Крымская война. 
История международных отношений

Международное положение накануне Крымской войны.

После подавления революций 1848—1849 гг. влияние самодержавной России в Европе было преобладающим. Одна из великих европейских держав, Австрия, была спасена благодаря вооруженному вмешательству царя Николая I. Да и разгон Франкфуртского парламента и «Ольмюцкое унижение» Пруссии (ноябрь 1850 г.) были бы невозможны без прямого давления России.

В этих условиях в Санкт-Петербурге решили, что настала пора активизировать политику на восточном направлении, иными словами, решить наконец судьбу «европейского больного». Собственно, но мнению Николая I (а именно этот человек и был внешней политикой России на протяжении 30 лет своего царствования), для успеха задуманного предприятия необходимо было заручиться согласием, прежде всего, Лондона, поскольку никакая аитироссийская коалиция не была бы возможной без поддержки со стороны Англии.

Вот почему 9 января 1853 г. на вечере у великой княгини Елены Павловны император в ходе беседы с британским послом Гамильтоном Сеймуром возобновил свой дипломатический зондаж о судьбах Турции, который был начат в июне 1844 г. в Виндзоре с Робертом Пилем и лордом Эбердином. Николай заявил, что он претендует на Молдавию, Валахию, Сербию и Болгарию; в Константинополе же он собирается водвориться в качестве «временного охранителя». При этом русский царь не возражал, если бы Египет и Кандия (Крит) отошли к Великобритании. Об Аравии, Месопотамии и Малой Азии не было сказано ни слова.

На протяжении января — февраля 1853 г. Николай I неоднократно беседовал с Г. Сеймуром на указанные темы. Однако ответ Лондона был резко отрицательным — там с подозрением отнеслись к планам царя водвориться в Константинополе (пусть даже временно); далее, британский кабинет не видел причин, по которым Турция должна была вскоре развалиться; наконец, Австрия и Франция были бы против таких планов (ответ статс-секретаря по иностранным делам лорда Джона Росселя от 9 февраля 1853 г.).

Но этот последний аргумент совершенно не подействовал на Россию: там полагали, что Франция все еще слишком слаба после бурных событий 1848—1851 гг., а Австрию считали чуть ли не частью Российской империи (в беседе с Г. Сеймуром русский царь сказал, что Австрия — эго то же, что и он, Николай I). В этих условиях Санкт-Петербург решил идти, что называется, напролом, полагая, что без европейских союзников, в одиночку, Англия воевать не решится.

Как видно, в своем анализе международной обстановки Николай I допустил ряд серьезных промахов: переоценил готовность Лондона удовлетвориться лишь малой толикой «турецкого наследства»; совершенно сбросил со счетов Австрию, полагая, что Вена, но гроб жизни будет ему благодарна за 1849 г. (забыв при этом, что в политике уже оказанная услуга ничего не значит); наконец, совершенно проигнорировав Францию и ее нового правителя. Конечно, Луи-Нанолеона совершенно справедливо называли «маленьким племянником большого дяди», однако это был амбициозный правитель, склонный к интригам и авантюрам во имя «величия Франции», которое он понимал как свое личное величие.

Нельзя сказать, что на российской дипломатической службе не было квалифицированных и опытных специалистов, способных дать объективную картину международной обстановке. Но в атмосфере последних лет николаевского царствования таких смельчаков было не так-то много, тем более в деле, которое император принимал столь близко к сердцу. Павел Дмитриевич Киселев, Филипп Иванович Бруннов, Андрей Фёдорович Будберг и Пётр Казимирович Мейендорф сообщали в Санкт-Петербург не то, что есть, а то, что должно было быть благосклонно воспринято «Его И м п е рато рс к и м Вел и чеством «.

" Так, когда однажды Андрей Евгеньевич Розен убеждал князя Ливена, чтобы тот, наконец, открыл царю глаза, то Ливен отвечал буквально: «Чтобы я сказал это императору?! Но ведь я не дурак! Если бы я захотел говорить ему правду, он бы меня вышвырнул за дверь, а больше ничего бы из этого не вышло»"^[1].

Просветления не последовало даже после конфликта между СанктПетербургом и Парижем по поводу «святых мест» (1850—1853 гг.). Для Наполеона 111 этот вопрос (т.с. вопрос о преимуществах и правах католической церкви в храмах Иерусалима и Вифлеема) был весьма важен ввиду той поддержки, которая оказывалась его режиму клерикалами. Но еще большее значение для французского правительства имело ослабление связей между Англией и Россией по весьма чувствительному «восточному вопросу». Для российского кабинета проблема «святых мест» была предлогом для вмешательства во внутренние дела Турции на основе весьма произвольного толкования условий Кучук-Кайнарджийского мира (заключенного 21 июля 1774 г.).

Ни Санкт-Петербург, ни Париж не собирались уступать, но к 1853 г. султан Абдул-Меджид начал склоняться в сторону Франции, удовлетворяя все просьбы из Парижа. Это дипломатическое поражение нисколько не образумило, а только еще больше раззадорило Николая I.

• [1] История дипломатии: в 5 т. Т. 1. С. 645