, способного вытеснить и заменить мастеров авангарда и «старой школы». Отправной точкой стала настороженная позиция Луначарского по отношению к «левым» экспериментам двадцатых годов. Во многом благодаря его усилиям поддержку власти во второй половине 1920;х годов нашло «марксистко-ленинское искусствознание», внедренное в область архитектуры искусствоведом И. Маца на базе института ЛИЯ (институт Литературы, искусства и языка) при Комакадемии, а также «пролетарские архитекторы», амбициозные партийные студенты МВТУ и ВХУТЕМАСа, объединившиеся в ВОПРА. Таким образом готовился удар по двум флангам «формалистов»: по теоретикам (ЛЕФ, ГАХН) и практикам (из архитектурных объединений: ОСА, АСНОВА, затем АРУ). Объединив усилия, «большевистский теоретический кулак» в лице искусствоведов И. Маца и А. Михайлова и «пролетарских архитекторов» — К. Алабяна, А. Мордвинова, М. Крюкова и их товарищей из ВОПРА, при поощрении А. Луначарского, а затем Л. Кагановича, за несколько лет полностью изменили ситуацию в советской архитектурной среде. На смену собственно профессиональным критериям в оценке и анализе архитектурных проектов в дискуссиях, на конкурсах и в практической деятельности архитекторов пришли категории политические, идеологические, нарративныеизменился сам архитектурный язык, что, в дальнейшем, наложило серьезный отпечаток на качество проектной деятельности в тридцатые годы. Противостояние творческих позиций эпохи авангарда сменилось противостоянием двух лагерей: архитекторов-профессионалов и «партийцев». Несмотря на то, что победа последних была закреплена организационно — они заняли все ключевые посты в архитектурной среде (руководство Союзом, Академией архитектуры, профессиональной прессой, контроль в архитектурных мастерских и ВУЗах), «классовая борьба» в архитектурном сообществе продолжалась до 1937 года, до Первого всесоюзного съезда советских архитекторов.

Феномен постконструктивизма, оставившего после себя множество интереснейших памятников по всей стране и выразившегося в теоретических дискуссиях 1932 — 1937 годов, возник в этих сложнейших условиях противостояния, конфликта. Тем не менее, стиль этот, подобно ар деко и монументальному ордеру на Западе, мог снимать противоречия и находить гармоничный синтез — новаторства и традиции, абстрактного и конкретного, модернизма и классики, элитарного и массового, пафоса и лиризма. Постконструктивизм прорастал сквозь еще не затвердевшую новую политизированную архитектурную систему, находя «цезуры» в этой, во многом дилетантской, пока что неразвитой среде, там, где у архитекторов авангарда и мастеров «старой школы» оставалась возможность для свободной, не подконтрольной партийному руководству ССА работы.

Постконструктивизм стал ответом этих опытных мастеров на возникшие к 1932 году новые требования монументальной, доступной, укорененной в традиции, эмоциональной архитектуры. Основным инструментом их работы в новую эпоху оставался аналитический (по определению А. Габричевского — «формальный») метод, распространившийся в отечественной художественной теории и практике двадцатых годов. Именно этот инструментарий, эта интеллектуальная проектная система позволила многим мастерам авангарда безболезненно и даже с энтузиазмом воспринять декларируемое властью обращение к классическому наследию. Аналитический метод помогал сперва вычленить, а затем встроить элементы и композиционные приемы архитектуры прошлого в практику тридцатых, создавая органичный синтез авангарда и наследия в проектах постконструктивизма. Насильственное внедрение метода «социалистического реализма», официально закрепленное на Съезде ССА 1937 года, окончательно и надолго оборвало связь архитектуры с достижениями и поисками эпохи авангарда. Но до того как это произошло, в 1933 — 1936 годах опытные архитекторы пытались перевести на язык профессии «наказы» власти, высказанные в виде вне-архитектурных примитивов и абстракций («радостная», «бодрая», «красивая», «правдивая», «человечная», «целеустремленная») оправдав их и включив в контекст своих собственных многолетних теоретических поисков. Статьи, выступления, творческие анкеты, публиковавшиеся в архитектурной периодике тридцатых, а также стенограммы дискуссий, сохранившиеся в архивах, позволяет проследить развитие и трансформацию этих квази-архитектурных понятий от буквального понимания и воспроизведения архитекторами-«партийцами» (в первую очередь, в теоретических работах А. Мордвинова), до глубокого прочтения мастерами «старой школы» и теоретиками авангарда. При анализе архитектурной теории постконструктивзма во всех этих понятийных слоях, было найдено два «среза», представивших все нюансы пары важнейших концептов архитектуры данной эпохи: «монументальности» и «человечности».

Подсознательное стремление к тектонической, «укорененной» архитектуре в понимании архитекторов разворачивалось в виде целого спектра ассоциаций, образов, теорий. Наряду с «монументальностью» туда входили: понятие «массы» (как в архитектурном понимании, так и в бытовом смысле «массивности»), «устойчивости» (буквальной и образной), «тектоники», «реальности», «конкретности», «фактуры». Новый смысл приобретала оболочка сооружения, как выразитель идеи «веса». Трактовка стены как поверхности монолитного объема приводила к гипертрофированной монументальности. Впрочем, эта избыточность, эскалация пиранезианских форм, вступавших в спор с рассудочностью авангарда, была характерна для всей мировой архитектуры тридцатых. На пересечении концепций «монументальности» и «человечности» оказалось понятие «архитектурного тела» и «телесности», выражаемой при помощи оболочки.

Вторая ключевая идея советской архитектуры тридцатых, «человечность», также рождала множество толкований. Это и доступность, массовость архитектуры (и соответственно, организационное построение каналов «связи» между заказчиком и исполнителем), и ее визуальная, эстетическая доступность (в диапазоне от народной трактовки «красоты» и изобразительности до классических законов «гармонии»), и эмоциональность (стремление к «радости» и «бодрости»), и идеи «антропои биоморфности», «органичности» (в концепции М. Гинзбурга и А. Веснина), «человеческого масштаба» (Н. Брунов, И. Фомин), пропорционирования.

В туманных теоретических текстах тридцатых годов мы стремились найти объяснение механизмам, сформировавшим и распространившим, а затем уничтожившим архитектурный «стиль 1935 года». Благодаря именно этим источникам можно наглядно увидеть, как идеологическая демагогия заказчика усилиями архитекторов «старой школы», мастеров авангарда и молодых архитекторов-конструктивистов первых выпусков ВХУТЕМАСа и МИГИ обращалась в качественную, достойную архитектуру, созвучную общемировым тенденциям тридцатых годов. Они доказывают, что постконструктивизм, по контрасту со «сталинским ампиром», находился в едином содержательном, проблемном поле с ар деко и монументальным ордером, что теоретические поиски новой архитектуры в СССР и на Западе были однонаправлены, что «занавес» опустился не в 1932 году, как принято считать, а в 1937. Но в этих текстах обнаруживается и уникальность отечественного «стиля 1935 года», как прямого наследника авангарда, в отличие от западных ар деко и «монументального ордера», методологически продолжавших линию сецессиона, ар нуво, эклектики либо неоклассики.

На наш взгляд, значение дискуссий и проектов постконструктивизма для современных гуманитарных наук трудно переоценить. Именно в этот период в архитектуре впервые были озвучены вопросы, к которым вернулись уже в последней трети XX века. Взаимоотношения модернизма и классического наследия, конфликт между культурной памятью, историческими универсалиями и убыстряющимся ходом времени, новыми технологиями, растворение границ пространства благодаря новым средствам коммуникаций и поиски культурной идентичности — все эти болезненные темы так или иначе были затронуты постконструктивизмом в СССР, ар деко и стилистикой «монументального ордера» в странах Европы и США. Сам процесс «проектирования» стиля, поиска архетипов в архитектурном языке прошлого вполне может сейчас восприниматься как один из ранних примеров постмодернистского мышления. Опыт 1930;х годов, с его «очищенностью», структурностью, и одновременно, включенностью в исторический контекст, новым осмыслением тектонических систем и элементов архитектурного классического и неклассического наследия представляется особенно ценным для современной отечественной архитектуры. А такие качества постконструктивизма как гибкость, граничность, амбивалентность представляются сейчас крайне важными и актуальными для круга проблем и вопросов современной философии, культурологии, искусствоведения.