Экономическое состояние крестьянских хозяйств Ставрополья на рубеже 20-х-30-х годов XX века

Тема Экономическое состояние крестьянских хозяйств Ставрополья на рубеже 20-х-30-х годов XX века

1. Состояние крестьянских хозяйств Ставропольского и Терского округов накануне коллективизации Одними из наиболее актуальных тем для исследователей в 90-е годы XX и в начале XXI веков являются темы, связанные с развитием крестьянского хозяйства в конце 20-х — начале 30-х годов. Вопросы социально-экономического развития деревни интересовали ученых и в советский период, но большинство историков характеризовали и оценивали это развитие через призму советской государственной идеологии. Тем не менее, по глубине исследованности материала ряд работ советского периода и сейчас сохраняют свою ценность. В число таких работ входит исследование В. Б. Островского.

Из исследователей современного периода, выбравших предметом своего изучения крестьянское хозяйство, можно выделить отечественного исследователя Виктора Берлинских и зарубежного Шейлу Фрицпатрик.

Рассмотрение крестьянского хозяйства следует начать с характеристики крестьянских жилищ. Представления о типах построек можно получить из данных анкетного и выборочного опросов, проведенных ЦСУ в 1928 году. Сведения с мест о состоянии строительства были получены от экспертных комиссий, встречались данные от местных отделений госстраха, земотделов, райтехников, подрядчиков, застройщиков. Согласно этим данным, крестьяне в 20-х годах XX в. жили в небольших, требующих минимальных денежных вложений на строительство, хатах дореволюционного образца. Для Ставропольского и Терского округов типичными были постройки с саманными стенами. Каменные и деревянные дома встречались очень редко. Жилые строения из камня, например, можно было встретить в селе Михайловском, так как недалеко от села находился каменный карьер. Для покрытия крыш использовали преимущественно черепицу (в целом в Северо-Кавказском крае наиболее часто встречавшимися были соломенные крыши). В Терском округе практически все жилые деревянные постройки имели черепичную крышу, а в Ставропольском — 73,7% и 26,3% изб были покрыты соломой или камышом и тростником, что свидетельствовало о том, что казачество было более состоятельным, чем остальное сельское население. Наиболее часто солома использовалась в Медвеженском и Московском районах. Стоимость жилого крестьянского саманного дома при черепичной крыше оценивалась страховыми органами в 667 рублей, а при соломенной крыше в 607 рублей. Это было гораздо дешевле постройки деревянного дома, который обходился хозяину на 350−400 рублей дороже. Каменные же дома могли позволить себе редкие домохозяева. Если, по расчетам в районных статистиков, в Московском районе на 1 апреля 1928 г. постройка саманного дома с соломенной крышей с учетом рабочей силы стоила 526 руб. 63 коп., с черепичной 557 руб. 93 коп., с железной 604 руб. 63 коп., то каменного с черепичной крышей 1 544 руб. 65 коп. и с железной 1616 руб. 65 коп., а продукция крестьянских хозяйств стоила дешево: например, в октябре 1928 года на рынке за пшеницу можно было выручить по 17,5 рублей за центнер.

По размеру дома были небольшими. Типичные для Среднего Восточного подрайона постройки — это дома объемом 75−200 м³. Обычно в Ставропольском округе постройки имели длину 8,5 метра, ширину 4,5 метра и высоту 2,5 метра. Большие по размеру дома были характерны для Благодарненского (236,25 м) и Петровского (240 м) районов, маленькие жилые строения — для Курсавского (78,75 м³) и Медвеженского (95,63 м³) районов.

Говоря о состоянии ставропольской деревни накануне коллективизации, необходимо заметить, что и по отношению к 1928 году, то есть по отношению к начальному этапу коллективизации, можно говорить о деревне как о доколлективизационной, поскольку первоначально реформирование сельского хозяйства проходило медленными темпами. Поэтому ряд данных 1928 года могут быть использованы для характеристики крестьянских хозяйств накануне коллективизации. В 1928 же году основным производителем сельскохозяйственной продукции был крестьянин-единоличник. В Ставропольском округе в тот период времени было 120 тысяч индивидуальных крестьянских хозяйств. Они на территории Ставрополья (в границах на 1 января 1937 г.) имели 938 тыс. гектаров озимых посевов, или 94,8% всей площади озимых края, 625,4 тыс. гектаров яровых зерновых и бобовых, или 88,6% яровых посевов края, 268,1 тыс. гектаров (84,6%) посевов технических культур, 120,7 тыс. гектаров (94,2%) огородно-бахчевых культур, 16 тыс. гектаров (77,3%) кормовых. Что касается животноводства, то там процент частной собственности был еще выше. Крестьянам, единолично ведущим свое хозяйство, принадлежало 407,5 тыс. голов лошадей, то есть 93,4% всех имевшихся в крае лошадей, 1 219,5 тыс. или 96,4% голов крупного рогатого скота, 2 049,8 тыс. или 91,27% овец и коз, 342,6 тыс. или 94,41% свиней. [14]

В конце 20-х годов еще сохранялось общинное землепользование, но полномочия общины в тот период ограничивались государством по мере того, как они начинали мешать построению социалистической деревни. Община не должна была мешать выделению земли колхозам, поступлению налогов в государственный бюджет и как только права общины сталкивались с интересами государства, последнее в законодательном порядке сужало полномочия общины.

Крестьянская община, в том числе и периода конца 20-х годов, изучалась различными исследователями. А. А. Куренышев, например, характеризуя крестьянские организации первой трети XX века, обратился и к истории общины. По мнению автора, община была сохранена советским правительством до 1930 года, так как сдерживала расслоение деревни и тем самым ограничивала массовое перемещение обедневшего крестьянства в города, где рабочие места для них еще не были обеспечены, и содержание армии безработных потребовало бы больших средств. Кроме того, община, с существовавшей в ней круговой порукой, могла обеспечить стабильное поступление налогов, а позже — облегчить проведение контрактации. [15]

Другой исследователь, затрагивавший в своей работе проблему крестьянской общины 20-х годов, Ибрагимова Д. X., считает, что именно «исконный артельный дух крестьянского „мирского“ общества» стал основой создания добровольных крестьянских организаций в период нэпа.

Что касается общинного землепользования на Ставрополье, то, согласно распространенным итогам, в Ставропольском округе в 1927 году было 116 641 хозяйство с общинной формой пользования землей и 14 435 хозяйств — с отрубной и хуторской (все приводимые данные о состоянии общинного и хуторского и отрубного землепользования собраны в ходе весеннего выборочного опроса 1927 года и являются распространенными, поэтому могут характеризовать лишь общие тенденции развития деревни). В общине состояли преимущественно те хозяйства, которые имели небольшие участки пахотной земли и более других страдали в неурожайные годы, то есть хозяйства с посевом до 8 десятин. По данным выборочного опроса, 59,2% хозяйств с посевом до 8 десятин состояли в общине. Беспосевные хозяйства и хозяйства с посевом до 0,09 десятин составляли 1,84% общинников, с посевом от 0,1 до 2,09 десятин — 9,5% общинников. Основная масса членов общины — хозяева, имевшие в своем хозяйстве от 2,1 до 8,09 десятин посева. Это 47,86% хозяев. Согласно статистическим данным, у общинников с посевом до 8 десятин в пользовании находилось 568 691,58 десятины земли, или примерно 44,97% пашни, находившейся в пользовании членов общины. Большая часть земли, то есть 695 910,56 десятин или 55,03% находилось в пользовании средних и зажиточных хозяев-общинников и кулаков.

Община в 1927 г. еще была сильна. Хозяйств с отрубной и хуторской формой пользования землей по отношению к общему числу хозяйств с общинной и отрубной и хуторской формами пользования было всего 11,01%. В пользовании самостоятельных хозяйств находилось 12,56% пашни, имевшейся в то время в фактическом пользовании. В качестве отрубников выступали как владельцы крупных, так и мелких хозяйств. Большинство среди самостоятельных хозяйств, хотя перевес был незначительный, составляли хозяйства с размером пашни до 8,09 десятин включительно — 50,46% хозяйств.

Остальные 49,54% хозяйств — с количеством пахотной земли от 8,1 десятины. Но эти 49,54% хозяйств владели основной частью внеобщинных и внеколхозных земель. Им принадлежало 122 414,05 десятины пашни или 64,13% от общего количества земли в хозяйствах с отрубной и хуторской формой хозяйствования.

Исторически сложилось, то в Ставропольском округе образовывались многодворные общины. Это стало причиной образования дальноземелья и длинноземелья. Часто наделы, принадлежавшие крестьянам, были размером в 20 десятин и находились от мест поселения на расстоянии 15−20 верст. Встречались селения, где наделы располагались в двух совершенно отдельных массивах на расстоянии до 100 верст друг от друга. Учитывая дальноземелье, разное качество почв и расположение водных источников, для справедливого распределения земли крестьянское хозяйство получало свой надел размером в среднем 15−20 десятин на двор, состоящий из нескольких участков, иногда в 5−10 местах.

После октябрьских событий 1917 года государство способствовало трансформации прежней общины. Общинное устройство было сохранено, в том числе и на Ставрополье, потому что природные условия Ставрополья (недостаточность водных источников, отсутствие разнообразия почв), а также плохо развитая сеть железных дорог затрудняли хуторское ведение хозяйства; кроме того, община была удобна как фискальная единица. Столыпинская реформа в свое время способствовала выделению хуторов, но действенной реформа оказалась в местностях с достаточным количеством водных источников. Кроме того, реформа не способствовала уничтожению дальноземелья. В итоге земля, выделенная отрубникам, оказалась в большинстве случаев в руках скупщиков. После революции на местах отрубов начала восстанавливаться общинная форма землепользования.

В первые годы советской власти, до того как был взят курс на коллективизацию, шли поиски оптимальных путей развития крестьянских хозяйств, поэтому предпринимались меры по развитию различных форм землепользования. С одной стороны, для устранения дальноземелья и чересполосицы, улучшения водоснабжения Земельное Управление, по сути, продолжая землеустроительные работы, начатые до 1917 года, поставило задачу раздробления многодворных общин путем образования выселков, отселков, поселков, товариществ, отрубов по возможности с приемлемыми по размеру и качеству земельными участками. С целью улучшения, улучшения с точки зрения правящей власти, хозяйственного использования земель на основе Земельного Кодекса землеустройство проводили и в обязательном порядке. В стране было введено, согласно декрету ВЦИК «О земле» от 26 октября 1917 года, уравнительно-трудовое землепользование. Принципы землеустройства, указанные в декрете «О социализации земли» от 19 февраля 1918 года, способствовали уменьшению размеров земельных участков в хозяйствах, имевших площади земли большие, чем было положено для них по новой норме. Землю теперь получали и женщины, а до революции октября 1917 года земля выделялась с учетом количества мужских душ, безземельное и малоземельное местное земледельческое население (и в их числе иногородние в селах и в казачьих станицах, которые землей до революции не наделялись, а купить землю могли из них не многие), батрачество, земледельческое население, прибывавшее после опубликования закона о социализации земли, неземледельческое население, зарегистрировавшееся в земельном отделе. Причем, при расчете потребительско-трудовой нормы земельного участка на хозяйство для того или иного пояса должна была браться средняя норма землеобеспечения хозяйства в одном из уездов данного пояса с плотностью населения, низшей для данного пояса, с учетом среднего качества и урожайности десятины. При определении среднего крестьянского земельного участка должны были сначала учитываться только те земли, которые до 1917 года были в пользовании крестьян-труженников. В расчет не брались земли частновладельческих нетрудовых хозяйств, находившиеся до 1917 года в фактическом владении и пользовании у казны, частных банков, монастырей, уделов и помещиков. Из этих земель составлялся запасный земельный фонд, из которого наделялись землей безземельные и малоземельные с наделами ниже существовавшей потребительско-трудовой нормы и в исключительных случаях ими могли наделяться имеющие средний участок земли крестьяне, если этой земли было недостаточно для безбедного существования. [20]

Кроме того, сокращению посевных площадей в хозяйствах способствовали войны. С 1913 по 1917 год площадь посева на хозяйство уменьшилась с 17,77 до 11,65 десятины и, таким образом, общая посевная площадь в Ставропольской губернии сократилась с 2 899 000 десятин в 1913 году до 2 047 410 десятин в 1917 году. Гражданская война и политика военного коммунизма имели следствием еще большее уменьшение размера крестьянских посевов: если в 1917 году, как уже было отмечено, средний размер посева на одно крестьянское хозяйство составлял 11,65 десятины, то в 1920 году — 8,51 десятины. [21]

Одновременно с землеустроительным проектом создавали и агрономический проект перехода к улучшенным севооборотам, и оба проекта пытались осуществлять вместе. Широко в Ставропольском округе была развернута работа по организации агроуплотненных поселков, в которых хозяйство велось с учетом агрономических достижений. Эти поселки создавались в целях недопущения распыления средств и организационных усилий. То есть, государственная помощь в виде кредитов, семенных ссуд, сельхозинвентаря, машин направлялась не по отдельным хозяйствам, а в поселки. Хозяйствование в поселках велось под руководством агрономов. В 1927 году было решено уплотнить 1 300 крестьянских хозяйств, и для этого было выделено 700 тысяч рублей. Опыт предыдущего 1926 года по созданию новых поселков был удачным, и идея культурного улучшения хозяйств вызвала интерес у ряда крестьян. В частности, на 1927 год по Ставропольскому району к уплотнению было намечено 169 хозяйств, а заявок от крестьян поступило около 400. [25]

С началом борьбы с кулачеством, создание агроуплотненных поселков государственные органы посчитали вредным. И. А. Шимченко, секретарь Ипатовского райкома, в своих воспоминаниях о проведении коллективизации писал о неклассовом подходе, существовавшем в практике организации поселков: руководящую роль в уплотненных поселках предполагалось отдать «культурным хлеборобам», то есть кулакам, которые составляли подавляющее большинство «культурных хлеборобов». В плане государственных мероприятий по сельскому хозяйству на 1927;28 год в этом отношении четко говорилось, что землеустройство, в той его части, которая способствует росту кулацких элементов, следует прекратить. [27]

Необходимо также добавить, что при определении путей развития форм землепользования в 20-е годы активное участие принимали не только экономисты, политические деятели, а и крестьяне. Некоторые из них посылали в периодические издания, прежде всего в «Крестьянскую газету», письма со своими предложениями о будущем деревни. Мнения были разные: оставление общинной формы землепользования, создание отрубов и хуторов, организация коллективных хозяйств. Особо здесь выделяется письмо крестьянина из Северо-Кавказского края, в котором говорилось, что поднять сельское хозяйство можно только через допущение свободы выбора форм землепользования, и время выявит лучший способ организации пользования землей; коллективизация же станет неизбежной после поднятия сельского хозяйства, так как в хозяйствах уже имеется необходимость в совместной обработке земли. Хотя крестьянин в итоге и отдал предпочтение коллективным хозяйствам, но основная мысль проходит через все письмо — предоставление производителям сельхозпродукции свободы в выборе форм землепользования. [29]

Таким образом, на 1928 год российская деревня еще сохраняла свой традиционный общинный уклад с единоличным ведением хозяйства. Но в этот период уже происходило изменение государственного внутриполитического курса. Большие планы советского правительства в области индустриализации требовали больших капиталов. Невысокие урожаи и самостоятельное распоряжение крестьянами сельскохозяйственной продукцией своих хозяйств сильно затрудняли процесс накопления денежных средств для последующего их вливания в промышленность. И. Сталин решил изменить ситуацию коренным образом. На XV съезде ВКП (б) в декабре 1927 года были определены основные направления новой государственной политики. На съезде была принята резолюция «О работе в деревне», в которой говорилось, что основной задачей партии в деревне становится преобразование мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы.

В резолюции было намечено провести мероприятия по улучшению жизни крестьян: необходимо было следить за исполнением решения партии об освобождении маломощных крестьян от сельхозналога и ввести соответствующее требованиям времени прогрессивное налогообложение, предполагалось вовлечь в кооперацию крестьянок, содействовать механизации и развитию кустарной промышленности, развернуть при сельхозкооперации машинные прокатные пункты, где бы маломощным крестьянам машины сдавались на льготных условиях, создать возможность для снабжения колхозов и слабых хозяйств техникой через кредитование или предоставление иных льгот, расширить кредитование бедноты, провести землеустройство с одновременным оказанием агрономической помощи, организовать строительство мелиоративных сооружений, ввести законы о пенсионном страховании маломощного крестьянства, провести культурные преобразования. Эти мероприятия начнут осуществляться сразу после их декларирования, но результатом их будет упадок хозяйства в начале 30-х годов и как следствие — голод 1932;1933 годов, но не процветающая деревня.

Кроме того, в принятой съездом резолюции была обозначена позиция государства в отношении наиболее конкурентно-способных сельских производителей: необходимо было подорвать положение кулаков на рынке зерна, на потребительском рынке сельскохозяйственных машин, в сфере производства и в политической сфере. [31]

Последующие документы, принятые партийными органами, дополняли и конкретизировали решения XV съезда. На Объединительном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б), проходившем с 6 по 11 апреля 1928 года, была принята резолюция «О хлебозаготовках текущего года и об организации хлебозаготовительной кампании на 1928/29 год». Кроме того, что в ней были даны установки на социалистическое переустройство села, в ней определялись способы достижения этой цели, по крайней мере, на первом этапе. Рекомендованные в резолюции методы ведения заготовительной кампании были жесткими, но как окажется впоследствии, достаточно либеральными, по сравнению с последующими годами. Во-первых, предлагалось стимулировать продажу крестьянами сельскохозяйственной продукции завозом в села промышленных товаров, которых крайне не хватало, и из-за чего крестьянам приходилось удерживать свой хлеб в хозяйстве, так как вложить вырученные за него деньги они никуда не могли. Во-вторых, предлагалось наладить бесперебойное поступление от населения налоговых платежей, чтобы крестьяне продавали свой хлеб для оплаты налогов, распространить займы, обложить налогом зажиточные хозяйства. В-третьих, рекомендовалось производить конфискацию хлеба за скупку и спекуляцию зерном с применением наказания по статье 107. В числе других мер предполагались организация контроля партии за ходом хлебозаготовок и «вычищение» из местных и центральных органов управления лиц, мешавших проводить правительственную линию, сливание действовавших заготовительных организаций в общесоюзное акционерное общество Союзхлеб (таким образом пытались убрать конкуренцию между заготовительными организациями, так как конкурентная борьба заставляла их поднимать заготовительные цены, чтобы крестьяне сдавали хлеб им; за потребительской кооперацией было решено оставить право производить заготовки, но хлеб, собиравшийся для выполнения общесоюзных планов, а не для местных нужд, подлежал ссыпке на ближайшие элеваторы, мельницы, пристанционные и пристанские пункты Союзхлеба. [32]

Что касается крестьянства, которое уже было объединено в коллективы, то большинство колхозников в тот период имели свои посевы, огороды и скот, потому что процент обобществления в коллективных хозяйствах был низкий (например, на 1 июня 1928 года в Ставропольском округе было 702 колхоза и из них 34 — это машинные товарищества, 594 — это товарищества по обработке земли, 42 — артели и только 32 коммуны). Колхозникам в 1928 г. принадлежало 13,6 тыс. гектаров озимых посевов края (в границах на 1 января 1937 г.) (1,37%), 30,3 тыс. га яровых и бобовых культур (4,29%), 29,4 тыс. га посевов технических культур (9,27%), 4,2 тыс. га огородно-бахчевых культур (3,28%), 1,2 тыс. га кормовых (5,8%). В хозяйствах колхозников также находилось 4,63% всего поголовья лошадей в крае (20,2 тыс. голов), 2,71% поголовья крупного рогатого скота (34,3 тыс. голов, причем более трети, 38,19%, из них составляли коровы и 32,36% - телята до одного года), 0,91% овец и коз (20,5 тыс. голов), 4,05% свиней (14,7 тыс. голов).

Несмотря на то, что к 1928 году крестьяне имели в своем пользовании почти весь обрабатываемый земельный фонд, размер их надела, по сравнению с дореволюционным, по уже указанным выше причинам (установление принципа уравнительного землепользования, тяготы войны), был меньше. Средний размер земельного обеспечения на хозяйство в начале XX века на Ставрополье был 23,8 десятины, не считая арендованных земель, и в среднем 7,41 десятины на душу мужского пола, хотя в разных селах были разные нормы: и 20, и 2 десятины на душу. В 1916 году в Терской области беспосевные хозяйства составляли 21,1%, хозяйств с посевом до 8 десятин было 30,2%. Остальные 48,7% хозяйств имели посевных площадей более 8 десятин.

Изучение районов Северного Кавказа в середине 20-х годов показало, что 8,8% всех хозяйств вообще не имели посевов, 18,2% хозяйств имели менее 2-х десятин земли, 21,4% хозяйств располагали 2−4 десятинами, 17% - 4−6 десятинами. Таким образом, 56,6% крестьянских семей имели до 6 десятин посева. У 1,7% хозяйств был посев в 6−8 десятин, у 7,5% - 8−10 десятин, у 10,3% - 10−16 десятин, у 5,1% - свыше 16 десятин. [37]

В сельской местности Ставропольского округа беспосевные и низкопосевные хозяйства с размером пахотной земли на хозяйство до 0,09 десятин были представлены, согласно данным весеннего опроса 1927 года, 2,91%. До 8,09 десятин посева было у 58,8% крестьянских хозяйств. 28,44% хозяйств владели пахотной землей размером 8,01−16,09 десятин. Остальные 12,8% хозяйств на 27 год можно считать наиболее крупными и они имели на хозяйство свыше 16,09 десятин.

В Терском округе в 1927 г. беспосевные хозяйства составляли 9,2% Особенно большое количество беспосевных хозяйств наблюдалось в Воронцово-Александровском (16,1%), Арзгирском (14,3%), Наурском (13%), Кисловодском (12,2%), Горячеводском (11,9%), Моздокском (10,9%) и Прикумском (10,4%) районах. Незначительное число беспосевных хозяйств было в Степновском (2,2%), Левокумском (4%), Суворовском (5,2%), Александрийском (6%) и Георгиевском (6,6%) районах. Хозяйства с посевом до 6,09 десятины составляли 43,7% хозяйств округа, с посевом 6,09−8,1 десятины — 11%, с посевом 8,1−16,09 десятины — 23,1%, от 16,1 десятины и выше — 13%. Значительный процент крупных хозяйств, имевших от 16,1 десятины, был в Прохладненском (27,6%), Арзгирском (23,5%), Прикумском (21,1%) районах.

Такое измельчение хозяйств для региона рискованного земледелия, которым является Северо-Кавказский край, было нежелательно. 8 июля 1925 г. постановлением ЦИК и СНК СССР Северный Кавказ, наряду с другими 16 административными единицами (затем их количество увеличили), был признан частью засушливой области в пределах РСФСР. В Северо-Кавказском крае засушливыми были названы Донской, Донецкий, Шахтинский, Таганрогский, Сальский, Ставропольский и Терский округа. В отчете по обследованию засушливых районов говорилось, что в таких регионах крупнопосевное хозяйство необходимо рассматривать в ином ракурсе, чем крупные хозяйства других районов. Большие площади посевов — это гарантия устойчивости хозяйства в местах рискованного земледелия. На Северном Кавказе, по мнению специалистов, устойчивым могло считаться хозяйство, имевшее в своем распоряжении более 8 десятин. Но после революции размер крестьянского посевного фонда на семью уменьшился и почти уравнялся с посевными наделами в других регионах. Далее в отчете говорилось, что при проведении социально-экономической политики необходим районный подход.

С целью выхода из сложившейся в Северо-Кавказском крае ситуации в Народном комиссариате земледелия предлагали реорганизовать середняцкие хозяйства, объединить низкопосевные хозяйства в коллективные, в общественном порядке оказать агрокультурную помощь зажиточным, стимулировать скотоводство, животноводство, садоводство, огородничество, чтобы уменьшить зависимость хозяйства от погодных условий, строго дифференцировать налоговую политику и сделать ее регулятором хозяйственного развития. Кроме того, предлагалось страховать хозяйства от неурожаев (наиболее выгодными считали кооперативное страхование скота и организацию общественных семенных запасов), облегчать возможность получения кредитов из фонда борьбы с засухой и распространять долгосрочное кредитование (наладить кредитование производственно способных середняков и бедняков, а остальным предоставить возможность получения общественных займов, гарантируемых общественными комитетами при контроле органов власти и общественных организаций за использованием кредитов), обеспечить использование достижений агрономической науки (посев устойчивых к засухе сортов и т. д.), расширить травосеяние для увеличения кормовой базы скота, проводить землеустройство и производить постройку ирригационных сооружений, по возможности обеспечить крестьян средствами производства, организовать сбыт, развивать самостоятельность населения в своей хозяйственной деятельности и направлять развитие «в кооперативное русло». [42]

Таким образом, более половины хозяйств края не владели достаточным количеством земли, гарантировавшим их от голода в неурожайные годы и система хозяйствования региона требовала реорганизации.

До начала проведения коллективизации широко распространенным явлением была аренда земли. Сдачей в аренду земли занимались преимущественно хозяева небольших по посеву хозяйств, а арендаторами выступали главным образом хозяева крупных хозяйств. Социальный состав сдатчиков и арендаторов сильно затрудняет определение точных масштабов аренды из-за неточности статистических материалов, поскольку, как отмечал В. П. Данилов, сдатчики земли, несмотря на то, что их интересы были законодательно защищены, по возможности старались избегать огласки факта сдачи путем регистрации в совете или простым сообщением организациям, производившим опросы, хотя более грамотные арендаторы охотнее сообщали, что имели арендованную землю. Кроме этой, Данилов назвал и еще ряд причин необъективности статистических материалов об аренде (отсутствие сдающих землю во время опросов и т. д.). Тем не менее, общая картина развития арендных отношений по имеющимся данным восстановима.

Что касается рабочего скота, то он концентрировался в крупных хозяйствах. Согласно весеннему опросу 1927 года, в сельской местности Ставропольского округа 41,44% хозяйств не имели рабочего скота [46]; в крестьянских хозяйствах Терского округа (по данным весенней выборочной переписи 1927 года) рабочего скота не имели 35,3% хозяйств. От 80 до 92 и более процентов крестьянских хозяйств Ставрополья с площадями посевов до 3,09 десятины рабскота не имели. По одной единице рабочего скота имелось в Ставропольском округе немногим более чем у четверти (27,48%), а в Терском немногим менее (23,9%) чем у четверти хозяйств [48], причем в законе «О едином сельскохозяйственном налоге на 1928;1929 год» говорилось, что к числу хозяйств не имеющих тягловой силы, в условиях Ставропольского и Терского округов, следует относить хозяйства, не имеющие двух лошадей или пары волов. По две единицы рабскота в Ставропольском округе имели 20,22% хозяйств, а в Терском — 25,8% хозяйств, по три в Ставропольском 5,94%, в Терском 9,1%. По четыре головы рабочего скота могли себе позволить редкие хозяева и главным образом это были владельцы очень крупных хозяйств. Более подробно об обеспеченности ставропольских и терских крестьян скотом можно судить из следующих таблиц:

Группировка крестьянских хозяйств Ставропольского округа по обеспеченности рабочим скотом по распространенным итогам весеннего опроса 1927 года.

Группировка крестьянских хозяйств Терского округа по обеспеченности скотом по данным весенней выборочной переписи 1927 года.

Экономическое положение крестьянских хозяйств в Ставропольском и Терском округах, как уже говорилось, определяли погодные условия, а в 1928 году погода не способствовала получению хорошего урожая. Урожай озимых в 1928 году был еще ниже, чем в предыдущем. В 1927 году на момент выхода посева из-под снега его состояние в Ставропольском округе Окружной экспертной комиссией оценивалось в 2,9 балла, в Терском округе — в 2,5 балла. На момент ухода озимого посева под снег в 1927 г. в Ставропольском округе он оценивался в 3 балла, а при выходе в 1928 г. в 2,3 балла; в Терском округе ситуация была аналогичной: уходящий под снег посев оценивался в 3,8 балла, а после таяния снега в 2,5. Озимые пострадали от мороза, яровые посевы 1928 года пострадали от засухи. Засуха же сказалась и на количестве заготовленных кормов. В Степном Восточном подрайоне (включал Донецкий, Шахтинский, Сальский, Ставропольский и Терский округа) в 1928 году было заготовлено сена на 18,2% меньше, чем в 1927 году, соломы меньше на 6,4%. Только запасы мякины оказались на 1% больше запасов 1927 года. [54]

Сложившаяся ситуация с хлебом и кормами и отсутствие в селе промышленных товаров сказалось на состоянии рынка, так как рынок являлся и является своеобразным термометром и сразу реагирует на кризисные явления в сельском хозяйстве. В 1928 году рынок еще определял частник как основной производитель сельхозпродукции. Плохой урожай 1928 года повлиял на товарность крестьянского хозяйства и на уровень цен на продукты сельского хозяйства на базарах. После уборки владельцы маломощных хозяйств повезли урожай на рынок, чтобы за вырученные деньги удовлетворить потребности хозяйств и уплатить налоги, поэтому цены на рынках снизились. Например, если в июне центнер ячменя по городу Ставрополю можно было купить за 8 рублей 54 копейки, в июле за 12 рублей 20 копеек, то в августе (цены указаны за первый день месяца) за 6 рублей 90 копеек. После продажи мелкими хозяйствами своих незначительных излишков зерна поступление его на рынок сократилось. Обобщенные данные по обследованным 352 крестьянским хозяйствам Северного Кавказа свидетельствуют о том, что в ноябре доходная часть хозяйства от продажи зерновых хлебов составила 10%, а в декабре 9,7%, от продажи масличных в ноябре 7,2%, в декабре 2,2%, от продажи муки и круп в ноябре 3,6%, в декабре 1,9%. Одновременно с этим шло снижение уровня хлебозаготовок. В Северо-Кавказском крае в октябре было заготовлено 42 831 тонна пшеницы, 2 230 тонн муки, 9 270 тонн ячменя, 9 821 тонна ржи и суржи, 2 642 тонны овса, в ноябре же 21 851 тонна пшеницы, 1 409 тонн муки, 3 915 тонн ячменя, 5 340 тонн ржи и суржи, 1589 тонн овса. В Ставропольском округе заготовки упали с 5 062 тонн в ноябре до 2 101 тонны в декабре, причем из 2 101 тонны 1 544 тонны — это были маслосемена и техкультуры, а остальное — хлеб и хлебофураж. Причина из месяца в месяц осложнявшейся ситуации с заготовками зерна была очевидна: крестьяне не хотели сдавать государству свои небольшие товарные запасы за бесценок. Директивные цены в Северо-Кавказском крае НКСнабом на это время были установлены в 7 рублей 75 копеек за центнер мягкой пшеницы и 8 рублей 24 копейки за твердую пшеницу, хотя, например, на относительно стабильном сельском рынке Винодельного с октября по декабрь 1928 года на пшеницу установилась цена 17 рублей 50 копеек за центнер. Рожь закупалась у населения по 5 рублей 49 копеек за центнер, на рынке Винодельного крестьянин мог продать свою рожь в октябре-ноябре за 15 рублей. [59]

Крестьяне не везли на рынок и не сдавали государству зерно еще и потому, что не имели возможности реализовать обесценивавшиеся деньги, так как промышленные и бакалейные товары поступали в село крайне слабо. Например, в декабре в сельской местности Ставрополья не хватало чая, махорки и т. д., резко снизился объем завоза текстильных товаров (по отделению Крайсоюза ПО в декабре краем было завезено 5 вагонов текстиля, в то время как в ноябре 15 вагонов), были трудности в покупке обуви, режущих товаров, эмалированной посуды, некоторых видов сельскохозяйственных машин, строительных материалов (лесоматериалов, гвоздей, кровельного железа и так далее), бельевого мыла. [60]

В целях сохранения запасов зерна в хозяйстве крестьяне начали распродавать скот. Если доля дохода крестьянской семьи от продажи живого скота в ноябре была 23,7%, то в декабре 28,1%, доля дохода от реализации мясопродуктов за месяц выросла с 5,6% до 8%. Вывоз на рынок большого количества мяса стал причиной падения на него цен. Заготовки у населения скота и мяса в тот период времени также проходили более интенсивно, чем обычно. В ноябре крупного рогатого скота по Ставропольскому округу было заготовлено на 675 076 рублей, в декабре на 572 011 рублей, то есть снижение составило 20%, но, несмотря на некоторое снижение количественных показателей, качественные характеристики заготавливавшегося скота говорили о том, что население избавлялось от животных, которые в сложной экономической обстановке оказывались лишними. Так, с ноября по декабрь упали заготовки по взрослому крупскоту с 7 814 до 4 052 голов, то есть на 48%, но выросли заготовки по молодняку: с 754 голов в ноябре до 1219 в декабре. Эта ситуация на рынке скота и мяса вызывала опасение у специалистов, так как создавала угрозу сохранения поголовья крупного рогатого скота в округе. Кроме того, в хозяйствах происходило постепенное сокращение численности овец. В декабре заготовка овец по Ставрополью выросла до 4 197 голов, а в ноябре было заготовлено 2 015 голов.

В целом же в конце 1928 года крестьяне старались обеспечить поступление денежных средств в хозяйство не продажей сельхозпродукции, а занятием промыслами и заготовками, что было связано с резким уменьшением или отсутствием излишков в хозяйствах и придерживанием продукции хозяевами, которые эти излишки имели. Если в ноябре статья дохода от выхода на заработки или от занятия промыслами составляла 16,7%, то в декабре 19,1%. [64]

Итак, кризисные явления на рынке сельхозпродукции и в хлебозаготовках в 1928 году имели объективные причины — неурожай, наличие в стране большого количества мелких, неспособных противостоять непогоде хозяйств, и субъективные — создание на селе (как и в городе) товарного голода и участившееся применение насильственных методов воздействия к владельцам экономически рентабельных хозяйств. Тем не менее, в качестве одной из серьезных причин плохого хода хлебозаготовок и роста цен на базарах и нехватки сельхозпродукции руководством называлось сопротивление кулачества. Андреев А. А., секретарь крайкома ВКП (б), оценивая обстановку в деревне в тот период, в числе имевшихся недостатков отметил следующий: нет еще всюду четкого, правильного проведения на практике линии партии и «в связи с отчаянным сопротивлением кулаков, с острой классовой борьбой, не всюду обеспечен еще в достаточной степени нажим на кулака так, как этого требует линия партии». По словам Андреева, недостаточный нажим на кулака особенно сказался на хлебозаготовках и в вопросах сельского хозяйства. Е. И. Турчанинова, занимавшаяся исследованием коллективизации на Ставрополье и издавшая в 1963 году результаты своих исследований, также называла сопротивление кулачества как один из факторов, отрицательно влиявших на рынок и заготовки и, как представитель советской историографии, положительно оценивала предпринимавшиеся местным и центральным руководством попытки обеспечить* выполнение заготовительных планов давлением на владельцев крупных хозяйств через привлечение к судебной ответственности, конфискацию сельхозпродуктов и так далее. [66]

Постсоветская историография не склонна трактовать сопротивление крестьянства хлебозаготовкам как кулацкий мятеж. В частности, А. В. Баранов, оценивая социально-экономическую и политическую обстановку в деревне в конце 20-х годов, говорит не о кулацком сопротивлении, а о сопротивлении всех социальных групп в селе политике государства, так как от заготовок-конфискаций страдали все категории крестьянства, а политику в отношении зажиточных слоев автор называет разорением. [67]

Таким образом, накануне коллективизации деревня еще сохраняла свой традиционный уклад. Крестьяне жили в домах дореволюционного образца, так как, во-первых, строительство нового дома обходилось крайне дорого, а во-вторых, были сильны традиции в строительстве. В деревне того периода существовала община и единоличное ведение хозяйства. Крестьянин еще оставался основным производителем сельхозпродукции, ему принадлежал почти весь обрабатываемый земельный фонд. Однако к концу второго десятилетия произошло измельчение крестьянских хозяйств, что сделало их экономически уязвимыми. Для преодоления проблемы малоземелья на протяжении 20-х годов происходил поиск приемлемых форм землепользования, в процессе поиска активное участие пыталось принимать крестьянство. В итоге определения возможных путей развития директивно выбор был сделан в сторону коллективизации. Это положило начало слому рыночных отношений, применению насилия по отношению ко всем слоям деревни. К концу 20-х годов община выполнила свои роли по сдерживанию расслоения деревни и как фискальная единица, которые отводились ей советским государством, поэтому с началом коллективизации начался последний этап в истории существования этого института.

2. Экономическое развитие деревни на первом этапе ее социалистического реформирования С 1929 года в аграрном секторе В 1929 году рынок продолжал оставаться нестабильным. Заготовки снижались. За 25 дней января было выполнено немногим более пятой части январского плана. Всего в январе, по данным Окрторга, была заготовлена 1 151 тонна зерна, из них 857 тонн составляли маслосемена, то есть объемы заготовок, по сравнению с декабрем, уменьшились на 45%. Между тем, излишки хлеба в многопосевных хозяйствах оставались, но продавались они крестьянами частным скупщикам. Особую активность проявляли в тот период частники-перекупщики с Терека и Владикавказа в Александровском и Курсавском районах. Для усиления хлебозаготовок Совнарком предложил проводить снабжение дефицитными товарами крестьян, сдавших или сдающих хлеб, из товаров, получаемых кооперацией для обеспечения сельского населения. Наркомату торговли было поручено увеличить объем завозимых в деревню промтоваров.

Нехватка продовольствия и кормов повлияла на качество скота в крестьянских хозяйствах, особенно в маломощных. В результате зимой на рынок поступал скот средней и ниже средней упитанности.

В связи с окотом овец поступление на рынок мяса в январе уменьшилось. Снижение объемов вывозимого на рынок мяса имело следствием повышение цен, и цены на мясо почти достигли уровня сезонных.

Как и в 1928 году, в 1929 у крестьян хотели забрать весь урожай, не предложив ничего взамен. Поступление в сельскую местность промышленных товаров было крайне ограничено. Потребительская кооперация в январе получила только 5 вагонов текстиля, поэтому в этот период население было обеспечено мануфактурой на 20%. Не было на рынке сортового железа для ремонта сельскохозяйственных машин, эмалированной посуды, строительных материалов. [6]

В феврале заготовки зерна упали еще на 45%, но и полученное зерно было собрано путем организации закупок на дому, премированием сдатчиков дефицитными товарами и деньгами и наказанием уклонявшихся от сдачи своих излишков. Не сдававшие хлеб крестьяне исключались из кооперативов, им прекращался отпуск товаров, а в ряде случаев отказывавшихся сдавать свой хлеб привлекали к суду, облагали штрафом в пятикратном размере стоимости наложенного задания и так далее.

Снижение заготовок было обусловлено не только нежеланием крестьян отдать свой хлеб за бесценок заготовителям, но и уменьшением в крестьянских хозяйствах запасов. Сократился и объем вывоза крестьянами сельскохозяйственной продукции на рынок. Выборочное обследование 590 хозяйств Северо-Кавказского края в феврале показало, что пшеницу продавали хозяева, имевшие посев от 4,37−8,49 десятин. Основными продавцами хлеба в это время были хозяйства, в которых было 12,67 десятины и более. Но и эти крупные хозяйства основной доход в феврале имели от продажи живого скота, а не от пшеницы и зерновых вообще. Уменьшение привоза крестьянами на рынок хлеба стало причиной роста цен. Нехватка хлеба привела к тому, что в конце февраля в Ставрополе были введены заборные книжки. Трудящиеся получали по 500 граммов и по 300 граммов на каждого члена семьи в день. Не работавшие хлебом не обеспечивались.

Поскольку в предыдущие месяцы из-за небольших запасов кормов крестьяне усиленно сбывали свой скот и птицу, то в начале 1929 года количество поступавшего на рынок мяса из месяца в месяц уменьшалось, а цены на продукты птицеводства и скотоводства росли. [11]

В марте крестьяне, у которых еще оставались излишки, продолжали их придерживать. По подсчетам, сделанным статистиками из сводок по выборочному обследованию хозяйств Северо-Кавказского края, хозяйства, имевшие посев 17,59 га и больше, продавали в феврале пшеницы в среднем на 6 рублей 96 копеек каждое [12], а в марте на 2 рубля 38 копеек. Для стимулирования сдачи хлеба были увеличены нормы снабжения дефицитными товарами. Если в феврале сдатчики получали товаров на 50% стоимости сданного зерна, то в марте они обеспечивались дефицитными товарами на всю вырученную от продажи сумму. Но крестьяне ждали нового урожая и не спешили отдавать хлеб, так как не знали, сколько будет собрано зерна в новом году. Излишки сдавались только в случае крайней нужды в дефицитных товарах. Если же крестьяне и желали продать свое зерно, то сдаче в заготовительных организации предпочитали рынок, поскольку спрос на хлеб был велик из-за того, что население из пострадавших от недорода районов приезжало в урожайные районы и скупало его в большом количестве для сева и питания. В качестве скупщиков зерна в то время активно выступали и торговцы, но они часто имели справки от сельских советов о том, что нуждались в зерне и в связи с этим борьба со спекуляцией для местных властей была крайне затруднена.

Так как цены на рынке росли быстро, то маломощные хозяйства и служащие в селах, у которых запасы продовольствия уже закончились, либо не имелись вообще, испытывали большие трудности. Как и в 1928 году, эта категория населения снабжалась продуктами питания, правда, в Ставропольском округе им выдавалось только по 20 фунтов муки на едока.

В марте поступление на рынок мяса снова сократилось. В городе отмечались перебои с мясом. Некоторые крестьяне везли на рынок скот, который уже не могли содержать. Животные продавались низкой упитанности, но и они сбывались по повышенной цене. Килограмм говядины в марте на рынке города Ставрополя продавали в среднем по 39,3 копейки, хотя в феврале килограмм можно было купить по 37,8 копеек. В марте стоимость рабочей лошади в Ставрополе поднялась по сравнению с февралем на 19 рублей и составила 130 рублей. Необходимо отметить, что эти цены были ниже февральских и мартовских 1928 г., когда в округе ожидался низкий урожай: говядина в 1928 г. за килограмм в эти месяцы стоила 40−41 копейку, рабочая лошадь — 140 рублей. [16]

Государство по-прежнему при проведении заготовок сделало ставку на насильственное изъятие сельскохозяйственной продукции у крестьян, а не на эквивалентный обмен. Промышленные товары в село продолжали поступать в крайне ограниченном количестве. Существовали большие трудности с приобретением мануфактуры (выдавалась пайщикам кооперации по 10 метров на книжку), готовой одежды и сезонной обуви. В связи с не поступлением на сельские рынки одежды фабричного производства, последняя покупалась у кустарей и из-за высокого спроса и нехватки тканей цены на нее были высокими. Не хватало ряда ходовых строительных материалов, мыла и других промтоваров. [17]

В последующие весенние месяцы заготовки снова снижались. К уже существовавшим причинам придерживания крестьянами хлеба прибавилась еще одна — новый урожай ожидался хорошим не во всех районах. Несмотря на то, что зимой посевы сильно повреждены не были (в Ставропольском округе ушедшие под снег в конце 1928 года и вышедшие в конце марта 1929 года из-под снега посевы оценивались в 3 балла, а в Терском округе на момент ухода под снег оценивались в 3,8 баллов и на момент выхода в 3,2 балла [19]), недостаток влаги в мае, град, восточные ветры, большие перепады температуры создавали угрозу для нового урожая.

Например, только за 3 майских дня градом было уничтожено 1 500 десятин посевов в Московском районе, 4 500 в Медвеженском, 250 в Александровском, 300 в Благодарненском. В результате крестьяне, имевшие еще излишки, но располагавшие сравнительно небольшими посевными площадями, приберегали зерно для внутреннего потребления, а хозяева многопосевных хозяйств ждали очередного повышения цен на рынке, чтобы продать свой товар с наибольшей выгодой. В одном из писем селькоров, помещенных в ставропольской окружной газете «Власть Советов», в отношении характеристики ситуации с хлебозаготовками говорилось, что надеждинские кулаки говорили, что хлеба у них нет, но Стародубцев, Константинов, Гридин и другие под праздники зерно на рынок везли десятками пудов и, кроме того, кулаки заявляли, что им «наплевать на государственных заготовителей», запасы нужно придерживать, так как через месяц за пуд муки будет взято по 15 рублей. [21]

Все эти обстоятельства сразу отразились на частном рынке. Цены на зернопродукты начали колебаться и к концу мая значительно выросли. Если в апреле на рынке города Ставрополя крестьяне продавали свою пшеничную муку сеянку по 36,3 рубля за центнер, то в мае по 53,1 руб. за центнер (в апреле и мае неурожайного 1928 года цены на этот сорт муки были соответственно 15 рублей и примерно 16,48 рублей за центнер). [22]

Появившаяся на полях растительность ослабила напряженность с кормами в крестьянских хозяйствах. В результате на рынок поступал скот лучшего качества. Но опять наметилась опасная тенденция: сократился объем продаж взрослых животных, и увеличилась продажа молодняка. Одновременно наблюдался стабильный рост цен на мясо на городском и сельском рынках. Если крестьяне продавали говядину на городском рынке в апреле по 47,5 копеек за килограмм, то в мае по 52,5 копеек и в отдельных случаях цена поднималась до 62,5 копеек за килограмм. [23]

Увеличение численности населения, землеустройство, неурожаи, давление государства на хозяйства, имевшие излишки, необдуманная политика властей в области хлебозаготовок, оказание финансовой помощи преимущественно мелким хозяйствам, коллективизация, борьба с лжеколхозами и т. д. определили сложившуюся к 1927;1928 годам структуру землепользования. Если в 1914 году в Ставропольской губернии средняя обеспеченность крестьянского двора землей была 20−30 десятин (менее 20 десятин удобной земли имели крестьяне небольшого количества сельских обществ) [24], то к концу 20-х годов ситуация изменилась коренным образом. Во-первых, в сельской местности Ставрополья к лету 1929 г. сократился размер посевных площадей в единоличных хозяйствах. В 1928 году в хозяйствах единоличников было 1 107 850 га озимых и яровых, а в 1929 году стало 1 040 246 га. Прежде всего сокращение посева происходило в крупных и очень мелких хозяйствах. Изучение хозяйств Терского округа показало, что уменьшение посевных площадей наблюдалось в крестьянских хозяйствах с посевом от 16 десятин и одновременно росло количество беспосевных хозяйств. На 1,76% с 1927 по 1928 год сократилось число хозяйств с посевом от 16 до 24 десятин, в них площадь посева уменьшилась на 1,01%, на 2,62% за год сократились количество хозяйств с посевом от 24 десятин и более, в них посевные фонды уменьшились на 12,68%. Численность беспосевных хозяйств за это время выросла на 2,6%, с 9,2% до 11,8%. Рост беспосевных хозяйств в тот период объясняли тем, что во время революции в деревню хлынул поток рабочих и служащих, которые получили в месте прибытия небольшие земельные наделы и начали засевать свои участки, но развитие промышленности и рост заработной платы, стабилизация цен на продукты питания стали причиной возвращения этих категорий населения к своему привычному образу жизни; ушедшие же на работу в промышленность из-за жилищного кризиса в городах не могли забрать свои семьи и последние определяли высокий процент хозяйств без посевных площадей. Уменьшение численности многопосевных хозяйств объясняли целенаправленной политикой партии по «ограничению развития капитализма в деревне».

До начала проведения социалистического переустройства деревни на коллективных началах шло развитие многопосевных хозяйств, и эти хозяйства росли, главным образом, за счет аренды земли. Вмешательство государства в арендные отношения, то есть изменение сроков аренды земли, лишение кулаков избирательных прав в земельных обществах, устранение кабальных форм аренды, землеустроительные мероприятия и так далее, ограничило рост многопосевных хозяйств. Изменение системы землепользования характеризовалось органами власти с точки зрения имевшейся государственной идеологии как явление положительное. Тем не менее, постепенное отстранение от земли крепких хозяев вряд ли можно определить как положительное явление.

Кроме того, появление большого количества беспосевных хозяйств было связано с неурожаями и невозможностью для мелких хозяев обеспечить свою семью продовольствием с помощью небольшого участка земли.

В Ставропольском округе складывалась аналогичная ситуация, хотя и были свои особенности. Поскольку в сельской местности Ставропольского округа было гораздо меньше наемных рабочих в хозяйствах крестьянского типа и меньше занятых в несельскохозяйственном производстве, то количество беспосевных хозяйств по округу было значительно меньше, даже после начала роста численности хозяйств, не имевших пахотной земли. В 1927 г. в округе было, согласно распространенным итогам весенних выборочных обследований, 2,91% беспосевных хозяйств, в 1928 г. их количество увеличилось на 0,22%, составив 3,13%. Численность зажиточных хозяйств с посевом от 16 до 25 десятин за это время уменьшилось на 2,3%, площадь приходившихся на них посевов сократилась на 3,3%. Количество капиталистических хозяйств с посевом более 25 десятин уменьшилось на 2,22%. Посевная площадь, обрабатываемая капиталистическими хозяйствами, сократилась за год на 7,73% (с 16,39% до 8,66%). [29]

Что касается малопосевных и середняцких хозяйств, то социалистическое переустройство деревни, в силу поддержки этих категорий крестьянства со стороны государства, стало причиной роста в них площадей посевов, в то время как до 1928 г. их посевные площади сокращались. В середняцко-зажиточных хозяйствах, наоборот, шло уменьшение пахотных земель, в отличие от периода, предшествовавшего коллективизации. То есть происходило осереднячивание деревни. В сельской местности Ставропольского округа, например, в бедняцких хозяйствах с посевной площадью от 0,09 до 2 десятин с 1926 по 1927 г. посевная площадь уменьшилась с 2,2% до 1,47%, то есть с 1,76 га на хозяйство до 1,5 га на хозяйство, а с 1927 по 1928 г. наметился рост площадей посевов в этих хозяйствах и их пашня увеличилась на 0,26%. Одновременно с 1927 г. происходил рост числа хозяйств этой категории. Если с 1926 до 1927 года их доля сократилась с 12,25% до 9,19%, то в 1928 г. их уже было 9,75%. Похожая тенденция прослеживалась и в отношении неустойчивых середняцких (с посевом от 4 до 6 десятин) и середняцких хозяйств (с посевом от 6 до 10 десятин), с той лишь разницей, что их количество росло и до 1928 г., но они постепенно мельчали, а с 1928 г. их численность росла гораздо быстрее и наметился процесс их укрупнения (см. таблицу № 2 приложения).

Вместо стимулирования роста количества середняцко-зажиточных хозяйств и укрепления тем самым сельского хозяйства, государство ограничивало развитие этих хозяйств. В 1927 году в сельской местности Ставропольского округа было 18,39% середняцко-зажиточных хозяйств с посевом 10−16 десятин земли, и до начала коллективизации численность этих хозяйств росла, о чем свидетельствует цифра в 15,61% в 1926 году. В 1928 же году их численность снизилась до 17,05%. При этом эти хозяйства еще пытались сохранить товарность своих хозяйств. Если в 1926 г. на эти хозяйства приходилось 25,32% посевов, то в 1927 году — 26,62% посевов, а в 1928 году — 28,15%. Средний размер крестьянского участка в этой категории хозяйств к 1928 году по сравнению с 1926 г. значительно уменьшился, но статистические показатели за 1927 и 1928 г. говорят о том, что в начале 1928 г. еще были условия для развития крупных хозяйств. В 1926 г. средний размер пашни в середняцко-зажиточном хозяйстве Ставрополья был 15,87 га, в 1927 г. он уменьшился до 13,62 га, а весной 1928 года средний участок земли в этих хозяйствах был 13,7 га. [32]

Что касается Терского округа, то там показатели весны 1928 г. свидетельствовали об уменьшении, по сравнению с показателями 1927 г., количества мелких и неустойчивых середняцких хозяйств с посевом до 6 десятин и о росте количества середняцких и середняцко-зажиточных хозяйств с посевом от 6 до 16 десятин. Если в 1927 г. было 43,7% хозяйств с пашней до 6 десятин, то в 1928 г. их стало 42,41%, а середняцких и середняцко-зажиточных хозяйств в 1927 г. было 34,1%, а стало 37,89%. Одновременно происходило укрепление этих хозяйств. Несмотря на то, что наблюдалось уменьшение числа мелкопосевных хозяйств с посевом до 6 десятин, площадь посева в них росла. Согласно выборочным переписям, в 1927 г. им принадлежало 16,98% посевов, в 1928 г. — 20,26% посевов. Росла посевная площадь и в хозяйствах с посевом от 6 до 16 десятин, но отчасти это происходило из-за увеличения числа хозяйств этого типа. [34]

Сокращение пахотной земли частично происходило за счет предпринимавшейся государством политики по постепенному свертыванию аренды и ограничению возможности для хозяйств приобретать землю. 26 марта 1928 года ЦИК и СНК РСФСР приняли постановление о дополнении уголовного кодекса РСФСР статьей 87а. Согласно вошедшей в действие статьи, нарушение законов о национализации земли, выражавшееся в форме прямой или скрытой купли-продажи, запродажи, дарения и залога, самовольной смены земельных участков и в каких-либо других неразрешенных законом формах отчуждения прав трудового пользования землею влекло лишение свободы на срок до 3 лет с отчуждением у приобретателя полученной им в результате сделки земли, у бывшего владельца земли — вознаграждения за землю и права на надел на срок до 6 лет. За субаренду виновный наказывался лишением свободы или привлечением на принудительные работы на срок до одного года или штрафом до 500 рублей, с лишением права на надел до 6 лет или без такового. В случае же, если субаренда совершалась повторно или в первый раз, но в отношении 2 и более участков, взятых в аренду у трудовых хозяйств, срок лишения свободы продлевался до 2 лет с лишением или без лишения права на надел на срок до 6 лет. [35]

В газете «Известия» 24 июля 1928 года появилось очередное постановление, жестко регламентировавшее правила аренды земли. Это было постановление ЦИК и СНК СССР «О предельном сроке аренды». В постановлении центральным исполнительным комитетам союзных республик предлагалось законодательство союзных республик в отношении сроков аренды земли привести в соответствие с новым постановлением и установить предельный срок сдачи в аренду земли трудового пользования — один севооборот, но не более чем на 6 лет. Для хозяйств, не обрабатывавших самостоятельно предоставленной им земли, несмотря на получаемую помощь кооперации и государства, а сдававших ее постоянно в аренду, срок аренды мог быть уменьшен по решению волостных и районных исполнительных комитетов до 3 лет. Если по истечении 3 лет хозяйство не начинало возделывать землю самостоятельно, то лишалось сдаваемого в аренду участка. Земля отчуждалась в пользу земельного общества, если крестьянин-сдатчик земли являлся его членом, или в государственный запасной фонд, если крестьянин не состоял в земельном обществе. Землю из государственного запаса можно было арендовать, за исключением отдельных случаев, которые рассматривались Народными комиссариатами земледелия соответствующих республик, на срок не более 6 лет. [36]

В «Распоряжении Наркомзема о регистрации сделок в сельсоветах и волисполкомах», изложенном в краевой газете «Молот», сельсоветы и волисполкомы обвинялись в формальном отношении к регистрации имущественных сделок, в результате чего оформлялись незаконные договоры и нарушался закон о национализации земли. На сельсоветы и волисполкомы при регистрации сделок о продаже строений налагалась обязанность удостовериться, что земельный участок передавался покупателю без ущемления интересов нуждающихся в жилой площади бедняцких и середняцких трудовых хозяйств, что покупатель не имеет где-нибудь другой усадьбы, что договорная цена соответствует действительной стоимости продаваемого строения, и что под продажей строения нет скрытой сделки о продаже земли. Если же нарушения в договоре выявлялись, то в регистрации сделки надлежало отказать, а дело передать в прокуратуру.

Заключение

договоров о продаже строений на снос допускалось, и регистрации эти договора не подлежали. Одновременно в распоряжении напоминалось, что самовольный обмен земельными угодьями являлся уголовным преступлением. Обмен мог производиться только с разрешения земуправления и с согласия земельного общества, если обменивавшиеся являлись его членами. Волисполкомам и сельсоветам также сообщалось, что они должны были отказывать в регистрации договора о трудовой аренде земли, если сдатчик полностью отказывался от ведения сельского хозяйства, если в договоре превышались законные сроки аренды, если размер арендной платы не соответствовал договору и если аренда прикрывала продажу земли или кабальные соглашения. В случае обнаружения субаренды волисполкомы и сельсоветы обязаны были передавать дело в прокуратуру. [37]

22 апреля 1929 г. Ставропольским окружным исполнительным комитетом на основании статей 37, 38, 40, 41 и 44 закона об общих началах землепользования и землеустройства было издано постановление, согласно которому на сельские советы возлагалось обязательство при регистрации договоров об аренде земель трудового использования контролировать, чтобы в договорах не допускалось превышения предельных сроков аренды, установленных законом, исключались субаренда, кабальные сделки, скрытый обмен земли и другие подобные нарушения принципов национализации земли. Сельсоветам было также предложено под наблюдением райисполкомов проверить законность уже заключенных договоров об аренде трудовых земель, выявить незаконные незарегистрированные сделки и подвергнуть штрафу виновных, согласно статье 202 Земельного Кодекса, сообщить прокуратуре о всех случаях нарушения законов о национализации земли для привлечения виновных к уголовной ответственности по статье 87а, возбудить преследование должностных лиц, допустивших регистрацию незаконных сделок, установить минимальные ставки арендных цен по угодьям (распашные, сенокосные, выпасные) разного качества для соблюдения интересов бедняцко-середняцкой части населения, приняв за основу расценки ГЗИ, и после утверждения установленных ставок Райисполкомов руководствоваться ими при регистрации новых арендных договоров. [38]

Согласно распространенным итогам выборочных весенних сельскохозяйственных переписей, в 1929 году в сельской местности Ставропольского округа крестьянскими хозяйствами в аренду было сдано на 2,2 тысячи десятин земли, находившейся в пользовании, меньше чем в 1928 г.: если в 1928 хозяйствами было сдано в аренду 150,4 тыс. десятин земли, то в 1929 г. 148,2 тыс. десятин. Размеры арендованной земли в хозяйствах в 1929 также сократились. Если в 1928 г. по округу было арендовано 174,3 тыс. десятин, то в 1929 г. 153,6 тыс. десятин, причем количество арендованной у частных лиц земли увеличилось за год со 131,6 тыс. десятин до 139,8 тыс. десятин, а размеры арендованной земли у учреждений и организаций уменьшились с 42,7 тыс. десятин до 13,8 тыс. десятин. [39]

Относительно количества рабочего скота и сельскохозяйственного инвентаря и машин в крестьянских хозяйствах складывалась ситуация, подобная той, которая складывалась в отношении пашенной земли. При содействии государства в 1928;1929 годах происходило процентное перераспределение между различными категориями хозяйств живого и мертвого инвентаря. Его количество постепенно уменьшалось в крупных хозяйствах и увеличивалось в мелких, а до начала коллективизации наблюдался обратный процесс. Согласно распространенным итогам весенних выборочных обследований крестьянских хозяйств Ставропольского округа, в 1926 году на беспосевные хозяйства приходилось 0,7% рабочего скота, находившегося в крестьянских хозяйствах, к 1927 году его количество уменьшилось (из-за ожидания плохого урожая крестьяне сокращали количество скота в хозяйствах) до 0,35%. В 1928 году политика поддержки мелких хозяйств способствовала увеличению численности скота в этих хозяйствах, и поголовье рабочего скота в беспосевных хозяйствах выросло, на все беспосевные хозяйства уже приходилось 0,52% рабскота. В бедняцких, маломощных, неустойчивых середняцких и середняцких хозяйствах также до 1928 г. поголовье рабочего скота сокращалось. В 1926 г. на них приходилось 43,48% скота, имевшегося в крестьянских хозяйствах, в 1927 г. — 37,15% скота, а в 1928 г. — 48,18%. [40]

Несмотря декларированную полезность новой государственной политики по поддержке мелких хозяйств, в действительности она не редко оказывалась пустой тратой средств, так как в бедняцких и иногда в середняцких хозяйствах содержание лошади было экономически невыгодно. Во-первых, в маломощных единоличных хозяйствах размер посевных площадей был небольшой, и поэтому нагрузка на лошадь была незначительной, а, во-вторых, мелкие хозяйства не могли содержать лошадь. Лошадь в буквальном смысле «объедала» хозяйство. В качестве альтернативы покупке лошади выдвигалась идея организации супряг и простейших товариществ по совместному использованию коней, которые должны были со временем при преодолении в крестьянине с помощью разъяснения чувства индивидуализма, так как общинной формы владения скотом они не знали, перерасти в более сложные коллективы. Опыт показывал, что для внедрения этой идеи в жизнь было необходимо время, поскольку пока еще приобретение лошади на несколько хозяйств становилось причиной раздоров, вследствие того, что каждый хозяин хотел производить сельскохозяйственные работы, когда это было удобно ему и позволяли погодные условия и вследствие того, что возникали трудности в ухаживании за общим животным. [42]

В середняцко-зажиточных, зажиточных и кулацких хозяйствах Ставропольского округа в 1926 году было 55,81% всего рабочего скота крестьянских хозяйств округа, в 1927 году — 62,5%, в 1928 году — 51,3%. Но сокращение поголовья скота в этих хозяйствах объяснялось общим сокращением к 1928 году количества многопосевных хозяйств. Оставшиеся же хозяйства в 1927 — начале 1928 года продолжали развиваться. В частности, если в 1926 году на одно середняцко-зажиточное хозяйство приходилось в среднем 1,65 единицы рабскота, в 1927 году — 1,69, весной 1928 года — 1,78 головы рабочего скота. [43]

Необходимо к сказанному выше дополнить, что обеспеченность рабскотом крестьянских хозяйств, в общем, к концу 20-х годов по сравнению с началом XX века значительно снизилась. Кроме того, за этот период времени значительно измельчали крупные хозяйства. Наглядно отражают процесс средние показатели обеспеченности рабскотом всех категорий хозяйств в разные периоды времени. В 1926 году показатель был на уровне 0,95 единиц скота на хозяйство, в 1927 году — 1,06 единиц, в 1928 году — 1,04 единиц, а в 1917 году, после I мировой войны, средняя обеспеченность скотом хозяйства по сельской местности Ставропольской губернии была 2,68 головы (в Александровском уезде эта цифра доходила до 3,13 единиц, в Свято-Крестовском снижалась до 2,34 единиц). Серьезно на численность поголовья рабскота повлияла Гражданская война, но и в 20 году средняя обеспеченность рабскотом понизилась до показателя 2,19 головы на хозяйство, что выше показателя 1926;1928 годов. [44]

Статистические показатели по Терскому округу также свидетельствуют о сокращении во второй половине 20-х годов количества хозяйств без рабочего скота, об уменьшении поголовья рабскота в крупных хозяйствах в целом и об увеличении его числа в мелких. Число хозяйств без рабочего скота за год уменьшилось с 35,1% до 34,8%. Тем не менее, количество хозяйств без тягловой силы еще оставалось большим. Например, в отношении лошадности можно сказать, что учет лошадей, проводившийся на случай их мобилизации выявил, что на 1 сентября 1928 года в Терском округе было 47 937 безлошадных единоличных хозяйств или 49,95% всех частных владельцев. Мелкопосевные и крупнопосевные хозяйства, не имевшие рабочего скота или с недостаточным количеством тягловой силы, смогли улучшить положение с рабскотом. Собственников же с большим количеством рабскота стало гораздо меньше. Больше всего в этом отношении пострадали хозяйства зажиточные и кулацкие. Количество зажиточных хозяев с 4 и более единицами рабскота уменьшилось за год с 21,2% до 15,4% и капиталистических с 49,8% до 40%. [46]

Государственная политика также стимулировала приобретение мелкими и средними хозяйствами сельскохозяйственного инвентаря. На 1928 год в Северо-Кавказском крае отмечалась большая нехватка сельскохозяйственных орудий. В этом году по отношению к предвоенному периоду инвентаря, используемого для подъема почвы, было 62,8%, для рыхления 36,5%, для посева 84,6%, для уборки 78%, для обмолота 31% и для зерноочистки 43,7%. Большая часть этого инвентаря находилась в зажиточных группах хозяйств.

До 1928 года кредит на покупку сельскохозяйственного инвентаря выдавался всем категориям хозяйств, хотя дифференциация все-таки существовала [47], правда в различных районах края степень выдержанности классовых принципов была разной. Как показала динамическая перепись 1927 года, в Степном Восточном подрайоне, одном из 4 крупных подрайонов, на которые была разбита территория Северо-Кавказского края, и к которому относились в числе других Ставропольский и Терский округа, классовый подход выдерживался не в полной мере. Ссуды на покупку инвентаря, машин и рабочего скота получали все категории крестьянских хозяйств (только пролетаризированному населению ссуды на приобретение инвентаря и сложных машин выданы не были), причем среди получивших ссуды была большая доля зажиточных и мелкокапиталистических хозяйств. И чем сильнее были хозяйства в экономическом отношении, тем большие суммы были им выданы на покупку техники и инвентаря.

Полупролетаризированному населению на покупку сельскохозяйственного инвентаря было выдано 16,67% всех ссуд, выданных этой категории хозяйств, из них 3,17% ссуд на покупку сложных машин.

Из выделенных бедняцким хозяйствам ссуд 15,75% предназначались на покупку инвентаря (полупролетаризированное население было заинтересовано в покупке инвентаря, так как с его помощью не только обрабатывалась собственная земля, но и зарабатывались деньги при найме на работу в другие хозяйства), из выделенных середняцким хозяйствам ссуд 48,66% предназначались на приобретение инвентаря и в том числе 11,92% на приобретение сложных машин. Из полученных зажиточными хозяйствами ссуд 70,62% должны были пойти на закупку инвентаря и в том числе 24,9% на закупку сложных машин. Мелкие капиталистические хозяйства получили 80,19% ссуд на покупку сельскохозяйственного инвентаря, из них 35,59% на сложную технику.

Но природные условия, текущие нужды хозяйств и другие причины заставляли крестьян перераспределять полученные деньги. Имелись и случаи мошенничества со стороны сельского населения. Так, в 1927 году, согласно динамической переписи, только бедняцкие, зажиточные и мелкие капиталистические хозяйства направили полученные на приобретение инвентаря суммы по прямому назначению и даже превысили установленный для них размер кредита. Хозяева бедняцких хозяйств допустили перерасход средств в отношении покупки инвентаря на 14,9%, зажиточных — на 0,4%, хозяева мелкокапиталистических хозяйств на 1,7%. [48]

С 1928 года контроль за продажей сельхозорудий и техники ужесточился. Теперь особые преимущества в приобретении машин отдавались коллективным хозяйствам и машинным товариществам с преобладающим количеством бедняков, комитетам крестьянских обществ взаимопомощи, кооперативным прокатным пунктам, бедняцким единоличным хозяйствам. С 1928 года этим группам хозяйств машины должны были продаваться при даче задатка в среднем в размере 21% от стоимости приобретаемой машины, в то время как в 1927 году эта сумма составляла 44%, а срок выплаты остальной суммы продлевался на 1−2 года. Кроме того, если в 1927 году середняцкие и бедняцкие хозяйства были поставлены в равные условия при покупке техники в кредит, то в 1928 году позиция государства в этом вопросе изменилась. Середняцким хозяйствам также были предоставлены более широкие возможности для приобретения инвентаря, чем в 1927 году, но меньшие, чем для приоритетной категории населения. Задаток с середняцких хозяйств при покупке техники в кредит в 1928 году был снижен до 35%, а сроки выплаты остальной суммы были продлены в среднем на 1 год. [49]

Покупка техники зажиточными и кулацкими хозяйствами резко ограничивалась. Последние могли приобрести машины только после удовлетворения спроса бедняцкой и середняцкой части населения и только за наличный расчет. Получение кредитов на покупку сельскохозяйственных машин зажиточными и кулаками еще оставалось возможным, но в случае приобретения последними избыточных машин, в том числе сложных, дорогостоящих и имеющих важное агрономическое значение. Условия предоставления кредита этим хозяйствам были более обременительными, чем для других категорий хозяйств. [51]

Постановлением Совета труда и обороны в 1928 году также были снижены размеры процентов при банковском долгосрочном и краткосрочном кредитовании крестьян, и это также сказалось на возможностях хозяйств в приобретении техники. С крестьянских хозяйств по краткосрочному кредиту, согласно постановлению, бралось 8%, по долгосрочному 5%. Проценты, взимавшиеся с кулацких хозяйств, были повышены при краткосрочном кредите до 10%, при долгосрочном до 6%. [52]

В целом, покупка машин облегчалась тем, что цены на машины в 1928 году оставались на уровне цен 1927 года., то есть на уровне довоенных. [53]

Несмотря на достаточно хорошую разработанность документов, регламентировавших покупку машин, на практике машиноснабжение села проходило достаточно напряженно. Во-первых, суммы, выделенные на кредитование хозяйств для приобретения машин, при большой нехватке машин, естественно, были недостаточными; запаздывание выделения средств и ряд других организационных причин также тормозили выполнение плана машиноснабжения. Во-вторых, не хватало самих машин и, в-третьих, крестьяне, имевшие льготы на приобретение техники, иногда использовали эти льготы, что называется, «в спекулятивных или посреднических целях». В частности, Ставропольским окружным союзом сельскохозяйственных кредитных и производственных кооперативов сообщалось, что в округе были отмечены случаи продажи бедняками, полученных ими на льготных условиях в сельскохозяйственных кредитных товариществах машин зажиточным на тех же условиях с некоторой процентной надбавкой к цене, по которой машина досталась им, или же за наличный расчет. Для исключения из практики подобных случаев союзом предлагалось предупредить всех машинополучателеи о недопустимости перепродажи полученных и получаемых в кредит машин, в случае обнаружения имевших место нарушений необходимо было через суд досрочно взыскивать выданную ссуду с наложением ареста на полученную машину, уличенных в перепродаже лишать кооперативных льгот, в зависимости от характера дела доходить до исключения из товарищества и привлекать к судебной ответственности, и обо всех случаях, связанных с перепродажей машин, сообщать в Окрселькредсоюз. [55]

Перепродажа крестьянами-бедняками купленных на льготных условиях машин осуществлялась еще и потому, что личные машины многим из них в их маленьком хозяйстве не были остро необходимы. О бесполезности, в производственном плане, наличия сельскохозяйственных машин в каждом мелком хозяйстве отмечалось в тот период времени на всех уровнях власти. В постановлении Совета труда и обороны говорилось о создании в качестве альтернативы снабжения всех крестьян техникой сети апробированных еще до 1917 года ремонтных мастерских и прокатных пунктов и об обновлении парка машин в уже имеющихся пунктах проката. Если крестьянин-бедняк не мог купить машину, то смог бы воспользоваться услугами прокатных пунктов. Таким образом была бы обеспечена полная загрузка техники. На местном уровне также затрагивался этот вопрос. В одной из статей, помещенных в газете «Молот» за 1928 год говорилось, что «в индивидуальном мелком хозяйстве отсутствуют условия для полной загрузки машин, а, следовательно, и для их рентабельного использования». [57]

Такая дифференцирующая общество политика, спускаемая сверху, имела следствием то, что наиболее сильные в производственном отношении хозяйства лишались возможности развиваться. Если в первом квартале 1927/28 операционного года машиноснабжение осуществлялось практически на тех же принципах, что и в 1926/27 операционном году, хотя зажиточные уже ущемлялись в правах, то во втором квартале 1927/28 года удельный вес зажиточных, получивших машины, снизился примерно с 20% до 8,3% и в последующем продолжал снижаться. В первом полугодии индивидуальные хозяйства получили, согласно выборочным данным, 40,9% всех выданных на машиноснабжение кредитов. Из всей суммы кредита, полученной единоличными хозяйствами, 60,6% поступило в распоряжение бедняцких хозяйств, 39,1% - середняцких, зажиточных — 0,3%. Таким образом, возможность покупки техники через получение кредита для зажиточных хозяйств была практически закрыта, не говоря о кулацких хозяйствах. Но приобрести технику зажиточные крестьяне еще могли. Таковая приобреталась за наличный расчет. [58]

По мере того, как набирала силу коллективизация, контроль государства за единоличными крестьянскими хозяйствами усиливался, все больше ущемлялись в имущественных правах крестьяне-единоличники и определение «чуждый социалистическому строю элемент» постепенно распространялось на все индивидуальные хозяйства, хотя официально провозглашалось, что государство защищало интересы бедняцких и середняцких слоев.

В начале января 1929 года по случаю подготовки к весенним полевым работам было опубликовано постановление Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета, в одном из пунктов которого в числе прочего указывалось, что необходимо оповестить простейшие производственные объединения и единоличные хозяйства, что не использование ими принадлежащих им зерноочистительных машин в соответствии с их хозяйственным назначением, то есть для очистки посевного зерна, будет иметь следствием лишение права собственности на эти машины и их изъятие в пользу государства, согласно статье 1 Гражданского Кодекса РСФСР. [59]

Распоряжение государством находившейся в собственности крестьян техникой в конце 20-х — начале 30-х годов станет обычным явлением. Например, 29 мая 1929 года Ставропольским окружным исполнительным комитетом было принято постановление под номером 15, в котором говорилось, что в связи с нехваткой уборочной техники и молотилок все владельцы этой группы машин обязаны к 10 июня отремонтировать свою технику. В случае умышленного без основательных причин уклонения владельцев от ремонта техники или отказа от использования ими находящихся в их владении исправных машин по назначению, сельские советы должны незамедлительно обращаться в суд для лишения владельцев права собственности на машины, согласно статье 1 Гражданского Кодекса РСФСР, и ходатайствовать об одновременном наложении ареста. До окончательного решения суда и после решения суда об изъятии машин последние должны были передаваться местным ККОВам, которые обязывались произвести необходимый ремонт и использовать машины на условиях проката. Для скорейшего разрешения вопроса о принадлежности машин и их использования было установлено, что такие дела должны рассматриваться во внеочередном порядке. [60]

29 же мая 1929 года Ставропольский окружной исполнительный комитет принял постановление № 16, в котором устанавливались нормы оплаты за обмолот. Частные лица, как и совхозы, прокатные пункты и другие государственные, кооперативные и общественные организации, в случае наличия в их распоряжении паровых молотильных гарнитуров и использования этих машин для обмолота хлебов «трудовых» хлеборобов, обязывались взимать за обмолот плату в размере не более одной восемнадцатой пуда обмолоченного зерна натурой или деньгами соответственно стоимости этой части зерна. В примечании имелось дополнение, что при молотьбе тракторными молотилками и молотильными гарнитурами, состоящими из молотилки и стационарного двигателя внутреннего сгорания, устанавливается плата не более одной четырнадцатой пуда. Обо всех нарушениях надлежало сообщать органам прокуратуры, а последним предлагалось привлекать виновных к уголовной ответственности.

В связи с политикой государства по продвижению техники в деревню, и, несмотря на то, что большая часть машинного парка уже морально устарела, в целом ситуация с машиноснабжением на Ставрополье улучшилась. Согласно распространенным итогам весеннего обследования Ставропольского округа, в сельской местности округа, количество сеялок в хозяйствах увеличилось с 1928 по 1929 год на 51,16%, жнеек, лобогреек, сеноуборок и сноповязалок на 17,29%, борон (с деревянными рамами и железными зубьями) на 8,48%, плугов и буккеров различных видов в среднем на 13,8%, сенокосилок на 35,9% и так далее. Но в первую очередь снабжались машинами и инвентарем те хозяйства, которые выращивали зерно, разводили скот прежде всего для внутреннего потребления, а хозяйства, способные производить продукцию на рынок, ущемлялись. Кулаки вообще постепенно теряли все права: политические, экономические и даже право на существование.

Безынвентарным хозяйствам было обеспечено право пользования инвентарем в прокат по фиксированной цене. Например, 29 мая 1929 года Ставропольский окружной исполнительный комитет принял постановление «О прокатной плате безынвентарным хозяйствам», в котором был установлен размер оплаты за пользование инвентарем, принадлежавшим прокатным пунктам, организациям и единоличникам. По принятому исполкомом документу наглядно прослеживается, что, несмотря на то, что бедняцкие и середняцкие хозяйства официально поддерживались государством, предпочтение отдавалось, прежде всего, тем из них, которые были объединены в колхозы. Тариф дифференцировался и устанавливался отдельный для бедняцких колхозов, самый низкий, отдельный для бедняцких единоличных хозяйств, отдельный для середняцких колхозов (одинаковый с расценками, установленными для бедняцких единоличных хозяйств) и отдельный для середняцких единоличных хозяйств. Если за сеялки хлебные с бедняцких колхозов должны были брать по 50 копеек за день работы, то с бедняцких единоличных хозяйств и середняцких колхозов по рублю за день, с середняцких хозяйств по 2 рубля за день. Использование культиватора в день для бедняцких колхозов должно было стоить 10 копеек, для бедняцких единоличных хозяйств и середняцких колхозов в 1,5 раза дороже, для середняцких единоличных хозяйств в 2,5 раза дороже. Превышение организациями и частными лицами, сдающими в прокат машины и инвентарь, расценок влекло за собой привлечение к уголовной ответственности. [63]

Первые годы коллективизации оказали влияние и на животноводство, и на птицеводство. Для создания устойчивого крестьянского хозяйства государство стимулировало приобретение мелкопосевными и середняцкими, а также и беспосевными хозяйствами скота. Одновременно целенаправленно ограничивались возможности зажиточных и кулацких хозяйств в покупке домашних животных. В результате в системе обеспеченности скотом крестьянских хозяйств происходили изменения, аналогичные тем, которые наблюдались в системе землеобеспечения и системе обеспечения живым и мертвым инвентарем. Наметился процесс постепенного роста количества скота в мелких и середняцких хозяйствах и уменьшения его поголовья в крупных хозяйствах.

Например, в Ставропольском округе, согласно распространенным итогам весенних выборочных обследований, 1928 год дал увеличение количества коров в беспосевных хозяйствах в сравнении с 1927 годом на 0,61%, в то время как до 1928 года имелась тенденция к уменьшению поголовья коров в этих хозяйствах (см. таблицу приложения II № 2). В целом в бедняцких хозяйствах с посевом от 0,09 до 2 десятин поголовье уменьшилось с 1926 по 1927 год и возросло к 1928 году, за год на 0,58%, но хозяйственные показатели говорят о том, что в течение 1926;1928 года количество коров на хозяйство росло. Данное явление объясняется тем, что, во-первых, поддержка бедняцких хозяйств проводилась государством и до 1928 года, а, во-вторых, в 1927 году произошло резкое уменьшение числа бедняцких хозяйств, с 12,25% от числа всех крестьянских хозяйств до 9,15%. На одно хозяйство в течение трех лет приходилось 0,46−0,56 коровы на хозяйство. В маломощных, с посевом от 2 до 4 десятин, и неустойчивых середняцких, с посевом 4−6 десятин, хозяйствах поголовье коров с 1926 г. по 1927 г. в среднем уменьшилось с 12,96% до 10,52%, на одно хозяйство с 0,85 головы до 0,78 головы, и увеличилось к весне 1928 года до 13,02% и корова была уже в среднем более чем у четверти маломощных хозяйств, то есть на хозяйство приходилось 0,77 головы, и почти у каждого неустойчиво-середняцкого хозяйства в хозяйстве имелась в среднем одна корова, то есть на одно хозяйство приходилось 0,97 коровы.

Середняцкие хозяйства к весне 1928 г. также сумели улучшить свое хозяйство в отношении обеспеченности крупным рогатым скотом по сравнению с 1927 годом на 2,44%. Если, по усредненным показателям, середняцкие хозяйства в 1927 году имели по одной корове и почти пятая часть из них, 21% по две, то в 1928 г., весной, показатель наличия в хозяйстве двух коров приближался к 25% - 23% хозяйств. [64]

Улучшить положение с крупным рогатым скотом частично помогли кредиты. Согласно динамической переписи 1927 г., в Степном Восточном подрайоне на приобретение коров ссуды были взяты кооперированными хозяйствами, бедняками и середняками. Больше всего ссуд было выделено для этой цели бедняцким хозяйствам — 4,71% от числа ссуд, взятых этой категорией хозяйств. Полупролетаризированное крестьянство на покупку коров получило 2,93% выданных им ссуд, середняки — 1,67%. По прямому назначению полученный на приобретение коров кредит использовали только полупролетаризированные и бедняцкие хозяйства. Полупролетаризированное крестьянство израсходовало 183,3% полученных на приобретение коров ссуд, задействовав для этой цели также часть средств, выделенных на покупку рабочего скота, инвентаря, семян. На 100% использовали выделенные средства на коров бедняцкие хозяйства. Середняки использовали на покупку коров немногим более 50% (56,9%) полученных на это кредитов, направив неиспользованные суммы на закупку семян и прочие нужды. [66]

Середняцко-зажиточные, зажиточные и буржуазные хозяйства в отношении наличия в их хозяйствах крупного рогатого скота теряли свой приоритет. В 1928 году в Ставропольском округе на них приходилось, согласно данным выборочных обследований, 42,3% коров, в то время как в 1927 году -50,95% коров. Главным образом уменьшение поголовья в этих хозяйствах происходило за счет сокращения общего количества этих хозяйств. Кулацких хозяйств к 1928 году на Ставрополье осталось примерно 2,14% от числа хозяйств всех категорий (весной 1927 г. их численность определяли в 4,36%). Тем не менее, оставшиеся хозяйства продолжали развиваться. Несмотря на все усиливающееся давление со стороны государства, крестьяне, вероятно, еще надеялись на улучшение положения, поэтому продолжали заботиться о сохранении или повышении товарности своих хозяйств. Если мелкие и середняцкие хозяйства в 1927 году в ожидании плохого урожая распродавали скот, то крупные хозяйства имели возможность сохранить поголовье и даже увеличить его.

Так, в 1926 году, по распространенным итогам выборочных обследований, в Ставропольском округе на одно середняцко-зажиточное хозяйство приходилось в среднем 1,64 коровы, в 1927 году — 1,67 коровы, в 1928 году — 1,72 коровы, на зажиточное хозяйство в 1926. приходилось 2,26 коровы, в 1927 году поголовье немного уменьшилось, до 2,15 головы на хозяйство и в 1928 г. снова выросло до 2,4 головы на хозяйство, кулацкое хозяйство в течение этого времени стабильно развивалось и достаточные запасы кормов позволили поддерживать размер стада. В 1926 году в каждом кулацком хозяйстве в среднем было по 3 коровы, в 1927 году по 3,08 коровы, в 1928 году по 3,48 коровы. [67]

Недород 1928 года стал причиной распродажи крестьянами, в первую очередь мелкопосевными, своего скота, в результате чего количество коров в Ставропольском округе в единоличных хозяйствах колхозников и не колхозников, согласно распространенным результатам весенних выборочных сельскохозяйственных переписей 1928 и 1929 годов, сократилось. Если в году в обследованных хозяйствах было 155,4 тыс. коров, то в 1929 году стало 143,3 тысячи, то есть сокращение составило 7,79%. Убой скота из-за нехватки корма сильно отразился на поголовье молодняка. Молодняк страдал вдвойне: от того, что, во-первых, на убой шли взрослые животные и таким образом сокращались возможности естественного воспроизводства поголовья, и, во-вторых, крестьяне избавлялись от молодых животных. Что касается первого пункта, то необходимо отметить, что, по результатам все тех же выборочных обследований 1928 и 1929 годов численность быков старше двух лет в хозяйствах единоличников и личных подсобных хозяйствах колхозников за год снизилась на 34,37%, коров, как уже говорилось выше, на 7,79%. Что касается второго пункта, то нетелей крестьяне старались сохранить: нетелей от 1,5 до 2 лет в 1929 году было на 1,49% больше, чем в 1928, нетелей старше 2-х лет было на 6,83% больше, чем в 1928 году, бычки же шли на убой и на продажу. Количество бычков от 1,5 до 2 лет в 1929 году было зарегистрировано в опросных листах на 39,23% меньше, чем в 1928 году, бычков от 1 до 1,5 лет в году оказалось меньше на 39,53%, чем в 1928 году. Количество телят до 1 года сократилось, в среднем, на 22,13%. Эта ситуация не могла не сказаться на состоянии животноводства в будущем.

Неурожаи сказались и на состоянии овцеводства, свиноводства, козоводства. До 1928 года, в целом по Ставропольскому округу росло поголовье овец. К весне 1927 года, по сравнению с 1926 годом, в крестьянских хозяйствах Ставрополья, по распространенным данным весенних выборочных обследований, поголовье выросло на 24,55%, к весне 1928 года — только на 1,22%. Крестьяне стали переходить к разведению коз и количество коз в 1928 году, по сравнению с 1927 годом, увеличилось на 52,26%. Больше всего пострадало в 1928 году от недорода свиноводство. В обследованных хозяйствах их количество в общем уменьшилось на 45,55%. В 1928 — начале 1929 года, когда наблюдалось сочетание падения урожайности, давления государства на крестьян с целью добиться сдачи излишков и коллективизации, началось резкое уменьшение поголовья скота. Согласно распространенным итогам весенней выборочной сельскохозяйственной переписи, поголовье овец в крестьянских сельских хозяйствах сократилось на 9,82%, в том числе мериносовых на 54,59%, коз на 29,79%, свиней на 33,76%. [71]

Накануне массовой коллективизации, в 1929 году (данные получены в результате весеннего опроса), по неполным данным, в единоличных хозяйствах Ставропольского округа оставалось 158 783 лошади, в том числе рабочих 104 765, крупного рогатого скота 444 526 голов, в том числе 143 241 корова, 756 330 овец, из них мериносовых 62 311, чистых каракулевых 3 179, цигейковых и других улучшенных пород 20 504, 16 483 козы, 52 042 свиньи, 1210 верблюдов, 92 осла и мула. [72]

Несмотря на поддержку со стороны государства мелкопосевных хозяйств, погодные условия, невозможность за короткий срок поднять хозяйство на уровень устойчивости, малоземелье, нехватка инвентаря, неумение, а иногда и нежелание владельцев мелких хозяйств работать, экстенсивность сельского хозяйства стали причинами того, что политика протекционизма не имела скорых положительных результатов. Государству для индустриализации были необходимы деньги, а перекачка их из деревни все больше затруднялась, так как в некоторых районах 1929 год снова должен был быть неурожайным, в остальных же районах крестьяне хлеб придерживали. До середины июня в Ставропольском округе дождей не было, и начали гибнуть посевы. В некоторых районах округа озимые пришлось скосить на сено. Во второй половине июня пошли дожди, но общее состояние посевов все равно оценивалось как плохое. Поскольку зерно от старого урожая оставалось преимущественно в крупных хозяйствах, то премирование сдатчиков хлеба выглядело бы как поддержка кулацких элементов, поэтому отоваривание дефицитными товарами сдававших зерно было прекращено. Вместо принципа «кнута и пряника» стал действовать принцип «кнута». В отношении зажиточных и кулацких хозяйств меры воздействия ужесточились, поэтому за счет изъятого зерна в июне было заготовлено 900 тонн зерна.

Одновременно складывалось тяжелое положение с зерном в маломощных и бедняцких хозяйствах. Местные власти расширили круг снабжаемых продовольствием за счет уменьшения нормы отпуска на человека. Теперь паек был уменьшен до 7 фунтов на человека в месяц. Цены на зерно были высокими и только к концу месяца, перед уборкой, были несколько снижены. Средняя цена пшеничной муки сеянки за центнер на базаре города Ставрополя в июне была 53 рубля 10 копеек, в июле снизилась до 46 рублей. [74]

В начале лета крестьянство снова начало усиленно распродавать свой скот. Распродавался он по разным причинам. В мелких хозяйствах не хватало продовольствия и корма для скота, поэтому крестьяне вывозили свой скот на местные рынки. На рынках округа, в связи с этим, продавался скот средней и ниже средней упитанности. Общие данные за 1928 и 1929 год говорят о том, что качество продаваемого скота в 1929 году было хуже, чем в 1928 году. Данные по Александровскому району Ставропольского округа свидетельствуют о том, что вес мяса с одной туши вола в 1928 году был 259,3 килограмма, в 1929 году средний вес всей туши вола был 254,6 килограмма (среднеокружные показатели веса туши — 246,9 килограмма). В 1928 году с одной коровы в Александровском районе в среднем имели 173,79 кг мяса, а в 1929 году туша весила 143,3 кг. Среднеокружные цифры были несколько выше- 146 кг. [76]

Одновременно снизился убойный возраст некоторых видов животных. Например, ягнят в 1928 году обычно забивали на одиннадцатом месяце, а в 1929 на седьмом-восьмом, откормленных свиней в 1928 году резали в 2 года и 2 месяца, а в 1929 году в Александровском районе в среднем в год и 3 месяца, а по округу в среднем в год и шесть месяцев. [77]

Несмотря на ухудшение качества скота, цены на мясо и живых животных стабильно росли. В июне цены, например, на говядину на ставропольском рынке за центнер по сравнению с маем выросли на 10 рублей, на дойную корову на 12 рублей (если в мае ее можно было купить за 113 рублей, в июне за 125; в 1928 году в этот же период времени она стоила 65 рублей). Зажиточные и кулацкие хозяйства, распродавали свой скот, чтобы не попасть в категорию кулацких. Зажиточные и кулаки предпочитали вывозить свой скот, который, несомненно, был высокого качества, за пределы округа и продавать в других регионах страны, скрывая имущество от заготовителей, налогообложения. Вывоз этой категорией хозяйств своего скота из округа также сказывался на уровне цен в округе на мясо и скот.

В июле началась уборка нового урожая, и это повлияло на рыночные цены. Они несколько снизились. Например, с 1 июня по 1 августа на рынке Ставрополя цены на овес и ячмень упали с 4−4,5 руб. до 2−2,5 рублей за пуд. Заготовки зерна проходили главным образом за счет зажиточных хозяйств. В связи с тем, что в пяти районах округа был недород, жители этих районов приезжали в урожайные районы и скупали зерно на питание и семена, опасаясь, что позже цены на зерновые снова возрастут. Таким образом, началось перераспределение зерна между крестьянскими хозяйствами, что не могло сказаться на темпе хлебозаготовок.

Несмотря на некоторое снижение цен на базарах, они все равно оставались выше сезонных. На ячмень, например, и пшеничную муку сеянку в июле 1929 года цены были в городе Ставрополе выше почти в 2 раза, чем в июле 1928 года. Если средняя цена центнера ячменя в июле 1928 года была 12 руб. 20 коп., то в июле 1929 года 22 рубля 87 копеек. Высокие цены на рынке во многом были обусловлены государственной политикой. Естественным образом цены повышались из-за большого спроса вследствие неурожая, а искусственно — лишением крестьян возможности самостоятельно распоряжаться продуктами своего производства. В частности, установление нормы помола на мельнице в 2 пуда пшеницы на душу уменьшило поступление муки на рынок, а, следовательно, вызвало поддержание на нее высоких цен.

Во втором полугодии 1929 года ситуация на рынке ухудшалась. В августе перераспределение зерна между крестьянскими хозяйствами продолжалось. Этому способствовали высокие цены на сельскохозяйственную продукцию. Стимулирование сдачи сельхозпродукции государству происходило часто с использованием внеэкономических методов: работа с населением (например, проведение агитации), применение насилия. Агитацию проводили местные органы власти или посланные для этой цели работники. В конце 1929 года активную пропаганду в селах проводили рабочие заводов. Результатом их деятельности, в том числе, была организация красных обозов. Из насильственных способов воздействия можно выделить следующие: на несдатчиков налагались штрафы, им не отпускались товары, у них отбиралось зерно и дело передавалось в суд. Наиболее типичными нарушениями прав собственности, которые встречались при проведении хлебозаготовок, были принуждение сдавать хлеб посредством административного давления на все социальные группы (в частности, в колонии Константиновской Терского округа прибывшая бригада из 6 человек брала у всех подписки об обязательном вывозе определенного количества хлеба), производства обысков под видом описи имущества с целью выявления излишков (например, в станице Наурской Терского округа станичный совет создал комиссию из 2 человек под руководством председателя рабочкома и двух комсомольцев и, наметив несколько хозяйств, включая зажиточные и середняцкие, предложил произвести у них обыск для выявления хлеба, мотивируя действия якобы необходимостью описи имущества; после обнаружения хлеба президиум стансовета штрафовал «виновных» в пятикратном размере), установления межселенных и межрайонных заградительных отрядов и застав, взятия под арест, нажима на нехлебопашные хозяйства для вынуждения последних скупать хлеб с целью выполнения задания, запугивания и индивидуальной обработки крестьян (в станице Свободной Георгиевского района зафиксирован случай издевательства уполномоченного по хлебозаготовкам и сельисполнителя над станичником: его пытали, коля иголкой в пятки). [81]

Крестьяне искали способы скрытого сбыта своей продукции. Например, участились случаи продажи зерна со двора ночью. С большим трудом проходила контрактация, то есть заключение договоров с крестьянскими хозяйствами на покупку у них скота и урожая по фиксированным ценам. Контрактовать скот и посевы в Ставрополье соглашались крестьяне только в неурожайных районах, и там план контрактации выполнялся на 50−90%. А, например, в урожайном Александровском районе контрактация на август была выполнена менее чем на 10%. [84]

В течение всего этого периода так и не нормализовалось снабжение населения промтоварами. По некоторым видам промышленных товаров ситуация временно улучшилась. В частности, в связи с началом уборки урожая в июле в село поступило 18,5 вагонов мануфактуры вместо 8 в июне. Но, в общем, ситуацию это не разрешило. По-прежнему не хватало мыла, некоторых необходимых стройматериалов, обуви и так далее. [85]

Современные исследователи, такие как А. И. Баранов [86], Т. И. Беликов и Е. А. Абдулова [87], Н. А. Мальцева [88], отмечают, что государственная политика конца 20-х годов обостряла социальную обстановку в деревне, тормозила инициативу конкурентоспособных хозяев, вызывала противодействие крестьян власти. Таким образом, можно сделать вывод, что проводившиеся государственной властью мероприятия по поддержке маломощных хозяйств и осереднячиванию деревни в целом способствовали не восстановлению сельского хозяйства и нормализации хлебозаготовок, а еще большему усилению кризисных явлений в деревне: дестабилизации рынка, увеличению количества социальных конфликтов, уничтожению крупных конкурентоспособных хозяйств. Проблему сокращения посевных площадей в крестьянских хозяйствах необходимо было разрешать и первоначально поиск путей дальнейшего развития сельского хозяйства шел в различных направлениях, но в итоге на государственном уровне выбор пути выхода из кризиса был сделан в сторону создания коллективных хозяйств. В результате государство вопреки экономическим интересам способствовало созданию условий для экономического, политического и физического уничтожения крупных хозяйств. В число методов борьбы с крепкими хозяйствами входили вмешательство в арендные отношения, сворачивание возможности приобретения земли, ограничение прав на получение кредитов для покупки инвентаря и скота и на приобретение техники и инвентаря в кредит, лишение избирательных прав, применение различных мер принуждения за невыполнение государственных обязательств. При этом проводилась политика по поддержке мелких хозяйств. Беднота и середняки на Ставрополье в отличие от практики предыдущих лет стали иметь преимущества в получении кредитов на покупку живого и мертвого инвентаря, по льготным тарифам могли пользоваться инвентарем, принадлежавшим прокатным пунктам, организациям и единоличникам. По мере нарастания коллективизации чуждыми элементами становились все единоличные хозяйства и преимущества оставались только за коллективными хозяйствами.

3. Перестройка традиционной деревни и экономическое положение кооперированного крестьянства в начале 30-х годов

1930 год стал переломным для крестьянства в России.

Если в конце 20-х годов шло постепенное. изменение мировоззрения крестьянина, то с 1930 года власти перешли к коренной перестройке традиционной деревни, крестьянского мира. Постановление ЦК ВКП (б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» от 5 января 1930 года явилось отправной точкой трагедии. В постановлении говорилось, что намеченные планами темпы коллективизации в 1929 году перевыполнены и это создало материальную базу для замены крупного кулацкого производства крупным колхозным. На Северном Кавказе коллективизацию предполагалось завершить в основном осенью 1930 или весной 1931 года. Теперь было четко определено отношение к кулакам. Им места в обновленной социалистической деревне не было. В постановлении четко указывалось, что партия переходит «от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества как класса». [1]

С этого момента началось форсированное строительство новой деревни. Средства для убеждения крестьян обобществить свое личное имущество и перейти в колхоз применялись разные: от пропаганды до применения угроз, насилия.

Одним из пропагандистских методов работы с крестьянином была организация экскурсий в уже образованные колхозы. Цели проведения экскурсий были названы в постановлении Президиума Ставропольского ОИКа, принятом 19 марта 1930 года. Целью было ознакомление колхозников, хлеборобов, бедняков и середняков, не вошедших в колхозы, с промышленными предприятиями, советскими и коллективными хозяйствами края в связи с развитием индустриализации сельского хозяйства и коллективизацией. Была дана установка организовать групповые экскурсии жителей округа из расчета 1 экскурсант от 200 хозяйств. Всего предполагалось отправить на экскурсии 680 человек, в их числе 435 колхозников, 100 членов коммун, 145 единоличников. В качестве объектов, которые должны были посетить экскурсанты, выбирались Новороссийск, Туапсе, Геленджик, Сельмашстрой, совхоз «Гигант», колхоз «Мировой Октябрь», коммуна «Сеятель» в Сальском округе, совхоз «Хуторок» в Армавирском округе, колхоз «Октябрь» Кубанского округа. Кроме названных колхозов, совхозов, коммун и городов, могли выбираться и другие места для экскурсий. [3]

Экскурсии имели большое значение, так как предоставили многим крестьянам возможность путешествовать, перенимать опыт ведения хозяйства в других районах. Неизгладимое впечатление производили на экскурсантов вспаханные и засеянные поля в сотни верст в совхозе «Гигант». 4] Об эффективности экскурсий писал В. А. Уланов, отмечая их положительное влияние на рост процента коллективизации. Но практика выявила, что экскурсии имели и отрицательные последствия.

Вообще экскурсии организовывались и до 1930 года. Севкавполеводсоюз сообщал, что экскурсии 1929 — начала 1930 года были неорганизованными, экскурсанты на месте прибытия не обеспечивались ни питанием, ни помещением, ни обслуживанием. Крайсоюз колхозников решил исправить это положение и организовать в наиболее преуспевающих колхозах края на основе самоокупаемости экскурсионные базы, которые и должны были обеспечивать прибывающих жильем, питанием. Но и до принятия решения об упорядочении экскурсионного дела и после его принятия при организации и проведении поездок имелись серьезные нарушения, в результате чего эффект от экскурсий был скорее отрицательным, чем положительным. Например, Виноделенский райисполком в июне 1930 года отказался выделить средства для посылки на экскурсию единоличников (за колхозников должен был платить колхоз, а за единоличников сельсовет) [7], иногда экскурсанты на экскурсию отправлялись, но оплата за экскурсию с мест не поступала. Были случаи, когда в коллективных хозяйствах не находилось средств на поездку для своих членов. Иногда возникала путаница с переводом денег за экскурсию, с определением организации, занимавшейся организацией экскурсий. Изобильно-Тищенский райполеводсоюз в начале июля 1930 года даже обратился к краевому Прокурору с просьбой расследовать дело об оплате за экскурсии. Организацией поездок занималось государственное акционерное общество «Советский Турист». Райполеводсоюз сообщал в заявлении, посланном в прокуратуру, что им было направлено 20 экскурсантов и деньги из расчета 29 рублей за человека, как было установлено, в город Ростов на адрес общества. Затем экскурсантам оплатили еще 50% проезда по железной дороге из местного бюджета, так как «Турист» прислал документы о том, что скидка на проезд составляет 50%.

Вскоре от «Туриста» пришла телеграмма, в которой предлагалось выслать на проезд экскурсантов 300 рублей. После перевода этих денег пришла еще одна телеграмма из Туапсе от Экскурсбазы ОТП с требованием переслать 100 рублей на выезд колхозников. Таким образом, вместо установленных официальных тарифов для посланной группы в 29 рублей на человека, стоимость поездки на экскурсанта составила 52 рубля. Затрачено всего было на это мероприятие 1 045 рублей. Кроме того, один из экскурсантов из-за постоянного требования денег из райполеводсоюза пришел домой из Армавира пешком. [10]

О подобных нарушениях сообщал и Благодарненский райполеводсоюз, заявляя, что ему пришлось выплатить за экскурсанта не по 29 рублей, а по 49 рублей 70 копеек. Неразбериха возникала из-за того, что «Турист» не разъяснял подробно обо всех ожидаемых расходах, а крестьянам на поездки выделялись только заявленные суммы.

Одновременно с этим райполеводсоюзы допускали ошибки и направляли экскурсантов в те организации, которые организацией экскурсий не занимались. В результате люди возвращались домой, так и не посетив передовые колхозы, совхозы, промышленные предприятия. [12]

Имелись и другие нарушения, недочеты в организации экскурсий. Но одним из основных просчетов в проведении экскурсий было то, что крестьяне за громкими словами могли видеть реальность. В посещаемых ими колхозах, МТС они подмечали недостатки. Например, посетив Шкуринскую МТС, экскурсанты сделали вывод, что наблюдается в МТС простой тракторов, бесхозяйственность, дисциплина рабочих низкая, и, кроме того, наличие неподалеку еще одной машинно-тракторной станции в хозяйственном смысле бесполезно. [13]

Экскурсии — это был только один из видов пропаганды коллективных хозяйств, причем не массового характера. Наиболее действенными должны были стать другие формы работы с населением, охватывавшие по возможности максимальное количество жителей. Это была пропаганда через радио, газеты.

Но одной пропагандой и агитацией коллективизировать население было невозможно. Несмотря на то, что единоличное ведение хозяйства было очень тяжелым и, как вспоминают старожилы (те, которые относили себя к середнякам), крестьяне только и знали, что работали с утра до вечера и все заработанные деньги тратили то на покупку плуга, то на покупку молотилки (ничего не крайне необходимого не приобреталось, отрез ткани покупался только на какую-нибудь простенькую обновку к празднику и для пошива одежды дочерям на выданье), реакция представителей различных социальных слоев деревни и даже представителей одного и того же социального слоя на коллективизацию была неоднозначной. Часть крестьянства вступала в колхоз свободно. Это была главным образом беднота, она вступала с надеждой улучшить условия жизни и составляла большинство среди вошедших в коллективы еще до начала массовой коллективизации: на 1 июня 1928 года в Терском округе коллективные хозяйства состояли на 76,9% из бедняков, а в Ставропольском округе — на 84,1%. С другой стороны, обобществлять нажитое собственным трудом и вступать в колхоз желали далеко не все крестьяне. Еще в 1927 году, когда по селу прошли слухи о грядущей коллективизации, крестьяне начали предпринимать срочные меры для спасения своего имущества. Одной из превентивных мер было дробление хозяйств. Таким образом, не только перевод крестьян на похозяйственное обложение сельхозналогом, но и ожидание коллективизации вызвали дробление хозяйств. Косвенным доказательством того, что эти процессы имели место, могут служить данные о количестве браков. В конце 20-х годов их число быстро растет. В частности, в 1928 году в Ставропольском округе было зарегистрировано 6 530 браков, в 1929 году — 7 478 браков. В газетах отмечалось, что хозяйства, имевшие имущество и возможность разделиться (их называли кулаками) — разделялись. [16]

Начавшуюся коллективизацию часть крестьянства восприняла негативно. Она оценивалась населением как новое крепостное право. [17]

В таких условиях выполнение планов в отношении темпа коллективизации было возможно только с применением насилия, а последнее сказывалось на качестве работы в коллективных хозяйствах. О методах, которые применялись к крестьянам для того, чтобы заставить вступить их в колхоз и отдать свою землю и имущество и о работе крестьян в колхозах, можно судить из жалоб крестьян, сводок проверяющих и т. д. В частности, о методах коллективизации, которые использовались на Северном Кавказе, рассказывали крестьяне на встрече с заместителем наркома земледелия Ежова, состоявшейся 1 июня 1930 года. Мирошниченко с хутора Шевченковского Армавирского округа, отвечая на задаваемые ему при встрече вопросы, говорил, что его вступление в колхоз было не добровольным и объясняется имевшим место запугиванием. При проведении коллективизации в январе жителям было заявлено: «Если не вступите в колхоз, то не дадим земли, а если дадим, то самого худшего качества, или на Кавказских горах, или в Астраханских песках». [18]

Необходимо заметить, что хозяйство Мирошниченко нельзя назвать с уверенностью даже середняцким, потому что у него было 3 га посевов, но не было рабочего и продуктивного скота. Тем не менее, Мирошниченко, как и 28 других бедняцких и середняцких хозяйств хутора в колхоз вступать не хотели и вскоре после вступления (вступления как такового не было, потому что землю, находившуюся в пользовании индивидуальных хозяйств, просто объявили обобществленной) пожелали из него выйти. Этот и другие факты противоречат мнению исследователей советского периода о том, что основная масса крестьянства поддержала курс правительства на коллективизацию, противодействие ощущалось только со стороны кулаков, антисоветских элементов. Скорее всего размежевание крестьян проходило по ментальному принципу. Никакие лозунги и убеждения не могли заставить крестьян не думать о выгодности той или иной формы ведения хозяйства и о благополучии семьи. В частности, Мирошниченко говорил, что его пребывание в колхозе приносит меньше прибыли, чем он смог бы получить от своего хозяйства. По расчетам крестьянина, если бы он работал в своем хозяйстве, то за 5 дней скосил бы свои 3 гектара, если бы обратился за помощью в колхоз, чтобы последний скосил ему пшеницу, то пришлось бы заплатить за оказанную помощь 30 рублей, а если будет работать в колхозе, то за 2 недели получит 12 рублей. Таким образом, крестьянин пришел к выводу, что индивидуальное хозяйство ему вести выгоднее, так как его доход тогда будет максимальным — урожай с 3 гектаров.

Шамшин из Донского округа на встрече заявил, что при проведении коллективизации в их селе отказавшихся вступать в колхозы «втягивали силой и запугивали то Соловками, то бойкотировали, то не давали молоть на мельницах». [21]

Шамшин и до начала массовой коллективизации некоторое время состоял в небольшом колхозе. С началом сплошной коллективизации мелкие колхозы были объединены в крупный колхоз «Большевик». По сообщению крестьянина, большинство вступивших в колхозе быть не желало. Свое нежелание состоять в колхозе «Большевик» сам Шамшин мотивировал тем, что в колхозе его труд не ценят и не оплачивают.

Поскольку создание колхозов было обусловлено необходимостью перекачки средств из деревни в промышленность, то колхозы, естественно, не могли стать эквивалентной заменой единоличному хозяйству. Некоторые же крестьяне поначалу пытались приспособиться к жизни в новых условиях и, прилагая максимум усилий, заработать необходимые деньги и продовольствие на содержание своей семьи в колхозе. Так, Шамшин по уговору взялся работать сдельно. Затем руководство колхоза отказалось выполнить условия, которые были оговорены крестьянином и руководством в момент заключения договора. Колхоз заплатил крестьянину вдвое меньшую сумму, чем было положено, то есть оплата была произведена в размере, как если бы оплачивалась поденно, а не сдельно, в то время как крестьянин работал не 8−10 обычных рабочих часов в день, а 15 и не брал выходных дней. Также деньги не были доплачены, по словам крестьянина, и другим сдельщикам. [22]

Холодный из Ивановского района Армавирского округа также на совещании жаловался, что в колхоз втягивали силой, заявления на вступление не подавали, устава не принимали. Этот крестьянин также говорил о преимуществах единоличных хозяйств перед коллективными и о невыгодности работы в колхозе. По его словам, там где крестьянин-единоличник справляется сам, там в колхозе эту работу выполняют 2 человека. Ни один колхозник не желает эту работу выполнять один, в результате себестоимость продукции дороже. Колхозники выходят на работу в 8−9 часов утра, ждут пока все соберутся, а единоличник идет на работу рано, с восходом солнца, и возвращается домой очень поздно. Колхозники относятся к работе холодно, говоря, что им все равно, потому что страдать в случае неурожая будут все.^-Кроме того, Холодный говорил, что колхоз работу не оплачивает, поэтому стимула работать у членов колхоза нет. Холодный отмечал, что те, кто имел свое хозяйство, и сам работал в нем, в колхозе работают хуже. Прежде всего хотели выйти из колхоза и первые подали заявление на выход те, кто имел в семьях большое количество едоков и мало работающих (примерно 1 работник на 7 едоков), поскольку они не могли обеспечить необходимый прожиточный минимум для семьи. [23]

Таким образом, с началом коллективизации у крестьян было отнято их имущество, своего хозяйства они практически не имели, а в колхозе работать не спешили, потому что не видели реальной отдачи. Облегчение крестьяне получили, но и доходы семьи сильно уменьшились. Поэтому колхозники пытались избегать той работы, за которую не получали прибыли или работали «спустя рукава». О низком уровне организации труда в колхозах говорили и экскурсанты из Медвеженского района, посетившие Шкуринскую и Кущевскую МТС. Они отмечали, что колхозники работают плохо, объясняя, правда, это тем, что последние избаловались, потому что за них все делают машины. В коллективных хозяйствах пропашные во многих местах не полоты, колхозники смотрели на колхозы как на подсобные предприятия, вместо работы занимались спекуляцией (возили в Ростов масло, птицу и т. д.). [24]

О наличии крайне низкой организованности труда в коллективных хозяйствах свидетельствовали и обследования, проводившиеся представителями рабоче-крестьянской инспекции. Проверка колхозов Терского округа показала, что в большинстве колхозов отсутствовал внутренний распорядок, и была невысокая трудовая дисциплина, и плохая разграниченность функций руководящих и наблюдающих органов в колхозе не способствовала устранению недостатков. Отсутствие своевременно принимаемых производственных планов практически обеспечили бесплановое ведение хозяйства. Оплата труда производилась без учета хозяйственных возможностей колхозов, распределение на работу колхозников было неравномерным (например, в коммуне имени Апанасенко в течение трех месяцев 25% колхозников работали без выходных дней, а большая часть членов колхоза имела нагрузку в объеме, не превышающем 15% рабочего времени), в некоторых коллективных хозяйствах (в Минеральных Водах и других населенных пунктах) были зафиксированы случаи перегрузки работой детей и подростков, качество тракторной обработки земли было низким. [25]

И это были далеко не все недостатки в работе колхозов, которые отмечались РКИ.

Поскольку в индивидуальном хозяйстве инвентарь и скот доставались тяжелым трудом, крестьянин к своему имуществу относился крайне бережно, получив же в колхозе машины, лошадей и т. д. без приложения усилий, крестьянин-колхозник стал относиться к ним небрежно.

О бесхозяйственности, царившей в колхозах в конце 20-х — начале 30-х годов, говорилось постоянно. Например, те же экскурсанты отмечали, что в МТС запчасти к технике лежали на земле, в бурьяне, новые машины стояли без присмотра на голой земле, на тормоза не поставлены, неисправные машины не ремонтировались или ремонтировались очень медленно. [26]

Как реакция на методы, применявшиеся при проведении коллективизации, а также на масштабы обобществления (при проведении массовой коллективизации в начале 1930 года обобществлялось часто практически все движимое и недвижимое, кроме жилых построек, имущество: птица, мелкий скот, приусадебные земли, огороды, сады, виноградники непромышленного значения, единственная корова [27]), в сельской местности происходили волнения крестьян (Терский окружной комитет ВКП (б), в частности, заявлял о происходивших в станицах округа выступлениях женщин против колхозов [28]), бегство населения деревни в города; крестьяне-немцы пожелали покинуть пределы страны. [29]

Насильственное вовлечение крестьян в колхозы, неэффективная организация труда в колхозах и крайне низкая оплата труда или отсутствие таковой стали причиной распада некоторых колхозов. Особенно усилилось бегство крестьян из колхозов после публикации статьи И. В. Сталина «Головокружение от успехов» 2 марта 1930 года в газете «Правда» и после появления 14 марта 1930 года постановления ЦК ВКП (б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». По сообщению окружной комиссии по коллективизации и посевкампании, к лету 1930 года, по сравнению с концом февраля, уровень коллективизации на Ставрополье сильно снизился [31]:

Крестьяне выходили из колхозов сотнями. Например, по донесениям о ходе коллективизации на 1 мая 1930 года видно, что за месяц, с 1 апреля по 1 мая, из колхозов Ставропольского района вышло 522 семьи и 7 одиночек, в Петровском районе за этот же период колхозы покинули 1 352 семьи и 12 одиночек, в Медвеженском районе 2 073 семьи и 35 одиночек, в Изобильно-Тищенском 1 132 семьи и 12 одиночек. По всему округу из колхозов вышло 10 512 семей и 127 одиночек. За последующий месяц из колхозов Медвеженского района ушло еще 549 семей и 2 крестьян-одиночек, из колхозов Петровского района 948 семей и 11 одиночек и т. д. В течение этого же периода отмечались и случаи вступления в колхоз по разным причинам, но количество вступивших было в несколько раз меньше, чем выбывших. В частности, всего по Ставропольскому округу в колхозы вступило с 1 апреля по 1 мая 1 095 семей и 106 единоличников. [35]

Приведенные выше данные противоречат распространявшейся в тот период и имевшей отчасти пропагандистский характер официальной точки зрения. Андреев А. А., секретарь Северо-Кавказского Крайкома ВКП (б), в докладе на VI краевой партконференции 9 июня 1930 года говорил, что не коллективизированными оставались 30−40% крестьян, но «судьба 30−40 процентов не вошедших в колхозы единоличных хозяйств решена, и ни одно единоличное хозяйство серьезно не верит в то, что оно будет существовать. Их судьба решена тем, что основная масса пошла в колхозы». [36]

Далеко не все выходившие из колхозов могли вернуться к индивидуальному ведению хозяйства, потому что из колхозов имущество им либо не возвращалось вообще, либо возвращалось в незначительном объеме. Вернуть свое имущество было крайне сложно, особенно с весны 1930 года. На уже упоминавшемся совещании крестьян с Н. И. Ежовым, крестьяне жаловались, что после выхода из колхоза они не могут забрать свое имущество. Семена в свое время были ими ссыпаны в семенной фонд, земля объединена в колхоз (обобществили даже озимые посевы, что противоречило действовавшему законодательству), скот обобществлен. Таким образом, у крестьян оставалась только усадьба, и вернуться к занятию сельским хозяйством они уже не могли. Шамшин из Донского округа говорил, что как только народ прочитал о добровольном вступлении в колхоз, всколыхнулся и из 1 400 дворов, вступивших в колхоз, 800 подали заявление о выходе. Выходившим из колхоза семян не дали, а сказали сеять вместе с колхозниками, в ближайшие дни обещали разрешить вопрос с выходом и отделить участки посевов, вернуть скот и отремонтированный инвентарь. Но ни посевов, ни скота и инвентаря крестьяне не получили, их исключили из колхоза и обещали отдать под суд за выход из колхоза. В селе Терновском Изобильно-Тищенского района Ставропольского округа крестьянам пришлось обращаться в краевые органы власти для разрешения вопроса о возвращении им имущества из коммуны имени X Октября, в которой они состояли. Жалоба была отослана Изобильно-Тищенскому райполеводсоюзу, который и занимался данным вопросом. Инструктор райполеводсоюза созвал совещание совета коммуны. На заседании было решено возвратить вышедшим из коммуны коров, и в тот же день под сохранную расписку 6 коров было возвращено. Кроме того, коммуна брала на себя обязательство своим бывшим членам поднять пары тягловой силой коммуны. Вернуть все имущество, в том числе тягло, для того, чтобы полностью восстановить хозяйство крестьян, коммуна отказывалась. [39]

Необходимо отметить, что отказ в возвращении всего имущества выходившим из колхоза крестьянам, согласно существовавшему законодательству, не являлся нарушением. Примерный устав сельскохозяйственной артели, принятый Колхозцентром, одобренный Народным комиссариатом земледелия СССР и утвержденный Совнаркомом СССР и Президиумом ЦИК СССР, регламентировавший кроме всего прочего условия вступления и выхода крестьян из колхозов, максимально защищал интересы государства и артели, поэтому в уставе было зафиксировано, что обобществленный надел выходившего из колхоза крестьянина ему не должен был выделяться, чтобы не допустить уменьшения земельного массива артели. Выбывшие могли получить землю только из свободных земель государственного фонда. При выходе из артели ее члена с последним должны были произвести расчет и возвратить ему паевой взнос, причем расчет, согласно правилам, надлежало осуществлять по окончанию хозяйственного года. Но не все обобществленное имущество считалось паем, а только его часть. Следовательно, возвращение всего имущества не предполагалось. [40]

Власти призывали придерживаться установленных в пунктах устава норм, нарушения допускались только по решению райкома, а в крупных селах и станицах — после положительного решения окружкома. Раздача скота и инвентаря вопреки уставу должна была пресекаться. Также необходимо было расследовать случаи выхода из колхоза, проводить работу с выходившими и способствовать возвращению крестьян в колхоз. Таким образом, защищая интересы артели и, следуя основным принципам государственной политики, правительство создавало такие условия для вышедших из колхозов, при которых крестьяне сталкивались с большими трудностями при воссоздании индивидуального хозяйства и вынуждены были вернуться в колхоз. Такая политика не противоречила, а полностью соответствовала и основным положениям статьи «Головокружение от успехов». Слово «добровольность», которое хотели увидеть и увидели крестьяне в этой статье, было не главным, а второстепенным, дополнительным по отношению к определяющей фразе: «надо тщательно учитывать разнообразие условий в различных районах СССР при определении темпа и методов колхозного строительства». Это полностью подтвердила следующая статья И. Сталина «Ответ товарищам колхозникам» [44], опубликованная вскоре после появления статьи «Головокружение от успехов». В новой публикации четко определялись категории крестьян, выходившие из колхозов: «мертвые души», «чуждые», «колеблющиеся». Ничего о бегущих из колхозов крестьян как о жертвах насильственной коллективизации не говорилось. Добровольность, как и в предыдущей статье, рассматривалась не с точки зрения свободы вступления в коллективные объединения (артели), а с точки зрения добровольного волеизъявления стать членом колхоза в течение отведенного для данного региона срока проведения коллективизации, то есть для Северного Кавказа это 6 месяцев или год. Выход из колхозов «колеблющихся», единственной категории выходивших, относительно которых выражалось сожаление, оценивался отрицательно. [45]

Имелись случаи, когда крестьяне самовольно пытались вернуть свое имущество. В частности, на заседании бюро Терского окружного комитета ВКП (б) 11 марта 1930 года отмечалось, что в отдельных колхозах в селе Покойном, станице Горячеводской, Константиновке, Архангельском и станице Суворовской участились случаи выхода из колхозов, а в Бургун-Маджарах и Константиновке зафиксированы факты увода отдельными колхозниками обобществленного скота и особую активность в этом проявляли женщины. [46]

Пытаясь предотвратить растаскивание обобществленного имущества, на местах против крестьян стали возбуждаться уголовные дела по статье 90 за самоуправство. Верховный суд РСФСР в связи с этим дал разъяснение, что в случае непринятия колхозом устава привлечения крестьян к уголовной ответственности не допускать. Середняки и бедняки могли быть наказаны при отсутствии устава, если их действия сопровождались хулиганскими выходками, насилием, захватом имущества, которое до обобществления им не принадлежало и т. д. Кулаки, замеченные в подстрекательстве к беспорядкам, подлежали привлечению к уголовной ответственности в зависимости от обстоятельств. [47]

Вернуть вышедших из колхозов крестьян и вовлечь в коллективные хозяйства единоличников с ослаблением нажима оказалось очень сложно. Ни к осени 1930 года, ни к весне 1931 года коллективизация на Северном Кавказе завершена не была. Подводя итоги очередного этапа коллективизационной кампании в Ставропольском районе на 15 июня 1931 г., президиум РИКа обращал внимание на имевшие место выходы крестьян из колхозов. В Бешпагире за 5 дней из колхозов выбыло 240 хозяйств и таким образом количество коллективизированных хозяйств по селу уменьшилось на 15,5%, в Татарке за 5 дней покинули колхозы 88 хозяйств или 7,5%, по Грачевскому сельскому совету зафиксировано было 60 случаев выхода хозяйств и отлив составил 5,5%. С колхозом имени Сталина в городе Ставрополе за 5 дней по району процент коллективизации снизился на 3,7% и составил 70%.

Вина за низкие темпы коллективизации возлагалась на местное руководство. В качестве причин выходов из колхозов назывались: нежелание выполнять директивы партии и правительства, плохая организация массовой работы среди колхозников и единоличников, отсутствие борьбы с подкулачниками и антиколхозными настроениями в колхозах, организация сдельщины только на бумаге, близорукость уполномоченных РРЖа по селам, в которых отмечены случаи ухода из колхозов, и оппортунизм руководителей сел. Ошибки указывалось исправить в первую же пятидневку. 48] Но к концу года уровень коллективизации по району снизился еще больше. На 18 декабря 1931 года коллективизированными были 68,8% хозяйств вместо 70% в середине июня. [49]

Цифровые данные по всему Советскому Союзу также свидетельствовали о том, что в начале 30-х годов рано было говорить о победе колхозного строя в стране. Весной 1930 года в колхозах состояло 23,6% хозяйств, весной 1931 года — 52,7% хозяйств, весной 1932 года — 61,5% крестьянских хозяйств. Только в середине 1937 года коллективизированными были 93% хозяйств. [51]

Выход крестьян из колхозов и после 1930 года, низкий уровень коллективизации были связаны с тем, что оплата труда и условия работы в колхозах так и не были урегулированы. Кроме того, иногда в колхозах к колхозникам применяли меры физического воздействия, на общегосударственном масштабе отношение к колхозникам было как к дешевой рабочей силе.

Вместо укрепления колхозов после начала бегства крестьян из наскоро собранных коллективов, весной 1930 года продолжалась борьба за количество коллективизированных хозяйств. Не смотря на то, что даже при жестком нажиме на крестьянина во время массовой коллективизации не все посевы и скот у коллективизированных крестьян были обобществлены, тем не менее, часть колхозников не имела земли и скота, поэтому для них оплата за труд в колхозе была единственным источником доходов и проблема заработной платы была для них особенно актуальна. Впрочем, не менее актуальной она была и для других членов колхоза, так как процент обобществления внутри колхозно-крестьянского сектора постоянно увеличивался, о чем свидетельствуют данные таблицы, составленной комиссией Президиума ВЦИК после обследования Северо-Кавказского края, но именно вопрос оплаты был наименее урегулирован.

В собственности колхозников в 1931 году оставалось 4,8% всех лошадей, в том числе 4,1% рабочих, а в 1932 году 3,2% лошадей и из них рабочих 3,3%. Доля свиней в хозяйствах колхозников за год уменьшилось с 39,7% до 16,3%, коров с 48,6% до 44,9%.

Оплату труда в колхозах, согласно различным указаниям, необходимо было производить с учетом количества и качества, осуществленных колхозником работ. Между тем, применялись различные принципы оплаты труда. В частности, в ряде колхозов Терского округа оплата производилась по разнарядке, что вызывало нарекания и недоразумения. Со временем эта система была отменена. Колхозцентр и Наркозем также отмечали имевшие место различные нарушения по оплате: распределение доходов только по едоцкому принципу без учета количества и качества затраченного труда, неотчисление 5 процентов от валового урожая в пользу крестьянина в соответствии с внесенным им в колхоз имуществом, выдача вознаграждения только в денежной форме и фиксированном размере, безосновательное увеличение семенного фонда колхоза, что уменьшало размер средств и урожая, необходимых для других нужд, в том числе и для распределения между колхозниками, высокие административные и накладные расходы и т. д. Кроме того, имелись случаи несвоевременной выплаты зарплаты. Например, Старомарьевский колхоз «Гигант» не вовремя оплачивал работу трактористов, что сказывалось на качестве работ последних. Обычным явлением была недоплата крестьянину всей причитавшейся ему суммы дохода. Материалы обследования колхозов свидетельствовали о том, что предназначенные к выдаче средства и действительно полученные колхозниками суммы сильно разнились. В лучших колхозах Северного Кавказа на 1 трудодень начислялось в среднем 1,6 рублей, получалось значительно меньше. В остальных колхозах доходы колхозников были еще ниже.

Кроме того, было установлено неправильное соотношение расценок работы в трудоднях в полеводческой бригаде по отношению к другим работам в колхозе. 7 сентября 1932 года на заседании бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП (б) было принято решение значительно увеличить расценки в трудоднях полеводческим бригадам, в первую очередь ведущим профессиям, а также повысить оплату квалифицированным рабочим. Правда, на этом же заседании было решено снизить расценки в трудоднях остальным членам колхоза. Сдельная оплата труда так и не была установлена во всех колхозах в начале 30-х годов. В число таких колхозов входил колхоз имени Мазикина в Пелагиаде. Во второй бригаде этого колхоза количество и качество работ не учитывалось, в результате производительность труда колхозников была очень низкой и имелась тенденция к еще большему ее снижению. [60]

Кроме неурегулированности системы оплаты труда, была еще одна серьезная проблема — начисление причитающейся крестьянину доли урожая и дохода колхоза должно было производиться только после выполнения колхозом хлебозаготовительного плана, оплаты всех долгов, засыпки семенного и фуражного фондов и так далее. Таким образом, размер оставшейся для распределения между колхозниками доли урожая зависел главным образом от плана хлебозаготовок.

Ошибки в проводимой в деревне политике обернулись трагедией 1932;1933 годов. Государству необходимы были крупные денежные средства для вливания в промышленность и возможности деревни, подорванной насильственной коллективизацией, оно не учитывало.

Кроме того, из-за плохих погодных условий урожай в Северо-Кавказском крае в 1932 году был гораздо ниже ожидаемого: крестьяне снимали от 1 до 6 центнеров с гектара. В связи с недородом, планы хлебозаготовок для края в 1932 году несколько раз снижались [62], но новый экспортный план все послабления сводил на нет. Экспортный план на урожай 1932 года для Северо-Кавказского края был установлен выше более чем в 2 раза по сравнению с предыдущим годом. На выполнение этого плана направлялись все усилия. В целях предотвращения срывов его выполнения, в сентябре Крайком ВКП (б) постановил всю имеющуюся на ссыпных пунктах и поступающую пшеницу первого и второго класса направить на экспорт. На вывоз отбирали даже пшеницу третьего класса. [64]

Усиленные хлебозаготовки, которые и до этого вызывали недовольство крестьянства, натолкнулись на серьезное сопротивление. В крае происходили массовые выступления крестьянства. За первое полугодие 1932 года было зарегистрировано 164 массовых выступления. Причем, если зимой волнения происходили из-за недостатка продовольствия, то летом требования крестьян стали приобретать политический характер. Высокие планы хлебозаготовок стали причиной распространения слухов о неизбежном голоде, вызвали выход колхозников из колхозов. Частым явлением стало расхищение из колхозов зерна и другой сельскохозяйственной продукции.

В свою очередь, государство усиливало нажим на деревню. На районы, уже выполнившие планы хлебозаготовок, периодически налагались дополнительные планы [67], для сбора продовольствия к крестьянам применялись насильственные методы. Из хозяйств вывозили практически весь урожай. Для предотвращения хищений, хлеб решено было вывозить из-под молотилок сразу на ссыпные пункты, изымалось засыпанное в колхозные амбары зерно. Колхозники по установленным нормам могли получить в счет натуральных авансов не более 10−15% обмолоченного хлеба. В ряде населенных пунктов во время заготовок отбирали даже соленья и сушеное. Таким образом, колхозники в качестве оплаты труда в 1932 году получили незначительную долю урожая и результатом стал сильнейший голод, охвативший край в 1932;1933 году. Положение ухудшалось еще и тем, что, кроме выполнения планов хлебозаготовок, необходимо было собрать и семенной фонд. Местам было дано предупреждение, что помощь семенами со стороны краевых организаций оказываться не будет, а первоначально собиравшийся краевой семфонд был внесен в хлебозаготовительный фонд.

Истощение людских сил и рабочего скота во время голода сильно отразилось на состоянии сельского хозяйства. Районам, в которых разразился сильнейший голод, оказывалась незначительная продовольственная помощь, и ее хватало только для легкого поддержания колхозников. Большинству же колхозников, как и единоличников, удалось выйти на весенние полевые работы весной 1933 года из-за употребления в пищу сусликов [71], а также поедались кошки и собаки. [72]

С большим трудом шел сбор семенного фонда. Обследование одного из районов Северо-Кавказского края, Тацинского, показало, что семфонд в районе составился из семссуды, переобмолота (переобмолот давал в среднем 5−6 кг с воза, иногда с воза удавалось получить до 16 кг зерна, а иногда всего 1−2 кг), конфискованного расхищенного зерна, семенной разверстки по колхозникам (колхозников заставляли внести в семенной фонд больше зерна, чем им было получено от колхоза, кроме того, планы сдачи для всех членов колхоза устанавливались одинаковые, независимо от добросовестности их работы в колхозе; ошибки в обложении стали исправляться после получения семссуды, которая составила более трех четвертей всего необходимого для сева зерна). Собранное таким образом для засева полей зерно было низкого качества. Обычно для сева разрешалось использовать семена со всхожестью не ниже 90%, в 1933 году КрайЗУ дало распоряжение сеять семена со всхожестью от 70% [74], потому что лучшее зерно шло на экспорт, его для нужд края не хватало, а с населения можно было собрать только такое, которое у него было.

В крайне плохом состоянии к началу весенних полевых работ 1933 года оказался рабочий скот. Во-первых, из-за нехватки фуража отмечался усиленный падеж животных. Данные по Северо-Кавказскому краю, исчисленные по территории, которую занимал край на 1 января 1937 года, свидетельствуют о том, что с 1932 по 1933 год численность рабочих лошадей в колхозах уменьшилось с 110,8 тыс. до 80,3 тыс. голов (уменьшение численности рабскота происходило и из-за выхода крестьян из колхозов и увода своего скота). Большая часть оставшегося поголовья не могла быть использована на полевых работах, так как из-за плохого ухода, нехозяйского отношения крестьян к общему скоту при неполучении от колхоза продовольствия на содержание семьи, бескормицы была совершенно обессилена.

Обследование колхозов показало, что, например, в колхозе «Красное Знамя» села Михайловского, в третьей бригаде из 38 имевшихся лошадей 13 были с побитыми плечами и спинами и 4 сильно истощены. В четвертой бригаде из 37 лошадей 4 оказалось с побитыми плечами и 2 сильно истощены.

Из всех 138 тягловых единиц, принадлежавших колхозу, значительное количество было ниже средней упитанности. В колхозе «Долой собственность» (с. Татарка) лошади также оказались неухоженными. Конюшни не чистились. Рабочий скот был истощен и требовал длительной откормки. Всего по Ставропольскому району 65% лошадей в начале 1933 г. были непригодны для использования на сельскохозяйственных работах из-за истощения и болезни. На заседаниях президиума Ставропольского райисполкома отмечалось, что из-за плохого кормления и ухода на фермах наблюдается высокий процент яловости свиней, массовые случаи выкидышей у коров, большая смертность нарождающегося приплода. Аналогичная ситуация была по всем районам края. В Медвеженском районе истощенными и больными на начало 1933 года было 70,9% конского тягла, в Невинномысском — 68%, в Минераловодском — 66,8% и т. д. [80]

Для того чтобы обеспечить в таких условиях работу на колхозных полях, в начале 1933 года были приняты ряд постановлений, согласно которым отказ колхозников от работы мог иметь для них серьезные последствия. В феврале Северо-Кавказский крайком ВКП (б) дал указания местам в рамках подготовки к севу разъяснять колхозникам, что самовольный уход весной из колхоза, а также неполноценная работа будут иметь следствием исключение из колхозов, лишение права участия в распределении натуральных и денежных доходов колхоза. Непосредственно перед началом сева требования к трудовой дисциплине на полях ужесточились. Власти давали указания установить в коллективах суровую трудовую дисциплину, карать без снисхождения нарушителей дисциплины и недобросовестно работавших, лишая таких колхозников продовольственной помощи, исключая из колхоза. Злостных нарушителей «как организаторов саботажа и врагов общественной колхозной собственности» требовали отдавать под суд. [82]

В некоторых колхозах принуждение крестьянства доходило до крайней степени насилия. В частности, в колхозе «Пролетарский труд» Янкульского сельского совета Курсавского района колхозников систематически избивали, привязывали цепями, сажали в подпол, стегали кнутом, угрожали им расстрелом. Первый акт насилия был совершен против пятнадцатилетнего мальчика, которого били кнутом и сажали в подпол. Зафиксированы также случай избиения колхозницы-инвалидки и факт избиения пятнадцатилетней девушки и привязывания ее цепью к колесам и т. д. Такими методами крестьян наказывали за отказ от работы, за хищения, причем за хищения даже блюдца колосков ячменя, (сначала наказывали за кражу в колхозе избиением или другим способом, а затем отправляли в милицию).

Насилия над колхозниками совершались секретарем колхозной партийной ячейки, председателем колхоза, бригадиром и другими и эти факты были известны районной контрольной комиссии, но последняя никаких мер не принимала и даже предполагала взять на работу секретаря колхозной ячейки Демьяненко. Об избиениях знали также заведующий орготделом райкома партии и прокурор, но до вмешательства в дело председателя Курсавского райисполкома бездействовали. Избиения рабочих также происходили и в совхозе № 19, избиением занимался директор совхоза. Е. Н. Осколков и Н. А. Мальцева отмечали, что случаи применения насилия к крестьянам были не единичными, но осуждались они только тогда, когда оказывались широко известными. [84]

Одновременно с принуждением были предприняты меры, которые должны были поддержать крестьянина и повысить интерес к работе: первоочередная выдача продовольственной помощи во время подготовки и проведения сева членам колхоза, задействованным на этих работах (причем количество получавшегося хлеба, согласно постановлениям, должно было зависеть от сделанной работы), повышение нормы оплаты за трудодень полевым и тракторным бригадам на 15−25% по отношению к подсобным и животноводческим бригадам и варка для них общественных обедов из пшена по 25 граммов на работающего. Для приварка к пшену правлениям колхозов было разрешено использовать в «минимально необходимом размере» мясо. Чистка партийных и комсомольских организаций, низового советского, колхозного и кооперативного аппарата на время сева была прекращена. Занятые в чистки работники были направлены в колхозы и бригады. [85]

Нормы высева на 1933 год были повышены. Невыполнение планов со ссылкой на низкую всхожесть семян рассматривалось как кулацкий саботаж.

Однако необходимо отметить, что первые годы коллективизации были противоречивы. Были крестьяне, обычно это бедняки, которые действительно верили в скорую победу коммунизма и добросовестно трудились в колхозе с надеждой, что по прошествии переходного периода все нормализуется и если не они, то их дети будут жить хорошо. В колхозах, совхозах, МТС были свои ударники, правда, иногда фиктивные. В период голода зимы-весны 1933 года на первых страницах газет печатали заметки о передовиках, чтобы их примером поднять крестьян на работу. В конце зимы — начале весны 1933 года, когда стала беспокоить серьезная проблема неготовности тягла к севу, появились статьи о конюхах-ударниках. В газете «Власть Советов» рассказывалось о лучшем конюхе бригады № 5 колхоза «Красный Октябрь» Гвозденко П., который говорил, что корм у всех коней в колхозе одинаков, а состояние лошади зависит от ухода, конюхах бригады № 2 колхоза «Красный Восток» Скорнякове И. и Беликове Я., конюхе Хрипунове Т. 65 лет, который в колхозе состоял с 1925 года, конюхах С. П. Ильинове, Н. Ф. Комове, А. Задове, И. И. Кизилове, А. И. Кавешникове, Е. П. Харламове, И. Б. Цокулове, В. Попове, Д. П. Никитине и других. С началом сева появились статьи о лучших сеяльщиках. Например, 24 марта 1933 года в газете «Власть Советов» напечатали статью о сеяльщиках-ударниках Михайловского колхоза имени Андреева красном партизане Придворове Г. Я. и Дьяконове И. И., 31 марта появилась статья о бригаде Зинченко (Калюженский сельский совет), 5 апреля о бригаде Локтионова и так далее. [88]

Но ни социалистическое соревнование, внедрявшееся в конце 20-хначале 30-х годов и с трудом приживавшиеся из-за нежелания основной массы крестьянства работать в коллективных хозяйствах [89], ни ударничество не играли определяющей роли, потому что при отсутствии фуража нельзя было обеспечить хорошее состояние тягловой силы даже при хорошем уходе, а крестьянину, опухшему от голода трудно было выходить на работу.

События начала 30-х годов, а особенно голодная зима 1932;33 года, не могли не отразиться на состоянии сельского хозяйства. После применения различных мер воздействия весной 1933 года крестьяне вышли на работу на колхозные поля, но площади, засеянные яровыми, по сравнения с показателями 1932 года, оказались меньше на 16,62% (данные по территории Орджоникидзевского края в границах на 1 января 1937 г.). Сильнейший удар, нанесенный деревне голодом 1932;1933 года, и продолжавшееся и после этого давление на крестьянство стали причиной того, что и в 1935 году посевные площади в колхозах под яровыми культурами не восстановились до размеров 1932 года. В 1935 году по краю (в границах на 1 января 1937 года) в колхозах засеяли яровыми 1 259,5 тысяч га или 88,6% от показателей 1932 года. Только в 1936 году размеры яровых посевов были восстановлены. [90]

Пострадало от массовой коллективизации и животноводство. Если размеры посевных площадей в начале 30-х годов колебались, но были выше чем в 1928 году, то есть до начала массовой коллективизации, то поголовье скота постоянно сокращалось. Первый удар животноводство получило в период начала коллективизации, и общее поголовье лошадей в крае (в границах на 1 января 1937 года) в 1930 году по сравнению с 1929 годом уменьшилось на 21% (в первую очередь пострадал молодняк и жеребята), крупного рогатого скота на 26,9%, овец и коз на 16%. На протяжении первых лет интенсивного социалистического строительства численность скота падала, и в 1934 году, после голода и тяжелого 1933 года количество лошадей уже составляло 36,9% от численности поголовья 1929 года, количество крупного рогатого скота 55,95%, овец и коз 67,2%. [91]

После голода колхозники стали развивать свои приусадебные хозяйства. Главным образом они выращивали картофель, овощи, бахчевые культуры и кукурузу. Площади, занятые под названными сельхозкультурами, в хозяйствах колхозников постоянно колебались, уменьшались в 1933 году, но в итоге под картофелем с 1928 по 1932 год выросли с 1 до 3,1 тыс. гектаров, а к 1935 году до 11,8 тыс. гектаров, под овощными культурами с 1928 по 1932 год с 0,3 до 6,3 тысяч гектаров и к 1935 году до 10 тысяч гектаров, под бахчами соответственно с 2,9 до 8,5 и к 1935 году до 9,7 тыс. га и под кукурузой посевы с 1928 года до 1933 года сократились с 10,8 до 5 тысяч га, в 1935 году составили уже 8,1 тыс. га. [92]

Рост процента обобществления в коллективных хозяйствах в конце 20-х — начале 30-х годов, что поощрялось государством, стал причиной того, что при задержке расчета колхоза с крестьянами колхозники были уязвимы, часто не могли обеспечить свою семью продуктами питания, что уже проявилось зимой года. С целью сделать хозяйство колхозника более устойчивым на случай экономических потрясений, снизив тем самым размеры социальной помощи, которая потребовалась бы в случае неурожая, голода и т. д. и ослабить недовольство крестьянства, 26 марта 1932 года ЦК ВКП (б) принял постановление «О принудительном обобществлении скота». В документе признавалась недопустимость принудительного обобществления коров и мелкого скота у колхозников. В постановлении говорилось, что «задача партии состоит в том, чтобы у каждого колхозника были своя корова, мелкий скот, птица». Более того, рекомендовалось оказывать содействие колхозникам, не имевшим скота, в покупке и выращивании его для собственных нужд. На год хозяйства колхозников в Северо-Кавказском крае были обеспечены крупным рогатым скотом на 41,5%, овцами на 19,4%, свиньями на 8,7%. Колхозными товарными фермами в 1932 году колхозникам была оказана помощь в приобретении скота. Последним было продано 7 573 головы крупного рогатого скота, 38 754 поросенка, 21 652 овцы, 551 600 штук суточных цыплят. Конечно, эта помощь была недостаточной, тем более, что из-за усиления государственных заготовок продовольствия скот и птицу нечем было кормить и их приходилось резать.

После голода, с 1934 года колхозники стали прогрессивными темпами разводить скот. В первую очередь крестьяне закупали поросят (общее количество свиней в их хозяйствах с 1933 по 1934 год увеличилось на 75,8%, с 1934 по 1935 год еще на 61% и т. д.), крупный рогатый скот (в 1934 году колхозники имели на 9,4% животных больше, чем в 1933, а в 1935 году на 39,4% животных больше, чем в 1934), овец и коз (в 1934 году их численность увеличилась на 10,8%, в 1935 на 68,1%). [95]

Таким образом, в начале 30-х годов XX века в области сельского хозяйства была проведена реформа, коренным образом изменившая облик традиционной деревни. Значительная часть сельского населения была против проводившейся коллективизации, и отчасти причина заключалась в том, что преобразования проводились без соответствующей подготовки. Крестьяне не были подготовлены к реформе идеологически, а еще Ленин В. И. в начале 30-х годов писал, что полное кооперирование будет невозможным без «культурности» крестьянства, «без целой культурной революции». Кроме того, реформа была однобокой и предусматривала только создание производственных коллективов. В результате коллективизация осуществлялась с применением мер принуждения. Еще более осложнял обстановку тот факт, что при создании колхозов не были продуманы финансовые вопросы деятельности будущих хозяйств и вопросы организации труда. Это определило неустойчивость первых коллективных хозяйств и массовый выход крестьян из колхозов с появлением в печати в начале марта 1930 года статьи Сталина И. В. «Головокружение от успехов» и после опубликования постановления «О борьбе с искривлениями партлинии…». Но возвращение к единоличному ведению хозяйства при этом было затруднено, так как возникали сложности при возврате своего имущества из колхозов. В итоге крестьяне либо возвращались в колхозы, либо покидали село.

4. Трансформация единоличных хозяйств на Ставрополье в начале 30-х годов.

1930 год стал переломным в истории традиционной крестьянской общины. Начался он с передачей сельским советам права распоряжения всеми земельными фондами. Постановление президиума ЦИК СССР, в котором излагались эти положения, было принято 25 января 1930 года. В новом постановлении президиума ЦИК от 3 февраля 1930 года предусматривалась передача сельским советам права наблюдать за рациональным использованием земель и угодий колхозами и единоличниками и отбирать земли у организаций и лиц, не выполнявших производственных планов и заданий или не выполнявших государственных обязательств. Земельные общества полностью теряли самостоятельность, подпадали под руководство сельских советов. Сельсоветы получили право отмены, изменения и утверждения постановлений земельных обществ. Более того, в районах сплошной коллективизации земельные общества подлежали ликвидации, а их права и обязанностипередачи сельским советам. [2]

Так как темпы коллективизации оказались не столь быстрыми, как ожидалось, то в июльском 1930 года постановлении ВЦИК и СНК РСФСР дополнялось, что ликвидировать необходимо те земельные общества, в пределах которых объединено не менее 75% крестьянских хозяйств. Но судьба крестьянских общин уже была решена. Они с началом проведения политики коллективизации распадались сами, так как часть их членов оказывалась в колхозе, а остальная часть начинала вести свое хозяйство самостоятельно. [3]

С началом усиленного роста количества колхозов и перенесением основных работ по землеустройству на коллективные хозяйства, землеустройству единоличных хозяйств уделяли второстепенное значение. На начало 1930 года землеустройство единоличных хозяйств завершено не было. В различных земельных обществах, относившихся к одному и тому же сельскому совету, норма земли на едока была различной. Получалось, что в одном земельном обществе на едока выделяли 7 га земли, а в другом — 4 га.

Землеустройство коллективных хозяйств могло ущемлять интересы единоличников. РайЗО, землеустроителям и сельсоветам настоятельно рекомендовалось отводить для коллективных хозяйств земли в одном месте, независимо от того, в чьем пользовании они находились до землеустройства.

Таким образом, земля у единоличных хозяйств также могла быть отнята, если располагалась на участке, выделяемом для колхоза. В еще неземлеустроенных районах предполагались другие выходы из положения и также не в пользу индивидуальных хозяев. В одном из районов для эффективной работы тракторов было предложено обрабатывать весь земельный массив, в том числе и вклинивавшиеся участки единоличников, а из единоличников организовывать ТОЗы или просто группы хозяев, чтобы они сами заключали договоры с МТС об условиях обработки. [6]

После землеустройства земля для новых посевов единоличников выделялась в другом месте, но это также не устраняло проблему дальноземелья, качества почв и так далее. Например, в селе Михайловском землю для посева выделили в 25 км от села. [7]

Социалистическое переустройство деревни потребовало изменения ее социальной структуры. Если до коллективизации власти в среде крестьянства выделяли батраков, бедноту, середняков, зажиточных и кулаков, допуская даже градацию по имущественному положению и в этих группах, то с началом коллективизации на официальном уровне эту структуру стали упрощать, доводя до трехчленного деления: колхозники — единоличники (бедняки и середняки) — кулаки. Два последних звена вскоре также должны были исчезнуть. Единоличники рассматривались как потенциальные колхозники и должны были в ближайшее время перейти в эту категорию. Кулаки подлежали уничтожению. [8]

Изменение социальной структуры деревни происходило в короткий промежуток времени, но поэтапно. Такое явление как батрачество было несовместимо с советской идеологией, но продолжало существовать еще некоторое время и после взятия курса на социалистическое преобразование страны. Было очевидно, что отсутствие условий для запрещения применения наемного труда в единоличных хозяйствах могло привести к обострению социальной обстановки. В 1928 году батрачество еще не было готово к массовому объединению в колхозы, поэтому с запрещением найма тысячи безработных хлынули бы в город, а промышленность их принять была еще не готова, или, оставшись в селах, составили бы социально-опасный элемент. Первоначально батраков через пропаганду готовили к тому, чтобы они постепенно от работы в индивидуальных хозяйствах переходили к работе в коллективных хозяйствах. Одновременно государство старалось защищать права батрачества и регулировать рынок найма труда и постепенно ограничивать возможность найма рабочей силы.

Необходимо отметить, что положение батрачества в 20-е годы было несколько лучше, чем до революции. До 1917 года наемные работники не были защищены от произвола нанимателей. В годы нэпа на государственном уровне были изданы ряд правовых документов, гарантировавших некоторые права батраков.

В то же время, наличие постановлений само по себе не гарантировало соблюдение прав батрачества. В Терском округе на конец 1928 года насчитывалось примерно 20 тыс. батраков. Союзными организациями из них было охвачено только 6 500 человек, то есть менее трети рабочих могли иметь защиту со стороны союзов. Но часто и союзы не могли обеспечить соблюдение прав батрачества. При найме на работу крестьяне должны были заключать договора с батраками при посредничестве союза. На IV краевом съезде союза сельхозлесрабочих в 1928 году участники съезда жаловались, что частники нарушали договора, заключенные даже при участии союза: заключался с союзом договор с определением одного размера оплаты труда за работу батрака, а затем нанимались рабочие с условием вознаграждения их труда по пониженной ставке. Батраки, боясь остаться без работы, соглашались на эти условия. На том же съезде отмечали, что батраки не только соглашались наниматься на невыгодных для себя условиях, но и скрывали возможные факты нарушения их прав, чтобы сохранить рабочее место. В частности, говорилось, что батраки, особенно бездомные, скрывали от союза, у кого они работали, чтобы наниматель их не выгнал. Иначе поступать батраки не могли, так как не имели реальных гарантий от государства. Союзное пособие по безработице составляло 1,5 рубля. О всевозможных нарушениях прав наемных работников периодически сообщали газеты. В газете «Власть Советов» в 1929 году отмечалось, что оплата труда женщин и подростков устанавливалась ниже оплаты труда мужчин, и особенно в этом отношении страдала молодежь, находившаяся в чрезвычайно тяжелых условиях. [13]

С другой стороны, стремление в период нэпа ущемить права нанимателей и предоставить больше прав батракам иногда доходило до абсурда, а, главное, часто являлось причиной еще большего нарушения прав наемных работников, поскольку в интересах обеих сторон было обойти законы. В этом случае батраки не получали гарантии своих прав вообще. Согласно положениям Земельного кодекса, принятого в 1922 году, наем рабочей силы для обработки земли был возможен только в том случае, если все наличные трудоспособные члены хозяйства не могли самостоятельно выполнить всю сельскохозяйственную работу. Существовали и другие серьезные ограничения возможности найма. В результате крестьяне скрывали факт найма работников, представляя их женами, детьми, племянниками; с окончанием полевых работ хозяева давали «женам» развод и отпускали «родственников». [14]

Иногда, призывая заключать договора, нанимателям грозили судом, и отдавали их под суд. При заключении договора с крестьян требовали различные выплаты, а для ряда нанимателей взимаемые суммы были обременительны и непосильны. В ряде случаев от крестьян, имевших батраков, требовали выполнения условий использования рабочей силы, которые были оговорены в Кодексе законов о труде и разработаны для регламентирования условий труда на фабриках и заводах, но не в маломощных хозяйствах. Последним пользовались и сами батраки в корыстных целях. Они нанимались для работы в хозяйство на любых условиях и спокойно работали до окончания срока найма, а затем через суд требовали от хозяев выполнения положений Кодекса законов о труде: оплата сверхурочных работ, если работали более 8 часов в день, производство выплат за неиспользованный отпуск, за невыдачу спецодежды, предоставление выходного пособия и так далее. Таким образом, крестьян должны был, кроме уже выданной за работу суммы, выплатить еще несколько сотен рублей, и с него эти деньги взыскивали.

Нередким явлением было и лишение избирательных прав за наем работника, причисление к категории кулаков, обложение в индивидуальном порядке без учета имущественного положения нанимателя. [15]

В конце 20-х годов были приняты ряд постановлений, усиливших регламентацию в области найма труда, что усиливало безработицу, и одновременно были предприняты меры по ликвидации безработицы. В числе других были приняты поправки к постановлению СНК СССР от 18 апреля 1925 года о применении наемного труда в бедняцких и середняцких хозяйствах и изменения к инструкции к постановлению, принятой СНК РСФСР, 20 февраля 1929 года ЦИК и СНК СССР приняли постановление «О порядке применения кодекса законов о труде в кулацких хозяйствах». В хозяйствах промышленного типа было установлено без изъятий применять кодекс законов о труде. [16]

За нарушения законодательства о найме рабочей силы за 1928;29 операционный год к уголовной ответственности по Ставропольскому округу было привлечено 372 человека, причем большинство из них были крестьяне, отнесенные к категории кулаков. Оштрафованы были 188 крестьян-кулаков, в качестве штрафов на них была начислена сумма в 9 511 рублей, и 29 середняков на общую сумму 264 рубля. В ноябре 1929 года инспекция труда была освобождена от выполнения обязанностей органа дознания, поэтому со своей стороны могла привлекать нарушителей только к административной ответственности. За 1929;30 год в числе оштрафованных были 21 кулак, причем если в 1928;29 году сумма штрафа, начисленная на кулака, составляла в среднем 57 рублей, то в 1929;30 году 35 рублей 28 копеек, и 118 крестьян. Уменьшение количества кулаков, на которых были направлены штрафы, свидетельствует о сокращении применения наемного труда в этих хозяйствах в связи с постепенным измельчением последних и репрессиями в отношении кулаков.

Из принимавшихся мер по борьбе с безработицей можно выделить организацию общественных работ, проведение переквалификации, объединение в коллективы. В 1928 году, например, батраки, главным образом женщины, направлялись на рыбные промыслы, в совхозы. Общественные работы в тот год организовывались в Медвеженском, Виноделенском и Изобильно-Тищенском районах. [19]

С взятием курса на массовую коллективизацию для обеспечения роста процента коллективизированного населения и для борьбы с кулачеством 1 февраля 1930 года в районах сплошной коллективизации применение наемного труда в единоличных хозяйствах было запрещено. Исключения допускались в отношении середняцких хозяйств. Регулированием вопросов найма рабочих в середняцких хозяйствах должны были заниматься районные исполнительные комитеты под руководством и контролем окружных исполкомов. [20]

Возможность применения наемного труда в единоличных середняцких хозяйствах была сохранена, это явление в новых условиях называлось «наймом труда», а батрачество определялось как рабочие. Сохранение возможности найма рабочей силы было обусловлено тем, что большая часть крестьянства сопротивлялась коллективизации и для того, чтобы сохранить уровень производства в единоличных хозяйствах, крестьянину необходима была помощь. В частности, члены президиума Терского окружного комитета в апреле 1930 года соглашались с необходимостью привлечения дополнительной рабочей силы в единоличных бедняцко-середняцких виноградных хозяйствах в связи с трудоемкостью виноградарства. [21]

Комплекс мер, предпринятых государством по ограничению возможности найма труда, коллективизация и борьба с безработицей резко сократили в 30-х годах количество наемных рабочих в крестьянских хозяйствах. Анкетный опрос, проводившийся сельскими советами в августе 1930 года, зафиксировал по индивидуальным хозяйствам Северо-Кавказского края 38 тыс. наемных рабочих (в августе 1928 года их было 136 тыс., в августе 1929 года 121 тыс.). Сроковых рабочих в августе 1930 года, в том числе и в сельских обществах, исключая кустарно-промысловых, по сельской местности осталось 29,6 тыс. человек, вместо 130,3 тыс. в 1928 году и 106,1 тыс. в 1929 году. [22]

Как в отношении батрачества, так и в отношении бедняцких и середняцких единоличных хозяйств, а также кулаков, с 1930 года проводилась политика, способствовавшая их исчезновению.

Насильственная коллективизация стала причиной еще большего уменьшения мощности единоличных крестьянских хозяйств. Постоянное давление на них непосильными заготовками и налогами в течение ряда лет приводило к тому, что крестьяне либо шли в колхозы, либо сокращали посевы и резали скот, чтобы на хозяйство накладывали задания по низким ставкам, либо оставляли занятие сельским хозяйством и уходили в город.

В начале 1930 года проводившееся принудительное обобществление скота и другого имущества вызвало резкое сопротивление крестьянства, выразившееся, в первую очередь, в убое скота, утаивании и продаже зерна. Поголовье скота стало быстро сокращаться. О масштабах убоя можно судить из сообщений, поступавших из районов Ставропольского и Терского округов. Из Изобильно-Тищенского района, например, сообщалось, что с начала заготовительной кампании по кожсырью в 1929 году по 1 января 1930 года сырьевым складом крайсоюза ПО было заготовлено 600 кож, а с 1 по 10 января 1930 года — 1 400 кож, причем 80% сданных кож было снято с молодняка, и этот процесс набирал силу. В данном случае речь шла только о кожах, заготовленных складом крайсоюза ПО, но крестьяне могли сбывать сырье и в другом месте. Из данных, поступивших из поселка Владимирского Туркменского района также было видно, что единоличники проводили массовый убой ягнят и сельский совет не предпринимал против этого никаких действий. Для того, чтобы не потерять еще сохранившееся в хозяйстве зерно, крестьяне, особенно зажиточные, старались его продать или укрыть. В селе Татарка, например, кулаки распродавали фураж. [25]

Мотивировали свои действия крестьяне следующим образом: «Все равно все будем в колхозе, а, следовательно, скот будет не наш, поэтому, хотя за бесценок, его нужно продать». Крестьяне надеялись, что после создания колхоза государство обеспечит его всем необходимым.

Остановить разбазаривание крестьянами своего имущества органы власти пытались большей частью ужесточением прежнего законодательства и принятием новых постановлений, предполагавших строгие наказания за их нарушения.

К периоду массовой коллективизации из постановлений, ограничивавших право крестьян свободно распоряжаться имуществом, находившемся в их собственности, можно отнести постановление ЦК ВКП (б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» от 5 января 1930 года, в котором была дана общая установка о недопустимости разбазаривания и распродажи лошадей [28], постановление ЦИК и СНК СССР от 16 января 1930 года «О мерах борьбы с хищническим убоем скота», которым на районные исполнительные комитеты возлагались полномочия лишать права пользования землей и конфисковывать скот и сельскохозяйственный инвентарь «кулаков, которые сами хищнически убивали скот или подстрекали к этому других». Одновременно этих кулаков надлежало привлекать к уголовной ответственности с лишением свободы до 2 лет с выселением или без такового. Крестьян, разбазаривавших скот, должны были исключать из колхозов. В постановлении были предусмотрены и другие мероприятия, ограничивавшие свободное распоряжение имуществом. [29]

На основе этих и других постановлений центральных органов власти краевые, окружные и районные исполкомы принимали свои постановления относительно предотвращения разбазаривания крестьянами имущества, дополнявшие первые в соответствии с местными условиями. Обязательное постановление Ставропольского окружного исполнительного комитета от 9 января 1930 года «О сохранении скота» изменило и дополнило обязательное постановление ОИКа, изданное 12 декабря 1929 года, четко установило виды, породы и возраст животных, не подлежавшие убою: коровы немецкой, симентальской, калмыцкой пород и метисы до 10 лет, телки в возрасте до 2 лет и бычки в возрасте до 1,5 лет, котные овцематки всех пород, лошади до 15 лет и т. д. Убой этих животных разрешался только в случае брака. Брак должен был устанавливаться в каждом случае ветеринаром письменно. Для контроля за сохранением поголовья скота в округе производить убой скота было разрешено исключительно на бойнях и убойных пунктах, а в селах в дополнение к этому для забоя требовалась санкция сельского совета. Обнаружение на бойнях скота, принадлежавшего кулакам, влекло за собой арест животных, а виновные привлекались к ответственности. Спекуляция скотом и его перекупка должны были пресекаться. К числу постановлений, направленных к еще большему ограничению распоряжения крестьянами своим имуществом, помимо других, относится и постановление Терского окружного исполнительного комитета от 30 июня 1930 года «Об охране скота», в котором предусматривалось не только запрещение забоя молодняка, внебоенного убоя скота, но и сокращение времени работы боен, за исключением тех, которые снабжали мясом курорты и военное ведомство, до восьми дней в месяц. [31]

Для того чтобы избежать обобществления и раскулачивания, крестьяне калечили скот с целью получения разрешения на его убой. Ответной реакцией властей было новое постановление, в котором содержалось требование производить расследование, при каких обстоятельствах животное получило повреждение. За умышленное увечивание животного виновные должны были привлекаться к уголовной ответственности. [32]

Не менее напряженно обстояла ситуация со сбором семенных фондов. 4 февраля 1930 года коллегия Наркомзема СССР постановила поручить Колхозцентру разъяснить местным органам власти, что сдача единоличными хозяйствами семенных фондов не обязательна, свои семфонды должны сдавать колхозники. Для Северо-Кавказского края, где шла борьба за стопроцентную коллективизацию, это постановление было актуально в меньшей степени. На территории края обобществляться должно было все семзерно всех 100% подлежащих коллективизации крестьян, независимо от их желания вступать в колхоз. На практике сбор семенного фонда шел с большими трудностями: так как не все крестьяне хотели идти в колхозы, то и не спешили сдавать семена. К 21 февраля в на 99% коллективизированном Александровском районе было собрано 66,8% семфонда, в на 48,1% коллективизированном Виноделенском районе семфонд был собран на 27,9%. По Ставропольскому округу на тот момент только Курсавский район полностью собрал необходимый семенной материал. Второй по округу показатель по сбору семфонда был у Ставропольского района — 90,4%, правда в последнем случае высокие показатели были обеспечены не сбором семенного материала у населения, как это предусматривалось в указаниях из центральных и краевых органов власти, а внесением в этот фонд семян семеноводческой кооперации. По всем районам округа семфонд увеличивался за счет пропашных культур, а сбор зерновых (пшеница, овес, ячмень) шел слабо.

Изменение ситуации со сбором семфонда начали с изменения отношения местной власти к правительственным решениям. Орабочивание и окрестьянивание низших органов власти стало причиной того, что они иногда в соответствии со своими интересами и интересами крестьянства села не выполняли директив из центра. Чтобы заставить работников исполкомов и станичных и сельских советов проводить политику в интересах государства, были предприняты чистки и другие методы воздействия на местные органы управления. В частности, за невыполнение планов по сбору семян председателям Виноделенского, Дивенского, Туркменского, Изобильно-Тищенского, Александровского РИКов, заведующим РАЙЗО этих районов было поставлено на вид, от них были затребованы письменные объяснения причин невыполнения директив округа, председателю Медвеженского РИКа и заведующему РЗО был объявлен выговор с опубликованием в печати. [36]

Заготовки и насильственная коллективизация, негативное отношение к единоличникам со стороны властей стали причиной сокращения крестьянами-единоличниками своей посевной земли или отказа от занятия сельским хозяйством. Во-первых, заставляя крестьян вступать в колхоз, местные органы власти несвоевременно выделяли земли для индивидуального засева, либо отводили непригодные для полеводства участки. Отмечались задержки с выдачей отданного на хранение семенного зерна и отказ в свободном помоле зерна для фуража. Усиленные хлебозаготовки не давали крестьянину стимула не только расширять, но и сохранять размер посевов, если урожай с них был больше, чем ему было необходимо для внутреннего потребления. Подводя некоторые итоги сева на 13 апреля 1930 года, президиум Ставропольского окружного исполнительного комитета отмечал, что несмотря на то, что посевная кампания должна быть в самом разгаре, проходит она крайне слабо; общеокружной план был выполнен на 32% и особое отставание наблюдалось по единоличному сектору. Если некогда крестьяне сами заботились о своевременном проведении посева, чтобы получить хороший урожай, об увеличении посевных площадей, чтобы увеличить доход хозяйства, то теперь окружные власти прибегали к различным мерам воздействия, чтобы крестьянин вышел в поле и засеял свой участок. В частности, 13 апреля президиум Ставропольского окрисполкома постановил провести с 15 по 25 апреля ударный десятидневник, обеспечив выполнение общего окружного плана не менее чем на 60%, указал работу по севу проводить на основе социалистического соревнования, организовывать массово-разъяснительную работу для перелома в ходе сева; если же единоличники и после этого отказывались бы засевать предусмотренные планом размеры посевных площадей, то к ним предлагалось применять оговоренные в постановлениях правительства привлечение к строжайшей ответственности и передавать их необработанные земли колхозам. Имелись случаи отобрания у крестьян тягловой силы и земельных участков. В 1931 году у крестьян Татарского сельского совета Волобуева и Суржикова была изъята тягловая сила за то, что они не проводили в своем хозяйстве подготовку к весеннему севу (не ремонтировали инвентарь и не готовили скот) и вообще отказывались сеять. В 1933 году в Ставропольском РИКе рассматривалось дело об изъятии у крестьянина села Михайловского Бумагина приусадебной земли за уклонение его от выполнения плана осеннего сева. РИК признал действия сельского совета в отношении Бумагина правильными. [41]

Для того чтобы крестьяне не бросали свои хозяйства и не уходили в города, чтобы не уводили скот и не вывозили зерно и другие продукты на рынки в города или другие села, вокруг сел ставились заставы, которые задерживали выезжавших жителей села и возвращали обратно, конфисковывали имевшееся при них имущество. Причины выезда и цель вывоза какого-либо имущества властей не интересовали. Имущество изымалось не только для того, чтобы из него погасить долги крестьянина или для того, чтобы передать в колхоз, но и для того, чтобы продемонстрировать «силу» государства, при этом в своем бесправии были равны и единоличники и колхозники. В начале 1931 г. у колхозника и, более того, бывшего батрака Синяткина Д. П. из села Татарки, выезжавшего, по его словам, из села со скотом в город Ставрополь в лабораторию для ветеринарного осмотра, было отобрано сено, которое было им накошено в собственном саду. Изъятое сено у Синяткина было потравлено. Через несколько месяцев президиум Ставропольского РИКа обязал сельский совет возвратить стоимость отобранного сена по твердым заготовительным ценам. За неправильно изъятые продукты или скот практиковалось возвращение стоимости по заготовительным ценам, а не по рыночным, то есть крестьянин получал меньше, чем имел; таким образом, если «по ошибке» забиралась корова или зерно, предназначавшееся для питания, то за выплаченные деньги купить другую корову или такое же количество зерна было невозможно. В частности, на июль 1930 — июнь 1931 года заготовительная цена на пшеницу мягкую по Северо-Кавказскому краю была установлена 775 копеек за центнер, на твердую 825 копеек. На базаре же на 15 июня 30 года по Северному Кавказу была зафиксирована цена центнера пшеницы 41 рубль (это цена, которую просили за свое зерно крестьяне на городском рынке). В зависимости от района и сезона цены колебались, но в целом были выше заготовительных. 1 апреля того же года пшеницу мягкую в селе Терновском Изобильно-Тищенском района можно было купить за 16 рублей 50 копеек за центнер, в Тугулуке за 21 рубль, в селе Казинском за 36 рублей.

С целью облегчения для единоличников тяжести полевых работ и главным образом для усиления руководства и контроля за работой неколлективизированных крестьян, практиковалась организация супряг. Со временем в ряде сел и районов Северного Кавказа и Нижней Волги для упрощения работы с единоличниками по вопросам мобилизации средств, перевыборов депутатов, выполнения различного рода государственных обязательств крестьян-единоличников прикрепляли к колхозным производственным бригадам [47], то есть, фактически, приравнивали к колхозникам. Инструктор Президиума ВЦИК. Мих в 1933 г. по этому поводу отмечал, что дело доходило до того, что, когда спрашивали единоличника, откуда он, последний называл бригаду и название колхоза. [48]

За единоличными бедняцкими и середняцкими хозяйствами была сохранена возможность приобретения в кредит сельскохозяйственных орудий и машин, но, конечно, на менее выгодных условиях, чем для коллективных хозяйств. Крестьяне-единоличники должны были платить повышенный задаток при покупке машин и инвентаря [49], а дефицитные машины они могли приобрести только после полного удовлетворения потребностей колхозов и с разрешения окружных исполкомов. [50]

На протяжении начала 30-х годов ситуация в крестьянских единоличных хозяйствах существенно не изменилась. И в 1931, и в 1932 и в 1933 годах в некоторых сельских советах земля для сева единоличникам выделялась несвоевременно. Большинство единоличников, имевших землю для засева, отказывались сеять. На весенние полевые работы они выезжали поздно. Весной 1933 года, после голодной зимы, они предпочитали работать на собственных огородах, а не ехать на сев. Еще одной причиной, тормозившей сев единоличников, — было отсутствие семян. Единоличники, как и колхозы, должны были сдавать семена, а позже получать их для сева, но получали они семена обратно часто не вовремя. Для облегчения руководства севом единоличников их объединяли в звенья.

Ни угрозы, ни нажим, ни регламентирование действий единоличников не могли заставить крестьян работать. Доля посевов единоличников постепенно уменьшалась. Например, с 1932 по 1933 год посевные площади яровых культур в индивидуальных хозяйствах сократились с 364,8 тыс. га до 279,5 тыс. га (сведения даны по Северному Кавказу без Дагестана). Посевы пшеницы в этих хозяйствах уменьшились с 29,4 тыс. га в 1932 г. до 20 тыс. га в 1933 г., овса с 5,5 тыс. га до 5 тыс. га, ячменя с 34,9 тыс. га до 25 тыс. га, проса с 36,2 тыс. га до 26 тыс. га, кукурузы с 252,8 тыс. га до 200 тыс. га, бобовых с 4 тыс. га до 2 тыс. га.

годом, несмотря на сильный голод, попытки объединить единоличников в колхозы и сделать их хозяйства, как и хозяйства колхозников, только вспомогательными, не прекратились. В начале 1934 года снова возникла проблема с организацией посевных работ. В селе Михайловском Ставропольского района, например, оказалось, что единоличники и колхозники имели больше площади приусадебных земель (33 колхозных двора из колхоза имени Андреева имели по 2 усадьбы, 4 двора по 3 усадьбы и 2 двора по 4 усадьбы; по колхозу «Красный Пахарь» 48 дворов имели по 2 усадьбы, 2 двора по 3 усадьбы и т. д.). Это давало крестьянам возможность не брать под посевы зерновых полевые земли, а засевать приусадебные участки. Кроме того, колхозники, имевшие большие площади земель, не выходили на работу в колхозы [57], а единоличники не шли в колхозы. Президиум Ставропольского РИКа обязал Михайловский сельский совет до 25 февраля 1934 года, то есть до начала весенних полевых работ, провести проверку использования всеми хозяйствами их приусадебных земель и оставить на хозяйство, как правило, по одной усадьбе в размере, необходимом для выращивания огородных культур, картофеля и садов. Остальные освободившиеся земли предполагалось передать нуждающимся колхозникам, колхозам, индивидуальным хозяйствам. При изъятии лишних земель необходимо было компенсировать затраты на зяблевую вспашку, если прежний пользователь произвел ее на своем участке; озимые посевы осени 1933 года оставались за хозяйствами. [58]

Одновременно уменьшалось и поголовье скота в единоличных хозяйствах, и особенно на сокращение поголовья повлиял голод 1932;1933 годов. С 1932 по 1933 год количество лошадей в единоличных хозяйствах Северо-Кавказского края (в границах Орджоникидзевского края на 1 января 1937 г.) уменьшилось с 81 тыс. до 41,5 тыс. (в 41,5 тыс. включены и лошади, имевшиеся в хозяйствах единоличников и в хозяйствах рабочих и служащих), овец и коз со 158,3 тыс. до 57,9 тыс., свиней с 16,9 тыс. до 7,1 тыс. Только крупный рогатый скот, особенно коров и молодняк, крестьяне старались сохранить, чтобы кормить семью. В 1932 году в хозяйствах единоличников по Северо-Кавказскому краю (данные приведены по территории, составлявшей Орджоникидзевский край на 1 января 1937 г.) было 64,3 тыс. коров, а в 1933 году у единоличников, рабочих и служащих было 60,4 тыс. коров. [60]

С большими трудностями проводились в единоличных хозяйствах в начале 30-х годов контрактация и заготовки сельхозпродукции. Крестьяне не хотели контрактовать скот и посевы, чтобы отдавать их по низкой цене государству. На совещании при Наркомземе СССР в 1930 г., где обсуждались вопросы о работе среди бедноты и батрачества, представитель от Ставропольского округа Колесников сообщал, что при проведении краткосрочной контрактации скота и при снятии этого скота в Дивенском районе крестьяне фактически контрактацию не приняли и говорили только одно: «Дайте нам муки». Контрактация, например, яровых посевов по Северо-Кавказскому краю весной 1930 г. в срок завершена не была. Даже к льготному сроку, к 5 мая, когда работа по контрактации посевов должна была быть завершена, в Ставропольском округе законтрактованы были немногим более 60% посевов. По единоличному сектору этот процент был еще ниже. [62]

После проведения различных мер воздействия на местный управленческий аппарат и на население планы по заключению контракционных договоров стали выполняться, но возникали трудности с принуждением населения выполнять условия этих договоров. Весной 1932 года контрактация, например, молока по единоличному сектору в Ставропольском районе была проведена на 191% [63], при этом сдача крестьянами молока проходила медленно. На 10 апреля 1932 года план по сдаче молока по району за первый квартал был выполнен на 44%, по сдаче масла — на 29%. При не сдаче законтрактованных скота, зерна и других сельхозпродуктов производились бесспорное изъятие этой продукции и наложение штрафов. В частности, в отношении законтрактованных овощей давались указания, чтобы при задержке их сдачи у «особо злостных хозяйств» необходимое для передачи количество плодоовощей забиралось, а в случае отсутствия свежих овощей брались соленья и заменялись одни культуры другими. [65]

В селах, где крестьяне не выполняли контракционных договоров, вывозить на рынок сельхозпродукцию до выполнения централизованного плана запрещалось. В январе 1933 года контрактационная система заготовки зерновых культур была отменена, и для колхозов и единоличных хозяйств устанавливались твердые обязательства по сдаче зерна государству по фиксированным государственным ценам. Новое постановление об отмене контрактации должно было ограничить произвол властей по изъятию сельхозпродукции, но контрактация была отменена только в отношении зерновых культур. Кроме того, после голодных зимы и весны 1933 года крестьяне придерживали урожай, и для стимулирования хлебозаготовок всем сельским советам и партячейкам было предложено письменно предупредить всех единоличников, что в случае невыполнения плана в срок виновные будут привлекаться к уголовной ответственности по статье 61с конфискацией хлеба. Председатели сельских советов были также предупреждены, что за срыв планов их могли привлечь к ответственности.

Нередким явлением было применение к единоличникам, как и к колхозникам, психологического и физического воздействия. [69]

В гораздо более серьезном положении оказывались хозяйства, отнесенные к категории кулацких. В настоящий момент учеными уделяется большое внимание термину «кулак» и характеристике лиц, которых причисляли к этой социальной группе в конце 20-х — начале 30-х годов. Такие исследователи как Зайдинер В. И. Кудюкина М. М. [71], Ивницкий Н. А. [72], Глумная М. Н. [73], Ильиных В. А. отмечают крайнюю расплывчатость в существовавшей в 20-е — 30-е годы характеристике признаков, по которым хозяйство относили к кулацким, в связи с чем притеснениям и репрессиям подвергались тысячи крестьян, которые принадлежали к категории зажиточных, крепких середняков, середняков и даже бедняков, но не как к категории кулаков. Причем, причины имевшей место расплывчатости, неопределенности были главным образом субъективные: выполнение плана по количеству высылаемых было возможно только при свободной интерпретации нормативных документов.

В конце 20-х годов, когда кампания по борьбе с кулачеством еще только набирала силу, на государственном уровне существовала разница между терминами «кулак» и «облагаемый в индивидуальном порядке» (сюда кроме кулаков включались и другие выделявшиеся по состоятельности категории крестьян). В постановлении Ставропольского окружного исполнительного комитета «О едином сельскохозяйственном налоге на 1928;1929 год» облагаемые в индивидуальном порядке определялись как «выделявшиеся по своей зажиточности хозяйства с нетрудовым характером своих доходов». К нетрудовым доходам были отнесены заработки от использования в чужом хозяйстве за денежную и натуральную плату молотилок, тракторов, всех видов жатвенных машин и сенокосилок, от промышленных и полупромышленных предприятий (мельницы, крупорушки, просорушки, кожевенные заведения, кирпичные заводы и т. п.), от служения культу, от сдачи в наем земли и помещений и некоторые другие. [76]

В 1929 году, в связи с усилением нажима на кулачество и необходимостью более четкого отграничения кулачества от других социальных групп, так как возможность неоднозначного толкования положений закона стала причиной применения репрессивных мер к середняцким и бедняцким хозяйствам, признаки кулацких хозяйств были определены более четко. На 1929 год Северо-Кавказский краевой исполнительный комитет назвал следующие признаки явно кулацких хозяйств: скупка хозяйствами продуктов и сырья с целью перепродажи, торговли; подряд, поставки или торговое посредничество по регистрационным свидетельствам (отдельно отмечалось, что продажа продуктов своего хозяйства или продажа с возов, с земли, с рук, с лотков, с корзин и т. д. без аренды постоянного торгового места и при отсутствии других признаков кулацкого хозяйства не считается поводом отнесения хозяйства к категории кулацких). Также признаками кулацкого хозяйства считались занятие ростовщичеством в денежной или натуральной форме, сдача в пользование за денежную или натуральную плату трактора, паровой или 6−8-конной молотилки; наличие действующих с применением механических двигателей или наемного труда промышленных или полупромышленных предприятий (уточнялось, что наличие в хозяйстве ветряной или водной мельницы с одним поставом не является основанием отнесения хозяйства к кулацкому). Кроме того, в признаки кулацких хозяйств были включены: найм рабочей силы (поскольку этот признак являлся наиболее спорным, то в постановлении были определены случаи, когда найм рабочей силы не приводил к автоматическому признанию хозяйства кулацким: использование наемного рабочего для замены заболевшего трудоспособного члена семьи, приглашение одной няньки, найм одного пастуха хозяйством, находящимся в скотоводческом районе и занимающимся скотоводством, найм рабочего для замещения члена двора, занятого на выборной должности в государственном учреждении или в общественной организации, находящегося в РККА или на флоте); сдача в наем помещения под жилье, торговлю или предприятие при получении при этом дохода более 300 рублей в год; аренда сада или виноградника площадью более 0,5 десятины, кроме аренды их у государства, общественной организации или предприятия с целью восстановления; получение дохода от служения религиозному культу. В 1929 году понятия «кулак» и «индивидуально обложенный» начинают сливаться.

В 1930 году у местных органов власти формально было отнято право дополнять признаки кулацких хозяйств к тем, которые были определены в положении ЦИК и СНК, но в постановлении имелись ряд положений, фактически оставивших за местной властью широкие полномочия при определении кулацких хозяйств: краевые исполкомы должны были устанавливать размер дохода от сдачи в наем помещения и размеры и условия сдачи в аренду садов и виноградников, при которых хозяйство не признавалось кулацким, районные налоговые комиссии могли сами определять, когда аренда земли для сдатчиков являлась кабальной. Основные признаки кулацких хозяйств на 1930 год были сохранены с 1929 года, изменялась только очередность называвшихся признаков. В 1929 году, в связи с ситуацией, сложившейся на рынке и трудностями хлебозаготовок, на первое место в списке признаков кулацких хозяйств была поставлена спекуляция, в 1930 году, из-за того, что торговля и спекуляция были затруднены и, как показала практика, применение наемного труда было одним из наиболее распространенных явлений в конце 20-х годов и по этому признаку большое количество хозяйств можно было обложить в индивидуальном порядке, именно этот признак и был поставлен на первое место. [79]

Кроме того, в декабре 1930 года, несмотря на то, что уже были раскулачены и высланы из мест своего проживания тысячи семей, признанные кулацкими, правительство требовало выселения новых кулацких семей и в свою очередь вернуло краевым и областным исполкомам, СНК автономных республик право видоизменять применительно к местным условиям признаки кулацких хозяйств. [80]

В 1933 году одновременно с оставлением за краевыми органами власти, как и в предыдущие годы, права определять признаки кулацких хозяйств, в связи с тем, что определяющие признаки, которые были актуальны в конце 20-х годов и в начале 30-х уже изжили себя и подавляющее большинство тех, кто подходил по имевшимся на тот момент признакам уже были раскулачены, ЦИК и СНК СССР рекомендовали обратить внимание на такие признаки как спекуляция и недосев установленных планом площадей и невыполнение других государственных обязательств, если только хозяйство не являлось бедняцким. [81]

Отнесение хозяйств к кулацким по этим признакам часто было формальным. Например, по одному из дел, делу Агафонова Ф. В. из села Александровского при поверхностной оценке имущества (наличие постройки, сдававшейся в аренду Центроспирту, флигеля, двух лошадей) его хозяйство было определено как кулацкое, но при близком обследовании хозяйства Агафонова его вряд ли можно было охарактеризовать как «буржуазное». Отец Агафонова был плотником. Сиротой Агафонов остался в 12 лет и несколько лет батрачил, впоследствии тяжелого труда остался глухим. После женитьбы в качестве приданого жены ему перешла усадьба, но построить дом на этой земле он смог не сразу, не было денег. Строительство производилось на средства от продажи отцовского земельного надела. Дом был выстроен большой, так как к тому времени семья Агафонова уже состояла из 9 душ. Затем двое сыновей ушли служить в армию, и дом оказался занят не целиком. Не имея средств к существованию (у крестьянина не было лошади для улучшения хозяйства), Агафонов был вынужден сдать свой дом в аренду Центроспирту. Несмотря на то, что даже при сдаче в аренду строения доходность хозяйства не соответствовала установленной для кулацкого хозяйства норме доходности, тем не менее, хозяйство было признано кулацким. Крестьянин отдал дом в безвозмездное пользование александровского ККОВа. Через некоторое время сельсовет отобрал у крестьянина флигель в 2 комнаты, где кроме него проживала жена и четверо их детей, пару лошадей и все имущество. Семье как кулацкой запрещали покидать село, чтобы переехать к родственникам. [82]

Кроме того, богатство крестьянину-кулаку часто доставалось не легким путем. Старожилы вспоминают, что в 20-е годы, если семья хотела стать зажиточной, кулацкой, то отказывала себе во всем (даже хлеба не пекли, а варили из пшеницы похлебку), чтобы копить деньги и покупать на них машины, инвентарь, а этот фактор при определении зажиточности хозяйства также не учитывался.

К кампании по раскулачиванию в селе отношение было неоднозначным. В газетах 20-х — начала 30-х годов писалось, что батраки, бедняки и середняки «горячо» поддерживают раскулачивание. В действительности оценки кампании давались разные. В частности, в селе Обильном Терского округа крестьяне говорили, что «в Обильном нет кулаков, а все крестьяне». Большая часть крестьян в других селах также склонна была не поддерживать массовое раскулачивание, а объективно оценивать ситуацию и об этом свидетельствовали информационные сводки, поступавшие в исполнительные комитеты с мест. Из множества точек зрения можно выбрать следующие наиболее характерные. Из. Курсавского района один из крестьян-середняков говорил: «Чтобы изолировать того или иного лица, нужно с этим разобраться, и из них отдельные лица, благодаря своей политической неграмотности, еще недопонимают важности колхозного строительства». То есть в данном случае о применении репрессивных мер к крестьянам только из-за высокой доходности их хозяйств речь не шла. Здесь предлагалось учитывать лояльность крестьянина-кулака к советской власти и его желание перестроить свою жизнь в соответствии с новыми условиями. В некоторых случаях крестьяне считали, что изоляция всех кулаков необязательна, так как их агрономические и технические знания крайне полезны: «Из них некоторые имеют опыт и технические познания по ведению сельского хозяйства, а нам такие люди нужны». [86]

Мнение населения в отношении раскулачивания в начале 30-х годов уже не принималось во внимание. Такие высказывания представлялись как пропаганда кулаков или подкулачников. На государственном уровне с конца 1929 года началась активная борьба с кулачеством. Согласно постановлению Президиума Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета от 15 ноября 1929 года, «нетрудовые элементы» лишались права пользования землей. В категорию «нетрудовых элементов» были включены бывшие помещики и дворяне, крупные землевладельцы, торговцы, служители религиозных культов, владельцы и арендаторы предприятий, лица, прибегавшие к найму рабочей силы при потере их хозяйством «трудового строя», систематически сдававшие землю в аренду для получения прибыли, арендаторы промышленных садов, виноградников, мастерских и так далее, незаконно получившие землю. Землю конфисковывали вместе с постройками. Крестьяне, лишенные избирательных прав, также подлежали проверке и в случае «утери этими хозяйствами трудового характера» они могли быть частично или полностью лишены земельных участков. В этом же постановлении предусматривалась перепроверка арендных договоров ГЗИ и если арендаторы признавались нетрудовым элементом, то договора надлежало расторгнуть. К исполнению постановления указывалось приступить с 15 декабря, а завершить все мероприятия предполагалось к 1 февраля 1930 года. [87]

В феврале 1930 года была еще более ограничена для крестьян возможность распоряжаться своей землей или увеличивать доходность хозяйства за счет аренды земли. Постановлением ЦИК и СНК СССР «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации по борьбе с кулачеством» от 1 февраля аренда земли запрещалась. Исключения для середняцких хозяйств допускались только с разрешения РИКов под руководством и контролем окружных исполнительных комитетов. [88]

10 февраля 1930 года Президиум Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета принял постановление «О ликвидации кулаков, как класса в пределах Северо-Кавказского края». В этом постановлении говорилось, что на основе постановления Крайисполкома от 3 февраля 1930 года необходимо произвести конфискацию имущества у кулацких хозяйств. Для выселяемых кулацких семей предлагалось в качестве временного жилища предоставлять жилые постройки в бедняцких и батрацких хозяйствах, а бедняцкие семьи переселить в освобождавшиеся дома кулаков. Необходимый минимум имущества у выселяемых кулаков предполагалось оставлять (одну лошадь или два вола на два хозяйства, плуг и борону на четыре хозяйства, в скотоводческих районах одну корову и пять овец на хозяйство, а также одежду, постель, посуду и прочие необходимые предметы домашнего обихода). Остальное имущество должно было передаваться в качестве неделимых капиталов в счет паевых взносов батраков и бедноты.

С началом массового раскулачивания конфисковываемое у кулаков имущество иногда не использовалось по назначению, а просто разбазаривалось. Из Туркменского района, например, поступали сведения, что конфискованные по суду у кулаков лошади продавались за бесценок с торгов на рынке. Распродавали лошадей из-за того, что Райживотноводсоюз и совхоз животных не принимали за отсутствием указаний от вышестоящих организаций. Лошади же скупались не только крестьянами для своего хозяйства, но и торговцами и другими заинтересованными лицами. Имелись случаи распродажи сельсоветами конфискованного имущества различным организациям для пополнения за счет вырученных средств сельских бюджетов. [91]

Контролировать в первые месяцы 1930 года перераспределение изъятого у крестьян имущества было крайне сложно, потому что финансовые органы не принимали участие в работе по раскулачиванию, а занимались этим местные исполнительные комитеты и карательные органы и во многих случаях конфискованное имущество не учитывалось. Часто сведений о таком имуществе не имели ни окружные, ни районные органы власти, ни сельсоветы. Народный комиссариат финансов обязал местные органы власти собрать сведения об изъятом у кулаков имуществе и часть районов требуемую информацию представила. По представленным районами данным НКФин рассчитал, что колхозам СССР из изъятого имущества было передано 83% скота, семян, построек и т. д. В оставшиеся 17% изъятого входили: 2% -наличные деньги, облигации займов и вкладов, и 15% - это имущество, распроданное с торгов в погашение долгов и недоимок (последнее разрешалось законом от 1 февраля 1930 г.), имущество, переданное различным государственным и кооперативным органам, совхозам или оставленное в распоряжении районных исполнительных комитетов и сельсоветов.

Несмотря на то, что действительно кулацких хозяйств к 1930 году практически не осталось, конфискации имущества у хозяев, признанных кулаками, были явлением массовым. Из сообщения Северо-Кавказского краевого финансового управления, посланного в Наркомфин РСФСР 17 мая 1930 года видно, что за начальный период борьбы с кулачеством в Ставропольском округе имущество было изъято у 2 601 хозяйства на сумму 1 071 462 рубля. Из этой суммы в неделимый фонд колхозов в качестве взносов за бедняков и батраков было передано 67,8% конфискованного имущества, в погашение недоимок отошло 15,4% изъятого. В Терском округе сначала имущество было изъято у 2 296 хозяйств, но после пересмотра дел о конфискации 15 хозяйств были реабилитированы. Стоимость отобранного с учетом возвращенного имущества составила 1 286 639 рублей. Колхозам было передано 55,6% имущества, на погашение долгов ушло 9,2% конфискованного имущества. [92]

На протяжении начала 30-х годов хозяйства, относимые к категории кулацких, качественно сильно изменились. К 1930 году они либо обеднели по объективным причинам, либо самораскулачились, либо по уровню доходности к таковым не принадлежали вообще, но были отнесены к кулацким по каким-либо другим причинам. Хозяйство Шумакова П. М. с хутора Верхний Егорлык Ставропольского района было отнесено к категории зажиточных при наличии 2,5 десятин посева на 6 членов семьи. Хозяйство Погожева А. С. с того же хутора было признано зажиточным, хотя в нем были пара лошадей, корова с телком, телка, четыре овцы и немного посева. Причисление этих хозяйств к зажиточным и наложение на них твердых заданий мотивировалось тем, что они до начала сплошной коллективизации разбазарили по несколько пар рабочего и рогатого скота и сократили посевные площади с целью самообеднячивания. [93]

Часто решающим при рассмотрении вопроса об отнесении того или иного хозяйства к кулацкому было то, каким хозяйство по размеру было до революции. Петренко Ф. Е. из села Надежды был в числе многих, кого признали зажиточным, вследствие зажиточности его хозяйства до революции. После революции его хозяйство стало середняцким. На 1930 год он имел дом с надворными постройками, 3 лошади, жеребенка, корову, свинью и посева 8,75 десятин, семья состояла из 7 душ. Тем не менее, на хозяйство было наложено твердое задание, за невыполнение заданий изъята корова. [94]

Широко практиковались в начале 30-х годов конфискации имущества и наложение клейма «зажиточный» или «кулак» за невыполнение плана хлебозаготовок, невыплату налогов, хотя крестьянин не выполнял планов часто не по нежеланию, а из-за непосильности их для хозяйства. Например, крестьянин из села Татарки Косинов А. А. в 1930 году был осужден и выслан за пределы края за невыполнение хлебозаготовок. Его хозяйство можно охарактеризовать скорее как бедняцкое, потому что на 9 членов семьи приходилось 2 коровы, 2,34 десятины посева. От репрессий крестьянина не спасло даже то, что два его сына служили в Красной Армии. [95]

Поводом для конфискации части имущества у уже упоминавшихся крестьян Шумакова П. М. и Погожева А. С. с хутора Верхний Егорлык было невыполнение ими планов по хлебозаготовкам. Шумаков П. М. намолотил после снятия урожая 67 пудов зерна. 11 сентября 1930 года ему было выдано извещение о наложении на него задания по хлебозаготовке в объеме 20 пудов, и это зерно им было сдано. Через несколько дней, 24 сентября, он получил дополнительное задание о необходимости вывезти еще 30 пудов зерна. Лишних 30 пудов в хозяйстве не было, так как из оставшегося после выполнения первого задания зерна 8 пудов ушло на засев озимого клина, 18 пудов было помолото на муку для питания семьи из 6 душ. Для выполнения второго задания Шумаков П. М. смог вывезти только 12 пудов. Ходатайство крестьянина о снятии с него дополнительного задания было отклонено. [96]

Погожев А. С. имел 140 пудов зерна. Первое задание по хлебозаготовкам на его хозяйство было 60 пудов, дополнительное 40 пудов. Выполнение в полном объеме второго задания означало для семьи голодную смерть, потому что после выполнения первого плана хлебозаготовок крестьянин засеял поле в 2 десятины, на что было израсходовано 20 пудов зерна, 10 пудов было отдано в качестве долга.

Кроме того, Погожев А. С. собирался засеять еще одну десятину. При этом А. А. Андреев, секретарь Северо-Кавказского Крайкома ВКП (б), характеризуя в целом кампанию по борьбе с кулачеством в тот период, заявлял, что «частью наш классовый враг — кулак — замаскировался под бедняка, середняка, а кое-где пробрался прямо в колхоз», поэтому борьба с ним не закончена, ее надо продолжать и это «требует огромного внимания и напряжения». [98]

В 1932;33 годах хозяйства, отнесенные к числу кулацких, часто были еще мельче. Например, в хозяйстве Колченко Семена Ивановича, располагавшемся на территории Темнолесского станичного совета Ставропольского района и отнесенном к крепко зажиточным, было посева озимой пшеницы 0,05 га, поле подсолнуха в 0,12 га, кукурузы в 0,22 га и картофеля в 0,22 га. [99]

Размеры штрафов за невыполнение хлебозаготовок и невыплату налогов часто были не только непосильными для выплаты, но и фантастическими. В 1933 году штрафы начислялись из расчета рыночной стоимости несданных продуктов. В начале 1933 года, то есть в период голода, на крестьян налагался штраф в пятикратном размере рыночной стоимости не сданных по заготовке зерна, овощей. Слабоспицкий В. М., крестьянин-единоличник Темнолесского станичного совета, даже не причисляемый к зажиточным и кулакам, был обложен штрафом на 7 458 рублей. Выплатить эту сумму было невозможно и при продаже всего имущества вместе с домашней утварью: предоставлявшиеся в РИКи справки об имущественном положении хозяйств свидетельствуют о том, что доходность единоличных хозяйств в начале 30-х годов не превышала 1000 рублей, а обычно была в пределах 500 рублей Наложение крупных штрафов было не единичным явлением, а массовым. В числе других за январь — первые числа февраля 1933 года по Темнолесскому стансовету в пятикратном размере были обложены Литвинов Р. (на 7 860 рублей), Колченко С. Н., Залознев П. Т., Агеев А. Ф., Буняев Т. Р., Сидоренко М. И.

К кулацким хозяйствам относили также за применение до 1930 года наемного труда, хотя последнее законодательно было разрешено [104], и за спекуляцию. [105]

Обычно при объявлении хозяйства кулацким или зажиточным выделялись не один, а несколько признаков, которые характеризовали хозяйство как нетрудовое. Вместе с экономическими могли называться и политические признаки, наличие которых также являлось основанием для применения к крестьянам жестких мер воздействия. По политическим причинам крестьянина причисляли к кулакам или подкулачникам, если он не был лоялен к советской власти, агитировал середняков и бедноту против вступления в колхоз, в период Гражданской войны поддерживал белогвардейцев, помогал им или воевал на их стороне и так далее. [106]

При обнаружении в хозяйстве признаков, по которым его можно было считать кулацким, у крестьянской семьи конфисковывали имущество, а хозяев высылали или ссылали. Конфисковывали у кулаков не только скот, зерно и постройки, но и одежду, утварь, даже небольшие запасы продовольствия. У Бредихиной М. С. из села Татарки, например, было отобрано 20 фунтов сушеной кураги, 2 мешка семечек (семечки и курага были ею заработаны), чувал картофеля, 8 курей, 2 ведра муки. У КофановаА. И. с хутора Верхний Егорлык были конфискованы 3 сарая, амбар, кухня и кизяки. У Бекетова В. Т. с того же хутора были изъяты: бричка, амбар, плуг, самовар, кровать, швейная машинка, шуба, валенки, кизяки и так далее. [109]

Крестьяне, чтобы не попасть в категорию кулаков, продолжали уничтожать или прятать свое имущество, а после раскулачивания пытались возвратить отнятое законным или незаконным путем. Частым явлением было укрытие имущества в хозяйствах своих менее состоятельных родственников, соседей, знакомых [110], в ямах. В попытках вернуть конфискованное или предотвратить раскулачивание крестьяне доходили до скрытого хищения отобранного или до применения насилия. Янушевские кулаки в апреле 1930 года косили свои отобранные посевы, и урожай свозили во дворы. 15 мая 1930 года в Георгиевском районе был зафиксирован случай нападения кулаков и поддерживавших их середняков на бригады работавших в поле колхозников и увода с поля лошадей. Впоследствии вернуть удалось не весь скот. [113]

Таким образом, документальные материалы свидетельствуют о том, что в начале 30-х годов государством проводилась целенаправленная политика по экономическому и физическому уничтожению единоличных хозяйств с целью превращения крестьян-единоличников в массу колхозников, что значительно бы упростило управление сельской экономикой, облегчило бы процесс перекачки средств из деревни. Методы, которые применялись центральной и местной властью при проведении коллективизации и раскулачивания, повлияли на общее состояние сельского хозяйства и на отношение крестьян к сельскохозяйственному труду, способствовали обнищанию деревни в начале 30-х годов.

Экономическое состояние крестьянских хозяйств после «реформы» 1930;1933 годов сказалось на внешнем облике деревни. В отчете одного из районов Северо-Кавказского края, Новоалександровского, за 1931 — ноябрь 1934 годов говорилось, что улицы станиц зарастают сорняками, здания разрушаются, большое количество домов и построек, некогда принадлежавших кулакам, продано и расхищено, дома колхозников и единоличников в должный порядок не приводятся (их не белят, поэтому они приходят в негодность раньше времени) и т. д. Таким образом, внешний облик сельских улиц являлся качественным показателем развития хозяйства в начале 30-х годов, а, следовательно, показателем эффективности коллективизации.

ставрополье крестьянский коллективизация экономический

Список источников и литературы

1. Законы о батрацком и пастушеском труде с постатейно систематизированными материалами. — Славгород: Издание Окружного Исполнительного Комитета, 1929. 56 с.

2. Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. — М.: Издание Госплана Союза ССР, 1934. 277 с.

3. Итоги (поволостные и уездные) сельскохозяйственных переписей Ставропольской губернии 1916 -1922 гг. — Ставрополь: Типография «Пролетарий», 1923. 26 с.

4. Итоги разработок крестьянских бюджетов в группировках по доходу. — М.: Госплан РСФСР, 1930. 87 с.

5. Коллективизация сельского хозяйства на Северном Кавказе (1927 — 1937 гг.). Документы и материалы /Под редакцией П. В. Семернина и Е. Н. Осколкова — Краснодар: Кн. изд-во, 1972. 824 с.

6. Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. — Т. 5. 1929;1932. М.: ИПЛ, 1984. 448

7. Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. — Т. 6. 1933;1937. М.: Издательство политической литературы, 1985. 432 с.

8. Кооперативно-колхозное строительство в СССР. 1923;1927. Документы и материалы. -М.: Наука, 1991. 428 с.

9. Крестьянские истории: Российская деревня 20-х годов в письмах и документах Сост. С. С. Крюкова — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2001.232с. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. — Т. 45. М.: ИПЛ, 1964. 730 с.

10. Наличное население обоего пола по уездам и городам, с указанием преобладающих вероисповеданий и сословий. — Вып. 6. Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. б. и. 1905. 60 с.

11. Налоговое обложение частного сектора. — М-Л.: Государственное Финансовое Изд-во Союза ССР, 1931. 280 с.

12 Народное хозяйство Союза ССР в цифрах. Краткий справочник — М.: Центральное Статистическое Управление, 1924. 354 с.

13 Народное хозяйство СССР за 70 лет: Юбилейный статистический ежегодник. — М.: Финансы и статистика, 1987. 766 с.

14 Народное хозяйство СССР. Статистический справочник. — М, Л.: Государственное социально-экономическое изд-во, 1932. 672 с. бб. Народное хозяйство СССР. 1922;1972. Юбилейный статистический ежегодник. — М.: Статистика, 1972. 848 с.

15 Население России за 100 лет (1897 — 1997). Статистический сборник — М: Госкомстат России, 1998. 222 с.

16 Население СССР. 1988: Статистический ежегодник. — М.: Финансы и статистика, 1989. 704 с.

17 Наш край: Документы, материалы (1917;1977 гг.) — Ставрополь: Кн. изд-во, 1983.405 с.

18 Новый закон о едином сельхозналоге. — Ставрополь: Пролетарий, 1930. 34

19 Обзор Ставропольской губернии за 1912 год — Ставрополь: Типография Губернского Правленния, 1913. 142 с.

20 Обзор Ставропольской губернии за 1914 год — Ставрополь: Типография Губернского Правленния, 1915. 118 с.

21 Отчет Прасковейского Сельскохозяйственного общества. От 27 мая 1912 года по 1 марта 1914 года — Пятигорск: Электро-механ. тип. Н-в К. К. Кабардина, 1915. 74 с.

22 Первая борозда / Сост. Чмыга А. Ф., Левкович М. О. — М.: Политиздат, 1981. 351с.75.Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. — Т. LXVII. Ставропольская губерния. СПб.: Издание Центрального статистического комитета Министерства внутренних дел, 1905. 148 с.

23 Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. — Т. LXVIII. Терская область. СПб.: Издание Центрального статистического комитета Министерства внутренних дел, 1905. 236 с

24 Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925;1936 гг. Сборник документов М.: Россия молодая, 1995. 304 с.

25 Поселенные итоги переписи 1926 года. Терский округ. — Ростов-н/Д., 1928. 29 с.

26 Пятилетний план народно-хозяйственного строительства СССР. -Т. 2. Ч. 2. М.: Плановое хозяйство, 1930. 418 с.

27. Пятилетний план народно-хозяйственного строительства СССР. — Т. 3. М.: Плановое хозяйство, 1930. 608 с.

28. Пятилетний план промышленности ВСНХ РСФСР (1928/29 — 1932/33) — М. — Л.: Государственное изд-во, 1929. 650 с.

29. Пятнадцатый съезд ВКП (б). Декабрь 1927 года. Стенографический отчет. Т. 1. М.: Государственное изд-во политической литературы, 1961. 848 с.

30 Пятнадцатый съезд ВКП (б). Декабрь 1927 года. Стенографический отчет. — Т. 2. М.: Государственное изд-во политической литературы, 1962. 1724 с.

31. Распределение населения по видам главных занятий и возрастным группам. — Т. III. Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897. СПб. б. и., 1905.272 с.

32. Савотеев Н. Отчет Ставропольского Губернского Общества Сельского Хозяйства за 1912 год. Издание Ставропольского Губернского Статистического Комитета — Ставрополь: Типография Губернского Правления, 1914. 33 с.

33. Сборник действующих узаконений и распоряжений правительства Союза ССР и Правительства РСФСР, постановлений деткомиссии при ВЦИК и ведомственных распоряжений по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью. — Вып. 3. М.: Издание Деткомиссии при ВЦИК, 1932. 92 с.

34. Сборник документов по земельному законодательству СССР и РСФСР. 1917;1954. -М.: Госюриздат, 1954. 720 с.

35. Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. — Выпуск 33. Тифлис: Управление Кавказского Учебного Округа, 1904. 498 с.

35. Сборник отчетов отделов Ставропольского Губревкома (Март 1920 г. — февраль 1921 г.) — Ставрополь: Издание Ставропольского Губернского Революционного Комитета, 1921. 146 с.

36. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД. 1918 — 1939. Документы и материалы. Т. 2. /Под ред. А. Береловича, В. Данилова — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2000. 1168 с.

37. Современное положение общественного призрения в России. — Б. м. Б. г. 10 с.

38. Спецпереселенцы — жертвы «сплошной коллективизации». Из документов «особой папки» Политбюро ЦК ВКП (б) 1930;1932 гг. // Исторический архив. 1994. № 4. С. 145−180.

39. Справочник по автономным областям, районам и городам Северо Кавказского края. — Ростов-н/Д.: Северный Кавказ, 1932. 272 с. 94. Сталин И. Вопросы ленинизма. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1952. 652 с.

40. .Сталин И. Сочинения. — Т. 12. М.: Государственное изд-во политической литературы, 1949. 398 с.

41. Сталин И. Сочинения. — Т. 13. М.: Государственное изд-во политической литературы, 1951. 424 с.

42. Статистический справочник по Северо-Кавказскому краю — Ростов-на Дону: Северо-Кавказское краевое статистическое управление, 1925. 486 с.

43. .Хрестоматия по истории отечественного государства и права. 1917;1991 гг. -М.: Зерцало, 1997. 592 с.

44. Газеты. Власть Советов. Ставрополь., 1928;1933. 100. Известия. М., 1931, 1932.