Проблема исправления книг в истории церковнославянского языка ХХ века

0.1. Общие проблемы изучения цел. языка нового времени.

Церковнославянский язык XIX —XX вв. практически не изучен. Это связано с тем, что филологи традиционно обращались к цел. или в связи с компаративистской проблематикой (старославянский язык) или как славянскому литературному языку. В результате цел. XIX — XX в. оставался вне сферы интересов современной филологии.

Среди причин, по которым изучение цел. языка синодального периода представляет интерес для филолога, укажем следующие:

1. Вплоть до 1917 г. подавляющее большинство населения России в той или иной степени владело цел. языком1. Этот язык звучал во время богослужения, на нем заучивались молитвы, в ряде случаев с него начиналось изучение письменного языка.

2. Никогда не прекращалось создание новых текстов (церковных служб и акафистов) на цел. языке.

3. Цел. и вопрос о его соотношении с русским языком периодически становится темой широкой полемики2.

4. Церковнославянский язык нового времени оказывал и оказывает влияние на русский литературный язык. Анализируя литературную и языковую полемику XIX —XX вв. необходимо отдавать себе отчет в том, что под славянским языком участники этих дискуссий подразумевают не реконструированный язык древнейших переводов, а современный им богослужебный язык.

1 По д<1мш.1м переписи 1Ш)7 г. нсего и Российской империи было более 83 млм. пр<�икмл<�тных (Общин с под 1, с. 2-Ш), которые, пусть нерегулярно, ирисутетнонлли при богослужении и липли минимальное количество молитв. 1) тот фиктл нельш не учи г!, 1и<�г11. при и лучении истории русского литературного япакл.

5, Цел. язык может использоваться в литературе нового времени — как в оригинальных произведениях3, так и в переводах (в случаях, когда в оригинале используются два языка)4.

0.2. Изучение истории цел. языка нового времени.

В XIX — нач. XX в. интерес к цел языку проявлялся лишь в связи с практической работой над богослужебными книг. Так например классические работы Н. Ильминского (Ильминский 1882 Ильминский 1886) были созданы в полемических целях — как реакция на начало работы Комиссии по исправлению богослужебных книг, возглавляемой архиеп. Сергием (Лапидевским)5. Некоторая информация о языке богослужебных книг содержится в работах литургистов: А. Дмитриевского, И. Мансветова, К. Никольского, но для них вопросы языка — это второстепенные вопросы. Несколько лучше обстоит дело с изучением языка Елизаветинской библии. Однако если истории ее создания и вопросам текстологии был посвящен ряд работ (Чистович 1860, Сменцовский 1900, Бобрик 1988), то орфография и пунктуация позднейших изданий цел. Библии никогда не изучались.

Начало изучения цел. синодального периода связано с именами С. К. Булича и Б. И. Сове.

С.К.Булич занимался историей позднего цел. в связи с проблемой его влияния на русский литературный язык. В начале С. К. Булич предполагал дать «краткую общую характеристику церковнославянского языка позднего периода (того периода по.

— Последний всплеск интереса к :>той проблеме, вызванный опытами переводов богослужения на русский Я Н.1К, относится к настоящему времени.

1 Например (фрагменты 1 —5 частой «Повести о Снотомире цароиичо» Вячеслава.

Иванова (Иванов I, с. '257 ~369). Части G—'), написанные О. Дошарт, цел. >пык.

Ирактически не используют.

4 Например дли перевода латинских фрагментом у Умоерто ')ко («Имя ро: нц») или староанглнискнх фрагментов у Джойса («Улисс»). ' (.'м. 11 етнева HMHfi, с. 7! преимуществу, в который, благодаря книгопечатанию, влияние церковнославянского на устный и особенно письменный язык, литературный язык должно было сказываться более сильно)" 6. Этот очерк превратился в отдельную книгу о позднем цел. К сожалению, вопреки сделанной в начале работы декларации, С. К. Булич почти не обращается к богослужебным книгам. Материалом его исследования оказываются преимущественно библейские тексты, язык которых несколько отличается от языка богослужебных книг. Тем не менее, работа С. К. Булича остается лучшим описанием церковнославянского языка нового времени.

Для Б. И. Сове цел. язык не был объектом специального исследованияфакты истории этого языка рассматривались им в связи с работой над историей литургической науки в России. Посвященная этой теме работа7 была завершена в 1940 г., но увидела свет лишь в 1970 г. (Сове 1970). Анализируя официальные документы Синода, рецензии, некрологи, мемуары, хронику, публикуемую в центральных и периодических изданиях, Б. И. Сове воссоздает историю споров о языке и тексте богослужебных книг, описывает опыты исправления и перевода богослужебных текстов. Эта статья разрушила укоренившееся представление о том, что в послениконовскую эпоху богослужебный текст оставался неподвижным и не подвергался изменениям8. В связи с тем, что Б. И. Сове работал в Париже и Хельсинки и не имел доступа к российским архивам, его работы являются скорое программой исследования истории языка богослужебных книг, чем самим См. Вулнч ими, о. 5. О судьбе научного наследия В. И.('оно см. Кранецкий НИ)6а Миф о стандартном облики богослужебных книг со шатолмю иоддержинален Синодом Н1 • 1а бонши коцого раскола исследованием. Предложенная Б. И. Сове схема нуждается в наполнении живым материалом.

Весьма важными для нашей темы являются опыты каталогизации богослужебных текстов, созданных в новое время. Первым исследованием такого рода стала работа Алексея Попова (Попов 1903), посвященная акафистам, появившимся в период между учреждением Синода и 1900 годом. Книга содержит историю создания, исправления, утверждения акафистов, ссылки на архивные источники и перечень изданий. Ф. Г. Спасский исследовал службы русским святым, включенные в дореволюционные минеи (Спасский 1951). Несколько позже P.P. Лозинский пишет очерк истории создания в России богослужебных последований и служб с древнейших времен до середины XX в. (Лозинский 1967). В работе анализируются не только напечатанные службы, но и те, которые распространялись в рукописях или машинописных копиях.

В 1972 г. появляется диссертация Роберта Матьесена, содержащая исторический очерк цел. языка (Матьесен 1972). Упомянем также работы Юргена Плэна (Плэн 1973 Плэн 1978). Новоцерковнославянскому языку посвятил специальную статью Фр. Мареш (Мареш 1988). Церковнославянским текстам нового времени также занимаются польские слависты А. Наумов (Наумов 1992; 1996) и А. Зноско (Зноско 1989). Наконец, весной 1998 г. в Инсбруке Герлиндой Талер была защищена магистерская диссертация посвященная полемике о языке богослужения в Русской церкви.

0.3. Принципы периодизации истории цел. языка.

Приступая к изучению истории церковнославянского языка нового периода, мы сталкиваемся с серьезными источниковедческими проблемами. В XIXXX вн. увидели снег сотни церковнославянских книг. Это и богослужебные книги основного круга (Служебник, Требник, Октоих, Минея, Триодь), необозримое количество отдельных служб и акафистов, которые печатались как в столицах, так и в провинции. Приходится иметь дело с сотнями изданий одного и того же текста, причем в выходных данных богослужебных книг, как правило, отсутствует информация об исправлениях или же пересмотре текста. Два издания, на титульном листе которых значится одно и то же название, могут содержать совершенно разный текст. Сравнить между собой сотни церковнославянских изданий кажется почти невыполнимой задачей, тем более, что библиотеки не собирали разные издания одной и той же богослужебной книги9.

В работе мы опираемся на тот факт, что как в патриарший, так и в синодальный период контроль за богослужебными книгами являлся обязанностью высшей церковной власти10. Благословение патриархи или правящего архиерея для выхода в свет богослужебной книги было обязательным. Позднее эта практика была законодательно закреплена.

Согласно «Духовному регламенту» в число задач Синода входило:

I. Розыскать вновь сложенные и слагаемые Акафисты и иныя службы и молебны, которые наипаче в наши времена в малой России сложены суть не малое число, суть ли оная сложения Писанию Священному Согласная? и не имеют ли нечто в себе слову Божию противное, или хотя нечто непристойное и празднословное.

9 Разные издания одной и той же богослужебной книги казались стереотипными. Между чем, три взятых наудачу издания Пиблии, появившиеся между 1879 и 1914 гг., имеют разную пунктуацию (Плетнева 1992, с. 112- 113). Ряд различий обнаруживается и в орфографии.

10 В данной работе мы сознательно ограничиваемся рассмотрением изданий, появившихся на территории России (СССР). У нас не было возможности достаточно полно познакомиться с змпгрантскими изданиями богослужебной ипературы и с изданиями, осуществленными в других православных государствах Краткий обзор таких изданий см. Наумов 1992.

II. Також определить, что оныя многочисленный моления хотя бы и прямыя были, однако не суть всякому должныя, и по воле всякого наедине, а не в соборе церковном употреблять оных мощно, дабы по времени не вошли в закон, и совести бы человеческой не отягощали" (Духовный регламент 1874, с. 13).

Это положение подтверждает и принятое Собором 1917 — 1918 гг. «Определение о круге дел, подлежащих ведению органов высшего церковного управления», согласно которому ведению Св. Синода подлежали:

1. Охранение текста богослужебных книг, наблюдение за его исправлением и переводом и, с одобрения Церковного Собора, благословение на печатание вновь составленных или переизданных отдельных служб, чинов, молитвословий;

2. Дела, касающиеся богослужебного чина. (СОП I, с. 12—13).

Относительно контроля над богослужебными книгами мнение.

Духовного регламента" практически не отличается от деяний Поместного собора 1917 — 1918 г. В обоих случаях постулируется жесткий контроль высшей церковной власти над исправлением богослужебных книг и введением в богослужебный обиход новых служб и акафистов.

Другим унифицирующим фактором стала наметившаяся еще в XVIII в. тенденция ограничить число типографий, имеющих право издавать богослужебные книги.

5 октября 1720 г. появляется царский указ, запрет Киеву и Чернигову предпринимать самостоятельные издания богослужебных книг. Разрешается лишь перепечатка великорусских издании при условии не допускать в них «никакой розни и особаго наречия» (Харлампович 1914, с. 787). На основе этого указа Синод издает указ, согласно которому при переиздании в Киеве или Чернигове богослужебных книг, перед началом распространения тиража необходимо послать в Синод два зкземнляра новонапечатанной книги дли сличения, «чтобы розни и особого наречия никакого не было» (Харлампович 1914, с. 787). Вплоть до конца синодального периода периодически и.^даиались указы, ограничивающие права местных типографий. Краткий очерк истории процесса уменьшении прав местных (Киевская, Черниговская) синодальных типографий и закреплении права первых изданий богослужебных книг за Московской и СПб. типографиями см. Матьесен 1972, с. 69−71.

Таким образом мы видим, что существенные для истории цел. исправления богослужебных книг явления должны быть связаны с Московской или СПб. Синодальными типографиями. Отсюда следует, что на основании архивов Синода и двух столичных типографий можно восстановить цепь наиболее существенных событий истории исправления богослужебных книг. Изучение этих архивов даст исследователю возможность до просмотра de visu выделить издания, при подготовке которых текст был подвергнут правке.

Литургический, как и любой нормированный язык, изменяется в результате сознательной деятельности кодификаторов и справщиков. Поэтому историю литургического языка можно рассматривать как историю институтов, контролирующих издание богослужебных книг. Это хорошо вписывается в предложенную Н. И. Толстым схему истории литературного языка как последовательную смену эпох централизации (жесткое нормирование) и децентрализации (потеря строгости нормы и проникновение локальных явлений) п. В истории цел. языка эпохам централизации соответствует централизация издательской деятельности с сильными органами контроля за богослужебными книгами, в то время как для эпох децентрализации характерно обилие типографий, осуществляющих издание богослужебной литературы, и слабость централизованного контроля над богослужебными книгами (Толстой 1988, с. 53).

Таким образом, уже на основе беглого просмотра архивных источников возможно составить приблизительную периодизацию истории церковнославянского языка. В результате такой работы мы получаем следующую схему:

11 Толпой НЖН, с.

0.3.1. Синодальная эпоха.

Это период характеризуется жесткой централизацией изданий богослужебной литературы. Все новые издания богослужебных книг утверждаются Синодом. Причем правом первого издания основного круга богослужебных книг обладала только Москва.

В 1869 г. по инициативе митр. Московского Иннокентия (Вениаминова) в Москве создается комитет, занимающийся редактированием богослужебных книг, который работал над. исправлением Служебника, а также занимался нормализацией пунктуации в славянском Евангелии. Работа этой комиссии была продолжена синодальной комиссией, возглавляемой еп. Саввой (Тихомировым), а затем Сергием (Лапидевским). Однако практические результаты деятельности этой комиссии были незначительны12.

В середине XIX века вопрос о языке богослужения начинает обсуждаться в церковной печати, причем по сравнению с XVI —XVII вв. акценты этих споров заметно смещаются. Если раньше в центре внимания были вопросы текстологии (т.е. соответствие богослужебных книг греческому оригиналу или же кирилло — мефодиевскому переводу), то теперь центральными оказываются проблемы семантики. Предполагалось, что человек, говорящий по-русски и знакомый с правилами цел. грамматики, должен однозначно понимать тексты, звучащие в церкви во время службы. О месте, которое занимала эта проблема в церковном сознании, свидетельствует тот факт, что когда в 1905 г. Синод разослал анкету о возможности церковных реформ, то почти греть опрошенных.

От редакции 1002- (шнл VII, с. 71 — 72, 'И -<>7, К), 2И9- Ооно 1070. с, -Ш — 49. Ом. •тюки РГЛДЛ ф I 1!!4 он И, ч. 2 (1Н70) — 1>ГИЛ ф. ¡-Ш он. 4 № 122, 1'П1Л архиереев высказалась о необходимости сделать богослужение более понятным для мирян13.

В 1907 г. при Синоде создается Комиссия по исправлению богослужебных книг, которую возглавил архиепископ Сергий (Страгородский). В работе Комиссии принимали участие крупнейшие слависты и литургисты своего времени: А. И. Соболевский, Е. И. Ловягин, И. А. Карабинов, И. Е. Евсеев, А. А. Дмитриевский и др. Комиссия успела подготовить новую редакцию Постной и Цветной триоди. Сохраняя цел. орфографию и морфологию, справщики последовательно заменяли грецизированные синтаксические конструкции и слова, непонятные носителям русского языка. Из —за революционных событий новая редакция богослужебных книг не вошла в употребление. Большая часть тиража погибла14.

Синодальная эпоха завершается Поместным собором 1917—1918 г. На Соборе вопросами языка и книжной справы занимался особый отдел «О богослужении, проповедничестве и храме», который сформулировал программу и основные принципы книжной справы. Возглавляемая арх. Сергием Комиссия по исправлению богослужебных книг должна была стать постоянно действующим органом.

Среди тем, которые должен был рассмотреть Собор был также вопрос о возможности богослужения на национальных (русском, украинском и т. д.) языках. В подготовленном проекте документа высшей церковной власти давалось право допускать переводы к богослужебному употреблению.

0.3.2. Эпоха открытых гонений на Церковь (1918—1943).

11 Подробное об пом см. Плотном 11И) На. '" 'О деятельности пои комиссии см. Плетнеип.

Это период децентрализации. Отношение церковной власти к контролю над текстом богослужебных книг формально не изменилось. Однако реальная ситуация оказалась совершенно иной. Революционные события, государственные репрессии и конфискация всех церковных типографий привели к резкому сокращению числа изданий на церковнославянском языке. Проблемы языка и книжности если и обсуждались, то оставались на периферии церковного сознания. Невозможность осуществлять издания богослужебной (и вообще церковной) литературы вела к децентрализации книжной справы. Деятельность такого рода ограничивается кружками единомышленников. Новые службы и акафисты распространяются в машинописных копиях, лишь в исключительных случаях появляясь в печати.

В связи с декларациями обновленцев о необходимости радикальных литургических реформ проблема литургического языка вновь становится предметом дискуссии. Поскольку деятельность обновленцев в этом направлении ограничивалась лишь декларациями и малопрофессиональными переводами, дискуссии 20 —х годов не внесли ничего нового по сравнению с полемикой начала века.

Таким образом, для периода 1917—1943 можно говорить о лингвистических взглядах отдельных людей или группировок. Материалы этого периода содержатся в периодических изданиях 20 —х годов, а также в частных архивах. Значительная часть материалов, относящихся к этой эпохе, безвозвратно погибла.

0.3.3. Эпоха Издательского отдела Московской Патриархии (1943;1987).

Период централизации. Изменение характера взаимоотношений Церкви и государства и возможность, пусть в скромных размерах, осуществлять издания богослужебной литературы ведет к наступлению нового периода централизации. На протяжении этого периода Издательский отдел Московской патриархии был единственным издательством, осуществляющим издание богослужебных книг на территории СССР, что несомненно явилось мощным унифицирующим фактором.

Вопросы литургического языка и книжной справы эпизодически обсуждались на заседаниях Синода в связи с утверждением к богослужебному употреблению новых служб и молитвословий. В 1957 г. при Патриархе была создана Календарно — богослужебная комиссия15. Комиссия занималась в основном проблемами богослужебного устава, эпизодически обращаясь к вопросам книжной справы и редактирования богослужебных книг. Эта Комиссия, которую возглавлял деятельный участник Собора 1917—1918 г. еп. Афанасий (Сахаров), послужила связующим звеном между Поместным Собором 1917—1918 г. и изданием богослужебных книг 50 —60 —х годов. В истории цел. книжности XX века еп. Афанасий занимает исключительное место.

Участник Собора 1917—1918 г., он стремился возобновить работу над богослужебными книгами, которая была прервана революционными событиями. В соответствии с программой Сергиевской комиссии им был исправлен круг служебных миней. Выполняя пожелание Собора 1917—1918 гг. о внесении в месяцеслов всех русских памятей, еп. Афанасий собрал огромную библиотеку машинописных и печатных служб русским святым. Язык этих служб также был несколько исправлен. Собрание еп, Афанасия легло в основу дополнений к изданным Московской Патриархией служебным минеям.

Наиболее важным событием этого периода стало издание в 1978—1988 годах круга служебных миней. В это издание вошло огромное количество служб, прежде не публиковавшихся. По сравнению с дореволюционными минеями объем этого издания увеличился более чем вдвое. Незнакомство советских цензоров с цел. языком и церковной историей позволило напечатать ряд текстов, содержание которых шло вразрез с тем, что в те годы считалось допустимым, в том числе и службу иконе Богоматери Державной.

0.3.4. Перестройка. 1987 —.

Возникновение в конце 80 —х годов значительного числа церковных издательств, печатающих среди прочего и богослужебную литературу, явилось началом очередного периода децентрализации. Репринтные переиздания богослужебных книг, относящихся к разным редакциям и лингвистическим традициям, привели к некоторому размыванию норм церковнославянского языка.

Одновременно в контексте полемики церковных консерваторов и реформаторов возобновляются споры о возможности богослужения на русском языке. Проблемы церковнославянской книжности после.

1987 г. в настоящей работе не рассматриваются. «*.

История церковнославянского языка нового времени является продолжением истории цел. языка XI—XVII вв.еков. Поэтому методы описания и периодизации литературного языка Slavia Orthodoxa.

Voyyuuto такого органа иродутматрииаoii, Ломигтным собором 1417 — НИН г применимы и к церковнославянскому языку Х1Х-ХХ вв. Прекрасно работающая на этом материале методика Н. И. Толстого (созданная для славянских литературных языков ХУ-ХУН вв), подтверждает непрерывность традиции цел. письменности.

0.4. Вопрос о степени цел. грамотности в XIX в16.

Прежде чем перейти к рассмотрению вопросов истории цел. книжности нового времени целесообразно остановиться на вопросе о той аудитории, которой эти тексты были адресованы. Разумеется, оценить достоинства новой редакции богослужебных книг или принять участие в журнальной полемике могли весьма немногие. Однако существенно более широкая аудитория могла более или менее сознательно участвовать в богослужении, знала наизусть значительное количество текстов, умела читать по — церковнославнски. Интересно было бы установить, насколько широкое распространение имела пассивная (умение читать) церковнославянская грамотность.

Вопрос о степени распространения церковнославянской грамотности в XIX— XX вв. никогда не ставился, ибо все казалось вполне ясным: если для средневековой Руси число грамотных (умеющих читать) теоретически должно было быть весьма значительным, потому что умение читать являлось составной частью благочестия, а обучение грамоте — частью катехизации (Успенский 1987, с. 19 —20), то после возникновения нового, ориентированного исключительно на светскую культуру литературного языка, грамотность стремительно надает и к концу XIX в., согласно данным переписи, составляет 21,1% (Общий с под I, с. XVI). Вопрос о том, о яд примером, (иячанных с распространением церкошюсланяпскои грамотности и XVIII — XIX ии были укачаны нам И Л Кориилаеной. какой грамотности — русской или церковнославянской идет здесь речь, никогда не вставал.

Ниже мы попытаемся обосновать следующий тезис: параллельно с организуемыми светскими и церковными властями учебными заведениями17 в послепетровской России продолжало существовать и было широко распространено домашнее обучение церковнославянскому языку. В XIX —нач. XX в. церковнославянская грамотность рассматривается как элемент полуязыческого народного быта, не включалась в сферу культуры и не замечалась как самостоятельное явление. Информацию об умении читать по — церковнославянски следует искать не у историков образования, которые не считают эту грамотность собственно грамотностью, а у писателей и этнографов.

Не касаясь достаточно сложной проблемы, связанной с определением границы между русским и церковнославянским языком, в данном разделе под церковнославянским языком мы будем понимать язык, тексты которого печатались кириллицей, а под русским — язык текстов гражданской печати18.

0.4.1. Церковнославянский язык и формальное образование. II в основанных по инициативе государства школах часто использовалась традиционная схема образование.

18 Различие сфер употребления этих азбук рассмотрена В. М. Живовым (Живов 1996, с. 73 — 88). Однако не следует преувеличивать степень разграничения сфер употребления этих двух азбук. Существовала традиция издания па церковной печатью книг, написанных на русском языке. Долгое время так печатался Катехизис Филарета. Молитвословы для мирян могли печататься гражданским шрифтом.

В ряде поздних букварей П.Т. 1868, Антонов 1886, Новейшая азбука 1867, Новый самоучитель 1800 молитвы печатаются гражданским шрифтом, а в букваре Н Вупякова обнаруживаем написанный по —русски сентиментальный детский рассказ, который напечатан кириллицей для того, чтобы познакоми ть детей, ¦тающих гражданскую азбуку, с кириллицей (Вунякон 1878, е.'" >8 -00),.

Массовому сознанию образованного общества церковнославянская культура была чужда. Богословская и мистическая литература чаще читалась на европейских языках. В мемуарах XIX в. Библия часто упоминается среди книг, прочитанных на английском, французском или немецком языке19. До появления во второй половине XIX в. Русских переводов святоотеческих творений, на французском языке читались и сочинения Отцов Церкви. «Примите мой искреннейший совет, — пишет еп. Игнатий (Брянчанинов) одному из своих корреспондентов, — займитесь глубоко чтением всех сочинений святого Иоанна Златоустогоони все есть на французском языке, <.> еще кое что есть и на русском» (Игнатий 1996, с. 174).

В гимназиях церковнославянский язык изучали как язык классический, опираясь при этом на грамматику русского литературного языка. Так в предисловии к гимназическому учебнику, церковнославянского языка В. Классовский пишет, что «книга эта назначается для учеников, знакомых, между прочим, с грамматикою современного русского языка» (Классовский 1857, с. V).

Аналогичным образом было устроено и начальное образование. Свидетельством этому являются русско — церковнославянские буквари. Букварь — книга, которая читается подряд, т. е. материал в ней располагается в той же последовательности, что и изучается. Во многих русско — церковнославянских букварях русский раздел предшествовал церковнославянскому. Следовательно авторы этих букварей полагали, что «учить детей церковнославянской грамоте.

1Ч1 (апример: «Учитель преподавал мне французский и немецкий языки, а остальные сведения я сам почерпал из разных источником: читал немецкую Пиблию, и романы Августа Аафоптена. Лх! Какую глубокую истину сказал Пушкин: „Мы нее учились понемногу чему ннбудь и как ппбудь“ (Печерии 11) Н<), с. 154) следует после того, как пройдут они русскую азбуку» (Анастасьев 1897, с.161).

Хорошего описания русско — церковнославянских букварей нет. Но 13 наудачу взятых букварей собрания РГБ20 дают следующую картину: только в одной из рассмотренных книг (Викторин 1871) церковнославянская и русская азбука вводятся одновременно21, но и здесь церковнославянские тексты даются с параллельным русским переводом (т.е. русский язык вновь оказывается основой для обучения церковнославянскому). В остальных букварях церковнославянские алфавит и тексты помещаются, и следовательно, изучаются, после русских.

Казалось бы, хранителем и апологетом церковнославянской культуры должно быть духовное сословие, но это не так. Дело в том, что общеобразовательные предметы в семинариях изучались в том же объеме и в соответствии с теми же методиками, что и в гимназиях. По крайней мере до 70 —х годов XIX в. выпускники семинарий22 имели право поступать в университеты. Курс духовных училищ соответствовал четырем классам гимназии.

Как известно, семинарии создавались по образцу духовных школ юго-западной Руси (первая семинария была открыта в Чернигове в 1700 г.). По традиции в семинарском образовании основное внимание.

Азбука 1885, Н.Т. 1868, Александров 1891, Анастасьев 1897, Антонов 1886, Андрияшев 1889, Блинов 1879, Бунаков 1878, Викторин 1871, Лубенец 1888, Новейшая азбука 1867, Новый самоучитель 1860, Русско — славянская азбука 1899 '-'Церковнославянская азбука приводится также в начале букваря П Антонова. Однако Антонов дает церковнославянскую графику среди других начертаний букв, т. е. сначала идут гражданские строчные буквы, затем гражданский курсив, а затем церковнославянский алфавит, без каких бы то ни было пояснений (нет даже звуковых значений для букв, отсутствующих в гражданской азбуке). В конце киши тексты молитв приводятся гражданской печатью (Антонов 1886). •'•-Подробное описание структуры духовных школ и духовного образования см. в книге П. Знаменского (Знаменский 1Н1И) Интересно сравнить описываемую Знаменским реальность с манифестом новой духовной школы в Духовном.

Регламенте (Духовный регламент 1904, с 47 —()(«>). уделялось латинскому языку, а церковнославянский оказывался тем предметом, который надо было освоить дома. В 1740 году появляется указ Синода, согласно которому начальное (т.е. церковнославянское) образование будущие семинаристы должны были получать до поступления в учебное заведение. Не получившие этого образования в училища не допускались (Знаменский 1881, с.348).

О том, что эти указы выполнялись, свидетельствуют мемуары И. М. Малеина (сына сельского дьячка) о поступлении в восьмилетнем возрасте в Тверское духовное училище (дело происходит в 50 — е годы XIX в.): «Ректор, прочитав прошение, спросил, привита ли мне оспа, и, получив утвердительный ответ, продолжал спрашивать отца, научил ли он меня читать и писать. Отец отвечал, что я часто читал в селе в церкви Часы. Тут ректор взял со стола маленький Служебник, открыл его пальцем на страницу, велел мне читать» (Малеин 1993, с. 71). То есть минимальное образование, необходимое для прислуживания во время богослужения, было традиционным, домашним, в то время как семинарское образование, находившееся под влиянием светской школы, мало соответствовало нуждам приходского священника23.

Семинарское образование немного давало будущему священнику для практической деятельности, между тем окончание семинарии теоретически было необходимым условием для рукоположения. Указ Синода 1737 г. определял штрафы архиереям, производящим в священники недоученных семинаристов (Знаменский 1881, с. 149). Синод неоднократно издает указы об обязательности образования для духовного сословия24. Неуспевающие ученики в некоторых случаях.

— 'О недовольство нн нпего духовенства необходимостью посылать детой «на муку н проклятую серимарию» см. (Знаменский 1Н81, <:Л)0 —01- 203−302).

Конечно же указы могли нарушаться, и результате чего помылились священники, которые могли читать только книги церковной печати и не понимали гражданскую азбуку (Маркер 10 114, с. 12). отдавались в солдаты (ПСЗРИ X № 7169- ПСЗРИ VIII, № 5882, 6066, 6152, 6267- Знаменский 1881, с. 300−302).

Вне всякого сомнения знание латыни и западных богословских систем было весьма полезно для будущего иерея. Но приобщение будущих священнослужителей к культуре иного типа создавало брешь между ним и прихожанами. Среди лиц духовного сословия оказывалось немало носителей европеизированной модели образованности25. С западнических позиций критикует традиционную систему образования анонимный автор двухтомной работы «О православном черном и белом духовенстве», в весьма резких выражениях описывая «блаженные для невежества времена», когда «у нас не было училищ в том смысле, как ныне их принимают и устраивают: учили, и то кое —как, читать, даже писать — ученые читали Часовник, Псалтырьученейшие шли далее — читали прочие церковные книги, брались за Четии —Минеи, даже за Библиюо светской литературе и понятия не имели (О православном духовенстве 1866 с.113). Критика традиционных приемов обучения грамоте становится общим местом. «Педагоги, — пишет С. И. Беллюстин (1861, с.42), — убивают самые живые, самые здоровые умственные силы народа <.> вколачивают, в самом буквальном значении этого слова, в голову его каждую букву алфавита и особенно это дикое сочетание букв, что зовется складами26, вроде, например, того, что веди — земля — добро — рцы — аз — ра будет вздра» .

Повторим, для переписчика крестьянин, который умел читать по — церковнославянски, по не знал гражданской грамоты был неграмотным. Любопытно, что такое отношение к этому типу образования разделяли и филологи —слависты. гнч-.ш между оорачоиатольными моделями XIX н. и ииимоотиошениями церкошюсланничкого и русского >i:u.ikoh см. Млркир 1<)Н4.

Крестьянин, получивший традиционное цел. образование, воспринимался переписчиком как неграмотный. Иллюстрацией такого восприятия могут послужить наблюдения А. М. Селищева, посетившего в 1919 г. забайкальских старообрядцев. А. М. Селищев считает старообрядцев неграмотными, хотя знает, что многие из них читают по — церковнославянски.

Школьное дело в селах семейских стоит на крайне низкой ступени. Можно сказать, что школы у них нет. Грамотного человека не легко найти. Если найдешь, то окажется, что грамоте он обучился на воинской службе. В 7 волостях, посещенных мною, я не встретил ни одного грамотного председателя. В огромном селе Куналее при моем приезде не было секретаря (писаря). Уже с неделю как ушел. За это время набралось много казенных пакетов в волости. <.> Единственным местным источником мудрости является уставшык (уставщик) или справщик. Он обучает кое —кого из ребят церковнославянской грамоте, чтобы они могли, лет через 5 обучения, прочитать на «клыросе» часы, шестопсалмие или кануны. К обучению же гражданской грамоте относятся недоброжелательно и тормозят дело народного образования". (Селищев 1920, с. 11−12).

Приведенная выше цитата интересует нас не как описание реальной ситуации с образованием у старообрядцев, а как характеристика позиции наблюдателя. Для А. М. Селищева, как и для любого не принадлежащего к традиционной культуре наблюдателя, грамотность ассоциируется лишь со школьным образованием и гражданской азбукой.

0.4.2. Перепись 1897 г. и вопрос о церковнославянской грамотности.

Тот факт, что массовое сознание образованного общества не включало церковнославянскую книжность в сферу культуры, повлиял и на результаты переписи 1097 г., которая, казалось бы, должна была.

-|пО чтении на складам см. Успенский 1970 ответить на интересующие нас вопросы, касающиеся уровня грамотности.

Изучение рекомендаций и инструкций, предназначенных для переписчиков и технических сотрудников, обрабатывающих материалы этой переписи27, показывает, что вопрос о языке носил вспомогательный характер и должен был заменить вопрос о национальности. Указание на родной язык здесь жестко связано с национальностью информанта (Пособия I, с. 58- Пособия II, с.7)28. Причем, в районах со сложной языковой ситуацией в переписной лист вписывалась и национальность29.

При таком подходе церковнославянский язык, который является языком Церкви, а не нации, оказывается вне внимания переписчиков. Не попадает он и в список языков Империи (Пособия 1899, с. 53 — 55- Пособия X, № 10). Мы не знаем, как поступал переписчик в тех случаях, когда образование информанта сводилось к Часослову и Псалтыри. Не удалось найти никаких инструкций, поясняющих, как вести себя в подобных ситуациях30. Видимо, такие люди могли отмечаться как неграмотные.

27Библиографию переписи 1897 г. см.

Список литературы

1969, с. 24 —32.

Несоответствие языка и национальности затрудняло работу сотрудников переписного комитета, занимающихся обработкой материалов переписи. Во втором издании «Пособий» мы обнаруживаем следующее характерное разъяснение- «Принимая во внимание, что 12 графа имеет назначение дать более или менее верное представление о национальности каждого зарегистрированного лица, а между тем родной язык далеко не всегда и не всюду совпадает с понятием о национальности, то при разметке переписного материала следует в указанной графе делать поправки показаний на основании данных, встречающихся в других графах (.). Исключение делается лишь для евреев, у которых всюду отмечается тот язык, который они сами показали, т. е. еврейский, русский, немецкий, польский и т. д. Изъятие это вызывается тем соображением, ч то религия евреев дает дос таточные указания на национальность (Пособия 1899, с. 55 —56).

— KJ «В переписных листах инородческого населения Кавказа п графе о родном языке допустить требование об отмотке о национальности независимо от родного языка» (Выписка из Журналов Комитета Министров от 25.6.96 N'-> 1814, параграф 2″, Положения !1).

Земство считало грамотными тех, кто умеет читать По мнению Г> В. Сапунова, нот принцип лежит и в основе программы переписи 1897 г. (Сапунов 1978, c.|9t>).

Отсутствие четкого определения понятия «грамотность» вело к недоразумениям. Например, А. П. Чехов указывал, что крестьяне, умеющие читать только по печатному, называли себя неграмотными. Неграмотными также называли себя люди со слабым зрением31. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что относительно высокий уровень грамотности обнаруживается у молодых людей32, в то время как у старшего поколения он в несколько раз ниже: если среди мужчин 10 — 19 лет оказывается 51% грамотных, то среди 50 — 59-летних — 20,1%, а среди 100 — 109-летних — 6,5%.

Аналогичные цифры характеризуют и женскую грамотность (Общий свод I, с. XVI). О чем свидетельствуют эти цифры — об уровне грамотности или о развитии у информантов преклонного возраста старческой дальнозоркости?33.

Программа переписи была ориентирована на европейскую систему образования, поэтому самыми грамотными, по данным этой переписи, оказываются жители Привислинских губерний (Общий.

Однако, еще раз повторим, что никакого материала по этому поводу нам обнаружить не удалось.

31″ Обыкновенно вопрос предлагают в такой форме: «Знаешь ли грамоте?» — я же спрашивал так: «Умеешь ли читать?» — и это во многих случаях спасало меня от неверных ответов, потому что крестьяне, не пишущие и умеющие разбирать только по — печатному, называют себя неграмотными. Есть и такие, которые из скромности прикидываются невеждами. «Где уж нам? Какая наша грамота?» и лишь при повторении вопроса говорят: «Разбирал когда —то по печатному, да теперь, знать, забыл. Народ мы темный, одно слово — мужики». Неграмотными называют себя также плохо видящие глазами и слепые" (Чехов X, с.69).

32 Конечно, было бы натяжкой утверждать, что приведенные выше цифры характеризуют не уровень грамотности, а степень развития старческой дальнозоркости у людей преклонного возраста. Следует помнит, что в 60 —е годы XIX в. открываются земские школы, ориентированные на систему образования нового времени. К началу XX в. число лиц, владеющих гражданской грамотой, должно было сильно увеличиться.

У нас есть и еще одно свидетельство о связи грамоты и зрения. П. В. Знаменский отмечал, что под актом присяги Лнне Иоаннопне собственноручно расписалась только почовина священников Тобольской и Томской епархий. «За остальных расписывались другие, обозначая в подписи, что он поп, за которого прикладывают руку, грамоте не умеет, или немного стыдливое: он поп очами, скирбои» (Знаменский 1ВВ1, с.:Н4) свод I, с. XVI —XVIII), т.к. именно там европейские формы образования имели давнюю традицию.

Сказанное выше позволяет утверждать, что данные переписи 1897 г. не содержат достоверной информации об уровне грамотности Руси конца XIX в. Программа переписи была ориентирована на европейский опыт и не предусматривала возможности существования церковнославянской грамотности, т.к. церковнославянское образование было частью домашнего благочестивого воспитания, а не реализацией идей народного просвещения.

0.4.3. Цел. грамотность по этнографическим и литературным источникам.

Церковнославянская грамотность не замечалось современниками, анализирующими культуру России, но в качестве бытовой детали фиксируется этнографами и писателями.

Огромный этнографический материал, содержащийся в записях, сделанных в соответствии с различными программами в сер. XIX в., обобщен М. М. Громыко (Громыко 1986). Говоря о черницах или келейницах, М. М. Громыко отмечает, что одной из обязанностей этих женщин было обучение детей. «Келейницы, — пишет она, — были грамотными, и многие из них учили детей по Часослову и Псалтыри читать по — церковнославянски и писать церковным уставом, а также обучали порядку богослужения. Иногда общины строили специальные школы для этого обучения. Дети называли келейниц здесь мастерицами, и это название бытовало и у взрослых» (Громыко 1986, с.104).

О широком распространении среди жителей уездных городов церковнославянской грамотности свидетельствует Записка, которую И. В. Киреевским отправил и 1054 г, в Министерство Народного просвещения34. Суть Записки сводится к тому, что основной причиной непопулярности уездных училищ является низкий уровень преподавания в них церковнославянского языка35. Знание церковнославянского языка благочестивые родители считали необходимым для своих детей и поэтому училищу предпочитали традиционные способы обучения. Записка И. В. Киреевского свидетельствует о том, что знание церковнославянского языка в уездном городе сер. XIX в. было нормой.

В произведениях художественной литературы, где традиционное обучение интересует автора не как факт культуры, а как бытовая деталь, мы периодически находим упоминания о таком обучении. Причем о церковнославянской грамоте сообщается как о будничном явлении. Поиск и анализ свидетельств, касающихся распространения церковнославянской грамотности, — дело будущего. Наша задача — продемонстрировать плодотворность таких поисков. В качестве иллюстрации рассмотрим фрагменты некоторых произведений П. Н. Мельникова — Печерского и Н. С. Лескова.

П.Н. Мельников — Печерский невысоко оценивает образование старообрядцев. В его романах нередко встречаются иронические характеристики традиционного образования36. К тому же основной.

34 С 1839 г. И. В. Киреевский был почетным смотрителем Вельского уездного училища.

Русский купец мимо этого блестящего училища, которое предлагает образование даром, ведет своего сына к полуграмотному дьячку, который учит его за деньги, и к тому же обыкновенно по самой тяжелой методе. Однако происходит :>то не от того, чтобы отец боялся образованности для сына, но только потому, что он желает такой образованности, которая не только была бы проникнута духом его убеждений, но и в самой форме носила бы свидетельство своего духа. В училище, при всех познаниях в пауках. при всем катехизическом изучении Закона Божиего. мальчик не получит ни привычки, ни, следовательно, охоты к чтению книг церковныхмежду тем, как от дьячка он хотя не вынесет никаких знаний, но вынесет именно :>ту привычку к чтению церковных книг, а вместе с нею любовь к церковному богослужению" (Киреевский ПНЮ, с. 274 — 275).

1(1 «О Господних заповедях, о любви к Погу п ближнему ни словапьянство, обманы, зхоречье, клевета, воровство, даже распутство, вс е извинялось. Уставные поклоны, причиной раскола он считает недостаток на Руси грамотных людей (Мельников XIII, с. 1—3). Таким образом, П. Н. Мельникова — Печерского нельзя заподозрить в идеализации жизни старообрядцев, и на его объективность можно положиться. Учение у мастериц описывается следующим образом.

Первой учебной книгой был Букварь. Видимо, начинать занятия с детьми могли родители, а продолжали мастерицы (Мельников 1956.1, с. 56 —57). Грамоте учили мальчиков и, реже, девочек (Мельников 1956.1, с.54- 62)37. Любопытно, что в скитах девиц могли учить и гражданской грамоте, хотя отношение к ней в старообрядческой среде было весьма настороженным, т.к. гражданская азбука ассоциировалась с новой обмирщенной) культурой38.

Оплата обучения была подчинена традиционным правилам. По свидетельству П. Н. Мельникова — Печерского мастерица «получала за труды плату съестными припасами, кой —чем из одежи, деньгами редко. Брала за выучку с кого погодно, с кого какза азбуку плата, за часовник другая, за псалтырь третья» (Мельников 1956.1, с.54). «Кроме условной платы за учение, мастерица при каждой перемене учеником книги, то есть при начале часослова и при начале псалтыря, получает горшок сваренной на молоке каши, платок, в котором ученик несет этот горшок, и полтину деньгами. Кашу съедают ученики, платок и деньги поступают в карман мастерицы. Старинный обычай, пост в положенные дни, а пуще всего „необщенне с еретики“, вражда и ненависть к церкви и церковникам — вот и все нравственные обязательства, что внушают раскольничьим детям мастерицы» (Мельников 1956.1,с.55 —56) и т. д.

Божественным книгам ее обучим, и гражданской грамоте, и писать — и всему, что следует хорошей девице" (Мельников 1956.1, с.81), однако «из женщин редкие даже грамоте: шали» (Мельников 1956.1, с.85).

•w «. долбит перед ним Сережа: „А-“, ангел, ангельский, архангел, архангельский», а утром тихонько от матери бежит п заводское училище, куда родители его не пускали, потому что кержачели. н думали, что училище то бусурманское. Гам де учат брнтоусы, да еще по гражданской грамоте, а гражданская грамота, смятыми упоминаемый еще в XV веке, сохраняется доселе у раскольников" 39(Мельников 1956.1, с.58). Любопытно, что вносить эту плату за ученика могли только его родители. Мастерица отказывается принимать плату за обучение от благотворителя40. До той поры, пока родители не внесут плату, ребенок будет заниматься по прежней книге, «твердить зады» (Мельников 1956.1, с.58), с.59). Сообщение П. И. Мельникова — Печерского о том, что у мастериц учились и дети неимущих родителей, свидетельствует о независимости церковнославянского образования от материального положения.

Информация о традиционном образовании, которую удается извлечь из повести Н. С. Лескова «Однодум», ценна тем, что персонажи «Однодума» принадлежат к синодальной церкви41, и близость картин, описанных Н. С. Лесковым и П. И. Мельниковым — Печерским, свидетельствует о распространении грамотности как в старообрядческой среде, так и между приверженцами синодальной церкви.

Говоря об образовании своего героя, Н. С. Лесков пишет, что мать «отдала (его) в науку „мастерице“ — мастерица научила Алексашку42 тому, что сама знала. Дальнейшую же, более серьезную науку преподал ему дьяк (.). Дьяк, „отучив“ Алексашку, взял отцами неблагославленная, пошла в мир от антихриста. Опять же в заводском училище цифиркой мудрости учат, а цифирь — наука ботоотводная» (24, с.298).

39 По свидетельству Н. С. Лескова горшок каши служил платой за обучение не только у старообрядцев (Лесков II, с.30). Аналогичный обычай описывает в своих относящихся к воспоминаниях.

10 «От сторонних книжных дач не положено брать. Опять же надо ведь мальчонке — то по улице кашу в плате нести — все бы видели да шали, что ча новую кишу садится» (23, с.59).

11 тексте повести что специально оговаривается (Лесков II, с. 1.5- 30). Пчвестио, ч то ирообрачом Л. Макарова был Д А, 1'ыжов — Солпгаличский квартальный с 1Н00 г. Т. е. четко определены время и место Сомнмлнч коп. XVIII — нач. XIX ив. горшок43 каши за выучку, и с этим вдовин сын пошел в люди" (Лесков И, с.6). Макаров — человек, «поврежденный от Библии», т. е. постоянно читающий Св. Писание. Для чтения Библии, а особенно Ветхого Завета, требуется основательное знание церковнославянского языка А. Макаров читает по — церковнославянски (Лесков И, с.8), следовательно, он знает этот язык хорошо. Кстати любопытно, что среди чрезвычайно лаконичного сообщения о жене Макарова, мы находим упоминание о том, что «грамоте она не знала и Александр Афанасьевич не желал пополнить этого пробела в ее образовании» (Лесков II, с. 15). Т. е. неграмотность оказывается одной из характерных черт этой женщины, чем —то достойным специального упоминания, выделяющим ее из общей массы.

Аналогичным образом учили грамоте и представителей городского мещанства. Яркое описание такого обучения находим в «Детстве» А. М. Горького. Из текста видно, что обучение шло по складам, а после азбуки учащийся переходил к чтению Псалтири. (Горький XIII, с. 65−68).

К сожалению, носители «низовой» культуры почти не писали мемуаров. Поэтому источники, относящиеся к этой категории, чрезвычайно ценны. В написанных в начале 70 —х годов мемуарах крестьянина И. С. Карпова обнаруживаем следующее описание44: «Все были неграмотные, а мама какими —то судьбами научилась славянским буквам и умела складывать слова и стала меня учить алфавит: аз, буки, веди, глаголь, добро, есть, живете, зело, земля, иже, и, како, люди, мыслите, наш, он, покой, рцы, слово, твердо, ук, ферт, хер, кси, пси, ер, еры, юс, фита, ижица. Это мне, малышу, было под.

Ср. упоминание о горшке каши и качестве плати ча обучение у П. 11.Мельникова — Печорского. н Дело происходит к архангельской деревне конца XIX в. силу. А вот складывать слова долго не мог научиться, но наконец одолел и эту премудрость.

Например, как сложить слова: Иван, Степан, Семен. Иже — веди — аз — наш — ер — Иван. Слово — твердо — есть — покой — аз — наш— ер — Степан. Слово — есть — мыслете — есть — наш — ер — Семен. Приходилось складывать слова и читать очень медленно. Сначала учили из Псалтыри «Блажен муж»: буки—люди —аз —живете —есть — наш —ер— блажен, мыслите — ук — живете — ер — муж. Мама часто при свете лучины садилась с Псалтирью и пальцем водила по буквам". <.> (Карпов с. 9).

Характерно, что умение читать по —славянски носителями городской культуры не воспринимается как умение читать. В 1895 г. в селе где жил И. С. Карпов открывается Земское начальное училище. «Кто —то сказал учителю, что я грамотный. Учитель подал мне азбуку и заставил читать: Коля пошел к бабушке, бабушка дала ему две груши. Я начал: како —он—люди —юс — Коля, покой — он — ша — он— люди—ер — пошел. Учитель, улыбаясь, взял у меня азбуку и сказал:

На будущий год приходи". (Карпов, с. 11).

Пожалуй наиболее подробное описание традиционного способа обучения грамоте содержатся в мемуарах И.М. Малеина45. На седьмом году жизни (т.е. в 1841 г.) после молебна отец приступил к обучению своих детей (мальчика и девочки) грамоте по книге «начальное учение человекам, хотящим учиться книгам Божественного писания». Выучив буквы, дети освоили склады, затем читались помещенные в азбуке утренние и вечерние молитвы, Катехизис, Часослов и Псалтирь46″. (Малеин 1993, с. 65 — 68).

И К Малеип писал сноп мемуары в 1909 г. по просьбе Тверской ученой архивной комиссии. На >ти мемуары обратила мое внимание И. А. Корнилаева.

1(1 Не могу отказать себе н удовоьс тинп привести текст письма, отправленного млм. чнком И. К. Малениым своему брату: «1ди, но жди ходшцу ми по богоспасаемому.

Весьма любопытными являются воспоминания М. С. Щепкина. Приведенные им сведения об обучении чтению относятся к концу XVIII в. «Едва мне исполнилось шесть лет, как я уже всю премудрость выучил, то есть азбуку, часослов и псалтирьэтим обыкновенно тогда и оканчивалось все учение, из которого мы, разумеется, не понимали ни слова, а приобретали только способность бегло читать церковные книги. Помню, что при перемене книги, то есть когда я окончил азбуку и принес в школу первый раз часослов, то тут же принес горшок молочной каши, обернутый в бумажный платок, и полтину денег, которая как дань, следуемая за ученье, вместе с платком вручалась учителю. Капгу же обыкновенно ставили на стол и после повторения задов <.> раздавали всем учащимся ложки, которыми и хватали кашу из горшка. Я, принесший кашу и совершивший подвиг, то есть выучивший всю азбуку, должен был бить учеников по рукам, что я исполнял усердно при общем шуме и смехе учителя и его семейства. Потом, когда кончили кашу, вынесли горшок на чистый двор, поставили его посредине, и каждый бросал в него палкойтот, кому удавалось разбить его, бросался стремглав уходить (бежать), а прочие, изловив его, поочередно драли за уши. <.> Когда я принес новый псалтирь, опять повторилась та же процессия». (Щепкин I, с. 64−65).

Поиск и каталогизация свидетельств об уровне церковнославянской грамотности в России XIX в. дело будущего47. граду Тфери и перешедши режу, имоиуомую Волгу, огда уклонихся на шуюю страну, узрех аз пса ложаща, вельми черна и зело страшна, очи имуще смежени, ноги же протяжени, длина его нко дна лактя, высота же один лакоть, и начах по обычаю со скоростию волною уклонятся на доеную страну, и се сротоста мя два мужа и рокоста ми: «Не бойся, господине, ложащь пес умре» — и, воз’ьнмехъ дерзновение, приблизнвея ко псу и огда увидохь его умерит, возблагодарихз. Господа и с миром поидохь далее" (Малоин 1'НК*, с. (>В) Гюлыиой фактический материал о круге чтения крестьян собран М. М. Громыко (1'1'Н, с. 27Л —!!!) К сожалению, говоря о грамотности, автор не проводит четкой границы между цел. и русским языком.

Приведенные выше примеры показывают перспективность таких поисков. Не исключено, что исследование вопросов, касающихся традиционного образования, прольет свет на негативную реакцию, которую вызвала деятельность Российского библейского общества и попытки перевода Библии на русский язык48. * ?

Если вопрос о степени владения церковнославянским языком в средневековой Руси обсуждается достаточно давно, то для России XVIII — нач. XX века этот вопрос так и не был поставлен. Проанализированный в данном разделе материал показывает, что существенная часть населения страны (в первую очередь, крестьяне) обучалась цел. языку. Для крестьян усвоение цел. языка предшествовало обучению русскому литературному языку в церковно-приходских и земских школах. Уровень цел. грамотности был более высоким, чем уровень русской грамотности. Однако в господствующей культурной парадигме умение читать по-церковнославянски рассматривалось не как элемент образованности, а как часть «нецивилизованной» «народной» культуры. При анализе языковой ситуации Российской империи ХУ111-ХХ веков этот факт должен учитываться.

1,1 В Определении Синода по поводу перевода Гшблии на русс кий язык, осуществленного Макарием, говорится, что на церковнославянском языке «и простолюдины Священное писание читают и разумеют, а некоторые даже охотнее читают, чем в переводе на ново-русское наречие» (Чистович ИМ), с.232).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

История церковнославянского языка нового времени является продолжением истории цел. языка XI —XVII веков. Поэтому методы описания и периодизации литературного языка Б1ааа ОгШос1оха применимы и к церковнославянскому языку XIX —XX вв. Прекрасно работающая на этом материале методика Н. И. Толского (созданная для славянских литературных языков XV —XVII вв), подтверждает непрерывность традиции цел. письменности.

Анализируя историю цел. языка нового времени, необходимо остановиться на вопросе о том, насколько широко был распространен этот язык. Это не простой вопрос. Если проблема распространенности и степени владения церковнославянским языком в средневековой Руси обсуждается достаточно давно, то для России XVIII — нач. XX века этот вопрос так и не был поставлен. Проанализированный в данном разделе материал показывает, что существенная часть населения страны (в первую очередь, крестьяне) обучалась цел. языку. Для крестьян усвоение цел. языка предшествовало обучению русскому литературному языку в церковно — приходских и земских школах. Уровень цел. грамотности был более высоким, чем уровень русской грамотности. Однако в господствующей культурной парадигме умение читать по — церковнославянски рассматривалось не как элемент образованности, а как часть «нецивилизованной» «народной» культуры. При анализе языковой ситуации Российской империи XVIII —XX веков этот факт должен учитываться.

Как известно, история языка тесно связана с историей народа. Поместный Собор 1917 — 1918 гг. является важнейшим событием не только церковной, по и светской истории России XX века. Работа Собора завершила начавшиеся в конце XIX века дискуссии о языке богослужения. Были сформулированы принципы решения вопроса о богослужении на национальных (русском и украинском) языках, а также утверждены, а также утверждена программа исправления богослужебных книг. Собор завершил эпоху цивилизованных и содержательных дискуссий о богослужебном языке. В дискуссиях о языке политическая проблематика начинает превалировать над лингвистической.

Огромное влияние на споры о языке богослужения оказала обновленческая смута, поэтому необходим анализ отношения обновленческих группировок к проблеме литургического языка. Тезис о том, что обновленцы служили по —русски до недавнего времени являлся общим местом и не подвергался критическому анализу. Мы установили, что радикальные требования о переводе богослужения на русский язык носили чисто декларативный характер и не были реализованы на практике. Радикальные декларации были в значительной степени инспирированы властями. В результате идея богослужения на русском языке была полностью скомпрометирована.

Послевоенный период — время систематизации огромного корпуса богослужебных текстов, прежде распространявшихся в рукописях. Под одной обложкой оказываются тексты XII и XX веков, что приводит к размыванию нормы цел. языка. Однако на настоящем этапе заниматься вопросами нормы преждевременно, так как не разработана источниковедческая база этих изданий. Поэтому мы ограничиваемся лишь рассмотрением источников.