Идеология политического заговорщичества в России 1860-1880-х гг. в отечественной историографии

В современных условиях, когда происходит процесс переосмысления прошлого нашей страны, особое значение приобретает подведение итогов в развитии тех или иных отраслей исторического знания. Так, размышляя о судьбах исторической науки последних лет, исследователи Е. Д. Заболотный В.Д. Камынин пришли к выводу, что «. историография может жить собственной полнокровной жизнью и решать те задачи, которые по силам только ей. Историографы призваны не только критически осмысливать работы своих предшественников и современников, анализировать степень изученности тех или иных проблем и на этой основе определять приоритетные направления их дальнейшей разработки. Они не должны забывать, что всегда — и в прошлом и в новых современных условиях — историография выполняла функцию сохранения исторической памяти"1. Автор разделяет такой подход.

Особое место в отечественной историографии принадлежит научной литературе, освещающей историю и идеологию революционного движения России. Обращение к данному спектру историографического комплекса дает возможность не только подвести итоги разработки темы и наметить перспективы ее дальнейшего изучения, но и проследить за всеми изменениями отношения нашего общества и науки к такому феномену отечественной истории как революционный радикализм. Следует признать, что в последнее время наблюдается снижение внимания исследователей к истории революционного движения в Росси. По свидетельству академика А. О. Чубарьяна, происходит «. явное снижение, а иногда даже фактическое свертывание исследований по истории освободительных и революционных движений в России. Мы нуждаемся в новом обновленном взгляде на историю народнического периода, на проблемы анархизма и леворадикальных движений» .

Данная оценка справедлива и по отношению к российскому бланкизму, сформировавшемуся как особое идейное течение революционного движения России в пореформенный период отечественной истории. Одним из следствий модернизации страны стал идейный поиск радикальными элементами такой модели развития, которая позволила бы революционным путем избежать негативных результатов реформы 1861 г. и осуществить социалистическую альтернативу. Часть радикалов сформулировала комплекс идей, составивших в течение 70-х годов XIX в. идеологию российского бланкизма, или, иными словами, политического заговорщичества социалистической ориентации. В литературе используются также определения «русское якобинство», «якобинский бланкизм». Если речь идет о конкретных направлениях радикализма, то вводятся понятия «ткачевизм», «народовольчество». В настоящей работе преимущественно будут употребляться два первых из приведенных определений. Подробно же на терминологии данной проблемы останавливались М. Г. Седов, В. А. Твардовская, Рэм Блюм3.

В науке присутствует также понятие «конспирология». Как пишет о предмете своего исследования В. Э. Багдасарян, автор работы «Теория заговора» в отечественной историографии второй половины XIX—XX вв.", «для уточнения глобального, мегаисторического масштаба заговора используется апробированное в литературе понятие «конспирология». Конспирологиче-ская доктрина отличается от бланкистской. Последняя сосредотачивается на заговорах частного, локального порядка, тогда как конспирологические концепции отличаются универсальными и историософскими параметрами. В предлагаемой работе феномен теории заговора исследуется в ее конспиро-логической интерпретации"4. Автор, например, исследует историографию национальных, религиозных, геополитических, бюрократических, масонских и некоторые других (но не бланкистской) разновидностей заговора. Бланкизм же представляет собой революционную теорию и практику небольших по численности подпольных групп революционеров, которые, исходя из идеи неспособности народных масс к осознанным историческим действиям, посредством заговора, захвата власти и последующего декретирования нового — социалистического — строя намереваются осчастливить народ, постепенно передавая ему власть по мере роста его сознания.

Следует оговориться, что в настоящей работе предметом анализа будет историография именно идеологии российского бланкизма. Историография же практики русского радикализма будет затрагиваться лишь в той степени, в какой это необходимо для уяснения некоторых идеологических аспектов. В целом же — это отдельная тема, полная, по словам З. И. Перегудовой, своего драматизма 5.

Изучение феномена русского бланкизма, идущее уже более ста лет, имеет огромную традицию. Процесс его познания был подвержен политической конъюнктуре, отразил масштабные события, происходившие в стране. До революции 1905 г. изучение идеологии бланкизма, начавшееся одновременно с ее формированием, носило спорадический характер, проходило в значительной степени в эмиграции и испытывало серьезные трудности с ис-точниковой базой. В 1905;1907 гг. было опубликовано большое количество документов, воспоминаний, позволивших расширить проблематику и приступить к более основательному изучению явления уже в основном силами историков-профессионалов. 1917 г. кардинально изменил ситуацию. Помимо публикации большого количества источников началось постепенное утверждение марксистской идеологии, занявшее в основном 20-е годы и завершившееся вытеснением иных подходов. В начале 30-х гг. исследование данной темы практически прекращается, и лишь в середине 50-х сложились политические и духовные условия, позволившие их возобновить на марксистской основе. Перестройка и, особенно, кардинальные реформы 90-х годов XX в. положили начало новому периоду изучения русского радикализма. Его характеризует освобождение от методологических пут и утверждение реального плюралистического подхода, публикация ранее недоступных документов.

Исследование историографии идеологии бланкизма имеет важное научное, политическое и практическое значение. В первую очередь, следует учитывать то, что ее изучение является своеобразным методом познания самого предмета — идеологии политического заговорщичества революционеров — социалистов, позволяет много точнее определить место бланкизма в спектре революционного движения, увидеть внутренние закономерности его развития.

Анализ историографической традиции служит также средством осмысления определенной эпохи, в которой утверждалось то или иное отношение к радикальным взглядам. Разработка темы позволит определить содержание и характерные особенности отдельных этапов историографического процесса, выявить вклад ученых в исследование вопроса, установить преемственность и одновременно качественное приращение научного знания. В итоге это даст возможность проанализировать полученные результаты, установить спорные и нерешенные проблемы, наметить перспективы дальнейшего научного поиска. Как справедливо пишут С. П. Бычков и В. П. Корзун, функции историографии «не сводятся исключительно к фиксации или проявлению по аналогии с фотографией текущего процесса историопи-сания, она сама разворачивается как интеллектуальная история"6.

Следует учитывать и то, что идеология российского бланкизма формировалась под влиянием определенных культурных, социальных и политических воздействий эпохи модернизации, и с этой точки зрения, исследование историографии феномена становится одним из методов познания истории пореформенной России.

Исследование темы имеет и свою актуальность. Например, недавние публикации трудов о военном коммунизме, механизме политической власти в СССР в 20−30-е годы лишний раз подтверждают необходимость тщательного изучения предыстории большевизма. По мнению И. А. Павловой, в большевистской партии «уже с самого начала. имелись основания для последующего перерождения. Это не только черты, делавшие ее партией нового типа — конспиративность, жесткая централизация, идеологическая нетерпимость. Это, прежде всего, — цель, сформулированная для партии В. И. Лениным в апреле 1917 г.: захват государственной власти и последующее строительство социалистического общества, что в России неизбежно означало насаждение «социализма» традиционным российским способом — «сверху», путем насилия. Все это гигантски увеличивало роль и значение верховной власти в обществе"7. Таким образом, выявление корней радикализма в России и изучение отношения к нему научной мысли, позволит лучше осмыслить многозначную проблему отношений власти, народа и интеллигенции в процессе реализации их представлений о справедливом обществе и государстве в нашей стране.

Актуальность темы

состоит и в том, что проблема радикализма и тесно связанного с ним терроризма приобрела в наши дни особое звучание, окрашенное в трагические тона. В научной литературе и особенно публицистике прокатилась волна осуждения русских революционеров второй половины XIX в., которых зачастую представляют некими злодеями, основоположниками современного терроризма. Такой подход, противоречащий принципу историзма, заставляет тщательно проанализировать сложившуюся историографическую традицию темы, что позволит наметить пути ее дальнейшего беспристрастного исследования. Таким образом, основной целью работы является создание условий для утверждения в области изучения революционного движения императива герменевтики, дающего возможность не только раскрыть основное содержание событий, но и понять мотивы деятельности их участников, воспринимать прошлое глазами его современников.

Необходимость изучения историографии идеологии российского бланкизма заключается также в том, что оно позволяет глубже оценить современные политические процессы в России, во многом представляющие собой продолжение традиций прошлого. По мнению историка общественной мысли России И. К. Пантина, «движение по «перевернутой» схеме — сначала инициатива власти, затем преобразование (с помощью рычагов государственной власти) социальных отношений, создание на этой основе предпосылок для рывка вперед — такая форма движения, как показывает исторический опыт России и других стран, далеко не оптимальна, более того, связана с серьезными опасностями и противоречиями"8.

Историография идеологии российского бланкизма до настоящего времени не была предметом специального исследования. На историографическую ситуацию, сложившуюся в советскую эпоху, влиял целый ряд факторов. Отчасти меньшее внимание к работам, посвященным бланкизму, объясняется тем второстепенным, по мнению советских историков, местом, которое занимало данное направление в революционном народничестве. В. Я. Гросул писал в середине 70-х годов XX в. по этому поводу: «Долгое время в литературе русский „якобинизм“ считался явлением случайным, наносным, и внимание историков революционного движения к нему было значительно меньшим, чем он того заслуживал». Гросул отметил оживление интереса в 20-х — начале 30-х годов, затем интерес угас, и «за последние двадцать пять лет не опубликовано ни одной работы советских историков, где бы специально изучалась конкретная революционная деятельность русских «якобинцев"9.

Следует учитывать и факторы идеологического порядка, препятствовавшие проведению анализа имеющейся литературы. Например, на изучение историографии идеологии русского бланкизма не могли не оказать влияние данные ему оценки К. Маркса, Ф. Энгельса, Г. В. Плеханова, В. И. Ленина, превращавшиеся в методологическую основу исследований Историк Б. Г. Литвак, коснувшись темы освещения отношений К. Маркса и революционной России, в несколько утрированной форме отметил, что в советской историографии Маркс представлялся масштабной величиной, «вокруг которой выделяются более или менее смышленые лилипуты, благоговейно внимающие его поучениям"10. По словам Н. А. Троицкого, «советские историки канонизировали все сказанное Лениным о народничестве, но быстро научились использовать высказывания вождя в научных и политических спорах, вырывая из ленинского контекста и, при случае, переадресовывая, подходящие цитаты с похвалами или ругательствами"11. Однако и в этих условиях иногда удавалось, преодолевая идеологическую заданность, объективно излагать не только результаты предшествующего исследовательского процесса, но и находить истину в спорах самих марксистов. Так, В. А. Твардовская весьма точно и обстоятельно передала содержание полемики Энгельса и Плеханова по поводу исторической перспективы бланкизма в Рос.

1 *У сии. На разногласия среди марксистов по отношению к бланкизму обратили внимание и В. Ф. Пустарнаков с Б. М. Шахматовым. В своей вступительной статье к двухтомнику избранных произведений П. Н. Ткачева они писали о том, что Энгельс, осуждая бланкизм — устаревшую форму революционной борьбы, в принципе не был против серьезного заговора, он был против «мистификации, псевдореволюционной деятельности нечаевского толка."13.

Кроме того, в советской исторической литературе изучение идеологии политического заговорщичества зачастую определялось не исследовательскими задачами, а необходимостью разоблачения построений буржуазной, по терминологии того периода, историографии. Правда, сам анализ работ представителей русской эмиграции и зарубежных ученых обычно подменялся априорными выводами. Например, по словам советского философа И. Я. Щипанова, «попытки Н. Бердяева, П. Струве, Н. Лосского, В. Зеньковского, П. Шейнберга, И. Бохенского, Г. Кана, Э. Симмонса, А. Ярмолинского, Н. Рязановского и других буржуазных философов и социологов представить народничество, в частности бланкистско-заговорщическую платформу Ткачева-Нечаева, идейными источниками ленинизма не выдерживают никакой сколько-нибудь серьезной критики"14. Такой крайне политизированный подход затруднял проведение объективного и непредвзятого исследования самой идеологии бланкизма, а следовательно и ее историографии, настраивал ученых на идейное противостояние «фальсификаторам» теории русского радикализма, лишая его историю самостоятельного познавательного значения. Очень немногим исследователям удавалось следовать сформулированному Н. А. Троицким, правда, в наши дни, принципу, согласно которому «.настоящий ученый меняет свои оценки в свете новых фактов, а не в зависимости от политической конъюнктуры"15.

Историографию, в которой в той или иной степени затрагивалась история изучения идеологии радикализма, весьма условно можно разделить на две группы. К первой относятся общие труды, посвященные истории народничества, в которых упоминались издания, касающиеся различных проблем русского бланкизма, а также специальные историографические работы. Ко второй, — исследования, анализирующие взгляды и деятельность тех или иных представителей радикального лагеря и в этой связи затрагивающие литературу, им посвященную, а также рецензии на отдельные монографии. Таким образом, при отсутствии специальных работ, анализирующих историографию идеологии русского бланкизма, накопилась значительная литература, рассматривающая итоги исследований различных ее проявлений.

Среди работ первой группы заслуживает внимание исследование М. Д. Карпачева «Очерки истории революционно-демократического движения в России». Здесь автор коснулся одной из важнейших проблем темы: взгляда советских историков на отношение бланкизма и ленинизма в русском революционном движении. Сам он резко заявил о своем несогласии с исторической параллелью, проводимой некоторыми историками послереволюционной эпохи между ленинизмом и идеологией бланкизма в различных ее вариантах. По мнению Карпачева, в 20-х — начале 30-х годов «наиболее характерной ошибкой многих историков была модернизация революционного прошлого. Так М. Н. Покровский, Б. Н. Горев, С. И. Мицкевич, И. А. Теодорович и некоторые другие исследователи пытались отыскать корни большевизма в революционно-демократическом движении 1860-х гг., в русском бланкизме (ткачевизме), в идеологии «Народной воли», 6. Критикуя данную историографическую тенденцию, автор все же не показал всех факторов ее распространения, не определил ее места и значения в идейно-политической борьбе 20-х годов.

В коллективной монографии «Революционная традиция в России» ее авторы И. К. Пантин, Е. Г. Плимак и В. Г. Хорос затрагивали и некоторые проблемы историографии бланкизма. Так, они проследили изменения отношений в литературе к феномену «нечаевщины», обратив внимание на то, что если в досоветской демократической историографии ее пытались представить «случайным эпизодом» в освободительном движении, то в 20-х годах некоторые «историки (М.Н. Покровский, А Гамбаров, М. Коваленский) поднимали на щит Нечаева, усматривая в его деятельности даже зародыши революционной социал-демократии"17. Анализируя же саму «нечаевщину», авторы не раз обращались к критическим оценкам, данным этому явлению идеологами народничества, марксизма, а также наиболее сведущими профессиональными историками, например Б. П. Козьминым. Они же обратили внимание на то, что «эту тему, но с иной, откровенно антикоммунистической подоплекой муссировали некоторые буржуазные историки, отыскивая в «нечаевщине» мифические «корни большевизма». При этом авторы под.

1Я черкнули свое активное участие в разоблачении «подобных спекуляций». В целом же, имеющиеся в работе историографические оценки, носят вспомогательный характер и не выходят за рамки господствующей в то время методологии.

Весьма интересные историографические обзоры были даны в ряде современных работ Н. А. Троицкого. Например, в своем пособии автор показал основные вехи и тенденции рассмотрения истории народничества вообще и бланкизма в частности. При этом он подчеркнул, что, основываясь на ленинских оценках, «советская историография народничества. конъюнктурно выбирала из них одни и замалчивала (либо даже фальсифицировала) другие». По мнению автора, «особенно пострадала история „Народной воли“, которую то замалчивали, то бичевали, извращая ее теорию, умаляя практику, принижая заслуги». Троицкий даже в коллективной монографии И. К. Пантина, Е. Г. Плимака и В. Г. Хороса, претендующей, по его словам, «на преодоление антинароднических стереотипов», увидел предвзятость оценок идеологии партии, непонимание ее подлинного содержания и значения. Вместе с тем автор отметил и те работы советского периода, которые отличались своей научной убедительностью и корректностью оценок. К ним были отнесены труды Б. П. Козьмина (Русская секция I Интернационала. М., 1957), Э.С. Ви-ленской (Революционное подполье в России (60-е годы XIX в.). М., 1965), Б. С. Итенберга (Движение революционного народничества. М., 1965) и В. А. Твардовской (Социалистическая мысль России на рубеже 1870−1880-хх гг. М., 1969)19.

В целом Троицкий, подчеркнув существование старых и появление новых методологических догм, констатировал «драматическое состояние изучения темы революционного народничества 1870-х гг.» в современной лите-20 ратуре .

В специальных историографических статьях и рецензиях, посвященных работам по истории освободительного движения вообще и бланкизма в частности, отмечалась, в первую очередь, недостаточная исследованность многих аспектов темы. Еще в середине 1960;х гг. М. Г. Седов подчеркнул, что «проблема теоретиков народничества и их наследия к сожалению, и по.

Л | сей день не изучена". Несколько позднее практически о том же писали С. С. Волк и С. Б. Михайлов, пришедшие к выводу, что «необходимы монографии о крупнейших идеологах и публицистах народничества, более или менее лл полные издания их сочинений». Н. А. Троицкий еще в начале 70-х гг. утверждал, что «нетерпимо отсутствие обобщающих трудов. об идеологах и публицистах народничества», а «нерешенных задач в исследовании народничества пока еще больше, чем решенных"23. В 80-е гг. ведущие исследователи высказывали ту же точку зрения. Так, Н. М. Пирумова в резенции на книгу Б. М. Шахматова о Ткачеве, писала, что «современный уровень науки требует детальной разработки проблем русской общественной мысли, определения их места и значения"24, а в ее совместной с В. Я. Лаверычевым статье утверждалось, что «история освободительного движения в России .еще не стала предметом всестороннего и комплексного исследования"25. Что же касается непосредственно историографии бланкизма, то вполне можно согласиться с мнением С. В Тютюкина, высказанном им в рецензии на книгу Е. Л. Рудницкой о Ткачеве, согласно которому, «. о русских бланкистах, только писать и писать», особенно учитывая «контраст между западной. и советской историографией"26. В целом, историографические экскурсы, проведенные в общих трудах, а также историографические статьи и рецензии создают определенный, хотя и минимальный задел для разработки темы.

Более информативно насыщены специальные работы, посвященные тем или иным проявлениям бланкизма и затрагивающие конкретную литературу рассматриваемой проблемы. К историографии тех или иных этапов развития идеологии русского бланкизма в рамках своих исследований обращались М. Г. Седов, Б. М. Шахматов, Эм. Виленская, Н. А. Троицкий, Е. Л. Рудницкая, М. Д. Карпачев, Г. С. Кан. Отдельные оценки историографии темы можно встретить в трудах В. А. Твардовской, О. В. Будницкого, Ш. М. Левина, С. С. Волка, Р. Блюма и некоторых других исследователей.

Например, рассматривая становление идеологии русского бланкизма, авторы книги «Чернышевский или Нечаев» выступили с критикой характеристики, данной Б. П. Козьминым прокламации «Молодая Россия». По их мнению, один из крупнейших исследователей народничества «несколько преувеличил степень зрелости его (Заичневского — Т.Ш.) программы и несколько недооценил тот вред, который принесло появление «Молодой России» с ее «левым фразерством». Иную трактовку восприятия Козьминым раннего этапа идеологии русского бланкизма предложили В. А. Твардовская и Б. С. Итенберг. Высоко оценив его вклад в изучение народничества, они обратили внимание на то, что историк подчеркивал расхождения Заичневского с Чернышевским, отход русского бланкиста от народнической доктрины. Суть же этих разногласий Козьмин, по их мнению, увидел в том, что для.

Заичневского движущие силы революции были представлены революцион 28 нои интеллигенцией, а подготовка к революции сводилась к заговору .

В.А. Твардовская в книге, посвященной Б. П. Козьмину, отметила, что историк в целом выстроил генетическую линию бланкизма, включив в нее Заичневского, ткачевцев, нечаевцев, ишутинцев, народовольцев. Метод же его исследований заключался «в постижении бланкизма от частного к общему». Наличие разных оценок отмеченного историографического факта подтверждает необходимость в настоящей работе.

Выход в середине 60-х годов работ Э. С. Виленской и Р. В. Филиппова, занявших противоположные позиции по отношению к ишутинской организации, стал поводом для характеристики сложившейся историографии идеологии ишутинцев. Виленская, обращаясь к предыдущему исследовательскому этапу, отметила, что «дореволюционная историография, особенно до 1905;1906 гг., располагала более чем ограниченной документальной базой для освещения революционного движения в интересующий нас период». Обзор литературы об ишутинцах у Виленской связан в основном с их практической деятельностью. Вместе с тем она отметила, что в начале советского периода Шилов и Клевенский «пытались найти место ишутинцев в общей истории освободительной борьбы в России и в этом свете дать их идейную лл оценку». Основное же внимание в своем историографическом обзоре Виленская уделила критике позиции Р. В. Филиппова, о чем будет сказано в самой работе. Развернувшаяся же в научной литературе полемика о характере идеологии ишутинцев свидетельствует о необходимости комплексного анализа историографии темы, без чего едва ли возможно найти решение данной проблемы.

До настоящего времени нет специальных работ и по историографии идеологии заговорщичества Ткачева. Правда, Б. М. Шахматов в своей ранней специальной статье дал общий обзор литературы, посвященной жизни и деятельности мыслителя 31, но ее объем чрезвычайно мал. Вышедшая в 1991 г. статья Дубенцова исследует лишь один эпизод историографии — дискуссию.

20- начала 30-х гг. о социально-политических взглядах Ткачева, что не совсем совпадает с идеологией заговорщичества. Можно согласиться с мнением автора, что исследование Ткачева разделило «историографическую судьбу всего революционного народничества», и что «в самом общем виде некоторые подходы к оценке социально-политических взглядов Ткачева историками 20- начала 30-х гг. были намечены в статьях М. Г. Седова, С. С. Волка, С. Б. Михайловой, В.Я. Гросула"32.

Работы дореволюционного периода охарактеризовал М. Г. Седов — один из наиболее обстоятельных исследователей наследия Ткачева. Проанализировав труды А. Туна, А. Корнилова, С. Г. Сватикова, В. Богучарского, А. Цилиакус, он пришел к выводу, что «в дореволюционное время историческая литература чуть ли не всех течений и оттенков рассматривала Ткачева исключительно в негативном плане. Все авторы усиленно подчеркивали, что Ткачев противопоставил себя другим лидерам общественного движения, не смог оказать сколько-нибудь значительного влияния на революционную молодежь, его теоретический орган «Набат» не получил широкого распространения и не имел существенного значения в практической борьбе. Основная идея набатовцев — захват политической власти — почти не имела сторонников"33. Таким образом, историк весьма негативно характеризовал уровень исследований творчества Ткачева в дореволюционный период. Вместе с тем Седов высоко оценил вклад Козьмина в разработку темы. По его мнению, у историка «во всех работах проводится в сущности одна мысль: Ткачев — выдающийся революционер, идеолог особого направления в освободительном движении, теоретик русского бланкизма. Козьмин с успехом вел полемику против тех, кто пытался доказать наличие анархизма в произведениях Ткачева. Он с полной очевидностью разъяснял, что Ткачев представлял собой одну из наиболее ярких фигур, исповедовавших идеи политической революции и централизма"34. Оценки Седова имеют большое значение для проведения историографического анализа, но и они далеко не исчерпывают круг проблем, рассмотренных, например, тем же Козьминым 35.

Характеризуя современную ему литературу, Седов вынужден был признать, что о Ткачеве пишут крайне мало, а все, что о нем говорят, «представляет повторение старого». В качестве примера он привел статью Ш. М. Левина (в сборнике «В. И. Ленин и русская общественно-политическая мысль XIX — начала XX в.». Л., 1969. С. 189−192), который свою основную задачу «видел в как можно более резком осуждении Ткачева, как представителя якобинско-бланкистского направления в русской истории"36.

О недостаточной исследованности наследия Ткачева писал также Б. М. Шахматов в своей книге «П. Н. Ткачев. Этюды к творческому портрету». Проанализировав состояния историографии темы, он пришел к выводу, что «по прочтении всего опубликованного о Ткачеве к началу 1960;х годов (исключение — работы Б.П. Козьмина) возникало чувство досады: источниковой базы практически никакой, количество информации незначительное и в своем большинстве все сводилось к многократному воспроизведению по разным поводам нескольких фактов и положений из известных полемических работ Ф. Энгельса и Г. В. Плеханова и к прямолинейному распространению оценок, относящихся к социально-политическим взглядам, на все другие виды его творчества"37. Суждение Шахматова о прямолинейном использовании оценок Энгельса и Плеханова в исследовании теоретического наследия Ткачева отразило присущую советской историографии систему аргументации. Следовало бы дополнить, что замена анализа цитатой скрывала за собой идейно-политические цели, ибо в советской литературе, по меткому замечанию В. А. Твардовской и Б. С. Итенберга, «полемика Энгельса с Ткачевым. всегда оценивалась как блестящая победа научного социализма над утопиче.

38 ским" .

Иногда выводы авторов относительно историографии Ткачева приобретают несколько противоречивый характер. Так Б. М. Шахматов в статье о Бланки пишет, что «.мало изучены теоретическая, точнее, идеологическая сторона деятельности Ткачева, его сторонников и последователей.». И в том же 1981 г. в книге о Ткачеве он делает вывод, что «М. Г. Седов, А. И. Татарников, В. Д. Лазуренко. раскрыли с разных сторон основные проблемы тка-чевской революционной концепции, ее историческую роль и современное.

ДО звучание". В целом, обращение Шахматова к историографии Ткачева было наиболее продуктивным и обстоятельным. Кроме того, наметив некоторые перспективные направления исследования идеологии политического заговорщичества, он подтвердил собственный вывод о том, что «дань историографии никогда не может быть чрезмерной». Н. А. Троицкий оценил монографию самого Б. М. Шахматова о Ткачеве как «непредвзятую, научно сбалансированную"40.

Уровень достигнутого в исследовании теоретического наследия Ткачева в целом и его отдельных компонентов, отражающих идеологию политического заговорщичества в частности, свидетельствует о необходимости комплексного изучения как историографии всего творчества мыслителя, так и базовых составляющих его взглядов.

Вышесказанное в полной мере относится и к историографии «Народной воли». В работах М. Г. Седова, С. С. Волка, Ш. М. Левина, В. А. Твардовской, О. В. Будницкого и Г. С. Кана уделялось определенное внимание комплексу литературы, посвященной истории партии. Однако в них лишь попутно рассматривались те ее стороны, которые были связаны с идеологией заговорщичества народовольцев. Так, например, Седов не был согласен с отождествлением Плехановым «народовольчества и бланкизма». По мнению же Левина, «.Плеханов идею захвата власти с целью осуществления сразу и политического и экономического переворота рассматривал едва ли не как наиболее определяющую для народовольчества, причем обычно происхождение этой идеи он связывал в большей или меньшей степени с влиянием на «Народную волю» Ткачева и его «Набата"41. О конечной правоте Плеханова в определении бланкистской природы идеологии «Народной воли» писал и 42.

С.С. Волк. Подходы же самого С. С. Волка оценены Н. А. Троицким как фамильярно-снисходительное похлопывание героев", «не додумавшихся оставить террор и заняться организацией классовой борьбы пролетариата"43.

О.В. Будницкий проанализировал отношение к заговорщичеству «Народной воли» «современных буржуазных историков», обратил внимание на их тезис, согласно которому большевики восприняли «заговорщичество и терроризм». В целом же состояние историографии народовольчества на рубеже XIX — XX веков автор свел к противостоянию марксистов и неонародников, которые не замечали эклектики программы партии, «превратно» судили о классовой структуре, причинах гибели и значении террора «Народной воли». Марксисты же устами Плеханова указали на то, что террор — это «плод слабости"44. Представляется, что в целом оригинальное, основанное на современных методологических подходах исследование Будницкого оказалось несвободным от некоторой тенденциозности в оценках заговорщичества.

Г. С. Кан в одной из последних работ, посвященных «Народной воле», также коснулся темы трактовки своими предшественниками характера идеологии партии. По его мнению, многие исследователи, начиная с Н. С. Русанова, восприняли «ошибочное суждение Г. В. Плеханова» о бланкистском характере воззрений многих народовольцев и их ведущего идеолога JI.A. Тихомирова45. При этом Кан поставил под сомнение сложившуюся в отечественной историографии методику исследования идеологии «Народной воли». Так, по его словам, «.кажется неправомерным использованный В. А. Твардовской принцип реконструирования идеологии «Народной воли» путем подбора и анализа высказываний отдельных народовольцев"46. Не вдаваясь в полемику, хотелось бы заметить, что лишь анализ всего комплекса источников, проведенный Твардовской, позволил ей придти к убедительным и научно обоснованным выводам.

Современный автор отметил и особенности позиции E.JI. Рудницкой, в течение многих лет изучающей наследие Ткачева и российский бланкизм в целом. По его мнению, Рудницкая, рассматривая соотношение идей Ткачева и идеологии «Народной воли», «отстаивает (хотя и весьма непоследовательно, с оглядкой на труды С. С. Волка и В.А. Твардовской) совершенно справедливый, на наш, взгляд тезис о значительной разнице в понимании революции у П. Н. Ткачева и «Народной воли"47.

Итоговый вывод Кана достаточно категоричен: «В общем, мнение ряда историков о бланкистском характере политических взглядов JI.A. Тихомирова нам представляется лишенным всякого серьезного основания. Данная историографическая легенда абсолютно не подтверждается в процессе изучения и анализа произведений JI.A. Тихомирова 1879−1885 гг."48. Подробнее полемика, развернувшаяся в отечественной историографии по поводу определения характера идеологии «Народной воли» и взглядов Тихомирова, будет рассмотрена в соответствующей главе. Наличие же различных мнений по данной проблеме подтверждает необходимость проведения историографического исследования. Основные же положения монографии Г. С. Кана вызвали полемику ее автора и Н. А. Троицкого, в ходе которой не только выявились различия в подходах двух историков, но и произошло уточнение их по 49 зиции .

Попытку оценить отношение современных исследователей к перспективам борьбы «Народной воли» предпринял В. Н. Гинев. Он утверждает, что в последние десятилетия «большинство согласно, что террористическая практика «Народной воли» в тех условиях, в конечном счете, была обречена на поражение"50.

Подводя итоги рассмотрению историографических работ, отражающих народовольческую проблематику, можно отметить различия подходов в трактовке и понимании идеологии «Народной воли». Историографический анализ темы свидетельствует, с одной стороны, об отсутствии специальных работ, посвященных рассмотрению всего комплекса литературы, затрагивающей идеологию российского бланкизма, а с другой — о наличии оценок и суждений, создающих определенные предпосылки для раскрытия темы.

Источники по теме настоящего исследования можно разделить на следующие группы: партийно-публицистические работы современников русских бланкистовмемуарыпрофессиональные исследованияпрограммные документы и труды представителей заговорщического течения, отражающие идеологию российского бланкизма. Комбинация из этих четырех групп создает необходимую для проведения исследования документальную основу.

Первыми, кто засвидетельствовал зарождение феномена бланкизма в России и дал характеристику его идеологии, стали сами участники освободительного движения пореформенной эпохи, теоретики народничества и марксизма — А. И. Герцен, М. А. Бакунин, П. Л. Лавров, Г. В. Плеханов и др. Их работы могут быть определены как партийно-публицистические, в первую очередь потому, что они не ставили перед собой цели беспристрастного анализа заговорщического течения, а вели с ним острую идейную полемику, пытались доказать несостоятельность самой идеологии бланкизма. Однако для этой группы авторов было свойственно обращение к документам, проведение их критического анализа, а также разработка основных характеристик русского бланкизма, которые затем в той или иной форме использовались профессиональными исследователями. Особенной политической тенденциозностью отличались первые марксистские работы Г. В. Плеханова «Социализм и политическая борьба» и «Наши разногласия». Вместе с тем в них использовались и источники: программные статьи «Народной воли», произведения П. Н. Ткачева. К этой же группе можно отнести и статьи Ф. Энгельса из серии «Эмигрантская литература». Хотя они и принадлежали перу «зарубежного автора», однако, были широко известны в среде русских революционеров и оказали значительное влияние на формирование оценок идеологии бланкизма Ткачева. Традиция партийно-публицистического подхода сохранилась и позднее, получив свое развитие в работах В. И. Ленина и других политических деятелей начала XX в.

Уже в ходе революции 1905;1907 гг. начинают выходить мемуары, часть из которых при всей их неизбежной субъективности может быть также отнесена в историографический ряд. Так, в воспоминаниях О. С. Любатович и Н. Виташевского51, опубликованных в 1906 г. в журнале «Былое», содержится не только большой фактический материал, но также оценки и суждения, касающиеся идеологии русского бланкизма. Эти оценки становились фактом историографии и способствовали постановке и началу разрешения отдельных проблем истории заговорщичества в России в дореволюционный период. Воспоминания же Льва Тихомирова были изданы лишь после революции и объективно стали элементом научного процесса 20-х гг. В эту же эпоху появились мемуары М. П. Голубевой о Заичневском, воспоминания В. И. Засулич и Л. Г. Дейча, в которых нашла отражение и история бланкизма52.

За более чем вековую историю изучения идеологии российского бланкизма сложился значительный комплекс литературы — более 300 наименований. Это количество может быть расширено, если учитывать все публикации, в которых содержатся упоминания о бланкистских программных документах, деятельности ведущих представителей бланкизма в российском революционном движении. В настоящей работе исследуются лишь те, что несут в себе элемент анализа и основываются хотя бы в некоторой степени на источниках.

Основная масса исследований, созданных профессионалами (они составляют третью группу источников), начинает появляться в период после революции 1905 г., хотя работы некоторых партийных авторов уже несли в себе исследовательское начало в большей степени, чем партийно-публицистические статьи предшествующего времени 53. Более того, существовали непартийные работы, как, например известная книга А. Туна, оказавшие немалое воздействие на последующую историографию. В период между двумя революциям выходят работы В. Я. Богучарского, К. А. Пажитнова, А. А. Корнилова, М. Лемке, Б. Б. Глинского, Л. Барриве, В. Е. Чешихина — Ветринского, других историков, которые будут специально рассмотрены в соответствующей главе диссертации. Используя многочисленные публикации источников, появившихся благодаря революции, исследователи поставили проблемы места Ткачева, Нечаева в революционном процессе, якобинства «Народной воли», продолжили анализ соотношения террора и заговорщичества. Специальных работ, посвященных идеологии русского бланкизма, за исключением отмеченной выше статьи Н. С. Русанова, в данный период еще не появилось, но в обобщающих трудах, комментариях к публикациям документов, эта тема рассматривалась.

Долгое время в советской историографии дореволюционные авторы классифицировались согласно партийной принадлежности или защищаемым идейным убеждениям. И действительно, те или иные политические пристрастия достаточно часто просматривались в работах представителей как охранительного (А. Мальшинский, Р. Фадеев и др.), так и либерального (А.А. Корнилов, В. Я. Богучарский и др.) направлений. Свою трактовку русского бланкизма предлагали и публицисты революционного лагеря. Но при анализе их работ следует учитывать не только идейно-политическую позицию авторов, но и научные качества их трудов: введение в научный оборот новых документов и достоверность их анализа, степень объективности и беспристрастности, аргументированность выводов, оригинальность в постановке и решении тех или иных исследовательских задач. В целом плюрализм мнений и идеологических подходов стимулировал исследовательский процесс в дореволюционную эпоху.

С начала 20-х гг. начинает утверждаться марксистская методология, которая к рубежу 20−30-х гг. вытесняет иные подходы, сохранявшиеся в трудах бывших меньшевиков, бланкистов, представителей других течений общественной мысли. Но это не означало механического снижения качества исследований. Огромное количество опубликованных источников, некоторая творческая свобода, тогда еще возможная в рамках марксистской методологии, пытливость исследовательской мысли позволили значительно продвинуть изучение идеологии русского бланкизма. В многочисленных статьях, рецензиях, комментариях Б. П. Козьмина были проанализированы взгляды и деятельность Заичневского, Ткачева, Нечаева, ишутинцев. Значительный вклад в разработку темы внесли труды М. М. Клевенского, А. Гамбарова, А. А. Кункля, П. Г. Щеголева. Определенный интерес представляют и работы Б. Горева, посвященные О. Бланки и связям его учения с российским революционным процессом.

С середины 50-х гг. источники для историографической работы пополнились за счет работ профессиональных исследователей, и не только историков, но и литературоведов, философов, социологов, экономистов. В трудах В. А. Твардовской, М. Г. Седова, С. С. Волка, Е. Л. Рудницкой, Б.С. Итен-берга, Н. М. Пирумовой, Э. С. Виленской, Б. М. Шахматова и других авторов рассматривались проблемы идеологии ишутинцев, Ткачева, Нечаева, «Народной воли». С конца 60-х годов появляются диссертационные исследования А. И. Татарникова, Ю. С. Карпиленко, В. А. Исакова, посвященные Ткачеву.

Четвертая группа источников состоит из программных документов и трудов, созданных деятелями российского бланкизма. Их использование необходимо для того, чтобы выявить степень научной объективности того или иного исследователя, определить учтена ли им эволюция идейных позиций идеологов бланкизма, уточнить корректность и доказательность авторских выводов. К этой группе документов, прежде всего, относятся прокламация «Молодая Россия» П. Г. Заичневского, статьи Ткачева, программные документы «Народной воли». Продолжаются публикации источников, позволяющих глубже исследовать идеологию бланкизма. В 1975;1976 гг. выходит 2-х томник произведений Ткачева, в который вошли некоторые его работы, ранее не публиковавшиеся. Благодаря усилиям Пирумовой и Рудницкой увидели свет документы, позволяющие уточнить взгляды Нечаева. Шахматов опубликовал и прокомментировал статьи Ткачева из французского «Набата"54.

Работы, в которых авторы на протяжении более чем ста лет обращались к идеологии российского бланкизма, наряду с произведениями деятелей этого направления позволяют обеспечить настоящее исследование достаточной источниковой базой.

Методологической и теоретической основой исследования явились общепризнанные принципы историзма, объективности и научной достоверности. В работе использовались сравнительно-исторический и проблемно-хронологический методы, а также системный подход, позволяющий непредвзято проанализировать весь комплекс источников.

Целью работы является выявление содержания и результатов историографического процесса, отразившего ход исследования идеологии бланкизма в России. Данная цель включает в себя выявление исторического и культурного контекста, характерных особенностей, методологической, источниковой и методической базы, а в результате, и научной продуктивности всех историографических этапов изучения темы. Достижение поставленной цели позволит не только подвести итоги и систематизировать накопленные в ходе изучения темы знания, но и определить вклад отдельных ученых в ее разработку, а главное — наметить перспективы дальнейших поисков, использовать открытия и просчеты предшественников в современной исследовательской работе. Реализация цели возможна в ходе решения следующих задач:

— выявление обеспеченности исследовательского процесса источниками на каждом его этапе;

— установление круга авторов, их политической ориентации и методологической позиции;

— определение уровня влияния официальной идеологии, общественного мнения на исследовательский процесс;

— рассмотрение решения основных проблем темы и определение специфики тех или иных трактовок различных проявлений идеологии бланкизма на каждом этапе исследовательского процесса;

— анализ степени учета авторами достижений предшественников, их вклада в разработку темы, определение особенностей отдельных этапов исследовательского процесса;

— выявление нерешенных проблем и перспективных направлений исследования темы.

Структура диссертационного сочинения отражает периодизацию исследовательского процесса. Первая глава посвящена дореволюционному периоду, вторая — охватывает изучение предмета в 20-х — начале 3 -х гг., в третьей — исследуется поздняя советская историография идеологии бланкизма, а в последней — работы российских ученых 90-х годов XX — начала XXI в.

1 Заболотный Е. Д., Камынин В. Д. Историческая наука в России в конце XXначале XXI века. Тюмень. 2004. С. 22.

2 Чубарьян А. О. Историческая наука в России к началу XXI в. /Материалы всероссийского научно-методического совещания «Проблемы методологии исследований, инновационные подходы и координация научно-образовательной деятельности в преподавании истории в высшей школе"// Новая и новейшая история. 2003. № 3. С. 15.

3 М. Г. Седов писал, что «Ткачевым была разработана цельная система взглядов на революционный процесс, получившая наименование русского бланкизма или якобинства». Далее автор подробно анализирует терминологию. По его мнению, бланкизм и якобинство не одно и то же, «хотя и родственны», «для русского революционного движения пореформенной эпохи они сливаются воедино. Основные положения сторонников этого направления сводились к следующему. Революционное движение в России не восторжествует как стихийное движение массопыт прошлого убедительно показал безнадежность попыток такого рода. Надо, прежде всего, создать централизованную организацию революционеров, целью которой был бы захват государственной власти при первых благоприятных условиях и создание революционного правительства. Последнее обязано незамедлительно провести ряд мер, в том числе передачу земель крестьянским общинам, фабрик, заводов, банков, ж/д и т. д. государству. Действовать при этом надо быстро и решительно, беспощадно подавляя сопротивление врагов революции, примером тому должны служить якобинцы 1793 года. В таком сочетании политической мысли Бланки и практических действий революционеров 1793 г., переосмысленных применительно к российской действительности, — суть русского бланкистско-якобинского направления революционного движения». (Седов М. Г. Некоторые проблемы истории бланкизма в России: революционная доктрина П. Н. Ткачева // Вопросы истории. 1971, № 10. С. 39). Р. Блюм по этому поводу писал примерно то же самое: «.часто встречающееся в литературе отождествление русского бланкизма с якобинством. не совсем точно. Оба направления, и в этом их общность, являются разновидностями политической теории революции. Но якобинцы. не выходят за пределы буржуазного строя, в то время как бланкисты. провозглашают своей конечной целью социализм». (Блюм Рэм. Поиски путей к свободе. Проблема революции в немарксистской общественной мысли XIX века. Таллин. 1985. С.203). Блюм отметил также правоту В. А. Твардовской, обоснованно поставившей вопрос «. о необходимости уточнения понятия „политическое направление“, так как в литературе часто встречается стремление рассматривать переход к террору как начало политической борьбы», «. переход к политической борьбе должен быть охарактеризован содержательно», ведь и анархисты бывают террористами. (Там же. С. 204).

4 Багдасарян В. Э. «Теория заговора» в отечественной историографии второй половины XIX—XX вв. М., 1999. С. 4.

5 См.: Перегудова З. И. Политический сыск в России (1880−1917). М. 2000. С. 9.

6 Бычков С. П., Корзун В. П.

Введение

в историографию. Отечественной истории XX века. Омск. 2001. С. 5.

7 Павлова И. В. Механизмы политической власти в СССР в 20−30-е годы // Вопросы истории. 1998. № 11−12. С. 49- См. также: Коган JI.A. Военный коммунизм: утопия и реальность // Вопросы истории. 1998. № 2. Автор в заключении пишет, что «культ власти как якобы самостоятельной панацеи, тенденции к подмене демократии олигархией и охлократией, тяга к безудержному чиновному администрированию, силовому решению проблем, рецидивы ксенофобии, культивирование образа „врага“, неприятие „чужих“, привычная готовность к гражданской войне, этический релятивизм („цель оправдывает средства“), нигилизм по отношению к духовной культуре, вытеснение естественного отбора кадров искусственным, произвольно-волюнтаристским подбором их „сверху“, бесчисленные аналоги былых директив и декретов — все это в определенной мере завещано нам „военно-коммунистическим“ прошлым». (Там же. С.133). Но не в период гражданской войны зародилась в революционной среде тяга к силовому решению социально-экономических проблем, а намного раньше. И для этого необходимо обстоятельное изучение историографии явления.

8 Пантин И. К. Драма российских реформ и революций/ Империя и либералы. Спб., 2001. С. 31.

9 Гросул В. Я. О балканских связях русских якобинцев// Балканский исторический сборник. 1974 Кишинев. 1974. IV. С. 40−41.

10 Литвак Б. Г. Парадоксы российской историографии на переломе эпох. Спб., 2002. С. 127. мТроицкий Н. А. Русское революционное народничество 1870-х годов (история темы). Саратов. 2001. С. 14.

12 См.: Твардовская В. А. Фридрих Энгельс и русские революционеры-разночинцы / Энгельс и проблемы истории. М., 1970. (Плеханов в этой полемике отвергал бланкизм как уже пройденный этап, а Энгельс, «не отрицая иллюзорности теории захвата власти народовольцами,. резонно спрашивал: «Но если бы случилось так, что эти иллюзии придали бы им большую силу, стоит ли на это жаловаться ?» С. 360−361).

13 Пустарнаков В. Ф. и Шахматов Б. П. П. Н. Ткачев — революционер, публицист, мыслитель/ Петр Никитич Ткачев. Сочинения в двух томах. М., 1975;1976. т. 1. С. 32.

14 Щипаное И .Я. Философия и социология русского народничества. МГУ, 1983. С. 91. s Троицкий Н. А. Прямой ответ на «круглый стол"/. (По поводу «круглого стола"/. Отечественная история. 1999. № 6) // Освободительное движение в России. Саратов. 2000. № 18. С. 4.

16 Карпачев М. Д. Очерки истории революционно-демократического движения в России, Воронеж, 1985. С. 15.

17 Пантин И. К., Плимак Е. Г., Хорос В. Г. Революционная традиция в России. 1783−1883. М., 1986. С. 210.

18 См.: Карякин Ю. Ф., Плимак Е. Г. «Нечаевщина» и ее современные буржуазные исследователи // История СССР, 1960, № 6- Володин А. И., Карякин Ю. Ф., Плимак Е. Г. Чернышевский или Нечаев? О подлинной и мнимой революционности в освободительном движении России 50−60-х годов XIX века. М., 1976.

19 Троицкий Н. А. Россия в XIX веке. Курс лекций. М., 1997. С. 268.

20 Троицкий Н. А. Русское революционное народничество 1870-х годов (история темы). Саратов. 2001. С. 36.

21 Седов М. Г. Советская литература о теоретиках народничества / История и историки. Историография истории СССР. М. 1965. С. 246.

22 Волк С. С., Михайлов С. Б. Советская историография революционного народничества 70-х начала 80-х годов XIX ввека/ Советская историография классовой борьбы и революционного движения в России. Ч. 1. ЛГУ. 1967. С. 159.

23 Троицкий Н. А. Некоторые вопросы историографии революционного народничества 70-х годов XIX в./ Историографический сборник. Вып. 3. Саратов. 1971. С. 70, 98.

24 Пирумова Н. М. Рец. на Б. М. Шахматов. П. Н. Ткачев. Этюды к творческому портрету. М. 1981.// История СССР. 1982. № 2. С. 165.

25 Лаверычев В. Я., Пирумова Н. М. Некоторые проблемы истории освободительного движения в России Х! Х века// История СССР. 1986. № 2. С. 28, 29.

26 Тютюкин С. В. Русский бланкист Петр Ткачев // Свободна мысль. 1993. № 3. С. 124.

27 Володин А. И., Карякин Ю. Ф., Плимак Е. Г. Чернышевский или Нечаев. М. 1976. С. 157.

28 См.: Твардовская В. А., Итенберг Б. С. За изучением революционного движения в России (к столетию со дня рождения Б.П. Козьмина)/ Революционеры и либералы в России. М., 1990. С. 7.

29 Твардовская В. А. Б. П. Козьмин. Историк и современность. М. 2003. С. 45, 52.

30 Виленская Э. С. Революционное подполье в России (60-е годы XIX в.). М., 1966. С. 6, 8.

31 Шахматов Б. П. К изучению творчества П.Н. Ткачева/ Сборник студенческих научных работ. ЛГУ, 1963. С. 96−115.

32 Дубвнцов Б. Б. Дискуссии о социально-политических взглядах П. Н. Ткачева в советской историографии 1920;х-начала 1930;х годов// История СССР. 1991. № 3. С. 117.

3 Седов М. Г. Некоторые проблемы истории бланкизма в России (революционная доктрина П.Н. Ткачева) // Вопросы истории. 1971. № 10. С. 41.

34 Седов М. Г. Советская литература о теоретиках народничества / История и историки. Историография истории СССР. М., 1965. С. 252.

35 В частности, не упомянуто отношение историка к одной из стержневых идей Ткачева о диктатуре после победы революции. Эта сторона исследований Козьмина была отмечена в статье о нем Б. С. Итенберга и В. А. Твардовской. По их мнению, в монографии «П. Н. Ткачев в революционном движении 1860-х годов» Козьмин, «концентрируя внимание на центральной идее Ткачева — заговоре с целью захвата власти и декретирования „сверху“ социальных преобразований,. показал, как эти представления прямо вытекали из понимания решающего влияния экономики, преобразовать которую одним волевым ударом и значило для Ткачева изменить все направление развития общества». Авторы высказались и по поводу отношения Козьмина к допустимости использования любых средств борьбы. По их мнению, «Козьмин не оправдывает» признание Ткачевым «любых средств борьбы» с «эксплуататорским строем». См.: Твардовская В. А. Итенберг Б.С. За изучением революционного движения в России. С. 5,6.

36 Седов М. Г. Советская литература о теоретиках народничества / История и историки. Историография истории СССР. С. 41−43.

37 Шахматов Б. П. Этюды к творческому портрету. М., 1981, С. 9−10.

38 Твардовская В. А. Итенберг Б.С. Фридрих Энгельс и Петр Ткачев: спор и согласие // Новая и новейшая история. 1995. № 6. С. 104.

39 Шахматов Б. М. JI.O. Бланки и революционная Россия. С. 64−65- Шахматов Б. М. П. Н. Ткачев. Этюды к творческому портрету. С. 19.

40 Троицкий Н. А. Русское революционное народничество 1870-х годов (история темы). Саратов. 2001. С. 27.

41 Седов М. Г. Героический период революционного народничества (Из истории политической борьбы). М., 1966. С. 21- Левин Ш. М. Г. В. Плеханов как историк революционно-народнического движения 70-х годов/ Вопросы истории и источниковедения истории СССР. Сборник статей М.-Л., 1963. С. 59.

42 См.: Волк С. С. Программные документы «Народной воли» (1879−1882гг.)/ Вопросы историографии и источниковедения истории СССР. Сборник статей. М.-Л., 1963. С. 417.

43 Троицкий Н. А. Русское революционное народничество 1870-х годов (история темы). Саратов. 2001. С. 24.

44 См.: Будницкий О. В. История изучения «Народной воли» в конце XIXначале XX вв.: Автореф. дис. канд. ст. наук. М., 1989. С. 1,5- 6,9.

45 См.: Кан Г. С. «Народная воля». Идеология и лидеры. М., 1997. С. 11−12.

46 Там же. С. 17.

47 Там же. С. 18.

48 Там же. С. 112.

49 См.: Кан Г. С. «Разоблачители» и «апологеты» «Народной воли» (письмо в редакцию). Ответ Троицкого Н. А. «Саморазоблачение «разоблачителя» (о «письме в редакцию» Г. С. Кана // Освободительное движение в России. Саратов. 2001. № 19.

50 Гинев В. Н. Народовольческий террор в историографических оценках и мнениях/ Проблемы социально-экономической истории России XIX — XX вв. Спб. 1999. С. 30.

51 См.: Любатович О. С. Далекое и недавнее. Воспоминания из жизни революционеров. 1878−1881. // Былое. 1906. № 5,6- Виташевский Н. Первое вооруженное сопротивление — первый военный суд (Процесс И.М. Ковальского) // Былое. 1906. № 2.

52 См.: Воспоминания Льва Тихомирова. М.Л., 1927; Голубева М. А. Воспоминания о П.Г. Заич-невском // Пролетарская революция. 1923. № 6−7- Гольденберг Л. Б. Воспоминания // Каторга и ссылка. 1924. № 3- Засулич В. Нечаевское дело. // Сб. «Группа «Освобождение труда». 1924. № 2- Дейч Л. Г. Русская революционная эмиграция 70-х годов. Пг., 1920.

53 См.: Русанов Н. С. Идейные основы «Народной воли"// Былое. 1907. № 9- Куклин Г. А. Итоги революционного движения в России за сорок лет (1862−1902). Сб. программ, программных статей русских революционных партий и кратких очерков по истории русского революционного движения. Женева. 1903; Стеклов Ю. М. Историческое подготовление русской социал-демократии./ Ю. М. Стеклов. Борцы за социализм. Очерки из истории общественных и революционных движений в России. М., 1918.

54 Ткачев П. Н. (Статьи из французского «Набата». 1882) Публикация и примечания Б. М. Шахматова. Перевод с французского В. Ф. Пустарнакова./ Огюст Конт: Взгляд из России. М., 2000.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Идеология российского бланкизма в России привлекла к себе внимание представителей различных течений русской общественной мысли практически с того времени, когда зародилось само это явление, то есть с начала 60-х годов XIX века. На бланкистские идеи отзывались оппоненты из революционного лагеря и идейные противники консервативного и либерального направлений, идеология бланкизма не оставляла равнодушными публицистов и философов самых разных убеждений, но лишь на рубеже XIX — XX столетия к ее изучению приступили профессиональные исследователи. Ученые, находясь под влиянием определенного исторического контекста, той или иной методологической схемы пытались с разной степенью глубины и объективности раскрыть предпосылки, природу, значение и основные компоненты идеологии заговора в России. При этом они испытывали на себе влияние как меняющегося общественного мнения, так и политической конъюнктуры, ощущали недостаток документальной базы, а главное — сложный, насыщенный энергией действия характер идеологии бланкизма, которая с трудом поддавалась беспристрастному анализу, не оставляла никого, кто к ней прикасался, равнодушным, вызывая то полное отрицание, то определенную симпатию. Лишь в последнее время наметилось преодоление не только методологической заданности, но и эмоциональной, субъективной составляющей процесса изучения идеологии бланкизма.

Неоднородность исследовательского процесса позволила разделить его в данной работе на четыре основных этапа: дореволюционный, состоящий из двух периодов (до начала XX в. и после) — ранний советский (20-е — начало 30-х гг.), поздний советский (с середины 50-х до рубежа 80−90-х гг.) — современный, отличающийся во многом как отрицанием, так и использованием наработанного в предшествующие годы, поиском новых подходов, что придает ему переходный характер.

Долгое время изучению идеологии бланкизма препятствовала ограниченность источниковой базы. До 1905 г. авторы, обращавшиеся к теме, практически использовали одни и те же публикации: работы П. Н. Ткачева, материалы «Набата» и «Народной воли», прокламацию «Молодая Россия» П. Г. Заичневского. Лишь после революции 1905 г. положение начало постепенно меняться благодаря публикациям многочисленных мемуаров, писем, архивных документов, судебных и следственных материалов. Их издание позволило расширить проблематику, уточнить прежние оценки и дать новые трактовки отдельным проявлениям бланкизма в России. После 1917 г., а точнее с начала 20-х гг. поток источников значительно возрос. В многочисленных изданиях, прежде всего, в журнале «Каторга и ссылка» стали публиковаться документы, позволившие расширить круг исследований, по-новому освещать различные аспекты истории бланкизма в России. Кроме того, начали выходить тематические сборники, переиздаваться уже опубликованные материалы. Поток мемуарной литературы пополнялся и за счет зарубежных публикаций, в частности, работы Н. С. Русанова. Огромное значение для изучения бланкистской идеологии имело издание шести томов избранных сочинений П. Н. Ткачева и материалов, отражающих деятельность «Народной воли». Но и сегодня по целому ряду проблем ощущается явный дефицит информации. Например, недостаточно отражены в источниках такие аспекты темы как становление идеологии бланкизма в России, деятельность и взгляды отдельных представителей течения, прежде всего К. Турского, контакты русских заговорщиков с французскими бланкистами. Требует нового, свободного от той или иной идеологической заданности прочтения уже давно введенный в научный оборот материал. Возможно, что наращивание источниковой базы приведет к пересмотру некоторых устоявшихся оценок.

Объективному изучению темы препятствовали также те или иные идейные пристрастия общества и исследователей, а в советское время — утвердившаяся как единственно верная и подлинно научная марксистская теория. Правда, воздействие методологии на исследовательский процесс не было однозначным на разных его этапах. В 20-х — начале 30-х гг. идеологизация научного поиска вела к усилению внимания к предшественникам русского большевизма, к утверждению классового подхода в оценках идеологии бланкизма, к спорам о ее месте в революционном процессе. Однако завершился этот этап в середине 30-х гг. полным запретом на исследование истории не только бланкизма, но и всего народничества, которое объявлялось врагом марксизма и подлежало лишь разоблачению и критике. Идеологи революционных народников, и, прежде всего П. Н. Ткачев, обвинялись в отходе от материализма к субъективизму в социологии, в отказе от понимания народа как главной движущей силы истории, в переходе к теории «героев и толпы», в неумении понять революционную роль рабочего класса. И лишь постепенно с середины 50-х гг. исследователи вернулись к изучению идеологии бланкизма, проявляя при этом самостоятельность и стремление к творчеству, ограниченное однако, методологическими рамками. Зачастую их воздействие осуществлялось на уровне самоцензуры.

В целом исследование идеологии бланкизма характеризуется постановкой и решением основных проблем темы, выявлением и анализом ее компонентов, освещением самого процесса становления и развития заговорщической тенденции в России. Вместе с тем значительная часть работ отличается недостаточной аргументированностью и убедительностью выводов, к которым приходили авторы самых разных эпох и убеждений. Эта особенность в разработке темы вызывалась не столько узостью источниковой базы или недостаточным профессионализмом исследователей, сколько их политической ангажированностью, излишней социологизацией исследуемого явления, а также его противоречивым, «экстремальным» содержанием, зачастую «пробивающим» броню беспристрастия и объективности. Вот почему исследования истории бланкизма долгое время были насыщены субъективными оценками взглядов его представителей, стремлением доказать как их теоретическую несостоятельность, так и вред практической деятельности для развития революционного движения, или опасность для судеб страны. Такой аксиологический подход, долгое время доминирующий в историографии, препятствовал поиску истины и приращению знаний.

У каждого историографического периода были свои достижения и неудачи, свои особенности. И в то же время, несмотря на значительные различия, существовали и общие черты. К примеру, исследователей разных эпох интересовали такие базовые проблемы как причины обращения революционеров к бланкистской идеологии, ее теоретические и социальные истоки на российской почве, соотношение бланкизма с другими революционными направлениями, связь заговора и террора, роль конкретных личностей и, прежде всего, Заичневского, Ткачева, Нечаева, Тихомирова в разработке и распространении концепции заговора.

Дореволюционный этап характеризовался существованием и противоборством различных историографических направлений в исследовании темы. Наряду с официально-охранительной складывается либеральная, революционно-народническая и социал-демократическая историографические традиции. Особенностью данного этапа стало то, что бланкизм, непосредственно присутствуя в общественно-политической жизни страны, с трудом поддавался строго научному, академическому изучению. Сказывалось также наличие цензуры, недоступность многих источников, воздействие, особенно на демократические интеллигентские круги, авторитетных мнений революционных классиков, в первую очередь, Маркса и Энгельса. Особенности историографии отражали конкретно-исторические условия эпохи, влияние общего уровня развития гуманитарных наук. Для дореволюционного этапа были характерны также психологические оценки деятелей бланкистского толка и той молодежи, что шла под их знамена.

Ранний советский период отличался сохранением некоторого, правда, ограниченного, плюрализма мнений. Наличие разных суждений и оценок вызывалось, с одной стороны тем, что марксистская идеология еще не успела превратиться в догму, а с другой — участием в исследовательском процессе авторов, представлявших различные направления революционного движения: эсеров, меньшевиков, старых народников, в том числе бланкистов. Вместе с тем именно в 20-е годы утверждается социологизированный подход к освещению бланкистской идеологии, которая все более трактуется как отражение социально-экономического развития пореформенной России. К тому же она начинает рассматриваться не как самостоятельное и самоценное явление в революционном процессе, а лишь в качестве элемента, находящегося в определенной связи с большевизмом. Этот же период характеризовался ожесточенными дискуссиями, особенно в связи с юбилеем «Народной воли», в ходе которых обсуждалась проблема истоков большевизма и советского государства. Часть их участников доказывала наличие прямой связи между большевистской партией и российским бланкизмом. Многие же выступили против модернизации революционного прошлого и обосновывали противоположность этих явлений революционного процесса.

Марксистская методология в тот период (особенно в 20-е годы) далеко не исчерпала свой творческий потенциал, что особенно ярко проявилось в работах Б. П. Козьмина. Активно и продуктивно занимались проблематикой, связанной с заговорщической идеологией другие авторы: Б. Горев, М. Клевенский, В. Левицкий и др. В целом для данного периода характерен возросший интерес к изучению революционного процесса и бланкистской его составляющей.

После более чем двадцатилетнего перерыва в середине 50-х гг. возобновились научные изыскания революционного народничества, в том числе и идеологии российского бланкизма. Несмотря на абсолютное господство марксистской методологии, нельзя считать этот период малопродуктивным или обреченным на творческие неудачи. Не прерывается связь с предшествующими историографическими традициями, достижения которых в той или иной форме используются новым поколением советских ученых. Высокий профессионализм, самоотверженность исследователей, появившаяся благодаря десталинизации возможность для небольшого внутреннего маневра в рамках общей для всех методологической системы, широкий охват проблем, новые источники — все это позволило достичь заметных результатов. Нередко авторы, оставаясь в пределах марксистской схемы, приходили к противоположным выводам, стремились преодолеть оценочный подход, показать бланкистскую идеологию не в статике, а в сложном динамичном развитии.

Современный этап в силу происшедших общественно-политических и идеологических изменений характеризуется возрождением методологического плюрализма. Правда, в начале 90-х гг. в историографии стала преобладать тенденция отрицания необходимости какой-либо методологии, что на деле вело к субъективизму, осуждению революционного движения, реабилитации не только либерального, но и консервативно-охранительного лагеря, неприятию оценок предшествующего периода. Притом те, кого еще недавно называли борцами за «народное дело», стали превращаться в преступников. Особенно ярко эта инверсия проявилась по отношению к русским бланкистам. И лишь в последние годы наметился процесс утверждения объективного подхода и принципа историзма в исследовании революционного прошлого. Все это свидетельствует о переходном характере переживаемого нами историографического периода.

В целом историографический процесс был единым, хотя и со сбоями, определенными крайностями, но с явным движением вперед, в значительной степени основанном на использовании результатов предшественников, даже если это происходило в форме их отрицания. Особое значение имели, как представляется, 20-е годы, ставшие связующим звеном между дореволюционным и современным периодами.

Переходя к оценке результатов исследовательского процесса, можно утверждать, что далеко не все удалось выяснить и объективно осветить. Тем не менее, на сегодняшний день в своем подавляющем большинстве исследователи пришли к выводу, что идеология российского бланкизма складывалась на русской почве в результате внутреннего развития страны и, прежде всего, процесса модернизации отсталой крестьянской страны, начавшегося после отмены крепостного права. Современные исследователи обращают внимание и на специфику сознания русской радикальной интеллигенции, способствующую восприятию и распространению идеи заговора. Кроме того, отмечается воздействие на формирование бланкистского течения воззрений отечественных мыслителей: Герцена, Огарева, Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Исследователи установили также влияние идей западных революционных деятелей: Бабефа, Мадзини, Бланки, Маркса. Отечественные историки пришли к выводу, что на протяжении 60-х — начала 80-х гг. XIX века сложилась бланкистская тенденция, идеология которой, сохраняя свое инвариантное ядро, развивалась под воздействием целого комплекса факторов. У истоков русского бланкизма стояли «Молодая Россия» Заичневского, идейные искания ишутинцев и революционная программа Нечаева. Свое теоретическое оформление русское заговорщичество нашло в трудах Ткачева, а дополнили и испытали на деле идею заговора народовольцы.

В отечественной историографии была дана оценка основного содержания бланкистской идеологии, сущность которой авторы видели в стремлении радикальных элементов форсировать общественно-политическое и экономическое развитие страны путем насильственных действий революционного меньшинства, стремящегося с помощью заговора свергнуть существующую власть и создать новое государство, представляющего собой диктатуру этого меньшинства и проводящего сверху социалистические преобразования. Кроме того, достаточно подробно были изучены различные компоненты бланкистской идеологии: революционный политический заговор меньшинства, государственный переворот в назначенный момент, захват власти, введение диктатуры, декретирующей социалистическое устройство общества. При этом в литературе по-разному освещается видение теоретиками бланкизма участия народа в революции и во власти. Преобладает мнение, что русские бланкисты исходили из того, что народ лишь после укрепления революционной власти меньшинства будет постепенно привлекаться к управлению, а в революции его участие желательно, но не обязательно. Не до конца решен вопрос о соотношении заговора и террора в теоретических построениях и практике бланкистов. Проблемой, выходящей за рамки исследования, является оценка характера большевистской партии и в целом Октябрьской революции 1917 года. В последнее время стала возрождаться историографическая тенденция, обнаруживающая генетическую связь между бланкизмом и большевизмом. Тем самым повторяется, по сути, вывод части исследователей 20-х гг., авторов, работавших в эмиграции и большинства западных исследователей.

Еще предстоит исследовать непростые отношения российских бланкистов с классическим французским бланкизмом и самим Огюстом Бланки. Следует выявить и проанализировать весь комплекс факторов, приведших к формированию бланкистской идеологии, проследить за конкретными условиями, влиявшими на ее эволюцию и распространение в революционной среде. Неисследованной остается обстановка внутри редакции «Набата». Трудность при этом состоит в явном недостатке источников. Требуются дополнительные архивные изыскания и не только в российских хранилищах. Перспективы дальнейшего исследования связаны также с междисциплинарным подходом, с дальнейшим утверждением принципов объективизма и историзма, с новым прочтением многих документов и привлечением новых творческих сил. f.