Эволюция конфессиональной политики хулагуидских ильханов на Ближнем Востоке во второй половине XIII — первой половине XIV в

Монгольские завоевания начала — середины XIII в. открывают новую эпоху в истории всей восточной части мусульманского мира — Средней Азии, Ирана, Малой Азии, а также Двуречья и Сирии. Помимо почти повсеместной смены правящих династий, они привели к серьезным трансформациям в моделях политического властвования и религиозно-политических приоритетах. Сохраняя в течение первых десятилетий свои традиционные верования, монгольские владыки оказались единственными немусульманскими правителями доколониальной эпохи, поставившими под свой контроль центральные области бывшего 'Абба-сидского халифата.

Объединение Передней Азии — центральной части древней и средневековой ойкумены и прародины трех великих монотеистических традиций современности (иудаизма, христианства и ислама) — под эгидой мусульманской державы и растянувшаяся на несколько столетий исламизация в корне переменили этно-конфессиональную ситуацию в регионе. Накануне арабской экспансии Сирия и Двуречье — подвластные христианской Византии и зороастрийскому Иранупредставляли собой зону распространения, по крайней мере, трех христианских конфессий (диофизитство, монофизитство, несторианство), отношения между которыми складывались весьма непросто. Активное политическое противоборство в регионе на протяжении всего Средневековья сопровождалось возникновением новых конфессий (в частности, эпоха великих расколов христианской церкви IV — V вв., фундаментальный раскол ислама VII — VIII вв. и т. п.).

Сформировавшееся в своих основных чертах в VIII — IX вв. исламское законодательство, основанное на ценностях Корана и Сунны, создав для немусульман приемлемые условия существования в рамках нового социума, способствовало сохранению религиозного многообразия, характерного для духовной жизни регаона со времен поздней античности. Установилось своеобразное равновесие религиозных общин «людей Писания», пользовавшихся одинаковым покровительством мусульманских властей, которые стремились не допускать массовых погромов и тотального уничтожения иноверных меньшинств. Вместе с тем, вполне естественно, что как халифы («повелители верующих»), так и главы государств — преемников Халифата, во многом (хотя и не всегда) опираясь в выработке своей конфессиональной политики на «ученых мужей ислама» ('улама'), заботились об укреплении позиций учения Мухаммада ~ «печати пророков», ограничивая распространение религий-сонерниц (прежде всего христианства).

Промежуточное положение ближневосточных христиан между мусульманским миром и Западной Европой отразилось на их традиционном статусе в политической жизни Восточного Средиземноморья XIII — XIV вв. Немаловажным фактором в формировании этой позиции стал культурно-политический подъем христианских общин региона — последний, имевший место в эпоху до Нового времени. Проблема сосуществования конфессий, выживания этнических и религиозных меньшинств, ключевая на протяжении всей истории этого полиэтнического и поликонфессионального региона, приобрела в монгольский период особенную остроту. Важной для Среднего Востока остается она и в настоящее время, что отчетливо продемонстрировали события последних десятилетий — от войны в Ливане до суннитско-шиитских столкновений в Ираке. Актуал ь-ность темы определяется и недостаточной изученностью истории той части арабского мира, что оказалась под властью Хулагуидов (прежде всего, Двуречья).

Хронологические рамки работы определяются периодом с 1258 г. (падение халифата 'Аббасидов и взятие монголами Багдада) до 1335 г. (смерть последнего самостоятельного хулагуидского ильхана, приведшая к: распаду монгольского государства на Ближнем Востоке). Рассматриваемый временной отрезок может быть условно разделен на два этапа. Первый из них — 1258 — 1296 гг., когда Хулагуиды проводили политику, враждебную по отношению к религии большинства своих подданных — исламу, последовательно стремясь к союзу с католической Европой. Параллельно происходило утверждение в Египте власти мамлюков, уничтоживших последние оплоты франков-крестоносцев в Сирии и Палестине. Второй — 1296 — 1335 гг. — ознаменовался торжеством ислама как официальной религии монгольского государства в Иране и Двуречье, исламизацией правящей монгольской верхушки и изменением внешнеи внутриполитических приоритетов Хулагуидов.

XIII — Х1Увв. представляют собой в истории средневекового мусульма н-ского мира в определенном смысле переломную эпоху. Это — своего рода рубеж, разделяющий два периода, приблизительно соответствующие развитому и позднему средневековью европейской истории (хотя западные категории, безусловно, мало применимы к реалиям истории исламского мира). В странах распространения ислама в это время произошли изменения, которые предопределили специфику их дальнейшего развития на несколько столетий вперед и сформировали тот образ мусульманского мира, с которым он впоследствии вошел в Новое время.

Целью диссертации является анализ форм и содержания взаимоотношений между христианами и мусульманами, а также между представителями различных направлений внутри ислама на ближневосточных территориях, подвластных Хулагуидам, которые в XIII — XIV вв. оспаривали гегемонию в бассейне Тигра и Евфрата и в Восточном Средиземноморье у мамлюкских султанов, выступивших в качестве поборников суннитского ислама. Восточнохристианские и мусульманские общины рассматриваются в данной работе в сложном взаимодействии с западнохристианским миром и монгольскими завоевателями на разных этапах их присутствия на Ближнем Востоке. Существенным в плане постановки общей цели исследования представляется выяснение особенностей сосуществования мусульман и христиан под властью монгольской администрации на территории Двуречья и отчасти Сирии (в те кратковременные периоды, когда последняя оказывалась под властью Хулагуидов).

В рамках работы были поставлены следующие задачи:

— рассмотреть религиозно-правовой и социально-политический статус христианских меньшинств Сирии и Двуречья монгольского периода;

— проследить взаимосвязь между переменами в их социальном статусе и ростом напряженности в межконфессиональных отношениях;

— оценить динамику конфликтов на религиозной почве и степень их обусловленности изменениями политической ситуации;

— осветить позицию монгольских властей в христиаиско-мусульманских конфликтах в государстве;

— выявить эволюцию в отношении монгольских ильханов к религиозным общинам их державы;

— установить причины общего усиления в 60 — 80-е гг. XIII в. роли христиан (а также иудеев) в монгольской администрации на Ближнем Востоке;

— определить характер внешних контактов восточнохристианских общин (в частности с католической Европой);

— дать оценку их роли во взаимоотношениях державы ильханов с христианскими государствами Западной Европы (в контексте проекта активного сотрудничества монголов с крестоносным движением).

Взаимоотношения ильханов и монгольской верхушки с мусульманскими и христианскими подданными государства рассматриваются в данной работе, прежде всего, с политической точки зрения. Вне рамок исследования оставлено детальное рассмотрение положения в державе Хулагуидов иудейских общин (за исключением тех случаев, когда он представляется тесно связанным с общими тенденциями конфессиональной политики Хулагуидов). Религиозно-политическая ситуация в мамлюкских Египте и Сирии затрагивается как сюжет, периферийный, но отношению к основной линии работы, но существенный для понимания общей религиозной и военно-политической ситуации на Ближнем Востоке. Вне рамок работы оставлены также не связанные непосредственно с ее темой проблемы экономической и культурной истории Ху-шуидского государства, представляющие собой самостоятельный предмет исследования, выходящий за пределы заявленной темы.

Научная новизна диссертации заключается в том, что она представляет собой первую в отечественной арабистике попытку рассмотрения специфики религиозной ситуации в Двуречье и Сирии монгольской эпохи Подавляющее большинство исследователей концентрировали свое внимание на вопросах политической, дипломатической и, позднее, социально-экономической истории улуса Хулагуидов. Что же касается конфессиональной тематики, то она получала более или менее детальное отражение только в рамках обобщающих трудов, которые, как правило, фокусировались на нескольких наиболее выпуклых моментах, характеризующих развитие межрелигиозных взаимоотношений в державе ильханов. И если, например, связи ильханского двора с христианской Европой или распространение несторианства в Центральной и Восточной Азии уже имеют более чем вековую традицию изучения, то предметное исследование специфики взаимодействия ислама и восточного христианства в Двуречье и Сирии XIII — XIV вв. еще находится в стадии становления.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее теоретические положения, а также сделанные в ней оценки и выводы могут быть привлечены для дальнейшего исследования истории межконфессиональных отношений в Сирии и Двуречье или использованы при написании общих работ по истории средневекового арабского мира и хулагуидского Ирана. В то же время содержащийся в диссертации фактический и документальный материал может найти применение в разработке учебных курсов, программ и пособий для изучающих соответствующий период истории Арабского Востока. Отдельные разделы работы были использованы автором при чтении лекций в кафедральном курсе «История Ирана в средние века» для студентов Института стран Азии и Африки при МГУ.

В своих методологических подходах к основным проблемам диссертации автор ориентировался на разработки ряда отечественных и западных историков-востоковедов. Среди россиийских исследователей следует особо упомянуть В. В. Бартольда, чья уникальная квалификация позволяла ему совмещать первоклассное знание реалий степных обществ Евразии и исламского Востока. Это способствовало тому, что ученый оставил значимое концептуальное наследие как в той, так и в другой области. Его общие очерки «Ислам» и «Культура мусульманства» являются, по нашему убеждению, и сейчас (несмотря на то, что многие высказанные в них положения, безусловно, устарели) лучшими русскоязычными работами, обобщающими основные тенденции развития исламской цивилизации как целого, единого в своем многообразии. Линия на комплексное изучение средневекового мира ислама не была продолжена в отечественном востоковедении, где восторжествовал «страновой» подход к исследованию обществ Передней и особенно Средней Азии. К представлению об исламе как факторе цивилизационно-го единства советские арабисты и иранисты (в их числе И.П. Петрушевский) относились, как правило, скептически, что имело, как нам представляется, как позитивные, так и негативные последствия. Удерживая от зачастую отвлеченного теоретизирования, оторванного от исторической конкретики, такая позиция, вместе с тем, приводила к отрицанию одного из фундаментальных факторов сознания жителей Ближнего и Среднего Востока в средневековье и общности в понимании идеальных моделей социально-политических (в т.ч. межконфессиональных) отношений, существовавшей на просторах от Дальнего Магриба до Индии.

Последние два десятилетия в отечественной арабистике отмечены подъемом интереса как к проблемам общеисторического порядка (зарождения, развития и упадка средневековой исламской цивилизации), так и к конкретным вопросам, в частности связанным с темой сосуществования приверженцев разных вероисповеданий в рамках мусульманских государств Средневековья и раннего Нового времени (XVI — XVIII вв., совпавшего с периодом османской гегемонии на арабском Востоке). С учетом того, что, несмотря на изменение в османскую эпоху целого ряда реалий (усиление европейского присутствия, причем не столько в сугубо политической, сколько в социально-экономической сфере, более четкая и унифицированная система организации иноверных общин-миллетов и т. д.), базовые принципы взаимодействия мусульман и зиммиев (особенно христиан) не претерпели серьезных модификаций вплоть до середины XIX (Османская империя) или начала XX в. (Иран), для нас в высшей степени был важен опыт Д. Р. Жантиева, Т. Ю. Кобищанова, К. А. Панченко, в центре исследований которых стояли мусульмано-христианские отношения в арабских странах XVIначала XIX в.

В западном исламоведении обобщающие штудии цивилизационного порядка (восходящие корнями еще к наследию классиков европейского востоковедения конца XIX — начала XX в., в частности австрийца А. фон Кремера и швейцарца А. Меца) получили гораздо большее развитие и отличались значительным разбросом точек зрения. Весомый вклад в формулирование общей картины эволюции социально-политических и религиозных структур дар ал-ислама внесли Х.А. Р. Гибб, Р. Макдональд, Кл. Казн, Б. Льюис, Э.К. С. Лэмбтон и др. Средневековый («классический») Ислам как социум (с его региональными вариантами) стала предметом глубоких и плодотворных размышлений знаменитого теоретика цивилизационного подхода А. Тойнби (тем более компетентных, что британский историк изучал главные «мусульманские» языки: арабский, персидский и турецкий). С середины XX в. в исламоведенис и смежные востоковедные дисциплины (арабистику, иранистику, тюркологию) активно проникают и начинают находить применение те наработки исторической науки, что ранее использовались только на европейском материале. Для этого этапа характерно, с одной стороны, углубленное изучение социальных структур изучаемого региона, с другой, развитие компаративных штудий, позволивших по-новому понять место Ближнего и Среднего Востока в общеисторическом процессе. Весьма удачным (хотя и неизбежно промежуточным) результатом комплексного подхода к исследованию ислама как цивилизации, сочетавшим социо-антропологические и культурологические методы, явился вышедший в 1973 — 1974 гг. трехтомник американского ираниста М. С. Ходжсона «Судьбы ислама» (The Venture of Islam). Для нашей работы были весьма актуальны рассуждения Ходжсона о специфике XIII — XIV столетий как «веков монгольского престижа», когда «исламицированная» (Is-lamicate)1 цивилизация, пережив сильнейшее в своей истории потрясение, вышла из него укрепившейся и даже расширила зону своего влияния.

1 М. С. Ходжсон, придерживаясь адекватного, на наш взгляд, мнения о нецелесообразности однозначного определения сложившихся в VII — VIII вв. на Ближнем Востоке со-цио-культурных традиций как «исламских» (в т.ч. ввиду того, что их богатство не исчерпывается содержанием ислама как религии), предлагает для их обозначения искусственно сконструированный термин Islamicate, что можно условно перевести как «ис-ламицированные». Эта лексема не привилась в исламоведческом лексиконе (как и в ближневосточных исследованиях вообще). Экзотизм ее (как и ряда других остроумных словарных нововведений американского востоковеда) заставляет нас отказаться от ее дальнейшего использования. Здесь же стоит отметить, что по несколько иному пути в уточнении терминологии, связанной с особенностями взаимодействия религии и общества в изучаемом регионе, пошли французские ученые, которые пишут «ислам» (l'islam — со строчной буквы), когда речь идет о религиозной системе, и «Ислам» (l'Islam — с заглавной), когда подразумевается соответствующая цивилизация.

Мы рассматриваем доколониальный исламский мир как широкое цивили-зационное единство, одновременно питавшееся духовным наследием более ранних монотеистических религий и продолжавшее интеллеюуалыше традиции позднего эллинизма, создавая па их основе единую в своем многообразии оригинальную форму средневекового мировоззрения, которая с некоторыми изменениями просуществовала вплоть до XIX в.

Вместе с тем, рассматривая общественный строй, систему управления, уровень экономического развития, духовную культуру (не говоря уже об этнолингвистической неоднородности) тех или иных регионов средневекового исламского мира, невозможно пройти мимо существенных (порой принципиальных) различий между ними. Уже с первых десятилетий своего существования дар ал-ислам представлял собой совокупность разнообразных сообществ, разделенных конфессиональными, племенными и расовыми барьерами, гораздо более многоликую, нежели то представлялось даже современникам. Показательно уже то, что немусульманские общины зиммиев, например, трактовались шариатским правом как составная часть «Обители ислама».

Последнее обстоятельство, на наш взгляд, заслуживав!' особого внимания в контексте религиозной ситуации в регионе: большинство христианских подданных мусульманских государей принадлежало к тем церквам, которые на территории основного ареала распространения христианства (в католической Европе и Византии) признавались еретическими2. При рассмотрении вопроса о взаимоотношениях церковных организаций Ближнего Востока как до, гак и после арабского завоевания, неизбежно встает вопрос о научно корректном наименовании каждой из них. Внешне простое решение серьезно затрудняется тем, что каждая из самостоятельных христианских церквей, возникших в результате расколов V — VI вв., совершенно закономерно определяла себя как «православную», а все иные — как «еретические" — ее доксографы использовали в отношении своих оппонентов названия, ассоциирующие враждебное учение либо с его отцом.

2 В Византийской империи монофизиты с VI — VII вв. неизменно подвергались жесткому давлению со стороны властейармянские историки демонстрируют одинаковую неоснователем («несторианство»), либо с основным пунктом, который обособляет его от «православия» («монофизиты», «диофизиты», «монофелиты» и т. д.). В европейском и российском научном обиходе сложилась традиция безоговорочно увязывать определение «православный» с той формой христианского учения, которая была избрана официальным Константинополем к началу VI в. С учетом того, что в несторианских и особенно монофизитских текстах представители соответствующих церквей неизменно именуются «православными» мы, стремясь избежать как терминологической путаницы, так и разрыва с устоявшимся культурно обусловленным словоупотреблением, сохраняя в дальнейшем термины «монофизиты» и «несториане», будем использовать применительно к диофизи-там определение «греко-православные».

Таким образом, единство дар ал-ислама обусловливалось не только распространением на всем пространстве мира ислама арабского языка как культового, повсеместным признанием авторитета Корана и Сунны, функционированием совокупности религиозно-юридических школ-мазхабов, сложившихся на территории центральных областей Халифата в VIII — IX вв. Важную роль сыграла здесь также ориентация на общие духовно-политические идеалы, обусловленные не только священным писанием и преданием ислама, но и богатым наследием доисламского прошлого Передней Азии и Средиземноморья. Эта ориентация способствовала и тому, что на обширных просторах исламского мира создались условия для сосуществования разнообразных этноконфессиональных групп, пользовавшихся во многом общим религиозно-политическим метаязыком. Данное обстоятельство отнюдь не означает отсутствия какой-либо конфликтности в отношениях между носителями различных религий и конфессий. Напротив, с учетом безусловного господства религиозного мировоззрения, определявшего массовое сознание населения Передней Азии, и претензий каждой из авраамиче-ских религий на единственно верное отражение Божественного завета, а также прозелитического пафоса как христианства, так и ислама, межрелигиозных нависть как к «таджикам» (мусульманам), так и к «грекам» (греко-православнымдиофизитам). столкновений просто не могло не быть. Однако, на наш взгляд, при рассмотрении данной проблемы важно сделать две оговорки.

Во-первых, конфликты среди представителей одной и той же религиозной традиции, как на конфессиональной, так и сугубо внерелигиозной (этнической, племенной, политической) почве, могли быть отнюдь не менее ожесточенными, нежели так называемые войны за веру.

Во-вторых, даже прямая конфронтация религиозных общин, выражавшаяся либо в военно-политическом соперничестве держав, заявлявших о себе как о представителях интересов этих сообществ, либо в жестком давлении, оказываемом тем или иным государством на проживающих в его пределах иноверцев (гонения и т. п.), чаще всего имела чисто экономическую или военно-стратегическую подоплеку. Последняя могла вполне отчетливо сознаваться современниками, которые, однако, будучи, как правило, заинтересованными наблюдателями, не всегда четко выражали свою реальную оценку происходившего.

С учетом вышеуказанных факторов, невозможно не обратить внимание на то, что нормы, заданные исламской цивилизационной традицией, в общем и целом были ориентированы на сохранение максимально возможного в условиях данной эпохи и региона компромисса между разными «сынами Авраама».

Но в истории взаимоотношений иудейских, христианских и мусульманских общин Сирии, Двуречья и Египта происходили и потрясения, когда традиционно выстроившаяся здесь иерархия конфессий оказывалась, в буквальном смысле, перевернутой и положение радикально изменялось (эпоха Крестовых походов 1096 — 1270 гг., отчасти экспедиция Бонапарта 1798 — 1801 гг.). Однако подобные пертурбации практически никогда не оказывали долговременного воздействия на судьбы иноконфессионального населения арабского мира.

Сразу оговоримся, что использование термина «арабский мир» применительно к реалиям XIII — XIV вв. нуждается, как нам кажется, в ряде уточнений. Источники данной эпохи вкладывают в этноним «араб» значение, существенно отличающееся от того, которое он приобрел в XX в. со становлением арабского национализма, оказавшего решающее влияние на самосознание жителей Египта,.

Сирии и Ирака. Вплоть до XIX в. под арабами подразумевалось, прежде всего, кочевое и полукочевое (иногда и оседлое) население пустынь и оазисов Аравии и прилегающих районов Плодородного Полумесяца, а также непосредственно происходившие от них городские и сельские жители Сирии и Двуречья. Подавляющее большинство оседлых земледельцев-селян, а также горожан, пользовавшееся в повседневном общении разговорными арабскими диалектами (условно определяемыми как «среднеарабский» язык) не осмысляли себя как «арабов». Основным параметром самоидентификации служил, помимо религиозного, локальный (определявшийся, в зависимости от контекста, по области, городу или даже кварталу). Тем более не существовало и понятия, адекватного современному «арабский мир» {ал-'алом ал-'арабишш ал-ватан. ал-'араби). Использовавшийся в арабо-персидской географической традиции топоним Билад ал-'араб был весьма растяжим и мог обозначать как только Аравийский полуостров (и тогда выступал как синоним Джазират ал- 'араб), так и Аравию с прилегающими к ней Сирией и Месопотамской низменностью, но никогда не распространялся, например, на Египет и тем более на Магриб. Однако смутные элементы «арабской» идентичности у населения (как правило, мусульманского) Сирии и Двуречья (а также Египта) могли эпизодически, но довольно регулярно всплывать при противопоставлении себя различным «инородцам» ('аджам), определявшимся, правда, почти исключительно по лингвистическому принципу. Следуя этой же модели, мы, стараясь воздерживаться от использования не вполне историчных понятий «арабский мир» или «арабские страны», считаем возможным последовательно говорить об «арабской [т.е. арабоязычной] средневековой историографии» или «арабской географической традиции», вне зависимости, естественно, от реальной этнической принадлежности их творцов.

Источники.

Подразделяя использованные в настоящем исследовании источники на нарративные и документальные, следует сразу же отметить одну важную особенность состояния источникового материала, относящегося к изучаемой эпохе. Это безусловное преобладание нарративных источников и относительная (особенно по сравнению с Западной Европой) скудость документальной базы — явления, в целом типичные для истории Ближнего Востока доосманского периода (до XV в.). Составной частью проблемы является и то, что многие документы дошли до нас включенными в исторические своды или в сборники образцов официальной корреспонденции и порой лишены ряда формальных деталей, позволяющих с уверенностью утверждать об их подлинности или в целом документальном статусе. Все это обусловливаег существенный перевес в пользу повествовательных источников при изучении данного периода и проблематики в истории Сирии и Двуречья.

Значительная часть многочисленных нарративных источников по истории монгольских завоеваний посвящена нашествию монголов на страны мусульманского мира и детально освещает ситуацию в Иране и Средней Азии, где находились центры улусов Хулагуидов и Чагатаидов. Персидские хронисты этой эпохи подробно говорят не только о событиях военно-политической истории, но и о внутреннем состоянии страны в каждое царствование. Что же касается восточной части арабского мира (в частности Двуречья) в эпоху Хулагуидов, то ее история остается во многом неизученной, своего рода «темными веками». Это объясняется, на наш взгляд, тем, что арабоязычные провинции государства Хулагуидов, некогда бывшие «метрополией» 'Аббасидского халифата, оказались в рассматриваемый период периферийными как для арабского мира, духовно-политическим центром которого становится государство мамлюков в Египте и Сирии, гак и для порко-иранского мусульманского культурно-политического пространства, окончательно складывающегося в это время. «Провинциализация» ранее центральных районов отразилась, в частности, и на общем оскудении историографической традиции, что объясняет важность источников, создававшихся порой на значительном временном и пространственном удалении от событий в Сирии и Двуречье XIII — XIV вв.

Используемые в нашей работе источники могут быть сгруппированы по принципу религиозной и этноязыковой принадлежности, а также политической ориентации автора (причем все эти факторы нередко взаимосвязаны). По первому критерию основными для данной темы являются мусульманские и христианские источники.

Мусульманские источники, как правило, отражают позицию исламизиро-ванной арабоязычной, а затем и персоязычной бюрократии, отчасти землевладельческой аристократии, 'улама' и фукаха' -социальных слоев, традиционно господствовавших (наряду с тюркскими военными правителями) на Ближнем Востоке, начиная с эпохи расцвета халифата 'Аббасидов (VIII — IX вв.).

Можно выделить два основных лагеря, к которым так или иначе примыкали авторы исторических сочинений XIII — XIV вв. Представители антимо н-гольского направления обычно жили и творили на территории государств — противников монголов (в частности, Мамлюкского султаната). Промонгольские авторы, напротив, часто примыкали к правящим кругам держав — преемниц империи Чингисидов (прежде всего, Хулагуидской и Тимуридской). Лояльность монголам в большинстве случаев демонстрируют также восточнохристианские (сирийские, армянские, грузинские) летописцы. Однако и промонгольские историки, при всем верноподданническом отношении к своим покровителям, не скрывали темных сторон монгольского владычества (массовых разрушений, подрыва земледельческой экономики, избиений мирного населения и т. д.),.

В контексте нашей работы наиболее адекватной представляется классификация этой группы источников по языковой принадлежности авторов.

Из числа арабоязычных историков-мусульман первым в хронологическом порядке стоит яркий представитель антимонгольского направления 'Изз ад-Дин 'Али ибн ал-Асир (1160 — 1234) — уроженец Мосула, большую часть жизни проведший в родном городе. Он поставил перед собой задачу продолжить грандиозный исторический труд ат-Табари (838 — 923) Та’рих ал-умам ва-л-мулук («История общин и царей»). В результате кропотливой работы автора появилась огромная двенадцатитомная хроника ал-Камш фи-m-ma 'рих («Совершенный свод истории»), пользующаяся всеобщим признанием как важнейший источник по политической истории Ближнего Востока XI — начала XIII в. Строго погодное изложение Ибн ал-Асира в ранних частях опирается на полную редакцию ат-Табари, ал-Балазури, Ибн Мискавайха и их продолжателей, ал-'Утби и другие первоисточники (в частности хроники отдельных городов и областей, многие из которых сохранились только в его передаче). Его нарративной манере свойственна склонность, не отступая от анналистического принципа изложения, группировать события по эпизодам. О событиях конца XIIначала XIII в. он свидетельствует уже как современник или же на основании рассказов очевидцев, что придает его работе особую ценность. Важными для нас были заключительные части хроники, где Ибн ал-Асир описывает начало покорения мусульманских земель монголами. Так как Ибн ал-Асир не дожил до взятия Багдада и довел свою летопись лишь до 1231 г., он непосредственно затрагивает лишь второстепенный поход монгольских отрядов на Верхнюю Месопотамию. Однако историк предвидел и страшился дальнейшего развития событий. Эмоционально насыщенное описание им ужасов нашествия воссоздает картину беспрецедентного смятения, охватившего Ближний и Средний Восток при вести о приближении грозных централыюазиатских завоевателей. Молниеносный захват важнейших центров Средней Азии и Хорасана, беспощадное уничтожение многих тысяч мусульман порождали среди населения панические настроения, которые Ибн ал-Асир передает в рассказах, приводимых им со слов очевидцев: беженцев из районов, подвергшихся опустошению: купцов, оказавшихся в местах, подконтрольных монголам, военных, имевших дело с пришельцами на поле брани. Эти впечатляющие свидетельства, хотя зачастую и страдающие преувеличениями, делают «Совершенный свод истории» неоценимым источником по раннему периоду монгольских походов на Ближний Восток.

Не менее значимым сочинением по истории первых монгольских нашествий на Ближний Восток является Сират ас-султан Джалал ад-Дин Манкбурны («Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны») Шараф ад-Дина Му-хаммада ибн Ахмада ан-Насави, владетеля хорасанского замка Хорендиз. Изложение событий (в этом труде на арабском языке) основано в большинстве случаев на собственных воспоминаниях автора. Происходя из семьи хорасанских землевладельцев и получив прекрасное мусульманское образование в молодости, ан-Насави исполнял обязанности секретаря, а затем и вазира хорезмшаха Джалал ад-Дина. Вместе с султаном он принял участие и в борьбе с монголами. Службу последнему хорезмшаху, свои злоключения и скитания после его гибели ан-Насави описал по-персидски в другом своем труде — Нафсат ал-масдур («Вздох чахоточного», 1234 г.). После смерти Джалал ад-Дина он служил наместнику сирийского города Харран, хорезмийскому вождю Баракат-хану, а после гибели последнего — эмиру Алеппо, от которого в 40-х гг. XIII в. в качестве посла ездил к монголам. В Алеппо ан-Насави и умер в 1249 г. В «Жизнеописании» (1241 г.), где личности самого Джалал ад-Дина отведено сравнительно небольшое место, автор преимущественно описывает наиболее значительные события 1218 — 1231 гг., очевидцем которых был сам. Оба сочинения, написанные в вычурно риторическом стиле, тем не менее, искренни в своей идеализации Джалал ад-Дина, тем более, что созданы уже после его смерти. Для многих эпизодов, в особенности тех, которые имели место в 1225 — 1231 гг., свидетельства самого автора, находившегося в центре событий и располагавшего разнообразной информацией, являются наиболее авторитетными. В некоторых случаях ан-Насави пользовался свидетельствами участников событий — видных чиновников и дипломатов (шариатских судей-кади, вазиров, послов). Но даже в тех редких случаях, когда ан-Насави писал по слухам, распространенным в его среде, и отражал обобщенную официальную версию событий (например, рассказы о начале татар, о Чингисхане), достоверность его сообщений, как показывают отзывы современников, оставалась весьма высокой. Произведение ан-Насави, представляя собой одновременно прекрасный памятник арабской литературы — чем отличается от хроник его предшественников и современников, — послужило источником для многих позднейших историков монгольского нашествия.

Важны для воссоздания как политической и социально-экономической, так и конфессиональной ситуации на Ближнем Востоке в XII — XIII вв. и городские хроники. Одним из наиболее представительных образцов этого историографического жанра является Зубдат ал-халаб фи тарих мадинат Халаб («Взбитые сливки в истории города Алеппо») Камал ад-Дина ибн ал-'Адима (ум. в 1260 г.). Богатый материал для понимания религиозной жизни мусульманского Двуречья в предмонгольский и раннемонгольский (до 50-х гг. XIII в.) периоды предоставляют объемистые всемирные хроникально-биографические своды — ал.

Мунтазам фи та 'рих ал-мулук ва-л-умам («Упорядоченное изложение истории царей и народов») Абу-л-Фараджа 'Абд ар-Рахмана ибн ал-Джаузи (1116 — 1200) и Мир 'ат аз-заман фи тарих ал-а 'йан («Зеркало времени в истории знаменитых мужей») его внука (сибт) Шараф ад-Дина ибн ал-Джаузи. Оба автора — ханба-литские факихиуроженцы Багдада, уделяющие преимущественное внимание жизни столицы Халифата и раздиравшим ее межконфессиональным распрям.

Ал-Китаб ал-Фахри фи-л-адаб ас-султанийа («Фахрова книга о приличиях державной власти»), принадлежащая перу Мухаммада ибн ат-Тиктака ат-Табатаба'и (1261 — ?), представляет собой иной по жанровой принадлежности источник. С хронологической точки зрения это уже всецело произведение монгольской эпохи (написано в 1302 г.) и посвящено наместнику ильхана Газана в Мосуле Фахр ад-Дину 'Исе. Ал-Фахри — своего рода «царское зерцало», содержащее наставления царям и правителям об управлении государством, обращении с подданными и благочестивом образе жизни, богато иллюстрированное примерами из истории мусульманской общины. В книгу включена и краткая история Халифата от «праведных халифов» до взятия Багдада монголами, причем в рассказах о последних 'Аббасидах — аз-Захире, ал-Мустансире и ал-Муста'симе — Ибн ат-Тиктака приводит множество интересных деталей (это, возможно, объясняется тем, что он пользовался сведениями, исходившими от их ближайших современников). Особенно информативно повествование о последних годах царствования ал-Муста'сима и о падении Багдада. Будучи шиитом, он выказывает безусловное одобрение действиям вазира Ибн ал-'Алками — сторонника мирной сдачи города монголам, и осуждает тюркских эмиров3, толкнувших халифа на сопротивление. К монголам вообще и к Хулагуидам в частности Ибн ат-Тиктака относится ровно, иногда даже с уважением, что естественно для человека, пишущего по заказу представителя официальной монгольской администрации. Книга Ибн ат-Тиктаки завоевала широкую популярность в мусульманском мире позднего средневековья в качестве учебника по управлению государством — уже через двадцать лет после написания она была с некоторыми допол.

3 Амир (араб.) — в XII — XIII вв. представитель военного сословия от главнокомандующих, наместников областей нмукта' до младших военачальников. нениями переведена на персидский язык под названием Таджариб ас-салаф («Опыт предков») Мухаммадом ибн Хинду-шахом Нахчувани.

Интересные сведения изложены в компилятивной ал-Мухтасар фи ахбар ал-башар («Краткое изложение известий о земных людях») аййубидского эмира Хамы Абу-л-Фида'^м. в 1332 г.), во время службы у мамлюкских султанов принимавшего участие в боевых действиях на территории Сирии между войсками египетских султанов и хулагуидских ильханов в конце XIII — начале XIV. Абу-л-Фида' проявляет также осведомленность о ряде событий в жизни ильхан-ского двора и государстваповествуя о них как сторонний наблюдатель, что помогает оттенить официальные и часто явно пристрастные версии хулагуидских и джалаиридских историографов. К жанру биографических энциклопедий, получившему заметное распространение в арабской литературе, относится Фават ал-вафайат ва-зайлуха («Пропущенное в Вафайат и продолжение его») С ал ах ад-Дина Мухаммада ибн Шакира ал-Кутуби (ум. в 1363 г.). Один из богатейших книготорговцев Дамаска, Ибн Шакир составил ценное дополнение к знаменитому биографическому своду Шамс ад-Дина Ахмада ибн Халликана (1211−1282) Вафайат ал-а'йан ва-анба' абна' аз-заман («Кончины знаменитых людей и известия о сынах времени»). Труд Ибн Халликана, главного войскового судьи {кади 'аскар) Сирии при мамлюкском султане Байбарсе (1260 — 1277 гг.), содержал 865 сгруппированных в алфавитном порядке имен жизнеописаний знаменитых людей ислама, за исключением халифов, сподвижников пророка (<�сахаба) и их последователей первого поколения {таби'ун) и вызвал ряд подражаний. Ал-Кутуби включил в свой сборник очерки об умаййадских и 'аббасидских халифах, известных мусульманах, по его мнению, незаслуженно обойденных вниманием Ибн Халликана, а также присоединил к нему биографии знаменитостей конца XIII — середины XIV в., в том числе, монгольских ханов Чингиса, Хулагу, Газана и др. Ряд жизнеописаний заимствован им из предшествующего по времени дополнения к Вафайатпринадлежащего Ибн Ай-бегу ас-Сафади ал-Вафи би-л-вафайат («Сверка с Вафайат») начала XIV в. Многие сведения ал-Кутуби о монголах недостоверны, а то и фантастичны (например, рассказ о Чин-гис-хане), однако они интересны тем, что передают общие представления средних слоев населения арабских городов (в частности, мамлюкской Сирии) об этих новых владыках мусульманского Востока. Вместе с тем, Фават представляет безусловную ценность как источник по истории Сирии и отчасти Месопотамии конца XIII — начала XIV в. Ибн Шакиру ал-Кутуби также принадлежит компилятивный свод по всеобщей истории 'Уйун ат-таварих («Источники летописей»).

Образец упадка историко-биографического жанра являет собой всеобщая история младшего современника ал-Кутуби Ибн Касира (ум. 1376 г.) ал-Бидайа ва-н-нихайа фи-т-та'рих («Начало и конец в летописании»). Беглое изложение канвы событий в ней тонет среди произвольно отобранных автором некрологов. Однако в отдельных случаях встречаются материалы, отсутствующие у более ранних авторов.

Одним из эпохальных исторических сочинений арабского средневековья является Китаб ал- 'ибар ва-диван ал-мубтада' ва-л-хабар фи аййам ал- 'араб ва-'аджам ва-л-барбар ва-ман 'асарахум мин заеи-с-султан ал-акбар («Книга назидательных примеров и запись подлежащего и сказуемого в истории арабов, персов, берберов и их современников — обладателей высшей власти») Абу Зайда 'Абд ар-Рахмана ибн Халдуна (1332 — 1406). Созданная как свод всемирной истории, «Книга назидательных примеров» включает и обширные разделы по истории «татар» (т.е. монголов), их завоевании и значении его для мусульманского мира. Труд Ибн Халдуна отличается от большинства сочинений его современников и предшественников еще и тем, что автор пытался (правда, не всегда последовательно) осмыслить факты с рациональной точки зрения и стремился к обобщениям, что и прославило его как основоположника социально-экономического подхода к объяснению исторических явлений. Вместе с тем, следует отметить, что историко-философские взгляды Ибн Халдуна относительно социально-экономических факторов развития общества и государства на основе преемственности и сменяемости кочевого быта, земледелия и городской жизни, изложенные в его знаменитом «Введении» (Мукаддима) к «Книге назидательных примеров», нечасто дают о себе знать в собственно исторической части труда.

Немало места уделяют монголам и, в особенности, их походам и завоеваниям на Ближнем Востоке прославленные египетские летописцы XV в. — историки мамлюкской державы — Таки ад-Дин Абу-л-'Аббас Ахмад ибн 'Али ал-Макризи (1364 — 1442) в ас-Сулук ли-ма'рифат дувал ал-мулук («Путь к познанию династий царей») и Джамал ад-Дин Абу-л-Махасин ибн Тагри-Бирди (1409 — 1470) в ан-Нуджум аз-захира фи мулук Миср ва-л-Кахира («Сияющие звезды среди царей Египта и Каира»). Они же, естественно, представляют собой и важнейшие источники по монголо-мамлюкским войнам, суммирующие более ранние работы, значительная часть которых до нас не дошла. Несмотря на сугубо враждебное отношение к «неверным» захватчикам и «тиранам», мамлюкские хронисты часто дают не имеющие аналогов по ценности сведения. Ас-Сулук ал-Макризи является одним из немногих исторических памятников, сохранивших в письменной форме (в сокращенной редакции) основные положения Ясы Чингисхана.

Наконец, в качестве образца местного иракского летописания интерес представляет и ат-Та'рих ал-Гийаси (<�Гийасова история"). О ее авторе, 'Абд Аллахе ибн Фатх Аллахе ал-Гийасе ал-Багдади, известно мало, помимо того, что жил он в Ираке в конце XV в., был астрологом, и умер в Алеппо в 90-х гг. XV в., бежав в более стабильную Сирию из раздираемой усобицами туркменских эмиров Месопотамии. Труд ал-Гийаса, как и многих других авторов его времени, в своей первой части компилятивен, и самостоятельную ценность (главным образом, для Ирака и Джазиры) приобретает приблизительно с начала XIV в. «Гийа-сова история» — одно из немногих арабоязычных исторических сочинений, достаточно детально излагающих историю монгольских улусов Джучидов, Чагатаи-дов и Хулагуидов, что, возможно, связано с тем, что автор, живя на территории бывшей державы ильханов, свободно владел персидским и тюркским языками (редкость для арабского адиба4), о чем свидетельствуют многочисленные ир а-низмы и тюркизмы не только в лексике, но и в грамматических конструкциях текста «Гийасовой истории», а также множество персидских и тюркских стихо.

4 Адиб — носитель светской образованности, основанной на знакомстве с историей, поэтикой, географией и культивировавшейся, как правило, бюрократической средой. творений (главным образом, хронограмм), призванных украсить историческое повествование. Арабский же язык ал-Гийаса пестрит грамматическими ошибками и диалектизмами, что свидетельствует о глубоком упадке традиционной фи-лологизированной арабской учености в пост-монгольском Ираке. Ал-Гийас ал-Багдади интересен, прежде всего, как представитель арабоязычного населения монгольского и пост-монгольского Ирака.

Исторические труды на персидском языке, ставшем официальным в государстве Хулагуидов, являясь важнейшими источниками по истории монгольских завоеваний и возникших в результате этих завоеваний государств, принадлежат в большинстве своем к промонгольскому лагерю. Их авторы писали при дворах монгольских государей Ирана и тимуридских правителей Средней Азии, которые рассматривали себя как прямых продолжателей Чингис-хана.

Из произведений, написанных, но заказу монгольских ханов-чингисидов или одобренных ими, важнее всего для нашей работы трехтомный труд 'Ала' ад-Дина 'Ата' Малика Джувайни (1226 — 1283) Тарих-и джахангушай (<�История миропокорителя") и грандиозный свод Рашид ад-Дина Фазлаллаха Хамадани (ок. 1247 — 1318) по всеобщей истории — Джами' ат-таварих («Сборник летописей»). Оба эти труда весьма ценны, ибо в них использованы многие, в том числе и не дошедшие до нас первоисточники.

Тарих-и джахангушай написана в 1260 г., на основании письменных источников и отчасти на рассказах старших современников. Хорошей осведомленности способствовал и высокий статус автора — он был придворным летописцем монгольского завоевателя Ближнего Востока, Хулагу-хана, внука «миропокорителя» Чингиса, в честь которого и названо произведение. 'Ала' ад-Дин 'Ата' Малик происходил из рода владетелей (мулук) округа Джувайн в Хорасане, а его предки на протяжении нескольких поколений занимали важные посты по финансовому ведомству при сельджукских и хорезмийских султанах. Его дед Ша-раф ад-Дин сопровождал хорезмшаха Мухаммада в его бегстве от монголов, а затем был вазиром у наследника Мухаммада — Джалал ад-Дина. Это не помешало его сыну, отцу историка, Баха' ад-Дину, вернуться в Хорасан, найти общий язык с местной монгольской администрацией и получить назначение на должность сахиб-дивана (начальника финансового ведомства) Хорасана. Таким образом, судьба 'Ала' ад-Дина тесным образом связалась с монгольскими завоевателями. Сопровождая Хулагу в его западном походе, Джувайни был очевидцем покорения Западного Ирана и Ирака, а при взятии крепости Аламут получил возможность использовать хранившиеся там книжные сокровища исма’шштов. «История мироиокорителя» состоит из трех частей: 1) история монголов от Чип-гис-хана до смерти его внука Гуюк-хагана (1248 г.) — 2) история хорезмшахов- 3) история Монгке и Хулагу, дополненная очерком истории исма’илитов, и заканчивающаяся рассказом о взятии исма’илитских крепостей в 1257 г. Некоторые рукописи содержат дополнительную главу о взятии Багдада (1258 г.), принадлежащую, предположительно, придворному астрологу Хулагу Насир ад-Дину Туей, а также телтш-рисала с биографией Джувайни. Уже после окончания своего труда Джувайни был назначен гражданским правителем Ирака и оставался на своем посту почти до самой смерти.

Повествование Джувайни о деяниях монгольских ханов выдержано (за крайне редким исключением) в подобострастных тонах, чему способствует и форма изложения материала, изобилующая всевозможными фигурами высокого стиля персидской литературной традиции той эпохи. Джувайни первым сформулировал официальную, провиденциалистскую, точку зрения придворных историков Хулагуидов: монгольские захватчики рассматривались как орудие Божьей воли, а разрушения и кровопролитие, учиненные ими в мусульманском мирекак наказание Божье народам и особенно правителям за их развращенность, пороки и несправедливости. Кроме того, хотя Чингис-хан и его непосредственные преемники не были мусульманами, объединив под своей властью большую часть известного тогда мира, они тем самым способствовали распространению исламской религии в странах Востока и Запада, а новое поколение Чингисидов или уже обратилось, или еще обратится в ислам.

И, но замыслу и, но масштабу исполнения «История мироиокорителя» была оставлена далеко позади «Сборником летописей» Рашид ад-Дина Фазлаллаха Табиба Хамадани. Этот колоссальный труд, один из самых замечательных в мусульманской историографии, был задуман как поистине всемирная история, которая должна была включить историю не только ислама, но и (и в этом новизна «Сборника») немусульманских народов. Поэтому к сотрудничеству были привлечены знатоки прошлого самых различных стран: сведущие в родовых преданиях монголы, два иранца, два китайца, индус из Кашмира и католический монах-француз. Естественно, что автор — вазир хулагуидского ильхана Газана, собственно заказчика труда — построил мировую историю вокруг событий, связанных с домом Чингис-хана. Сочинение Рашид ад-Дина разделяется на две части. Первая часть, имеющая еще специальное название Тарих-и Газани (<�Газаиова история"), в трех томах, посвящена истории монголов (т.1, ч. 1 — история монголов до Чингис-ханат. 1, ч. 2 — история Чингис-ханат. 2 — история преемников Чингис-ханат. 3 — история монгольских ильханов Хулагуидов в Иране до смерти Газан-хана). Работа началась в 1300 г., при Газане, который сам консультировал Рашида по монгольским родословиям, была завершена ок. 1310 г. уже после смерти Газан-хана и посвящена его памяти, а в 1311 г. была представлена Олд-жейту. Во вторую часть, которая собственно и называлась Джами' ат-таеарих («Сборник летописей»), входили сведения об истории тех стран, лежавших за пределами мусульманского мира, что уже вошли в состав Монгольской империи или еще подлежали завоеванию. Оно, в частности, включала исторические очерки Китая, Индии, евреев, греков, римлян и «франков» (на основании приобретенных через венецианских купцов латинских хроник). К исторической части труда Рашид ад-Дина прилагалась географическая — краткий обзор «путей и царств» (Масалик ва-мамалик), выдержанный в традициях описания «семи климатов» мира (вероятно, погибшая при разгроме «Рашидова квартала» или так и не написанная). Наибольшую ценность представляет Тарих-и Газанинесра в-ненный по точности и детальности обзор прошлого, общественного строя, обычного права и генеалогических представлений тюрко-монгольских племен. Книга Рашид ад-Дина во многом отличается от труда Джувайни, поскольку оба автора пользовались разными монгольскими источниками. Но в некоторых местах Рашид ад-Дии почти текстуально воспроизводит рассказ Джувайни, хотя в целом абсолютно чужд риторизма и стилистической изощренности, характерных для его предшественника. «Сборник летописей», безусловно, более информативен, чем «История миропокорителя»: автор, в отличие от Джувайии, имел доступ к не дошедшему до нас официальному монгольскому преданию, фиксированному письменно Алтай дэбтэр («Золотой тетради»). Он также мог пользоваться консультациями лучших знатоков монгольской устной исторической традициисамого ильхана Газана и представителя великого хана в улусе Хулагуидов Пу-лад-чэнсяна. По отзыву И. П. Петрушевского, «не говоря уже о совершенно оригинальном плане этого труда и огромной ценности его как исторического источника, он является одним из лучших памятников всей персидской прозаической историографии средневековья» (187, с. 23). Для событий эпохи Газана и Олд-жейту (конец XIII — начало XIV в.) Рашид ад-Дин является ценным свидетелем, так как занимал в это время одну из ключевых должностей в государстве. О г-ромную важность имеют и разделы, но социально-экономической истории Ирана (особенно Азербайджана), царствованию и реформам Газана, десятки ярлыков которого, полностью или сокращенно, включены в текст. Знаменательно, что «Сборник летописей», несмотря на огромную славу, рано вышел из широкого хождения, а метод изложения истории, избранный его автором, был отвергнут даже хронистами, пользовавшимися его покровительством. Сведения о Китае, Индии, Европе и др. странах, лежащих за пределами мира ислама, механически воспроизводились, кочуя из одной компиляции в другую и практически не пополняясь, вплоть до XVIII в.

Как Джувайни, так и Рашид ад-Дин, несмотря на официальный (а, следовательно, панегирический) характер своих трудов, отнюдь не замалчивали темных сторон монгольского владычества (разрушения городов, опустошения областей, массовых избиений и тотального грабежа, беспощадного налогового гнета и произвола). Как представители иранской гражданской бюрократии, тесно связанной с 'улама' и фукаха' и выражавшей приверженность централистским методам управления, они не скрывали враждебности к тюрко-монгольской кочевой элите, которую считали носителями деструктивного начала в социоэкономической и политической жизни страны.

Уже после смерти Рашид ад-Дина один из его сотрудников по написанию «Сборника летописей», 'Абдаллах ибн 'Али Кашани обвинил его в плагиате и попытался присвоить авторство всего труда. Однако из того, что вышло из-под пера самого Абдаллаха Кашани, мы знаем только хронику царствования Олджейту (Тарих-и Улджайту-хан).

Заметную роль в развитии персоязычной историографии сыграл работавший под начальством Рашид ад-Дина в финансовом ведомстве уроженец Шираза Шихаб ад-Дим 'Абдаллах ибн Фазлаллах, который взялся продолжить до 1323 г, хронику Джувайни. Первые четыре части его труда Тазджийат ал-а'сар фи тадэ/сзийат ал-амсар ((Сведение эпох в разделении столичных городов" — 1 -правление хаганов5 Хубилая и Тэмура и Хулагуидов до 1284 г.- 2 — история Фарса от сельджукского завоевания до 1291 г.- 3 — история Хулагуидов 1284 — 1304 гг.- 4 — царствование Олджейту), были поднесены ильхану в 1312 г. при посредничестве Рашид ад-Дина. Над пятой частью (окончание правления Олджейту и царствование Абу Са’ида) Шихаб ад-Дин 'Абдаллах ибн Фазлаллах Ширази, получивший почетное прозвище Вассаф ал-хазрат, работал до 1328 г. Источниками Вассафу послужили, помимо Тарих-и джахангушай и Джами' ат-таварих и др. исторических трудов, официальные документы (в частности налогового управления), рассказы очевидцев и собственные воспоминания. Использование интереснейшего и часто уникального материала по политической и социально-экономической ситуации в Иране конца XIII — начала XIV в., имеющегося в Тарих-и Вассаф, затрудняется в высшей степени цветистым и усложненным языком, изобилующим всевозможными риторическими и поэтическими фигурами, хронограммами и стихотворными вставками, малоупотребительными и архаическими выражениями и профессионализмами. Его, с точки зрения средневековых персов, совершенной литературной форме стремились подражать и историографы последующих веков, что оказало гибельное влияние на содержание их трудов. При всем своем придворном паггегиризме «История Вассафа» весьма часто повествует о зверствах и насилиях монгольских военных отрядов и чиновников: особое внимание уделено положению Фарса — родины самого летописца.

5 Хаган (тюрк.-монг.) — титул самовластного правителя у монголов. В арабо-персидской традиции имело хождение в формах хакап (независимый государь вообще) и каан (верховный властелин Монгольской империи).

Покровительством Рашид ад-Дина пользовался и Хамдаллах ибн Аби Бакр (ок. 1281 — после 1349), который происходил из старинного рода, наследственно занимавшего с XI в. пост начальника казначейства (мустауфи) в Казвинском вилайете, и сам занимал видные должности по податному ведомству (в т.ч. управление финансами в Казвине и ряде соседних областей). Сыну своего патрона, Гийас ад-Дину Рашиди, он в 1330 г. и посвятил свою всеобщую историю Тарих-и гузида (доведена до 1329 г.), где о Хулагуидах рассказывается в XII разделе IV главы, а VI глава подробно описывает родной город автора — Казвин. «Избранная история» опирается, главным образом, на труды предшественниковДжувайни, Рашид ад-Дина, Вассафа — и шгтересна преимущественно в своих последних главах, посвященных 20 — 30-м гг. XIV в. — периоду, современному Казвини. Позднее Хамдаллах продолжил свой труд до 1344 г., а его сын Зайн ад-Дин Мустауфи Казвини — до 1392 г.

Ок. 1340 г. Хамдаллах ибн Аби Бакр Мустауфи Казвини завершил космографический и географический труд Нузхат ал-кулуб, третья часть которого представляет собой, по сути, энциклопедию, где собраны данные как о различных областях и городах ильханской державы, так и об окружающих ее владения государствах и странах. Критически используя большое число первоисточников, он сравнительно редко допускает анахронизмыисключение — очерк Фарса, составленный почти целиком на основе Фарс-нама Ибн ал-Балхи, однако и здесь Казвини относится к его данным избирательно. Преимущественно же экономическая гео1рафия характеризуется исходя из современных автору документов, в частности казенных податных списков (дафтар), к которым он имел доступ. Обзор положения в каждом вилайете строится по единому плану: координаты широты и долготы, природные условия, виды орошения, агротехника и растительные культуры, города, религиозная принадлежность населенияпочти всегда приводятся цифры налоговых поступлений и по многим округам — количество селений. Отдельно описаны реки с каналами, рудники и маршруты караванных путей. Несмотря на крайнюю скудость сведений о ремесле, торговле и городской жизни, данные Хамдаллаха Казвини все же позволяют судить о степени упадка или, напротив, процветания тех или иных районов, численности и этноконфессиональном составе населения. Политические позиции Хамдаллаха Казвини приближаются к таковым Рашид ад-Дина и Вассафа.

Особняком от трудов золотого века придворной хулагуидской историографии стоит хроника Румского султаната Мусамарат ал-ахбар ва-мусайарат ал-ахйар («Вечерний обмен новостями и собеседование с благими мужами») Карим ад-Дина Махмуда ал-Аксараи служащая продолжением труда придворного летописца последних сельджукидских государей Малой Азии Ибн Биби. Особенно важна информация ал-Карима ал-Аксараи, о личности и даже годах жизни которого известно крайне мало, бывает применительно к ситуации в районах, пограничных между собственно Анатолией и Сиро-Месопотамским регионом. Кроме того, в Мусамарат ал-ахбар, охватывающей временной промежуток 1283 — 1323 гг. получили отражение и общие тенденции конфессиональной политики ильханов и их представителей-наместников в Руме.

Помимо вышеперечисленных источников — памятников расцвета историографической и географической литературы при хулагуидских ильханах, нами были привлечены и компиляции более поздней поры, авторы которых нередко пользовались при их составлении историческими произведениями и документами, не дошедшими до нашего времени. В их числе — огромный компендиум по истории ислама, Ирана и сопредельных стран Раудат ас-сафа'фи сират ал-анбийа' ва-л-мулук ва-л-хулафа ' («Сад чистоты в жизнеописании пророков, царей и халифов») Мирхонда (1433 — 1498) и Хабиб ас-сийар фи ахбар афрад ал-башар (<�Друг жизнеописаний в известиях об отдельных представителях рода человеческого") его внука Хондемира (1475 — 1537). Оба компилятора принадлежали к так называемому гератскому культурному кругу, сложившемуся при дворе последних Тимуридов к концу ХУ-началу XVI в. вокруг Мир Низам ад-Дина 'Али Шера (Нава'и), и центральным в их трудах является монгольский и пост-монгольский период истории Ирана, Средней Азии и отчасти Ближнего Востока. Особенно важна компиляция Мирхонда (собственно Мухаммад ибн Хаванд-шах), пользовавшаяся благодаря цветистости и занимательности изложения наибольшей известностью в персои тюркоязычном мире, и поэтому долгое время являвшаяся для европейских востоковедов почти единственным источником по истории мусульманского мира. В его семитомном труде оригинальны только часть VI и VII тт. Но с открытием более ранних первоисточников «Сад чистоты» не утратил своего значенияряд эпизодов, излагаемых Мирхон-дом, отсутствует у знаменитых авторов-современников Чингисидов, и это заставляет предполагать, что тимуридский книжник мог пользоваться (особенно в интересующих нас IV и V тг.) сочинениями более ранних арабских и персидских авторов, которые пока остаются неизвестны. Хвандамир (собственно Гийас ад-Дин Хусайн ибн Хумам ад-Дин), подобно деду (чей труд он завершил и отредактировал) входивший в круг Нава’и, после падения гератских Тимуридов (1507 г.) поступил на службу к Исма’илу Сафави, а под конец жизни перебрался ко двору Бабура. Помимо трехтомного Хабиб ас-сийар, доведенного до 1524 г., ему также принадлежит свод жизнеописаний вазировДастур ал-вузара' (1509 г.).

Труды, принадлежащие христианским авторам, не менее значимы для нашей работы, нежели произведения мусульманских историков. Эти источники имеют свою немаловажную специфику. Как правило, это летописи, создававшиеся представителями белого и черного духовенства различных восточно-христианских церквей (сиро-яковитской, армяно-григорианской, несториан-ской). Хронисты, за редким исключением, не занимали высоких должностей при ильханском дворе и в силу этого не пользовались доступом к конфиденциальной информации. Но этот фактор сообщает им, вместе с тем, большую свободу от коронованных покровителей и неизбежного официоза: их труды обычно более демократичны, приближены к бытовой жизни, чем пропитанные идеей государственного престижа династические истории Джувайни и Рашид ад-Дина. Изложение сирийских и армянских летописцев изобилует непосредственными свидетельствами, отражающими повседневное существование христианских общин.

Одним из основных источников по истории христиан Ближнего Востока в монгольский период является «Хронография» (Махтванут завне) Григория бар 'Эбрайи (1226−1286). Уроженец Мелитены на Евфрате, сын иудейского врача-выкреста (отсюда прозвище — «сын еврея», араб. Ибн ал-'Ибри), Бар 'Эбрайя был назван при рождении Иоанном (имя Григорий он принял при рукоположении в епископский сан), а впоследствии стал известен и арабским прозвищем — Абу-л.

Фарадж («отец утешения»). Еще в ранней молодости он изучил, помимо родного сирийского, арабский и, возможно, древнееврейский языки, философию, богословие, приобрел значительные познания в медицине. Переехав из находившейся под угрозой монгольского нашествия Мелитены в Антиохию, Иоанн в семнадцатилетнем возрасте принял постриг. В другом городе сирийского побережьяТриполи, он учился риторике и медицине. С 1246 г. последовал быстрый взлет Бар 'Эбрайи по церковной иерархии: он был рукоположен епископом маленького городка Губос, в 1247 г. — епископом Лакавинским, а в 1253 г. стал архиепископом Алеппо. В 1264 г. он стал мафрианом Востока, возглавив де-факто мо-нофизитскую церковь Сирии и Двуречья.

Первоначально Бар 'Эбрайя задумывал свой труд как продолжение «Хроники» монофизитского патриарха Михаила Великого, доведенной до 1196 г. Отметим, что труд Михаила является одним из важнейших памятников сирийской исторической литературы и в немалой степени помогает прояснить вопросы, связанные с положением восточнохристианских общин Сирии и Месопотамии в XI — XII вв. В традициях сирийского летописания «Хроника» (Махтванут зав-нё) Михаила Великого (или Михаила Сирийца, как его предпочитали именовать в Европе) разделена на две параллельно ведущихся части — светскую или мирскую (космостике) и церковную историю (экклезиастике). Компилятивный характер ранних фрагментов «Хроники» способствовал тому, что в ее составе сохранились значительные по объему отрывки из не дошедших до нас сочинений сирийских авторов.

Однако работа в библиотеке Мараги, содержавшей множество сирийских, арабских и персидских сочинений, в том числе, посвященных недавним событиям XIII в. — возвышению Монгольской державы, походам Чингис-хана и Хулагу и т.н. — помогла Бар 'Эбрайе создать труд, который если не по объему, то по широте охвата материала превзошел произведение его предшественника. Его «Хронограф» (Махтванут завне)6 разделяется на три части. В первой излагается.

6 Сирийские названия исторических трудов Михаила Сирийца и Бар 'Эбрайи совпадают, однако сложилась традиция именовать первый «Хроникой», а второй — также светская история человечества от сотворения мира до 1286 г. (так называемая «Сирийская хроника»), во второй и третьей — история сирийской церкви. Исторический процесс сирийский хронист представлял как преемственность эпох (в его терминологии — «государств»), от библейских патриархов через царей израильских, ассирийских, вавилонских, персидских, греческих и т. д. к современным ему «государствам» арабов (т.е. мусульман) и гуннов (т.е. монголов). О последних он повествует весьма подробнов частности ему мы обязаны одним из двух имеющихся сокращенных изложений Ясы. Сугубо хронологический материал занимает в «Хронографе» довольно незначительное место и тонет в огромном количестве исторической, географической, этнографической и т. п. информации. Большое внимание уделяет хронист разного рода метеорологическим феноменам (явление комет, землетрясения, снегопад), толкуя их, в духе времени, как знамения. «Хронограф» изобилует и обыденным материалом (цены на продовольствие, слухи, бытовые происшествия). Язык Бар 'Эбрайи относительно прост и не загружен риторикой, что объясняется и тем, что автор прославился как популяризатор разных ветвей знания (кроме истории, ему принадлежат труды по языковедению, философии, математике и астрономии). Целью своей он ставил «просвещение» своей паствы, т. е. яковитов, «развлекая простонародье и привлекая внимание ученых мужей» (57, р. VII).

Первая, светская, часть «Хронографии» была переведена Бар 'Эбрайя на арабский язык по просьбе ряда сирийских эмиров-мусульман. В результате соответствующей адаптации появилась Tapia мухтасар ли-д-дувал («Краткая история государств»), которую автор, помимо привлечения арабских и персидских источников, дополнил рядом существенных деталей, отсутствующих в сирийском тексте «Хронографии». Как и сирийский оригинал, «Краткая история» разбита на десять периодов, или «государств», завершающим из которых является монгольское (в сирийской редакции — «гуннское»). Она была доведена до начала правления Аргуна (т.е. 1284 г.), в то время как сирийская «Хронография» после смерти Абу-л-Фараджа была дополнена рассказом о.

Хронографом". Сир. махтвапут завис (букв, «написание времен»), как нам кажется, ближе по семантике второму варианту. событиях 1286 — 1298 гг., предположительно, братом покойного, Сафи Бар

V i *.

Саумой.

Отдельной важной группой источников по эпохе монгольского владычества в Передней Азии являются сочинения армянских хронистов, чьи позиции в основном близки Бар 'Эбрайе, ввиду их общей приверженности монофизитскому вероисповеданию. В армянской историографии монгольский период представлен довольно представительным корпусом памятников (куда входят еще не до конца исследованные мелкие хроники XIII — XVIIIbb .- серьезного внимания заслуживают и памятные записи на колофонах рукописей, порой достигающие внушительных размеров).

Армянские авторы, принадлежа почти исключительно к духовенству и создавая свои труды преимущественно в монастырях, чувствительно реагировали на колебания в религиозной политике ильханов. Как и большинство восточных христиан, они приветствовали приход монголов как избавителей от мусульманского ига. Однако одновременно они не скрывали и отрицательных аспектов монгольской власти: массовых убийств, опустошений, грабежей, от которых страдали и христиане (а самоопределение по религиозному принципу характерно для армянских летописцев). Эта группа источников, во многих случаях подтверждая, дополняя, а порой и уточняя данные арабских и персидских историков, сочинения которых зачастую отражают официальную точку зрения, имеет для нашего исследования немаловажное значение.

Внутри них можно выделить две основных группы. В первую входят сочинения, написанные в Великой (или Верхней) Армении и относящиеся пр е-имущественно ко второй половине XIII в.: такова не дошедшая до нас «Всемирная история» вардапета Ованеса Ванакана, материалы которой были использованы его учениками — вардапетом Варданом Великим из Бардзрберда во «Всеобщей истории» (Патмутюн тиезераканот сотворения мира до 1265 г.) и Киракосом Гандзакеци (ум. в 1270 г.) в «Истории армян» (Патмутюн хайоцот крещения Армении до 1267 г.). Особняком стоят «История княжества Сисакан» (Патмутюн нахангин Сисакан) митрополита сюнийского Степан носа Орбеляна (1258- 1304).

Даже внутри этой группы отношение армянских историков к монголам неоднозначно. Если Вардан ограничивается сухой констатацией фактов и порой не удерживается от хвалебных эпитетов при упоминании о том или ином монгольском хане, Киракос уделяет много внимания бесчинствам захватчиков и бедствиям, постигшим население, и дает отнюдь не лестные характеристики даже Хугшу. Его язык, как правило, не блещет риторическими украшениями, но при описании картин разрушения городов, массового уничтожения и пленения населения его повествование переходит в настоящие иеремиады, стиль которых испытал огромное влияние образности и фразеологии не только Библии и житийной литературы, но и византийских церковных историков (Евсевия Памфила, Сократа Схоластика). При создании своего труда Гандзакеци использовал различные документы теологического и церковно-канонического содержания. Однако ценна работа Киракоса, прежде всего, содержащимся в ней богатейшим материалом по быту, нравам, общественному строю и даже языку монголов, почерпнутым, так сказать, «из первых рук»: он был среди тех, кто «собственными глазами видели разорение и муки, постигшие все страны» (29, с. 152) и даже побывал в монгольском плену. Подтверждается аутентичными источниками и достоверность его сведений о фискальной политике завоевателей и их взаимоотношениях с господствующей верхушкой не только Закавказья, но и других стран Передней Азии. Полностью оригинальны фрагменты, посвященные западному походу Хулагу и созданию нового чингисидского улуса. «История армян» Гандзакеци послужила источником для ряда других сочинений в армянской исторической традиции (в том числе и для современника и друга Киракоса Вардана Великого и др.).

Ко второй группе относятся труды киликийских историков, писавших под покровительством династии Рубенидов. Значительная часть киликийских хроник создана уже в первой четверти XIV в. Главными из них являются «Летопись» (Патмутюн) коннетабля Смбата Спарапета (ум. в 1276 г.) и «История народа стрелков» Григора Акнерци (ум. в 1335 г.), до середины XX в. приписывавшаяся иноку Магакии Абегу. Заслуживают внимания Хронологическая история" Мхитара Айриванеци (доведена до 1289 г.), а также хроники Себастаци, Давида.

Багишеци и Нерсеса Палиенца. Естественно, что сочинения этого круга являются первоисточниками и, но проблеме сотрудничества киликийского царского дома с монголами и роли армянских царей в подготовке совместного с христианской Европой крестового похода против мусульман (это в особенности касается «Цветка историй» Хетума Патмича).

Иной тип исторического сочинения, по сравнению с «Хронографией» Бар 'Эбрайи и армянскими летописями, представлен написанной в 20 — 30-х гг. XIV в. на сирийском языке анонимной «Историей Map Ябалахи III и раббан Саумы» (Таш'ита де-мар католикос Йахбаллаха ве-де~раббан Бар-Саума са’ора). Это произведение ближе к жанру биографии или, точнее, жития. Источниками, использованными автором, были, помимо собственных впечатлений, устные сообщения, дневник на персидском языке главы направленного ильханом Аргуном в п.

1288 г. посольства в Европу несторианского нериодевта Бар Саумы и краткие хронологические записи о жизни католикоса Ябалахи III и о восстании в Эрбиле. Автор — скорее всего, несторианский клирик, близко знакомый с патриаршим двором, — демонстрирует достаточно широкую осведомленность не только в делах церковных, но и в политических вопросах. Так, подробное описание осады Эрбиля демонстрирует, что автору были хорошо известны обстоятельства восстания. С большими подробностями передаются в «Истории» встречи католикоса с ильханами, которые могли фиксироваться письменно: перечисляются все знаки внимания, денежные дотации и подарки, полученные Ябалахой. Автор был, конечно, посвящен и в интриги, опутывавшие трон католикоса, но здесь он достаточно осторожен.

История" не ограничена узкими интересами несториан: выходя за пределы биографических сведений, она касается многих политических событий, сохраняя интереснейшие данные о государстве ильханов, достоверность которых не подлежит сомнению. Так, лица, названные в ней, зачастую хорошо известны ио «Сборнику летописей» Рашид ад-Дина. В биографии упоминаются ильханы.

Периодевт (греч.- сир. са’ора) — в восточных церквах (в частности, в несторианской) уполномоченный наблюдать за поддержанием экклезиастической дисциплины в гранимногие из которых, в частности, Аргун, получают детальные характеристики), сам Рашид ад-Дин, эмиры (Науруз и Сутай) и царевичи, армянский царь Хетум II и многие другие. <0ся обстановка ханского двора и управления, — отмечает переводчик памятника на русский язык Н. В. Пигулевская, — переданы с такой живостью, что нет сомнения в том, что автор хорошо знал, видел и слышал все то, о чем писал" (25, с. 387). Преследования, которым подверглись несториане в начале XIV в., наложили на «Историю» отпечаток страха и недосказанностив изложении событий есть определенная отрывочность и непоследовательность, которые, тем не менее, не умаляют ценность содержащихся в ней сведений по внутренней и внешней истории несторианской общины с 1245 по 1317 г.

Вместе с тем рассказ о поездке Бар Саумы — это и своеобразный памятник географической литературы. Описание путешествия из Северного Китая в Двуречье и Европу не имеет параллелей своему сюжету в ближневосточной письменности данной эпохи: ведь Бар Саума пересек всю Евразию от Ханбалыка до Бордо. «Это было почти всей „подлунной“, „обитаемой землей“, земным кругом, который был известен в то время» (25, с. 371). Географические пункты, упомянутые в источнике, встречаются и у Марко Поло. Конечно, автора-монаха в первую очередь интересуют специфические вопросы, связанные с культом, но все же он предстает внимательным наблюдателем со свежим взглядом представителя иной культуры.

Понятно, что произведения Бар 'Эбрайи и биографа Ябалахи и Бар-Саумы, сложившиеся в христианской среде, главным образом в ней и распространялись, не оказывая сильного влияния на общее развитие арабской литературы. Однако арабские произведения Бар 'Эбрайи читали не только христианекак мы видели, и его сирийские сочинения переводили Fia арабский язык, а биография Map Ябалахи III в кратком изложении нашла свое место и в таком памятнике арабоязычной несторианской церковной литературы XIV в. как «Книга башни» (Китаб ал-мадждал). цах епархий той или иной церкви, в обязанности которого входил регулярный объезд различных монастырей и обителей.

Важнейшую роль в ознакомлении европейцев с монголами и их империей сыграли миссии Джованни де Плано Карпини (1245−1247 гг.) и Гийома де Руб-рука (1253−1255 гг.) к Гуюк-хагану и Монгке-хагану по поручению папы Иннокентия IV и французского короля Людовика IX. Как Карпини, так и Рубрукпроницательные и образованные для своего времени люди — оставили знаменитые описания стран, через которые пролегал их путь к ставке «императора мон-галов». И хотя ни один из них не останавливается подробно на ближневосточной проблематике, их донесения дают много важной информации о влиянии христиан на политику монгольских ханов, христианско-мусульманских взаимоотношениях в центре Чингисидской державы, которые не могли не налагать свой отпечаток на религиозную политику завоевателей в мире ислама.

Книга о разнообразии мира" (// МШопе) Марко Поло (ум. в 1324 г.) -главный источник (наряду с сообщениями Карпини и Рубрука) для представлений о Востоке в католической Европе позднего средневековья. «Книга о разнообразии мира» является по своему основному содержанию первым в Европе руководством по группе вопросов, получившей с XIV в. название «практика торговли», составление которых было, по-видимому, заимствовано средневековым Западом от арабов. От позднейших компиляций «Книга» отличается, прежде всего, тем, что в большей своей части составлена по личным наблюдениям и (в меньшей степени) рассказам встречных людей, а не по литературным материалам, что роднит ее с предшествующими по времени отчетами францисканских дипломатических миссий. Марко Поло пользовался не только собранными лично материалами, но и записками «старших Поло» — отца и дяди, которые не один раз, как сам Марко, а трижды пересекли Азию, причем два раза с запада на восток и один раз в обратном направлении — во время своего первого путешествия. Все три части «Книги» в основном заполнены описаниями различных стран, городов, нравов и быта жителей Азии, Северной Европы и африканских стран бассейна Индийского океана (особое внимание уделено двору монгольского хагана Хубилая). Разговорный стиль и пестрота содержания «Книги» объясняются тем, что она была записана в заключении (в генуэзской тюрьме) другим узником (пи-занцем Рустичано) как цепь живых рассказов, обращенных к непосредственным слушателям. В XIV — XV вв. «Книга» сыграла большую роль в истории великих географических открытий, оказав заметное влияние на картографию эпохи первых португальских и испанских экспедиций XV — начала XVI в.

Книга" представляет собой настоящий кладезь сведений, но экономике, военному искусству, быту не только монголов, но и многих других централыю-и переднеазиатских народов. Ряд ее сведений подтверждается современными ему китайскими и персидскими источниками, в частности «Сборником легопи-сей» Рашид ад-Дина. Для нашей работы важно, что венецианец в ходе своих странствий посетил и Ближний Восток, в частности, Двуречье, возможно Багдад, а также значительную часть областей Ирана. Как человек своего времени, Поло обращал внимание на религиозную принадлежность жителей различных стран и городов, отмечает существование восточнохристианских общин и их отношения с «сарацинами» (т.е. мусульманами). Дважды посетив владения Хулагуидов, он находился в курсе политики ильханов, в частности, их военных предприятий.

Документальные источники данной эпохи крайне немногочисленны. К ним, прежде всего, относится переписка всемонгольских хаганов и хулагуидских ильханов с папским престолом и европейскими государями, памятники которой (как в оригинальных — монгольских и персидских — текстах, так и в латинских переводах) сохранились в архивах Ватикана. Среди наиболее пространных документов — письма, направленные французскому королю Филиппу IV Красивому ильханами Аргуном (1289 г.) и Олджейту (1306 г.). Тексты посланий от хаганов и ильханов владыкам мусульманского мира сохранились включенными в нарративные памятники (преимущественно хроники). Особую ценность в этом плане представляют труды Абу-л-Фараджа, Вассафа и ал-Макризи.

Отдельно следует упомянуть так называемую «Рашидову переписку» (Мукатабат-и Рашиди), собранную уже в 30-е гг. XIV в. бывшим секретарем Рашид ад-Дина Мухаммадом Абаркухи как свод образцов эпистолярного жанра. Из 53 входящих в нее писем четыре адресованы самому Рашиду, остальные же обращены самим хулагуидским вазиром к своим сыновьям-наместникам, челя-динцам и разным представителям высшего чиновничества и духовным авторитетам. «Переписка» представляет выдающийся интерес как первоисточник по и стории внутренней политики Хулагуидов: помимо важных сведений о налоговой системе, положении крестьян, торговле, ирригационных работах, она содержит много информации о курсе ильханов (в частности, Газана) в религиозной сфере. Так, письмо № 36 приводит завещание прославленного вазира с перечислением его поместий и имущества (в т.ч. отказанного в вакфы и для нужд мечетей и Мадраса). Подлинность «Рашидовой переписки» неоднократно подвергалась сомнению. Наиболее резким критиком традиционного представления о времени ее составления выступил в 1946 г. британский иранист Р. Леви, объявивший ее подложным сборником образцов официальной корреспонденции, сфабрикованным в Делийском султанате XV в. Признанный отечественный знаток иранского средневековья И. П. Петрушевский и переводчик «Переписки» на русский язык А. Н. Фалина высказали гораздо более умеренную точку зрения, предположив, что памятник в основе своей вполне аутентичен, что не исключает отдельных интерполяций и анахронизмов. Достоверность сборника не склонна оспаривать и один из крупнейших специалистов по социально-экономической истории Ирана Э.К. С. Лэмбтон.

История монгольских завоеваний на Ближнем Востоке и державы Хулагуидов, крестоносных государств Леванта и мамлюкского султаната с XIX в. стала предметом многочисленных исследований западных и российских, а в XX в. — и арабских историков.

Существенный вклад в изучение истории мусульманского и христианского Востока под властью монголов внесли труды отечественных востоковедов. Еще во второй половине XIX в. была издана «История монголов по армянским источникам» К. П. Патканова — представительная для своего времени подборка обширных извлечений из армянской историографии XIII — XIV вв., во многом не замененная и поныне. «Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды» В. Ф. Тизенгаузена объединил порой пространные выдержки из сочинений арабских (I т.) и персидских (II т.) авторов, дающих многомерное представление не только об улусе Джучи (в чем заключалась главная задача составителя), но и о монгольском периоде в истории Средней Азии и Ирана. Одновременно выходил первый (частичный) русский перевод «Сборника летописей» Рашид ад-Дина И. Н. Березина.

В XX в. всемирное признание получили посвященные становлению Монгольской мировой империи и структуре монгольского общества работы Б. Я. Владимирцова. Если написанная им популярная биография Чингис-хана стала образцовой практически для всех последующих работ на эту тему, то и монографическое исследование «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм» также осталось непревзойденным как в отечественной, так и в мировой монголистике. Еще раньше классик российской тюркологии и иранистики В. В. Бартольд обозначил основные подходы всестороннего научного изучения Монгольской державы и влияния монголов на судьбы средневекового мусульманского мира в своей диссертации «Туркестан в эпоху монгольского нашествия». К проблематике роли и последствий монгольской экспансии для судеб Передней и Средней Азии он возвращался практически в каждой из своих фундаментальных работ. А его «История изучения Востока в Европе и России» воссоздает широкую картину международных контактов на евразийском пространстве в XIII — XIV вв. В детальном исследовании «Персидской надписи на стене анийской мечети Мануче» он заложил фундамент для изучения социально-экономического строя, в частности фискальной системы Хулагуидской державы. Эту линию в исследовании монгольского периода в истории Ближнего и Среднего Востока продолжил своей монографией A.A. Али-заде, посвятивший свою научную работу изучению хулагуидского Азербайджана, где, как известно, располагались резиденции ильханов. Авторитетнейшему советскому специалисту по внутренней политике государства ильханов И. П. Петрушевскому принадлежит ряд статей, посвященных роли монгольского завоевания в истории Ближнего и Среднего Востока в XIII — XIV вв. Его эпохальный труд «Земледелие и аграрные отношения в Иране XIII — XIVb в.», в котором для нас особую значимость имеет очерк системы налогообложения, стал непревзойденным образцом разработки социально-экономической проблематики средневекого Ирана и прилежащих стран не только в отечественном, но и в мировом востоковедении.

В монографиях и статьях Н. В. Пигулсвской — крупнейшего представителя советской сирологии — дана блестящая характеристика культурно-религиозной жизни христиан-сирийцев на протяжении Средних веков. Ей же принадлежит заслуга перевода на русский язык и критического исследования важнейшего памятника несторианской литературы «Истории мар Ябалахи III и раббан Саумы». Разработку «монгольской» темы в армянских средневековых летописях продолжил (вслед за К.П. Паткановым) А. Галстян в изданном им сборнике «Армянские источники о монголах». Эволюция религиозного сознания арабов-мусульман Ближнего Востока в тесной связи с этническими, лингвистическими и политическими факторами проанализирована в статьях О. Г. Большакова, П.А. Грязневи-ча, А. Б. Халидова. Рядом важных наблюдений относительно взаимного восприятия средневековых мусульман и христиан мы обязаны В. А. Журавскому и С. И. Лучицкой.

Существенную помощь нам оказала специальная литература, посвященная мусульманским государствам — соперникам монгольских завоевателей. Работа З. М. Буниятова «Государство хорезмшахов-Ануштегинидов» детально разбирает властные институты и политическую историю величайшей державы восточного ислама кануна монгольского вторжения. Непревзойденным по богатству привлеченного материала и уровню обобщений в отечественной историографии Анатолии домонгольского и монгольского периода является «Государство Сельджуков Малой Азии» В. А. Гордлевского. И. Б. Михайлова предприняла успешную попытку сжато, но емко осветить главные тенденции городской жизни прославленного центра всей восточной половины дар ал-ислама в монографии «Средневековый Багдад. Некоторые аспекты социальной и политической истории города в середине X — середине XIII в.». Если в работах «Из истории Фати-мидского Египта» и «Салах ад-Дин и мамлюки в Египте» Л. А. Семенова обращалась преимущественно к социально-экономической проблематике (не обходя в то же время вопросов военно-политической организации), то в труде, посвященном сельджукидской Сирии, уделила пристальное внимание тенденциям в религиозной и интеллектуальной жизни одной из важнейших областей арабо-мусульманского мира. Исчерпывающе (насколько это возможно при существующем состоянии источников) освещены особенности социальной структуры одного из самых загадочных государственных образований средневекового ислама в труде Н. С. Строевой «Государство исмаилитов в Иране в XI — XIII вв.».

Большой интерес для нас представляли монографии и статьи JI.II. Гумилева, в частности, обрисованные в них дискуссионные взгляды на особенности становления степных империй Евразии и взаимодействие их с их оседлыми соседями, высказанные им в обобщающих работах «В поисках вымышленного царства» и «Древняя Русь и Великая степь». Помогли пониманию отдельных проблем политико-идеологической и дипломатической истории монгольских государств исследования С. Закирова (контакты Джучидов и мамлюков), М. Кут-лукова (Восточный Туркестан в монгольскую эпоху). В высшей степени интересным представился нам ряд точек зрения, высказанный В. В. Трепавловым по поводу властных отношений в чингисидских улусах в монографии «Государственный строй Монгольской империи в XIII в.».

Многолетнюю традицию имеет изучение Ближнего Востока эпохи Чинги-сидов в научной среде Запада. Хулагуидская держава привлекала внимание западных исследователей еще с начала XIX в.8, прежде всего, как основной «контрагент» крестоносцев и католического мира в целом на завершающем этапе борьбы против мусульман в Леванте (первые материалы переписки монгольских владык с Римом были изданы еще в 20-е гг. XIX в. А. Ремюза).

30-е гг. XIX в. стали временем появления первого масштабного труда по истории монгольских государств средневековья, написанного на основе практически всех известных тогда в Европе источников, — «Истории монголов от Чингиз-хана до Тимур-бея или Тамерлана» француза армянского происхождения барона K.M. д’Оссона, который впервые ввел в научный оборот сочинения многих арабских и персидских авторов (1835 г.). Д’Оссон, владевший, прежде всего, ближневосточными языками, естественно отдал приоритет в своем исследовании Хулагуидам и Чагатаидам. Четырехтомная работа K.M. д’Оссона с точки зрения о.

Довольно подробные статьи о хулагуидских государях, основанные преимущественно на поздних персидских компилятивных сводах XV — XVI вв., имеются уже в первом на.

АЛ РСССИИСКЛЛ.

4,1 ГОСУДАРСТВЕН ПАЯ.

БИГ.ЛЯО ГЬКА охвата материала остается непревзойденной и поныне. По уровню владения ис-точниковым материалом с ним не могли сравниться появившаяся во второй половине XIX в. и снискавшая большую популярность обширная компиляция англичанина Г. Ховорса (1876 — 1927 гг.).

Важнейшей вехой в освоении европейской наукой историографии монгольского периода стал перевод «Газановой истории» из «Сборника летописей», выполненный бароном Э. де Катрмером, снабдившим свою работу огромным количеством тщательно составленных комментариев (1836 г.). В 1842 — 1843 гг. увидело свет первое монографическое исследование политической истории Ху-лагуидской державы, вышедшее из-под пера известного своей творческой плодовитостью переводчика и энтузиаста востоковедения, австрийского посла в о.

Стамбуле, барона И. фон Хаммер-Пургшталля. В конце XIX в. в научный оборот вошла «История мар Ябалахи III»: автор французского перевода, Ж.-Б. Шабо, не только сопроводил текст обильным комментарием, но и поместил в приложенных к нему «Заметках о сношениях хана Аргуна с Западом» латинские подлинники переписки ильханов, пап и несторианских католикосов. Огромный вклад в изучение культурной жизни Хулагуидского Ирана внес Эд.Г. Броун, посвятивший III том своей «Литературной истории Персии» «Персидской литературе при татарском владычестве» (1920 г.) — затрагиваемые им темы значительно шире чисто литературоведческих.

Начало XX в. было в европейском востоковедении ознаменовано широкомасштабной работой по критическому изданию основных источников по истории Хулагуидского государства — сочинений Джувайни (М. Казвини), Рашид ад-Дина (Э. Блоше и др.), Хамдаллаха Казвини (Эд. Броун и Г. Лестрейндж). При этом следует отметить, что издания полного текста «Сборника летописей» (несмотря на критическую публикацию более или менее значимых частей или фрагментов его как в Европе, так и в Иране) не существует, как не осуществлено еще и критическое издание такого выдающегося памятника хулагуидского исто-риописания, как «История Вассафа».

Западе энциклопедическом издании, но востоковедению — «Восточной библиотеке» Б. д’Эрбело (1697 г.).

В промежуток времени между первой и второй мировыми войнами в качестве обобщающего труда «Историю ильханов» Й. фон Хаммер-Пургшталля сменил «Иран во время ильханов: политика, культура, экономика» германского ираниста-исламоведа Б. Шпулера, находящаяся уже на принципиально ином уровня разработки материала (1939 г.). В 50 — 60-е гг. Дж. А. Бойл продолжил работу с памятниками хулагуидской историографии (английские переводы Джу-вайни и Рашид ад-Дина с ценными примечаниями). Тогда же появились общая монография по аграрной проблематике («Землевладелец и крестьянин в Персии») и ряд статей по частным вопросам (в т.ч. по политической мысли и проблемам социальной структуры Хула1уидских Ирана и Ирака) Э.К. С. Лэмбтон. Уже в 80-е гг. британская исследовательница подвела итог своим изысканиям обобщающей работой «Преемственность и изменения в средневековой Персии». Важное место занимает проблема монгольской гегемонии в Евразии в книге русского историка-эмигранта Г. В. Вернадского «Монголы и Русь». Экологический фактор в истории складывания монгольской гегемонии и ее судьбах (в том числе на переднеазиатском материале) находится в центре исследования Дж. Флетче-ра. Специфику военной организации Хулагуидского Ирана проясняет ряд статей Дж. М. Смита. Недолговременный, но крайне важный в истории развития монгольского административного управления в завоеванных областях период царствования Монгке избрал темой своей монографии Т. Т. Оллсен, который прибег к компаративному анализу функционирования «монгольского империализма» в Китае, Иране и на Руси.

Еще в 30-е гг. политико-дипломатическая активность монголов и их контакты с крестоносцами привлекли внимание французского историка латинского Леванта Р. Груссэ, впоследствии посвятившего стенным империям отдельную книгу. Комплекс проблем политической и социальной истории Ближнего Востока в XIII — XIV вв. плодотворно изучался крупнейшим французским востоковедом Кл. Каэном, чья первая крупная монография о Антиохийском княжестве (1940 г.) положила начало эпохе комплексного изучения социально-экономической и культурной ситуации в Восточном Средиземноморье. В 60-е гг. идея необходимости рассматривать существование франкских монархий сиропалестинского региона в неразрывном единстве с мусульманскими государственными образованиями Ближнего Востока и «монгольским миром» (прежде всего Хулагуидами) стала одной из ведущих для авторов сводной «Истории крестовых походов» под редакцией К. Сеттона (в числе которых были Х.А. Р. Гибб, Кл. Казн, Б. Лыоис). До сих пор не заменен общий очерк истории нехалкидон-ских церквей Востока, принадлежащий A.C. Атийе и имеющий, наряду с несомненными достоинствами, ряд существенными неточностей и пробелов. Восточному христианству и его постепенному вытеснению соперничающими религиями в Азии посвящена работа Л. И. Броуна (США), которая порой, к сожалению, не лишена миссионерского пафоса. Ряд интересных суждений, касающихся особенностей «монгольского» периода в истории мусульманского мира и всей Евразии, высказан в общем очерке («История монгольских завоеваний») новозеландского историка Дж.Дж. Сондерса, а также его статьях, опубликованных в сборнике «Мусульмане и монголы. Очерки истории средневековой Азии». Тематика монголо-мамлюкских контактов вызвала интерес у ряда израильских арабистов. В высшей степени спорные и возбудившие оживленную полемику соображения о влиянии чингисидского права на принципы организации мамлюкской армии высказал М. Поляк. Дальнейшая разработка вопросов взаимодействия и культурных заимствований была продолжена с гораздо более сдержанных позиций Д. Айалоном. Т. Амитай-Прёйсс в своих изысканиях уделил преимущественное внимание процессу хулагуидско-мамлюкского военного противоборства в Сирии.

Изучением религиозной и политической ситуации на Ближнем Востоке в преддверии монгольского нашествия занимались А. Баузани (Италия), Ф. М. Холт и К. Э. Босворт (Великобритания). Обзору и анализу эволюции восприятия ислама и мусульман средневековыми авторами восточнохристианского культурного круга (преимущественно греко-православными) на протяжении VII — XV вв. посвятил свою работу французский византинист А. Дюселье. Многие детали и общие моменты, существенные для лучшего понимания особенностей сироя-зычного летописания, затронуты в статье американского семитолога Дж.Б. Сега-ла и многочисленных публикациях голландского сиролога Х.Г. Б. Тёйле. Лучшим как по охвату, так и по тщательности обработки источников исследованием зан-гидской эпохи является обширный труд Н. Елисеева «Нур ад-Дин Махмуд, великий мусульманский государь эпохи Крестовых походов» (Франция). Результатом изысканий С. Хамфриза (США) стала фундаментальная монография «Аййубиды Сирии: от Саладина до монгол».

Поместить изучаемую проблематику в широкий контекст развития исламской цивилизации помогли и общие труды французов А. Микеля и Д. Сурделя, британцев А. Хаурани и Р. Леви, американцев Ф. Х. Хитги, Б. Льюиса и А. Лапи-дуса и мн.др.

Современная арабская историография представлена книгами Бадри Му-хаммада Фахда (по истории 'Аббасидского халифата в XII — XIII вв.) и Джа’фара Хусайна Хасс-бега (об ильханском периоде в истории Ирака — XIII — XIV вв.). Обобщающие труды Б. М. Фахда и Дж.Х. Хасс-бега, имеющие особую ценность благодаря тому, что авторам был доступны не изданные за пределами Иракской Республики источники, представляют интерес как лучшие образцы национальной исторической школы Ирака. * *.

Диссертация состоит из Введения, четырех глав и Заключения. В Главе I дается характеристика общей религиозно-политической ситуации на Арабском Востоке (прежде всего, в Сирии и Двуречье) в канун монгольского вторжения. В Главе II излагается история монгольских завоеваний на Ближнем Востоке и первые десятилетия чингисидского правления в покоренных областях (вплоть до похода Хулагу 1256 — 1260 гг.). В Главе III рассматривается развитие религиозной политики ильханского двора во второй половине XIII в. (до 1295 г.), анализируется роль монофизитских и несторианских церквей в улусе Хулагуидов в контексте внутрии внешнеполитического курса ильханов. Глава IV освещает ход и последствия исламизации двора и государственного аппарата при Газане и Олджейту и связанные с ним перемены в положении христианских общинособое внимание уделено Двуречью и отчасти Сирии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Появление на землях Ирана и Двуречья в 1256 — 1260 гг. нового улуса Великой Монгольской империи создало почву для обострения в регионе межконфессиональной напряженности, вызванной как внутриполитическими, так и внешнеполитическими факторами. Наиболее очевидными их проявлениями стали соответственно изменение конфессионального равновесия на территории ильханской державы и противоборство Хулагуидов с мамлюкскими султанами за Сирию с Палестиной.

К XIII в. на пространстве между Атлантическим и Индийским океанами сложилась широкая религиозно-политическая и социально-экономическая общность — дар ал-ислам, основанная на самоотождествлении значительного бол ь-шинства ее членов как мусульман, но не исключавшая этноязыковой и конфессиональной неоднородности данного региона. В рамках самой многочисленной общины региона — исламской уммы — постоянно шло (проходя различные фазы) противостояние «нормативного» ислама «сунны и общины», основные положения которого сложились к X — XI вв., и различных шиитских течений, в первую очередь исна’ашаризма и исма’илизма. Последние, в свою очередь, конкурировали между собойвзаимной враждебностью нередко отличались и взаимоотношения приверженцев четырех суннитских мазхабов. Особое положение занимали иноверцы — иудейские общины и христианские церкви (монофизитские — ар-мяночригорианская, сиро-яковитская, коптская — и несторианская, а также греко-православные патриархии Антиохийская и Александрийская). Они были включены в социальную структуру дар ал-ислама на правах ахл аз-зимма, что не мешало им сохранять и связи с единоверцами за его пределами, в частности с христианским Западом и Византией (несколько укрепившиеся в эпоху Крестовых походов). Упрочившаяся к началу XIII в. гегемония суннизма не преодолела политической раздробленности центральных земель мусульманского мира. Вместе с тем следует отметить, что уже начиная с первых веков хиджры средневековый ислам выработал ряд механизмов, облегчавших сосуществование различных религиозных сообществ (частично унаследовав опыт Сасанидского Ирана).

Сложившаяся на Ближнем Востоке в эпоху Халифата иерархия конфессий, несмотря на заведомое признание абсолютного превосходства вероучения Мухам-мада, создавала почву для взаимодействия представителей разных духовных традиций в рамках единого культурно-экономического пространства.

Масштабная экспансия на территорию этого цивилизационного комплекса из-за его пределов, включившая значительную его часть в систему чингисидских улусов под верховным владычеством хаганов в Каракоруме, во многом привела к смене приоритетов. Идейной основой монгольской власти была концепция покровительства Неба потомкам Чингис-ханасуществующие религии и мировоззренческие системы (от христианства до буддизма) признавались постольку, поскольку их учения не противоречили довольно широко трактовавшейсся воле Неба. Эти в целом аморфные представления не мешали хаганам и улусным ханам покровительствовать тем или иным вероучениям, а отдельным членам Золотого рода — становиться их адептами. Однако на протяжении нескольких десятилетий, последовавших за первой волной завоеваний, монгольские государи не склонны были определяться со своими религиозными симпатиями, что оставляло им большую свободу маневра в военно-дипломатических контактах с соседними государствами. Такая позиция была для исламского мира (да и для католической Европы и Византии) непривычна и вызывала недоумение, и даже отторжение.

На Ближнем и Среднем Востоке конфессиональная линия Чингисидов (и в частности, хулагуидских ильханов) обусловливалась рядом факторов, порожденных как внутренним духовным развитием монгольского общества, так и политической необходимостью. Уже в XI в. несторианские миссионеры в Великой степи положили начало христианизации нескольких влиятельных племен, представители которых, влившись в ближайшее окружение Чингисидов, тесно породнились с ними: несторианство исповедовали матери и жены многих чингисидских царевичей и хаганов, что не могло не повлиять на конфессиональные предпочтения монгольских государей. Несториане преобладали и среди уйгуров, составлявших костяк чиновничьего аппарата Великого Монгольского улуса при первых Чингисидах. Однако важнейшим фактором в монголо-христианских отношениях стало то, что религиозные меньшинства, неполноправные в мусульманских государствах, рассматривались хаганами как потенциальные сторонники в деле завоевания Ближнего Востока. Несториане же с их широчайшими вековыми торговыми связями в городах Средней Азии, сирийских колониях и факториях, но Великому шелковому пути могли представляться потомкам Чингисхана, во-первых, оптимальным связующим элементом мировой державы Золотого рода и, во-вторых (с учетом дипломатических традиций, восходящих еще к сасанидскому времени), удобными посредниками в контактах с Европой.

На Ближнем Востоке монголы, помимо многочисленных местных христиан, встретились также со светскими и духовными представителями католического мира. Крестоносное движение привело европейцев в непосредственное соприкосновение с мелькитами и маронитами Леванта, из которых последние стали союзниками крестоносцев в борьбе с мусульманами и посредниками в контактах с другими группами автохтонного населения. Сближение имело место и между франками и «еретическими» церквами — григорианской, яковитской и не-сторианской (зачастую выступавшими консолидированно). Особое значение европейская дипломатия стала придавать христианским общинам Азии после широкомасштабного наступления «сарацин» на Латинский Восток. Теснимые Аййубидами и мамлюками крестоносцы, опасаясь монголов, вместе с тем ожидали их помощи против мусульман, сообщая о своих надеждах европейским монархам.

Уничтожив иизаритский имамат Аламута и 'Аббасидский халифат, монголы встретили в Сирии решительный отпор со стороны мамлюкского султаната, который, приняв под свою опеку уцелевших представителей рода 'Аббаси-дов, объявил о своих претензиях на положение военно-политического лидера дар ал-ислама. Кроме того, Египет — средоточие власти мамлюкских султановукрепил свои и ранее мощные позиции как оплот суннитского ислама за счет упадка (в одних случаях временного, в других — окончательного) интеллектуально-духовных центров Ирана и Двуречья, вызванного разрушительными ударами монголов. Тем не менее, власть Хулагу и его потомков распространилась на всю восточную часть исламского мира, включая Багдад, падение которого имело огромное символическое значение как для мусульман, так и для христиан. Пограничная линия более чем на полвека установилась по Евфрату, что создало предпосылки для сотрудничества новых властителей Передней Азии с католической Европой. Посредниками в нем должны были стать франкские княжества Леванта и армянское царство в Киликии.

В Европе в результате монгольских походов и разгрома восточной половины мусульманского мира слухи о христианских верованиях «татарских императоров» нашли подходящую почву. Базой для взаимопонимания послужила, в числе прочего и легенда о первосвященнике Иоанне, порожденная еще в XII в. каракитайской экспансией. Ставки хаганов посещали францисканские и миноритские миссии, зондировавшие возможность совместного выступления против «агарян». Возрождение духа Крестовых походов, подчинение восточных церквей авторитету Рима и евангелизация более отдаленных районов Азии стали в XIII — XIV вв. главными целями папской курии. Большую активность в установлении связей с монголами проявил и Париж при Людовике IX (1226 — 1270 гг.) и Филиппе IV Красивом (1285 — 1314 гг.).

Дипломатическая переписка с папством и западными монархами, в которой монгольские государи не упускали случай подчеркнуть свое покровительство христианам в покоренных странах, свидетельствует, что в 60 -90-е гг. XIII в. особенности внутренней политики ильханов (в частности, конфессиональной) во многом определялись их внешнеполитическим курсом. Остановленные в движении на запад сопротивлением мамлюкского Египта, Хулагуиды, стремясь к полному контролю над Передней Азией, желали заручиться поддержкой католического мира. В этой связи ильханам было важно в глазах возможных стратегических союзников по антимусульманской коалиции выглядеть друзьями христианства, а возможно и потенциальными прозелитами. Кроме того, войны с султанами Египта — поборниками суннитского исламабыли непопулярны среди мусульманского населения государства Хулагуидов. Все эти факторы в значительной степени и определяли покровительство первых ильханов — приверженцев традиционных монгольских культов (а также буддизма) — христианам всех исповеданий.

Со своей стороны, восточные христиане (в частности монофизиты и не-сториане), знавшие о распространении среди монголов христианства, возлагали немалые надежды на их приход, видя в них избавителей от ига мусульман. Однако в первый период монгольской экспансии, когда четкой религиозной политики Чингисиды в целом еще не выработали, отношение восточных христиан к новым завоевателям зачастую бывало неоднозначным: от бесчинств монгольских войск пострадали христианские земли Армении и Грузии, множество христиан гибло от рук завоевателей и в Месопотамии и Малой Азии. Со временем христианские летописцы стали выказывать все большую лояльность по отношению к монголам, представляя их не только как бич Божий, ниспосланный народам в качестве наказания за грехи, но и пытаясь обнаружить в их воззрениях признаки первоначального единобожия, сближавшего их с христианами.

Основную массу христианского населения ильханской державы наряду с армянами составляли сирийцы — монофизиты и несториане, — игравшие значительную роль в Иране и Двуречье в 60 — 70-е гг. XIII в. Их общины при дворе представляли католикосы, назначавшие архиепископов, епископов, настоятелей монастырей и других духовных лиц вплоть до Индии и Китая. Система управления при монголах в значительной мере воспроизводила существовавшие ранее модели взаимодействия с религиозными меньшинствами: католикосы собирали со своих единоверцев подать, представляли ее государю, решали проблемы, возникавшие внутри общины. Несторианская церковь располагала целыми селениями, доходы с которых шли на содержание монастырей, приходских школ и духовных училищ.

Исследование источников позволяет отметить, что от положения католикоса при дворе и его связей с Ордой напрямую зависели судьбы его паствы. В этих условиях в высшей степени важна была способность главы духовенства найти общий язык с главой государства, который сам зачастую превращался в заложника противоборства различных нойонских группировок в войске и при дворе. Значительные последствия для населения имели религиозные предпочтения, амбиции и интересы военачальников и чиновников на месгах, нередко действовавших по своему усмотрению. В стремлении упрочить свое влияние обращением членов ханской семьи и нойонов конкурировали не только мусульмане, христиане и буддисты, но и иерархи самих христианских церквей — несториан-ской, монофизитских, греко-православной. Свою роль играло также соперничество между главами конфессий за расположение государей и земельные владения. Но и внутри общин (как монофизитской, так и несторианской) не затихали интриги и споры за церковные должности, создававшие для монгольского двора возможность вмешательства в дела церкви. Однако перед лицом опасности представители всех христианских церквей нередко сплачивались.

За внешними проявлениями религиозной нетерпимости и этнической розни скрывались и социально-экономические противоречия: негодование мусульманского простонародья ('амма), вызванное влиятельностью и благосостоянием зиммиев, могло использоваться не только 'улама', но и сановниками для оказания давления в самых жестких формах (вплоть до погромов) на христианские сообщества (в частности, верхушку клира).

Хотя основная масса монголов к началу и в первые десятилетия завоеваний придерживалась анимистических культов, в центре которых находилось почитание Неба и Земли, начиная с 60 — 70-х гг. XIII в. в различных чингисидских улусах наметилась тенденция к реставрации местных духовных традиций. Это привело к тому, что противостояние двух основных политических ориентации в верхних слоях элиты Хулагуидского улуса часто обретало религиозные формы.

Первой из них придерживалось большинство тюрко-монгольской военно-кочевой знати, некоторые представители местной гражданской бюрократии, откупщики налогов, привилегированные купцы-ортаки. Зггачительггая часть окружения ильхаиов — царевичей, ханш, нойонов — видела в комгглексе правовых, политических и культурных ггорм ислама угрозу для монгольских властных концепций, с которыми оно связывало свои интересы. Напротив, буддизм и несто-рианство — столь несходные внутренне религии, достаточно рано распространившиеся в соседггих с Монголией районах и, в отличие от ислама, не имевшие устойчивых политических традиций, — таких подозрений не вызывали. Их носители — выходцы из оседлых этносов близкого к монголам культурного круга, ранее обладавших собственной государственностью (уйгуры, каракитаи и т. д.) стали главной опорой наиболее непримиримо настроенного в отношении «сар-таулов» крыла хулагуидской верхушки. Не ощущая крепких связей с иноэтнич-ным подвластным населением, эта ориентировавшаяся прежде всего на выгоды транзитной торговли группировка не останавливалась перед предельным ужесточением налогового пресса, что оборачивалось тотальным истощением ресурсов покоренных стран. С этим же лагерем конфессиональная солидарность связала и интересы восточнохристианских церквей, поскольку впервые за многие сотни лег своего существования под владычеством иноверцев они получили надежду обрести статус если не официальных, то, во всяком случае, пользующихся высочайшей поддержкой вероисповеданий.

Приверженцы второго направления были заинтересованы в торжестве идеи централизованного государства, исходившей из переднсазиатских (в первую очередь, арабо-иранских) властных представлений. Эта политическая линия предполагала сближение ильханов с мусульманской бюрократией, 'улама' и фу-каха', а также покровительство верхам торгово-ремесленного населения городов, восстановление производительных сил покоренных стран путем четкой фиксации податей и нормализации функционирования фискальной системы.

При Хулагу и Абаге (1256 — 1282 гг.) преобладала первая линия, что проявилось в покровительстве буддизму и еще в большей степени христианству. Эти тенденции, которые, после провалившейся попытки исламизации при Тэгу-дэре (1282 — 1284 гг.), восторжествовали и в царствование Аргуна (1284 — 1291 гг.), выразившись в стремлении государя максимально ослабить позиции мусульманского элемента в администрации и финансовом ведомстве. Апогеем этой политики стало назначение вазира-иудея Са’д ад-Даулы, вызвавшее бурное противодействие мусульманской бюрократии и в конечном счете — спровоцированные ею иудейские погромы. Эти события на внутриполитической сцене Хулагу-идского государства во многом подготовили последовавшее в 1295 г. гонение на христиан.

Религиозная политика Газана (1295 — 1304 гг.) резко изменила положение христиан, что проявилось в притеснениях клира и мирян, разрушении или обращении в мечети многих церквей, неоднократном разграблении патриаршего двора. Острая междоусобная борьба в Эрбнле (1296 — 1297 и 1308 — 1310 гг.), принявшая религиозную окраску, вскоре привела к еще более тяжким притеснениям сирийского меньшинства. В итоге при Газане и Олджейту (1304 — 1317 гг.) были окончательно восстановлены отмененные при первых ильханах налоги и ограничения, накладывавшиеся на иноверцев мусульманским правом.

Однако, невзирая на принятие Газаном и Олджейту ислама, внешнеполитический курс ильханов оставался неизменным и характеризовался устойчивым стремлением к союзу с западнохристианским миром в лице его наиболее могущественных глав — папы римского и короля французского. Следует также заметить, что папские притязания на универсальное лидерство столкнулись с аналогичными притязаниями Чингисидов. Ближайшее знакомство с политическими амбициями монгольских властелинов и механизмом принятия решений в их ставках окончательно развеяли миф о царстве пресвитера Иоанна и иллюзии католиков в отношении перспектив антимусульманского союза с «татарами».

Буддийские и, в особенности, христианские симпатии хулагуидских ильханов способствовали тому, что, по крайней мере, первые представители этой династии заявляли себя врагами ислама — религии большинства их подданных. Это не стало идеологической базой их конфликта с мамлюкскими султанами, выступавшими в роли защитников суннитского ислама от смертельной опасности, которая исходила от монголов. Вместе с тем, враждебность исламу противопоставляла потомков Хулагу и Джучидам, которые раньше всех остальных Чингисидов избрали основой своей конфессиональной политики исламизацию. При этом важно отметить, что в обоих случаях религиозная мотивировка оформляла довольно прозрачные геостратегические противоречия: в ситуации с мамлюками — соперничество в Восточном Средиземноморье и Малой Азиив отношениях с Джучидами — стремление и той, и другой стороны отстоять свой суверенитет в Закавказье.

Во внутренней политике христианско-буддийская ориентация первых Ху-лагуидов закономерно приводила к сужению социальной и идеологической базы ильханской власти. С конца XIII в. с началом последовательной исламизации происходит принципиальная перестройка идеологии власти в Хулагуидской державе. С этого времени потомки Хулагу порывают связи с имперским центром Чингисидов — Ханбалыком — и избирают своей главной опорой исламскую политическую традицию. Улус — первоначально часть системы чингисидских уделов — превращается в полностью самостоятельный султанат, где основой законодательства становится шариат, последовательно вытесняющий освященные авторитетом предков нормы Ясы. Однако следует отметить, что такое изменение принципов государственной власти ненадолго продлило жизнь державе рода Хулагу. Экономический и культурный подъем при Газане, Олджейту и Абу Сайде (ознаменованный, в том числе, расцветом точных наук, историографии и географии, продолжившей традиции арабои ирано-исламской учености) с прекращением прямой династической линии в 1335 г. скоро закончился. Он не смог остановить дезинтеграцию геополитического пространства между Евфратом и Индом и предотвратить дальнейший хозяйственный упадок, из которого Двуречью так и не суждено было выйти до наступления Нового времени.

Подводя итог монгольскому периоду в истории Сирии и Двуречья, можно утверждать, что нестабильность и изменчивость внутренней политики Хулагуи-дов в 50 — 80-х гг. XIII в. означала серьезные потрясения для мусульманского населения вышеуказанных областей, но и имела негативные последствия для перспектив межконфессионального сосуществования в регионе. Принижение статуса ислама как официальной религии вызвало напряженность в отношениях между мусульманами и религиозными меньшинствами, прежде всего восточными христианами, которая при малейшем ослаблении центрального контроля переходила в открытую конфронтацию, требовавшую вмешательства новых властителей, что нередко имело тяжкие последствия для обеих сторон. Кровопролитные столкновения и погромы 90-х гг. XIII — 10-х гг. XIV в. привели, в конечном счете, к ослаблению позиций монофизитских и особенно несторианских общин Двуречья. Культурно-политический подъем в их среде, которым ознаменовалась вторая половина XIII в., сменился стагнацией, а затем и деградацией церковных и общественных институтов в их среде, продолжавшимся вплоть до XIX в.