Уссурийское казачество в политическом процессе на Дальнем Востоке России

Актуальность. В странах Запада проблематика политического поведения уже в течение нескольких десятилетий является одним из важнейших направлений развития политологических исследований. В России процесс специализации и теоретической концептуализации политико-поведенческих исследований только начинается. Тем не менее, уже сегодня можно указать на ряд значимых недостатков и упущений в подходе к изучению политического поведения (во многом общих для отечественной и западной политологии), безусловно, ограничивающих результативность научной работы в этой области. Так, в методологическом плане, для отечественной научной литературы часто свойственна спекулятивность теоретического моделирования политического поведения1, его оторванность от конкретных исследований, посвященных главным образом текущей электоральной активности россиян2. При этом, предметом как теоретического, так и эмпирического анализа в большинстве случаев выступает поведение индивидуального субъекта, атомизированного или массовидного3. Подобный подход к проблемам политического поведения определил разрозненность, несистематичность и, в конечном счете, неполноту рассмотрения его факторов. Внимание современных отечественных политологов, как ранее их западных коллег, сосредоточено преимущественно на культурных, психологических и микросоциальных поведенческих факторах, анализируемых, как правило, статически, в краткосрочном, ситуативном масштабе. Политические интересы и институты, исторические и макросоциальные (в т.ч. неполитические) условия политического поведения регулярно остаются за рамками его изучения.

Преодоление указанных недостатков, стоящих на пути дальнейшего развития поведенческих исследований, на наш взгляд, должно начаться с их предметной переориентации. Работа политологов должна быть направлена на анализ поведения действительно основополагающего и специфического для политической жизни субъекта — социальной группы. Это не только облегчит выявление и учет ускользающих сегодня от внимания исследователей макрофакторов политического поведения, но и будет способствовать изживанию крайностей эмпиризма и неограниченного теоретизирования в его изучении. Кроме того, именно раскрытие механизмов политической активности группового субъекта способно послужить основой для построения более сложных и точных моделей вторичного, индивидуального и массового политического поведения. Нацеленность на апробацию предлагаемого нового подхода к политико-поведенческой проблематике и определяет теоретическую актуальность нашей работы.

В качестве непосредственного объекта приложения применяемой в работе концептуальной модели формирования политического поведения нами было выбрано уссурийское казачество. Этот выбор обусловлен рядом причин. Прежде всего, представляя собой достаточно четко обособленную и даже институционально оформленную социальную общность (группу) национального значения, уссурийское казачество, обладает, вместе с тем, весьма ценной с исследовательской точки зрения пространственной и временной компактностью. История уссурийского казачества, в сравнении с другими социальными группами региона, относительно более плотно освещена в источниках и существующих социально-экономических и культурно-этнографических исследованиях, что создает достаточную базу для перехода к реконструкции, при помощи системного подхода, ее менее изученного политического аспекта. Кроме того, актуальность выбранного объекта исследования связана с заметной ролью уссурий-цев в рассматриваемый период в политической жизни региона в целом и, таким образом, значимостью результатов изучения их поведения для решения общих проблем политической и неполитической истории Дальнего Востока. Наконец, важность исследованию истории уссурийского казачества придают предпринимаемые сегодня попытки его возрождения и вовлечения в региональный политический процесс, сравнительный материал и методологию для осмысления и политико-государственного регулирования которых может дать предлагаемая работа.

Цель и задачи исследования

Целью настоящего исследования является выявление основных этапов и тенденций исторического развития политического поведения уссурийского казачества в контексте дальневосточного политического процесса, и раскрытие их обусловленности изменениями в содержании, соотношении и взаимодействии участвовавших в формировании данного поведения средовых и внутрисистемных факторов.

Достижение поставленной нами цели требует последовательного решения трех промежуточных задач:

1) определения состава и описания исторической эволюции внешних, средовых условий (факторов) политического поведения уссурийского казачества;

2) определения состава и описания исторической эволюции внутрисистемных факторов политического поведения уссурийского казачества;

3) характеристики внутренней динамики политического поведения уссурийского казачества как результирующей ситуативного взаимодействия совокупности средовых и внутрисистемных факторов.

Объект и предмет исследования. Исходя из требований используемого нами методологического подхода, в качестве объекта данного исследования мы рассматриваем как изучаемую нами социальную систему — уссурийскую казачью общность, — так и взаимодействующую с ней среду, включая ее природный и общественный компоненты, региональный, социетальный и внешнесоцие-тальный уровни. В пределах означенного объекта мы выделяем предмет диссертационной работы, каковым является политическое поведение (функционирование) уссурийского казачества, а также участвующие в формировании данного поведения внешние и внутрисистемные структурные и ситуативные (структурно-позиционные) факторы.

Хронологические рамки исследования. Хронологически настоящее исследование охватывает период с 1858 по 1930 гг., с появления на берегах Уссури первых казаков-переселенцев и до начала проведения в районах проживания уссурийцев массовой и принудительной коллективизации, которая нанесла решающий удар по существованию уссурийского казачества как самостоятельной социокультурной общности.

Географические рамки исследования. Пространственные пределы исследования в основном включают в себя земли Дальнего Востока России (Российской империи, а затем РСФСР), располагающиеся к югу от Амура, и наиболее близко соответствуют административным границам Приморской области периода 1909 — 1917 гг.

Степень изученности проблемы. Проблема политического поведения впервые была поставлена в политологии в 20-е гг. XX в. Именно к этому времени принадлежат первые политологические исследования, базирующиеся на позаимствованных из психологии теоретических и методологических положениях бихевиоризма (работы Ч. Мерриама, Г. Госнелла и С. Райса4) и психоанализа (труды 3. Фрейда, У. Буллита и Г. Лассуэла5). Однако подлинное признание и широкий интерес научных кругов пришли к проблематике политического поведения лишь в 40-е гг., когда в США были начаты систематические исследования электоральной активности населения страны.6.

В 60-е гг. распространение бихевиористского (бихевиорального) подхода приобрело характер проблемно-методологической революции, в результате которой эта исследовательская парадигма надолго стала доминирующей не только в американской, но и во многом в западной политической науке в целом. Вместе с тем, концептуальные положения бихевиоризма в процессе их внедрения в политологию претерпели значительную модификацию и дифференциацию. Уже в 50-е — 60-е гг. в исследованиях политического поведения сложились три научных направления — политико-социологическое (П. Лазарефельд, В. Ки, Ф. Мангер, А. Пше ворс кий, Р. Хакфельд, Дж. Спраг), социальнопсихологическое (Э. Кемпбелл, Дж. Клаппер, С. Айенгард, Э. Карминес, Дж. Мондак8) и политэкономическое (Э. Дауне, М. Олсон, М. Фиорина, Э. Остром9), — развитие которых продолжается по сей день. Для каждого из указанных направлений была характерна сосредоточенность на изучении отдельных микросоциальных и индивидуально-психологических факторов политического поведения, сопряженная, как правило, с существенной переоценкой их значимости. Лишь в 80-е — 90-е гг. наметилась тенденция к сближению и согласованию позиций различных школ поведенческого анализа, равно как и к расширению предметной области их поисков, распространяющейся сегодня также на факторы институционального и культурного порядка.

Обособленное, но при всем том очень важное место в западных исследованиях проблем политического поведения занимает концепция политической культуры. Впервые ее принципы были сформулированы во второй половине 50-х — начале 60-х гг. в работах Г. Алмонда и С. Верба.10 Позднее данная концепция уточнялась и перерабатывалась в трудах Д. Кванаха, Л. Пая, К. фон Бойме, У. Розенбаума11 и др. Политико-культурная теория родилась из критики недостатков институционального и психологического истолкований политической жизни общества и была призвана синтезировать их наиболее жизнеспособные идеи. Хотя сторонники данной теории так и не пришли к однозначному решению вопроса о соотношении понятий политическая культура и политическое поведение, их тесная связь и взаимная эвристическая значимость являлись для них несомненными. Историческая типология политической культуры и концептуальное описание ее основных компонентов, предложенные Алмондом и Верба, с некоторыми поправками были использованы автором в настоящей работе.

Несмотря на молодость российской политологии, для отечественной науки в целом проблематика политического поведения отнюдь не нова. Ранее всего в советском обществознании были рассмотрены ее философские аспекты. Позднее, в более конкретном и операциональном плане, к изучению политического поведения приступили психологи, использовавшие в своей работе принципы т.н. «деятельностного подхода». Именно достижения отечественной психологии (социальной психологии) послужили основой для построения первых в нашей стране собственно политологических концепций политической деятельности, появившихся в 80-е гг.12 Здесь следует выделить работу Ф. М. Бурлацкого и А. А. Галкина, содержащую наиболее полный и обоснованный, по мнению автора, обзор факторов политического поведения, а также ряд его основополагающих типологий.

Большое и все возрастающее число публикаций, так или иначе относящихся к рассматриваемой нами проблеме, выходит в свет в самом конце 80-х и в 90-х гг. Следует заметить, что их авторы редко пользуются самим термином «политическое поведение». Во многом, это связано с тем, что исследования последних лет сосредоточены в большей степени на специальном изучении отдельных факторов политического поведения, нежели на создании его общей, системной модели.

Безусловно, наибольшее внимание российских исследователей привлекает к себе феномен политической культуры. Вместе с тем основная масса научных работ в этой области носит описательный, конкретно-исторический характер, тогда как число теоретических политико-культурных исследований невелико. Среди последних необходимо, прежде всего, выделить статьи таких авторов как Э. Я. Баталов, К. С. Гаджиев и А.И. Соловьев13, на основе критики достижений главным образом западной политологической мысли выработавших собственные, оригинальные концепции политической культуры.

Значительно меньше в отечественной науке изучаются другие факторы политического поведения. Так, в 90-е гг. по сравнению с 80-ми заметно снизилась интенсивность разработки российскими исследователями проблематики социально-политических интересов. В ряду немногих публикаций последних лет, затрагивающих данный предмет, можно назвать работы С. Е. Заславского, М. В. Ильина, С. П. Перегудова.14 Крайне недостаточно внимания уделяется в современной российской политологии теории политических институтов, и в особенности изучению роли институциональных структур в формировании политической активности гражданина.15.

Особую методологическую значимость для настоящей диссертации имеет ряд предпринятых в российской политической науке в 90-е гг. попыток создания генерализующей, универсальной модели политического поведения. На базе общей концепции интериорной структуры человеческой деятельности, выработанной в отечественной психологии, такие модели построены в работах Г. Г. Дилигенского, Л. Я. Гозман и Е. Б. Шестопал.16 Интересная типология когнитивных процессов принятия политических решений и выбора поведенческих тактик, своеобразно развивающая идеи структурного функционализма, представ.

17 лена в статье В. Л. Цымбурского. Достоинством упомянутых теоретических моделей политического поведения является дифференциация и системная (функциональная) интеграция самого широкого круга его ментальных факторов. Вместе с тем, они полностью или значительной степени отвлекаются от макросоциальных и институциональных детерминант, и во многом — от групповой (мезосоциальной) обусловленности активности индивида. В силу этого, их непосредственное применение в эмпирических исследованиях политического поведения в его, единственной социально-значимой, групповой, типизированной форме едва ли может быть эффективным и эвристичным.

Переходя к характеристике степени изученности конкретного предмета данной диссертации — политического поведения уссурийского казачества, следует сразу же отметить, что число специальных научных работ по этой теме крайне невелико. Вместе с тем, отдельные факторы и аспекты, периоды и события политической жизни уссурийских казаков неоднократно затрагивались в исследовательской литературе по истории дальневосточного казачества, других социальных групп населения региона (главным образом, крестьянства) и Дальнего Востока в целом.

Первые краеведческие работы исследовательского плана, в той или иной мере освещающие социально-экономическое положение уссурийского казачества и дающие тем самым основу для реконструкции его интересов, были созданы в 70 — 90-е гг. XIX в. К ним можно отнести труды А. А. Алябьева, Ф.Ф.

Буссе, А. В. Елисеева, Н. А. Крюкова, И. Г. Надарова, Г. Назарова, А.А. Ритти-1 ft ха. Для работ этого периода характерны опора во многом на личные наблюдения и собственную осведомленность автора, сближающая их с произведениями жанра записок, сосредоточенность в основном на современном, исторически синхронном состоянии объектов рассмотрения, слабая тематическая дифферен-цированность или узкая специализированность приводимой информации.

На рубеже XIX — XX вв. региональные обществоведческие исследования вступают в новый период своего развития, что выразилось, прежде всего, в расширении задач и изменении жанровой специфики работ, заметном повышении их качественного уровня. В 1900 — 1917 гг. наряду с мемуарами, записками и литературой очеркового характера выходят в свет развернутые, многоаспектные и хорошо систематизированные описания текущего состояния и исторического прошлого Приамурья и Уссурийского края, созданные с использованием опубликованных к тому времени источников и с учетом опыта и достижений предшествующей историографии. Большинство из этих работ, в т. ч. книги П.Ф.

Унтербергера, П. Головачева, Н. В. Слюнина и Н. Холодова, содержат некоторые сведения об уссурийском казачестве, его хозяйственной и социальной жизни, военной службе, а в некоторых случаях также административном устройстве и культурных традициях. В тот же период был опубликован и ряд коллективных описаний Сибири и Дальнего Востока, в которых приводиться исторический, справочный и статистический материал об уссурийских казаках.20.

Значительной части вышеупомянутых работ свойственна публицистическая направленность, нацеленность на разрешение актуальных общественно-политических проблем жизни дальневосточной окраины и, в той или иной степени, критическое отношение к региональной политике царской администрации, в т. ч. в казачьем вопросе. Наиболее ярким воплощением этой публицистической, полемической тенденции в историографии региона 1900 — 1917 гг. явились работы Д. Янчевецкого и С. Д. Меркулова, 21 где с либерально-буржуазных позиций, в частности, давалась резко отрицательная оценка значения казачьих войск для экономического развития и военно-политической безопасности Дальнего Востока. Быстрая кристаллизация и поляризация феодально-консервативного и буржуазно-реформистского подходов к будущему дальневосточного казачества, нашедшие свое отчетливое отражение в исследовательской литературе начала XX в., сами по себе являются весьма ценным и содержательным свидетельством состояния политической среды изучаемой нами социальной группы в этот период.

Новым шагом и важным достижением в развитии историографии уссурийского казачества стало появление в период 1900 — 1917 гг. нескольких специальных работ по истории казачьих войск Дальнего Востока.22 Две из нихработы А. Ю. Савицкого и А. Жернакова — были посвящены непосредственно уссурийским казакам. Обе брошюры содержат краткие описания истории уссурийского казачества, лишенные какой-либо внутренней проблемно-хронологической организации и аналитической составляющей. Большой интерес с точки зрения изучения жизни уссурийских казаков до получения ими статуса самостоятельной войсковой общины, т. е. до конца 80-х гг. XIX в., представляет книга Р. Иванова об Амурском казачьем войске (АКВ). Особую ценность в работе Иванова для нас имеет внимание автора к эволюции административной политики в отношении местного казачества, осуществлявшимся в войске институциональным преобразованиям и отношению к ним казачьего населения. Необходимо упомянуть в нашем обзоре и о фундаментальном труде А. П. Васильева. Хотя основным объектом данного исследования являлось Забайкальское казачье войско (ЗКВ), в нем можно найти также богатый фактический материал по истории уссурийских казаков, связанных с забайкальцами тесными генетическими узами. Следует отметить, что в отличие от уже упомянутых авторов, Васильев, как исследователь, занимает самостоятельную, отличную от официальной, позицию, что, в частности, нашло свое выражение в его особом интересе к общественно-политическому положению казачьих масс Забайкалья и Дальнего Востока.

Несмотря на очевидные достижения дореволюционной историографии в изучении дальневосточного казачества, ее научность и профессионализм, теоретическая и методологическая оснащенность и отрефлексированность находились в целом на весьма низком уровне. Кроме того, в ней так и не была поставлена задача реконструкции и объяснения политической истории, группового политического поведения уссурийских казаков. В силу этого работы данного периода будут использованы в нашей диссертации не столько как исследования, значимые сделанными в них обобщениями и выводами, сколько как вторичные источники недоступного нам иным путем фактического материала.

В советскую эпоху на долгое время развитие историографии уссурийского казачества было не только замедлено, но и во многом обращено вспять, что было связано как с общей идеологически мотивированной проблемной переориентацией исторических исследований, так и забвением большого объема фактического материала, накопленного в этой области дореволюционными авторами. Вплоть до начала 70-х гг. XX в. специальные обращения советских исследователей к истории дальневосточного, и в т. ч. уссурийского, казачества были единичны и разрозненны. Среди них можно выделить работы С. В. Бахрушина и В. Барановской, освещающие главным образом военную деятельность казаков и их участие в первоначальном заселении территории юга Дальнего Востока по присоединении ее к России. Вместе с тем, в это время казачья тематика, так или иначе, затрагивалась во многих неспециальных научных исследованиях, посвященных вопросам колонизации дальневосточных земель, социально-экономическому развитию местной деревни, истории общественно-политической борьбы, революции и гражданской войны в регионе.24.

В указанных проблемных ракурсах, в общерегиональном и метарегио-нальном контексте, дальневосточное казачество продолжало рассматриваться в л с советской историографии и в 70 — 80-е гг. Однако наряду с этим, начиная с 70х гг., происходит заметная активизация специальных изысканий по истории местного казачества, явившаяся следствием с одной стороны, некоторого ослабления и модификации в эти годы идеологического руководства наукой, а с другой, — общего прогресса и закономерно связанной с ним предметной дифференциации краеведческих исследований. Наиболее важными, с точки зрения проблематики настоящей диссертации, работами 70-х гг. по истории казачьих войск Забайкалья и Дальнего Востока, которые, в силу определенной общности происхождения и развития, часто рассматривались в это время как единый объ.

26 ект изучения, стали исследования Т. В. Махниборода и О. И. Сергеева. Главным предметом статьи Махниборода явилось социально-экономическое положение дальневосточных казаков в начале XX в. В диссертационном исследовании Сергеева, охватывающем огромный период с середины XVII по конец XIX вв., помимо экономических, изучаются также военные и административно-институциональные аспекты истории казаков Забайкалья, Приамурья и Приморья, анализируется их роль в присоединении, освоении и обороне территории юга Дальнего Востока в означенную эпоху. Определенное внимание в этих работах уделено и проблемам политических интересов и поведения казачества, осмысляемым посредством категорий классовой и сословной борьбы.

В 80-е гг. и особенно в перестроечный период интенсивность исследований казачьих сообществ Дальнего Востока неуклонно возрастала. Научные поиски шли в это время по пути более глубокой и специальной разработки намеченных ранее вопросов казачьей истории и историографии. В конце 80-х гг. в качестве особого направления исследований истории казачества Забайкалья и.

Дальнего Востока выделяется и политическая проблематика.

Революционные перемены в социально-политической жизни страны послужили предпосылкой к бурному росту в первой половине 90-х гг. числа научных, научно-популярных и публицистических работ, освещающих историческое прошлое казачества региона. В дальнейшем его темпы несколько замедлились, но произошло это главным образом за счет работ популярного и публицистического жанра. Напротив, количество научных исследований в этой области, разнообразие и специализированность решаемых в них задач продолжают расти. Именно в 90-е гг. некогда единая проблематика казачества Забайкалья и Дальнего Востока отчетливо разделяется по социально-территориальному признаку, в результате чего уссурийская казачья общность все чаще начинает выступать в качестве самостоятельного объекта изучения. Одновременно с этим, в рамках быстро формирующейся историографии уссурийского казачества происходит обособление историко-политического направления исследований. К нему на наш взгляд, могут быть отнесены статьи В. Д. Иванова, О. Д. Исхаковой, А. И. Коваленко, Б. И. Мухачева и С. Н. Савченко, в которых произведен анализ ряда эпизодов и частных вопросов политической истории уссурийцев, в особенности связанных с участием последних в событиях революции и гражданской войны. Наиболее же крупной и значимой работой последнего десятилетия XX в. по данной теме стала диссертация С. Н. Савченко, 30 посвященная военно-политическим аспектам истории Уссурийского казачьего войска (УКВ) в 1917 -1922 гг. Основываясь на обширном источниковом материале, ее автор обстоятельно описывает событийную динамику политической жизни войска в сложном контексте происходившей в это время в крае борьбы сил красного и белого лагерей. Определенный итог предшествующим исследованиям политики государства в отношении уссурийцев и их собственной политической активности подведен в изданной в 1999 г. коллективом авторов первой обобщающей работе по истории уссурийского казачества.31.

Среди научных работ последних лет, касающихся предмета настоящего исследования, важное место занимает диссертация Е. Ю. Титлиной, 32 где впервые был дан политологический анализ государственной политики в отношении дальневосточных казачьих войск в изучаемый нами период. Материалы данной диссертации освещают также некоторые вопросы политического поведения дальневосточного казачества, и в т. ч. уссурийцев.

Заметные успехи были достигнуты в 90-е гг. и в изучении внутренних структурных предпосылок и факторов политического функционирования уссурийской казачьей общности. На основе достижений советской историографии в работах Л. И. Галлямовой, Е. А. Лыковой, О. И. Сергеева, а также упомянутом нами выше коллективном труде «УКВ: история и современность», в это время было продолжено исследование экономической и социальной истории дальневосточного казачества. Однако, пожалуй, наиболее динамично и плодотворно развивающимся направлением научных поисков в этот период стало изучение проблем социокультурной жизни уссурийских казаков. Здесь, прежде всего, следует указать на статьи и научные доклады Г. Г. Ермак, В. Д. Иванова, А. И. Коваленко, М. А. Кутузова, 34 авторы которых исследуют генезис и этносоциальный состав, культурные связи, хозяйственный и семейный быт, традиционные представления и ценности уссурийского казачества. Результаты интенсивной разработки этой проблематики нашли свое отражение и обобщение в дис.

— э? сертационных работах А. И. Коваленко и Г. Г. Ермак.

Различные вопросы как социально-экономической и культурной, так и политической жизни уссурийского казачества рассматривались в 90-е гг. и в неспециальных научных публикациях, в первую очередь посвященных общим проблемам развития края, истории местного крестьянства и событиям революции и гражданской войны.36 Среди них, прежде всего, необходимо назвать такие фундаментальные труды как «История Дальнего Востока СССР в эпоху феодализма и капитализма (XVII в. — февраль 1917 г.)» и «Крестьянство Дальнего Востока СССР XIX — XX вв.». Кроме того, эта и другая научно-краеведческая литература, наряду с работами по общей истории российского казачества, были использованы нами в целях реконструкции структуры региональной и общесоциетальной среды уссурийской казачьей общности.

Источниковая база. Основу источниковой базы нашего исследования образуют неопубликованные материалы трех фондов (ф. 1, 702, 704) Российского государственного исторического архива Дальнего Востока (РГИА ДВ) и шести фондов (ф. 1, 4, 6, 998, 1094, П-2921) Государственного архива Приморского края (ГАПК). В указанных фондах автором были выявлены нормативно-правовые и делопроизводственные документы, освещающие казачью политику центральных и местных властей дореволюционного и советского периодов, деятельность войсковой администрации УКВ и сословных органов самоуправления, внеинституциональную политическую активность уссурийских казаков.

Значительный объем информации по политическому и неполитическим аспектам истории уссурийского казачества был получен нами при анализе опубликованных источников, которые могут быть разделены на следующие от группы: 1) своды и сборники законодательных и нормативных актов — 2) делопроизводственная и отчетная документация государственной и войсковой адто министрации — 3) проблемно-тематические публикации официальных материа.

1Q лов и статистики — 4) научные сборники государственно-административных и общественно-политических документов40- 5) записки и воспоминания непосредственных участников и очевидцев изучаемых событий, а также путешественников-бытописателей уссурийского казачества41- 6) региональная периоди.

42 43 44ч ческая печать (газеты, журналы, альманахи).

Новизна работы. Автором впервые осуществлена реконструкция содержания и развития политических интересов, культуры и институтов уссурийских казаков, определены основные тенденции эволюции их политического поведения, выявлены состав, соотношение и способ взаимодействия ее ситуативных и структурных факторов. В работе представлены периодизации изменения структурных оснований политического поведения уссурийского казачества (политических интересов, культуры и институтов), ситуационная периодизация динамики политической среды уссурийского казачьей общности и внутренняя историческая хронология политического функционирования последней. Научная новизна работы связана также с проведенным в ней анализом ряда неиспользо-вавшихся до сих пор исследователями исторических источников.

Научная и практическая значимость работы. Выработанные в процессе проведения настоящего диссертационного исследования концептуальные решения могут быть использованы в целях совершенствования теории группового политического поведения и построения системной методологии его изучения. Материалы и выводы диссертации имеют значение для развития региональных историко-политологических и исторических исследований и в особенности для подготовки обобщающего труда по истории, в т. ч. политической, уссурийского казачества. Кроме того, они могут найти свое применение в разработке учебного курса по истории российского Дальнего Востока.

Методологические основы исследования. Характер поставленных автором основных и промежуточных задач определил специфику состава и структуры методологического комплекса диссертационной работы. На этапе сбора информации, ее первичной обработки и упорядочивания нами использовались эмпирические методы анализа, внутренней и внешней критики исторических источников, в т. ч. статистических. Необходимой частью методологического фундамента настоящего исследования стали различные логические методы, имеющие общенаучную значимость и в большинстве своем применимые в равной степени, как на эмпирическом, так и на теоретическом уровне познания. Среди них наиболее важное место в решении сформулированных в работе задач принадлежит генетическому, сравнительному и типологическому познавательным подходам. Важность этих методов обусловлена основными особенностями самого предмета нашего исследования. Политическое поведение уссурийского казачества и его факторы представляют собой явления, во-первых, развивающиеся и исторические, во-вторых, стадиальные, хронологически дифференцированные, а значит требующие построения сравнительных структурных и ситуативных периодизаций, и, в-третьих, внутренне сложные, включающие в себя различные множества качественно сходных феноменов, которые могут быть описаны при помощи обобщающих типологических моделей (формы и типы политического поведения, политической культуры, политических институтов).

На этапе обобщения и концептуализации фактического материала автором использовался ряд применяемых в современной политологии специально-теоретических подходов, связанных по своему происхождению с различными социо-гуманитарными дисциплинами. Среди них, прежде всего, следует выделить поведенческий (модели и типологии социального и политического поведения М. Вебера45, Ф. М. Бурлацкого и А. А. Галкина, B.JI. Цимбурского), социологический (социально-экономическая концепция групповых интересов Е. Вятра46), культурологический (теории политической культуры Г. Алмонда и С. Верба, Ф. М. Бурлацкого и А. А. Галкина, Э. Я. Баталова, К.С. Гаджиева) и институциональный (принципы теории политических институтов в работе А.А. Дегтярева47) подходы.

Общетеоретическим, парадигмальным методологическим инструментом нашей работы, обеспечившим координацию и итоговый синтез специально-теоретических исследований политического поведения уссурийского казачества и различных его факторов, стал системный подход. Его принципы и категории послужили основой для построения автором рабочей модели системной организации социальной группы (группового политического субъекта), структуры ее политической и неполитической среды и их функционального (поведенческого) взаимодействия. Исходя из требований указанного подхода была определена и композиция работы. В своей интерпретации системного подхода мы опирались на идеи таких зарубежных и отечественных теоретиков исследования физических, общественных и политических систем как Т. Парсонс, Д. Истон, Г. Алмонд, И. В. Блауберг и Э. Т. Юдин, А. И. Ракитов и И.Д. Ковальченко48.

1 См., например: Андреев С. С. Политическое сознание и политическое поведение // Социально-политический журнал. 1992. № 8- Страхов А. П. Особенности политического поведения российских избирателей: политико-культурный аспект // Вестник МГУ. Сер. 12. Политические науки. 1998. № 5.

2 См., например: Афанасьев М. Н. Поведение избирателей и электоральная политика в России // Полис. 1995. № 3- Любарев А. Е. Корреляционный анализ результатов парламентских выборов 1995 года // Полис. 1996. № 2- Чугров С. Об особенностях политического сознания российского Дальнего Востока И МЭ и МО. 1999. № 10.

3 Наиболее определенно данный подход выражен в работах: Гозман Л. Я., Шестопал Е. Б. Политическая психология. Ростов н/Д, 1996; Дилигенский Г. Г. Социально-политическая психология. М., 1994; Цымбурский B.JI. Человек политический между ratio и ответами на стимулы // Полис. 1995. № 5.

4 Merriam С.Е., Gosnell H.F. Non-voting. Chicago, 1924; Rice S. Quantitative methods in politics. New York, 1928.

5 Lasswel H. Psychopathology and Politics. Chicago, 1931; Фрейд 3., Буллит У. Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США. Психологическое исследование. М., 1992.

6 Lazarsfeld P.F., Berselson В., Gaudet Н. The people’s choice. New York, 1944.

7 Key V.O. (Jr.), Munger F. Social determinism and electoral decision: The case of Indiana // American voting behavior / Ed. by E. Burdic, A.J. Brodbeck. Glencoe (111.), 1959; Przeworski A. Contextual models of political behavior // Political Methodology. 1974. Vol. 1- Huckfeldt R. Politics in context: Assimilation and conflict in urban neighborhoods. New York, 1986; Huckfeldt R., Sprague J. Citizens, Politics, and social communication. New York, 1995.

8 Campbell A., Converse P.E., Miller W.E., Stokes D.E. The American voter. New York, 1960; Klapper J.T. The effects of mass communication. New York, 1960; Carmines E.G., Stimson J. A. Issue evolution: Race and the transformation of American politics. Princeton (N.J.), 1989; Iyengar S. Is anyone responsible? Chicago, 1991; Mondak J.J. Cognitive heuristics, heuristic processing, and efficiency in political decision making // Research in micropolitics / Ed. by M.X. Delli Cappini, L. Huddy, R.Y. Shapiro. Greenwich (Conn.), 1994. Vol. 4.

9 Downs A. An economic theory of democracy. New York, 1957; Olson M. The logic of collective action. Cambridge (Mass.), 1965; Fiorina M.P. Retrospective voting in American national elections. New Haven (Conn.), 1981; Ostrom E. Governing the commons. New York, 1990.

10 Almond G. Comparative political systems // Journal of politics. Gainesville, 1956. Vol. 18. № 3- Almond G., Verba S. The Civic Culture: Political attitudes and democracy in five nations. Princeton, New York, 1963.

11 Kavanagh D. Political culture. London, 1972; Pye L. Culture and political science. Problems in the evaluation of the concept of political culture // Social science quarterly. 1972. Vol. 53. № 2- Beyme K. von. Die politischen Theorien der Gegenwart: Eine Einfuhrung. Munchen, 1972; Rosen-baum W. Political culture. New York, 1978.

12 Бурлацкий Ф. М., Галкин A.A. Современный Левиафан: Очерки политической социологии капитализма. М., 1985; Демидов А. И. Политическая деятельность. Саратов, 1987.

13 Баталов Э. Я. Политическая культура: понятие и феномен // Политика: проблемы теории и практики. М., 1990. Вып. 7, Ч. 2- Гаджиев К. С. Политическая культура: концептуальный аспект // Полис. 1991. № 6- Соловьев А. И. Политическая культура: проблемное поле метатеории // Вестник МГУ. Сер. 12. Политические науки. 1995. № 2 — 3.

4 Заславский С. Е. Интересы и ценности: два лика российской многопартийности // Вестник МГУ. Сер. 12. Социально-политические исследования. 1993. № 3- Ильин М. В. Слова и смыслы: интерес // Полис. 1995. № 2- Перегудов С. П. Организованные интересы и государство: смена парадигм // Полис. 1994. № 2,5.

15 В качестве первых попыток подхода к этой проблеме можно рассматривать публикации: Голосов Г. В. Политические институты и мотивация законодательной деятельности в российском парламенте // Общественные науки и современность. 2001. № 6- Лапкин В. В., Пантин В. И. Политические ориентации и политические институты в современной России: проблемы коэволюции // Полис. 1999. № 6.

16 Гозман Л. Я., Шестопал Е. Б. Политическая психология. Ростов н/Д, 1996; Дилигенский Г. Г. Социально-политическая психология. М., 1994.

Цымбурский B.JI. Человек политический между ratio и ответами на стимулы // Полис. 1995. № 5.

18 Алябьев А. А. Далекая Россия: Уссурийский край. СПб., 1872- Буссе Ф. Ф. Переселение крестьян морем в Южно-Уссурийский край в 1883 — 1893 гг. СПб., 1896- Елисеев А. В. Южно-Уссурийский край и его русская колонизация // Русский вестник. 1891. Т. 216. № 10- Крюков Н. А. Очерки сельского хозяйства Приамурского края. СПб., 1893- Надаров И. Г. Очерк современного состояния Северо-Уссурийского края. Владивосток, 1884- Назаров Г. Материалы для военно-статистического обзора Приамурского военного округа и Маньчжурии. СПб., 1888- Ритгих А. А. Переселенческое и крестьянское дело в Южно-Уссурийском крае. СПб., 1899.

1 Головачев П. Россия на Дальнем Востоке. СПб., 1904; Слюнин Н. В. Современное положение нашего Дальнего Востока. СПб., 1908; Унтербергер П. Ф. Приморская область. 1858 -1898 гт. СПб., 1900; Холодов Н. Уссурийский край. СПб., 1908.

20 Азиатская Россия. СПб., 1914. Т. 1 — 3- Приамурье (Цифры. Факты. Наблюдения). М., 1909; Столетие военного министерства (1802 — 1902). СПб., 1902.

21 Меркулов С. Д. Русское дело на Дальнем Востоке. СПб., 1912; Янчевецкий Д. Гроза с Востока. Ревель, 1907.

22 Васильев А. П. Забайкальские казаки. Исторический очерк. Чита, 1916. Т. 1, 2- Чита, 1918. Т. 3- Жернаков А. О казаках уссурийских в связи с краткой историей Уссурийского казачьего войска. Владивосток, 1915; Иванов Р. Краткая история Амурского казачьего войска. Благовещенск, 1912; Савицкий А. Ю. Краткий исторический очерк Уссурийского казачьего войска. Хабаровск, 1908.

Барановская В. Организация казачьих переселений в Приамурье // Научные записки Всесоюзной высшей финансовой школы. 1956. Вып. 1. Ч. 2- Бахрушин С. В. Казаки на Амуре. Л., 1925.

24 Асалханов И. А. Социально-экономическое развитие юго-восточной Сибири во второй половине XIX в. Улан-Уде, 1963; Георгиевский А. П. Русские на Дальнем Востоке // Труды ДВГУ. Сер. 3. № 9. Вып. 4. Владивосток, 1929; Горюшкин Л. М. Сибирское крестьянство на рубеже двух веков, конец XIX — начало XX в. Новосибирск, 1967; Крушанов А. И. Октябрь на Дальнем Востоке. Владивосток, 1968. Ч. 1,2- Нарочницкий АЛ. Колониальная политика капиталистических держав на Дальнем Востоке, 1860 — 1896 гг. М., 1956; Рябов Н. И., Штейн М. Г. Очерки истории русского Дальнего Востока, XVII — начало XX век. Хабаровск, 1958 и.

2Р.

Алексеев А.И., Морозов Б. Н. Освоение русского Дальнего Востока (конец XIX — 1917 г.). М., 1989; Кабузан В. М. Дальневосточный край в XVII — начале XX вв. (1640 — 1917). М., 1985; Лыкова Е. А. Земельная политика советского государства на Дальнем Востоке (окт. 1917;1929 гг.) Дис. канд. ист. наук. Владивосток, 1981; Хозяйственное освоение Дальнего Востока в эпоху капитализма. Владивосток, 1989; Щагин Э. М. Октябрьская революция в деревне восточных окраин России (1917 — лето 1918 г.). М., 1974 и др.

Махниборода Т.В. К вопросу о социально-экономическом расслоении дальневосточного казачества // Социально-экономические проблемы истории Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1977; Сергеев О. И. Социально-экономическое положение забайкальского и дальневосточного казачества на рубеже XIX — XX вв. // Крестьянство Дальнего Востока СССР (XIX — XX вв.). Владивосток, 1979; Его же. Русское казачество и проблемы заселения, хозяйственного освоения и обороны дальневосточных рубежей России в XVIIXIX вв. Дис.канд. ист. наук. Владивосток, 1979. (См. также: Сергеев О. И. Казачество на русском Дальнем Востоке в XVIIXIX вв. М., 1983).

27 Сергеев О. И. Дореволюционная историография забайкальского и дальневосточного казачества // Социально-экономическое развитие дальневосточной деревни (дореволюционный период). Владивосток, 1982.

28 Сергеев О. И. Классовая борьба дальневосточного и забайкальского казачества во второй половине XIX — начале XX вв. // Классовая борьба и революционные выступления на Дальнем Востоке во второй половине XIX — начале XX в. Владивосток, 1988.

Иванов В. Д. Эволюция государственного управления и самоуправления УКВ // Азиатско-тихоокеанская политика России: исторический опыт, современное состояние, перспективы развития. Хабаровск, 2000; Исхакова О. Д. К вопросу о контрреволюционности уссурийского казачества // Арсеньевские чтения (VI). Уссурийск, 1992; Коваленко А. И. Казачье самоуправление под влиянием реформ 60 — 70-х гг. XIX в. // Государственная служба российского казачества. Владивосток, 1998; Мухачев Б. И. Документы государств Антанты о политической позиции казачьего руководства Дальнего Востока и Забайкалья на первом этапе гражданской войны (1918; нач. 1920 г.) // Там жеСавченко С. Н. Автономия Уссурийского казачьего войска в годы гражданской войны (1918;1919)// Вопросы истории гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке России. Владивосток, 1994; Его же. Дальневосточный казачий сепаратизм в годы гражданской войны (1918 — 1919гт.)и поездка атамана Дутова на Дальний Восток // Из истории гражданской войны на Дальнем Востоке (19 181 922 гг.). Хабаровск, 1999.

Савченко С. Н. Уссурийское казачье войско в годы гражданской войны на Дальнем Востоке. 1917 — 1922 гг. Дис. канд. ист. наук. Владивосток, 1998.

Уссурийское казачье войско: история и современность. / Сост.: В. Д. Иванов, О. И. Сергеев. Владивосток, 1999.

Титлина Е. Ю. Политика российского государства в формировании дальневосточного казачества: сущность, особенности, перспективы. Автореферат дис.. канд. пол. наук. М., 1996.

33 Галлямова Л. И. Казачество на дальневосточном рынке труда // Казачество Дальнего Востока: проблемы современности и перспективы развития. Владивосток, 1996; Лыкова Е. А. Казачья деревня на Дальнем Востоке в 20-е гг. // Арсеньевские чтения (VI). Уссурийск, 1992; Сергеев О. И. Казачество на тихоокеанском побережье России // Известья РГИА ДВ. Владивосток, 1996.

34 Ермак Г. Г. Бытовые условия жизни семьи дальневосточного казачества // Семья и семейный быт в восточных регионах России. Владивосток, 1997; Ермак Г. Г. Культура уссурийского казачества: традиции и современность // Первая общероссийская научно-практическая конференция «Казачество как фактор исторического развития России». СПб., 1999; Иванов В. Д. Взаимоотношения уссурийских казаков с приграничным населением сопредельных территорий (вторая половина XIX — начало XX вв.) // Многонациональное Приморье: история и современность. Владивосток, 1999; Кутузов М. А. Уссурийские казаки: национальный состав социальной группы // Многонациональное Приморье: история и современность. Владивосток, 1999.

35 Ермак Г. Г. Семейный и хозяйственный быт казаков юга Дальнего Востока России (вторая половина XIX — начало XX вв.). Дисс. канд. ист. наук. Владивосток, 2000; Коваленко А. И. Культура дальневосточного казачества: история формирования, проблемы возрождения. Дис.канд. ист. наук. Владивосток, 1995.

3 Аргудяева Ю. В. Крестьянская семья у восточных славян на юге Дальнего Востока России (50-е гг. XIX в. — начало XX в.). М., 1997; Дальний Восток в контексте мировой истории: от прошлого к будущему. Владивосток, 1997; Исторический опыт освоения восточных районов России. Вып. 1. Владивосток, 1993; История Дальнего Востока СССР в эпоху феодализма и капитализма (XVII — февр. 1917 г.). М., 1991; Крестьянство Дальнего Востока СССР. XIXXX вв. Владивосток, 1991 и др.

Наставление станичным и поселковым обществам и должностным в сих обществах лицам УКВ при исполнении ими служебных обязанностей. Владивосток, 1914; Сборник правительственных распоряжений по казачьим войскам. Т. 15. Ч. 2. СПб., 1880. Свод законов Российской империи. Учреждение гражданского управления казаков. Т. 2. СПб., 1903. «10.

Всеподданнейший отчет военного губернатора Приморской области генерал-лейтенанта Чичагова за 1900 год. Владивосток, 1901; Годовой отчет Уссурийского казачьего войска по гражданской части за 1908 г. Владивосток, 1909; Годовой отчет Уссурийского казачьего войска по гражданской части за 1911 г. Владивосток, 1912; Годовой отчет Уссурийского казачьего войска по гражданской части за 1914 г. Владивосток, 1915; Журналы местного совещания по вопросу об определении территории Амурского и Уссурийского казачьих войск, вместе с особыми мнениями представителей УКВ. Хабаровск, 1901; Отчет высочайше командированного на Дальний Восток по переселенческому делу товарища главноуправляющего землеустройством и земледелием сенатора Иваницкого. СПб., 1909.

9 Два года Советской власти в Приморье. Владивосток, 1925; Материалы к отчетному докладу Владивостокского окрисполкома 3-му окружному съезду Советов. Владивосток, 1929; Материалы, относящиеся до земельного и экономического положения Амурского и Уссурийского казачьих войск. СПб., 1902. Вып. 1−4- Материалы по земельному вопросу в Азиатской России. Пг., 1917. Вып. 2- Материалы по экономическому районированию Приморья. Владивосток, 1925; Труды Амурской экспедиции. СПб., 1911 — 1913. Вып. 1−16.

40 Борьба за власть Советов в Приморье (1917;1922 гг.). Сб. док. Владивосток, 1955; Местные советы Приморья. Страницы истории. Сб. док. Владивосток, 1990.

41 Богданов Р. К. Воспоминания амурского казака о прошлом, с 1849 по 1880 г. Хабаровск, 1900; Венюков М. И. Путешествия по Приамурью, Китаю и Японии. Хабаровск, 1970; Краснов П. По Азии. Путевые очерки Маньчжурии, Дальнего Востока, Китая, Японии и Индии. СПб., 1903; Лигин Ю. На Дальнем Востоке. М., 1913; Максимов А. Уссурийский край // Русский вестник. 1888. Т. 197- Муров Г. Т. Люди и нравы Дальнего Востока. Томск, 1901; Никифоров П. М. Записки премьера ДВР. М., 1963; Пржевальский Н. М. Путешествие в Уссурийском крае. Владивосток, 1990; Хохлов Г. Т. Путешествие уральских казаков в «Беловодское царство». СПб., 1903; Шевченко Г. Фронтовики-уссурийцы// Вместе со всей Россией. Хабаровск, 1988.

2 Вестник Маньчжурии. 1918; Далекая окраина. 1917; Дальний Восток. 1913; Красное знамя. 1925; Приамурская жизнь. 1919; Приамурье. 1919; Уссурийский казачий вестник. 1917, 1921.

43 Земская жизнь Приморья. 1920. № 5−6- Сибирские вопросы. 1908. № 35 — 36- Советское Приморье. 1925. № 3 — 4,11.

44 Настольный календарь-справочник по Дальнему Востоку. Владивосток, 1919.

45 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

46 Вятр Е. Социология политических отношений. М., 1979.

47 Дегтярев А. А. Основы политической теории. М., 1998.

48 Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998; ЧилкотР.Х. Теории сравнительной политологии. М., 2001; Блауберг И. В., Юдин Э. Т. Становление и сущность системного подхода. М., 1973; Ракитов А. И. Историческое познание. М., 1982; Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М., 1987.

298 Заключение.

Таким образом, проведенное исследование позволяет нам сформулировать ряд обобщающих выводов. Прежде всего, рассмотрев историческую эволюцию политического функционирования уссурийской казачьей общности во второй половине XIX — первой трети XX вв., мы можем выделить в ней три основных периода, отличающихся устойчивой спецификой форм поведения казаков и их общей политической ориентации.

Рамками первого периода в истории политического поведения уссурийских казаков, по нашему мнению, следует считать 1858 и 1875 гг. Для поведения казаков в этот период были типичны иммобилизм и пассивное сопротивление деятельности администрации. Исключительным объектом политической, или скорее общественной, ориентации уссурийцев являлось государство. Данная ориентация была внутренне противоречива, и соединяла в себе как патерналистские мотивы, так и установки на отчуждение-избегание.

Примерно с 1875 г. и до окончания гражданской войны на Дальнем Востоке (1922 г.) ведущей тенденцией развития политического поведения уссурийского казачества стало медленное, но в целом неуклонное повышение его активности, массовости, организованности и автономности, увеличение его инструментального разнообразия. К этому периоду относится широкое распространение практики подачи уссурийцами индивидуальных и коллективных прошений и жалоб, начало освоения ими таких форм политического поведения как электоральная активность, участие в работе представительских институтов, лоббистская деятельность. Следует, однако, отметить, что использование новых, более развитых и эффективных форм участия в политической жизни в это время оставалось прерогативой в основном административной элиты казачества и его зажиточного слоя, мало затрагивая основную массу казаков. Заметно расширился в период 1875 — 1922 гг. круг политических ориентаций уссурийского казачества: наряду с государственной властью его контрагентами, противниками или союзниками, становятся различные негосударственные политические субъекты как косвенного (прежде всего, ЗКВ и АКВ, а также приморское крестьянство), так и прямого (партийные организации, особенно эсеровская и большевистская) типа, и даже, как это было в годы революции и гражданской войны, иностранные правительства.

С окончанием гражданской войны в развитии политического поведения уссурийцев наступил новый период, продолжавшийся до 1930 г. Для данного периода был характерен относительно высокий средний уровень политической активности казаков, рост ее массовости и регулярности, разнообразия ее институциональных форм. Вместе с тем, специфической чертой эволюции политической активности уссурийцев в 1922 — 1930 гг. стало неуклонное вытеснение ее автономных проявлений мобилизованным поведением. И позитивные, и негативные политические ориентации казачества и его деятельность в эти годы постепенно вновь фокусируются на государственных органах.

Обозначенные выше важнейшие тенденции и вехи исторической динамики политического поведения уссурийского казачества достаточно точно соответствуют хронологии изменений в содержании, соотношении и способе взаимодействия рассматривавшихся в настоящей работе поведенческих факторов и могут быть объяснены на их основе. При этом, на наш взгляд, ключевое значение для понимания эволюции политического функционирования уссурийского казачества имеет реконструкция соотношения и взаимодействия его внутренних и внешних структурных факторов. Характер их связи определяет порядок детерминации (координации) поведения социальной общности в политике, или иными словами меру ее политической субъектности. В истории уссурийского казачества можно выделить два периода, когда внешняя детерминация его политического поведения значительно и устойчиво преобладала над внутренней.

Первый из них, продолжавшийся с 1858 по 1872 гг., характеризовался высокой экономической и социальной зависимостью уссурийцев от государства (вытекавшей как из сословного статуса казаков, так и из особых естественных и общественных условий жизни колонизируемой окраины), крайней неразвитостью их собственных первичных, а значит и политических, интересов, закрытостью и авторитарностью институтов войскового управления. Сосредоточение контроля над важнейшими предпосылками, как политической, так и неполитической жизни уссурийцев в руках государства, видевшего в них лишь средство реализации своих планов, определило общую пассивность казаков во всех сферах. Десубъективированное состояние казачества санкционировалось и усугублялось патриархальными и патерналистскими традициями его политической культуры.

Второй период политической десубъективации уссурийского казачества относиться к 1922 — 1930 гг. В это время государство приступило к координации со своими задачами не только интересов и институтов, но и культурных представлений казачества. Вместе с тем, в отличие от периода 1858 — 1872 гг., в данном случае прямое вмешательство властей ограничивалось главным образом управлением политической структурой казачьего общества, а его средствами являлись в основном законодательство и пропаганда. Лишь позднее, уже в 30-е гг., опираясь на достигнутое в политической сфере, советская администрация смогла приступить к тотальному огосударствлению экономической и социальной жизни бывшего казачества, тесно связанному с широким применением методов непосредственного принуждения. Кроме того, структурные преобразования советской власти в целом были направлены не на подавление, а на целенаправленную стимуляцию политической активности казаков, и действительно сопровождались бурным развитием ее мобилизованных форм.

Различный характер внешней детерминации политического функционирования уссурийской казачьей общности в начальный и заключительный периоды ее истории был обусловлен не только глубокой трансформацией, пережитой за это время вмещающим социумом, но и изменениями в структуре самой социальной группы. Полвека, с 1872 по 1922 гг., политическая жизнь уссурийского казачества развивалась при все возрастающей роли внутренних структурных факторов. Среди них же, в свою очередь, постоянно, и особенно быстро с 90-х гг. XIX в., росла значимость групповых интересов, прежде всего экономических. Сопряженная с этим активизация и рационализация политической деятельности затронула в первую очередь административную элиту и имущий слой казачества. Культурные представления для последних имели скорее «рамочное» (мировоззренческое), а также инструментальное значение, — как материал и средство для идеологических построений и манипуляций. Напротив, в формировании политического поведения большинства уссурийцев, масштабы интересов которых не позволяли использовать их для надежной ориентации в «большом мире» национальной и даже местной политики, культуре продолжала принадлежать важная, самодовлеющая роль. Противоречивое влияние на поведение казачества оказывала его институциональная организация, полнее всего контролировавшаяся государством. Официальные, формируемые «сверху» институты местного и войскового управления длительное время находились в состоянии рассогласованности с развитием политического поведения казаков, порою опережая, но чаще тормозя его. Полноценно свою вспомогательную, технологическую функцию в политической жизни уссурийцев они стали выполнять лишь в период 1917 — 1922 гг., в результате самореорганизации войска.

Политическая, и координирующие ее экономическая и социальная структуры казачьего общества, сложившиеся в процессе его относительно самостоятельного развития, безусловно, осложнили для советского государства задачу мобилизации казаков в своих целях. Однако препятствия на пути ее решения еще далеко не стали непреодолимыми. Капиталистическая модернизация затронула казачество крайне неравномерно, усвоение ее плодов казаками находилось в жесткой зависимости от особенностей их социального положения. Поэтому революционная борьба и репрессивная деятельность советской власти 20-х гг., ликвидировавшие в социальном и отчасти физическом плане наиболее политически развитые и автономные страты уссурийского казачества, — «старорежимную» и «белую» казачьи элиты, а затем и зажиточную верхушку в целом,.

— во многом повлекли за собой политический регресс всей социальной группы. Большинство уссурийцев, с типичным для него «ценностнорациональным» поведением и еще не разрушенной в своих основах «подданической», этатистской культурой, не только не имело возможностей, но и не стремилось сопротивляться возвращению государством своих традиционных прав хозяина общества.