Как крестьяне комментировали феномен голода?

В условиях начала голода фиксировались заявления крестьян о неспособности выполнить план по сдаче зерна государства. Власть интерпретировала их в идеологическом ключе и объявляла таких людей «кулацкими элементами». Например, уже в начале сентября 1946 г. секретарь по идеологии и пропаганде Бельцкого уезда М. Титов сообщал в Кишинёв, что в с. Хыждены Глодянского района крестьянин Тодор, объявленный «классовым врагом», осуждённый в 1945 г. за невыполнение государственных поставок, категорически заявил:

«Я не буду давать хлеб государству, советской власти, и вам советую сделать то же, лучше в тюрьму, потому, что там хлеб дают».

А крестьянка Надежда Волощук, также объявленная принадлежащей к классу «кулаков», была ещё более категоричной:

В Кагульском уезде, одном из наиболее затронутых голодом, в ноябре 1946 г. регистрировались похожие заявления. В с. Рошу один из крестьян говорил:

«В этом году у нас страшный голод. Нам негде купить хлеб. В коммерческих магазинах всем не хватает, там только самые удачливые могут получить хлеб. Все люди в деревне едят сено и умерших животных, и из-за этого многие заболели».

В с. Манта того же района было зафиксировано заявление «антисоветского характера», обеспокоившее местные партийные власти, поскольку описывало реальность, существование которой не принималось и, более того, яростно отрицалось:

«В этом году жестокий голод, дети распухли, многие семьи в деревне умерли от голода, а многие [из оставшихся в живых] не доживут до следующего года» Там же. — С. 300.⁹² Тигеа Ь., Тигеа V СаЛеа Шатеїеі. — СЫ^тги: Universitas, 1991. — Р. 32.

Для многих голод был поводом вспомнить, что в межвоенный период и даже в войну ситуация была лучше, чем при советском режиме:

«Вы при румынах не страдали от голода и не пухли. Но при советской власти умрёте с голода» Там же. — С. 623.⁹³ ШИ. — Р. 38.

Опрошенные после 1990 г. свидетели событий предоставили больше подробностей о принудительных реквизициях августа 1946 г., в которых подчёркивалась роль районных и сельских властей. Например, Алексей Гузун из с. Кицканы Теленештского района вспоминал:

«Для крестьян земля священна, за землю крестьяне боролись и всегда будут бороться… В 1946 мне было 14. И началась самая большая трагедия молдавского народа, и, конечно, нашей семьи. Нас было пятеро у родителей, но двое служили в армии. Дома остались мама, папа, сестра и два брата — я и Павел. Причиной того, что погибло столько народа, было то, что у нас вычистили все запасы. Я бы не стал никого винить, но правду не утаить: наши солдаты вымели последние остатки овса с чердака. В нашем родительском доме расквартировали 12 солдат в одной комнате и еще 12 — в другой. Тогда вот, эти воины — и не только „наши“, но и все другие, которые были в домах — кормили лошадей, но не обращали внимания на людей в деревне. Может быть, если бы они оставили нам пару пудов ячменя, мы бы вышли из несчастья, но они его забрали и, когда ударила засуха, люди остались без ничего»⁹².

Другой очевидец, Виктор Волчинский, подтверждает «выметание чердаков» и передаёт драму тех, кому довелось быть вовлечённым в практику каннибализма:

«У нас, в Старых Бадраганах, Единецкого района, были совсем тяжёлые случаи. Ели брат брата и через несколько лет оставшиеся в живых сошли с ума… В марте-апреле [1946 г.] начался кризис. Папа пытался спрятать зерно в хлеву у коровы, в других местах, но те, кто тряс, искали всюду, вилами и железными палками пробивали все мелкие пристройки… Самое печальное, что нас „продали“ люди из села, с которыми венчались и крестились, с кем вели холостяцкую жизнь, пасли гусей и коров — районным больше не говоришь ничего… В 1946;м забрались, не обращая ни на кого внимания, на чердак и вымели всё немногое, с трудом нажитое, — да, это правда, не выдался летом и осенью урожай, но всё же протянули бы на остатках, хотя бы на кукурузных огрызках для мамалыжной похлёбки с горстью муки на казан воды. Но так — они опустошили всё, и не чужие, а наши, из села, из кожи вон лезли, чтобы быть на уровне требований, спущенных районом»⁹³.