Историческая проза Н. А. Полевого

В 1830-х годах на смену увлечению политической мыслью приходит осознание необходимости философского обоснования древней русской истории.

Стремительное развитие жанров исторической повести и романа свидетельствует о сложных процессах, происходящих в результате сближения, пересечения литературы и истории, ранее противостоящих друг другу как области вымысла и достоверных фактов. Такое противопоставление, исторически прогрессивное в конце XVIII века, еще прочно удерживалось в 1820-е годы.

История не роман", — подчеркивал Н. М. Карамзин в предисловии к «Истории государства. Российского» (Карамзин 1988 г 1Г X)1. Неудивительно, что вопрос о правомерности, законности новых жанров исторического повествования (прежде всего, исторического романа), в большей степени, чем ранее, претендовавших на объективность, стал предметом полемики. О. Сенковскому, считавшему жанр исторического романа «ложной формой прекрасного, плодом соблазнительного прелюбодеяния историк, а воображением» (Библиотека для чтения, 1834,-5, 14)2, решительно возражал В. Г. Белинский, для которого появление жанра исторического романа — свидетельство обогащения литературы:

Исторический роман есть как бы точка, в которой история, как наука, сливается с искусством, есть дополнение истории, ее другая сторона" (Белинский, 5,42).

Еще в XVIII веке в России наряду с собственно научным повествованием (Феофан Прокопович, М. В. Ломоносов, В. Н. Татищев, М. М. Щербатов, И.Н. Болтин) были написаны и «риторические» исторические сочинения Ф. А. Эмина и И. Елагина. Т. Е. Автухович совершенно справедливо полагает, что взаимодействие истории и литературы в этот период происходит на основе «парадигмального типа мышления, для которого характерен принципиальный антиисгоризм» (Автухович 1996, 79). Исследование закономерностей объективного процесса развития в этих исторических сочинениях заменяется.

1 Здесь и далее сеылки наг источники- & тексте и примечаниях заключены в скобки и выглядят следующим образом: первая часть — сокращенное наименование публикации, год издания (Карамзин 1988) — первая цифра после запятой указывает номер тома, если издание многотомное, вторая — страницу.

2 В дальнейшем ссылки на журнальные публикации даны в тексте после цитаты и выглядят следующим образом: первая часть — наименование журнала (Библиотека для чтения), первая цифра указывает на год издания, вторая — номер или часть, третья — страницу. морализированием. Концептуально выстроенная последовательность событий заменяется риторической последовательностью нравоучительных примеров.

В 1830-е годы сближение исторического романа и историографического сочинения происходит на принципиально иной основе — на основе постепенно формирующегося принципа историзма. Этот процесс взаимопроникновения художественного и историографического знания хорошо чувствовали современники. H.A. Полевой верно замечает драматизацию как новое качество исторического романа, позволяющее «создать у читателя представление о том, что он как бы является соучастником происходящих событий» (Сафиуллин 1969, 24), оценить изображаемое событие с точки зрения иного типа сознания, свойственного человеку прошлой эпохи.

Новому времени, когда события обнажили жизнь человека. быт общественный раскрылся. когда изменился образ воззрения на предметы. роман должен был преобразоваться" (МТ, 1832,43, 233).

Исторический роман воссоздает ту историю, которая традиционно считалась объектом научного изучения. Это не означало возврата к антиисторичной картине прошлого, речь шла о создании жанровых форм, которые органично соединяли бы в себе художественный образ и новейшие достижения науки на основе принципа историзма.

Не менее серьезные изменения в анализируемую эпоху происходят и в историографии. Начиная с 1820-х годов активно изучается славянский быт, письменность, литература, языкознание, этнография, на основании которых строится историография России. Это обилие фактического материала, естественно, требовало выработки некой логической схемы исторического процесса вообще и русского в частности. Постепенно происходит переход от понимания истории как простой суммы фактов к осмыслению этих фактов с точки зрения определенной взаимосвязи, последовательности, причинности, то есть историософского знания. Истинный историк всегда увидит, с точки зрения Н. Полевого, в древней истории, несмотря на кажущееся однообразие и беспорядок, «характеристические отличия главных действователей русской земли» (МТ, 1833, 2, 49, 447), постепенно обозначающиеся закономерности развития общества. Популярными в русском обществе становятся философско-исторические построения Канта, Гегеля, Шеллинга.

Параллельно происходит дифференциация внутри самого историографического знания. Логическим схемам закономерностей исторического развития противостоят, с одной стороны, «действительная» история (повествовательная история, основанная на строгой хронологической последовательности фактов), с другой — беллетристическая история, ассимилировавшая элементы художественного вымысла. Вполне естественно, что отдельные элементы, характерные для различных типов историографического повествования, в каждом конкретном тексте существуют в тесной взаимосвязи. В «Истории Петра» A.C. Пушкина различные исследователи, например, находят элементы и вымысла (Шатин 1987), и действительной истории (Лисунов 1997, 2). «История русского народа» Н. Полевого композиционно часто сближается с историческим романом3, в то же время она может рассматриваться как серьезное историографическое сочинение (Шикло 1981). «История как наука, перестав быть описательной (историей фактов), стала философской (историей идей). В ней повысилась роль личности самого исследователя, его философских и нравственных убеждений. Аналогичные изменения происходили и в романе, который претендует теперь не просто на умелое комбинирование, соединение исторических фактов, а на раскрытие их философской, нравственной значимости» (Сафиуллин 1969,21).

Наше внимание особо привлекает история беллетристическая, возникновение которой связано в европейской историографии с именами Гизо, Тьерри, Баранта, а в российской — с творчеством H.A. Полевого. Уже современниками было отмечено влияние на произведения французских историографов сочинений «шотландского романиста» В. Скотта (Реизов 1956, 59, 80 — 81, 99, 117), что практически равносильно признанию существования в трудах историков художественного элемента. Де Барант, бывший послом в 1820-е годы в России*, собеседником A.C. Пушкина, ссылаясь на В. Скотта, соглашался с его мыслью о единстве «истории» и «поэзии», включающих элемент вымысла. Развивая ту же мысль, В. Г. Белинский говорил, что в истории наука и искусство соединяются вместе для достижения одной и той же цели, потому что история есть столь же ученое по внутреннему содержанию, сколь и художественное по.

3 Можно привести мнение A.C. Пушкина (а также комментарий Д. М. Шарыпкина (1975,151), который указал на то, что И. Полевойв своем^ труде отверг академическую сухость повествования ради романической занимательности, дал «живое. изображение Скандинавии и нравов диких ее обитателей» (Пушкин Л1.120). изложению произведение (Белинский, 5, 42- 7, 52). Тьерри, один из французских историографов, так сформулировал задачу, стоящую перед ним:

Я хотел применить на практике то, что я советовал другим, и на свой страх и риск проверить свою теорию опытом: словом, я хотел создать произведение научное и вместе с тем художественное, создать увлекательное сочинение при помощи материалов, тщательно и добросовестно изученных" (Реизов 1956,85).

Труды историков («История герцогов Бургундских» П. Баранта, «История завоевания Англии норманнами» и «Рассказы из времен Меровингов» О. Тьерри) как бы ожили, наполнились собственно человеческим содержанием и стали живописными, подчас не уступая в этом качестве историческим романамисторические труды, как исторические романы, стали передавать «картины и лица» — местный колорит и местные нравы. Как отмечает Б. Г. Реизов, научный метод романтических историографов «необходимо включает в себя метод художественный» (Реизов 1956, 108).

Художественный метод" романтической историографии заключается и в подходе к истории как продукту деятельности человеческого разума. С этой точки зрения, история представляет собой уже не только вереницу отдельных событий, но и ступени в развитии сознания. История отныне не «священный текст», она обретает способность «устаревать», как только общество поднимается на следующую ступень развития. Впервые в историографическом сочинении речь идет не о точной передаче исторических фактов, а создании единого текста истории на основе этих фактов. Именно так можно прокомментировать вывод Б. Г. Реизова о том, что только повествование может разрешить задачи, стоящие перед историком (Реизов 1956, 108). В процессе параллельного развития каждая форма познания (история как наука и литература) обретала новые возможности для дальнейшего изменения. Историография все более сближается с эпистемологией (теории познания) (Ракитов 1982; Воробьева 1993). Само по себе слияние философского и исторического знания означало переход на качественно иную ступень познания действительности, однако поскольку в основе всей системы познания лежали идеалистические принципы, то и результаты не давали объективной картины действительности. П. Я. Чаадаев совершенно справедливо полагал, что несмотря на тот «философский дух», которым прониклась современная ему историография, она «не смогла еще дойти ни до единства, ни до высшей нравственной оценки, которая вытекала бы из отчетливого понимания всеобщего закона! управляющего движением веков» (Чаадаев 1989, 90).

Как замечал Герье, историк начала XX века, анализируя романтической «философии истории» Шеллинга1 настоящая историография основывается на синтезе данного и действительного с идеальным' но этот синтез не может бьггь достигнут посредством философии, так как последняя совершенно уничтожает действительность и вращается в идеальном мире. История же должна вращаться в действительности и в то же время быть идеальною. Этого возможно достигнуть только посредством искусства, которое не нарушает действительности, но изображает ее в таком совершенстве и единстве, что она становится выражением высших идей. Поэтому история, наука действительного, должна перенестись с помощью искусства в высшую сферу идеального, и абсолютная точка зрения в историиэто точка зрения исторического искусства" (Герье 1915,159).

Иными словами, в художественных произведениях осуществляется синтез, реконструкция прошлого, невозможная в собственно научном повествовании. Подлинное знание истории основывается на объединении усилий разума и воображения, становящегося средством научного познания мира. Писатель и поэт завершают изыскания ученого. Подобным типом соотношения можно объяснить факты обращения профессиональных историков к художественному творчеству, например, А. О. Корниловича, H.A. Полевого и М.П. Погодина4. В какой-то степени та же тенденция находит выражение и в фактах обращения писателей к историографическим трудам: параллельно с работой над «Капитанской дочкой» A.C. Пушкин создает «Историю Пугачева», а Н. В. Гогольпервую редакцию повести «Тарас Бульба» и статьи из цикла «Арабески».

В связи с этим нам представляется, что изучение историко-художественной прозы ученых-историков, придерживающихся в своих сочинениях романтической идеалистической философии истории, к числу которых относится и H.A. Полевой, было бы неправомерно отрывать (тем более противопоставлять) от исследования их научных трудов, от той научной концепции исторического процесса, которая нашла в них выражение, так как соотношение истории и литературы в системе романтической философии устанавливается не на основе противопоставления научного и художественного знания, а на основе их синтеза. По всей видимости, речь должна идти не столько.

4 А. О. Корнилович обращается к историческим повестям о Петровской эпохе, им написаны «Андрей Безыменный» и «Татьяна Болтова». М. П. Погодиным написаны следующие драматургические в об отказе от специфического «языка искусства» или о «подчинении» литературы науке, сколько о стремлении создать новый тип знания — знания синтетического.

Николай Алексеевич Полевой всегда очень чутко чувствовал свою эпоху, наполненную необычайной динамичностью и внутренней энергией, «взрывчатой силой». «Век двигался», по его словам, «с неслыханной до того времени быстротой». Время как бы сжималось, но и обретало эпическую глубину и насыщенность. Одному поколению людей пришлось стать свидетелем такого количества поворотных в судьбах Европы и России социальных битв, политических бурь, военных столкновений, которое убеждало в мысли о совершающемся сдвиге в общих мировых судьбах, о катастрофическом изменении самого хода истории, утрате «ритма» целостной жизни, а следовательно, способствовало зарождению рефлексии исторического познания. Через познание прошлого общество искало и те самобытные основы существования, которые представлялись бы неоспоримыми (в это время формировались концепции славянофилов и западников).

Исследователи чаще всего говорят о H.A. Полевом как «человеке историческом», как «представителе мнений об искусстве и науке целого периода нашей литературы», отмечая, что «его усилия требовались духом времени» (Белинский, 3, 178). Общественно-политические и литературно-эстетические взгляды писателя сопоставляются с основными тенденциями развития эпохи (одна из работ Н. К. Козмина называется «Очерки из истории русского романтизма. H.A. Полевой как выразитель литературных направлений современной ему эпохи» (1903)). Этот путь изучения творчества H.A. Полевого не случаен, так как обусловленность позиции писателя временем оказалась настолько жесткой, что он не смог преодолеть инерции своих первоначальных взглядов, хотя сам все время говорил в работах о «текучести», постоянной изменчивости идей в обществе. Полевой оставался романтиком даже тогда, когда всего «этого было уже не нужно». Он оставался верным в «каждой строке однажды принятому и резко выразившемуся направлению» (Белинский, 9, 687), он был «бойцом», на «знамени» которого было написано лишь одно словоромантизм (Белинский, 9, 684). произведения: «Марфа, посадница новгородская» (Погодин 1830) и «История в лицах о Дмитрии Самозванце» (Погодин 1835).

H.A. Полевой в 1820 — 1840-е годы был известен и как литературный критик, и писатель, и историк, и драматург, но более всего как издатель «Московского телеграфа» (1825 — 1834 гг.), как человек с «либеральными симпатиями», умевший выделить в каждом вопросе его гуманистическую сторону", «назавтра после восстания, накануне казней», когда так необходимо было возвысить голос, «чтобы объединить боязливых» (Герцен, 7, 215 — 216).

Несмотря на это, H.A. Полевой воспринимался современниками в ряду таких писателей «массовой», «коммерческой» литературы, как О. Сенковский, Ф. Булгарин, Н. Греч (с каждым из них он сотрудничал после закрытия «Московского телеграфа»). В «Полярной звезде» отмечаются «неровный слог, самоуверенность в суждениях» как отличительные признаки «Московского телеграфа», берущего на себя право судить обо всем (Полярная звезда, 1825, 56). Имя Н. Полевого неизменно возникает среди писателей, выступающих против писателей пушкинского круга, среди так называемых «исторических верхолетов», не понявших и не оценивших фундаментальный труд Н. М. Карамзина «История государства Российского».

Еще в работах В. Г. Белинского, А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского было раскрыто общее содержание и главные направления деятельности H.A. Полевого как издателя «Московского телеграфа», обозначены принципиальные особенности его позиции и, что не менее важно, намечены основы для более детального и всестороннего анализа его творчества в целом. Почти вся дореволюционная критика конкретизировала и развивала отдельные положения, уже высказанные критиками, обходя стороной общественно-политический аспект и сосредоточиваясь на литературно-эстетических вопросах (Сафиуллин 1969, 5). В работах А. Скабичевского (1872- 1890, 2), С. Ставрина (1875), С. Весина (1881), И. Иванова (1897), Н. Трубицына (1912) содержится немало ценных замечаний о характере романтизма писателя и о его литературно-критических работах, проблеме народности, жанре исторического романа, однако все эти «замечания» не складываются в целостный портрет, так как критики избирают частные аспекты и не выходят на уровень обобщения.

Интерес к личности и творчеству H.A. Полевого как журналиста возрождается после публикации в 1934 году статьи В. Н. Орлова «Н. Полевойлитератор 30-х годов», содержащей богатый фактический материал, а также в связи с анализом литературно-критической деятельности В. Г. Белинского.

Ганичева 1960; Крупчатов 1966; Лаврецкий 1949; Мезенцев 1965; Мордовченко 1950; Оксман 1952). Среди работ, посвященных изучению различных аспектов журнальной практики и критики H.A. Полевого, следует отметить работы В.Е. Евгеньева-Максимова (1947), В. Г. Березиной (1949; 1965; 1973), Н. И. Мордовченко (1950), М. А. Ванюшиной (1954), J1.E. Татариновой (1959), В. Салинки (1972)ь В. Д. Морозова (1975, 1979)5. В них прежде всего подробно анализируется новый аспект творчества Н. Полевого, не рассмотренный до сих пор исследователями, — это историзм критической и журнальной деятельности H.A. Полевого. Они отмечают, что критик не признает чисто философский подход к объяснению литературы, он объясняет «самозарождение» романтизма в европейских странах стремлением народов к «самобытности», связывая это движение с политическими и экономическими изменениями в европейском мире: «Романтизм образовался. отдельно каждым народом» (МТ, 1832, 43, 372).

История русского народа" - первый историографический труд H.A. Полевого — не был серьезно воспринят как современниками, так и многими историками XIX и XX веков. «Решительно не было в России другой книги, на которую было бы написано столько рецензий», — утверждал сам Н. Полевой в ответе на замечания И. Бичурина (МТ, 1834, 1, 129). В этой же статье он с горечью вспоминает о сыпавшихся на него обвинениях и в плагиате (не то у З. Я. Ходаковского, не то у И. Ф. Тимковского, не то у М.П. Погодина), и в «безбожии», и в сознательном обмане подписчиков («купец отмерил три аршина, а взял за двенадцать»). Критики издевались над ошибками, обмолвками и даже мельчайшими неточностями в «Истории русского народа». «Самохвальство, дерзость, невежество в высшей и отвратительной степени», — так начиналась рецензия М. П. Погодина (Московский вестник, 1830, 2, 165). «Безобразный хаос уродливых слов, скрыпящих под тяжестью уродливых мыслей, нахватанных и оттуда и отсюда, без разбора, плана и цели,» — вторил Н. И. Надеждин (Вестник Европы, 1830, 1, 45). М. П. Погодин в своем «Московском вестнике» напечатал даже специальную статью «Слог г. Полевого в грамматическом отношении. -Нечто о местах частиц» (Московский вестник, 1830, 7, 265 — 295).

5 В большей части работ 1950 — 1960;х годов творчество H.A. Полевого рассматривается в связи с общественной позицией писателя. Например, с точки зрения В. И. Ганичевой (1960), H.A. Полевой отстаивает наиболее-слабые стороны, романтического метода (Ганичева 1960, 80), А. Г. Гукасовойявляется пропагандистом идей монархизма (Гукасова 1957,12), Л .А. Хмелецкой — в сравнении с A.C. Пушкиным, у него отсутствует какая-либо система взглядов (Хмелецкая 1959,149).

Позиция A.C. Пушкинабыла более сдержанной. О критике Н.И.

Надеждина он отзывается так: «В журнале, издаваемом ученым, известным профессором, напечатана статья, в коей брань доведена до исступления, более чем на 30 страницах грубых насмешек и ругательств, нет ни одного дельного обвинения, ни одного поучительного показания» (Пушкин, 11, 123). Тем не менее и A.C. Пушкин оценил труд H.A. Полевого отрицательно, упрекая его в нескромности, плохом слоге, постоянном отрицании заслуг Н. М. Карамзина (H.A.

Полевой так отзывается о труде Н. М. Карамзина: «. это летопись. а не.

История" (Очерки, 1839, 2, 20))6. Об идеях Гизо и Баранта, использованных H.A.

Полевым в «Истории русского народа», A.C. Пушкиным сказано с уважением, но их «формулы» признаны неподходящими для интерпретации прошлого России7.

A.C. Пушкин говорит о том, что в России не было феодализма, поскольку не было завоевания. Русские бояре и дворяне — не феодалы. Высшее дворянство с его принципом «потомственности» и независимостью по отношению к монархам пошло под гору после уничтожения местничества, что неминуемо вызвало усиление деспотизма. Современники не приняли эклектизм позиции Н. Полевого, сознательно декларируемый имподчинение исторического процесса формулам", открытым европейскими историографамипопытку написать историю без имен (более пропагандируемую, чем реально созданную им самим).

Таким образом, неприятие позиции H.A. Полевого как историка объясняется не только спором между «литературной аристократией» и «демократами», но и принципиальными разногласиями в понимании закономерностей, прослеживающихся в прошлом России. С. Шевырев записывает в дневнике:

История Полевого есть неудачное переложение Нибура на русские нравы. У Полевого вовсе не показано различие феодализма западного от системы уделов в России. Полевой вообще в «Истории русского народа» хотел непременно найти сходство с европейской историей, а сказавши сначала, что Запад не принял никакого участия в истории России, впоследствии везде показывает.

6 В дальнейшем слова, выделенные авторами в тексте, набираются курсивом.

7 Исследователи неоднократно обращались к исследованию статей A.C. Пушкина о «Истории русского народа» Н. Полевого. Первым комментатором статей был П. В. Анненков, который рассматривает их в общей системе теоретических и творческих интересов поэта (Пушкин 1859, 269 — 270). Характеристика историко-литературного фона пушкинских статей дана в комментариях Н. К. Козмина (Пушкин 1929, 9 (2), 178 — 194). Б. В. Томашевский исследует их с точки зрения проблемы историзма (Томашевский 1961, 178 — 180). Изучению связей пушкинских статей с различными течениями философско-исторической мысли России, с обоснованием национального своеобразия русской истории посвящены глава в книге И. М. Тойбина (Тойбин 1980) и статья В. В. Иванниковой и Г. В. Макаровской (Иванникова 1987). Н. И. Черняев, споря с Н. Страховым, который говорит, что «История села Горюхина» есть пародия на «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина, указывает в качестве объекта пародии «Историю русского народа» (Черняев 1900). противное. Ему хотелось переложить Тьерри и Нибура на русские нравы" (Милованова 1976, 20).

A.C. Пушкин по поводу критики H.A. Полевым Н. М. Карамзина заметил, что «г-н Полевой сильно почувствовал достоинство Баранта и Тьерри и принял их образ мнений с неограниченным энтузиазмом молодого неофита. Пленяясь романической живостью истины, выведенной перед нами в простодушной наготе летописи, фанатически отвергнул существование всякой другой истории» (Пушкин, 11, 121) [7]. A.C. Пушкин был убежден, что преодолеть Карамзина, встав на путь отрицания его опыта, нельзя.

Не признавая серьезности и значимости историографических исследований H.A. Полевого, позднейший исследователь П. Милюков тем не менее достаточно точно уловил своеобразие его подхода к историческому материалу: «.отыскание различий было такою же или даже более важной целью для новой философии истории, чем отыскание сходств. вместо идеализации прошлого он должен найти в нем причинную связь, сообщающую каждому моменту прошлого характер всемирно-исторической необходимости» (Милюков 1913, 298 — 299). Первое монографическое исследование, посвященное Полевому-историографу, появляется только в 1981 году (А.Е. Шикло 1981).

В последние годы исследователи изучают творчество Н. Полевого в нескольких аспектах. Прежде всего, появились работы, посвященные его художественным произведениям (Канунова 1973; Шамахова 1977; Карпов 1986; Чернышева 1989; Александров 1993; Федорова 1993; Кулишкина 1995). Н. К. Козмин до сих пор остается единственным исследователем, охватившим в работах все творчество H.A. Полевого от публицистики и критики до собственно художественных произведенийон усматривает жесткую зависимость трудов писателя от западноевропейских романтиков (исследователь придерживается теории филиации идей), отводит ему роль посредника между западноевропейским и русским романтизмом. Н. К. Козминым устанавливается также тесная связь на композиционном и сюжетном уровнях между романами «Сен-Марс» А. де Виньи и «Клятва при Гробе Господнем» H.A. Полевого (Козмин 1903, 88 — 115). «. „Клятва“ не принадлежит к числу творений, запечатленных печатью гения или мастерской кистью художникаона скорее плод талантливого и размышляющего ума, хотевшего создать у нас новый тип романа» (Козмин 1903, 115 — 116). Несмотря на то, что повести H.A. Полевого, по словам Н.Г.

Чернышевского, признавались «самыми лучшими из всех, существовавших до Гоголя» (Чернышевский, 3, 14), перед каждым исследователем творчества H.A. Полевого постоянно встает вопрос о степени оригинальности и художественности прозы писателя. В предисловии к одной из книг Н. К. Козмин пишет: «Он интересует нас. как беллетрист, пытавшийся применить на практике свои умные теоретические суждения о том или другом литературном жанре» (Козмин 1903, VII).

Исследователи все чаще говорят об элементах реализма в творчестве H.A. Полевого. Эта традиция отчасти начата В. Г. Белинским, указавшим на «могущественное» влияние обстоятельств на талант писателя (Белинский, 9, 681). И. И. Замотин считал, что H.A. Полевой, выдвигая требование истины и полноты изображения, рассматривая литературу как истинное «выражение» общества, по существу, старался осуществить «реалистическую» программу, но романтическими средствами (Замотин 1911, 215, 354). Е. Г. Чернышева, автор единственного монографического исследования, посвященного поэтике8 «простонародных"9 и светских повестей писателя, приходит к выводу о «саморазрушении» (Чернышева 1989, 11) в творчестве H.A. Полевого романтической повести через «экстраполяцию» реалистического конфликта (в «Рассказах русского солдата», по ее мнению, происходит не «выламывание» героя из среды, а постепенное «врастание» в нее (Чернышева 1989, 8 — 9)). Исследовательница делает вывод о том, что «простонародные» повести H.A. Полевого «прокладывали дорогу» произведениям «натуральной школы» (Чернышева 1989, 11), но предлагает говорить лишь о «редуцировании» отдельных жанровых особенностей романтической повести, о смешении в ней реалистических и романтических структурных компонентов, а не о переходе к реализму, которого H.A. Полевой так никогда и не принял (Чернышева 1989, 12). «Индивидуального художественного метода в прозе писателя, — приходит к выводу Е. Г. Чернышева, — видимо, не сложилось. Его творчеству был свойственен известный полиморфизм. Полевой аккумулировал в своем творчестве литературную «многоукладность» переходного времени в развитии русского искусства» (Чернышева 1989, 16). Н. Л. Вершинина указывает, что.

8 Кроме данной работы, к исследованию отдельных аспектов поэтики повестей из сборника «Мечты и жизнь» обращается C.B. Федоровой (1993).

8 «Простонародными» В. Г. Белинский называл «Рассказы русского солдата» H.A. Полевого.

Белинский, 1,159). разностильность" становится характерной приметой беллетристики этого времени (Вершинина 1997, 9), глубина создаваемых образов подменяется «суммой» различных ракурсов изображения одного и того же явления.

О.Н. Кулишкина на основе анализа двух светских повестей («Живописец» и «Блаженство безумия») приходит к выводу, что для Н. Полевого главное стремление любого человека — к «усовершенствованию и достижению Идеала» (МТ, 1826, 8, 241), что его герой «одержим идеей самостоятельного созидания некоего аналога постигнутого совершенства» (Кулишкина 1990, 101). Жизнетворческая позиция героя повестей не позволяет говорить о разладе героя с действительностью, наоборот, она свидетельствует о его попытках воплотить гармонию духа в грубых формах вещественности. Писателем «обнажается» процесс превращения идеи в действительность. Эти две концепции творчества НА Полевого (на частично совпадающем материале) не противоречат, а наоборот, дополняют и подтверждают друг друга. В творчестве H.A. Полевого мы сталкиваемся с особым видом прозы, когда автору важно изобразить как саму действительность, так и процесс осознания (пересоздания) ее героемпроисходит, по словам писателя, освещение вещественности изнутри «высшим взглядом».

Подробно изучены «простонародные» и светские повести Н. Полевого (Козмин 1903; Замотин 1911; Бернштейн 1929; Канунова 1973; Шамахова 1977; Карпов 1986; Чернышева 1989; Александров 1993; Федорова 1993; Кулишкина 1995), отдельные аспекты его драматургических произведений10, появились новые исследования, посвященные анализу личности и литературной репутации писателя11, однако до сих пор отсутствуют монографические исследования исторической художественной прозы писателя (за исключением книг и статей Н. К. Козмина (1903), А. Пинчука (1914), С. М. Петрова (1984), A.A. Карпова (1986), A.C. Курилова (1990) и М. Г. Альтшуллера (1996)).

10 Изучению драматических произведений H.A. Полевого посвящены монография В. Боцяновского (1896), отдельные разделы статьи Вацуро (1982. 327 — 367) и диссертации М. Ю. Карушевой (1997). Теория драмы Н. Полевого рассматривается Н. К. Козминым (1903,181 — 262) и A.A. Аникстом (1972. 74−81).

11 Т. М. Маргулис в диссертации «Литературная репутация H.A. Полевого» доказывает, что исследователи творчества H.A. Полевого «все более удалялись от историко-литературного контекста его деятельности и осуществляли свои построения по внутренним законам воспринятого, примененного и доведенного до логического завершения метода» (Маргулис 1997, 3 — 4), сформировавшегося на основании работ критиков 1840 — 1850-х годов. Она отрицает значительность личности H.A. Полевого как «новой фигуры» в историко-литературном процессе, в.

Актуальность изучения исторической прозы Н. Полевого, таким образом, определяется следующими обстоятельствами:

1. необходимостью разработки более четких методологических принципов подхода к проблеме изучения исторической прозы романтиков-историографов, принципов, позволяющих решить данную проблему с учетом синтетического характера их деятельности, что возможно сделать лишь при введении в контекст исследуемых произведений историографических трудов данных авторов;

2. принципиальной важностью дальнейшей научной разработки проблемы формирования беллетристического повествования;

3. актуальностью изучения различных жанровых модификаций романтической исторической повести как жанра, функционирование которого в русской литературе XIX века оказывается органично связанным с формированием принципа художественного историзма;

4. при высоком уровне разработки отдельных аспектов творчества Н. Полевого по-прежнему остается актуальной проблема целостного изучения его творчества, и особенно исторической прозы писателя.

Возможность целостного изучения исторической и историографической прозы H.A. Полевого становится актуальной и в свете все повышающегося внимания современных историографов к проблеме исторического наследия ученого. Например, в работах А. Е. Шикло (1981; 199.) подробно анализируется позиция H.A. Полевого по многим вопросам русской истории. Одной из причин недостаточной изученности художественного творчества писателя долгое время являлось отсутствие переизданий самих произведений. В последние годы и эта проблема оказалась решенной в связи с активным переизданием произведений писателя — сборников повестей «Мечты и жизнь» (МиЖ 1988; МЗ 1991) и «Повести Ивана Гудошника» (ИП 1986; МиЖ 1988; МЗ 1991), романов «Клятва при Гробе Господнем» (с 1990 по 1995 года роман был переиздан 5 раз, до этого свою очередь подробно анализируя «журнальный образ издателя», стремящегося «.блеснуть ученостью перед безграмотным.» (Северная пчела, 1833, 153, 610), и писателя, превратившего литературу в доходную сферу (Маргулис 1997, 10). H.A. Полевой, по мнению T.M. Маргулис, отказываясь от того, чтобы быть последователем или продолжателем какой-либо традиции, «не имел при этом собственного поля для деятельности» и мог стремиться «лишь к занятию существующих мест (претендовал на то, чтобы быть Карамзиным или Новиковым, но не мог быть Полевым)» (Маргулис 1997, 14). Надо отметить, что достаточно резкие, но в целом справедливые он издавался лишь в 1832, 1886,. 1899, 1900, 1903) и «Иоанн Цимисхий» (ИИП 1990), литературной критики и переписки (ЛК 1990), наконец, самой «Истории русского народа» (1997).

Всего Н. Полевым было написано 2 исторических романа («Клятва при Гробе Господнем» (1832) и «Иоанн Цимисхий» (1841)) и 4 исторических повести («Повесть о Буслае Новгородце» (1826), «Повесть о Симеоне, Суздальском князе» (1828), «Краковский замок» (1829), «Пир Святослава Игоревича, князя Киевского» (1836)). Объектом нашего исследования станут исторические произведения H.A. Полевого, прежде всего, повести, вошедшие в сборник «Повести Ивана Гудошника», и роман «Клятва при Гробе Господнем». Сборник «Повести Ивана Гудошника», опубликованный в 1843 году, занимает особое место в творчестве писателя. Это второй собранный самим писателем сборник повестей (первый — «Мечты и жизнь»), однако в отличие от предыдущего автор объединяет включенные в него произведения не только по тематическому принципу, но и фигурой рассказчика — Ивана Гудочника12. Именно этот персонаж назван главным героем романа в рецензии A.A. Бестужева-Марлинского (Бестужев-Марлинский, 2, 607). Кроме того, Н. Полевой явно хочет, чтобы читатели установили интертекстуальные связи между новым произведением и историческим романом «Клятва при Гробе Господнем», опубликованным в 1832 году и пользующимся большой популярностью. Кроме того, среди других исторических романов этого времени произведение Н. Полевого выделяется прежде всего попыткой оспорить устоявшееся мнение о Дмитрии Шемяке, тем самым оно втягивается в полемику историков. Именно эти произведения создавались в период активной работы H.A. Полевого над «Историей русского народа» (часть повестей появилась в печати раньше, чем было опубликовано его историографическое сочинение), соответственно, именно в них было бы интересно проследить формирование художественного образа исторического события, воспроизведение свободного человеческого деяния в его соотнесенности с объективным историческим движением. выводы исследовательницы тем не менее не отрицают необходимость и значимость изучения художественного творчества писателя (хотя и коммерческого, по утверждению Т.М. Маргулис).

12 Параллельно с этим сборником он начинает издавать другой — «Были и небылицы Ивана Балакирева. Статейки, вырванные из большой книги, называемой «Свет и люди» (1843) — правда, замысел этого сборника оказывается нереализованным, так как H.A. Полевой написал всего одну повесть для него. i f.

Научная новизна работы связана прежде всего с задачей целостного изучения историографической и художественной исторической прозы Н. Полевого. В отечественном и зарубежном литературоведении накоплен немалый опыт изучения исторической романтической прозы (Скабичевский 1890- Пинчук 1914; Бухштаб 1926; Сорокин 1947; Исаков 1962; Манн 1969; Абаза 1973; Канунова 1973, 1995; Петрунина 1978; Богданов 1985; Крекнина 1985; Прокофьева 1988; Чернов 1988; Высоцкий 1991; Щеблыкин 1992; Капитанова 1996; Schamschula 1961), и количество таких работ неуклонно растет. Кроме того, в последнее время понятие художественного историзма, до недавнего времени непосредственно связываемое с реалистическим искусством, получает расширенное толкование. Элементы историзма исследователи находят и в просветительской, и в романтической литературе (Лузянина 1972; Кормилов 1977а, 19 776, 1978; Историзм 1981; Егоров 1982; Троицкий 1985; Авраменко 1987; Исупов 1992; Литература и история 1992, 1997). В связи с этим встает задача изучения романтического художественного историзма, в частности, на примере творчества отдельного писателя. Кроме того, все возрастающий интерес к художественной прозе таких беллетристов, как A.A. Бестужев-Марлинский, А. Ф. Вельтман, М. П. Погодин, H.A. Полевой, А. О. Корнилович, К. П. Масальский, и появившиеся недавно интересные и глубокие исследования, дающие теоретические основы для их анализа (Сахаров 1988; Маркович 1989, 1991; Гурвич 1991; Сурков 1991; Чернов 1996; Вершинина 1997), все острее ставят задачу исследования прозы отдельных писателей.

Таким образом, для изучения специфики исторической беллетристики и романтического художественного историзма сделано немало. Однако в избранном нами аспекте — исследовании исторической художественной прозы Н. Полевого в контексте его историографических исследований — материал изучен явно недостаточно. Наш выбор определяется и специфичностью его личности. Мы не ставим перед собой задачи оправдания художественного несовершенства прозы писателя его ориентацией на воспроизведение научного типа повествования, гораздо важнее показать «творческую лабораторию» писателя, единую методологическую основу романтической историографии и беллетристики на примере рассмотрения исторической прозы Н. Полевого.

Заключение

.

Своеобразие историко-художественной прозы Н. Полевого объясняется как особенностями его «беллетристического таланта», так и его позицией как романтического историографа. Изменившийся характер самого историографического знания, осознанная историками-романтиками необходимость сближения собственно научного и художественного повествования неизбежно приводит к структурной перестройке и историко-художественной прозы, в особенности тех писателей, которые одновременно профессионально занимались изучением исторического прошлого. Среди писателей и ученых этого типа выделается Николай Алексеевич Полевойиздатель «Московского телеграфа», критик, историограф и писатель. Несмотря на то, что творчество Н. Полевого многообразно, во всех его произведениях в той или иной степени проявляется интерес к прошлому, не случайно первым его художественным произведением становится именно историческая повесть («Святочный рассказ» или «Повесть о Буслае Новгородце»).

Развитие исторической художественной прозы в 1830-е годы связано не только с переменами, произошедшими в историографии, но прежде всего с изменением отношения самих писателей к историческому материалу. Писатели-романтики не ставят перед собой цели с фактографической точностью воспроизвести исторический материал, для них важнее прежде всего передать «дух» изображаемой ими эпохи. Развитие принципа художественного историзма находит выражение в этом стремлении писателей «связать» все элементы повествования с историческим фактом, не просто «пересказать» фабульные события, но увидеть в них систему взаимосвязанных друг с другом факторов.

Роман «Клятва при Гробе Господнем» (1832) стал первым крупным историко-художественным произведением писателя после появления его историографического сочинения «История русского народа». В качестве ориентира при создании романа Н. Полевой выбирает хроники современного ему французского драматурга Л. Вите. Роман Н. Полевого композиционно может быть сближен с драматургическим вариантом хроникального повествования, так как каждая из частей произведения представляет собой относительно самостоятельную и замкнутую структуру. Историческое прошлое показывается в нем не только как материальная реальность человеческого бытия, сопоставимая с современностью, но и как предание, связанное с определенной культурной традицией. Писатель вступает в полемику не только с концепцией Н. М. Карамзина, считавшего Шемяку противником сильной централизованной власти, выступавшим за усиление Суздальского княжества, но и с «народной памятью», нашедшей отражение в сказке о неправедном Шемякином суде.

Н. Полевой воплощает в художественной ткани романа провиденциальный взгляд на события русской истории XV века. История для Ивана Гудочника — либо благословление Бога, либо наказание за грехи. Однако незавершенность замысла не позволяет нам теперь представить его в полной мере. Писателю не удается показать в образе Ивана Гудочника героя, который владел бы знанием о будущем и выражал бы Божественный Промысел. Герой Полевого не хочет вслушаться, понять свое время, он навязывает ему свою волю. Мудрость рассказанных Иваном Гудочником преданий никак не соотносится с его поступками. Железняк Долбило или Юрий Долгорукий рано или поздно, но приходят к осознанию суетности своих желаний, стремятся искупить свои грехи, но сам Иван Гудочник, даже эти предания ловко использует для продолжения интриги против Василия Васильевича. В романе «Клятва при Гробе Господнем» Н. Полевой трансформирует традиционный вальтер-скоттовский роман: с одной стороны, «перераспределяет» свойства главного героя между Иваном Гудочником и Дмитрием Шемякой, с другой стороны, наделяет своих героев обостренным осознанием хода исторического развития, находящего выражение в различных ментальных моделях. Несмотря на то, что различные варианты достаточно подробно описаны и изучены в современном литературоведении (Щеблыкин 1992; Альтшуллер1996) выявленные нами особенности позиции Н. Полевого еще нуждаются в дальнейшем исследовании, несмотря на то, что находки писателя и остаются в стороне от основных тенденций развития историко-художественных произведений.

Если в романе «Клятва при Гробе Господнем» действия Ивана Гудочника позволяют связать воедино отдельные эпизоды, то в «Повестях Ивана Гудошника» тот же герой представлен как рассказчик. В широко известной монографии Б. Г. Реизова, в более поздних исследованиях К. Г. Исупова констатируется формирование в романтической историографии точки зрения на мир, в частности, на историю, как на художественное произведение. Они осознали неодномерность исторического факта, «многослойность» любого исторического события. В «Повести о Буслае Новгородце» исторические события изображаются сквозь призму «народного силлогизма» истории. Сказовое повествование, ассоциации с былинами позволяют писателю показать нравственное превосходство Буслая над Владимиром. Сила «незнания» Буслая заключается в удивительной свободе его действий и в то же время постоянном соотнесении их с нравственной доминантой сознания новгородца — любовью к родному городу. В произведениях других писателей-романтиков нравственное превосходство героев из народа может показываться посредством языковой стилизации, орнаментального изображения действительности и т. д. Н. Полевой находит свой ракурс в изображении прошлого — сквозь призму собственно исторического знания.

Во всех исторических повестях Н. Полевого внимание писателя приковано к интерпретации исторических событий, а не к их хронологической последовательности. Н. Полевой в «Повести о Симеоне, Суздальском князе» словно стремится «растворить» событийность, используя для этого различные приемы: описание фактов в диалогефрагментарность рассказа о событииисторический комментарий повествователя), рассказать о далекой эпохе так, чтобы читатель увидел сцепление разнообразных причин и следствий, предопределивших позиции главных участников, а не само историческое событие. Можно сказать, что его интересуют события, нашедшие отражение в человеческой памяти. Развитие сюжета в повести сопровождается постоянно проводимым автором сопоставлением героического взгляда на события и созерцательного, что позволяет показать Н. Полевому постепенное становление «смыслового следа» исторического события, показать, что героизм чаще всего может быть оправдан чаще всего только с точки зрения настоящего. Семантический объем повести углубляется за счет связей, возникающих между двумя полюсами — литературой и историческим процессом, позволяют обнаружить присутствие глубоко присущей творческому сознанию автора рефлексии по поводу закономерностей исторического процесса.

Кроме собственно исторических повестей в сборник включен пересказ сатирической сказки. В контексте трех исторических повестей в «Старинной сказке» актуализируются не «плетенье» словесных кружев в сказовом повествовании, но его исторический потенциал. В «новых присказках» сказителя и речи Еремея происходит своеобразное «умножение» ситуации неправедного суда: сначала в сказке о Ерше Ершовиче, потом в разговоре дяди Ефима с крестьянами, в самой сказке о Шемяке, в притче о Соломоне, а затем в сцене «суда» над Еремеем Карповым. Эта тема объединяет абсолютно все истории, пересказанные в этом произведении. Сопровождая сказку множеством других историй, посвященных той же теме, погружая ее в реальную действительность, он устанавливает более тесную связь вымысла в сказке с действительностью. Однако эта попытка Н. Полевого выявить «историчность» фольклорного текста, «протянуть» от него ниточку в современность приводит к формированию беллетристического взгляда на действительность. H.A. Полевой ищет образ прошлого не только в «местном колорите», не только в «вещественных факторах», но и в тех произведениях, которые написаны в прошлые эпохи. Он хочет найти свое «измерение» для каждой из них. Если мы хотим понять прошлый век «в нем самом», увидеть прошлое таким, каким оно представлялось людям тех времен, мы должны воссоздать его через призму какого-либо жанра. Для него жанр — историчная форма выражения определенного типа сознания. Жанром задается угол зрения на события, особый тон повествования. Говоря о падении Византийской империи, одной из величайших в начале своего появления и одной из самых развращенных в конце, Н. Полевой выбирает форму любовного романа с элементами хроникио времени правления Святослава — легендуо последних временах новгородской вольницы — былинуо событиях русского средневековья — летопись.

Понятия «дух времени» и «дух народа» были одними из ведущих в романтической философской мысли и, в частности, в историографии. Однако обе эти категории на протяжении длительного времени сохраняли неопределенность и расплывчатость. Н. Полевым диалектика исторического развития понимается как несоответствие между «духом времени» и «духом народа», и если «дух народа» понимается как постоянная величина, константа, то «дух времени» — величина переменная. Герои Н. Полевого в повести «Пир Святослава Игоревича, князя Киевского» порой не могут уловить точно «духа времени», постоянно выпадают из своего времени, то в то же время постоянно ощущают внутри самих себя «голос предков». В основе сюжета лежит процесс принятия героем решения, то есть «предыстория» похода Святослава, «пустое» для историков время. В художественном мире этого произведения Н. Полевого (как и второй «византийской легенды» «Иоанн Цимисхий») особое место занимают пророчества. Н. Полевой не верил в возможность предугадать волю Провидения, в способность человека заглянуть в будущее, а потому в его повести сталкиваются несколько пророчеств различным героям.

Не удовлетворенный терминами «исторический роман» и «историческая повесть», Н. Полевой определяет свои произведения на историческую тему как «были». Объективность своей «были» Н. Полевой видит не только в «приглушенности» субъективного начала, не только в широте охвата действительности, но и особом подходе к собственно историческому материалу. Требование Н. Полевым-историка точности, объективности означало прежде всего точность идеи, единство целого, а не только отдельных подробностей. История, изображенная «домашним образом», не удовлетворяет его, так как в ней теряется «нить судеб», основная идея исторического развития. Жанр «были» определяется не только достоверностью описываемых событий, но и тем, что они должны быть описаны с определенной точки зрения, например, точки зрения людей прошедшей эпохи, то есть очевидцев событий. «Были» Н. Полевого показывают событие таким, каким оно было в жизни различных людей, что создавало возможность для «углубления» художественного пространства, показа его неоднородности. В его подходе к историческому роману оказались если не противопоставленными, то и не слитыми воедино две стороны: «история в лицах» и «быт народа в живых картинках». Герои Н. Полевого не просто живут, действуют, но постоянно сознают себя и происходящее рядом с ними, они постоянно ошибаются, но это не останавливает их. Ведущей категорией в историософии Н. Полевого становится в этом случае не причина или следствие, но цель. Люди и время — вот два главных объекта изображения в повестях Н. Полевого. Он называет свою быль «романом бытия действительного», с этой точки зрения, структурно необходимым элементом «были» становится не изображение самого исторического события, но спор героев о нем или рассказ повествователя. Жанр «были» в творчестве H.A. Полевого является результатом осознания «человеческого» лица исторического события.

В нашем исследовании мы неоднократно отмечали тот факт, что 1820 -1830-е годы — это время стремительного развития жанров историко-художественной прозы. Причин такого расцвета множество. Прежде всего одним из сильных катализаторов явился пробудившийся в обществе интерес к прошлому России, что должно было помочь найти ответы на многочисленные вопросы, связанные с противоречивым событиями современности. Сложившаяся в обществе ситуация вызвала к жизни множество типов историко-художественного повествования, одним из которых и стал такой жанр, спожившийся в творчестве H.A. Полевого, как «быль». В связи с тем, что этот жанр носит синтетический характер, он присутствует в творчестве писателя как в повествовательной, так и драматургической форме. В связи с тем, что в нашем исследовании были проанализированы только прозаические «были» встает необходимость продолжения исследования, но на драматургическом материале — -материале многочисленных исторических драм H.A. Полевого. Это тем более важно, что эти пьесы были одними из первых среди произведений подобного типа в XiX веке.

Поиски H.A. Полевого в области создания новых жанровых разновидностей историко-художественной прозы, в целом не противостоящие основным тенденциям развития русской литературы этого времени, тем не менее не оказались востребованными в художественных произведениях других писателей и до сих пор стоят особняком. Это произошло прежде всего потому, что «были» НА. Полевого представляют собой синтез художественного и i./блицистического типов повествований, по сути дела, они являются одним из первых вариантов создания беллетристической истории, художественно-публицистических жанров прозы. Отголоски поисков писателя поэтому необходимо искать не в исторических романах и повестях последующих десятилетий, а документальных романах писателей уже XX века — Д. Балашова (цикл «Государи Московские»), А. И. Солженицына (эпопея «Красное колесо») и ДР.