Моделирование психолого-педагогического сопровождения отклоняющегося развития

В последние годы обнаруживается неуклонное нарастание количества различного рода моделей психологического, педагогического, психолого-педагогического, медико-психолого-педагогического сопровождения отклоняющегося развития. Причины этого понятны:

• — катастрофически падает уровень психологического здоровья детей;
• — естественна потребность специалистов как-то элиминировать (приостановить, смягчить) этот процесс, что требует теоретической разработки и научно-прикладного внедрения эффективных и валидных алгоритмов взаимодействия с этой неутешительной реальностью.

В контексте данной работы сознательно отвлечемся от комплекса социокультурных, межличностных и внутрисемейных истоков проблемы социальной (поведенческой, учебной и т. п.) дизадаптации. Эта реальность требует отдельного обсуждения в связи с тем, что подчас играет решающую роль, служа катализатором девиаций онтогенеза и закрепляя тот или иной тип отклоняющегося поведения. Сконцентрируемся на сфере нейросоматических механизмов, лежащих в основе нарушений и/или искажений психического развития ребенка.

К настоящему времени можно говорить о целом ряде подходов, в рамках которых разрабатывается данная проблематика. Одни специалисты считают, что неуспешность в обучении и общении диагностируется как нарушение психического развития и определяется терминами «аномалия», «патология», «минимальная мозговая дисфункция» и т. п., что не всегда справедливо и, как правило, малоинформативно с точки зрения патогенеза, коррекции и прогноза.

Альтернативная группа специалистов склонна относить эти трудности на счет педагогической (и шире — культуральной) запущенности и объяснять их патогенез социально обусловленными факторами. Между этими подходами существует целый ряд интегративных объяснительных моделей, базирующихся, помимо сказанного, на анализе вредоносного влияния генетических, экологических и иных аналогичных причин.

Приверженность той или иной точке зрения является не просто констатацией реально существующего факта, но, по сути, предопределяет место и задачи психолога, врача или педагога в имеющейся ситуации. Обилие противоречивых, а порой и просто недостаточно изученных фактов, практическая актуальность вопроса заставляют еще и еще раз возвращаться к типологии причин психологической диза-даптации детей, в том числе учащихся массовых школ и дошкольных учреждений.

Строго говоря, не все из этих концепций удовлетворяют содержательному наполнению понятия «модель». Данная констатация — никоим образом не недооценка сделанного: накопленный потенциал бесценен, особенно в методическом отношении. Это отражение реального факта. Если существующие многообразные модели были бы адекватны объекту своего применения — тому или иному типу отклоняющегося развития, мы не сталкивались бы все чаще с «хождением ребенка по кругу (кругам)» в поисках адекватной помощи. Не попадали бы постоянно в непреодолимые лабиринты собственного лингвистического «шума» и «многоязычия».

Тезисно обсуждая тот минимум, который может служить лакмусовой бумажкой хотя бы относительной адекватности модели сопровождения отклоняющегося развития, обозначим три обязательных условия, которым она должна соответствовать.

1. Максимальная изоморфность (греч. isos — равный, одинаковый, подобный; morphe — форма, то есть взаимооднозначное отображение двух совокупностей) модели объекту, который описывается. В нашем случае онтогенез понимается как нейропсихосоматическая система, включенная в биосоциокультурное окружение и развивающаяся по объективным универсальным законам. Следовательно, язык описания и исследовательский арсенал должны включать понятийный аппарат, позволяющий обозначить, раскрыть и проанализировать различные составляющие этого системного процесса.

Понятно, что сама по себе эта проблема и представляется, и является необъятной и труднопреодолимой. Но стремиться к данной цели необходимо просто потому, что иначе мы обречены на хождение в лабиринтах, не имеющих выхода. На вечное воспроизведение известной притчи о попытках описать слона слепыми мудрецами, каждый из которых ощупывал определенную часть его тела.

2. Методы изучения, описания и анализа этой реальности должны быть не просто системными, кросскорреляционными, междисциплинарными, но и межтеоретическими. То есть, соответственно данному выше определению, интегрировать идеологемы различных дисциплин (нейронаук, медицины, психологии и педагогики, психолингвистики, экологии, генетики), объединенных системной и эволюционной парадигмой.

Оборотной и неотъемлемой стороной этого процесса является разработка коррекционных и/или абилитационных технологий. Именно они могут доказать или опровергнуть истинную ценность используемой модели. Ведь не секрет, что часто в повседневной практике «красивые» теории на деле оказываются попросту не имеющими ничего общего с реальным процессом.

Здесь следует добавить, что одним из важнейших критериев валидности метода служит его универсальность, принципиальная независимость от конкретного объекта сопровождения. Действительно, кто сказал, что приемы, используемые для развития музыкальных или художественных способностей, нельзя применять (с соответствующими модификациями) для коррекции и абилитации речевых процессов, пространственных представлений или мышления? И напротив, нейропсихологические технологии — в ходе развития высокоодаренных детей. Эти дети нуждаются в таком сопровождении, поскольку одаренность зачастую соседствует с недостаточностью базовых компонентов психической деятельности (истощаемостью, со-матогностической и эмоционально-потребностной дезинтеграцией, диспропорциями механизмов саморегуляции и пр.) и различного рода операциональных когнитивных навыков. А внедрение изначально коррекционных методических приемов в общеобразовательный процесс уже как абилитационных (развивающих) сегодня стало реальностью. Поскольку очевидна их эффективность для оптимизации процессов обучения.

3. Первоначальные аксиомы, цели и задачи, семантическое оформление, схемы (векторы, степени свободы) интерпретации базовых положений и выводов должны соотноситься с результатами. А научно-прикладная реализация оцениваться исключительно по продуктивности и эвристичности внедрения таких диагностических, профилактических, коррекционно-абилитационных и прогностических технологий. Таковы неукоснительные законы формирования любой функциональной системы, вариантом которой является та или иная модель.

Как известно (Анохин, 1979; Александров, Судаков и др., 1999), доминирующая потребность (то есть цели, задачи и т. п.) является си-стемоорганизующим фактором, а достигнутый результат — системообразующим; их диссонанс приводит к созданию «порочной» функциональной системы и в конечном итоге — к ее распаду и/или полной перестройке.

И не стоит удивляться, если в «сухом остатке» нашей активности подчас не остается ничего, а то и вовсе одни убытки: значит, мы, сознательно или нет, уклонились от соблюдения фундаментальных законов или пренебрегли ими. А. Блок, задолго до возникновения системного подхода, удивительно точно изобразил эту фабулу: «Все, что человек хочет, непременно сбудется. А если не сбудется, то и желания не было, а если сбудется не то — разочарование только кажущееся: сбылось именно то».

Критерии эффективности должны быть прозрачными и не противоречить основным постулатам исходной модели; не зависеть от красоты, наукообразия и витиеватости используемого языка описания. Вместе с тем в разработке таких критериев всегда необходимо руководствоваться крайне неутешительной истиной об относительности наших знаний, о неизбежной включенности исследователя (наблюдателя) в систему исследуемого и прочими фундаментальными гносеологическими законами, сформулированными в современной физике, математике, философии, теории систем и т. д.

По этой причине обязательна корреляция используемых схем анализа с таковыми в сопредельных дисциплинах. Если актуальные для данной концепции постулаты и феномены нигде и никогда не звучат при аналогичных исследованиях в других научно-прикладных сферах — скорее всего мы имеем дело с ложными посылками и артефактами. Исключение составляют модели класса теории относительности А. Эйнштейна; впрочем, даже таковые имеют своих отдаленных предшественников.

Почему же именно сегодня возникла необходимость в разработке таких на первый взгляд энергои наукоемких объяснительных моделей? Ведь еще не так давно мы могли достаточно успешно функционировать в сравнительно узких научно-прикладных рамках. Бытовой ответ на этот вопрос всем известен: «Жизнь заставила». Еще недавно дизонтогенетические процессы не обладали столь генерализованным, системным (у каждого отдельного ребенка и в детской популяции вообще) характером.

Среди прочих причин этого явления нельзя забывать и о том, что невиданных успехов достигли клинические дисциплины, позволяющие выжить тем детям, которые еще не так давно были обречены. Но ведь то, что они выжили, не отменяет целого комплекса проблем, с которыми они родились; они никуда не деваются — это исключено законами природы — и продолжают оказывать негативное влияние на их развитие в целом.

Научно-ориентированный ответ будет и вовсе флегматичным. Как известно из эволюционной теории, девиации поведения являются неотъемлемой частью общей эволюции человека. Более того, разные по выраженности «патологические», «паранормальные» и «препатологические» феномены являются одним из источников и движущих сил возникновения новых форм поведения человека. При этом одна из «функций патологии» — буквально принудить остальных членов сообщества искать и находить формы взаимодействия с ней (Самохвалов, 1993).

Поэтому и звучит в тексте частое «должны». Это не отражение моего менторства, а парафраз исчерпывающей формулировки А. де Сент-Экзюпери: «Свой долг ты узнаешь по одной верной примете: его выбираешь не ты». Нравится нам это или нет, именно девиантное поведение, включая грубые клинические формы его проявления, требует неустанного внимания к себе и поиска социумом адекватных каналов и способов коммуникаций. Это во все века способствовало прогрессу научной мысли, начиная с опыта шаманов, которые были первыми врачами, психологами и педагогами.

История человечества изобилует примерами, когда именно накопление патологических феноменов приводило к созданию новых направлений в науках о человеке. Недаром возникли неврология и психиатрия, психоанализ, эпидемиология и военная хирургия, дефектология, реаниматология, молекулярная генетика и т. д. Собственно, и отечественная нейропсихологии получила мощный толчок к интенсивному развитию именно во время Великой Отечественной войны, когда критическая масса людей, получивших мозговые травмы, требовала разработки принципиально новых методов диагностики и реабилитации.

Поскольку состояние детской популяции сегодня вызывает обоснованную озабоченность всех участников медико-психолого-педагогического процесса, не говоря уже о родителях, обозначим несколько необходимых шагов в направлении хотя бы относительно оптимального выхода из создавшегося тупика. Думаю, что употребление слова «тупик» не вызовет слишком бурной защитной реакции. Во всяком случае, у тех, кто даже не профессионально, а просто так, из любопытства просмотрел материалы различных конференций, посвященных проблемам развития. И хотя бы приблизительно оценил, сколько человек в обычной общеобразовательной школе «не тянут учебную программу, нуждаются в помощи психоневролога, остеопата, эндокринолога и т. д.; ужаснулся статистике и новым изощренным, формам детской преступности, неуклонно к тому же «молодеющей».

Представляется, что самое актуальное сегодня — отрефлексировать ряд вопросов, постановка которых, а тем более поиски ответов на них, может стать солидной эвристической базой для нашего общего прогрессивного профессионального развития.

Обратимся для примера к проблемам дизонтогенеза речевых процессов, поскольку (фасадно) именно эта недостаточность наиболее ярко и с самого раннего возраста проявляется в разнообразных вариантах отклоняющегося развития. Логопатия видна даже неискушенному взгляду.

Что такое речь во всем многообразии ее форм, уровней организации/реализации и уникальных функций (артикуляция и речевое звукоразличение, опосредствование поведения, символизация, семантическая стабилизация реальности, коммуникация, времясвязывание и т. п.)? Что есть развитие речи как процесса, имеющего свою «родословную» в фило-, онтои историогенезе; свою уникальную роль в регуляции человеческого поведения? Каковы базовые экзои эндогенные механизмы вариантов речевого онтогенеза/дизонтогенеза (в контексте общих закономерностей психологического развития); иерархия и взаимодействие этих механизмов (процессуальных и, псевдопроцессуальных, истинно и патологически компенсаторных, социокультурных и нейробиологических) вообще и в современной детской популяции? Как, когда, зачем и почему речевая функция образует межсистемные констелляции с другими (движение, восприятие, память, пространственные представления, эмоции, мышление) k психическими и соматическими функциями; каковы закономерности ' комплементарности/конкуренции этой драматургии на разных этапах онтогенеза?

Думается, что логопед и нейропсихолог, психофизиолог, генетик и этолог, клиницист, психолингвист и т. д. ответят на эти (равно как и на другие, не менее значимые) вопросы по-разному. Однако эта специфичность не исключает возможности нахождения ключевых точек соприкосновения, которые позволят рассмотреть феномен речевого онтогенеза без узкодисциплинарного «игнорирования».

Переход к межтеоретической парадигме не только повысит общий уровень профессиональной рефлексии, но позволит более четко определить организацию и содержание плодотворных междисциплинарных альянсов, обозначить границы профессиональной компетентности. Это поможет элиминировать ошибки квалификации, создать качественно новый уровень интерпретации феномена логопатии, а, следовательно, оптимизировать пути взаимодействия с ним.

«» Карта территории не есть сама территория" , — цитируя А. Кожибского, пишет Р. А. Уилсон. — Вы создаете собственную модель реальности? Или… собственный туннель реальности? Или… собственную фразеологию тех реальностей, с которыми сталкиваетесь?".

Каждому профессионалу из собственного опыта известно глубоко, в сущности, трагичное и объяснимое желание родителей избежать «страшных» диагнозов. Каждому из нас знакомо и собственное желание того же. Но карта территории, наши собственные туннели и фразеологии реальности — это, увы, не сама реальность, во многом еще непознанная, обозначаемая как «онтогенез (дизонтогенез) психической деятельности». Чем точнее эта данность будет исследована и описана, тем адекватнее будет наша профессиональная позиция, а следовательно, помощь ребенку.

Это замечание относится и к нашему внутрипрофессиональному взаимодействию, и (не в последнюю очередь) к трансляции имеющихся знаний. Не секрет, например, что в стенах многих уважаемых вузов можно услышать: «Зачем нам нейропсихология (психиатрия, этология, неврология, общая патология и т. п.), при чем здесь эти дисциплины, этот чуждый (!) нам (и, естественно, нашим студентам) клинический (!!) подход?! Мы сторонники гуманистического направления в педагогике и психологии!!!» И это сегодня, когда около 60—70% детской популяции рождается с родовыми травмами. Действительно, судя по всему, все эти знания излишни. Равно как и открытия ведущих ученых мира в области системных процессов, врожденных моделей поведения (в т.ч. речевых), эволюционных предшественников произвольной (то есть речевой) саморегуляции, холистической природы самоактуализации человека, где речи отведена главенствующая роль. Неясно только, как же будущие логопеды, психологи, педагоги, врачи, отчужденные от этих знаний, будут реализовывать свой профессиональный функционал?

К сказанному хотелось бы добавить еще один немаловажный вопрос: что происходит сегодня с онтогенезом речи (и психическим развитием вообще) в связи с узурпацией культурного пространства «псевдособеседниками» из СМИ и «псевдоинформацией» в лице компьютерной субкультуры, выхолащиванием и вымыванием из повседневного обихода и образования классического русского языка?! Почему игнорируется эта проблема, очевидно, приобретающая все большую актуальность? Ведь мы на пороге открытия новых синдромов отклоняющегося развития, первыми из которых заявят о себе (вернее, уже заявляют) специфические логопатии.

Я даже предлагаю обозначить эти новые формы «дислогиями» (в отличие от дислалий и т. п.) — Ведь здесь речь идет не о неспособности ребенка говорить (хотя этот элемент также присутствует), а о его неспособности к усвоению, а следовательно, использованию родного языка, как главного инструмента сознания, присвоения культурального опыта (связи времен) и общения.

Взамен этого современные дети (и уже не совсем дети) все больше манипулируют специфическими вербальными формами, по сравнению с которыми бессмертная «глокая куздра», которая, как известно, «штеко будланула бокра и курдячит бокренка», — просто таблица умножения по ясности изложения. Здесь контекст и информационная насыщенность налицо, а зарождающийся «новояз» (по сравнению с которым все антиутопии Е. Замятина, О. Хаксли и Дж. Оруэлла — рождественские сказки), по-моему, и не ставит своей целью исполнение ни одной эволюционной роли речи.

И это было бы еще полбеды, если бы не одно обстоятельство. Нобелевский лауреат К. Лоренц пишет: «У обладающего речью человека можно предполагать подлинно инстинктивных стимулов не меньше, а больше, чем у любого животного… Если впечатление от современных форм общения, архитектуры, литературы и искусства выразить объективно и перевести с языка эстетики на язык науки, то в основе, этих различий (с традиционными, классическими.— А.С.) лежит потеря информации». Итак, элиминация и искажение речевых форм психической деятельности опасны прежде всего тем, что они затрагивают, разрушают и реконструируют фундамент осознанного (от слова «сознание», какового без речи нет!) человеческого поведения на врожденном, инстинктивном уровне.

Известно, что природа не терпит пустоты, что филогенетически более поздние, молодые образования психики особенно уязвимы и при малейшей возможности реванш берут эволюционно старые модели поведения. Эти реципрокные конкурирующие взаимоотношения натуральных архаических уровней с новейшими культуральными описаны во всех классических философских, психологических, клинических трудах; вся светская литература, собственно, описывает течение и исход этой битвы. В растормаживании, «выползании на свет» древних механизмов реагирования (соматовегетативных, двигательных, эмоциональных) и состоит главная опасность речевого обкрадывания, психического развития.

Базовый принцип нейропсихологии детского возраста утверждает, что для возникновения онтогенетического новообразования необходимо «опережение структуры перед функцией», подразумевающее: а) нейробиологическую предуготованность соответствующих систем мозга (и шире — организма) к реализации соответствующей психологической программы и б) востребованность извне к активизации этих систем.

Востребованность извне (от большой части детской популяции, демонстрирующей «нейропсихосоматический» дизонтогенез) очевидна. Нам остается лишь ответить (с явным запаздыванием) на эту востребованность, опираясь на собственные внутренние и внешние ресурсы профессиональной рефлексии.

Предлагая непредвзято обратиться к обсуждению многих вопросов, связанных с проблемой психического онтогенеза в норме, патологии и различных вариантах отклоняющегося развития, я далека от идеи абстрактного теоретизирования. Очевидно, что нам необходимо в новой, межтеоретической парадигме рассмотреть незыблемые, казалось бы, законы развития и специфику их актуализации на современном этапе эволюции Ведь в нашей стране накоплен колоссальный опыт организации психолого-медико-педагогического сопровождения детей, обнаруживающих те или иные варианты дизадаптивного развития. Подчеркнем, именно «дизадаптивного», то есть обусловленного нарушенными и искаженными механизмами адаптации ребенка, а не ее потерей, исчезновением, что подразумевает термин «дезадаптация». Явно намечается тенденция к переходу на новый уровень профессиональной рефлексии от узкодифференцированного (логопедического, психологического, клинического и т. п.), по типу «дизонтогенетический па-тофеномен — мишень», к системному — «дизонтогенетический механизм — мишень». Можно надеяться, что вскоре появится новый интегративный, междисциплинарный (по форме) и межтеоретический (по содержанию) функционал педагога-психолога, где во главу угла будет поставлено решение проблемы не только диагностики и коррекции, но долгосрочного прогнозирования и ранней профилактики отклоняющегося развития.

Однако сегодня, как представляется, следует остановиться и попытаться совместно всем участникам процесса сопровождения отклоняющегося развития обсудить несколько основных тем:

• 1) базовые (экзои эндогенные) механизмы различных вариантов отклоняющегося развития в современной детской популяции, (ясно, что таких кардинальных перемен, какие переживает человечество сегодня, не было по крайней мере с момента возникновения прямохождения или речи);
• 2) взаимодействие, иерархию этих механизмов (процессуальных и псевдопроцессуальных, истинных и патологических компенсаторных) и долгосрочный прогноз их актуализации;
• 3) закономерности, условия реализации, возрастную динамику процессов накопления/истощения адаптивных онтогенетических возможностей вообще; специфику этой драматургии у современного ребенка, и, в частности, при разных вариантах развития.

Такая дискуссия в перспективе позволит достаточно четко определить место и время вступления каждого в активный междисциплинарный, а потенциально и в межтеоретический альянс. Она же поможет избежать ошибок квалификации и неуемного — хотя по-человечески и понятного — нашего желания помочь всем и каждому. Интегративный подход неотделим от четкого обозначения границ профессиональной компетентности.

Нынешняя общепопуляционная дизонтогенетическая картина становится все более полиморфной и не всегда поддается традиционным методам коррекции; имеют место парадоксальные реакции на валидные еще недавно методы воздействия. Семиотически это находит отражение в том, что актуальный еще вчера нозологический тезаурус сегодня изобилует очевидными пробелами (многие варианты дизонтогенеза либо вовсе отсутствуют, либо объединены в недифференцированный список, через запятую). Слишком часто используется с целым рядом оговорок и примечаний; дополняется подчас произвольными и достаточно туманными дефинициями и неологизмами. Это говорит о расхождении между ним и наблюдающимся в детской популяции патоморфозом (изменением проявлений той или иной, казалось бы, хорошо изученной недостаточности). Данный факт признается сегодня практически всеми серьезными специалистами и заслуживает особого обсуждения, ввиду центральной роли адекватного «диагноза» и квалификационной системы координат в коррекции, прогнозе, профилактике и абилитации этих детей.

Представляется, что во главу угла должен быть поставлен вопрос о новом понимании специалистами разных направлений причин и следствий модификаций онтогенетического процесса — «отклоняющегося развития», — а не о попытках подогнать наблюдаемые феномены (сколь бы патологичным ни выглядел их фасад) под имеющиеся нормативы. Альтернативы такой новой парадигме — и клинической, и педагогической, и психологической — просто не существует.

Каждый, кто работает с отклоняющимся развитием, многократно убеждался: внешне нормальное на определенных этапах развитие вдруг (!) начинает характеризоваться признаками девиации. Они могут быть скомпенсированы, но могут стимулировать накопление патологических стигм; в свою очередь, сами компенсаторные механизмы, адекватные определенному отрезку жизни ребенка, в следующем периоде могут стать тормозом и причиной его нарастающей дизадаптации.

И клиницисты, и психологи, и педагоги, и родители констатируют накопление в современной детской популяции целого ряда па-тофеноменов:

• — обилие сосудистых и мышечных дистоний, синкинезий, патологических ригидных телесных установок; остеопатии разной степени выраженности; если термин «гипертонус» отсутствует в медицинской карте — это, как правило, означает: либо ребенок не наблюдался невропатологом, либо перед вами казуистика, случай, требующий монографического описания;
• — резкое возрастание патологической леворукости и снижение порогов возбудимости мозга, правосторонней эпиготовности; незрелость корковой ритмики и изменение/искажение порогов чувствительности (например, болевой или слуховой), именно поэтому «они» орут и слушают музыку на такой немыслимой для «обывательского» уха громкости и частотах;
• — практически поголовная встречаемость гипертензионного синдрома и вегетососудистой дистоний от стертых до крайне грубых форм;
• — гиперактивность и дефицит внимания, невротические радикалы, логопатии; недостаточность и/или дефицитарность (мозаичная или комплексная) базовых психических процессов: памяти, пространственных представлений, письма, произвольной саморегуляции и т. п.; заметный скачок индекса агрессивности и токсикомании;
• — снижение иммунных механизмов и десинхроноз, дизритмии различных систем организма ребенка; дисбактериозы, разнообразные функциональные расстройства желудочно-кишечного тракта, эндокринных, мочеполовых, сердечно-сосудистых систем и подсистем.

А в целом — эмоционально-личностную и когнитивную неготовность к обучению и адекватному взаимодействию с окружающими.

Однако, как правило, каждый из специалистов акцентирует дефицит, непосредственно относящийся к сфере его профессиональных интересов. Между тем очевиден вывод о том, что проблема отклоняющегося развития может быть решена сегодня только в рамках синдромного междисциплинарного подхода.

Иными словами, перечисленные феномены (казалось бы, не связанные друг с другом) должны быть рассмотрены как составляющие единой структуры, в основе которой лежат универсальные нейробиологические и социокультурные механизмы развития. Но это только одна часть проблемы. Другая заключается в анализе и обсуждении специалистами разных направлений модификаций этих механизмов, произошедших за последние десятилетия. Ведь с точки зрения как эндо-, так и экзогенных факторов, развитие нынешнего ребенка проходит принципиально иначе, чем 20 лет назад.

Настоящее издание во многом посвящено нейропсихологическому рассмотрению этой проблемы. Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что акцентируется именно контекст индивидуальных различий и, в частности, дрейфа «нормы реакции» в современной детской популяции. «Отклоняющееся развитие» рассматривается как часть общепопуляционной онтогенетической тенденции. Речь идет, прежде всего, о «нормативных девиациях», о новом взгляде на диаду «норма—патология», поскольку приведенные выше цифры и факты свидетельствуют о том, что детей, которым посвящено это исследование, — подавляющее большинство, даже по сухим данным статистики. Следовательно, они и есть, нравится нам это или нет, «норма». И именно они составят в недалеком будущем большинство взрослой популяции. Впрочем, уже составили, так как переломный момент, «сроки рождения» имеющей место сегодня безрадостной дизонтогенетической реальности приходятся на 1984—1986 гг.

Клинико-психологические исследования отклоняющегося развития позволяют утверждать, что за последние десятилетия наблюдается резкая перестройка патогенетических церебральных механизмов, обусловливающих актуализацию дизонтогенетических процессов. Этот факт обозначен (Семенович, 1997) как «дрейф популяционного нейропсихологического синдрома отклоняющегося развития» и отражает определенную тенденцию к качественному изменению мозговых механизмов, лежащих в основе психической дизадаптации детей, составляющих, как уже было сказано, нижненормативную часть детской популяции.

Многолетние наблюдения и анализ литературных данных позволяют констатировать, что вплоть до 1991 г. основным дизонтогенетическим механизмом, определяющим девиации развития, было запаздывающее функциональное созревание наиболее поздно и долго формирующихся— височных и лобных — структур левого полушария. Эта категория детей со всеми специфическими данной мозговой организации патофеноменами составляла около 80% от общего числа. Данные приведены по детям-правшам, поскольку анализ дизонтогенетических феноменов в популяции детей-левшей и вообще обсуждение влияния генетически заложенного фактора левшества на мозговую организацию психической деятельности человека требуют отдельного описания (Семенович, 2004).

Нынешняя ситуация характеризуется тем, что вне зависимости от наличия или отсутствия у ребенка диагноза, просто как субпопуляционный стигмат, у большинства таких детей (более 70%) на первый план выступает препатологическое состояние наиболее рано созревающих— подкорковых и стволовых — систем головного мозга. Тех систем, которые морфологически и функционально формируются по большей части внутриутробно, предопределяют течение пренатального периода и закладывают основу для всего последующего онтогенеза. Значимость этих образований мозга связана с тем, что благодаря им актуализируются наиболее глобальные структурно-процессуальные аспекты жизнедеятельности человека.

* Закладка фундамента для формирования несущей вертикальной оси нейросоматической организации человека — интегративных подкорково-корковых (таламо-кортикальные, каудато-кортикальные, стволово-кортикальные и т. п.) и спинально-подкорково-корковых петель и сетей. Морфофункционально они реализуются центральной и периферической системами (или в другой системе координат — соматической и вегетативной) через совокупность нервных, нейроэндокринных, гуморальных, физико-химических механизмов.

Этот нейросоматический «каркас» формирует, контролирует (активируя, тормозя, катализируя и т. д.) и модулирует все наши соматические, когнитивные, эмоционально-потребностные процессы в их взаимодействии. Именно он опосредует оптимальный статус и иерархию в первую очередь регуляторных (непроизвольного и произвольного) уровней поведения человека, их сонастроенный, сбалансированный ансамбль в условиях постоянно меняющейся внешней и внутренней информации. Исторически эта вертикальная организация сложилась вследствие эволюционной необходимости все больше подчинять категорически непреодолимые запросы и требования (мотивационно-потребностные, витальные, энергетические, когнитивные и т. д.) собственного организма императиву усложняющихся внешних, в том числе социокультурных, условий существования.

* Формирование нейробиологических и нейропсихологических предпосылок функциональной асимметрии мозга — горизонтальная ось Центрального механизма становления и актуализации мозговой организации всех, в первую очередь когнитивных, психических функций и процессов, психической деятельности в целом.

В филои онтогенезе эта «горизонтальная» дифференциация возникла и служит для разнесения во времени и пространстве мозга принципиально различных когнитивных стилей и стратегий человека:

функциональной специализации мозговых гемисфер. Одна из них — правополушарная — в качестве точки отсчета (и критериев оценки полученного результата) использует внутренние, невербализуемые, чувственные, соматогностические состояния. Другая — левополушарная — социокультуральные, то есть извне приобретенные и усвоенные, вербализованные, диалогические по своему генезису языковые алгоритмы и схемы.

Ясно, что в первом случае и причина, и критерий оценки результата любого поведенческого акта будут принципиально субъективными, малоосознанными, телесноориентированными, требующими наличия не осязаемого продукта, а лишь некоего контекста, свидетельствующего об актуальном удовлетворении в первую очередь базовой потребности самосохранения. Во втором — главным образом объективно, извне заданными, и зависеть не только от соответствия реально полученного продукта желаемому, но и от установок, усвоенных в процессе воспитания и обучения, то есть соблюдения принятых в данной культуре (среде) правил. Во главу угла при такой «левополушарной» самоактуализации ставится стремление к удовлетворению потребности в коммуникации и саморазвитии. И процесс, и результат здесь предпочтительны как аналитически препарированные и символически (лучше — в речи) оформленные.

Межполушарное функциональное взаимодействие и призвано поддерживать адаптационный паритет (уникальный для каждого человека) между этими двумя крайними стратегиями. Для этого эволюционно (и в частности — онтогенетически) создан огромный арсенал способов и средств, включающий: специализацию/интеграцию; комплементарность/конкуренцию; активацию/торможение и иные характеристики парной работы левой и правой гемисфер.

Функциональная асимметрия мозга и межполушарное взаимодействие — базовый паттерн реализации, прежде всего операционального уровня ранжированного, упорядоченного информационного обмена с собой и окружающим миром. Выбор же доминирующей стратегии поведения, безусловно, контролируется совокупностью «вертикально-горизонтальных» взаимодействий. В отличие от «вертикальной» регуляции «горизонтальная» существенно менее детерминирована генетически, не так инертна и стабильна; она обладает уникальной способностью к оперативной трансформации в зависимости от количества и качества ситуативных процессов обучения.

Понятно, что такое четкое разделение функций подкорково-корковой и межполушарной организации достаточно условно и в реальности требует многих уточнений и оговорок, немыслимых в этом кратком очерке. Ведь речь идет о вертикальной и горизонтальной функциональных осях нашей единой мозговой организации. Однако, утрируя и упрощая до предела имеющую место действительность, я апеллирую к знанию читателем базовой нейропсихологической литературы.

В контексте обсуждаемой темы важно создать, возможно, чересчур компактный, но ясный, непротиворечивый и недвусмысленный (то есть «левополушарный») образ немыслимой многогранности и разнообразия нейропсихологической драматургии. Ведь онтогенез всех перечисленных процессов однозначно зависит от успешности его инициирования, начиная с внутриутробного периода, именно подкорковыми образованиями мозга. Помимо сказанного, их функциональная (и у детей, и у взрослых) роль предполагает:

• * перераспределение энергетического баланса организма и общее (неспецифическое и специфическое, активирующее, модулирующее и тормозящее) тонизирование коры головного мозга; регуляцию и модуляцию периферических и центральных (соматических и вегетативных) взаимодействий в нервной системе; системоорганизующую функцию в отношении психических, биохимических, иммунологических, гормональных, гомеостатических в целом процессов;
• * опосредование наиболее жестких, генетически, архетипически заданных паттернов (вегетативных, рефлекторных, инстинктивных, ритмологических, аффективных, импринтинговых и т. п.), составляющих основу для индивидуальной саморегуляции;
• * инициацию, нейродинамику и пластичность любого поведенческого акта — от элементарных сенсомоторных до сложнейших речевых, мнестических, интеллектуальных и т. д.; фундаментальное обеспечение базовых составляющих обучения и экстраполяционного поведения — двух основополагающих, кардинальных механизмов развития вообще.

Итак, лонгитюдный анализ причин психической и соматической дизадаптации детей с разнообразными проблемами и/или диагнозами (в большинстве своем «размытыми»), в том числе обычных «двоечников и хулиганов», позволил установить основные дизонтогенетические факторы, связанные с особенностями развития мозга в современной детской популяции. Ведь независимо от того, имеет ребенок «диагноз» или нет, законы развития мозга, а следовательно, его участие в опосредовании психической деятельности, непреложны и будут актуализировать себя инвариантно.

В период с 1985 по 2000 г. мной и моими коллегами, любезно предоставившими свои результаты, обследовано более 8000 детей (4—14 лет), родители которых обращались в психологические консультации в связи с неготовностью ребенка — познавательной и/или эмоционально-личностной — к обучению в массовых детских учреждениях. Подчеркнем особо этот факт: обсуждаемая выборка отражает положение дел среди достаточно благополучной части детской популяции — дети не имеют «страшных диагнозов», и родители заинтересованы в максимальной коррекции их недостаточности. И, что тоже следует отметить, живут они в Москве, то есть в сравнительно благополучном регионе. Вместе с тем все обсуждаемые ниже тенденции фиксировались нами и при обследовании детей в специальных школах, интернатах, неврологических и психиатрических клиниках; они отражены в сообщениях авторов из различных областей страны.

Нейропсихологический анализ «проблемных» детей позволил установить патогенетические механизмы, связанные с особенностями их церебрального онтогенеза, и описать синдромологию (типологию) отклоняющегося развития, анализу которой посвящен заключительный раздел этой книги.

Следует особо оговорить, что термин «синдром отклоняющегося развития» в данном контексте не носит клинической окраски, но отражает традиционный для нейропсихологии способ системно-динамического факторного анализа феноменов поведения. На основании разработанной нейропсихологической синдромологии был произведен количественный анализ (отраженный в «годовой диаграмме») процентного содержания, удельного веса каждого из синдромов в общепопуляционной картине отклоняющегося развития. Следующий этап работы состоял в том, чтобы выявить, насколько устойчива структура получаемой ежегодно диаграммы с 1985 по 2000 г.

Анализ полученных результатов выявил, что за указанный период наметилась отчетливая тенденция к дрейфу (динамике) базового, преобладающего синдрома отклоняющегося развития. Более того, имеет место временная маркировка такого дрейфа. До 1991 г., как уже отмечалось, подавляющее число детей в обследованной выборке демонстрировали синдром отклоняющегося развития, ядром которого являлась функциональная недостаточность наиболее поздно созревающих мозговых структур: височных и лобных отделов левого полушария мозга.

В 1992 г. обозначился резкий скачок, который связан с детьми, родившимися в 1984—1986 гг. (то есть это сегодняшние 20-летние!). Изменилась вся структура диаграммы. Примерно в 70—80% случаев был зафиксирован функциональный дефицит наиболее рано (еще внутриутробно) созревающих стволовых образований мозга и базальных ядер. При этом подавляющий массив таких детей демонстрировал первичную заинтересованность в дизонтогенетическом процессе именно стволовых систем мозга.

В результате клинико-психологических исследований, верифицированных на материале органических поражений стволовых образований мозга в ИНХ РАМН им. Н. Н. Бурденко (директор — академик А.Н. Коновалов), был описан «дисгенетический синдром» (Семенович, Архипов, 1995; Семенович, Архипов, Фролова, Исаева, 1997; Семенович, 2000, 2002).

Дисгенетический синдром (возникающий у детей с ранним органическим и/или функциональным дефицитом стволовых образований мозга) наряду с целым рядом соматических и нейробиологических дисфункций характеризуется системно-динамической задержкой и дезинтеграцией формирования подкорково-корковых и межполушарных функциональных взаимодействий, что актуализируется на всех уровнях онтогенеза эмоциональных, познавательных, аугорегуляторных, психосоматических процессов.

Указанный тип мозговой организации психических процессов (без изоморфного ему клинико-психолого-педагогического сопровождения) может привести к накоплению в детской популяции критической массы широкого спектра дизадаптивных (в том числе системных психосоматических и психопатологических) феноменов. Прогностически не исключено возникновение психологических новообразований в норме и патологии; вероятна актуализация парадоксальных механизмов адаптации на всех уровнях нейропсихосоматической актуализации; не исключено, что эти феномены будут гомологами реликтовых форм поведения.

Интерпретация описываемого дрейфа базового синдрома отклоняющегося развития позволяет предполагать, что современный период (с нейропсихологической точки зрения) характеризуется кардинальными качественными перестройками мозгового обеспечения психической деятельности человека. Действительно, ведь если около 65% детской популяции в целом (по суммарной оценке различных авторов) можно охарактеризовать как неблагополучную, а дисгенетический синдром констатируется в той или иной степени выраженности примерно У 70—80% этой когорты, следовательно — это и есть нынешняя общепопуляционная нейропсихологическая «норма».

Иными словами, психическое развитие значительного массива детей протекает сегодня на фоне функционально дефицитарного и/или искаженного формирования подкорково-коркового и межполушарного онтогенеза, что и определяет границы «нормы реакции». Добавим к этому, что актуальными остались и другие типы нейропсихологической акцентуации индивидуальных различий в детском возрасте. Специфика дизадаптивных феноменов поведения, обучения, общения и т. д. будет подробно рассмотрена в главе «Нейропсихологическая синдромология отклоняющегося развития».

Анализируя изложенные данные в свете эволюционной парадигмы, нельзя не отметить, что они полностью соответствуют классическим представлениям о возникновении новых форм поведения, восходящим к Ч. Дарвину. Согласно этой концепции (Самохвалов, 1991, 2000; Eibl-Eibesfeldt, 1995; Дерягина, 1997), главными источниками эволюции поведения являются его вариативность и патология, как неотъемлемая часть целостного эволюционного процесса. Аксиомой является также констатация того факта, что любое патологическое или квазипатологическое новообразование с точки зрения научной корректности должно рассматриваться в системе «плата/выигрыш», поскольку всегда имеет адаптивное значение для эволюции.

Размер «платы» очевиден сегодня всем, что наглядно демонстрируется все увеличивающимся числом психологических, логопедических, медико-психолого-педагогических, медико-психолого-социальных центров, консультаций, приютов и специнтернатов. Но возрастающий спрос, как известно и специалистам, и учителям, и родителям, никак не может удовлетвориться имеющим место предложением. Количество детей, нуждающихся в поддержке и помощи профессионалов, по крайней мере не уменьшается, о чем свидетельствуют многомесячные очереди к специалистам и необъятный перечень актуально неразрешимых проблем. Но в чем же «выигрыш» этой ситуации?

Один из фундаментальных постулатов теории функциональных систем (П.К. Анохин, А. Р. Лурия, Н. А. Бернштейн и др.) говорит об инвариантной детерминации адаптации человека содержанием акцептора результата действия. Акцептор результата действия («модель потребностного будущего») является одним из базовых нейропсихосо-матических (при главенствующей роли мозга) паттернов и механизмов бытия человека. Таковые актуализируются в обрамлении а) эволюционно выгодных, упроченных, врожденных систем адаптации или предпосылок таковых и б) многогранных энергоинформационных взаимодействий с окружающим миром.

Соответственно содержанию акцептора результата действия в единой нейропсихосоматической системе возникают новые (востребующиеся не актуально, а только в будущем) алгоритмы, предвосхищающие актуальную потребность схемы обеспечения информационных взаимодействий человека с самим собой и своим природным и социальным окружением.

Анализ представленного материала в свете данной аксиомы приводит к следующему предположению. Вероятно, рассматриваемые нейропсихологические девиации могут быть расценены: 1) как адаптационные, в том числе компенсаторные, и 2) как отражение, предвосхишение в «модели потребностного будущего» человека возникновения, появления в окружающей (или внутренней — в виде активизации доселе «законсервированных» систем) среде принципиально новой информации и/или энергии.

Ведь человек и окружающий его мир — это единая энергоинформационная система, сеть (или паутина — термин, используемый сегодня все чаще). Перестройка в любой ее части неизбежно влечет за собой реконструкцию и переход на новый уровень всей системной организации.

Будет ли это неожиданный и не встречавшийся (точнее, не идентифицированный) доселе вид энергии и информации и/или же появятся новые формы ее носителей, новые информационные магистрали — вопрос, ответ на который мы вскоре, по-видимому, получим, если выдвинутая гипотеза верна. Хотя отчасти он просматривается уже сегодня при анализе современной специфики взаимодействий человека с собой и окружающим миром.

В любом случае описываемый дрейф базового нейропсихологического синдрома отклоняющегося развития уже сегодня заслуживает скрупулезного синдромного межтеоретического обсуждения. Поскольку он является, несмотря на многие негативные черты и фасад, явно адаптивным образованием, необходимо изучить содержательное наполнение и направление этого процесса, безотносительно к его оценке, объективно и беспристрастно. Наконец, факт его существования — один из наиболее веских аргументов в пользу ценности нейропсихологической парадигмы при анализе проблем индивидуальных различий в современной детской популяции.