Образы чудовищ-мангадхаек и женщин-богатырш в героическом эпосе бурят: функции, семантика и поэтика

Актуальность работы.

Бурятский героический эпос уникален и своеобразен по архаичности своего содержания, по богатству языка, по композиционным особенностям. Ак. Б .Я. Владимирцов, отмечая удивительную первобытность бурятских улигеров, писал о них так: «.настоящие эпопеи, не уступающие эпопеям других народов мира» [Владимирцов, 1923, с. 13−14]- по его мнению, они являются результатом долгой и сложной творческой жизни, завершающим длительный период развития в других формах.

Улигеры не являются продуктом творчества определенного круга людей, наделенных талантом. Это венец творения многих сотен и даже тысяч талантов. Народ создавал улигеры, народ исполнял их, народ зачарованно слушал их, восхищаясь красотой развертывавшихся картин. Он понимал, что мир, в котором он живет, изменчив и противоречив: в нем есть правда и ложь, справедливость и несправедливость, красота и уродство, жизнь и смерть. Певец-улигершин, выступая от имени своего народа и воплощая его в себе, в своих вдохновенных улигерах, как под увеличительным стеклом, показывал само бытие человека в огромном мире. Он раскрывал все положительные и отрицательные качества и свойства, присущие человеку, его существованию в мире и, сталкивая их между собой, утверждал мысль о победе справедливого, истинного и светлого начала. Поэтому в образе главного героя — хубуна, мэргэна, батора, воплотились героические идеалы народа: мужество, бесстрашие, сила, благородство, способность пожертвовать собой во имя других. Эти качества отбирались и диктовались всем ходом исторического развития и той борьбой, которую приходилось вести предкам бурят, защищая свои территории, свой род, свое племя. Эпос подчеркивал: богатырь (Гэсэр, Аламжи-Мэргэн, Буху Хара хубун и др.) -лучший представитель своего рода, но в то же время это и есть сам род, воплотившийся в единственном родовиче. Подвиг героя представлялся идеальной нормой, эталоном поведения для каждого члена общества, а сам герой рассматривался как образец для подражания.

Бурятские улигеры, передаваясь из поколения в поколение, из уст в уста, постоянно находились в процессе исполнения, изменения, шлифовки и трансформации. Основное содержание, главная идея произведений оставались в основном неизменными, но менялись отдельные детали и эпизоды, получая новую трактовку или новое освещение соответственно тому времени и тем условиям, когда они исполнялись, обогащая или обедняя старое содержание. Улигеры впитали в себя многие стороны жизни бурят, их быта, нравов, психического склада, художественно-эстетических и религиозно-философских воззрений. Они отразили наиболее значимые исторические события прошлых эпох, находясь в тесной связи со всеми общественно-политическими процессами, происходившими на протяжении этих эпох, и с процессом исторического развития бурятского народа. Н. О. Шаракшинова писала: «Предки современных бурят в улигерах отзывались на все события, выражали свои взгляды на мир, свои впечатления и переживания, ставили волновавшие их вопросы и давали на них посильные ответы» [Шаракшинова, 1987, с.290]. Эпос был для них своеобразным зеркалом, отражавшим картину их жизни, но в то же время он отбирал и сохранял все то нужное и важное, что могло бы в будущем способствовать дальнейшему развитию истории, языка, культуры народа.

Несомненно, что первые образцы устного эпического творчества появились еще в эпоху первобытно-общинного строя. Исследователи не раз обращались к этому вопросу. В частности, А. И. Уланов в своей работе «К характеристике героического эпоса бурят» [Уланов, 1957] относит зарождение и формирование древнейшего ядра улигеров эхирит-булагатской группы к середине I тысячелетия н.э., а широкое развитие, по его мнению, они получили во второй половине I тысячелетия н.э. [там же, с. 104]. В другой, более поздней по времени работе он немного приблизил время появления эпоса: «Основные древние компоненты, общие с монгольскими и ойратскими, оформились, вероятно, уже во второй половине I тысячелетия, возможно, даже тогда, когда по существу и не было еще бурятских родов, но окончательно сформировался эпос к концу I тысячелетия. Формирование основных мотивов эхирит-булагатского эпоса датировать более поздним временем, чем конец I тысячелетия н.э., не представляется возможным. Тогда характер эпоса был бы другим, появились бы более „исторические“ образы, более реальные действия героев, не ставилась бы проблема борьбы за экзогамный брак, против внутриродового брака» [Уланов, 1963, с.200].

Б.Я. Владимирцов отмечал: «Эпические настроения и эпические сюжеты. развиваются теперь, т. е. начиная с конца XII — начала XIII вв., необычайно, выливаются в определенные, более сложные формы: начинают создаваться большие эпические песни, былины, может быть, эпопеи» [Владимирцов, 1923, с.8].

По мнению Г. Д. Санжеева, героический эпос бурят зародился «в доскотоводческий период, в среде шаманской аристократии, своеобразной вольницы военно-охотничьего общества Приангарья, куда стекались все гонимые и недовольные из императорской Монголии XIII в.» [Санжеев, 1936, с. ХХШ].

Н.О. Шаракшинова, отдавая должное уважение взглядам коллег, считала, что зарождение героического эпоса бурят и монголов происходило в XI—XII вв., хотя, разумеется, часть эпических произведений формировалась и позднее, в последующие столетия. Она доказывала это предположение рядом фактов. В частности, сохранившимися отрывками эпических произведений в древнейших литературных памятниках монголов — «Сокровенном сказании монголов», «Алтан Тобчи» и пр.: «Целые строфы из эпоса, обнаруживаемые в „Сокровенном сказании“, свидетельствуют о довольно высоком уровне развития героико-эпической традиции монгольских народов, зародившейся еще до XII столетия» [Шаракшинова, 1987, с.57]. Исследователь указывает, что представляется довольно проблематичным отнести возникновение эпоса бурят к середине I тысячелетия, поскольку сами буряты как народ появились значительно позднее. И неправомерно утверждать об оформлении эхиритбулагатских улигеров, если самих эхирит-булагатов тогда еще не было. Возможно, древнейшие элементы, выявляемые в бурятском эпосе, были заимствованы древними предками бурят от предшествующих племен (курыкан, чжурчженей, киданей, уйгуров). Не исключено, что помимо этого могли заимствоваться и некоторые сюжеты и мотивы. Исследователь утверждает: в середине I тысячелетия эпос мог существовать, но это была скорее предыстория собственно бурятского эпоса, которая не поддается более четкому выяснению в силу отсутствия фактологических данных по этой сложной проблеме [Шаракшинова, 1987, с.56].

Другой бурятский ученый М. П. Хомонов на примере наиболее архаичного эхирит-булагатского варианта «Гэсэра» доказывал, что эпос сформировался ранее второй половины I тысячелетия н.э. в условиях разложения материнского рода и возвышения отцовскогодалее он вбирал в себя черты следующих эпох [Абай Гэсэр хубун, 1961, с.4].

Д.А. Бурчина осторожнее относится к проблеме датировки возникновения бурятского эпоса, считая, что этот вопрос еще требует дальнейшего детального рассмотрения с привлечением материалов тюрко-язычного эпоса и данных археологии, этнографии и истории. Очевидно, что улигеры явились результатом тысячелетнего творчества народа. Трудно сказать, какую жанровую форму они имели во времена своего расцвета в древности [Бурчина, 1990, с.54].

Анализируя мнения и данные этих ученых, можно сделать вывод: по всей вероятности, древняя основа бурятского эпоса, мифологические воззрения, легшие в эту основу, некоторые сюжеты и отдельные детали повествования возникли в I тысячелетии н.э., в эпоху родоплеменного строя, когда матриархат сменялся патриархатом, вследствие чего материнский род утрачивал свои привилегии и преимущества, а в силу вступал отцовский род, или, возможно, еще раньше. В дальнейшем формировалась устойчивая структура улигера, разрабатывались новые сюжетные ходы и художественные приемы, вырабатывался стиль и язык. Очевидно, что самые древние улигеры до нас не дошли. Но и сохранившиеся образцы эпического творчества являют собой наглядное доказательство этому утверждению. Нельзя сказать конкретно, сложился эпос в середине или во второй половине I тысячелетия н.э. Чтобы получить ответ на этот вопрос, недостаточно данных только бурятского эпоса. Необходимы сравнительные историко-типологические исследования бурятских улигеров и эпоса других монголоязычных народов, а также и тюркских (алтайцев, тувинцев, якутов, хакасов). Наряду с этим, как указала Д. А. Бурчина, нужно привлечь данные археологических, исторических и этнографических работ, а также древних летописных памятников.

Вопрос возникновения бурятского эпоса напрямую связан с рассматриваемой нами темой, поскольку образы чудовищ-мангадхаек и женщин-богатырш являются, на наш взгляд, наиболее архаичными и, возможно, были первыми героями, точнее героинями древних улигеров. Происхождение данных образов имеет общие корни, уходя в эпоху господства матриархата. Однако формирование эпоса в иных условиях оказало огромное влияние на их содержание и эволюцию. Бурятский героический эпос не знает матриархата в «чистом виде». Все содержание улигеров пронизано воззрениями, характерными для патриархата, отцовского права и рассматривается сквозь призму мужского начала. Поэтому главными героями эпических произведений бурят являются могучие и храбрые богатыри-мужчины, которые борются против зла и несправедливости на Земле, ради блага и счастья простых людей. Но наряду с этим немалое место в эпосе отводится женским образам. И это неудивительно, исходя из той исторической роли, которую женщины играли в развитии общества. В эпосе женщина — мать, невеста, жена, сестра, всегда находится рядом с героем, помогая ему в трудные и опасные моменты. Но женщина выступает и его врагом, нередко таким грозным и сильным, что он гибнет в борьбе с ней. Примером первого служит образ богатырши (сестры героя), примером второго — образ мангадхайки.

Рассматриваемые образы принадлежат к противоположным лагерям улигерных персонажей, что не мешает нам объединить их в одном исследовании. Основанием для этого служит положение общей архаики их происхождения, которая позволяет выявить особенности генезиса данных образов в эпоху древнего общества, проследить постепенную их эволюцию и неотвратимое угасание в эпоху доминирования чуждой им идеологии, установить характер их взаимодействия с другими, менее архаичными персонажами улигеров, вследствие чего выявляются общие закономерности развития, бытования и исчезновения улигерного образа.

Многие исследователи бурятского эпоса отмечали значительную роль и исключительное положение женских персонажей в улигерах. Г. Д. Санжеев исходил из того, что эпос разных бурятских племен отражает разные стадии или этапы в развитии одного и того же героического эпоса. В своих трудах он придерживался классификации улигеров на эхирит-булагатские и унгинские, вслед за Ц. Ж. Жамцарано, который ранее выделил еще и хоринский эпос. На основе этого условного деления Г. Д. Санжеев исследовал эпические произведения и сделал наблюдение об общей активности женских персонажей в эхирит-булагатских улигерах и пассивности их в унгинских. Наряду с этим он отмечал снижение роли женщин не только в бурятских улигерах, но и во всем монгольском эпосе по мере его исторического развития [Санжеев, 1936; Санжеев, 1937].

А.И. Уланов развил и углубил предложенную классификацию. Он на убедительном материале показал, что эхирит-булагатские улигеры являются наиболее архаичными по своим стадиально-типологическим признакам. В них явно просматриваются черты древнего родового общества охотников и собирателей, тогда как унгинский и хоринский эпосы стоят уже на ином, более развитом уровне. В своих работах ученый коснулся и особой роли женщин в улигерах. Он выявил положительную направленность таких персонажей, как сестра-богатырша, невеста-суженая, девы-воскресительницы, бабушка Манзан Гурмэ. По его мнению, в этих величественных образах народ выразил свои надежды и чаяния о счастье, мире, справедливости, гармонии и красоте. В отрицательных образах, представленных мангадхайками, по мнению ученого, отчетливо проявилась нерасчлененность мышления древнего человека, который воплотил в них представления о враждебных стихийных силах природы и наделил эти фантастические мифологические персонажи чертами, присущими людям и животному миру [Уланов, 1957; 1963].

По мнению Н. О. Шаракшиновой, образы мангадхаек и героических девушек восходят к наиболее раннему периоду общественного развития. Она называет их «образами матриархата», поскольку в связанных с ними эпизодах и сюжетах в наибольшей степени сохранности наблюдаются пережиточные моменты ранних общественных и семейных отношений, предшествовавших патриархальному роду и моногамному браку. Также ученый рассматривает, как нравственные и эстетические представления древних бурят находят свое выражение в действиях и поступках женских персонажей [Шаракшинова, 1968; 1987].

Огромным вкладом в проблему изучения образов женщин и в эпосоведение в целом явилась работа Е. Н. Кузьминой «Женские образы в героическом эпосе бурятского народа» [Кузьмина, 1980]. В ней на значительном текстовом материале исследователь показала эволюционирование женских персонажей от зооморфных образов до антропоморфных, изучила вопросы их происхождения, выделила типы улигерных героинь, показала художественную выразительность и многообразие поэтических приемов в изображении женских образов.

Д.Д. Гомбоин в своей монографии изучила сюжетику и систему персонажей эхирит-булагатских улигеров и выдвинула концепцию о дальнейшей эволюции образа сестры-богатырши уже в рамках этой древней традиции [Гомбоин, 1990].

С.Ю. Неклюдов в своем фундаментальном исследовании «Героический эпос монгольских народов. Устные и литературные традиции» на материале монгольского эпоса (халхасского, бурятского и калмыцкого) достаточно подробно рассмотрел особенности женских персонажей, составляющих семейство мангуса (бур. мангадхайки), и образа Аджу Мэргэн (бур. Алма Мэргэн). Он выдвинул версию об изначальной двухкомпонентности образа.

Аджу Мэргэн и его различных архаических истоках. Класс женщин-мангусов он возвел к образам демонических матриархальных «хозяек» архаической мифологии или разновидностям богини-матери и указал, что именно в бурятском эпосе они ближе всего к своим архаическим корням [Неклюдов, 1982; 1984].

Рассматриваемой темы касается статья Д. А. Бурчиной «Женские образы в Гэсэриаде бурят». Исследователь показала особенности бытования образов и дала достаточно подробную их характеристику [Бурчина, 1998].

В героическом эпосе многих народов обнаруживается ряд персонажей, типологически близких и женщинам-богатыршам и мангадхайкам. Исследования, касающиеся подобных персонажей в калмыцком «Джангаре», проводились А. Ш. Кичиковым, Э.-Б.М. Гучиновой [Кичиков, 1976; 1978, Гучинова, 1990]. В тюркском эпосе (среднеазиатском) вопросы происхождения и эволюции женских образов были разработаны В. М. Жирмунским [Жирмунский, 1974; 1979]. Основные женские персонажи эпических произведений якутов нашли свое освещение в трудах исследователей олонхо И. В. Пухова, Г. У. Эргиса, Н. В. Емельянова [Пухов, 1962, Эргис, 1974, Емельянов, 1980; 1983; 1990; 2000]. Интересные замечания, касающиеся интересующей нас темы в эвенкийском фольклоре, встречаются в работах Г. И. Варламовой (Кэптукэ) [Варламова, 2002, 2004]. В эпосе кавказских народов огромная работа по типологии, генезису и эволюции женских образов была проделана учеными-фольклористами У. Б. Далгат и Е. Б. Вирсаладзе [Далгат, 1972, Вирсаладзе, 1976]. Аналогичные персонажи тувинского эпоса рассмотрены J1.B. Гребневым [Гребнев, 1960]. Героические женские образы эпоса хакасов получили освещение в работах В. Е. Майногашевой [Майногашева, 1988; 1997]. В алтайском эпосе вопросы, связанные с образами женщин, разрабатывал С. С. Суразаков [Суразаков, 1961]. В русском былинном эпосе также встречаются подобные образы. История изучения былин насчитывает не одно столетие, поэтому, на наш взгляд, будет лишним приводить здесь многочисленные труды исследователей, так или иначе затрагивавших эту тему. Упомянем лишь исследования Н. Я. Янчука, Г. И. Потанина, В .Я. Проппа, С. Г. Лазутина, А. П. Евгеньевой, Б. Н. Путилова, В. М. Гацака и мн.др. Таким образом, образы женщин в мировом фольклоре неизменно притягивали к себе внимание исследователей. Не явился исключением из этого ряда бурятский эпос.

Однако богатейшие материалы улигеров требуют дальнейшего изучения, исследования с разных позиций, с разных точек зрения — поэтики, стилистики, языка и т. д., с учетом фактора развития современного общества и появления новых научных концепций и теорий. Представленная диссертационная работа является попыткой осветить, углубить и дополнить исследования по одной стороне героического эпоса, связанной с системой персонажей, которая, тем не менее, довольно важна для составления если не исчерпывающего, то достаточно объемного представления о древней идеологии, особенностях быта, общественных отношений, эстетических и этических воззрений предков современных бурят. Специальное исследование проблем генезиса, эволюции и сравнительной типологии отдельных эпических персонажей на материале улигеров эхирит-булагатской, унгинской и хоринской групп обусловлено теоретической значимостью данной проблемы и необходимостью изучения в настоящее время конкретных вопросов художественной системы бурятского эпоса.

Цель диссертационной работы — изучение архаичных образов чудовищ-мангадхаек и женщин-богатырш, выявление функциональных, семантических и поэтических особенностей данных образов, относящихся к системе персонажей бурятского героического эпоса. Для достижения поставленной цели решаются следующие задачи:

— выявить истоки происхождения рассматриваемых женских образов;

— показать взаимосвязь зооморфных образов мангадхаек и мотивов, привязанных к ним, с древними представлениями и обрядовой системой;

— проследить постепенное эволюционирование, расцвет и угасание этих образов в условиях исторического развития общественных отношений;

— рассмотреть образы чудовищ-мангадхаек и женщин-богатырш в сравнительно-типологическом аспекте;

— определить основные функциональные характеристики образов богатырши и мангадхайки в процессе развития сюжета от простых повествовательных форм к сложным;

— показать многообразие стилистических приемов и поэтических средств в изображении рассматриваемых образов.

Объектом исследования является бурятский героический эпосулигеры. Предмет исследования — образы чудовищ-мангадхаек и женщин-богатырш.

Методика исследования основана на текстологическом анализе с использованием сравнительно-типологического, сравнительноисторического и вариативного методов. Сравнительно-исторический метод дает. возможность рассмотреть эволюцию образов, сюжетов и мотивов в бурятских улигерах в соответствии с изменяющимися представлениями народа на разных стадиях жизни родового общества. Сравнительно-типологический метод вместе с вариативным позволяют сопоставить варианты эпических произведений, различающиеся по месту бытования, а также эпические традиции разных народов, и выделить в них традиционные элементы, общие образы и идеи, художественно-стилистические приемы и т. д. При помощи метода текстологического анализа осуществляется углубленное изучение тестового материала и выявление типологических особенностей рассматриваемых образов.

Диссертант опирался на общие теоретико-методологические положения и выводы, изложенные в трудах Б. Н. Путилова, Е. М. Мелетинского, В. Я. Проппа, В. М, Жирмунского, В. М. Гацака, А. В. Кудиярова, С. Ю. Неклюдова, Е. С. Новик, К. В. Чистова и др.

Новизна диссертации заключается в том, что она представляет собой первый опыт комплексного исследования отдельных женских образов бурятского героического эпоса. Впервые предпринимается попытка проследить типологию и развитие образа чудовища-мангадхайки и женщины-богатырши, а также сравнить их с аналогичными персонажами из фольклора других народов.

Теоретическая и практическая значимость работы заключается в том, что ее результаты, выводы и отдельные положения могут быть использованы в дальнейших научных исследованиях эпосапредставленные материалы дают дополнительные сведения для сравнительной фольклористики и могут внести определенный вклад в решение проблем общей типологии фольклоратакже они могут найти применение при составлении учебно-методических пособий для ВУЗов и общеобразовательных школ, при разработке спецкурсов, лекционных и практических занятий по фольклору для гуманитарных факультетов ВУЗов.

Источниками исследования явились рукописные материалы, хранящиеся в архивном фонде Центра восточных рукописей и ксиллографов ИМБиТ СО РАН (далее ЦВРиК ИМБиТ СО РАН), а также тексты улигеров, опубликованные в разные годы.

Апробация работы. Основные положения диссертационной работы освещены в статьях, вышедших в сборниках исследований бурятского фольклора и литературы, а также в докладах на научной конференции, посвященной 80-летию д.ф.н. У.-Ж.Ш. Дондукова и д.ф.н. С. Б. Бадмаева (Улан-Удэ, 2003), на международном научном симпозиуме «Байкальские встречи — 5» (Улан-Удэ, 2005).

Диссертация прошла обсуждение и одобрена на заседании отдела литературоведения и фольклористики ИМБиТ СО РАН.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка источников и литературы, приложения.

Заключение

.

Таким образом, рассмотренные нами образы женщины-богатырши и чудовища-мангадхайки берут начало из эпохи господства матриархального права. Вероятно, они являются одними из наиболее архаичных образов в системе персонажей улигеров.

Образ мангадхайки, видимо, восходит к образу древнейшего божества — богини-матери и с этой стороны связан с потусторонним (демоническим или хтоническим) миром. Вдобавок к этому он в некоторой степени сочетает в себе черты не менее древнего образа хозяйки-покровительницы или владычицы животных, а также матери-прародительницы, предводительницы рода.

Образ женщины-богатырши более «реалистичен» и, по всей видимости, отражает существовавшее положение женщин в эпоху матриархата (активное участие и приоритет женщин в жизни рода или племени, занятия, общие для мужчин и женщин).

Эволюция улигеров повлекла за собой, соответственно, и развитие образов, причем это развитие шло как в положительном, так и в отрицательном направлении. Имеется в виду то, что некоторые образы приобретали новые черты, углублялись и дополнялись, в то время как другие, напротив, теряли свои характерные особенности и постепенно отходили на задний план или вообще исчезали, вытесняемые новыми персонажами. В отношении наших героинь — мангадхаек и богатырш, подобная эволюция просматривается достаточно четко.

В наиболее архаичных эхирит-булагатских улигерах основа относится к той древней эпохе, когда господствовал первобытно-общинный строй, шла ломка ранее доминировавшего матриархального порядка и борьба с ним патриархата, устанавливалась новая форма брака — экзогамия вместо прежней эндогамии (родственный брак). Эти жизненные реалии не могли не найти своего отражения в эпосе. Поэтому мотив, являющийся основным в большинстве эпических произведениях эхирит-булагатского цикла — героическое сватовство героя-богатыря, трудный поход за суженой.

Рассматриваемые женские образы в улигерах подобного типа получили наибольшее распространение и развитие.

Мангадхайка является антиподом главного героя или героини, выступает в качестве второстепенного отрицательного персонажа, в то же время играя достаточно важную роль в эпосе. Она — сильный и опасный враг, борьба с ней требует напряжения всех сил. В эхирит-булагатских улигерах мангадхайки активны и агрессивны, чаще всего выезжают навстречу герою или. героине в облике старой женщины с седой головой, одним глазом и единственным зубом во рту (портрет в сильной степени типизирован и является общим для длинного ряда этих персонажей). Хотя по внешнему облику многоголовые и многорогие мангадхаи и старушки-мангадхайки не похожи, однако связываются узами родства. Старушки являются предводителями рода мангадхаев и хранят их души (здесь, очевидно, и проявляется архаичная основа образа матери-богини, матери-родоначальницы). Поэтому, вероятно, мангадхайки появились в эпосе в качестве врага героя раньше мангадхаев. Они обладают огромной стихийной и магической силой, но часто действуют, прибегая к различным уловкам и хитрости. Атрибуты (оружие, одежда, жилище) и черты быта примитивны и характерны для первобытного общества, что еще раз доказывает древность их происхождения. Локализация места жительства часто привязывается к определенному месту, связанному, на наш взгляд, с ее причастностью к потустороннему миру (подножье горы, дорога, недалеко от водной стихии). Основная функция — причинение вреда герою, попытки погубить его, препятствие на пути. Нередко мангадхайка выступает причиной его гибели (в этом случае с ней обычно справляется сестра героя). На наш взгляд, наиболее характерный антропоморфный портрет мангадхайки эхирит-булагатского типа (старушки) представлен в эпосе «Абай Гэсэр хубун» (вариант М. Эмегенова). С другой стороны, в эхирит-булагатском эпосе представлены образы мангадхаек с зооморфными или орнитоморфными чертами. Они также выступают губительницами героя, однако обычно не связаны с мангадхаями. Вероятно, в основе подобных образов преобладают черты древней хозяйки леса, владычицы животных, покровительницы леса и охоты.

Образы, близкие бурятским мангадхайкам, встречаются в эпосе и других народов (калмыков, монголов, якутов, узбеков и т. д.). Наличие подобных однотипных персонажей в эпических произведениях разных народов служит, на наш взгляд, доказательством прохождения ими одних и тех же этапов развития на своем историческом пути, существования в прошлом единой основы образа, берущего начало из глубин матриархата.

Положительной героиней выступает сестра героя, которая и является богатыршей. Вероятно, именно эхирит-булагатские улигеры в силу своей архаичности дают наиболее близкий к своим истокам образ женщины-богатырши. По сути, хотя улигеры и названы по имени богатыря, но главным действующим лицом является именно сестра. Вокруг нее разворачивается основное действие и обращается система второстепенных персонажей, она, в конечном счете, выполняет основную задачу, с которой не справился брат (целевая ориентация улигера) — приводит невесту из другого рода. Образ героической женщины, способной совершать подвиги наравне с мужчинами, несомненно, берет свои корни из эпохи доминирования материнского права в обществе, господства женщин в деле выживания и процветания группы, рода или племени. Однако в улигерах мы не встретим матриархата в «чистом виде», сохраняются лишь некоторые персонажи, эпизоды и отдельные моменты, являющиеся его отголосками. Именно рассматриваемые образы мангадхаек и женщин-богатырш в наибольшей мере связаны с ним. Одним из подобных моментов оказывается то, что только женщина в силах сделать то, что не по плечу мужчине. Женщину (мангадхайку) побеждает женщина (богатырша), а мужчина перед ней бессилен. Подобное представление, по всей вероятности, могло существовать только в пору господства матриархата, а не позже, когда отцовский род урезал былые права женщины и поставил ее на ступень ниже мужчины.

Образ сестры, спасающей брата, и образ женщины-богатырши вообще (в улигерах, по сути, они слиты), встречается не только в бурятском эпосе.

Типологический ряд подобных персонажей представлен в образцах эпического творчества якутов, эвенков, алтайцев, хакасов, узбеков, вайнахов и многих других народов.

Данный образ во многом отмечен универсальными чертами (большая физическая сила, храбрость, стойкость, нередко исключительная привлекательность внешнего облика, высокие нравственные качества), и в то же время у каждого народа свое особое представление о богатырской деве, о ее атрибутах, окружении, действиях, целях и функциях. Например, в русских былинах в конечном счете, оказывается, что богатырка преследовала лишь матримониальные цели. Подобные моменты можно наблюдать в эвенкийских нимнгаканах и якутских олонхо. В хакасских и алтайских сказаниях героические девы, напротив, осознанно избегают брака, который для них означает утрату богатырства и может помешать их главной функции — защите родной земли и государства от посягательств внутренних и внешних врагов. Их главная цель — спокойная и мирная жизнь народа. Т. е. хакасские или алтайские богатырки жертвуют собой (возможностью создать семью, стать прародительницей рода) во имя других. Их функции и преследуемые цели шире и «глобальнее», если можно так выразиться, нежели функции и цели богатырок из эпосов других народов. Вероятно, это может объясняться более высоким уровнем развития и переосмыслением данного образа в эпических сказаниях этих народов.

Бурятская дева-богатырша никогда не преследует цель собственного замужества, напротив, все ее силы направлены на благополучное осуществление брака брата, которая означает возможность продолжения рода. Ее основная функция — спасение жизни брата, которое происходит опосредованно и связано с поездкой за суженой. В связи с этим она выступает как инициатор новой формы семейных отношений. Бурятская богатырша также жертвует собой, но эта жертвенность носит, скорее, неосознанный, но в то же время обязательный характер, трактуется как естественный поступок, как выполнение долга по отношению к своему роду. Нередко в финале произведения сестра выходит замуж за богатыря из дальних земель и уезжает вместе с ним. Этим, вероятно, знаменуется окончательная победа патриархата и утверждение экзогамного брака. В любом случае брак для самой героини означает утрату богатырских качеств, потерю самостоятельности и, как следствие, уход на второй план.

В отличие от аналогичных персонажей в эпосах других народов богатырша бурятских улигеров не является девой-воительницей. Она не отличается воинской доблестью, не совершает военные подвиги, не сражается с врагами в поединках. Ее богатырство проявляется в преодолении различных препятствий природного характера (горы, реки, моря и т. д.), укрощении и приручении животных, борьбе за невесту (выполнение различных заданий, которые дает хан-будущий тесть). В столкновении с врагом она чаще прибегает к уловкам, хитрости, своему уму, нежели к физической силе. Единственным исключением может служить образ Алма Мэргэн из унгинских версий «Гэсэра». Это может объясняться фактом его привнесенности, проникновения в бурятский эпос из монгольской традиции: «.Унгинские улигеры об „Абай Гэсэре“ связаны с устной основой монгольской Гэсэриады, .эту основу привезли с собой прикочевавшие в Приангарье группы в XIV — XVI вв.» [Абай Гэсэр, 1960, с.8].

Уже в эхирит-булагатских улигерах начинается дальнейшее развитие образа женщины-богатырши, которое, скорее, представляет собой его деградацию. Оно идет по двум направлениям:

• В первом случае богатырша теряет былую активность действий, все свои незаурядные качества, отличающие ее от других героинь, и отходит на задний план повествования, сохраняя положительное отношение к герою-богатырю. Улигер воспевает доблесть уже богатыря-мужчины, который совершает подвиги. В этих условиях функции сестры сведены до минимума, ее образ статичен и пассивен, зависит от действий главного героя. Восхваляются ее красота, умение вести хозяйство, мастерство, трудолюбие, т. е. черты, присущие идеалу хранительницы домашнего очага.

• Во втором случае, также потеряв богатырские качества, сестра становится противником брата и причиной его гибели. Ее антагонизм в эпосе не объясняется (при этом обычно выясняется, что она собирается замуж). Можно предположить, что это результат позднего переосмысления образа в условиях патриархальных отношений, когда брак и уход девушки (дочери, сестры) в другой род могли восприниматься как своего рода измена, предательство по отношению к родным. В связи с этим заметим, что в отдаленном прошлом у бурят известны случаи убийства сестер и дочерей, с тем, чтобы они не унесли в чужой род секреты кузнечного ремесла (оно считалось особым, полученным в дар предками от небесных кузнецов) или не передали преемственность шаманского происхождения (удха). В шаманской мифологии есть соответствующий миф об Ээлиг Мээлиг, сестре девяти божинтойских кузнецов, которая после убийства ее братьями становится злым духом и всячески вредит им [Манжигеев, 1978, с. 106]. В эпосе сестра, погубившая брата, продолжателя рода и хранителя его устоев, подвергается наказанию — смерти.

Аналогичная деградация образа в рамках эхирит-булагатской традиции справедлива и в отношении образа женщин-мангадхаек. Прежний тип активной и агрессивной мангадхайки (на коне, с оружием), способной сражаться с могучими богатырями, постепенно деградирует и утрачивается. Хотя основная функция противопоставленности герою остается неизменной, но меняется портрет, окружение, бытовые и социальные черты:

• В первом случае родство с мангадхаями сохраняется. Однако они теряют прежние неестественные, стихийные черты, все более антропоморфизируясь. Антагонизм нередко предпринимает пассивный характер: богатырь приходит к мангадхайке сам, ее уничтожение является кульминацией в очищении родной земли от мангадхаев.

• Во втором случае вместо прежних старушек (препятствия на дороге) появляются девушки-красавицы, которые, однако, сохраняют рудименты прежних звериных или птичьих черт. Они также пытаются вредить героям, но их попытки обычно обречены на неудачу. Герой или героиня без особых усилий расправляются с ними. Т. е прежний характер титанической борьбы, требующей огромного напряжения сил, теряется.

В унгинском эпосе, который отражает «период военной демократии, последнюю стадию развития родовой общины и формирования новых социальных отношений с классовым делением» [Абай Гэсэр, 1960, с. 5], продолжается процесс дегероизации богатырш, встречаются и первый и второй пути развития образа, однако улигеры с активными женскими персонажами продолжают бытовать. Сюжет усложняется, дополняясь новыми эпизодами. Образ богатырши в основном не отходит от эхирит-булагатского типа. Она по-прежнему выступает в роли сестры героя, привозит дев-воскресительниц, спасая его жизнь. Но воскресительница оказывается не суженой богатыря. После оживления богатырь самостоятельно совершает свадебную поездку. Т. е. теряется одна из существенных функций сестры — установительницы новой формы брака. В некоторых улигерах появляются иные типы богатырш — Алма Мэргэн, жена Гэсэра (замужний статус — уже указание на несколько приниженное положение героини), девы, борющиеся с женихами-мангадхаями. Их цели и функции заметно отличаются от предыдущих. Однако если образ Алма Мэргэн может трактоваться как заимствованный (в других улигерах, кроме Гэсэриады он не встречается), что может объяснять его в некотором роде уникальность и неповторимость в ряду богатырш бурятского эпоса, а с другой стороны большую близость к подобным персонажам из фольклора других народов, то девушки, сражающиеся с мангадхаями, вероятно, все-таки принадлежат собственно бурятскому эпосу. Они либо представляют собой реликт древних общественных отношений (героиня одинока, ее окружают лишь животные, свобода выбора в отношении брака). Либо, наоборот, это дальнейшее развитие улигерного образа в унгинском цикле, отдельные попытки создать эпическое произведение с главной героиней — женщиной-богатыршей без привязки данного образа к мужскому корреляту. Напомним, что в фольклоре других народов (алтайцев, хакасов) эпические произведения, в которых женщины являются основными действующими лицами, встречается не редко.

В унгинском цикле также продолжается начавшийся распад образа мангадхайки. Наблюдаются образы, рассмотренные выше. В целом, отмечается пассивность действий. Мангадхайка, т. е. женщина, в качестве врага перестает представлять собой какую-либо угрозу. Эти моменты, вероятно, являются результатом проникновения идеологии патриархального общества. Как и в случае с богатыршей наблюдается постепенный уход персонажа на задний план и, как результат, угасание образа.

В хоринском эпосе, отражающем период раннего феодально-патриархального общества, в котором полностью господствовало отцовское право, завершается процесс дегрессии прежде активного и цельного образа женщины-богатырши. Практически не встречается произведений, в которых она выступает в качестве главного героя. В тех редких случаях, когда сюжет близок эхирит-булагатскому, и героями являются брат и сестра, функции и образ сестры до предела сокращены и минимизированы. Подобные улигеры, скорее, напоминают богатырскую сказку (часто в них нет ни аллитерации, ни каких-либо других видов рифмы, стиль повествования максимально близок к разговорному, ряд второстепенных персонажей носит сказочный характер). Угасание и исчезновение данного образа соответствует процессу общего упадка улигерного жанра в хоринской традиции. Героизм женщины в хоринских улигерах заключается не в совершении подвигов, на которые не способен мужчина-богатырь, не в преодолении препятствий на пути к далекой невесте, а в сохранении своей чести и достоинства, преданности мужу. Героиня идеализируется как хранительница домашнего очага, заботливая и любящая жена и мать, прославляется ее умение вести домашнее хозяйство. В случае нападения врага сопротивление женщины сводится к ее уходу, убеганию от опасности. Дело спасения богатыря переходит в руки других героев (обычно его сыновей). Основная ипостась женщины в хоринском эпосе — помощница главного героя (мужа, жениха, сыновей).

Мангадхайки в хоринских улигерах встречаются достаточно редко. Можно утверждать, что постепенное угасание образа привело к почти полному его исчезновению. В тех улигерах, в которых они присутствуют, они лишь некоторыми чертами напоминает прежних мангадхаек. Хотя эволюционирование данного образа несомненно, но это «отрицательная» эволюция.

Выделены следующие типы образа женщины-мангадхайки, встречающиеся в улигерах:

• женщина из леса.

• мангадхайка-прародительница.

• сестры, жены, матери мангадхаев.

• женщина-путевое препятствие Типы достаточно условны, их выделение основывается на особенностях функциональной стороны образа, его роли и влиянию на развитие сюжета, а также на факте развития рассматриваемого образа в процессе исторической эволюции самих улигеров. Определенной ступени развития эпоса соответствует определенный тип образа мангадхайки. Так, типы «женщина из леса», «мангадхайка-прародительница» являются наиболее активными, их роль в сюжете достаточно значительна, они характерны для ранних эхирит-булагатских улигеров. Тип «сестры, жены, матери мангадхаев» уже более пассивен, появляется в улигерах этой группы, но более присущ унгинскому и •хоринекому циклу. Тип «женщина-путевое препятствие» встречается в улигерах всех групп.

Поэтика изображения женщин (мангадхаек и богатырш) в бурятском эпосе достаточно развита и обладает огромным арсеналом художественных средств. Изображение в основном происходит через описание портрета и через описание ее действий, из которых вырисовывается ее отношение к главному герою-богатырю, который является средоточием идей, выражаемых и декларируемых эпосом. Если в ранних эхирит-булагатских улигерах портрет обычно не распространен, то уже в унгинских он достаточно развернут и красочен. Однако все же он имеет несколько однотипные черты, что не позволяет говорить о развитии индивидуализированного начала в бурятском эпосе. Художественные приемы, при помощи которых происходит описание облика героини, ее поступков и действий, сильных эмоций, отличаются разнообразием. Одним из наиболее распространенных средств является гипербола, которая вообще характерна для всего мирового эпоса и придает эпическому действию масштабность и развернутость. Другими часто употребляемыми приемами являются сравнение (в подавляющем большинстве для этого употребляются природные объекты и явления), иносказание, эпитет, обобщение, которые в совокупности с художественной вариацией позволяют создать грандиозно-величественный и в то же время полный реализма образ богатырши, безобразный отталкивающий образ мангадхайки, являющийся воплощением зла для людей.

Эти художественные приемы используются для составления традиционных клише, определенных наборов устойчивых формул. Ими пронизана вся ткань улигера. Формулы используются для описания всех действий, событий, каких-то эмоций, поступков, облика героини.

Бурятский героический эпос дает галерею самобытных образов: могучих богатырей, прекрасных дев-воскресительниц, сестер-богатырш, их грозных и страшных врагов — мангадхаев и мангадхаек. Через них шло утверждение народных приоритетов, становление этических и эстетических воззрений, формировался художественный вкус народа, его представления о жизни в обществе. Поэтому система образов бурятских улигеров требует углубленного изучения и дальнейшего продолжения исследований.