Государство и суд в раннесредневековой Англии: VII — XI вв

Настоящая диссертация посвящена исследованию интересной и актуальной для современной медиевистики проблемы — месту суда в социально-политической системе раннесредневекового общества на примере одного из таких обществ — англосаксонского. Актуальной эту проблему делает тот переворот во взглядах на государство, общество и право раннесредневековой эпохи, который произошел в мировой медиевистике в 1970;1990;е гг.1.

Пространственные и временные рамки диссертационного исследования определяются характером рассматриваемых вопросов и особенностями имеющихся в нашем распоряжении источников. В фокусе нашего внимания находится Англия в англосаксонский период своей истории, который длился с середины V в. по 1066 г. В ряде случаев мы обращались к истории и других стран Западной Европы (подробнее об этом ниже, в характеристике источнико-вой базы исследования). Хронологические рамки работы обусловлены временем появления первых англосаксонских письменных памятников — началом VII в. Верхнюю временную границу мы решили не привязывать строго к 1066 г., году нормандского завоевания Англии, поскольку в течение еще нескольких десятилетий государственные и судебные учреждения функционировали практически в неизменном виде. Источники, созданные в англо-нормандский период (1066−1135 гг.), помогают полнее представить себе социально-политические и судебные институты конца англосаксонской эпохи и проследить их дальнейшую судьбу.

Для написания настоящей работы мы привлекли широкий по своему происхождению, содержанию и направленности материал, который позволит пролить свет на многие интересующие нас вопросы.

Принимая во внимание проблематику нашего исследования, начнем обзор источников с законодательно-нормативных памятников. Их классификация и типология вызывают определенные трудности. Ф. Либерманн в своем классическом издании законодательных текстов англосаксонского времени2 разделил их на две основные группы — собственно королевские законы и частные юридические компиляции. Однако, как будет показано в главе I, между ними невозможно провести четкой границы, поскольку все дошедшие до нас записи законов представляют собой плод частной инициативы их составителей и не являются официальными текстами законодательных сводов или указов королей. Речь может идти лишь о том, насколько точно имеющийся в распоряжении исследователя текст воспроизводит королевскую волю, а в какой мере он отражает ее восприятие и понимание права тем, кто составил данный документ. Такой гибкий подход к классификации и типологизации законодательно-нормативных текстов был использован П. Уормальдом в источниковедческой части его исследования «Создание английского права"3. Современное состояние изучения этого вида источников настоятельно требует нового издания англосаксонских законов, однако, поскольку такового нет, мы воспользовались изданиями начала и середины XX в., лучшим из того, чем обладает сейчас наука — Ф. Либерманна, Ф. Эггенборо, Э. Робертсон, Д. Уайтлок4.

Отличительной особенностью англосаксонских законов является то, что, за редким исключением, все они записаны на древнеанглийском языке. С одной стороны, в этом нельзя не видеть их достоинства, благодаря которому исследователь может узнать, как на практике звучали названия тех или иных правовых понятий и учрежденийс другой — маскирует ту связь, которая, несомненно, существовала между государственно-правовыми системами англосаксов и континентальных государств, где юридические тексты составлялись исключительно на латыни. При чтении англосаксонских законов не всегда возможно понять, что перед нами: исконно английское (германское) понятие (институт) или же франкское, может быть, даже позднеантичное по своему происхождению5.

Другая особенность англосаксонских законодательных текстов состоит в том, что они повторяют не только иностранные образцы, но и сами себя. Из декрета в декрет, из одного кодекса в другой кочуют одни и те же нормы и правила. Поэтому исследователь должен быть очень внимателен, чтобы не принять за нововведение эхо закона столетней давности. В то же время он должен всегда иметь в виду, что до нас дошли отнюдь не все законодательные тексты, что первое появление в череде законодательных текстов какого-либо понятия или института не обязательно означает, что до той поры его не было. При этом часто ученые могут лишь строить догадки относительно того, какие нормы вышли из употребления, а какие продолжали действовать.

Третья черта законодательных источников, англосаксонских в особенности, — это крайняя казуистичность и партикуляризм. Они подчас содержат детальнейший перечень травм и увечий с указанием штрафов и возмещений за них, в то же время почти полностью оставляют «за кадром» целые отрасли права, например, наследственное право. Кроме того, некоторые законодательные акты предназначались лишь для ограниченных территорий6. В какой мере их нормы распространялись на остальную территорию страны — одна из сложных проблем, встающих перед исследователем.

Наконец, как и всякое законодательство, англосаксонское описывает действительность такой, какой она, по мнению законодателя, должна быть, а не такой, какой она была на самом деле. То, что законодательные нормы действовали, а упомянутые в законах институты существовали — это то, что следует доказать, а не постулировать.

Реконструировать административные и судебные учреждения и нормы права, опираясь лишь на одни законодательные памятники — задача крайне сложная и едва ли выполнимая. Здесь определенную помощь исследователю могут оказать не только документальные источники, о которых речь пойдет ниже, но и «неофициальные» юридические тексты, такие как «Устав лондонской гильдии мира"7 или «Устав о сотнях"8, отражающие реакцию с мест на соответствующие королевские инициативы.

Законодательно-нормативные тексты англо-нормандского периода составлены исключительно на латинском или старофранцузском языках. По-видимому, в этом заключалась одна из причин того, что исследователи довольно долго не замечали преемственности между англосаксонской и англонормандской и анжуйской эпохами в истории английского государства и права. Как и англосаксонские, англо-нормандские источники этого вида делятся на официальные и неофициальные. Интересно, что последние часто носят имя короля, якобы их издавшего. Например, вплоть до XVIII в. англичане были уверены, что «Законы Эдуарда Исповедника» действовали в Англии при этом короле, и сделали их даже своего рода знаменем борьбы с абсолютизмом Стюартов. В настоящее время этот сборник представляет большой интерес как источник информации о правовых обычаях, бытовавших в XI — начале XII в. в Области Датского права, источник во многом уникальный, поскольку из этого региона Англии до нас дошло крайне мало сведений об административном устройстве и работе судов9. Своего рода итог развитию государства и права в англо-нормандский период подводит еще одна частная юридическая компиляция -«Законы Генриха Первого"10. Это анонимное произведение было высшим достижением английской юридической мысли эпохи, предшествовавшей формированию системы «общего права». Сравнивая его содержание с тем, что известно из англосаксонских законов, мы можем сделать определенные выводы относительно проблемы преемственности между эпохами до и после 1066 г. А благодаря систематичности изложения материала в «Законах Генриха Первого» у нас есть возможность заполнить пробелы в наших знаниях об англосаксонском периоде. Этим же целям служат и подлинные законы Вильгельма Завоевателя, Генриха I и Генриха II — небольшие (до 2 страниц в современном издании) хартии и указы11.

В свете сказанного выше, едва ли не важнейшее значение для нашего исследования имеют документальные (актовые) источники. Англосаксонский актовый материал состоит из грамот (diploma, cartae), предписаний (writ), земельных кадастров и картулярных хроник.

Самые ранние из дошедших до нас грамот относятся к концу VII в. До середины VIII в. они составлялись исключительно на латыни. С течением времени все большее количество грамот стали записывать полностью па древнеанглийском языкекроме того, в латинские грамоты стали включаться значительные фрагменты на «народном наречии». В настоящее время известно более 1400 англосаксонских грамот. Не все из них дошли в оригинальном видене мало среди них таких, подлинность которых вызывает большие сомнения. Последние мы постарались исключить из рассмотрения. Основная цель грамотподтвердить права какого-либо человека или церковного учреждения на землю. В связи с тем, что все светские архивы англосаксонского времени погибли, за немногочисленными исключениями, дошедшие до нас грамоты так или иначе связаны с землевладельческими интересами церкви.

Для нас важны другие особенности этого вида источников. В первую очередь нас интересовали те грамоты, где зафиксированы судебные слушания. Однако, в отличие от английской практики XII и более поздних веков или континентальных placita, англосаксонские записи о судебных диспутах не были продуктом деятельности самого суда, обслуживавших его интересы писцов и нотариусов, не были составлены согласно какому-то стандартному формуляру. В Англии VIII—XI вв. это было делом самих заинтересованных лиц, которые хотели сохранить память о результатах суда в дополнение (или в противовес) коллективной бесписьменной памяти. Документ мог быть составлен через многие годы после окончания дела, как «Письмо о Фонтхилле"13, но чаще всего — в течение нескольких дней и часов, как было по окончании тяжбы в суде Херефордшира, когда выигравшие дело немедленно отправились в ближайшую церковь, чтобы оставить меморандум о своей победе на страницах «Евангелия"14. Церкви и монастыри помогали мирянам составлять письменные документы и служили депозитариями, где оставляли третью копию грамоты, две первых предназначались для истца и ответчика15. Но чаще духовные лица и учреждения, если они сами были участниками спора, составляли только один экземпляр и только для себя, чтобы при необходимости предъявить его как доказательство в случае повторных исков. Такие грамоты не всегда хранились на отдельных листах, а переписывались в особые сборники таких грамот — картулярии.

Таким образом, используя грамоты, необходимо всегда иметь в виду, что этот источник никак нельзя назвать объективным, поскольку он почти всегда отражал точку зрения победившей стороны. Кроме того, довольно редко мы имеем подробные описания судебных тяжбно даже в этом случае ряд деталей, интересующих исследователя, остается «за кадром», а о значении некоторых фраз остается только догадываться.

Существует несколько генеральных изданий и каталогов англосаксонских грамот — Дж. Кембла, У. де Грея Бёрча, А. Робертсон и П. Сойера16, а также из.

1 п дания отдельных архивов. Мы пользовались преимущественно каталогом Сойера, а полные тексты документов брали из его постоянно обновляющейся онлайновой версии18.

С начала XI в. грамоты стали вытесняться предписаниями. Вероятно, этот вид документации возник еще в конце IX в., но самые ранние четкие свидетельства его существования мы имеем не ранее конца X в.19 В отличие от грамот, предписания составлялись королевскими писцами, т. е. были вполне официальными документами, правда, аутентичных экземпляров до нас дошли считанные единицы, основная масса предписаний содержится в картуляриях. Обычно предписания — это очень краткий документ, составленный по жесткому формуляру. Основная цель предписаний — проинформировать местные сообщества (шир, сотню) и местное начальство (эрла, шерифа, епископа) о королевской воле относительно привилегий, дарованных какому-то лицу, или с указанием решить какой-либо спор в суде. К сожалению, этот вид источников содержит минимум деталей о судебных слушаниях. Все предписания указаны в каталоге* П. Сойера, но мы пользовались исчерпывающим и комментированным изданием Ф. Хармер20. Помимо англосаксонских, нами был использован и ряд предписаний англо-нормандских королей, опубликованных в «Regesta regum Anglo-Normannorum"21.

К группе источников, которые мы обозначили как земельные кадастры, относятся «Tribal Hidage», «Burghal hidage», «County Hidage» и «Книга Страшного суда». Если быть точным, то первые три документа — это своего рода краткие описания этих кадастров, до наших дней, к сожалению, не сохранившихся. «Tribal Hidage» оценивает, сколько гайд было в каждой племенной территории в Англии VII—VIII вв. к югу от реки Хумбер- «Burghal hidage"23 -сколько гайд было приписано к бургам Уэссекса и Мерсии (конец IX — начало X вв.) — «County Hidage"24 — сколько гайд было в 13 ширах (графствах) Уэссекса и Мерсии (документ датируется периодом с 1016 по 1066 гг.). Эти источники задействованы нами при рассмотрении территориальной организации англосаксонского общества. «Книга Страшного суда» — земельный кадастр в полном смысле слова. Этот обширный документ, составленный по приказу Вильгельма Завоевателя в 1086 г., дает практически исчерпывающую картину землевладения на большей части территории Англии в период с 1042 по 1086 гг. Однако в «Книге Страшного суда» нас интересовала исключительно правовая информация. Такие сведения были отобраны, опубликованы и частично проанализированы Р. Флеминг, чьей публикацией мы воспользовались25.

Картулярные хроники занимают промежуточное положение между актовым материалом и нарративными текстами. Они представляют собой повествование о земельных приобретениях и потерях монастырей. Несмотря на то, что это нарратив, он основан на строгом следовании текстам монастырских картуляриев и грамот, и лишь незначительно украшен художественными средствами. В наибольшей степени мы использовали «Libellus^Ethelwoldi episcopi» («Книжица епископа Этельвольда»). Поскольку единственное отдельное издание этого источника, вышедшее еще в XVII в., было нам недоступно, мы.

26 воспользовались «Liber Eliensis», в текст которой инкорпорирована «Libellus». Как установлено исследователями, в основе «Libellus» лежали документы, написанные на древнеанглийском языке в период деятельности епископа Винчестера Этельвольда, покровителя аббатства Или, и Биртнота, аббата этого монастыря (конец 960-х — первая половина 980-х гг.) Эти документы, которые в большинстве своем до нас не дошли, были переведены на латынь и подвергнуты некоторой литературной обработке в начале XII в. Так была создана «Libel-lus», позднее включенная в «Liber Eliensis». Без преувеличения можно сказать, что это уникальный источник. С его помощью мы можем увидеть, как на самом деле работали судебные учреждения местного уровня, включая сотенные собрания, как на их работу влияли местные магнаты, как использовали свою власть и как ею злоупотребляли представители власти. Кроме «Libellus» нами также были использованы аналогичные по характеру, но более бедные по содержанию, материалы из хроник аббатств в Абингдоне, Рамси и Ивсхеме28.

Третью группу источников составляют нарративные тексты, куда мы относим хроники и другие исторические сочинения, агиографическую литератуРУ.

Из английских хроник и исторических сочинений мы использовали «Англосаксонскую хронику"29- «Церковную историю народа англов» Беды Достопочтенного30- биографию Альфреда Великого, написанную епископом Ассером31- «Хронику хроник» Иоанна Вустерского32, «Историю королей» Симеона Даремского33. Мы не будем останавливаться на их характеристике, поскольку в отечественной литературе это делалось неоднократно34. Укажем лишь, чем эти источники важны именно для нашего исследования.

Во-первых, они содержат ценную информацию о территориальной и политической организации англосаксонского общества. Сопоставляя сведения, почерпнутые из сочинения Беды (охватывает VII — начало VIII вв.), «Англосаксонской хроники» и хроники Иоанна Вустерского (IX-XI вв.), можно составить картину развития административно-территориальных единиц и социально-территориальных общностей на протяжении всей англосаксонской эпохи. Те же источники могут служить для реконструкции истории политического класса англосаксонского общества и административной и политической истории Англии. «История королей» Симеона Даремского содержит ряд ценных сведений об истории отношений монархов Англосаксонского королевства и его северных провинций. Наконец, сочинение епископа Ассера нам интересно не только содержащимися в ней фактическими сведениями, но и тем, что оно представляет собой своего рода зерцало для государя, где отражены представления определенной части англосаксонского общества о том, каким должен быть государь, в частности, о государе как судье.

Во-вторых, в этих источниках нас интересовала информация правового характера. Не будучи многочисленной, она все же содержится в «Англосаксонской хронике», преимущественно в виде упоминаний об изгнании, объявлении вне закона и конфискации имущества королем.

Агиографическая литература, к которой мы относим «Хронику аббатства Уолтхем», Жития св. Дунстана монахов Осберна и Эадмера, «Повествование о св. Свитхуие» Вульфстана Певца, «Чудеса св. Свитхуна"35, также содержит ряд интересной правовой информации, в частности, казусы.

Затронутая в нашей диссертации проблематика предполагает использование сравнительного метода исследования, сопоставления данных английских источников и современного им материала, происходящего из регионов ранне-средневековой Европы, типологически сопоставимых с Англией. В отличие от устоявшихся в отечественной медиевистике представлений, мы считаем таковой не Скандинавию, а континентальную Европу, прежде всего такие ее области как Нейстрию и Австразию. Широкое привлечение источников из названных регионов позволяет четче понять место Англии, ее государственности, ее права в ряду западноевропейских государств раннего средневековья.

С этой целью мы использовали юридические, документальные и нарративные источники, созданные в различных странах Западной Европы в VI—X вв.

Законодательно-нормативные тексты — это варварские правды (Саличе-екая, Баварская), законы вестготских и лангобардских королей и капитулярии Каролингов38. К текстам юридического характера мы отнесем также «Variae» Кассиодора39 и «Этимологии» Исидора Севильского40, франкские коронационные чины41. Из документальных источников во вспомогательных целях мы привлекли франкские формулы (VII-IX вв.)42, грамоты франкских королей и императоров VIII—IX вв.43, а также грамоты Клюнийского аббатства (X в.)44. Использованные нами нарративные источники суть «История франков» Григория Турского45, «Жизнь Карла Великого» Эйнхарда46, «Лоршские анналы"47, «История Реймской церкви» Флодоарда48, «Чудеса св. Бенедикта» Адре-вальда из Флери49, «История» Рихера Реймского50.

Названные нами источники предоставляют в распоряжение исследователя богатый нормативный и фактический материал, включая ряд казусов, а также многочисленные данные, позволяющие реконструировать менталитет людей рассматриваемой эпохи в той части, которая относится к представлениям о власти, государстве и праве.

Кроме того, в нашей диссертационной работе мы использовали несколько сочинений античных авторов: «Германию» Тацита51, «Жизнь двенадцати цезарей» Светония52, «О царствовании Юстиниана» Агафия53.

В заключение обзора источников обратимся к широко используемому нами понятию «казус». Мы бы определили казус как отдельное судебное дело, отдельную судебную тяжбу. Хотя определение это не вполне удачно, поскольку в некоторых случаях мы не знаем, имели ли место формальные судебные слушания. Нередко в источниках упоминается лишь результат неких правовых действий: например, изгнание с конфискацией земельной собственности. Казусы содержатся в последних двух группах источников — документальных и нарративных. Указатель англосаксонских казусов был составлен П. Уормальдом54, а франкских — Р. Хюбнером55. Как правило, одна грамота содержит один казус, но может быть, что один казус реконструируется на основе нескольких докуef. «7 ментов, а один акт содержит информацию о нескольких казусах. Как плоды правоприменительной практики казусы противостоят нормам, зафиксированным в законодательных памятниках. Собственно, рассмотрение того, насколько правовые нормы соответствовали правовой практике — одна из главных задач нашего исследования.

Оценивая в общем источниковую базу исследования, необходимо отметить, что, несмотря на довольно обширный перечень источников (имеем в виду источники англосаксонские), она неизбежно остается фрагментарной. До нас дошли далеко не все законодательные акты. Казусы довольно хорошо освещают судебную деятельность короля и уитенагемота, удовлетворительно — судов и судей среднего ранга (уровня широв), и почти ничего не сообщают о низшем звене (бургах и сотнях). В нашем распоряжении нет ни одного казуса, происходящего из района Пяти Бургов и Нортумбрии, а это почти половина территории Англии. Более-менее полную картину деятельности судов всех уровней мы можем составить лишь относительно Восточной Мерсии и Восточной Англии в краткий промежуток времени 960−980-х гг. Наконец, у нас нет ни одного казуса до середины VIII в., с середины VIII по конец IX в. их насчитывается 26 против 152 с 901 по 1060-е гг., из них 62 относятся к промежутку 975−1016 гг. (царствования Эдуарда Мученика и Этельреда II). Из почти 180 англосаксонских казусов лишь в 12 обе стороны были мирянами. «Уголовные» и «гражданские» дела в имеющемся у нас корпусе казусов представлены почти в равной мере (80:100), однако ни одного «криминального» процесса до царствования Альфреда Великого (871−899) не зафиксировано. Вероятно, в некоторой степени это отражает реальную картину развития королевской юстиции в Англиитем не менее, нельзя отрицать и того, что определенный вклад в эту диспропорцию внесла неполнота нашей источниковой базы.

Однако, несмотря на все проблемы, связанные с источниками, мы считаем возможным построение на их основе не лишенной некоторой противоречивости и неполноты, но все же достаточно объективной картины административной и правовой истории Англии в раннее средневековье.

Начиная обзор научной литературы по теме нашего диссертационного исследования, отметим, что англоязычная историография не испытывает недостатка в работах самого разного характера о государстве и праве средневековой Англии. Общее число книг и статей на эту тему, написанных со времен.

У. Блэкстоуна (1723−1780), одного из основателей историко-правовой науки в Англии, вряд ли удастся подсчитать. Среди них были эпохальные труды, включая сочинения самого Блэкстоуна, Г. Адамса, У. Стаббса, Ф. У. Мэйтленда, Х.М. Чедвика59, и более скромные, но тоже весьма достойные, работы: например, Дж. Джоллифа, С. Краймса, Б. Лайоиа, Г. Лойна и др.60 Не останавливаясь на их подробной характеристике61, выскажем ряд аргументов в пользу того, что данная проблематика далеко не исчерпана. Во-первых, в абсолютном большинстве известных нам работ англосаксонский период в истории государства и права Англии рассматривается лишь постольку, поскольку он предшествует англо-нормандской и анжуйской эпохам, предшествует возникновению системы «общего права», сообщив ей некоторые элементы (в какой степени и какие именно, мнения исследователей не совпадают), и лишь в этом качестве попадает на страницы научных трудов. Во-вторых, работы, посвященные собственно судам Англии VII—XI вв., а не административной и государственной системе в целом, немногочисленны. Нам известны только две — Г. Адамса и Ф. Зинкейл сена — и обе они более чем столетней давности. К этому можно прибавить небольшой очерк А. Хардинга63, написанный более 30 лет назад. Прочие исследователи, авторы как общих трудов по истории англосаксонского периода64, так и специальных по административной истории65, во главу угла ставят историю развития государственных учреждений, рисуя ее достаточно схематично. В нашем же исследовании мы покажем, что организация как властных структур, так и судебных органов, была далека от того, чтобы укладываться в какую-либо определенную и четкую схему. Кроме того, даже одна из самых последних работ по проблемам административной истории, принадлежащая перу Г. Лойна (не говоря уже о более ранних), к настоящему времени в значительной степени устарела в связи с теми новыми подходами к изучению раннесредневе-ковой государственности и права, которые проявили себя в науке за последние 25−30 лет.

В отечественной науке англосаксонские суды ни разу не становились предметом самостоятельного исследования. Можно отметить работу М. М. Ковалевского «История полицейской администрации и полицейского суда в английских графствах"66, но она охватывает лишь небольшой аспект темы, умещающийся в нашей работе в один параграф. К. Ф. Савело и А. Г. Глебов написали ряд работ, посвященных уитенагемоту и королевской власти в Англии67, но они рассмотрели лишь политические аспекты деятельности этих институтов. А. Г. Глебову принадлежит также разбор ряда судебных казусов68. Описания административно-судебной структуры в целом содержатся в трудах Д.М. Пет-рушевского, диссертациях А. Г. Глебова и А.И. Суркова69, но достаточно кратки и, на наш взгляд, страдают указанным выше схематизмом. Наше диссертационное исследование отличается от упомянутых работ большей степенью подробности, номенклатурой привлеченных источников и литературы, а также с концептуальной стороны. Например, один из наших ключевых источников -«Libellus^thelwoldi episcopi» — никогда ранее отечественными исследователями не использовался.

Мы видим три больших историографических и историко-теоретических проблемы, рассмотрение которых совершило тот переворот в современной медиевистике, который нами уже упоминался. Первая — это проблема отношения норм писаного права к реальной правовой практике. Ввиду особой важности этого вопроса для темы нашего диссертационного исследования, а также по причине того, что он никаким образом ранее в отечественной историографии не затрагивался, мы вынесли его рассмотрение в отдельную главу.

Второй — это вопрос о характере раннесредневековой (и вообще средневековой) государственности. Он также заслуживает весьма обстоятельного исследования и может и должен быть предметом отдельной научной работы. Но в нашем случае мы ограничимся небольшим историографическим очерком, который наметит основные позиции, которые были и есть в исторической и политико-правовой науке по данному вопросу.

История развития представлений о феодализме и средневековом государстве — это история развития исторической науки в Европе от эпохи Просвещения до наших дней. Уже в XVIII в. в умах философов и историков сформировался негативный образ средневекового прошлого, когда феодалы отняли у народа исконные свободы (происходившие будто бы от римских civitates или от собраний свободных германцев тацитовских времен), превратив государство в частное достояние. Во Франции критика феодального прошлого сочеталось с полемикой против абсолютной монархиине случайно именно в это время родился миф о том, что Людовик XIV якобы сказал: «Государство — это я». Научная мысль XIX в. принесла новое понимание истории средневековой Европы. Сложилось два направления в медиевистике — романистское и герма-нистское — дискуссии между которыми определяют развитие этой науки по настоящий момент. Однако, что интересно, различия между ними носили скорее оценочный, чем фундаментальный характер. И романисты, и германисты отрицали наличие в средние века представлений о «государственном», «публичном» интересе, считали, что средневековое общество было основано на личных, вас-сально-ленных связях и частноправовых нормах. Однако, если романисты (Ф. Гизо, О. Тьерри, Ж. Флак, Н.-Д. Фюстель де Куланж и др.) видели в этом проявление упадка общества, его деградации по сравнению с античной цивилизацией, то для германистов (О. Гирке, Г. Бруннер, Р. Зом и др.).

7П.

Personenverbandsstaat, личная связь вождя (короля) с его народом, дружиной, вассалами (или свободных германцев между собой) была основой германской.

71 государственности и общества .

В нашу задачу не входит подробное описание взглядов и споров романистов и германистов по поводу социального и политического строя средних веков. Обобщенно их позиции к 1960;м гг. можно представить следующим образом. Германисты считали, что средневековое государство изначально представляло собой структуру, основанную на личных связях вождя (господина) и его дружины (вассалов) и слуг. Романисты придерживались мнения, что в первые века существования варварских королевств (по крайней мере, тех из них, где ощущались римские традиции) они сохраняли отдельные элементы римской имперской государственности, отдельные черты публично-правовой природы государственной власти. Лишь с углублением процессов феодализации, которое они относили к VIII в., и с последующим развалом империи Каролингов образовался «вакуум власти», который привел к тому, что государственная власть была «приватизирована» отдельными сеньорами72.

Отечественная историография также не осталась в стороне от дискуссий по поводу характера средневекового государства, однако работ по этой проблематике за последние 100 лет вышло немного. Хотя ни один из отечественных исследователей не говорил о себе как о германисте или романисте (часто наши медиевисты даже подчеркнуто дистанцировались от тех и других), тем не менее, вполне заметна следующая тенденция: если дореволюционные историки склонялись к романизму, то советские стояли на более или менее последовательных германистских позициях.

Так, Н. И. Кареев считал, что для истории государственности от Римской империи до феодальных сеньорий (поместий-государств) характерно возрастание в управлении «домохозяйственного частного принципа». В этом смысле и феодальные государства, и Римская империя, и деспотии Древнего Востока представляют собой один тип государственности, где смешиваются публично-правовые и частноправовые понятия. Лишь греческие полисы и римская civitas выработали полноценное понятие «публичного института». При этом «приватизация» государства была постепенным процессом. По мнению Кареева, еще у Карла Великого «были двоякого рода подданные: те, коими он мог повелевать как король, и те, по отношению к которым у него были особые права как их сеньораи на этой последней категории лиц, на вассалах, на верных (fideles), как они назывались, основывалось все управление государством». Однако после распада империи Каролингов феодалы превратились в деспотов, еще менее имевших в виду общественный интерес, чем древневосточные владыки, потому что феодал прежде всего был «землевладельцем, думавшим только о себе и вовсе не понимавшим, что обладание властью есть исполнение функций общественного характера и в интересах общества"74. Основной чертой политического строя феодализма Н. И. Кареев считал «то, что при нем государственная власть есть лишь атрибут землевладения, что. обладание землею сообщало тому, кто был собственником земли, право государственной власти"75.

Взгляды Д. М. Петрушевского на раннесредневековое государство отличаются некоторой противоречивостью. Напомним, что для этого русского исследователя феодализм не есть явление, свойственное только средним векам. Так, древнюю Спарту он считает «типически феодальным государством"76, поскольку феодализм, по Петрушевскому, — это «созданная государством для своих надобностей система государственных тяглых сословий». Поэтому «феодальный порядок представляет собой не отрицание широкой государственности, а ее утверждение, и является в руках государства средством, с помощью которого оно укрепляет и упрочивает свои основы" — «по своему первоначальному смыслу и своей подлинной сущности феодализм есть государственное [курсив автора] учреждение, публично-правовой институт, создаваемый государством для своего собственного укрепления"77. Петрушевский неоднократно подчеркивал, что делегирование магнатам некоторых государственных функций, например, права юрисдикции было не только благом для них, но и бременем, «натуральной государственной повинностью» этого класса78. Если магнаты сами превращались в государей, то это, по мнению историка, лишь «говорит о наличности общих условий, неблагоприятных для прочности широких политических соединений при данной комбинации исторических обстоятельств, но решительно ничего не убавляет в положительном государственном смысле и характере феодализма"79. С другой стороны, Петрушевский в ряде мест говорит о том, что в раннесредневековых государствах «королевская власть трактовалась и понималась в терминах частного [курсив автора] права и хозяйства"80.

Поскольку марксистский взгляд на историю европейского средневековья марксизм многим обязан германизму (Ф. Энгельс за основу своих рассуждений о 1 взял марковую теорию), то и советская медиевистика стояла на тех позициях, что «частноправовые элементы государственного строя варварских королевств генетически связаны с германским общественным устройством в период завоевания новой территории для поселения. Пережитки позднеримского политического устройства и права не играли существенной роли в утверждении частноправовых элементов в раннефеодальном государстве"82- а само это государство получило наименование «патримониального», «государства-сеньории», где «публичная власть принимала форму частноправового отношения», «системы вассальных договоров», «совокупности личных отношений между определенными индивидами" — государство, в котором его правители «видели свою вотчину"84.

Приведенные высказывания либо принадлежат, А .Я. Гуревичу, либо сделаны А. Р. Корсунским на основе работ того же Гуревича о древненорвежском (в первую очередь) и англосаксонском государстве и обществе85. Ни в коем случае не отрицая заслуг А. Я. Гуревича в изучении истории Скандинавии IX—XII вв., зададимся вопросом: насколько корректно переносить данные, полученные на норвежском материале, на реалии политической жизни варварских королевств, возникших на территории Римского государства? Причем в современной науке поставленный вопрос относится не только к королевствам вестп/ готов, лангобардов или франков, но и к Англии, которая со времен работ Корсунского и Гуревича 1950;1960;х гг. в нашей историографии трактуется как типологически близкая к скандинавским странам.

Затронутая проблема заставляет нас обратиться к современной (19 701 990;е гг.) зарубежной (увы, поскольку в нашей литературе к этому вопросу более не возвращались) историографии раннесредневекового государства. В первую очередь речь идет о работах С. Рейнольде, в частности о ее книге.

Фьефы и вассалы: новая интерпретация средневековых источников". Если в свое время пафос «Проблем генезиса феодализма в Западной Европе» А.Я. Гу-ревича заключался в несогласии автора с тем, что модель феодализма построена в соответствии только с его локальным северофраицузским вариантом, то С. Рейнольде вообще не обнаружила этого явления, даже на его «малой родине». По мнению английской исследовательницы, вплоть до 1100 г. и даже несколько позднее нигде в Западной Европе не обнаруживается явной и недвусмысленной связи между условными формами собственности, политической властью, обязанностями службы и коммендационными ритуалами, т. е. основными элементами феодализма в его немарксистском понимании88. Фьефы, бенефиции и прекарии с легкостью превращались в аллоды, и наоборот89. Обязанное&tradeслужбы аллодистов немногим отличались от аналогичных, возложенных на бе-нефициариев90. Отношение короля к своим fideles, vassi, vavassores, ministres и т. д. было скорее отношением государя к подданным, чем отношением вождя (сеньора) к дружинникам (вассалам): если короли могли конфисковать или пожаловать им собственность, то они это делали на тех же самых основаниях, что и главы государств в любую другую эпоху91. Клятвы политического содержания, которые в раннее средневековье произносили крупные землевладельцы (и не только они), в подавляющем большинстве были клятвами верности государю, которые подданные приносили во всех странах и во все века, либо клятвами, скреплявшими договоры более-менее равных субъектов, во всяком случае, они не были связаны со вступлением в права собственности92.

Если же говорить о связи крупного землевладения и политической власти, то, по мнению С. Рейнольде, оно было более опосредованным, чем принято думать. Довольно часто короли назначали графами провинций наиболее могущественных местных магнатов. Те, в силу своей должности, получали контроль над землями и доходами фиска. Несомненно, они злоупотребляли властью, чтобы увеличить свои личные поместья за счет казны и подчиненных им жителей провинции, но до поры до времени эти поползновения ограничивались королевской властью. Лишь с распадом крупных раннесредневековых государств герцоги и графы получили верховный контроль над землей в пределах своего политического влияния, но опять-таки скорее как государи, чем сеньоры93. Таким образом, в нарушение устоявшегося стереотипа можно утверждать: в Западной Европе ранних средних веков собственность сама по себе не давала власть, нередко встречалась обратная связь — власть приносила контроль над собственностью.

Мнение, что раннесредневековые короли смотрели на свое государство как на свою собственность, согласно С. Рейнольде, также следует если не пересмотреть полностью, то подвернуть существенной коррекции. Так, Меровинги довольно часто делили свое государство между собой: по это был лишь способ разделить власть в королевстве между соперниками-родственниками, а не семейную собственность, тем более что различия между королевской собственностью (фиском) и королевством в ту эпоху все же осознавались, равно как существовало и само понятие государства (res publica). Если какой-нибудь ран-несредневековый король отнимал у своего подданного землю, то не стоит видеть за этой акцией ничего иного, кроме употребления или злоупотребления монархом соответствующим правом государства. Что касается использования в управлении государством домениального аппарат короля, то в средние века в этом просто не видели никакой проблемы, поскольку публичное и частное в персоне правителя не различалось94.

Не все исследователи целиком и полностью разделяют взгляды С. Рейнольде. Так, Дж. Нельсон настаивает на патримониальном характере государственной власти Каролингов95, равно как и А. Хардинг, который относит появление публичной государственной власти в Западной Европе лишь к XIII в.96 Тем не менее, нам аргументы С. Рейнольде кажутся убедительными, хотя следует все же уточнить наше понимание природы раннесредневекового государства.

Разумеется, невозможно полностью отрицать наличие у него патримониальных и частноправовых черт. Однако, смеем утверждать, раннесредиевековые королевства в этом смысле не отличались от многих неограниченных монархий или государств с режимом личной власти. Патримониальные черты возможно отыскать практически в каждой из них. Вряд ли кто-нибудь будет отрицать публично-правовой характер римской императорской власти. Но властители Рима (точно также как средневековые короли) экспроприировали своих подданных, делили государство между собойгосударственный аппарат, управлявший империей, был тем же самым, что ведал патримонием принцепса.

Но то, что радикально отличало королевства раннего средневековья от Римской империи (в особенности эпохи домината), восточных деспотий и от государств нового времени — это отсутствие регулярной бюрократии, армии и налогообложения. Это делало власть короля личной, персональной, но не в том смысле, что она была построена на вассально-ленных отношенияхмы имеем в виду, что ему приходилось опираться в управлении на личный контакт с подданными, и что эффективность государственной администрации часто определялись личными качествами монарха, его авторитетом и даже его удачей. Чем дальше от персоны короля находилась местность, тем слабей там ощущалась его власть. Чтобы контролировать дела государства, его главе приходилось постоянно путешествовать, но это не могло решить всех проблем. Так или иначе, король был зависим в делах администрации от согласия и сотрудничества своих подданных, в первую очередь магнатов, крупных землевладельцев, но также и всех, кто был в состоянии нести военную и полицейскую службу. Первые занимали государственные должности (графов, шерифов, посланцев, судей и т. п.), образовывали общегосударственные ассамблеи и вместе со вторыми участвовали в работе локальных ассамблей. Управление большими раннесредневе-ковыми империями было просто немыслимо без целой иерархии таких собраний, которые служили не только (а, может быть, и не столько) органами принятия коллективных решений, но и органами, обеспечивавшими их коллективное исполнение и коллективное принуждение. В их рамках персональные связи, контакты короля, его представителей, магнатов преобразовывались в коллективное действие, которое делало раннесредневековую государственность довольно эффективной, несмотря на отсутствие или недоразвитость государственного аппарата.

И второе отличие, скорее субъективного свойства, но не менее важное. Развитие юридической науки, начавшееся в Западной Европе в XII в., привело к тому, что в ходе многочисленных диспутов между учеными-схоластами были определены различные социальные, политические и юридические категории и понятия, причем с такой точностью и тонкостью, которая не была известна даже римским юристам. Эти определения попали в юридические трактаты, оттуда в действующее законодательство и стали напрямую влиять на реальные политические, социальные отношения и отношения собственности, формировать их. До того не существовало никакой четкости в различении видов собственности, частного и публичного, никакой ясности в определении компетенции административных и политических институтов и т. д. Все это было в значительной степени ситуационно, регулировалось не столько правовыми нормами, сколько расстановкой политических сил в конкретный момент. Для исследователя эпохи сказанное имеет то значение, что применение для анализа соответствующей исторической реальности категорий, терминов, понятий, схем, которые не имеют к ней прямого отношения, но и отказаться от которых крайне сложно, если вообще возможно, требует большой осторожности, которая позволила бы избежать антиисторической модернизации прошлого.

Мы принимаем взгляды С. Рейнольде и Д. М. Петрушевского на западноевропейское государство и общество раннего средневековья с некоторыми оговорками, главная из которых заключается в том, что мы вообще не будем употреблять в диссертации термина «феодализм» и его производных, за исключением тех случаев, когда речь идет об историографических сюжетах.

Третья историографическая проблема, имеющая большое значение для нашего диссертационного исследования — это проблема континуитете в политическом развитии Англии после нормандского завоевания 1066 г.

Проблема преемственности между историей Англии до и после 1066 г. также значима и также трудноразрешима для английской историографии, как «норманнский вопрос» для русской. Уже в XVI — первой половине XIX в., в период, предшествовавший становлению истории в Англии как академической науки, наметилось большое разнообразие точек зрения на итоги нормандского завоевания: от оценки его как установившего деспотизм, поправшего исконные свободы английского народа (У. Блэкстоун), до отказа событиям 1066 г. в са.

07 мом имени завоевания (М. Хейл) .

Предельно обобщив все многообразие точек зрения (ведь едва ли не каждый историк считал необходимым высказаться на этот счет) на нормандское завоевание, существовавших в английской исторической науке к рубежу XIX—XX вв., можно обозначить две основные позиции. Первая была наиболее четко высказана Э. Фрименом в его «Истории нормандского завоевания». Она заключалась в признании того факта, что лишь за немногими изменениями англосаксонская государственность продолжала существовать и после того, как.

Об выходцы из Северной Франции стали правящим классом Англии. В дальнейшем эта точка зрения была поддержана такими крупными исследователями как Ф. Стентон (с оговорками), Г. Ричардсон и Дж. Сейлз" .

Однако преобладание на протяжении почти всего XX в. осталось за другой позицией, последовательно или с оговорками принятой У. Стаббсом, Ф. У. Мэйтлендом, Ф. Поллоком, Дж. Рамзаем, Ш. Пти-Дютайи100 и, в более близкое к нам время — Ф. Барлоу, Д. Дугласом и Г. Берманом'01. Согласно этой точке зрения, Вильгельм Завоеватель и его преемники существенно укрепили в Англии королевскую власть, предотвратили сползание страны к раздроблению и анархии, заложили основы общего права. Норманны стали считаться носителями особого «административного гения» (термин Г. Бермана), который позволил им создать наиболее централизованные монархии средних веков в Англии, Нормандии и Сицилии.

К настоящему времени результаты, полученные в ходе изучения истории англосаксонского государства, Нормандии и нормандского завоевания, заставили практически всех исследователей отказаться от таких взглядов и встать (с теми или иными оговорками) на позиции континуитета между англосаксонской.

102 г, и англо-нормандскои и анжуйской эпохами. Причем некоторые историки пошли еще дальше, Так, У. Уоррен считает, что вторжение нормандцев привело скорее к упадку, чем к укреплению государственности: замещение англосаксов выходцами из Франции на всех уровнях административной системы (каковой процесс занял около 40 лет) вызвало утрату многих управленческих навыков, так что англо-нормандское государство па самом деле было на редкость неэффективным103.

Таким образом, современные достижения медиевистики поставили под сомнение архаичный, примитивный характер общества и государства раннего средневековья, в частности, общества и государства англосаксонской Англии. В то же время состояние наших знаний предостерегает нас и от модернизации раннесредневековой действительности, ее анализа в тех жестких схемах, терминах и категориях, которые были выработаны европейской научной мыслью нового времени. Кроме того, как было указано выше, специального исследования по истории суда и охраны правопорядка в раннесредневековой Англии не проводилось уже довольно давно даже в зарубежной науке, не говоря уже об отечественной.

Переходя к постановке целей и задач нашего диссертационного исследования, обозначим его объект — это светские суды и мирское право англосаксонской эпохи. Церковные суды и каноническое и пенитенциальное право из нашего рассмотрения исключены. Во-первых, тема практически исчерпана в работах Т. Оакли и А. Франтцена104. Во-вторых, мы считаем, что оба этих явления не оказали существенного влияния на общественное и государственное развитие англосаксонской эпохи.

Соответственно, мы формулируем цель нашего диссертационного исследования: рассмотреть судебные и правоохранительные учреждения раннесред-невековой Англии (VII-XI вв.), проанализировав их развитие, устройство, компетенцию и юрисдикцию, выявив характерные черты их работы, а также определив их место в общественной и государственной жизни англосаксонской Англиивсе это мы намереваемся сделать в соответствии с тем видением теоретических проблем, связанных с историей раннесредневекового общества и государства, которые изложены во «Введении» и «Главе I». Следует отметить, что в осуществлении нашей цели мы ограничены возможностями нашей источ-никовой базы, недостатки и достоинства которой нами были обозначены.

Из поставленной цели вытекают задачи исследования:

— анализ историографических подходов и историко-теоретических проблем, связанных с сущностью раннесредневекового, в частности, англосаксонского, законодательства, что позволит нам сформулировать дополнительную цель исследования: выяснить вопрос о соотношении законодательной нормы и правовой практики в англосаксонской Англии применительно к устройству и функционированию судебных и правоохранительных учреждений;

— рассмотрение характерных черт англосаксонской государственности, территориальной и политической организации англосаксонского общества, общественно-административных органов охраны правопорядка;

— описание судебных учреждений англосаксонского периода, их развития, состава, компетенции и функционированияих связи с территориальной и политической организацией англосаксонского общества и государствасопоставление законодательных норм, регламентирующих работу судебных органов, и реальной правовой практики, как она отражена в казусах;

— сопоставление (разумеется, в ограниченных рамках) англосаксонской государственности и судебных институтов с типологически близкими к ним административными и судебными институтами Австразии и Нейстрии — центра франкской державы — с целью выявления общего и особенного и взаимовлияний в административно-правовой сфере.

Следует отметить, что в нашем исследовании мы не ставили перед собой особой задачи рассмотреть социальную структуру англосаксонского общества или политическую историю Англии VII—XI вв., хотя оба этих сюжета напрямую касаются нашей темы. И то, и другое обстоятельно изложено в отечественной литературе105.

При достижении и решении поставленных нами целей и задач мы использовали следующие методы: логический, сравнительный, институциональный, структурно-функциональный, ретроспективный, социально-психологическийстатистическийи руководствовались следующими принципами исторического исследования: историзма, объективности.

Структура диссертации построена по проблемному принципу. Работа состоит из введения, трех глав и заключения. Она включает в себя также список источников и литературы и приложения (7 таблиц и 9 карт).

Заключение

.

Поставленные нами во вводной части цели и задачи выполнены, и выводы по ним сделаны в соответствующих главах диссертации. В заключительной части уделим внимание тому, что данные, полученные нами о государственности, писаном праве и суде в раннесредневековой Англии, могут сказать нам о сущности раннесредневекового государства и общества.

Мы неоднократно обращали внимание на ограниченность ресурсов, материальных и людских, которыми обладали англосаксонские короли. Однако, будучи олицетворением высшей власти, государства, они несли две важнейшие обязанности: охранять внешний мир королевства и охранять его внутренний мир. Современные государства ради обеспечения этих функций (равно как и многих других) собирают налоги, содержат бюрократию, полицию, армию. Государства раннего средневековья в силу господства натурального хозяйства (и ряда других причин) были лишены такой возможности. Тем не менее, как мы убедились, они, в частности, англосаксонское государство, оказались способны создать достаточно эффективную систему управления, поддержания правопорядка и разрешения конфликтов.

Как мы показали, основой этой системы были личный контакт управляющего и управляемых, соучастие магнатов, богатых и влиятельных людей в управлении государством и отдельными его областями, консенсус, коллективное согласие элитарных групп сообществ различного уровня и масштаба, коллективное принуждение и коллективное действие этих сообществ. Иными словами, сущность государственного управления в раннем средневековье заключалась не в использовании государственных институтов и механизмов (включая писаное право), а в мобилизации ресурсов общества, которое само брало на себя исполнение ряда государственных функций. Отсюда происходит смешение, точнее, неразличение, частного и публичного в раннее средневековье. Публичные функции исполнялись частными лицами (часто за свой собственный счет), не забывавшими при этом и о своих корыстных интересахэто, однако, не позволяет говорить о «приватизации» государства, скорее, речь может идти об «опубличивании» частной жизни.

В этом смысле общество и государство раннего средневековья не многим отличались от общества и государства античной эпохи. В греческих полисах и римской civitas довольно долгое время не было ни регулярной бюрократии, ни постоянной армии, ни особых полицейских служб или судов, ни налогов. Все эти государственные функции исполняло само общество, которое в соответствии с имущественным цензом (фактически цензом землевладения) принудительно возложило эти повинности на своих членов. Лишь с разрастанием античных политий до размера империй в них появлялись институты, которые бы мы назвали государственными, публичными, не совпадающими с обществом. Но и тогда муниципальная система организации власти и общества оставалась становым хребтом таких политий.

Некоторые раннесредневековые королевства были похожи на Римскую империю своими размерами и не похожи на нее отсутствием городской муниципальной организации, место которой заняли разнообразные аграрные сообщества. Это делало задачу управления такими обширными территориями сложнее, а сложившуюся государственную структуру — примитивнее. Как мы отмечали, она была похожа на полисную организацию: общество исполняло в виде повинностей часть государственных функций, распределение которых осуществлялось в соответствии с имущественным цензом (вспомним, что судебные заседатели в Англии квалифицировались как «motwur5i, ferdwur5i and faldwurdi»). Разумеется, локальные сообщества раннего средневековья (например, англосаксонские ширы и сотни) отнюдь не тождественны античным муниципиям, даже в их позднеримском вариантено провести между ними абсолютно четкую границу нам кажется затруднительным. Первые являются закономерным итогом развития вторых, также как раннесредневековая государственность является закономерным итогом развития государственности позднеантичной.

Возникает закономерный вопрос: как королям раннего средневековья удавалось заставлять общество нести все эти повинности, если без помощи общества королевская власть была такой слабой? Каков был механизм консенсуса, коллективного согласия и коллективного действия, о котором говорилось выше? Чтобы ответить на эти вопросы, следует отказаться от ряда устойчивых стереотипов: например, от восприятия государства как аппарата насилия в руках социально господствующего слоя, применяемого исключительно в его узкоклассовых интересахот характеристики средневековой аристократии как антигосударственной силыот наделения королевской власти средних веков стремлением взять всю власть в свои руки, отобрав ее у феодалов.

Слабый король — то есть король несовершеннолетний или неспособный править — был для аристократии не меньшим, если не большим, бедствием, чем деспот. В правление слабого монарха страна оказывалась подверженной опасности внешних вторжений и внутренних смут, разгулу насилия и произвола, от которых страдали не только простолюдины. С другой стороны, не стоит приписывать королям раннего средневековья и стремления поставить магнатов под свой полный контроль: знать была неотъемлемым элементом государственности, посредником между королем и местными сообществами, которые иначе стали бы просто неуправляемыми. Наконец, у нас нет оснований не доверять раннесредневековому законодательству, где короли и их советники недвусмысленно декларировали в качестве своих главных целей защиту слабых, общедоступность правосудия, искоренение преступности — что отвечало интересам самых широких слоев общества. Вряд ли стоит сомневаться, что ради достижения этих целей значительная часть общества была готова пойти на некоторые жертвы. Разумеется, в ход шли и другие способы обеспечения лояльности и консолидации элит и общества: наделение движимым и недвижимым имуществом, угроза применения и действительное применение силы, браки, совместные пиры и охота, проявление милосердия, особое почитание вполне определенных святых и реликвий и т. д. Однако на первое место среди всех этих стратегий мы бы поставили сознательное позиционирование королевской властью себя как силы, осознающей свою силы, осознающей свою ответственность за внутренний мир и берущей на себя задачу его поддержания.

Нам представляется, что именно с этой точки зрения следует понимать природу и функции раннесредневекового законодательства. Вероятно, оно на самом деле не часто использовалось в суде, а реальная правовая практика, как было показано, допускала значительные отклонения от норм писаного права. Однако, по-видимому, куда большее значение имел сам факт провозглашения королевской воли, когда король в торжественной обстановке при стечении большого количества людей, будучи единодушно поддержан «лучшими людьми» своего королевства, демонстрировал подданным свою заботу о них. Консенсус элиты королевства, признание ею королевской воли, обеспечивал консенсус и коллективное действие локальных сообществ. В результате достигалась такая степень консолидации общества, которая позволяла общественно-государственной машине (еще раз подчеркнем, что одно от другого в раннее средневековье отделить нельзя) достаточно эффективно выполнять свои функции.

В завершение отметим, что наше исследование, разумеется, отнюдь не полностью исчерпывает затронутую в нем проблематику. Следует иметь в виду, что ряда вопросов, связанных с судом и правом, мы почти не касались или не касались вовсе (например, о кровной мести, вергельдах и возмещениях, различении «уголовных» и «гражданских» дел, ордалии, судебных клятвах и со-присяжничестве). Весьма вероятно, что некоторые высказанные нами положения (в особенности теоретического характера) изложены тезисно и требуют развернутого обоснования. Очевидно, что континентальный материал был затронут нами довольно поверхностно. Оправданием всему этому может служить то, что наша работа, помимо чисто исследовательских целей и задач, имела еще одну: привлечь внимание научной общественности к такой важной теме, как история государства, суда и права Западной Европы периода раннего средневековья, которая довольно активно разрабатывается в зарубежной исторической науке, но, к сожалению, почти забыта в отечественной медиевистике.

Принятые сокращения1:

СВ.

Тацит. Германия.

AHR ASC (А, В, С, D, Е, F).

Григорий Турский — Григорий Турский. История франков / пер. В.Д.

Савуковой. — М., 1987.

— Средние века.

— Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии // Его же. Сочинения: в 2-х тт. / Пер. А. С. Бобович. — T.I. — М., 1993. — С.353−372- Tacitus, Cornelius. La Germanie / TaciteTexte etabli et trad. J. Perret. -Paris, 1983.

— The American historical review (журнал).

— The Anglo-Saxon chronicle. Манускрипт «A» no: The Anglo-Saxon chronicle: a collaborative ed. / Gen. eds. D. Dumville and S. Keynes. — Cambridge, 1986. — Vol.3. Ms. A / Ed. by J. Bateley. Остальные no: The Anglo-Saxon chronicle / ed. & transl. by M. Swanton. — New York, 1998.

— Anglo-Saxon England (ежегодник).

— Asser's life of king Alfred / Ed. by W.H. Stevenson & D. Whitelock. — Oxford, 1959.

— Cartularium Saxonicum: a collection of charters relating to Anglo-Saxon history / Ed. by W. de G. Birch. — London, 18 851 893. Vols. 1−3.

— The Blackwell encyclopaedia of Anglo-Saxon England / ed. by M. Lapidge, J. Blair, S. Keynes & D. Scragg. — Oxford, 1999.

— Chronicon monasterii de Abingdon / ed. by J. Stevenson: in 2 vols. — London, 1858.

— Charters of Rochester / Ed. by A. Campbell. — London, 1973.

ASE Asser В.

BEASE.

ChrAb.

ChR.

1 Сокращенные обозначения при ссылке на англосаксонские законодательно-нормативные тексты даются по Ф. Либерманну и П. Уормальду (см. приложения на с.227−234).

ChrRam. — Chronicon abbatiae Rameseiensis / ed. by W.D. Macray. -London, 1886.

EDB — Exchequer Domesday book [entries containing legal information] // Fleming R. Domesday Book and the law. -Cambridge, 1998. — P.89−274. EHD — English historical documents. Vol.1. 500−1042 / Ed. by D.

Whitelock. — London, 1955; Vol.2. 1042−1189. / Ed. by D.C. Douglas & G.W. Greenway. — London, 1953. EHR — The English historical review (журнал).

HaWr. — Anglo-Saxon writs / Ed. & transl. by F.E. Harmer.

Manchester, 1952.

HE — Beda Venerabilis. Historia ecclesiastica gentis Anglorum //.

Venerabilis Bedae opera historica / Ed. by Ch. Plummer. — T. l-2.-Oxford, 1896.

HRG — Handworterbuch zur Deutschen rechtsgeschichte / Hg. von.

W. Stammler, E. Kaufmann, A. Erler, R. Schmidt-Wiegand: in 5 Bde, 39 Lfg. — Berlin, 1964;1995. LDB — Little Domesday book [entries containing legal information] Fleming R. Domesday Book and the law. — Cambridge, 1998. — P.275−438.

LE — Liber Eliensis / Ed. by E.O. Blake. — London, 1962.

LHP — Leges Henrici Primi / Ed. & transl. by L. J.Downer. — Oxford, 1972.

LHR — Law and history review (журнал).

MGH — Monumenta Germaniae historica. Серии:

AA — Auctores antiquissimi.

DD. — Diplomata.

LL. — Leges in folio.

SS. — Scriptores in folio.

Cap.

Formulae.

LVis.

Robertson.

SSCISAM.

TRHS W.

Тома:

— Capitularia regum Francorum / Ed. A. Boretius et V. Krause.

— MGH. LL. — T. l-2. — Hannover, 1883−1890.

— Formulae Merowingici et Karolini Aevi / ed. K. Zeumer. -MGH. LL. — Hannover, 1886.

— Leges Visigithorum / ed. K. Zeumer. — MGH. LL. — Hannover, 1902.

— Anglo-Saxon charters. / Ed. & transl. by A.J. Robertson. — 2nd ed. — Cambridge, 1956.

— Anglo-Saxon charters. An annotated list and bibliography / Ed. by P.H. Sawyer. — London, 1968.

— Settimane di studio del Centro italiano di studi sull’alto medioevo (ежегодник).

— Transactions of Royal historical society (ежегодник).

— Wormald P. A handlist of Anglo-Saxon lawsuits // Wormald P. Legal culture in the Early Medieval West. Law as text, image and experience. — London, 1999. — P.253−287- либо: Wormald P. A handlist of Anglo-Saxon lawsuits // ASE. — 1987. -Vol.17. -P.247−281.