Трактат Томаса Морли «Простое и доступное введение в практическую музыку»: Вопросы теории и практики

Диссертация на соискание ученой степени кандидата искусствоведения.

Том первый.

Научный руководитель — доктор искусствоведения, профессор

И. А. Барсова.

Москва 2000.

СОДЕРЖАНИЕ Первый том.

ВВЕДЕНИЕ

4.

Заключение

.

Итак, любезный читатель, вот перед тобою моя книга, изложенная в той простой манере, которую я счел наиболее удобной для учащегося. Если же кому то не нравится слог (как лишенный красноречия и испытывающий недостаток в красивых фразах, пленяющих умы читателей), пусть он поразмыслит над тем, что «ornari res ipsa negat, contente doceri», что сам предмет отказывается от изложения с прикрасами, но требует того, чтобы его представили в обычной, простой манере, и что моей целью в этой книге было учить музыке, а не прекраснословить, равно как и ученик примется читать ее ради самого содержания, а не ради слов.

Более того, любой рассудительный человек сочтет глупцом того, кто в заповедях искусства станет искать отточенной речи, риторических предложений, ибо из всех человеческих занятий искусство — самое скромное, и его следует трактовать настолько просто и ясно, насколько это возможно, а украшать скромное содержание высокопарной и напыщенной речью означает наряжать простоту в павлиньи перья, а извозчика — в златотканые одежды.

Но если кто-нибудь, владеющий мастерством (ибо я хотел бы быть судимым таким человеком, отвергая оскорбления невежды и обращая на них так же мало внимания, как луна на лай собаки) сочтет мое изложение необходимых правил недостаточным или ошибочным, пусть он смело опубликует в печати то, что я упустил или изложил неверно, и если это будет сделано без бранных и язвительных слов в мой адрес, я не только не приму это за оскорбление, но напротив, сочту чрезвычайно хорошим поступком, как человек, одинаково готовый узнать то, чего он не знает, и научить других тому, что он знает сам. Ибо я не из тех людей, которые завидуют славе других, но напротив, даю им свободу следовать по той же достохвальной стезе, что и я, и не гнушаюсь учиться или извлекать выгоду из их работ (и да отнесутся они к этому без предубеждения), почитая достаточной для себя похвалой то, что я был первым, кто на нашем языке изложил музыкальную практику в такой форме, и что я могу сказать вместе с Горацием: «Libera per vacerum posui vestigia princeps» («Первый свободной ногой я ступал по пустынному краю»), что я сломал лед для других. И если кто-нибудь станет придираться к тому, что я использовал доводы других людей, и решит тем самым подвергнуть сомнению мою книгу, я настолько далек от того, чтобы видеть в этом какое-то умаление моих достоинств, что скорее сочту это величайшей честью, ибо если в богословии, юриспруденции и других науках не только допустимо, но и похвально цитировать доводы ученых мужей ради подтверждения собственного мнения то, почему мне в моем искусстве не может быть дозволено поступать так, как они обычно поступают в своих и подкреплять свое мнение авторитетом тех, кто был не менее знаменит в музыке, чем Павел [Paulus], Ульпиан [Ulpianus], Бартол [Bartolus] или Балд [Baldus] в юриспруденции?

Что касается примеров, то все они — мои собственные, те из них, которые относятся к спорным вопросам, мне советовали взять из работ других, однако, дабы избежать пререканий с завистниками, я сделал их сам подкрепив доводами лучших из существующих авторов.

Некоторые могут возразить, что в первой части нет ничего, что не было уже сказано другими, но если бы они рассудили беспристрастно, то могли бы ответить себе изречением комического поэта: «Nihil dictum quod поп dictum prius1,1, и в данном случае, хотя я и сделал простой перевод, по справедливости меня нельзя в этом винить — ведь я изложил письменно те вопросы, которые прежде были неизвестны лицам, кои в остальных отношениях вовсе не плохие музыкантыно тот, кто меньше всех знает, обвиняет охотнее всего. И хотя Первая часть книги по сути своей такова, что ее нельзя изложить иначе, как используя то, что уже было ранее сделано другими, однако ни в одной книге вы не найдете всего того, о чем здесь, говоритсяно в своем выборе я особенно заботился о том, чтобы самые обычные вещи, о которых можно прочесть повсюду, были затронуты лишь вскользь. Другие же вещи, необходимые, но не столь простые и общеизвестные, изложены пространнее, и все это передано понятно и доступно, что никто (как бы он ни был невежествен) не сможет по справедливости пожаловаться на неясность.

Но некоторые были настолько глупы и безрассудны, чтобы сказать, будто я лишь напрасно потратил труд, пытаясь постигнуть глубину тех модусов и прочих вещей, которые я разъяснил, и не постеснялись заявить, что это все бесполезно и что я не могу написать ничего такого, чего они еще не знают. Несомненно, я не знаю того, что им уже известно, но если они считают модусы, лигатуры, точки.

1 «Нет ничего, что уже не было сказано раньше». отделения, альтерации, а так же аугментацию, диминуцию и пропорции бесполезными, тогда они могут также считать бесполезным и все музыкальное искусство, раз уж их познания целиком или большей частью состоят из умения сочинять песни. И хотя верно то, что пропорции, в том виде, в каком они сейчас существуют, не так широко применяются в музыке, и что практика прекрасно может обойтись без них, однако, поскольку они были общеупотребительны среди музыкантов прошлого, знание их для нас необходимо, если мы хотим извлечь из работ этих музыкантов какую-то пользу.

Но люди, считающие, что знают уже достаточно, когда (Бог свидетель) они едва могут спеть свою партию со словами, подобны тем, которые один раз поверхностно прочитав «Собственность» Литтльтона или «Установление» Юстиниана, полагают себя в совершенстве изучившими все право, но затем будучи вынуждены обсудить какое-либо дело, полностью осознают все свое невежество и понесут бремя стыда за свои ложные суждения. Но я пишу не для подобных им людей, ибо так же как человек, приведший коня на водопой, не может заставить его пить, если тот не хочет, так и я могу написать для подобного человека книгу, но не могу заставить его прочесть ее, но между человеком и лошадью существует та разница, что лошадь, хотя бы и не стала пить, спокойно вернется со своим седоком в стойло и не будет лягать его за то, что он водил ее на водопой, а человек, напротив, не только не прочтет того, что могло бы его чему-то научить, но будет злословить и клеветать на того, кто предпринял великий труд и претерпел множество страданий ради пользы оного и других людей, а не ради личной корысти или какой-то выгоды для себя.

И хотя то, что я имел смелость изложить в Первой части я не могу назвать своим собственным изобретением, однако во Второй части я воздерживался от заимствований настолько, насколько это возможно, так как, за исключением интервалов в десканте и общеизвестного правила о запрещенных последованиях консонансов, там нет ничего, что я встречал бы в трудах других. И если в разделе о канонах может показаться, что я излишне увлекся краткостью изложения, то следует знать, что я намеренно лишь слегка затронул этот раздел, как потому, что ученик может и благодаря самостоятельным занятиям стать образованным музыкантом, должным образом упражняясь в тех правилах, которые были здесь изложены, так и вследствие того, что я в скором времени ожидаю выхода в печати достохвального труда мастера Уотерхауза [Waierhouse], чьи струящиеся сладчайшие родники утолят жажду любого, самого ненасытного школяра. Но если мое мнение может иметь для него какое-то значение, я бы посоветовал ему, чтобы он, публикуя свои труды, сопроводил бы каждый пример несколькими словами, которые помогли бы ученику понять, что это за канон и как один из голосов выведен из другого (ибо многие из тех примеров, которые я видел, столь сложны, что если их записать в отдельных книгах [партий] едва ли кто-нибудь вообще поймет, что это канон, и таким образом он принесет своими трудами наибольшую пользу своей стране, показав такую изобретательность и разнообразие, и стяжает наивысшие похвалы для себя, ибо он был первым, кто это изобрел.

Что же касается последней части книги, в ней нет ничего, не принадлежащего лично мне, и здесь я достиг [в изложении] такой легкости, что любой (каким бы простаком он не был) сможет с первого прочтения постичь истинное значение словя так подчеркиваю это, потому что эта часть станет самой нужной и самой полезной для тех юных практиков, обучение которых (по большей части) ограничилось умением написать свое собственное имя.

Итак, вот в целом форма моей книги, и если вы благосклонно принимаете ее и те добрые намерения, с коими она была написана, значит я достиг той цели, к которой стремилсяесли же нет, пусть примет мое добрую волю тот, кто сможет сделать это лучше меня. Но если вы считаете все это искусство не стоящим изучения или усилий чьего-либо острого ума, я отвечу так, как Альфонсо, король Арагонский, ответил одному из своих придворных, говорившим, что благородный человек не придается в знание науккороль дал им лишь такой ответ/ «Questa „а“ voce di un bue non d’un huomo» ["Подобные замечания скорее приличествуют волу, но не человеку"]. Хотя я не возьму на себя смелость сказать подобное, но лишь для того, чтобы отвергнуть это мнение, я сошлюсь на доводы лучших ученых древности. Начнем с Платона, он в седьмой книге своего «Государства» так восхищается музыкой, что называет ее божественной, и полезной в поисках того, что хорошо и благородно. Также в первой книге «Законов» он говорит, что музыкой нельзя заниматься и нельзя учить ей, не зная в совершенстве все прочие науки, и если это правда, то насколько же музыка того времени отлична от нашей, которая из-за нерадивости учителей опустилась скорее до уровня ремесла, нежели может быть причислена к прочим наукам.

Следующее доказательство я взял из Аристофана, который хотя и насмехался не единожды над другими науками, музыку называл вукиклотгадбега [энциклопедией] — совершенным знанием всех наук и дисциплин.

Авторитет Аристоксена, Птолемея, Боэция, которые, не гнушаясь трудов, передали нам это искусство— достаточное основание для того, чтобы лучшие умы сочли его достаточным своих усилий, в особенности же [авторитет] Боэция, который, будучи человеком благородного происхождения и непревзойденным знатоком в богословии, философии права, математики, поэзии и имущественных вопросов, несмотря на все это больше писал о музыке, чем обо всех прочих математических науках. Поэтому по справедливости можно сказать, что если бы не он, знание музыки так и не дошло бы до нашей западной части света, — ведь греческий язык был погребен варварством готов и гуннов, а музыка похоронена в недрах греческих работ Птолемея и Аристоксена, из которых одна так и не увидела свет, но лежит в рукописных копиях в каких-то итальянских библиотеках, а другая вышла в печати, но копий повсюду так мало и их так трудно добыть, что многие вообще сомневаются, была ли она издана или нет.

Эти немногие доводы позволят разубедить благоразумных в вышеизложенном мнении (ибо немногие рассудительные люди его придерживаются), а что до остальных, они настолько упрямы в своем суждении, что хотя бы человек и привел все аргументы и доводы в мире против, он не убедит их от него отказаться. Но если кто-то сочтет меня многословным и утомительным, я должен умолять о прощении за это, и здесь я закончу, пожелав всем быть благоразумными, и относиться к другим так, как они хотели бы, чтобы относились к ним самим.

КОНЕЦ