Анализ и интерпретация личностного в тексте

Представлены аргументы, обосновывающие необходимость, актуальность и новизну разработки теории и метода экспликации личностного компонента в авторском тексте.1 Здесь же формулируются цель и задачи диссертационного исследования, определяется предмет и называется объект исследования.

Основной вопрос — отсутствие теории и метода объективации личностного фактора в продукте творчества. Я думаю, что имеет смысл вначале прокомментировать присутствие двух слов в названии обсуждаемой работы: «интерпретация» и «личностное».

Первое слово — «интерпретация» — употреблено с акцентом на субъективность нашего восприятия, в то время как такие слова, как «знание», «понимание», «осознание» и подобные им, мне кажется, несут оттенки значений объективного восприятия действительности.

Второе слово — «личностное» — призвано отделить весьма глубокое понятие «личность» от фрагментарной сущности того психологического явления, которое прячется за этим понятием. Поясню: психологический облик человека, на мой взгляд, далеко не совпадает с его личностным укладом, то есть с его личностью. В последнем случае мы должны учитывать не только врожденно-приобретенные свойства психики человека, но и его общественную значимость и ориентацию, отраженную в социальном (демографическом, профессиональном) статусе. Этот последний аспект, во всей своей полноте, далеко выходит за границы настоящего исследования, и поэтому я вынужден использовать слово-качество вместо общепризнанного термина. Слово. Текст. Язык — именно эти сущности являются квинтэссенцией культуры, и именно они остаются до сих пор неразгаданной тайной бытия человека. Почему? Я, конечно же, не претендует на исчерпывающий ответ. И все же в этой работе представлена, думается, нетривиальная точка зрения на проблему «человек-воплощенный-в-тексте».

1 Вопрос экспликации личностного в соавторском тексте в диссертации не рассматривается.

2 Отсчет эпохи цивилизации и культуры человека начался с возникновения письменности, с открытием возможности сохранения сказанного, то есть с появления первого текста.

Культура — это целостность двух неразрывных звеньев: творца и его продукта. Но странно, что подавляющая часть людей ассоциирует культуру только с продуктом творчества, будь то его материальное воплощение, как предмет искусства, или историко-художественный объект — памятники архитектуры, произведения изобразительного и словесного творчества, будь то произведения пластических и музыкальных искусств. А что же творец, человек, личность, создающая те самые материальные и духовные ценности, которые и принимаются за собственно культуру? Как это ни странно, но науки, которая бы изучала личность творца, создающего культуру, просто не существует.

Действительно, различного рода и жанра автобиографические и биографические откровения не могут считаться строго научным исследованием. Разумеется, фонд мемуарной и биллетристико-биографической литературы N весьма многолик и по своей достоверности, и по мотивировке создания: от популярной художественно-биографической литературы (например, созданная ' М. Горысим, литературная серия «Жизнь замечательных людей») до историко-биографических исследований, более или менее поддержанных документальными свидетельствами. Но насколько достоверны приводимые в них сведения?

Вразумительный и исчерпывающий ответ нам дает великий Александр Сергеевич Пушкин: «Писать свои Memoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можнобыть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью, — на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать — braver — суд людей не труднопрезирать суд собственный невозможно». 3 Еще более подозрительными в смысле достоверности являются «воспоминания» людей, окружавших протагониста на сцене его жизни, так как большинство авторов преследует лишь одну цель (явно выраженную или замаскированную, осознанную или неосознанную) — оказаться, пусть скандально и маргинально, в лучах славы героя своих реминисценций.

3 Пушкин A.C. ПСС в 10 т. — М.-Л.: АН СССР, L949, т. 10, с. 191. ч

Правда, можно было бы указать на такие дисциплины, как психология и психиатрия. Но следует иметь в виду, что ни психология личности, ни эвропа-тология (изучение гениальности и одаренности в связи с нарушениями в психике) не ставят вопрос об изучении личности, отраженной в продукте своей деятельностиэти дисциплины изучают личность «саму-по-себе».

Чуть ближе подходит к вопросу о личностном компоненте в продукте творческой деятельности (именно в тексте) одна из ветвей психиатрии, которая изучает акцентуированные личности. Но и в этом случае решение поставленного в диссертации вопроса о личностном в тексте, не вполне удовлетворяет. Как акцентуированные здесь рассматриваются персонажи художественных произведений, но не сам автор исследуемого текста.

Наконец, следует упомянуть раздел литературоведческой текстологииатрибуцию. На первый взгляд вопрос установления авторства спорного текста (анонимного, псевдонимного, фальсификации), решаемый в контексте текст-автор, идентичен вопросу, поставленному в диссертации. Однако это лишь внешнее совпадение. Атрибуция, кроме установления времени и места возникновения текста, собственно вопрос авторства решает как ответ в дихотомической форме: да-нет. Личностный компонент автора даже не рассматривается.

Остаются, таким образом, самые важные для действительно научной работы вопросы:

Какова мера достоверности документальных свидетельств, привлекаемых в историко-биографических исследованиях?4

Адекватно ли вообще автор свидетельства отразил то, что хотел отразить?

Эти вопросы взаимосвязаны, но основным и более глубоким является второй вопрос, так как целиком касается проблемы личностного в продукте культурного производства. Мысль изреченная есть ложь? Да! — отвечает автор этой диссертации. Больше того, «мысль изреченная» воспринимается и другими людьми неадек

4 Здесь проблемы и анонимности, и псевдонимности, и фальсификации документов. ватно замыслу автора высказанного. Эта множественная интерпретация и есть центральная психологическая проблема философской герменевтики — науки понимания текстов. Разработка новой научной дисциплины — психогерменевтики — диктуется необходимостью разделения осознаваемого содержания от неосознаваемого отражения духовного в продуцируемом тексте. Итак, ответ на поставленный выше вопрос, автор этого исследования, вслед за Ф. Тютчевым, дает положительный. Поэкспериментируйте над собой, уважаемый читатель, и задайте себе, казалось бы, простой вопрос: Что означает то, что Вы говорите? Призадумавшись, Вы поймете, что попали в трудное положение, выход из которого великие умы ищут уже не одно тысячелетие. Здесь можно выделить два момента.

Первый. Известно, что, например, в сознании древнего эллина прошлое (не только личное, но и общественное) превращалось в миф, то есть в невременное, неподвижное, неизменяющееся настоящее. Принято считать, что память античного человека представляла собой нечто совершенно непохожее на память нашего современника, так как в подсознании древнего не существовало прошлого и будущего в качестве упорядоченной перспективы. Его память включала прошедшее и будущее в одно настоящее. То, что древние греки называли космосом, в их реальности представляло собой картину мира не становящегося, а пребывающего. И сам эллин был человеком, который никогда не становился, но всегда пребывал.

Так, личная жизнь и государственная деятельность Александра Македонского в умах его современников превращалась в нечто иное, сливаясь с легендой о Дионисе.

Или, например, вневременное миросозерцание было отражено в законе, принятом в последние годы правления Перикла в Афинах, который запрещал распространение астрономических знаний.

Примеры нетрудно продолжить.

Древняя история является по существу продуктом мифотворчества, когда образ исторического деятеля или исторической ситуации становятся художественными по форме и фантастическими по содержанию.

Мистифицированная история древних греков, создаваемая духовной элитой, безраздельно властвовала над умами и сердцами простых граждан. Показателен в этом отношении пример с Фринихом — одним из предшественников плеяды великих поэтов-трагиков Древней Греции. Он поставил во время ионийского восстания против персов трагедию «Взятие Милета», которая повергла афинян в столь глубокую скорбь и волнение, что все зрители плакали, а власти оштрафовали поэта за нарушение общественного спокойствия.

Но только ли это относимо к античности или варварским эпохам кочевых народов?5 А память — психологически и физиологически — нашего современника разве стала совершеннее? А катарсис современного театрального зрителя разве многим отличается от сопереживания игры древнего актера древним зрителем? Конечно, человек Нового времени (по крайней мере, с эпохи Возрождения) стал по-другому смотреть на окружающую его действительность, но биологически, физиологически и психологически он остался тем же, что и был ранее. Он также живет только «здесь и сейчас», и требуется известное интеллектуальное усилие, рефлексия для того, чтобы вернуться в прошлое или уйти в будущее. Современный человек также редко задумывается (это еще мягко сказано) над тем как поставить, казалось бы, простой вопрос: а что, собственно, мы делаем, когда говорим? Но если вопрос не поставлен, то и ответ на него, разумеется, отсутствует.

Второй. Мифологические, религиозные или научные основания истории возникают как своеобразное отражение материально-производственных отношений текущего периода общественно-исторического развития общества. Своеобразие этого отношения связано с субъективностью человеческого восприятия реального мира. Действительно, то, что мы говорим — не совсем правильно отражает окружающую нас реальность и наш внутренний мир. На се

5 Соцреализм большевизма и фундаментализм социал-национализма — разве не то же самое? годняшиий день, добросовестный, и в то же время достоверный на уровне нашего современного знания, ответ психолога звучит так: все, что мы говоримдобросовестно, ь, но недостоверно. Тогда, казалось бы, перед нами простираются весьма мрачные перспективы: если сказанное не соответствует действительности (внешней и внутренней) и, в то же время, является единственной основой взаимоотношений между людьми, то последствия этого, понятно, могут быть самыми непредсказуемыми, а часто и нежелательными. В частности, трагические последствия «сказанного» показывают события уже нашей российской истории XX века. Вспомним судебные процессы над «врагами народа» в 30 гг. ушедшего столетия, где основными доказательствами вины были собственноручные показания обвиняемых. И судьи, независимо от их политической ангажированности, оказывались в безвыходном положении: хотя процессуально собственное признание и не является решающим доказательством вины (даже при отсутствии альтернативных улик), — принцип «внутреннего убеждения» советского судопроизводства заставлял судей выносить обвинительный приговор.

Та же причина, но с обратным знаком результата, лежала в основе того, что некоторые из «узбекских» дел 80-х гг. были прекращены — обвиняемые просто отказывались от ранее сделанных признаний, ссылаясь на факт принуждения со стороны следствия.

Последнее по времени, но не менее громкое, дело о «Котляковском кладбище» прекращено по тем же основаниям: суд оказался бессильным опровергнуть заявление обвиняемых о принуждении со стороны следствия к даче признательных показаний, выгодных обвинительной стороне.

За всеми этими судебными «неудачами» стоял один факт: невозможность или нежелание провести экспертизу субъективной достоверности и добросовестности свидетельских показаний и признаний обвиняемых. Дело в том, что если добро-совестностъ — сугубо личностное отношение к высказыванию, то недостоверность — его объективная оценка. Но к достоверности ска

6 Разумеется, именно в этом утверждении речь не идет о сознательной лжи. занного можно отнестись и с позиции самого говорящего, и тогда картина меняется: сообщение может быть истинным или ложным. И именно эти категории лежат в основе судебных разбирательств, а потому они же и должны служить предметом экспертного исследования.

Таким образом, вопрос оценки субъективной достоверности свидетельских показаний подлежит рассмотрению в рамках судебно-психологической экспертизы, и, принимая положение о том, что все юридические документы являются предметами культурно наследия, их личностио-психологическая оценка становится прерогативой культурологии. И я это подчеркиваю.7 Невозможность проведения такой экспертизы вызывает большое сомнение, если вспомнить, что именно отечественные специалисты, в частности, А. Р. Лурия, еще в 20-е годы стояли у истоков теперешней «грозы» всех недобросовестных свидетелей и самооговорщиков — аппарата «детектора лжи».

В конце 60-х — начале 70-х гг. похожие проблемы успешно решались в Институте ВНД АН СССР группой исследователей во главе с П. В. Симоновым: частотный анализ речи отражал колебания эмоционального состояния, в том числе, и в обстоятельствах лжесвидетельства. Те же специалисты успешно применяли свой метод и для оценки экспрессивности игры актеров («Не верю!») в театре «Современник», тогда руководимым О.Ефремовым.

Говорить же о современных компьютерных возможностях психолингвистического анализа текстов вообще банально. Какие бы то ни было ссылки на дороговизну зарубежных разработок — не выдерживают критики, так как эти разработки нам и не нужны. Дело в том, что все тестовые методы требуют нормализации, то есть адаптации к аудитории исследования. А Россию умом, по крайней мере, американским или западноевропейским — не понять. Но это — отнесение нормы к этническому менталитету — основной программный продукт. И этот продукт может быть получен только нами и в наших условиях. Следовательно, купив «вещь», мы сможем воспользоваться только заморской «железкой».

7 Недавние провалы экспертизы порнографии и сексоаномалий в видеои аудиопродуктах говорят о том, что этими проблемами должны заниматься культурологи.

Таким образом, если интеллектуальное решение вопроса Я-в-тексте принципиально возможно8, то остается предположение о нежелании проведения такой экспертизы свидетельских показаний. В чем причина такого «судьбоносного» нежелания? Возможно, в том, что сегодняшняя Новая Россия еще далеко не до конца освободилась от идеологического наследия строителей прошлого «светлого будущего».

Но вернемся к вопросу о добросовестности того, что человек говорит. Вдумайтесь: что может спасти Вашу жизнь, если это зависит от того, что Вами говорится? Конечно, то, что Вами говорится. Тогда Вы сказали то, что, пусть и недостоверно, но добросовестно относительно Ваших мотивов. Здесь уместно повторить наказ Ветхого Завета: «Не произноси ложного свидетельства». Величайшая мудрость этого требования состоит в том, что утверждается неизбежность выявления ложности любого высказывания. Откуда такая уверенность? В самораскрытии мотива поступка. Мотив любой деятельностиэто попытка сохранить себя и как биологическую особь, и как общественный субъект. Проявление мотива, как и любой другой психической деятельности (мышления, речи), сопровождается эмоцией, которая отражает внутреннее, субъективное отношение говорящего к смыслу своего высказывания.

Добросовестность — это прямое следствие побудительного мотива самосохранения.9 Но если истина — одна, то ложь — многолика. При реализации высказывания проявляются эмоционально-вегетативные симптомы (изменения пульса, давления, глубины и частоты дыхания пр.), сопровождающие субъективно оцениваемую автором истинность или ложность своего сообщения. И вот здесь человек оказывается бессильным скрыть собственное отношение к истине или ложности своего высказывания, так как эмоции, сопровождающие осознанный мотив поведения, практически неуправляемы сознанием.70

8 В названных направлениях «личностное» определяется через «эмоциональное».

9 Это не исключает, что ложь также может быть следствием мотива самосохранения.

10 Правда, специальной тренировкой можно добиться регулирования своих эмоций и, тем самым, как бы обмануть лай-детектор. А индийские йоги вообще без труда регулируют свою вегетатику.

Вегетативная симптоматика — далеко не единственный индикатор эмоций. Осознанно управлять лингвоструктурными механизмами речи гораздо труднее, чем научиться обманывать детектор лжи. Именно лингвоструктурный анализ остается единственной надеждой диагностики субъективной истинности/ложности текста. Но это станет возможным только на основе проникновения в «психическую ткань текста» (выражение К.Г. Юнга). Тогда этот анализ должен быть пригоден и для экспликации личностного в тексте.

Теория «погружения» в текст с целью вскрытия механизмов его понимания лежит в компетенции философской герменевтики. > Герменевтическая традиция — это постепенное приближение (путем множественных интерпретаций) к исходному содержанию текста. Автор же этой диссертации значительно отходит от этой традиции, руководствуясь следующим очевидным соображением: понимание текста далеко не исчерпывается пониманием содержания. Действительно, любой текст содержит массу другой информации. Например, время и место возникновения текста- «закодированные» в нем сведения о менталитете, образовании и национальной культуре автораадресность текста и др. Понятно, что культуролога психологической ориентации интересует, прежде всего, личностно-психологическая составляющая текста. Эта составляющая, подчеркнем, — неотчуждаемый атрибут любого человеческого действия, в том числе, и речевого. Следовательно, психологическое понимание текста означает выделение (эксплицирование) психологической ткани, оставляя содержание текста традиционной герменевтике. Отсюда и целесообразность названия дисциплины: здесь предпочтительнее говорить о психогерменевтике. При этом полностью сохраняются идеология и объект философской герменевтики, но претерпевают значительные изменения методология, метод и предмет, которые в прикладном отношении должны соответствовать именно культурологическому предмету психогерменевтики.

Правда, в последнее время обнаруживают себя и другие претенденты на толкование психологического содержания текстов. «Предполагается, что понимание текстов имеет эзотерическую основу, и всегда существует круг тех, кому доступен „подлинный смысл“ конкретного текста. Массы склонны с доверием относиться к „авторитетным толкованиям“, придавая им фактически большее значение, нежели самому содержанию доступных читателю текстов», 11 — справедливо отмечает пионер отечественной психологической герменевтики A.A. Брудный. Но я бы его дополнил: известно, что со временем наступает такой период «почти-научной» подготовленности основной массы людей, когда эзотерическое знание избранных неизбежно становится достоянием, если и не всех, то многих.

Но справедливо ли разделять, казалось бы, очень близкие понятия -«психологическая герменевтика» и «психогерменевтика»? Я не претендую на заявленное A.A. Брудным авторство в отношении названия дисциплины, изложенной им в одноименной книге — «психологическая герменевтика». Но коренное отличие приведенного в этой диссертации подхода к изучению челове-ка-в-тексте от предложенного в упомянутой книге, заставляет меня дать другое наименование тому, что не имеет прецедентов в отечественной гуманитарной науке. Кстати, мировая наука знает такие случаи «разделения»: К. Юнг отделил «свою» аналитическую психологию от психоанализа Зигмунда Фрейда. > Изложенное позволяет сформулировать основные категории диссертационной работы — цели и задачи, предмет и объект исследования.

Цели исследования:

• В диссертации делается попытка разработать теоретические основы процесса экспликации личностно-психологического компонента в аутентичном тексте.

• На базе этой теории предполагается разработать алгоритм метода анализа и интерпретации личностного компонента.

• Наконец, необходима экспериментальная апробация теории и метода на материалах культурологического содержания.

11 Брудный A.A. Психологическая герменевтика. — М.: Лабиринт, 1998, с. 254−255.

Задачи исследования:

• Ответить на вопрос о методологической правомерности разработки теории экспликации личностного компонента в тексте.

• Проанализировать теоретические подходы к возможности экспликации личностного компонента в тексте.

• Отыскать источники к разработке алгоритма и процедур метода экспликации личностного компонента в тексте.

• Использовать метод экспликации личностно-психологического компонента в эмпирических исследованиях конкретных текстов культурно-исторического содержания.

Предмет исследования.

Если ставится задача анализа и интерпретации личностного в тексте, то есть атрибут авторского облика, то проблема понимания содержания текста

12 отходит на второй план. На первый же план выходит психологическая составляющая личности автора. Полностью соглашаясь с тем, что психологическое не исчерпывает личностное, все же рискну утверждать, что первое является главным в личностном статусе человека. Поэтому и предметом излагаемого исследования становится психологический компонент личностного статуса ——————- '.. автора исследуемого текста. И в то же время, работа не ограничена рамками только личностно-психологического анализа, так как позволяет достаточно подробно оценить и социокультурную, и демографическую составляющие личности человека.

Объект исследования.

Изложенное выше с очевидностью показывает, что материалом анализа служат вербальные тексты.13 Правда, к ним предъявлялись некоторые требования. Основное из них — исследуемые тексты должны быть аутентичными, то есть заведомо принадлежать именно тому автору, личностно-психологический

12 Это объясняет, что настоящая работа лежит несколько в иной плоскости, нежели философская герменевтика.

13 Сочетание слов «вербальные» и «тексты» отнюдь не тавтология, так как понятие «текст» распространяется на сообщение любой формы. образ которого изучается.14 Относительно объема исследуемого текста требование не столь жесткое: минимальный объем — 150−200 слов, что намного ниже уровня, необходимого для классического контент-анализа.

Культурологическое исследование, особенно когда оно связано с целым рядом сопряженных дисциплин15, непременно должно «выходить» и на прикладные задачи. Это тем более актуально для первого культурологического исследования проблемы Я-в-тексте. Именно поэтому в диссертации уделено большое внимание прикладным психолого-культурологическим исследованиям, помещенным во вторую часть работы. Спектр эмпирических исследований здесь достаточно широкий: от психогерметического анализа библейских текстов до произведений советского соцреализма.

Попытаюсь лаконично ответить на вопрос о том, что же вносит данная работа в культурологию:

Культурологическое значение диссертации состоит в придании самостоятельной значимостщличностному фактору в продукте деятельности] и, тем самым, обретения им ценностной роли нового аспекта в коммуникациях общесшеа.? ————————————;

14 При решении вопроса атрибуции (установлении автора анонимного или псевдонимного текста) это требование, понятно, снимается.

15 В данной работе, это: философия, история, психология и социология.

ЧАСТЬ I. Общие вопросы психогерменевтики

Выводы

1. Художественное наследие А. С. Пуижина психологически однородно, едино. И в изобразительной деятельности, и в словесном творчестве (литературно-поэтическом и публицистическом) А. С. Пушкин выражал только себя, свой гений, свою личность.

2. Но психологическая установка создания творческого продукта не была одинаковой. Основной, «каторжный» труд вкладывался в создание художественно-словесных (стихотворных и прозаических) произведений. Б процессе словесной творческой деятельности нередко возникали психологические препятствия, обусловленные как внешними18, так и внутренне-психологическими причинами. Но талант Пушкина помогал ему весьма успешно справляться с задачей преодоления этих препятствий (по-крайней мере, в рассматриваемый период творчества), в неодолимости которых пришлось убедиться многим великим русским поэтам (достаточно напомнить о трагической судьбе С. Есенина, Б. Маяковского, М. Цветаевой). Психологической защитой личности служил. рисунок.19 Рисунок оказывается проекцией пушкинского «Я» в линию и штрих сознательно творимого изображения. За символикой графических элементов стоит осознанное отчуждение «плохого Я» и сохранение Я приемлемого. Рисунок — одна из форм сублимации мощного, трудносдерживаемого словесно-творческого потенциала, возможно, бессознательно найденная Пушкиным, и превращенная в сознательный психический акт, обпегегшщшг перенесение психических нагрузок, связанных с процессом собственно литературного творчества.

18 Отрицательный прессинг внешних, в частности, семейных и финансовых факторов достаточно хорошо известен, но определить их роль в жизни А. С. Пушкина — задача историка.

19 Переоценивать значение и утверждать единственность этой защиты в жизни A.C. Пушкин, а было бы неправомерно. Речь идет о единственном изученном психологическом способе защиты личности в процессе художественного творчества.

2Q9

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, что такое психогерменевтика? Что-то, понятно, связанное с герменевтикой. Повторим, что герменевтика — это искусство и теория истолкования, имеющего целью выявить смысл текста, исходя из его объективных (значения слов и их исторически обусловленные вариации) и субъективных (намерения авторов) оснований. Отсюда, психо-герменевтикаэто та часть общей (принято говорить — «философской») герменевтики, которая посвящена анализу субъективных оснований истолкования смысла текста. Специально обратим внимание на то, что психогерменевтика призвана к изучению не понимаемого смысла текста, а лишь к изучению субъективных оснований его истолкования. Проблема здесь в том, что «субъективные основания» смысла — действительные намерения автора, его социально-личностный и психологический статус — не лежат только в плоскости понимания содержания текста, то есть того, что осмысливается воспринимающим. Субъективные основания потому и называются субъективными, что принадлежат исключительно автору и, как правило, не эксплицируются в содержании. Более того: какая-то часть этих субъективных оснований даже не осознается самим автором, находясь в области бессознательного — большей и наиболее продуктивной части нашего «Я» .

Но, бесспорно, правомерен вопрос: возможно ли вообще изучать субъективные основания в отрыве от воспринимающего текст субъекта? Разумеется, «нет», если, изучается «понимание», так как это — процесс и результат, детерминированный, кроме прочего, двумя факторами: внутренне-субъективным (Я-автора) и внешне-субъективным (Я-воспринимающего), находящимися в неразрывном единстве. В преодолении этого утверждения и лежат основания для разработки новой научной дисциплины «психогерменевтики» .1

Тогда поставим следующий вопрос: выражает ли2 что-либо текст, «отлученный» от воспринимающего лица, то есть никем не прочитанный текст.3 Безусловно «да». И что же он выражает? По крайней мере — две сущности: личностное «Я» автора и личностный смысл текста. В целом же обе сущности выражают самость, «всеуровневое» Я автора.

Рассмотрим чуть внимательнее названные сущности. Можно допустить, что личностное Я принадлежит только и сугубо автору текста: «только» -потому, что здесь имеется в виду аутентично-индивидуальный текст4- «сугубо» — потому, что автор — индивидуум, то есть субъект, обладающий своим (и только своим) самосознанием, со всеми, отделяющими его от других людей, особенностями жизнедеятельности, как психическими, так и биологическими. Личностное Я эксплицируется в тексте на уровне неосознаваемых в процессе порождения структур (например, на уровне грамматических структур). Понятно, что в таком случае личностное Я не полностью выражает Самость автора. Дополнением личностного Я до Самости автора служит личностный смысл текста. В то же время, личностный смысл, хотя, разумеется, и авторское «изобретение», но принадлежит не целиком автору, так как «сотворен» .историей.5 Но как же отделить «свое» от Вынужденность использования нового термина продиктована уважительным отношением автора и к ортодоксам отечественной психологии: «Предполагается, что понимание текстов имеет эзотерическую основу, и всегда существует круг тех, кому доступен „подлинный смысл“ конкретного текста. Массы склонны с доверием относиться к „авторитетным толкованием“, придавая им фактически большее значение, нежели самому содержанию доступных читателю текстов.» — отмечает пионер отечественной психологической герменевтики А. А. Брудный. (См. выше) В доброжелательной критике и этого положения также лежат основания психогерменсвтики.

2 Здесь следует обратить внимание на слова: употреблено слово «выражает», а не «означает» .

3 Примеров подобной ситуации даже излишне приводить, так как фонд непрочитанной литературы по крайней мере сравним с фондом прочитанной, а, возможно, даже превышает последний.

4 Коллективное созидание текста не вносит принципиальных изменений в статус личностного Я, так как в этом случае аутентичность обретает характеристику «коллективного Я». Вспомним лаконичную формулу А. Н. Леонтьева: «не значение в смыслах, а смысл в значениях». чужого" ''? Ответ тривиален: личностный смысл — принципиально неэксплицируем. Это означает, что личностный смысл только тогда возможно будет выявлен, когда в его выявлении примет участие сам автор текста. «Возможно» — потому, что уверенности в том, что автор справится с этой задачей у нас нет. Но автор уже созданного теста экзистенциально отсутствует, его не существует, он уже не может вмешаться в борьбу толкований своего текста, он уже свободен от тех реализованных потенций, которые воплощены им в его тексте. Следовательно, личностный смысл созданного текста становится смыслом вообще, то есть достоянием понимания и интерпретации других, а значит толкованием посредством исторически обусловленных значений. Но значения, как было оговорено выше, — производные истории, то есть чего-то постоянно уходящего из авторского Я: значениями овладевают, но их не создают.

Каковы же отношения между личностным Я и личностным смыслом? Эти сущности — неразделимы, так как существование Я только и может быть выражено в исторически обусловленном личностном смысле текста. А раз личностный смысл исторически обусловлен, то он унифицирован в своих элементах, но не в их совокупности. Эта еорткупность — как бы калейдоскоп из исторически сложившихся значений, целостная картинка которого собирается личностным Я. Например, ребенок до семи лет уже есть Я, но он не способен выразить себя, свое Я, свою сущность в языке. Для этого ему необходимо учиться, то есть овладевать общепонятными элементами и схемами выражения, или, что-то же самое — учиться языку. Только в языке — «сплав» Я и смысла Я.

Если целостность личностного Я и личностного смысла выражают Самость автора, и в этом качестве является единственною сущностью текста, то, возможно, мы потеряли сообщение текста? Потеряли, якобы, основную сущность текста — быть сообщением чего-то кому-то, так как, казалось бы,

6 «Чужое» — это исторический результат создания «значений». основная функция текста — коммуникативная. Возразим: очевидно, что коммуникативная функция текста утверждается из цели коммуникации, а такая цель приписывается тексту воспринимающим субъектом. Чтобы автор поставил перед собою такую цель, он должен хотя бы приблизительно представлять себе аудиторию воспринимающих. Можем ли мы утверждать, что автор такое представление имеет? Нет! Достаточно указать на тексты, которые пишутся «в стол» (Булгаков, Лосев, Бахтин и мн.др.). А поэты? Их творчество в принципе безадресно. Тогда, казалось бы, что журналисты, и прежде всего «пи-арщики» работают на аудиторию. Но и здесь ответ отрицательный: сейчас уже не подвергается сомнению, что цель тех и другихманипуляция общественным сознанием, то есть в конечном итоге их цель — это их цель, не совпадающая с декларированной для той же аудитории целью.7 Вообще сообщать кому-то неведомому что-то — это паранойя, маниакальный бред, отягощенный галлюцинациями этого «неведомого». Скорее правы психоаналитики: якобы осознаваемая автором аудитория — это рационализация неосознаваемой цели: выразить собственное Я. Нетрудно убедиться в этом даже на таких примерах как творчество А. Марининой (которая, кстати, это признает), или вещание «трибуна» с трибуны (Нерон. Гитлер). Но окончательно убедить возможно, наверное, ссылкой на Ф. М. Достоевского: «.И раз навсегда объявляю: что если я пишу, как бы обращаясь к читателям, то так мне легче писать. Тут форма, одна пустая форма, читателей же у меня никогда не будет.» [6]

Текст без обращения не имеет ни значений, ни смыслов, а лишь выражение Я. Но возможно пойти и дальше: любой текст вообще не имеет «адреса»: все, что мы говорим и пишем — «есть Я», безотносительно к кому бы то ни было. Речь (текст) — непреодолимое сознанием стремление выразить себя, свое Я, свою сущность, свое место в этом мире.

7 Здесь уместно процитировать «нигилиста» В. Пелевина: «Продажи — это побочный эффект. Мы же на самом деле не „Тампакс“ внедряем, а тревожность.» [5]

Что же показывает материал диссертации?

Имеется вербальный и/или иконографический текст, из которого мы вычерпываем психолого-культурологическую информацию. Понимаем ли мы при этом данный текст? Да, несомненно. Но с одним непременным уточнением: мы понимаем текст как одну из сторон Самости человека. Что такое Самость? Здесь тот самый случай, когда целесообразно вернуться и/или начать издалека (хотя выше это понятие и было использовано) к исходному понятию.

Индийцы считают очевидным, что Самость как духовная, изначальная основа не отличается от Бога и что человек, пребывающий в своей Самости, не только пребывает в Боге, но и есть сам Бог." 8 Для европейского менталитета это утверждение звучит слишком нобычно. И все же тенденция поступательного (хотя эта «поступь» и неравномерна да разных времен и народов) развития человеческого духа ведет к сближению мировоззренческих позиций Востока и Запада.

Но вернемся, однако, к началу диссертации: Человек есть Слово, следовательно в Слове присутствует Самость человека-автора. И эта Самость содержит в себе нечто сверх того, что составляет собственно «Я» (сознательное) человека. Об этом говорили основатели философской герменевтики. «Бытие мира, по Хайдегге-ру, проявляется в языке, который гораздо богаче, полнее, чем его воплощение в речи. Эта скрытая часть языка и заключает в себе не

8 К. Г. Юнг. Йога и Запад. — М., Инициатива, Львов, 1994, с. 46. кий прафеномен понимания. Благодаря языку становится возможным понимание мира, его объективного бития." 9 Даже не касаясь грандиозных теологических проблем, нетрудно увидеть в этом пласте субличностного то, что Юнг называет «коллективное бессознательное», или что-то же — «психологический генотип» человека. Действительно: «В нашем понимании Самость — это квинтэссенция духовной целостности (то есть единство того, что сознательно, и того, что бессознательно), и тогда она действительно представляет собой цель духовного развития, независимо ни от каких сознательных суждений и предположений. Самость является содержанием процесса, который обычно протекает за пределами сознания, и который обнаруживает себя только впоследствии.» 10 Тогда же как Сознательное («Я» и «сверх-Я»), также присутствующее в Самости, выполняет достаточно «неблаговидную» роль с точки зрения понимания содержания сказанного как самим инициатором сообщения, так и воспринимающим его: «Мы должны научиться позволять всему происходящему в нашей психике происходить самому по себе. По сути дела, для нас это искусство, о котором мало кто что-либо знает: сознаие постоянно вмешивается, помогает, поправляет, отрицает и никогда не оставляет в покое обычного развития психических процессов.» 11 В этом — ответ на вопрос о принципиальной невозможности правильного понимания содержания когда-либо и кем-либо осознанно высказанного.

9 Е. НШульга, указ. соч., с. 152.

10 К. Г. Юнг, указ. соч, с. 47.

11 К. Г. Юнг, там же, с. 115.

Какие же выводы необходимо сделать из диссертационного исследования?

1. Экспликация неосознаваемого возможна на уровне неосознаваемых действий. Какие действия неосознаются в речевой дея-тешьности?

2. Неосознаваемыми являются действия с грамматикой и, отчасти, со стилистикой высказывания.

3. Грамматические характеристики текста поддаются формализации, то есть количественному исчислению, что позволяет строить точные методы анализа структур этого уровня.

4. Анализ грамматических структур означает «разрушение» коммуникационных значений текста и возвращение к исходной самости автора.

Перспективы развития психогерменевтики я нахожу в следующих направлениях исследования: а) Неосознаваемыми действиями речевой деятельности, кроме исследованных в диссертации, являются действия с фонетическими структурами текста, а также действия, связанные с ритмом и скоростью передачи сообщения. б) Личностный фактор, исследованный в диссертации, должен быть переведен в «статус» личности автора, для чего необходимо развить исследование в направлении осознаваемых структур, таких, например, как лексические и стилистические. Для этой задачи также необходимо рассмотреть структуры, отражающие прагматический уровень высказывания.