Философско-поэтический аспект художественной публицистики Владимира Максимова

Владимир Емельянович Максимов (Лев Александрович Самсонов 1930;1995) вошел в историю русской культуры не только как незаурядный прозаик, драматург, но и как талантливый публицист, создатель ведущего литературно-христианского органа «третьей волны» русского зарубежья журнала «Континент» [1].

Творчество Максимова наиболее полно отразило настроения «третьей волны» эмиграции писателей (1970;1990гг.), которая возникает как реакция творческой интеллигенции на отсутствие свободы творчества в СССР, идеологическое и политическое давление тоталитарной власти. К началу 1980;х годов СССР покинули В. Аксенов, Ю. Алешковский, И. Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, А. Галич, А. Гладилин, Н. Горбаневская, Ф. Горенштейн, С. Довлатов, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, Э. Лимонов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, Саша Соколов, А. Солженицын, А. Синявский. Почти все писатели «третьей волны» эмиграции пережили гонения, испытали те или иные формы политического давления. Для многих из них эмиграция явилась следствием изгнания с родины, поскольку приходилось выбирать между новыми репрессиями и гражданской, творческой свободой.

Максимов разделял понятия Советский Союз и Россия. Первое означало тоталитарное государство, второе — родину, исторические корни, национальную целостность, многовековую христианскую культуру.

Для меня отъезд не был вызовом, я уезжал от безнадежности", -скажет Максимов в одном из интервью, — я был вынужден занять позицию политического деятеля, хотя до этого жил только литературой" [10]. По сути, его первый роман «Семь дней творения» стал явлением литературы, а не политики лишь в эмиграции, поскольку был напечатан в Париже, а в журналах «Грани», «Вестник РХД» появились первые аналитические разборы этого произведения.

Отечественное литературоведение при осмыслении культурного наследия русской эмиграции, в том числе и творчества В. Е. Максимова, вынуждено было опираться на традиции, сложившиеся на Западе. Однако, несмотря на то что изучение словесности русского зарубежья выдвинулось в 1990;е годы в число приоритетных направлений науки о литературе, в связи с чем достаточно глубоко была исследована проза и драматургия Максимова [2], многие вопросы его публицистического творчества не были даже поставлены. А между тем публицистика писателя дополняет и во многом объясняет не только его художественное творчество, но и позволяет понять те сложные процессы, которые происходили в литературном развитии последней трети XX века.

В журнале «Континент» и множестве других изданий были опубликованы сотни статей, максимовских рецензий, «круглых столов», обзоров и произведений других публицистических жанров. Детище В. Е. Максимова — журнал «Континент» — включал литературный, общественно-политический и религиозный материал1.

В круг постоянных авторов журнала входили как русские писатели-эмигранты «второй» (после 1945 года) и «третьей» (1960;1970;е годы) «волны», так и литераторы, оставшиеся в СССР, лишенные возможности публиковаться на родине из-за оппозиционных настроений. Наиболее заметными были публикации прозы В. Некрасова, Г. Владимова, В. Аксенова, В. Войновича, Саши Соколова, Ф. Горенштейна, стихов И. Бродского, Н. Коржавина. В. Е. Максимов публиковал редакторские материалы под рубриками «Литература и время», «Литературный архив», «Прочтения», «Писатель о писателе», «Критика и библиография» [3].

Позиция «Континента» определялась его ориентацией на наследие русской религиозно-философской мысли предоктябрьских лет и периода.

1 Журнал «Континент» был основан с целью противостояния большевистской идеологии и тоталитарной системе в СССР и восточноевропейских странах. Название «Континент» предложено А. И. Солженицыным, который на протяжении ряда лет оставался идейным вдохновителем издания. первой эмиграции (1920;1930;е годы), а также на заветы русской культуры Серебряного века. Приверженность этим ценностям Максимов многократно декларировал в редакционных материалах, статьях и дискуссиях, посвященных современной интерпретации идей таких мыслителей, как В. Соловьев, Н. Бердяев, П. Флоренский, JI. Шестов, в публикациях из архивов крупнейших русских писателей, представляющих Серебряный век и литературу эмиграции, таких, как И. Бунин, В. Ходасевич, М. Цветаева.

Максимов-редактор отдавал предпочтение литературе с выраженной социальной тенденцией, а в своем отделе критики основное внимание уделял именам и книгам не только высоко художественным, но и оставившим след в истории оппозиционных движений.

Наряду с авторами, эмигрировавшими из СССР или высланными из страны в 1960 — 1970;е годы, с «Континентом» сотрудничали писатели «первой волны» русской эмиграции: А. Седых, И. Одоевцева, А. Бахрах, 3. Шаховская, В. Вейдлев редакционную коллегию входил также архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Д.А. Шаховской). Были привлечены к сотрудничеству видные западные специалисты по русской культуре прошлого и современности (Р. Герра и др.). Напечатанные в журнале главы мемуаров Седых и Шаховской, пьесы Набокова конца 1930;х годов, фрагменты эпистолярного наследия В. Ходасевича, неизвестные стихотворения Г. Иванова, поэзия И. Елагина и другие публикации явились значительным вкладом «Континента» в русскую культуру XX века.

Журналистская деятельность была для Максимова не менее важной, чем его художественное творчество. В «Автобиографическом этюде» писатель подчеркивал, что именно деятельность публициста в первые годы эмиграции позволила ему вернуть внутреннее равновесие, почувствовать вновь значимость жизни, а также «возвратить языковую память, профессиональные навыки и тягу к писательской работе» [4], поскольку предмет публициста всеобъемлющ — это вся современная жизнь в ее величии и малости, частная и общественная, реальная и отраженная в прессе, в искусстве, в документе" [5].

Исследователи отмечали, что Максимов проявил в публицистике бойцовские качества, так как на страницах прессы разыгрывались нешуточные сражения, что «политические антипатии и личные амбиции нередко обуславливали пренебрежительные отзывы о творческом потенциале писателей-эмигрантов <.>. Такая участь постигла А. Синявского и С. Довлатова, других представителей «третьей волны» [5].

Яркие литературные явления, сколь бы уникальны они ни были, формируются в определенном общественно-литературном контексте, поэтому и рассматривать их следует на фоне литературного контекста и тех основных тенденций, которые они отражают. Нужно, несомненно, учитывать, что явление «третьей волны» литературы готовилось исподволь теми процессами, которые происходили в стране с конца 1930;х годов. «Третья волна» зарождалась как бы одновременно со «второй», но писатели придерживались в значительной степени иных взглядов. Роль публицистики значительно возрастала. Газеты, журналы, альманахи стали для эмиграции не только формой литературной жизни — они определяли ее основные тенденции, помогали объединить разбросанных по миру людей в некое литературное братство, создавали иллюзию «зеркального целого, противопоставленного официальной литературе метрополия. Но эта целостность, как справедливо отмечалось, «была в значительной степени именно иллюзорной. борьба, нашедшая свое отражение в художественных текстах, была обусловлена своеобразием литературного процесса внутри диаспоры, различием эстетических позиций, политических воззрений, творческих принципов. возрастной дифференциацией» [5, 6].

Ареной борьбы стали журналы, поскольку роль печатного слова в эмиграции была огромной. Была создана целая сеть русских журналов в различных странах мира (Франция, Англия, Германия, Канада, Израиль и др.). Не отвергая возможности печататься в уже существующих изданиях («Новом журнале», газете «Новое русское слово» (США), «Грани»), В. Максимов открыл свой журнал «Континент» в 1974 году. В редакционном обращении к читателю были названы четыре основных принципа деятельности: «безусловный религиозный идеализм», «безусловный антитоталитаризм», «безусловный демократизм», «безусловная беспартийность» [6]. Практически в это же время издавались с 1978 года в Париже под редакцией А. Синявского «Синтаксис», имеющий подзаголовок «публицистика, критика, полемика», «Ковчег» под редакцией Н. Бокова, «Эхо» (под редакцией В. Марамзина и А. Хвостенко), «Стрелец» и «Двадцать два» (под редакцией Р. Нудельмана), «Время и мы» (под редакцией В. Перельшона) и др.

Можно обнаружить сходство в постановке ряда проблем в произведениях эмигрантских писателей (Солженицына, Некрасова, Максимова) и их коллег по перу, оставшихся на Родине (В. Гроссмана, например) [7]. В связи с этим невозможно полностью согласиться с Д. Мышаловой, высказавшей в книге «Очерки по литературе русского зарубежья» мысль, что эмигрантская литература 1970 — 1980;х годов некое самостоятельное целое, принципиально отличающееся от российской литературы" [8].

Литература

«третьей волны» во многом продолжала традиции «шестидесятников», ведь конец 1950;х — начало 1960;х годов привычно именуют периодом «оттепели». Это связано с тем, что появление повестей «Бригантина поднимает паруса» (1959) и «Идущий впереди» (1962) А. Гладилина, «Коллеги» и «Звездный билет» (1961) В. Аксенова, «Мы здесь живем» (1961) В. Войновича, «Мы обживаем землю» (1961) и «Жив человек» В. Максимова, «Большая руда» (1961) Г. Владимова вызвало полемику о путях развития новой литературы, ее тематике и особенностях героя. Новый герой был чужд идеологических условностей, имел собственные нравственные ориентиры, был переполнен желанием изменить жизнь.

Спор между «третьей» эмиграцией и «второй» эмиграцией носил «стилистический» характер, «это был большой. стилистический конфликт». А «внутри. третьей эмиграции возник совершенно другой социальный спор. На тему национализма и демократии» [9]. Полемика происходила в этот период, когда многие образцы прозы «третьей волны» стали уже классикой реализма (А. Солженицын, Г. Владимов, В. Максимов, В. Некрасов и др.) и авангардизма (В. Аксенов, А. Синявский, Саша Соколов и другие).

Е.Ю. Зубарева справедливо подчеркивала, что результатом литературной борьбы стал гротеск в произведениях многих писателей «третьей волны» русского зарубежья, который нельзя считать просто насмешкой, поскольку он отражал гнев и боль за те явления жизни, которые вызывали неприятие: «Эмигранты смеялись не над страной (которую скорее жалели)», а «над Системой (поработившей страну, сделавшей ее мачехой для собственных детей, а их — „пасынками“), не над народом, а над стереотипами взаимоотношений и поведения. Их читатель оставался в России, однако там же происходили страшные, в их понимании, события» [5, 53].

Ощущая себя частью великой литературы, развитие которой продолжалось совсем в иных социально-исторических условиях, многие из писателей-эмигрантов аппелировали к опыту русских классиков XIX века: Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова. Можно согласиться с Е. Ю. Зубаревой в том, что при этом они отвергали канонизацию классического искусства, считая ее оскорбительной: «Официальный классик удобен. Он становится эффективным средством формирования необходимой идеологии. Но чем выше памятник классику, тем дальше он от читателя, тем менее понятен истинный смысл его творческих исканий» [5, 53−54].

Исследователи Е. Г. Кольовска, В. Г. Моисеева подчеркивали, что социокультурный феномен русской эмиграции оказывается полностью зависим от западной системы общественных и «производственных» отношений. Деятельность эмигрантов-литераторов нацелена на то, чтобы влиять на происходящее в метрополии. Ориентация на слушателя-читателя в России определяет основной вектор их ориентиров. Таким образом, жизнь эмиграции изображается в трех ракурсах: в отношении к метрополии, к западному миру и к себе самой.

Ситуацию внутри эмигрантских кругов А. Гладилин характеризовал так: «Нас мало. А самое страшное — все мы врозь». То есть акцент делается писателем именно на разобщенности, на приоритете личных симпатий и антипатий, на том, что эмигранты не идентифицируют себя как члены единого социума. Этому способствуют, «во-первых, идейные расхождения внутри эмиграции, обусловленные прежде всего позицией по отношению к метрополии, разным пониманием происходящих в ней процессов, разным видением ее будущегово-вторых, необходимостью адаптации к западным моделям социального поведения» [11, 251]. Все эти противоречивые процессы отражались в публицистике.

Вполне можно согласиться с Кальовской и Моисеевой и в том, что «опыт русской литературной эмиграции 1970;1990;х годов интересен не только в эстетическом плане, как часть литературного процесса тех лет, но и в плане социокультурном» [11, 249]. Вопрос о том, в каких отношениях с новой социокультурной средой оказывался русский писатель — человек, считающий литературу своим призванием или, по крайней мере, профессией и реализующейся как творческая личность через русский язык, подвергается художественному осмыслению самими авторами-эмигрантами. Анализ публицистических произведений Виктора Некрасова, Анатолия Гладилина, Сергея Довлатова, Владимира Максимова дает возможность увидеть, как эта проблема преломляется в творчестве писателей разных поколений, определяя особенности их поэтики.

О публицистике Владимира Максимова есть лишь отдельные, частного характера, высказывания, например, в монографии Е. Ю. Зубаревой «Проза русского зарубежья (1970;1980;е годы)» [5].

В материалах международной конференции «Картина мира и человека в литературе и мысли русской эмиграции», проходившей в Кракове 25−27 августа 2002 года, опубликована статья И. Виноградова «Мир и человек в творчестве В. Максимова», в которой автор справедливо подчеркивал, что Максимов — художник и публицист религиозный: «Вера определяет самое существо, самую структуру его художественного творчества, а бог в его прозе — это всегда и неизменно и есть единственный реальный центр, вокруг которого строится весь его художественный космос и вне которого в этом космосе не существует и не рассматривается ничего» [12, 288]. Сопоставляя художественные миры Солженицына и Максимова, И. Виноградов пишет о том, что Солженицына история души не привлекает, а Максимова она, наоборот, влечет магически. Повышенный интерес к проявлениям человеческой души определил, по нашему убеждению, психологизм и углубленность нравственных проблем, характерных для публицистики Владимира Максимова.

Александр Ананичев в статье «Библейские мотивы в прозе В. Максимова» впервые определил неразрывность политической журналистики и художественного творчества В. Максимова, заявив, что «символом политического безвременья служит само название романа „Карантин“, присутствующее и в максимовских статьях 1992;1994 годов. В возведении и совершенствовании храма семьи Максимов видит спасение для разрушающейся российской цивилизации» [12, 302]. По мнению исследователя, «другим лучиком света в грозящей человеку социальной катастрофе является причастие человека к силе и красоте земли, восприятие природы как царства космических тайн, грамоты вселенной, знаков открывающейся книги, во многом созвучное ранним формам христианского сознания» [12, 303]. Мир у Максимова не только очеловечивается, но и одухотворяется. Выражение С. Булгакова «в нем духовное небо смотрится в земные воды» можно применить к прозе и публицистике Максимова.

Актуальность исследования связана с магистральным направлением отечественного литературоведения: необходимостью изучения пути движения художественной мысли в «параллельной ветви» русской культуры — в творчестве писателей зарубежьяв том числе детального и разностороннего анализа публицистических произведений В. Е. Максимова в контексте публицистики писателей «третьей волны» — А. Зиновьева, А. Солженицына, В. Некрасова и других, что позволяет продвинуться на пути осмысления единства и целостности всей русской национальной литературы и метрополии зарубежья.

К числу актуальных задач следует отнести целостное исследование эстетически многообразной художественной и аналитической публицистики В. Е. Максимова, отражающей основные ценностные ориентиры русского литературного процесса с 1974 года по 1994 год.

Изучение публицистического творчества одного из ведущих деятелей «третьей волны» русского зарубежья актуально тем, что позволит более глубоко уяснить особенности литературной, культурной и общественно-политической жизни русского зарубежья 1970;1990;х годоводного из драматических периодов истории России, тем более что литературная эмиграция, являясь частью единой истории русской литературы, нуждается в более глубоком осмыслении, в том числе и в области публицистики.

Объектом исследования являются публицистические произведения В. Е. Максимова 1970;1990;х годов в контексте всего творчества писателя.

Предметом изучения становится нравственно-философское и поэтическое содержание публицистики Владимира Максимова последней трети XX века.

Цель диссертационного исследования — рассмотрение публицистики В. Е. Максимова в параметрах художественного творчества писателя, а также в культурно-историческом и интеллектуальном контексте эпохи ее формирования 1970 — 1980;х годов и ее развития в «перестроечное» время (1990;е годы).

Задачи, вытекающие из поставленной цели, следующие:

— изучить проблему интеллигенции и диссидентсва в публицистике и прозе В. Е. Максимова 1970 — 1990;х годов в аспекте ее художественного воплощения;

— проанализировать пути решения проблемы западной и восточной ментальности в публицистическом и художественном творчестве русского писателя;

— выявить аксиологические корни «писательской критики» В. Е. Максимова и его публицистических произведений социокультурной направленностиопределить место публицистики В. Е. Максимова в его художественном мире и в истории русской словесности последней трети XX столетия.

Методика исследования включает системный, структурно-поэтический и герменевтический подходы к анализу произведения.

Научная новизна диссертации заключается в том, что в ней проводится целостный анализ публицистики В. Е. Максимова 1970;1990;х годов. Впервые публицистические произведения рассмотрены в аспекте идейно-эстетического единства со всем творчеством писателя и в контексте развития публицистики «третьей волны» эмиграции. В диссертации представлен анализ философско-религиозной основы публицистических жанров писателя. Впервые выявляется значимость постановки проблем русской интеллигенции и диссидентства, западной и восточной ментальности, христианской аксиологии в публицистике и прозе В. Е. Максимова, изучается его «писательская критика».

Рабочая гипотеза, выдвигаемая в диссертации, заключается в следующем: философско-поэтическое своеобразие художественной публицистики Владимира Максимова определяется христианской аксиологией писателя и представляет собой целостное единство со всем творческим наследием художника слова.

Основные положения, вносимые в защиту:

1) Публицистика В. Е. Максимова, сформировавшаяся в период создания журнала «Континент», сфокусировала в себе важнейшие проблемы, стоявшие перед всей эмиграцией «третьей волны» русского зарубежья (А.Солженицын, А. Зиновьев, А. Гладилин, В. Аксенов и другие): проблему антиномии восточной и западной ментальности, препятствующей плодотворному диалогу и взаимодействиюпроблему «истинной и ложной» интеллигентности и их соотношения с диссидентством в аспекте роли русской интеллигенции в исторической судьбе Россиипроблему возможностей «перестройки» и утверждения идеи «воскрешения России» (Максимов) путем преодоления духовного кризиса, «прозрения и покаяния» (Максимов) народапроблему преобразующей силы искусства и др.

2) Главной целью публицистического творчества В. Е. Максимова является утверждение высокого духовного предназначения личности в контексте традиционной для России христианской аксиологии. Этим объясняется характерное для всего творчества писателя неприятие любых форм насилия, ведущего к потере свободы воли, чести и достоинства человека- «извечная оппозиция», «инвективность манеры изложения» материала Максимова-публициста.

3) Анализ статей, эссе, памфлетов, очерков В. Е. Максимова, опубликованных в журнале «Континент», в сборниках «Сага о носорогах», «Самоистребление» и др., показывает, что можно выделить в публицистике писателя четыре жанрово-тематические разновидности: аналитические статьи о последствиях тоталитарного режима («Наследие дракона») — очерки о деятелях русской и мировой культуры («О здравствующих и умерших») — эссе о политических и нравственных изменениях в современном мире («После немоты») и памфлеты, вскрывающие социальные язвы и демонстрирующие кризис духовности человеческого общества («Сага о носорогах»).

4) Наряду с аналитической публицистикой В. Е. Максимов разработал яркий в художественном и идейном отношении вид «писательской критики», то есть такой жанр литературной публицистики, в котором дается литературоведческий анализ произведений авторов, близких Максимову по художественному мировоззрению. «Писательская критика» позволяет более глубоко и адекватно воспринимать авторскую интенцию тех писателей, творчество которых является объектом анализа, как и творчество самого Максимова.

5) Публицистика В. Е. Максимова занимает важное место не только в творческом наследии писателя, но и в истории литературы «третьей волны» русского зарубежья, поскольку в ней обобщены философско-эстетические взгляды русской интеллигенции 1970;1990;х годов, идеи уникальности исторического пути России, её роли в судьбе мирового сообщества, воплощенные в самобытной художественно-публицистической форме с широким использованием оригинальных средств поэтики.

Методологической и теоретической базой диссертационного исследования являются труды литературоведов, историков и теоретиков литературы В. Виноградова, Б. Томашевского, М. Бахтина, Ю. Лотмана, Б. Кормана, В. Хализева, а также Н. Лейдермана, В. Тюпы, И. Саморуковой и других. Автор опирается на работы отечественных и зарубежных ученых, обращавшихся к творчеству Владимира Максимова: В. Иверни, 3. Мауриной, И. Рубина, П. Равича, В. Марамзина, Ж. Мореля, Ф. Эберштадта, Л. Аннинского, Л. Фоменко, И. Золотусского, А. Бочарова, И. Виноградова, И. Поповой и др.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что диссертация способствует более детальному уяснению теоретических аспектов публицистических жанров, таких, как очерк, статья, памфлет, интервью, а также в целом методологии публицистики как рода литературы и журналистики.

Практическое применение. Результаты научного исследования могут быть использованы при чтении лекционных и специальных курсов, проведении семинарских занятий по истории русской литературы второй половины XX века, по истории литературы русского зарубежья «третьей волны», а также истории и теории журналистики.

Апробация диссертационного исследования. Основные положения диссертации и отдельные проблемы исследования многократно обсуждались на заседаниях кафедры русской филологии Тамбовского государственного технического университета, а также представлены в десяти публикациях, в том числе и в двух рекомендованных изданиях ВАК. Результаты исследования докладывались на III Международной научной конференции в Минском госуниверситете под эгидой МАПРЯЛ (Минск, 2005) — на Международной научной конференции «XIII Барышниковские чтения» в Липецком госуниверситете (Липецк, 2005) — на Международной научной конференции, посвященной 135-летию со дня рождения И. А. Бунина (Елец, 2006), на Международной конференции, посвященной юбилею Н. С. Лескова (Орел, 2007) — также апробация работы осуществлялась на аспирантских семинарах кафедры русской филологии Тамбовского государственного технического университета.

Структура и объем диссертационного исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав и заключения. Приложен список исследованной литературы, включающий 190 наименований.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Целостный анализ художественной публицистики В. Е. Максимова, проведенный в контексте всего творчества писателя и литературы «третьей волны» русского зарубежья, позволяет сделать следующие выводы.

Поскольку в публицистических произведениях Владимира Максимова обобщены сущностные проблемы, стоящие перед всей русской литературой последней трети XX века (роль русской интеллигенции в историческом пути России и миракризис духовности в тоталитарных и западно-демократических сообществахантиномия западной и восточной ментальности и пути сближения народов посредством обмена культурными ценностями и др.), художественная публицистка писателя может быть действительно определена, как «ядро современной литературы» (А.И. Солженицын).

Наряду с А. Зиновьевым, В. Некрасовым, А. Гладилиным, А. Солженицыным, Ф. Горинштейном и другими писателями русского зарубежья Владимир Максимов опирался в своем творчестве на христианский тип миропонимания, отстаивая духовные интересы личности и разоблачая пагубное воздействие разрушительной идеологии тоталитарных режимов и «материализованной морали» западно-демократического и американского сообщества.

Публицистика Максимова направлена также против «растительной приспособляемости носорогов XX века», использующих для личного обогащения трагические противоречия человечества: нацизм, расизм, религиозную нетерпимость (сборник «Сага о носорогах»).

В максимовских статьях, эссе, очерках 1970;1980;х годов преобладает «тема другого берега», включающая несколько аспектов: установление антиномии западной и восточной ментальностикритику демократии западного образца, при всех ее достоинствах переживающей «новые соблазны коммунистического тоталитаризма" — осознание единообразия духовных, социальных и политических процессов, происходящих в мировом сообществе под воздействием идеологических фантомов.

Проблема роли интеллигенции в судьбе России настоятельно ставилась в публицистике В. Е. Максимова на протяжении 1970;1990;х годов и решалась в целом негативно, поскольку писатель констатировал кризис духовности и в этой элитной среде, воплощавшей в первой половине XIX столетия «корневые начала русского духа»: национальную гордость, православную веру, честь и достоинство. Максимов поддерживал идею о противоречии между нравственно-идеальными устремлениями революционно-атеистической интеллигенции и их реальным осуществлением, считал, что «старая интеллигенция» переродилась в советское время в «образованщину» (А.И. Солженицын).

В художественной прозе и публицистике Максимова выстроена аксиологическая парадигма разных типов «истинных» и «ложных» интеллигентов. Основным разрушительным результатом послеоктябрьских десятилетий Максимов считает потерю христианского идеала. Диссидентство, ставшее трагедией для большинства русских интеллигентов, являлось, по убеждению художника, единственно возможной формой истинного служения Отчизне, так как было противопоставлено приспособленчеству и конформизму «образованщины». Вместе с А. Зиновьевым, А. Войновичем, А. Солженицыным, В. Аксеновым Максимов разоблачал «интеллигенциеподобных» в своих эссе и памфлетах, среди которых «Шаги командора», «Мы и они», «Очарованные словом», «О диссидентстве вообще».

Работы Максимова 1990;х годов посвящены «полному перерождению» русской интеллигенции. В статьях «Поминки по России», «Что с нами происходит?», «Сколько колоколу звонить», «Размышления у рыночного подъезда», «Обыкновенный демофашизм», «Зияющие высоты хамодержавия» публицист демонстрирует, как «интеллигенциеподобные» впали в «гражданскую летаргию», вооружившись «правовым цинизмом», и занялись строительством «уголовно-мафиозного государства» под руководством «западных кукловодов». В политических инвективах Максимова девяностых годов понятие «демократизация России» означает «кокетливый эвфемизм слова «капитуляция».

Используя интертекстемы Н. В. Гоголя, М.Е. Салтыкова-Щедрина, А. П. Платонова, М. А. Булгакова, стилизацию под «тюремную феню», «столкновение» разных функциональных статей, перефразировку политических лозунгов, окказионализмы, гротеск, гиперболу, аллегорию и прочие сатирические средства, В. Е. Максимов показывает в своей публицистике, как «из монстра идеологического» «образованщина» создает монстра криминального, производя мировую «банализацию зла».

Категоричность и резкость аналитических статей русского писателя о периоде «перестройки» в России определяются уверенностью Максимова в предательстве национальных интересов России, совершенном новой «прихватизаторской» властью. Максимов мастерски использует в целях её развенчания народные пословицы и поговорки, риторические вопросы и восклицания, «столкновение» функциональных стилей, фразеологизмы, прибаутки, присловья, оксюморонные названия произведений («Непереносимая легкость застоя», «На печи, то бишь на танке» и др.), абсурдирует действия новых российских властей, разоблачает их антинародную сущность.

В статьях «С душевной болью за Россию», «Самоистребление», «Надгробье для России», «Размышление о гармонической демократии» и многих других утверждается идея возможного возрождения великой России через «прозрение», то есть осознание своего отпадения от идеалов христианства, покаяние и духовное очищение. Эта идея пронизывает всю художественную прозу и драматургию Максимова, писателя, стоящего на «онтологической тверди», пришедшего к Вере через литературу Достоевского, философию Бердяева и Флоренского.

Если «гражданский разум» зачастую ввергал публициста Максимова в отчаяние, потому что писатель разуверился в возможности всего человечества отринуть тяжкую греховность, то его «христианская гражданственность» заключалась в «уповании на чудо исцеления» России и порождала надежду на спасение страны, выход державы из глубочайшего кризиса после распада СССР.

Размышления Максимова о причинах катастрофических событий XX века, художественно воссозданные в романах «Карантин», «Ковчег для незваных», «Заглянуть в бездну», в пьесе «Берлин накануне ночи», связывают прозу и драматургию писателя с публицистическими произведениями, в которых потеря духовных ориентиров, отказ от православия объявляется генезисом общественного глобального кризиса («Пути России», «Полемика о страхе Божьем», «Немного о Сталине и «сталинизме», «Страх мой — враг мой», «Изнанка комфортного мира», «В дыму отечества» и др.).

В статьях «На круги своя» и «Возвращение бумеранга» Максимов разрабатывает концепцию повторяемости исторических событий на основе мировосприятия библейского типа, утверждая, что «жизнь может быть преображенной только на основе Слова Божья», тогда как реформирование страны началось «с полного непонимания духовных параметров социального сдвига».

Литературно-критические произведения В. Е. Максимова отличаются постоянным обращением к творчеству тех писателей, которые осмысляют важные для Максимова проблемы современности с позиций христианской аксиологии. Максимову-художнику были наиболее близки в эстетическом плане писатели «третьей волны»: В. Некрасов, А. Гладилин, Ф. Горинштейн, которые придавали особое значение религиозно-философскому осмыслению мировой истории.

Писательская критика" Максимова отличается жанровым многообразием, что иллюстрируется, например, оценками творчества А.И.

Солженицына в статьях, эссе, памфлетах, социально-аналитических очерках, интервью. Многожанровость позволяла Максимову представить в «писательской критике» не только литературоведческий анализ произведений того или иного автора, но и охватить многие другие проявления его личности. Так, Александр Солженицын представлен у Максимова как художник слова, политик, диссидент, гражданин, публицист, семьянин, показана также динамика развития его творческого потенциала.

Спектр литературных интересов Максимова-критика широк: русская классика («Пушкин для меня», «Последний год Достоевского») — мировая литература XX века («Свет доброты», «Покой нам только снится», «Хождение в шестидесятые» и др.) — литература русского зарубежья («В поисках собственной Америки», «Слово об Иосифе Мацкевиче», «Раймон Арон» и др.). Синтезируя характерные черты различных публицистических жанров в своей «писательской критике», В. Е. Максимов создает оригинальные авторские жанры, позволяющие более адекватно понять не только творчество писателей, которые являются объектами критики, но и прежде всего художественный мир самого Максимова.

Публицистические статьи В. Е. Максимова о культуре, о мировом искусстве, о СМИ наполнены мыслями о необходимости сохранения целостности русской культуры в метрополии и зарубежье, о честном служении отчизне посредством создания произведений искусства, об ответственности деятелей культуры за духовное состояние мира. Публициста волновал процесс снижения уровня культуры при демократии, расцвет маскультуры и масмедиа. В статьях «Зияющие высоты хамодержавия», «Государство — это я», «С душевной болью за Россию», «Приглашение на казнь», «Это сладкое слово «стабильность», «Обыкновенный демофашизм» Максимов клеймит тех деятелей культуры, которые «подогревают низменные чувства», прикрываясь «дымовой завесой клишированной демагогии» о социальной справедливости.

Русский писатель сопоставляет мораль Ельцина, Гайдара, Костикова, Нуйкина, Корякина, Носова, Иванова и многих других «деятелей» перестройки с цинизмом Луначарского, мечтавшего поставить памятник Достоевского с надписью «От благодарных бесов». В статье «Клептократии всех стран, соединяйтесь!» публицист профессионально оценивает состояние советской культуры с 1930;х годов и до современности, убедительно показывая «работу закона убывающего плодородия».

Публицистика Максимова доказывает мысль В. Г. Белинского, что если жанры публицистики воспринимаются автором как литературные, то произведения публицистики приобретают качества художественной литературы. Публицистическому стилю Максимова присущи глубина философской мысли, высокая художественность, острая полемичность, открытая тенденциозность, «повышающая» пафосность, образность и афористичность изложения, предельно доверительная искренность.