Максим Грек в контексте русской книжности. 
Некоторые черты русской книжности конца XV — середины XVI вв. как симптомы кризиса средневекового сознания

Актуальность исследования. Древо русской литературы взросло на духовной почве Православного христианстваобъектом её отражения (рефлексии) изначально был человек как микрокосм, его психология, возможность воссвязи («ре-лигия») или реальность разрыва с Творцом. Русская литература ставит человека перед реальным выбором между добром и злом, поднимает проблему противостояния таких полярных понятий, как гедонизм (апология наслажденчества) и сотериология (учение о спасении), что указывает на возможность её практического воздействия на мотивацию поведения, волю и мировоззрение человека. Необходимо иметь в виду, что русская литература не только описывает реальные отношения между людьми, их поиски (или отвержение) Абсолютной Ценности (Бога) и возможности воссвязи с Ней, но и стремится обозначить определённый идеал этих отношений и возможностей. Русская литература как никакая другая не только отражает видимую реальность, но и намечает очертания должного упорядочивания микрои макрокосма — человека и вселенной.

С этой спецификой обычно связаны некоторые трудности при восприятии и изучении русской литературы: возникает желание если не отторжения, то оспоривания её постулатов лишь на том основании, что она якобы мало совместима с реальной, текущей, всегда несовершенной жизнью, призыв к «реализму», «натурализму» и т. п. Здесь необходимо учитывать следующее: русская литература есть специфическая сфера культуры, в которой реализуется потребность человека в идеалах и ценностяхотсюда её близость и сопоставимость с литературой духовной. При сопоставимости необходимо, однако, четкое разграничение таких понятий, как книжность духовная и книжность светская. Различие проявляет себя уже на уровне целей и устремлений, т. е. в сфере задач, изначально, онтологически, стоящих перед той и другой литературами. Здесь важно отметить разнонаправленность векторов служения: в первом случае — служение Абсолюту как Творцу, во втором — служение человеку как некоему абсолюту. Иными словами, есть необходимость говорить о функциональной центростремительности духовной литературы и центробежности литературы светской. Отсюда: если первая в сугубой соборности своей устремляется к стяжанию целостности мира в феномене Творца, то вторая в сугубой же своей развлекательности стремится к раздроблению, рассеянию, расточению и расщеплению этой целостности. Отметим, что функция «расщепительности» зачастую проявляет себя как чрезмерная художественность, как «любование» эстетическими эффектами, как пристальное внимание к деталям в ущерб целому.

Конечно же, категории «духовности» и «светскости» литературы на деле подобны сообщающимся сосудам. И точно так же, как духовное начало может размываться и нивелироваться началом мирским, так и мирское в свою очередь, растворяясь в духовном, тормозя мельтешение развлекательности, может вознестись при случае на, казалось бы, недосягаемую духовную высоту. Ближайшие примеры последнего — классические образцы русской книжности девятнадцатого столетия, соединившие в себе крестообразно горизонталь светского, мирского начала с вертикалью начала духовного. Русская литература — в отличие от многих проявлений словотворчестваодержима некоей обострённой рефлексией (буквально с латыни «reflexio» -«отражение», «обращение назад»). Иными словами, русская словесность изначально подвержена некоему духовному размышлению, исполненному смятения и сомнений, разрешение которых входит в её задачут.е. речь идёт о «религиозно-художественном анализе» определённых психических (душевных) состояний человека. В феномене восприятия русской книжности мы можем быть свидетелями (и участниками) определённой метаморфозы, когда мирская душевность становится синонимом горней духовности, заменяя и, в конце концов, отменяя последнюю. Речь идёт о тенденции к секуляризации («обмирщению») религиозного сознания человека, истоки которого на Руси возможно отыскать уже на рубеже XV-XVI столетий. Секуляризация средневекового сознания напрямую связана с влиянием.

Реформации и других процессов, протекающих в это время в западном социуме. В общем-то, это относится ко многим сферам умственной жизнедеятельности человека, но наиболее обострённо и пронзительно ощущается именно в русской словесности, где — в исторической тысячелетней перспективе — рефлексия религиозная сменяется умозрительной, философической, на смену которой приходит рефлексия эмпирическая, чувственная. Как следствие — крест духовного и эстетического служения деформируется, упомянутая нами духовная вертикаль сжимается до точки, горизонталь же растекается необозримо.

Другими словами, уподобив запечатленную словесность некоему древу, можно представить постепенно ослабевающие духовные корни и донельзя разросшуюся эстетическую крону, в момент метафизической бури увлекающую к падению всё тысячелетнее древо.

В любом случае необходимо видеть, что русская запечатленная художественная словесность берёт своё начало в словесности духовной. Этопрежде всего — Священное Писание и Священное Предание. Более того: мы должны отчетливо осознавать, что и самоё «изобретение» славянской азбуки Кириллом и Мефодием диктовалось задачей возможности чтения, прежде всего, духовной литературы.

Объект исследования. Русская книжность эпохи, будучи по своим функциям и назначению духовной литературой, начинает претерпевать метаморфозы, связанные с процессом секуляризации сознания, являя нам симптомы кризиса средневекового (религиозного) мировосприятия. В контексте этой книжности и заключена попытка нашего исследования жизни, концепций и творений выдающегося русского писателя XVI в. Максима Грека.

Предмет исследования. В вышеозначенном аспекте указанный период развития русской литературы («московский» — по классификации Ф. И. Буслаева [25, 422−424] исследован не столь пристально, как того заслуживает. В частности, важно понять, каким образом принятие Москвою духовного наследия Византии вступает в противоречие со всесторонней экспансией.

Запада, в какой мере Ренессанс, Реформация, географические открытия, зарождение капиталистических отношений и т. п. явления оказали воздействие на «средневековое» сознание русских книжников.

Духовная целостность сознания человека русского средневековья зиждилась на концепции Бога как меры всех вещейвокруг Него и через Него осмысливались все коренные вопросы человеческого существования. Византийское (и южно-славянское) влияние — фундамент этой концепции. Духовное проявление этого влияния связано — прежде всего — с именами Кирилла Белозерского, Нила Сорского, Максима Грека.

В диссертации предполагается проследить, каким образом «бытийное миропонимание постепенно уступает место бытовому с его нарождающейся конкретикой и пристальным вниманием к деталям — в ущерб Целому, охватить которое внутренним своим взором бытовое сознание было уже не в силах, ибо центр созерцания перенесён был из духовной сферы на глазной хрусталик». [150, 190]1 В работе необходимо акцентировать вектор исследования указанного процесса обмирщения (секуляризации), напрямую связанного с влиянием процессов, характерных, как уже было сказано, прежде всего для западного мировосприятия. Анализируя тексты, мы сможем понять, какими путями дух «мирского» антропоцентризма (в противовес христианскому теоцентризму), заполонив весь XVI в. религиозными и социальными катаклизмами, проникал на «Святую Русь». В связи с этим одним из важнейших аспектов нашего исследования должно стать изучение ересей (стригольники, жидовствующие) как индивидуального бунтарства, нашедшего отражение в литературе исследуемого периода.

Цель исследования. Максим Грек в данной ситуации фигура узловая, многозначная. Грек по рождению, православный по крещению, воспитанию и мировоззрению, «гуманист» по образованию, он вместил в себя все противоречия эпохи, став в определённом смысле жертвой этих противоречий. Противостояние иосифлян и нестяжателей, споры о переводах и исправлениях.

1 См. также: Кабанков Ю. Обращение // Литературная учеба, — 1991. — № 3. — С. 48−52. богослужебных книг, завершившиеся в конце концов церковным «расколом», многолетнее заточение Максима Грека в застенках родных православных монастырей — всё это не мёртвая буква «истории литературы» Московской Руси, но живое её свидетельство, заключённое в феномене личности и писаний преподобного Максима-Святогорца. Именно потому одной из важнейших целей диссертации является исследование творчества преподобного Максима Грека как феномена целостностности средневекового сознания, в котором гармонично сочетались Православная вера с западноевропейской пытливостью ума.

Задачи исследования. Литературная деятельность Максима Грека многогранна: переводы на русский язык с греческого и латыни, исправления уже существующих переводов, публицистика (послания, обличения, увещевания), теоретические разработки поэтики церковно-славянской гимнографии, в которой он преуспел и как практик (назовем здесь наиболее выдающееся произведение этого жанра — «Канон Божественному и покланяемому Пресвятому Духу Параклиту»). [3, 192−205] Исключительное место в литературной деятельности Максима Святогорца занимают переводы, среди которых на первом месте стоят книги Священного Писания и толкования на них, затем — сочинения древних церковных авторов: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустамногое также перевел Максим Грек из сборника житий святых Симеона Метафраста и из византийской энциклопедии X в. — Лексикона Свиды. [16, 5−6- 17, 275−289- 18, 119−125- 19,257−285].

Немалая часть наследия Максима Грека — исправление уже существовавших переводов, в том числе богослужебных книг. Как отмечает Д. М. Буланин [114, 92], свою практику «книжной справы» ученый Святогорец обосновал в специальных сочинениях («Слово отвещательно о исправлении книг русскихздесь и противу говорящих, что плоть Господня по Воскресении из мертвых стала неописуема», «Слово отвещательно о книжной справе, написанное скудоумным иноком Максимом Святогорцем» [3, 39−60]), которые, кроме того, должны были опровергнуть возводимые на него обвинения в «порче книг».

Развернутое обоснование Максимом Греком своих принципов перевода позволило С. Матхаузеровой [82, 203−208] связать с его именем новую в Древней Руси — «грамматическую» теорию перевода. Максим Грек указывает на требования, которые должны предъявляться к тем, кто мнит себя знатоками греческого языка («О пришельцах философех» [3, 190−191]). К этой статье он приложил стихотворение «О том, како подобает входити во святыя Божия храмы» [3, 191], причем претендующему на роль учителя греческого языка предлагалось перевести его и определить размер.

Максим Грек является автором сочинения по ономастике — «Толкования именам по алфавиту», которое было по достоинству оценено и использовано составителями Азбуковников. В рукописях ученому греку приписывается также целый ряд статей по вопросам грамматики. Неслучайно Российская Академия наук в 1794 г. при издании новой грамматики постановляет руководствоваться трудами М. В. Ломоносова и сочинениями Максима Грека.

Из оригинальных сочинений Максима Грека наибольший литературный интерес представляют его публицистические произведения, в частности, доказывающие недопустимость монастырского землевладения («Прение о твердом иноческом жительстве, где лица спорящие суть: Филоктимон и Актимон, то есть любостяжательный и нестяжательный» [1, 56−75], «Слово душеполезное зело внимающим ему. Беседует ум к душе» [1, 1−32] и др.) — в качестве примера для подражания однажды указываются и западные нищенствующие монашеские ордены («Повесть страшна и достопаметназдесь же и о совершенном иноческом жительстве» [3, 116−135], послание о францисканском и доминиканском орденах), что указывает на итальянское прошлое Святогорца: увлечение идеями Джироламо Савонаролы и двухлетнее католическое монашество в доминиканском монастыре Сан-Марко.

В других «Словах» и «Посланиях» Максим Грек раскрывает свои взгляды на государственную власть («Главы поучительны начальствующим правоверно» или «Послание к православным правителям об управлении и о том, чтобы они судили богоугодно и вместе милостиво» [1, 214−219], «Слово к начальствующему на земли» или «Послание к благоверному царю и великому князю всея России Иоанну Васильевичу» [1, 219−226], «Послание к царю Иоанну Васильевичу всея Руси» [1, 238−240] и др.). Его политическим идеалом является гармония между светской и духовной властями (симфония власти) — эта идея восходит к византийским теоретикам (Юстиниан, Агапит). Максим исходит из того, что властодержец необходимо должен прислушиваться к мнению своих советников и приближенныхобразец правителя он видит в идеальном образе Александра Македонского.

В публицистике Максима Грека особой известностью пользуется «Слово, пространне излагающе с жалостию нестроения и безчиния царей и властей последнего жития» [1, 203−214], написанное в смутный период после смерти Василия III и представляющее собой развернутую аллегорию. Россию символизирует здесь жена, сидящая при пути в черной одежде вдовицы, окруженная дикими зверями. Жена объясняет автору, что имя ее Василия (т.е. царство), и она плачет, потому что ею правят властолюбцы и славолюбцы, не пекущиеся о благе подданных.

С точки зрения евангельского учения о Промышлении Божием принципиально важна для Максима Грека борьба против астрологии и веры в фортуну («О том, что Промыслом Божиим, а не звездами и кругом счастия устраивается человеческая судьба», «Слово противу тщащихся звездозрением предрицати о будущих и о самовластии человеком», т. е. «Против тех, которые усиливаются посредством рассматривания звезд предсказывать будущее, и о свободной воле человека», «Поучительное послание к некоторому князю о лживости звездочетства и утешительное для живущих в скорбях», «Послание к некоему иноку, бывшему во игуменех, о немецкой прелести, глаголемой фортуне, и о колесе ея», «Против Николая немчина обманщика и зведочетца» [2, 225−276], и др.). Здесь Максим Грек отстаивает свободу воли человека самовластный дар") в рамках Божественного Промысла, ибо, по его мысли, свобода эта упраздняется зависимостью человеческой судьбы от звезд.

Не могли пройти мимо внимания Святогорца и всевозможные апокрифы, весьма популярные в средневековой Руси (Сказание Афродитиана, Луцидариуспоследнему Максим Грек дает оценку в своем «Послании поучительном к некоторому мужу против ответов некоего латинского мудреца» [3, 149−156], Апокриф о иерействе Иисуса Христа и др.), а также разного рода суеверия. В «Слове обличительном, вкупе и развращательном, лживаго писаниа Афродитиана, персиянина зломудреннаго» [3, 81−82] Максим Грек выставляет канонически-патристические требования, которым должно удовлетворять истинное, неапокрифическое произведение: оно должно быть написано авторитетным церковным автором, должно согласовываться со Священным Писанием, и, наконец, в нем самом не должно быть противоречий и домыслов в отношении к канону. (См., например, «Послание к некоторому другу, где объясняются некоторыя неудопонятныя изречения Священного Писания». [3, 3−14]).

Немалое место среди публицистического наследия Максима Грека занимают его сочинения, направленные против неправославных христианкатоликов, лютеран, армян-григориан — («Слово похвальное апостолам Петру и Павлуздесь же и обличение против латинских трех больших ересей» [2, 100−121], «Против латинян о том, что следует ничего ни прибавлять, ни убавлять в Божественном исповедании непорочной христианской веры» [2, 134−191], «Против лютеран — слово о поклонении Святым Иконам» [2, 293 299], «Слово против армянского зловерия» [2, 93−100]) и адептов других религий: иудеев, магометан, эллинов-язычников («Слово на Рождество Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христаздесь же и против иудеев» [2, 13−21], «Совет собору православному против еврея Исаака волхва и обманщика», «Возражение против глав Самуила евреянина» [2, 21−28], «Слово обличительное против агарянскаго заблуждения и против измыслившаго его сквернаго пса Магомета», «Ответы христиан против агарян, хулящих нашу православную христианскую веру» [2, 38−93], «Слово обличительное против еллинскаго заблуждения» [2, 28−38]), характеризующие его как правоверного мыслителя-ортодокса. «Толерантность» же, ставшая ныне знаменем окончательно секуляризировавшегося миропонимания, проявлялась у Максима Грека на «человеческом», житейском уровне: в несогласии, например, с казнью еретиков, постоянными призывами к милосердию со стороны властей предержащих и т. п.

Яростно выступает Максим Грек против полемиста «немчина» Николая Булева, подвизавшегося при великом князе Василия III в качестве придворного медика, который, следуя пресловутой Унии 1439 г., ратовал за соединение православной и католической церквей, бесспорно, под эгидой папы («Против лживаго сочинения Николая немчина о соединении православных с латинянами» [2, 121−134] и др.). Здесь, в призываниях придворного медика, мы может отметить зачатки современного «экуменизма», этого «религиозного эсперанто», как рукотворной, искусственной «религии», долженствующей споспешествовать (в лучшем случае) решению мирских задач, оставляя Небо вне сферы забот и видимости религиозного сознания.

Обращаясь к классическим памятникам византийской догматической публицистики [20], Максим Грек приводит всё новые и новые аргументы, доказывающие основные, на его взгляд, заблуждения католической церкви: учение об исхождении Святого Духа от Отца и от Сына (filioque), веру в чистилище, употребление опресноков — «латыньскыя три большия ереси» («Против Николая латинянина — слово об исхождении Святаго Духа». [2, 191 202] К антилатинским произведениям афонского инока (в особенности к его «Слову на латинов») не раз обращались западнорусские полемисты 2-й половины XVI—XVII вв.

Велико также эпистолярное наследие Максима Грека, причем, — как замечает Д. М. Буланин, — в его посланиях сказывается знакомство с византийской теорией письма. [21] До нас дошли послания Святогорца как высокопоставленным особам — Василию III, Ивану Грозному, митрополитам.

Даниилу и Макарию («Нравоучительныя наставления для владеющих над истинноверующими» [1, 99−107], «Послание к преосвященнейщему Макарию, митрополиту всея Руси», «Послание о примирении к бывшему митрополиту Даниилу, уже изверженному» [1, 226−238], — так и неизвестным по имени инокам послания, в которых он просит о помощи, сам предлагает советы и утешения, истолковывает разные понятия церковного и светского обихода («Поучение для монашествующих о прохождении иноческой жизни и о значении великой схимы», «Послание к некоторому желающему отречься от мира и идти во иночество, но медлящему.». [1, 140−147]).

Настоящий византийский книжник-энциклопедист, Максим Грек оказал огромное влияние на культуру Древней Руси, на русских книжников, как на своих современников, общавшихся с ученым старцем, так и на последующие поколения, читавшие и чтившие его творения.

В разные годы обучал он греческому языку русских людей — инока Силуана, В.М. Тучкова-Морозова, Нила Курлятева. Д. М. Буланин отмечает, что «сохранилась греческая Псалтирь (ГПБ, Соф. собр., № 78) — автограф Максима Грека, по которой он обучал Вениамина, ризничего тверского епископа Акакия». [114, 93].

За разрешением всевозможных вопросов — философско-богословского, филологического, а также житейского порядка — к Максиму обращались такие начитанные его современники, как Вассиан Патрикеев, Ф. И. Карпов и др. Горячими поклонниками Максима Грека были и Троицкий игумен Артемий, и князь A.M. Курбский, рассматривавший свою переводческую деятельность на Волыни как выполнение заветов ученого грека.

Методологическая база исследования. Когда, вскоре после смерти, Святогорец был канонизирован, появляются Сказания о Максиме Греке, самое раннее из которых И. Денисов атрибутирует A.M. Курбскому. [154].

С.Ф. Моховиков, автор пространного Жития Максима Грека, написанного в начале XVIII в., был старообрядцемсреди старообрядцев Святогорец и его творения стали популярны прежде всего потому, что два его (спорные) сочинения (о сугубой аллилуии и двуперстном крестном знамении) укрепляли их позиции по отношению к Православной Церкви. (Об отношении старообрядцев к Максиму Греку см. также: [140].).

В середине XIX в. составитель «Настольной книги для священно-церковно-служителей» [23, 42] С. В. Булгаков писал, что хотя «оригинальные сочинения прп. Максима многочисленны и разнообразны по своему содержанию, но большею частию незначительны по объёму, так что вместе (около 134) составляют небольшие три книги (данные на конец XIX в., -Ю.К.). Они изложены то в форме размышлений и рассуждений, то в форме церковных слов и бесед, то в виде посланий, разговоров, исторических рассказов, молитв и св. песнопений, отрывков, заметок — иногда в несколько строк». Автор указывает, что «сочинения эти пользовались большим уважением: собирались в сборники, списывались в XVI и XVII вв., цитировались последующими писателями наряду со святоотеческими творениями и вносились в другие сборники».

И всё же рукописное наследие Максима Грека велико — свыше 350 оригинальных и переводных произведений (данные на 1996 г., — Ю.К.). Известно более 100 единиц собраний различного вида, более 200 сборников, находящихся в российских и зарубежных архивах и в частных коллекциях. В Санкт-Петербурге в Российской национальной библиотеке хранятся «Псалтирь» и «Апостол», а в парижской национальной библиотеке — энциклопедический труд «Геопоника», все три — на греческом языке, переписанные рукой Максима Грека.

Говоря о численности рукописей и хронологии изданий касательно сочинений Максима Грека, весьма полезно сравнить их оценку. С одной стороны — с точки зрения исследователя первой половины XIX в., автора «Словаря исторического о святых, прославленных в российской церкви и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых» [116], хвалебно рецензированного А. С. Пушкиным [101, 307−309], и с другой стороны оценка.

1 См. об этом, например, у A.T. Шашкова: [141, 5−11].

— через сто с лишком лет — современного исследователя, имя которого уже озвучено в нашей работе, — Д. М. Буланина.

Так, в статье «Максим, преподобный, Грек.» Словаря русских святых А. С. Пушкин мог прочесть следующее: «Из сочинений его (т.е. Максима Грека, — Ю.К.) сохранились рукописными в патриаршей Московской и других библиотеках под именем слов и главизн: Послание к царю Иоанну о еже не брити брадыКанон молебен к Божественному и покланяемому Параклиту (св. Духу) воспеваемыйа из переводов: слово о покаянии, Кирилла архиеп. Александрийского и список с перевода Толковой Псалтири. Из сочинений его напечатаны: слово на латинов о св. Духе (1618 г.), кроме того четыре слова: о еже како подобает блюсти Символ веры (1656 г.), исследование Православной веры и о исправлении книг Русских (1805 г.), рассуждение о пользе грамматики, риторики, философии (1782 г.). Переведены Максимом (вместе с учеником его, иноком Селиваном) 80 бесед Златоустовских на Евангелие Иоанново (1665 г.). В Новогородской Софийской библиотеке хранится собственноручный Максимов Греческий список Псалтири. Кроме того, много писал Максим сочинений догматических, филологических, нравоучительных, ответных на разные вопросы и собеседований с самим собою или молитв». [116] (Курсив источника, — Ю.К.).

Д.М. Буланин говорит о том, что «первые рукописные собрания сочинений Максима Грека (т.е. сборники с определенным набором его произведений, расположенных в определенной последовательности) составлялись еще при его жизни и под его непосредственным наблюдениемв четырех из них (ГБЛ, ф. 173, собр. МДА фунд., № 42- ф. 173. III, собр. МДА, № 138 /по временному каталогу/- ф. 37, собр. Большакова, № 285- ф. 256, собр. Румянцева, № 264), как установила Н. В. Синицына [111, 57−59], сохранились автографы писателя — правка, написанные его рукой заглавия статей, маргинальные глоссы». [114, 94].

После смерти Максима появляются новые собрания сочинений, которые включают новые произведения, в том числе ошибочно приписываемые.

Максиму Греку (последнее, самое обширное собрание составлено во 2-й половине XIX в. Т.Ф. Большаковым). Первую попытку дать археографический обзор рукописей, содержащих творения Максима Грека, предпринял в конце прошлого века С. А. Белокуров. [114, 94].

В настоящее время эта работа продвинулась вперед: в книгах Н. В. Синицыной [112, 9−10] и Д. М. Буланина (в Приложении, составленном совместно с А.Т. Шаыпсовым) распределены по типам и описаны 128 сборников сочинений писателя (точнее назвать их единицами хранения, замечает Д. М. Буланин, так как в одних случаях под тем же переплетом существует несколько собраний сочинений Максима Грека, в других — они разделены на две книги, а иногда собрание сочинений занимает лишь часть рукописи). Еще два сборника сочинений афонского старца хранятся: один — в Парижской Национальной библиотеке, Slave 123 (постатейно описан в книге А. Лангелера), другой, содержащий выборку текстов из первого, — в Венской Национальной библиотеке, Cod. slav. 162 (постатейно описан в статье Г. Биркфеллнера). Оказалось, что из числа учтенных С. А. Белоусовым сборников сочинений Максима Грека в современных хранилищах не выявлено лишь три. Списки статей Максима Святогорца, рассеянные по сборникам смешанного содержания, пока не поддаются учету, — считает Д. М. Буланин. [114, 94].

Яркое дарование, разнообразие тематики сочинений и трагическая судьба писателя обусловили интерес к его писаниям и его личности со стороны многих исследователей-медиевистов. В конце 70-х гг. прошлого столетия Максим Грек стал героем и художественного произведения — романа Мицоса Алексанропулоса «Сцены из жизни Максима Грека». [6].

Трудно писать, — не однажды замечает Н. В. Синицына, — и об итальянском, и о московском периоде жизни Максима Грека. О московскомиз-за обилия материала, об итальянском — из-за скудости источников. До самого недавнего времени можно было наметить лишь самые общие контуры его итальянского прошлого, основываясь на кратких упоминаниях в его русских сочинениях.

В 1943 г. в Париже, в трудах Лувенского университета, появилась книга, автору которой, И. Денисову, в результате длительных разысканий в итальянских, французских, афонских архивах удалось найти несколько документов, подтверждающих и раскрывающих краткие и не всегда достаточно определенные сведения о жизни Максима Грека в Италии, сообщенные им самим. Были установлены светское имя монаха — Михаил Триволис, дата его рождения, даты пребывания в разных итальянских городах, опубликованы тексты нескольких написанных по-гречески писем и кратких сочинений (эпитафии, надписи к ракам). Обнаружились переписанные им греческие рукописи (ранее был известен лишь один греческий автограф Максима Грека — переписанная им в Твери в 1540 г. Псалтырь). Благодаря открытиям И. Денисова Михаил Триволис — Максим Грек сделался фигурой не только русской, но и западноевропейской истории и культуры. Вслед за упоминавшейся французской монографией И. Денисова «Максим Грек и Запад. К исследованию религиозно-философской мысли Михаила Триволиса» [154] книги о нем появились на многих языках.

В Риме на немецком языке был опубликован труд Б. Шультце «Максим Грек как теолог» (1963) [162], в Милане — на итальянском — исследование М. Баракки «Язык Максима Грека» (1968), в Мюнхене — на английском — работа Д. Хейни «Из Италии в Московию. Жизнь и труды Максима Грека» (1973) [156]- в Гарвардском университете защищена X. Олмстедом (1977) диссертация, посвященная ранней рукописной традиции собраний сочинений Максима Грека [159]. Это лишь некоторые книгидополнительный перечень расширил бы круг имен исследователей. [155- 157- 158- 160- 161- 163].

Активно исследовалось, разумеется, творчество Максима Грека и в нашей стране: изданы книги А. И. Иванова [50], JI.C. Ковтун [68], значительная часть которой посвящена филологической практике Максима Грека, Н. В. Синицыной «Максим Грек в России» [107], Д. М. Буланина «Переводы и послания Максима Грека. Неизданные тексты» [22]. В 1983 г. в издательстве «Мысль» вышла замечательная по философской глубине книга М. Н. Громова.

Максим Грек" [37]. Обнаруживались всё новые источники, делались новые открытия. Н. Н. Покровский нашел в далеком сибирском селе рукописный сборник конца XVI в., содержащий полный текст «Судного списка» Максима Грека, публицистически обработанных материалов судебных процессов 1525 и 1531 гг. [123]. П. Бушкович в 1986 г. сообщил, что в Венском государственном архиве хранятся греческие тексты двух сочинений Максима Грека, ранее известных лишь на русском. Во Владимире выявлен греческий текст послания Максима Грека П. И. Шуйскому, опубликованного лишь в русском варианте. Б. Л. Фонкич установил греческие и русские автографы Максима Грека. [134, 153−158] Н. В. Синицыной посчастливилось в богатом рукописном наследии Святогорца выявить собрания избранных сочинений, составленные им самим в конце жизни и собственноручно правленые.

Непрекращающийся поток исследований и открытий уже сам по себе может служить доказательством незаурядности этой личности, масштабов и роли в истории культуры, но к этому следует добавить остроту дискуссий о нем, начатых при его жизни и не затухающую до сих пор. Историографические обзоры литературы о Максиме Греке, вышедшей в советское время, можно найти в статьях Р. Ризалити и Н. А. Казаковой. Хуже обстоит дело с изданием литературного наследия Максима Грека. Выпущенное в Казани в прошлом (то есть, уже позапрошлом) столетии трехтомное собрание его творений не вполне соответствует современным научным требованиям и давно уже стало раритетом. Раритетом также можно назвать и репринт 1996 г. «Преподобный Максим Грек. Творения» с издания 1910 г. «Сочинения преподобного Максима Грека» (оба издания Свято-Троицкой Сергиевой лавры), три части которого обозначены как: 1. Нравоучительные сочинения- 2. Догматико-полемические сочинения- 3. Разные сочинения. Первая часть современного издания предваряется «Житием преподобного отца нашего Максима Грека», подписанным: «послушник Моисей». Текстами этих изданий мы и будем пользоваться в своей работе.

Отдельные сочинения писателя печатались разными исследователями в разное времяно часть из них появлялась в малодоступных журналах, другиеиздавались без предварительной текстологической работы, а значительное количество оригинальных текстов и переводов, вышедших из-под пера Максима Грека, и по сию пору остаются в рукописях.

Кроме вышеозначенных авторов, в работе использованы труды таких филологов, историков, философов, богословов как М. Бахтин, В. Бычков, В. Виноградов, М. Громов, И. Ильин, JI. Карсавин, И. Киреевский, А. Клибанов, Д. Лихачев, Я. Лурье, В. Ржига, В. Соловьев, М. Сперанский, И. Срезневский, епископ Феофан (Затворник), П. Флоренский, Г. Флоровский, М. Хайдеггер, О. Шпенглер, Л. Шестов, Эразм Роттердамский, И. Ягич и др. Основной метод исследования. Как видим, для того, чтобы расставить верные акценты восприятия, понимания и анализа судьбы и творчества Максима Святогорца, необходимо разрешить определенные вопросы не только филологического порядка, но и углубиться в проблематику исторического, философского, теологического свойства. Без подобной объемности проблема, именуемая «Максим Грек в контексте русской книжности» может быть решена лишь отчасти, односторонне, что неминуемо уведет исследователя от эпицентра проблемы.

Научная новизна исследования. Для того чтобы как можно объемнее высветить заявленную проблему, необходим не просто «научный анализ жизни и творчества Максима Грека», но и посильное стремление стать на точку зрения «исследуемого объекта», ибо, перефразируя Пушкина, скажем, что и «объект» сей должно судить по законам, им самим над собой признанным. Ибо мы смотрим, мыслим, понимаем, читаем «несколько» не так, как смотрел, мыслил, понимал и читал человек русского средневековья. В дальнейшем, при всём «научном подходе» к заявленной проблеме, мы не должны упускать из поля зрения этот немаловажный вопрос, то есть мы должны понимать, что любой перекос в сторону «рационального рассмотрения» предмета может дать возможность его «музейного» рассматривания, но никак не ощутительную форму его постижения. Кроме того, в подавляющем большинстве исследований феномена Максима Грека проблематика секуляризации средневекового сознания (и литературы) выявлена слабо или совсем отсутствует. В данном исследовании делается попытка восполнения этого пробела.

Практическое значение исследования. Результаты нашего исследования возможно и необходимо использовать в вузовских курсах лекций по истории литературы, византинистике, медиевистике, истории христианской и церковной письменности, патристике, истории культуры, книжности, религии и Церкви русского Средневековья.

Апробация основных положений диссертации. В течение 1996;2004 гг. основные положения данного исследования прошли апробацию в курсе лекций «Религиозный аспект русской литературы» на кафедре филологии ПИППКРО, в 2000;2004 гг. — в курсе лекций «Христианство и русская литература», «Религиозно-философская проблематика русской литературы», «История христианской письменности и патристика» на кафедре теологии и религиоведения Института истории и философии ДВГУ. Кроме того, по теме исследования были прочитаны доклады «Симонов монастырь в судьбе Максима Грека» — на науч.-практ. конф. «Гуманитаризация высшего образования» (Дальневост. филиал С.-Петербург. Гуманит. ун-т, окт. 2000 г.) — «Максим Грек: апология искупления» — в рамках II Приморских образовательных чтений памяти святых Кирилла и Мефодия (ДВГУ, май 2002 г.) — «Максим Грек: апология искупления» — на I науч.-практ. конф. Собора православной интеллигенции во имя святого преподобного Серафима Вырицкого «Православие: ответ на вызовы XXI века» (СпбГУ — С.-Петербургская Духовная академия, февр. 2003 г.) — «Максим Грек как феномен русской литературы» — в рамках III Приморских образовательных чтений памяти святых Кирилла и Мефодия (ДВГУ, май 2003 г.) — «Максим Грек и кризис русского средневекового сознания» — на региональной науч. конф. «85 лет высшему историческому и филологическому образованию на Дальнем.

Востоке России" (ДВГУ, нояб. 2003 г.) — «Максим Грек у истоков славянского книгопечатания: вопрос „книжной справы“, переводов и толкования текстов на Руси в XVI столетии» — на III региональной науч.-практ. конф. «Библиотека ВУЗа в контексте гуманитаризации образования» (ДВГУ, май 2004 г.) — «Максим Грек и духовные корни русской книжности» — на науч.-практ. конф. «Библиотека и духовная культура общества» (Примор. краевая гос. публ. б-ка им. М. Горького, май 2004 г.) — «Феномен Максима Грека в русле рационализации русского религиозного сознания на рубеже XV-XVI столетий» — в рамках IV Приморских образовательных чтений памяти святых Кирилла и Мефодия (ДВГУ, май 2004 г.).

Опубликованы следующие научные материалы по теме исследования:

1. Симонов монастырь в судьбе Максима Грека // Гуманитаризация высшего образования: Сб. материалов науч.-практ. конф. — Владивосток: Дальневост. фил. С.-Петербург. Гуманит. ун-та, 2002. — С. 163−167.

2. Апология искупления: Симонов монастырь в судьбах русского Православия. Максим Грек: обратная перспектива // Дальний Восток. -2003.-№ i.c. 185−195.

3. Максим Грек: апология искупления // Лит. Россия. — 2003. — № 8. — С. 10−11.

4. Максим Грек: апология искупления // II Приморские образовательные чтения памяти святых Кирилла и Мефодия: Сб. тезисов и материалов. — Владивосток: ДВГУ, 2003. — С. 80−82.

5. Максим Грек: апология искупления // Православие: ответ на вызовы XXI века: Сб. материалов I науч.-практ. конф. Собора православной интеллигенции во имя святого преподобного Серафима Вырицкого / С.Петербург. Духовная академия. — СПб.: СПбГУ, 2003. — С. 143−145.

6. Максим Грек — последний византиец русской книжности: К размышлению о русском национальном самосознании // Право-политика-закон: Политико-правовые тетради. — Владивосток, 2003. — № 4. — С. 13−22.

7. Максим Грек и кризис русского средневекового сознания // 85 лет высшему историческому и филологическому образованию на Дальнем Востоке.

России: Материалы науч. конф., Ч. 1. — Владивосток: ДВГУ, 2003. — С. 305 312.

8. Максим Грек в контексте православного самосознания // Право-политика-закон: Политико-правовые тетради. — Владивосток, 2004. — № 3. — С. 18−27.

9. Максим Грек как феномен русской литературы // III Приморские образовательные чтения памяти святых Кирилла и Мефодия: Сб. тезисов и материалов. — Владивосток: ДВГУ, 2004. — С. 159−164.

Ю.Максим Грек у истоков славянского книгопечатания: Вопрос «книжной справы», переводов и толкования текстов на Руси в XVI столетии // Б1блиотека «Слобщського краю». — Харыав, 2004. — С. 10−13.

11. Одухотворение текста // 85 лет высшему историческому и филологическому образованию на Дальнем Востоке России: Материалы науч. конф., нояб. 2003, Ч. 2. — Владивосток: ДВГУ, 2004. — С. 48−52.

12.Рационализация религиозного сознания на рубеже XV—XVI вв.еков и ересь «жидовствующих» как первое русское диссидентство: Максим Грек и литература эпохи: pro и contra // Сихотэ-Алинь. — 2004. — № 1. С. 178−200.

В 2005 г. работы по теме нашего исследования будут опубликованы в различных изданиях Владивостока, Хабаровска, Иркутска, Москвы, Санкт-Петербурга, Харькова.

Структура и основное содержание исследования. Текст исследования состоит их трех глав: первая и третья главы делятся на три параграфа, вторая глава имеет два параграфа.

В первой главе явлена попытка исследования духовного наследия Византии в связи с феноменом Максима Грекавкупе с этим освещается вопрос последствий окончательного падения Константинополя, ставится вопрос о влиянии идей Савонаролы на взгляды Михаила Триволиса (Максима Грека), а также вопрос иночества последнего в Сан-Марко и на Афонев связи с вышеозначенными вопросами делается попытка научного решения проблемы сакральности восприятия текста и его истолкования.

Во второй главе ставится вопрос практической проблематики текстологии, переводов и «книжной справы» в связи с деятельностью Максима Грека по его прибытии в Московию, освещается проблематика существования библиотеки Василия III и задача перевода Максимом Греком «Толковой псалтири», исследуется его роль как первого русского филолога в становлении славянского книгопечатания, а также вопрос, причины и последствия его заточения в Волоколамском и Тверском Отроче монастырях.

В третьей главе освещается проблематика кризиса русского средневекового сознания в контексте рационализации и секуляризации религиозного мышления и в связи с творчеством Максима Грекав частности, делается попытка исследования ереси «жидовствующих» как первого русского диссидентства и дается оценка указанного явления литературой эпохиисследуется роль и место Максима Грека в вопросе противостояния иосифлян и нестяжателей, и в связи с этим ставится вопрос апологии Максимом Греком Православия в русле идеи «Москва — Третий Рим».

Вышеозначенные вопросы решаются в контексте русской книжности конца XV — первой половины XVI вв.

I. МАКСИМ ГРЕКПОСЛЕДНИЙ ВИЗАНТИЕЦ РУССКОЙ КНИЖНОСТИ.

Выводы. В данной главе освещается проблематика кризиса русского средневекового сознания в контексте рационализации и секуляризации религиозного мышления и в связи с творчеством Максима Грека. Отмечается, что общим стержнем для всех ересей исследуемой эпохи был воинствующий рационализм, что Именно в ересях берут своё начало процесс секуляризации и кризис религиозного сознания, о которых и стремился поведать Максим Грек.

Наряду с этим исследуется явление ереси «жидовствующих» как первого русского диссидентства и дается оценка данного явления литературой эпохи. Отмечается, что по сути это была настоятельная рационализация христианского сознания, приправленная элементами иудейских верований и воззрений.

Наряду с трудами епископа Геннадия по переводу Свящ. Писания указываются работы «жидовствующих», стремившихся внести нечто «свое новое» и в литературу сугубо церковную, являясь тем самым неточным материалом для дальнейших ересей, а — в перспективе — нигилизма и атеизма.

Максим Грек ставит точки над «i» в деле опровержения означенной ереси. Он пишет «рецензию» на «Главы Самуила евреянина, переведенные с латинскаго на русский язык Николаем немчином». [2, 23−28] Это жанр «возражения», в котором постулируется не своеволие пытливого ratio, но свобода духа, смирившегося в Господе непостижимостью Его Промысла.

Литература

 же «новая», «прогрессистская», расщепляя и фрагментируя соборное сознание на отдельные индивидуумы, уже в начале XVI в. постепенно выходит на путь одностороннего сообщения с прагматически секуляризирующимся Западом.

Наряду с этим исследуется роль и место Максима Грека в вопросе противостояния иосифлян и нестяжателей. Прав М. Н. Сперанский, говоря о том, что рационализм был общим признаком времени падения средневекового миросозерцания, предвестником «нового» [119, 395], но сопряжение рационализма с учением Нила Сорского — на наш взгляд не имеет под собой почвы. Акцентируется внимание на проблематике монастырского землевладения, которая обсуждается, прежде всего, в литературе. Отмечается, что споры между нестяжателями и иосифлянами отразили перемены в отношении русского духовенства к византийскому наследию. Нил Сорский и его последователи крепче держались за византийскую традицию. В общинножительстве осифлян явилось много невизантийских черт: монашескую жизнь Иосиф Волоцкий рассматривал, прежде всего, как некое социальное служение. Однако и Вассиан Патрикеев придавал аскетическому обету острейшее социальное звучание. Максим Грек предложил иной способ разрешения противоречий: он познакомил Вассиана с приемами филологической критики текста. Таким образом обнаружилось, что упоминание монастырских сёл появилось на каком-то этапе славянской традиции, в оригинальном греческом тексте оно отсутствовало.

Отмечается, что Максим Грек в своем собрании сочинений отводит большое место главам, посвященным религиозной полемике в защиту Православия. Однако он отвергал идею о «порушении» греческого Православия под властью турок и отстаивал мысль о неоскверняемой (вечной) чистоте греческой Церкви. Мысль же о превосходстве русского Православия приобретает после падения Византии многих сторонников в России.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

После своего крещения Русь традиционно входила в сферу влияния Византии, которая оказалась и родоначальницей «второго южнославянского влияния», наложившего глубокий отпечаток на миросозерцание русских книжников и русское сознание в целом. Существенны примеры литературного влияния домонгольской Руси на южных славян, и это говорит о том, что славянский православный мир вместе с Византией составлял многонациональную религиозную и культурную общность, сознающую своё единство.

Расцветом русского средневековья (на фоне зарождающегося кризиса религиозного мироощущения) стал период конца XV — середины XVI вв., отразившийся в «практической словесности» Максима Грека. В частности, отмечается, что Святогорец первым среди мыслителей русского средневековья показал пример научного истолкования текста. Отсюда: Максим Грек есть фигура узловая в русской средневековой культуре, писатель, мыслящий, несмотря на глубоко осознанную «православную ортодоксальность», вполне «европейскими» категориями.

Акцентируется внимание на том, что падение активной жизни Византии оказало неоценимое положительное влияние на Запад, ставится вопрос о влиянии идей Савонаролы на взгляды Михаила Триволиса (Максима Грека), а также вопрос иночества последнего в Сан-Марко и на Афоне. Подчеркивается уникальность Максима Грека в истории не только русской, но и всей европейской культуры: живую ткань своего жизненного поиска, своего пути Греция-Италия-Афон-Россия Максим Грек воплотил диалог и синтез культур.

Основным мотивом приглашения Максима Грека на Русь была глубоко осознанная Москвою потребность сделать новые переводы церковных книг, правильно поставить дело исправления уже имеющихся русских книг, служебных и духовных. В связи с вышеозначенными вопросами освещается проблематика сакральности восприятия текста и его истолкования.

Вопрос исправления Священных и церковных книг — не только литературный, но и общегосударственный, если иметь в виду практическое его значение в борьбе с ересями. Освещается проблематика существования библиотеки Василия III и задача перевода Максимом Греком «Толковой псалтири», исследуется его роль как первого русского филолога в становлении славянского книгопечатания. Особо акцентируется внимание на теории перевода, с которой Максим Грек подходил к переводческой практикенемаловажный аспект переводческой теории Максима Грека — национальный, народный, направленный уже против второго южнославянского влияния.

Освещаются причины и последствия его многолетнего заточения в Волоколамском и Тверском Отроче монастырях. На Соборе 1525 г. «филологической» проблематичности обвинения сопутствует претензия к Максиму, состоящая в том, что он «о поставлении митрополитов развращал множество народа». Однако проблема статуса Русской Церкви была решена в 1589 г. по модели, близкой той, которую предлагал Святогорец. Отмечается, что признание Максимом обвинений в нестяжательских убеждениях весьма показательно для его социального учения.

Приговор Максиму Греку не соответствовал тяжести предъявленных ему обвинений, однако многие его оригинальные произведения, ставшие классикой древнерусской литературы, написаны именно в годы заточения.

Святогорец постулировал идеи, совершенно новые в истории русской общественной мысли, свидетельствующие о зарождении авторского самосознания, а именно: мысли о самоценности литературного дарования и литературного труда.

Максим Грек был одним из образованнейших православных писателей своего времени, и потому гонения на него оказывали мертвящее влияние на развитие русской религиозной мысли и книжной культуры в целом. Тем более — если учитывать реальную опасность экспансии западного рационализма и отсутствие филологической практики как средства борьбы против ересей.

Общим стержнем для всех ересей исследуемой эпохи был воинствующий рационализм. Именно в ересях берут своё начало процесс секуляризации и кризис религиозного сознания, о которых и стремился поведать Максим Грек в своих духовных прозрениях.

Исследуется явление ереси «жидовствующих» как первого русского диссидентства и дается оценка данного явления литературой эпохи. Отмечается, что, по сути, это была настоятельная рационализация христианского сознания, приправленная элементами иудейских верований и воззрений. Наряду с трудами епископа Геннадия по переводу Свящ. Писания указываются работы «жидовствующих», стремившихся внести нечто «свое новое» и в литературу сугубо церковную, являясь тем самым неточным материалом для дальнейших ересей, а — в перспективе — нигилизма и атеизма как таковых.

Максим Грек ставит точки над «i» в деле опровержения означенной ереси. Он пишет «рецензию» на «Главы Самуила евреянина, переведенные с латинскаго на русский язык Николаем немчином». [2, 23−28] Это жанр «возражения», в котором постулируется не своеволие пытливого ratio, но свобода духа, смирившегося в Господе непостижимостью Его Промысла.

Литература

 же «новая», «прогрессистская», расщепляя и фрагментируя соборное сознание на отдельные индивидуумы, уже в начале XVI в. постепенно выходит на путь одностороннего сообщения с прагматически секуляризирующимся Западом, горький урок которого Максим Грек прошел много ранее того, что пришлось пройти стране и русской книжности, в контексте которых ему предстояло повторить судьбу многих пророков, опередивших «дух времени» и потому (отчасти) оказавшихся «вне зоны досягаемости» для слуха и разумения многих современников.

Наряду с этим исследуется роль и место Максима Грека в вопросе противостояния иосифлян и нестяжателей. Прав М. Н. Сперанский, говоря о том, что рационализм был общим признаком времени падения средневекового миросозерцания, предвестником «нового» [119, 395], однако сопряжение рационализма с учением Нила Сорского — на наш взгляд не имеет под собой почвы.

Акцентируется внимание на проблематике монастырского землевладения, которая обсуждается, прежде всего, в литературе. Отмечается, что споры между нестяжателями и иосифлянами отразили перемены в отношении русского духовенства к византийскому наследию. Нил Сорский и его последователи крепче держались за византийскую традицию. В общинножительстве осифлян явилось много невизантийских черт: монашескую жизнь Иосиф Волоцкий рассматривал, прежде всего, как некое социальное служение. Однако и Вассиан Патрикеев, возглавивший движение нестяжательства после смерти Нила Сорского, придавал аскетическому обету социальное звучание. Максим Грек предложил иной способ разрешения противоречий: он познакомил Вассиана с приемами филологической критики текста. Таким образом обнаружилось, что упоминание монастырских сёл появилось на каком-то этапе славянской традиции, в оригинальном греческом тексте оно отсутствовало.

Отмечается, что Максим Грек в своем собрании сочинений отводит большое место главам, посвященным религиозной полемике в защиту Православия. Однако он отвергал идею о «порушении» греческого Православия под властью турок и отстаивал мысль о неоскверняемой (вечной) чистоте греческой Церкви.

Мысль же о превосходстве русского Православия приобретает после падения Византии многих сторонников в России. Старец псковского Елеазарова монастыря Филофей в послании Василию III сформулировал взгляд на московскую державу как средоточие всего Православного мира: «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не бывать».

Как бы то ни было, в лице Максима Грека образованная Россия впервые столкнулась с ученым-энциклопедистом, филологом и писателем, получившим в итальянских университетах глубокие и многосторонние познания в области богословия, а также философии, филологии и других светских наук. По замечанию А. И. Клибанова, Максим «пытался обратить на пользу христианства ту эрудицию, какую он получил во время своего общения с гуманистами». [66, 209] Ситуацию Максима Грека в России нельзя объяснить лишь отсутствием достаточных условий и предпосылок для восприятия его идей. Дело здесь в сложности взаимодействия культур, их диалога, который представляет собою не акт, а процесс — длительный и сложныйв нем возможны как достижения, так и срывы. Новые идеи, концепции, подходы, прежде чем быть широко воспринятыми на практике, могут в течение какого-то времени (иногда достаточно длительного) пребывать в звании еретических. Так произошло отчасти и с Максимом Святогорцем.

Подчеркнем главное: он был деятелем русской культуры, обогащая ее переводными трудами и создавая оригинальные сочинения, которые имели корни в древней христианской традиции и служили заботам и нуждам не только своей эпохи. Доказательство — их многочисленные списки, включая и крупные собрания его сочинений, переписанные в нескольких экземплярах еще при жизни писателя, и рукописные сборники конца XVI—XVII вв., общее число которых пока не поддается учету.

Посвященный Максиму Греку международный научный симпозиум (Арта, октябрь 1988 г.) констатировал мировую значимость как личности, так и творений Святогорца, выявил необходимость нового, научного издания его трудов не только на языке оригинала, но и в переводе на греческий и другие языки.