Девиантное поведение населения в 20-е годы

Содержание Введение Глава 1. Особенности реализации НЭПа в Ярославской губернии

1.1 Ярославская деревня в годы НЭПа

1.2 Повседневная жизнь крестьян в годы НЭПа Глава 2. Проявление девиантного поведения в среде городского и сельского населения в годы НЭПа

2.1 Преступность и правоохранительная политика советского государства

2.2 Пьянство и алкоголизм в общественном сознании и быту

2.3 Проституция и борьба советского государства с ее проявлениями Заключение

Список использованных источников

и литературы

Введение

В современной исторической науке обозначились новые важные тенденции относительно изучения советской истории периода новой экономической политики: рассмотрение нэпа в широком контексте, охватывающем помимо традиционных политических, экономических, социальных и социально-демографические и социокультурные аспекты; существенное приращение документальной базы, особенно за счет вовлечения в научный оборот региональных материалов; стремление к системному подходу в исследовании 1920;х гг.

На рубеже ХХ-ХХI вв. в российской историографии актуализировалась проблема изучения повседневной, обыденной жизни, усилился научный интерес к социально-психологическому состоянию различных слоев советского общества и, как следствие, к социальным девиациям с негативным содержанием — пьянству, наркомании, проституции и преступности. Анализ указанных проявлений маргинального характера позволяет расширить традиционное представление о специфике социокультурного развития отдельных регионов, реконструировать особый, неповторимый облик городов и сельских поселений, уяснить характер эволюции форм негативного поведения граждан и понять причины произошедших перемен в социуме 1920;х гг.

На протяжении последних двух десятилетий российскими властными структурами ставится задача формирования гражданского общества, которая не может быть решена в условиях существующей социально-экономической нестабильности, роста алкоголизма, хулиганства, преступности и других подобных явлений. В данном контексте обращение к заявленной проблематике приобретает особую актуальность.

Исследование повседневной жизни периода новой экономической политики в девиантных формах актуально и с точки зрения регионального подхода, диктующего воссоздание нэповской реальности во всей ее конкретности, многообразии и противоречивости. Анализ данной проблемы, включающей такие недостаточно изученные на региональном уровне аспекты, как: условия жизни населения, формы противоправного поведения (пьянство, хулиганство, преступность, проституция) и эффективность борьбы с ними государственных и правоохранительных местных органов власти, помогает выявить общероссийские черты и специфику социокультурного развития Ярославской губерниив 1921;1929 гг., а также скорректировать наши представления о ментальности граждан в провинции на переломном этапе отечественной истории.

В настоящее время поиск концепции новой экономической политики ведется исследователями в рамках нескольких парадигм, и, прежде всего, в рамках теории модернизации. Многочисленные трудности и нерешенные вопросы, присутствующие в современной отечественной историографии, во многом связаны с не всегда объективным и всесторонним анализом конкретной российской действительности 1920;х гг. Этот пробел может быть восполнен за счет региональных исследований по теме. Таким образом, избранная тема является частью изучения комплексной проблемы политической и социокультурной истории регионов России в годы новой экономической политики.

Степень изученности проблемы. В историографии проблемы можно обозначить следующие периоды. Первый период — 1920;е — начало 30-х гг. Второй период — 1960;1980;е гг. Третий период — начало 1990;х — по настоящее время.

Анализ литературы первого периода показал, что ведущей историографической тенденцией являлась проблема изучения самодеятельного производства спиртных напитков и алкоголизма, а также связанных с ним разнообразных проявлений девиантного поведения. Указанная тематика нашла отражение в значительном количестве агитационно-пропагандистских публикаций. Специалисты разных отраслей науки — юристы, социологи, педагоги, историки попытались выявить причины роста потребления спиртного на протяжении двадцатых годов, изучали условия распространения алкоголизма среди различных слоев населения, разрабатывали систему специальных мер для борьбы с пьянством. Авторы научных исследований усматривали причины роста потребления спиртного на протяжении двадцатых годов в «пережитках прошлого», наследии «старого режима», низком культурном уровне населения. Особое внимание ученых в рассматриваемый период привлекали социально-экономические и демографические факторы преступности, психология и индивидуальный мир преступника. Исследователи, опираясь на дореволюционный опыт в области изучения данных феноменов, сумели дать типологию нормы и аномалии в социальном поведении, объективный и глубокий анализ криминальной ситуации в Советской России эпохи нэпа.

Таким образом, в течение первого историографического периода был накоплен ценнейший историко-социологический материал по различным аспектам «отклоняющегося» поведения населения.

К сожалению, научное изучение проблематики было прервано в 1930;е гг. по идеологическим соображениям и возобновилось только на рубеже 50 — 60-х гг. XX века.

В 1960 — 1980;х гг. всестороннее изучение девиантных форм поведения населения периода новой экономической политики затрудняли излишняя идеологизация и политизация повседневной жизни советского общества. Следует отметить, что ведущей тенденцией этого периода являлось исследование феномена девиантности послереволюционного времени в рамках концепций «социалистического образа жизни» и «пережитков прошлого». В контексте этих теорий проявления отклонений от норм социалистической законности и морали трактовались как наследие «старого режима» в сознании и поведении. В этой связи из поля зрения исследователей исчезли характер массовых социальных аномалий, экономических, политических, социальных и культурных предпосылок девиантности при социализме. Заслугой ученых этого периода были выявление и характеристика основных типов антисоциалистического поведения, изучение пьянства и преступности, получивших распространение среди различных слоев населения в 1921;1929 гг.

Важное место в историографии второго периода занимают публикации второй половины 1980;х гг., в определенной мере связанные с так называемой «антиалкогольной кампанией». Имеются в виду работы Т. П. Коржихиной, Г. А. Бордюгова, В. А. Козлова, О. В. Хлевнюкаи некоторых других авторов, положившие начало современным междисциплинарным исследованиям девиантного поведения двадцатых годов.

С начала 1990;х гг. в связи с рассекречиванием целого ряда архивных фондов, формированием методологического плюрализма, складывается целый ряд новых исследовательских направлений в отечественной историографии, в том числе и проблема социальной девиантности, которая рассматривалась, главным образом, в ракурсе истории повседневности.

На рубеже XX-XXI столетий отечественными историками были изучены теоретические и конкретно-исторические аспекты проблемы личности. Данный этап характеризуется активным введением в научный оборот региональных материалов по теме. Авторы попытались избавиться от некоторых устаревших стереотипов советской историографии и сформулировать новую концепцию девиантности. Следует подчеркнуть, что ее выработка была связана, прежде всего, с пересмотром традиционного ракурса изучения нэпа в контексте теории модернизации.

Современное состояние источниковой базы ставит под сомнение некоторые выводы и оценки, представленные в литературе тех лет. Важное место при изучении уровня жизни советских граждан занимает анализ материалов бюджетных обследований. Черных А. И., анализируя данную проблему, приходит к выводу, что максимальный уровень жизни рабочих СССР в рассматриваемый период был достигнут в 1926;1928 гг. Начало индустриализации привело к его быстрому падению в результате роста цен и снижению покупательной способности рубля.

Точку зрения Черных А. И. разделяет Осокина Е. А., считающая 1926 г. последним благополучным годом, после которого в стране начал развиваться товарный кризис. По мнению автора, люди становились жертвами централизованной распределительной экономики. Товарный дефицит обрекал население на низкий жизненный уровень и порождал особую социальную психологию, культуру дефицита, ставшую важнейшей составляющей советской ментальности.

Ряд авторов по-прежнему придерживается известной точки зрения. Так, например, Стеблев С. П. утверждал очевидное улучшение условий жизни населения, несмотря на сложности и противоречия общественного развития данного периода.

В 1999 году появилась одна из первых комплексных работ по социальной истории СССР 1920;1930;х гг. — монография Н. Б. Лебиной. В данной работе автор применяет особую методологию, которую использует для анализа исследуемого периода. Лебина Н. Б. делает акцент на своей приверженности новой методологии: она предлагает противопоставить традиционному изучению истории, осуществляемому преимущественно в экономическом и политическом контексте и неизбежно ведущему к схематизации, исследование «культурно-антропологического» характера. Повседневная жизнь советского города рассматривается с точки зрения того, что для нее было нормой и что аномалией. Изучив ее работу, мы пришли к выводу, что власти могут инициировать трансформацию ментальных установок населения, но истинно глубокие перемены связаны с общими социально-экономическими процессами. Лебина Н. Б. предлагает два весьма характерных постулата: нэпотмечен возрождением привычных бытовых практик, «великий перелом» ознаменовался переходом к аномальным практикам повседневности. В тоже время предметом изучения в монографии является социальная среда одного лишь г. Ленинграда, и советская повседневность рассматривается в ней только с позиции девиантного поведения, что является ограничением всестороннего глубокого анализа советской действительности.

Одним из наиболее перспективных междисциплинарных направлений стали исследования повседневности российской провинции, в том числе и ее девиантной версии. Заметное повышение интереса к проблематике на региональном уровне во многом связано с широкими возможностями изучения целого ряда сюжетов именно на местном материале. К ним относятся девиантные формы поведения в аграрных, аграрно-индустриальных и индустриальных районах страны, воздействие географического положения, национально-конфессиональной принадлежности, особенностей экономической и социальной организации регионов на распространение пьянства, хулиганства и преступности, столкновение старых и новых норм поведения в российской глубинке, реакция местных органов власти на социальные девиации в 1920;е гг., уровень их профессионализма в борьбе с ними и многие другие.

Определенный вклад в исследование девиантного поведения в период нэпа внесли самарские ученые, рассмотревшие отдельные аспекты городской и сельской повседневности. Комплексного изучения проблемы на материалах Ярославской губернии 1920;х гг. до настоящего времени не проводилось.

Анализ и обобщение имеющихся по теме научных трудов и публикаций позволяет сделать вывод, что девиантные формы поведения населения периода новой экономической политики относятся к числу недостаточно изученных на региональном уровне.

В связи с этим объектом исследования является девиантное поведение населения Ярославской губернии в 1920;е годы.

Предметом исследования являются основные формы девиантного поведения: пьянство, хулиганство, преступность, проституция и борьба с этими явлениями.

Целью работы является изучение эволюции девиантного поведения в 1920;х гг. у населения Европейской части России (на примере Ярославской губернии).

Исходя из цели, автором были поставлены следующие исследовательские задачи:

— сделать историографический, источниковый анализ, определить теоретико-методологические основания исследования девиантного поведения в советском обществе 1920;х гг.;

— проанализировать социокультурную ситуацию и источники политической девиантности в советском обществе 1920;х гг.;

— выявить и изучить особенности, основные формы и эволюцию девиантного поведения у населения Европейской части России (на примере Ярославской губернии) в 1920;х гг.

Хронологические рамки исследования. 1920;е годы — это период, когда коренным образом меняется жизнь населения, происходит разрушение старых и создание новых ценностей и идеалов в среде городского населения. В это время начинается оформление советского варианта основных политических представлений о цели, стиле и образе жизни, поведенческом типе личности. Нижняя граница — 1921 год — совпадает с переходом к новой экономической политике. Верхняя граница — конец 1920;х годов — связана с резким поворотом советского государства к так называемой политике «форсированной индустриализации». Государственная политика тех лет оказала влияние не только на экономику, но и на мировоззрение людей, на их повседневную жизнь.

Проблема терминологии. Необходимо оговориться, что термин «девиантное поведение» рассматривается не только в социально-психологическом, но и в социокультурном, этическом аспектах. Употребляя этот термин, предполагается их сочетание, подчеркивая тем самым системную сложность и неоднозначность дифференциальных связей в обществе, определявших формы девиантного поведения в условиях изучаемого периода в частности, и преобладающих типов социокультурного поведения в целом.

Понятие «девиантное поведение» автор использовала для характеристики тех форм социокультурного поведения, т. е. социального поведения, облеченного в культурные формы определенного типа, которые выходят за пределы социальной и культурной норм, существующих в определенном обществе в определенных конкретно-исторических условиях.

Под нормой понимается усредненное значение какого-либо признака жизнедеятельности, наиболее распространенный, среднестатистический вариант процесса деятельности; идеальный, желаемый тип, образец, эталон. Норма как категорический нравственный императив не имеет четко обозначенных границ, за которыми существует ее антитеза — не норма, т. е. отклонение от нормы. Границы социокультурной нормы размыты, но в целом она определяет исторически сложившийся в данном конкретном социуме предел, меру, интервал допустимого (дозволенного или обязательного) поведения, деятельности людей, социальных групп, социальных организаций.

Источниковая база исследования достаточно широка. В ходе работы были привлечены следующие группы источников: законодательные и нормативные акты; делопроизводственная документация; документальные и статистические издания; материалы периодической печати; источники личного происхождения. Важную группу составляют законодательные и нормативные акты первых лет советской власти и периода новой экономической политики. Они содержат ценную информацию о правовых аспектах изучаемой проблемы, о результатах изменений, произошедших в государстве и обществе и государственном регулировании девиантного поведения населения в послереволюционный период. Сопоставление содержания текстов конституций (1918, 1924 гг.), декретов ВЦИК и СНК РСФСР (СССР), Уголовных кодексов (1922, 1926 гг.), постановлений местных органов власти позволило выявить соответствие законодательной практики в сфере борьбы с пьянством, хулиганством, преступностью конкретно-историческим реалиям в российской провинции двадцатых годов.

Среди ранее неопубликованных документов привлеченных в ходе работы важнейшее место занимают материалы Филиал ГКУЯО «Государственный архив Ярославской области» Центр документации новейшей истории (ЦДНИГАЯО). Так, были изучены отчеты местных подведомственных органов, инспекторских проверок, ведомственные инструкции, приказы и распоряжения, хранящиеся в фондах 21,31,51,63,77,86,112,166,172,202,323,4364,409,451. Данные материалы позволили выявить основной спектр мнений различных органов власти по отношению к девиантным формам поведения, выяснить, насколько предпринимаемые меры социального контроля в двадцатые годы были действенны.

Анализ документов дает определенное представление об отношении партийно-государственных и комсомольских органов к проблеме роста девиантного поведения с негативным содержанием среди всех слоев населения и, прежде всего, в среде партийных и комсомольских чиновников. Изучение документов показало, что вплоть до середины 1920;х гг. властные структуры были не в состоянии определить адекватный комплекс мер для борьбы с массовыми социальными болезнями в советском обществе. Только к концу рассматриваемого периода был взят целенаправленный курс на искоренение существовавших девиаций.

Изучение проблемы было бы неполным без анализа статистических материалов, хранящихся в ЦДНИ (ЯО). Поэтому из фонда 166 были извлечены сведения о масштабах, динамике, специфике преступлений совершаемых в 1920;е гг. в стране (а также в Ярославской губернии), осуществлен их корреляционный анализ.

Помимо этого, были изучены резолюции, распоряжения, решения, отчеты, докладные записки, протоколы заседаний исполнительных, партийных, комсомольских и профсоюзных организаций губернского, окружного и городского уровней, справки, отчеты, донесения, материалы ревизий местных административных органов, рабоче-крестьянской инспекции различного уровня, судов, учреждений медицины, жилищно-коммунального хозяйства, образования, социальной защиты и других. Они содержат ценный материал экономического и социального характера об условиях жизни населения губернии в 1920;е гг., основных формах девиантного поведения жителей, о предпринимавшихся мерах контроля и борьбы с ними. Документы свидетельствуют о целом ряде трудностей, с которыми приходилось сталкиваться административным и правоохранительным органам в своей работе в исследуемый период, о положении самих сотрудников, которые противодействовали распространению алкоголизма, хулиганства, преступности и проституции на территории края (сведения об уровне образования, материальном обеспечении, кадровых «чистках» и т. д.).

Помимо архивных документов использовались материалы опубликованных статистических сборников ЦСУСССР, органов НКВД и справочные издания, в которых нашли отражение такие важные сведения, как: численность населения Ярославской губернии, количество винных магазинов и лавок, статистика осужденных в СССР и отдельных регионах.

В качестве источника были привлечены также сборники документов, в которых получили отражение вопросы взаимодействия власти и населения в контексте эволюции социально девиантного поведения в годы новой экономической политики.

Высоким уровнем информативности по избранной теме обладают центральные и местные периодические издания — «Правда», «Большевик», «Известия», «Комсомольская правда», «Правда и жизнь». Материалы печати помогли глубже понять мотивы антисоциального поведения граждан, реакцию общества в 1920;е гг. на широкое распространение девиаций.

К источникам личного происхождения относятся «письма во власть», в редакцию газет, жалобы граждан, хранящиеся в ЦДНИ (ЯО), а также опубликованные в ряде сборников документов. Они содержат важную информацию о непосредственной реакции населения на деятельность различных органов власти, на административные ирепрессивные меры, которые применялись к нарушителям общественного порядка и преступным элементам, позволяют выявить некоторые причины и мотивы девиантного поведения населения в период новой экономической политики. Материалы личного происхождения позволили реконструировать атмосферу эпохи двадцатых годов.

Все указанные источники, дополняя друг друга, позволяют составить достаточно полное и объективное представление о девиантных формах повседневной жизнедеятельности Ярославской губернии в период 1921 — 1929 гг.

Научная новизна работы состоит в том, что данная работа является первым комплексным исследованием многоплановой, практически неизученной темы — Девиантного поведения населения в годы НЭПа (на примере Ярославской губернии). Главная новизна заключается в получении достаточно целостных и упорядоченных исторических знаний по исследуемой проблематике, позволивших создать представление о проблеме.

Структура работы. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованных источников и литературы.

Глава 1. Особенности реализации НЭПа в Ярославской губернии

1.1 Ярославская деревня в годы НЭПа Боевые действия на фронтах гражданской войны закончились. 1921 год должен был стать для России первым за долгое время годом мирного строительства и восстановления народного хозяйства. Но положение в стране оставалось крайне сложным. Она находилась в состоянии тяжелейшей хозяйственной разрухи, усугубляемой острым политическим и социальным кризисом.

Экономика Ярославского края переживала те же кризисные явления, что и другие регионы страны. Общей была разруха в промышленности, сельском хозяйстве, на транспорте.

В годы гражданской войны ярославская деревня находилась в очень сложном положении. Главную роль в производстве продуктов питания и сельскохозяйственного сырья играло в то время крестьянское хозяйство, на которое всей тяжестью легла продразверстка. Она давала определенный положительный эффект в деле продовольственного снабжения Красной армии и городского населения, но в то же время в корне подрывала заинтересованность земледельцев в развитии своего хозяйства. В политике продразверстки крестьян возмущал не столько сам принцип изъятия излишков продуктов (в годы войны они готовы были с этим мириться), сколько полное практически изъятие хлебных и других запасов, обрекающее сельских жителей на голодное существование. Почти в каждом письме из деревни в Красную армию военные цензоры обнаруживали свидетельства этого. «Все ходим босые, картофель покупать не дают, денег нет, а все спрашивают, за все налоги, — говорилось в одном из таких писем, отправленных в действующую армию из деревни Хребтово Боровской волости Ярославского уезда в конце 1920 г. — Жизнь пришла самая плохая. Картофель у нас отбирают… Совсем нас обирают, не знаем, как и жить».

Можно представить себе, какую «мобилизующую» роль играли такие письма для красноармейцев.

Разорение крестьянского хозяйства, массовое дезертирство и бандитизм, недоверие крестьян к правящей партии коммунистов ярко характеризуют ситуацию, в которой оказалась ярославская деревня к концу гражданской войны. Экономическая политика государства все более приобретала в глазах сельских жителей антикрестьянский характер, и это, в свою очередь, усиливало их антисоветские настроения.

Совсем не случайно первым и важнейшим шагом новой экономической политики стала замена продовольственной разверстки натуральным налогом, меньшим по размерам и стабильным в плане взимания его с населения. Уже одно это заметно повлияло на настроения крестьянства. «По отношению к мероприятиям Советской власти заметно улучшающиеся настроения масс, — сообщал в апреле 1921 г. Боровский волисполком Ярославского уезда. — Видно, что крестьянство удовлетворяется проведением практического улучшения их быта… Все крестьянство имеет наибольшую склонность к проведению в жизнь натурального налога, как меры, обеспечивающей продовольственное состояние крестьянства».

Переход от продразверстки к продналогу благоприятно сказывался на развитии сельскохозяйственного производства. Уже осенью 1921 г. крестьяне Ярославской и Рыбинской губерний собрали более высокий, чем прежде, урожай. Это должно было бы способствовать успешной и скорой сдаче продналога. Однако первая продналоговая кампания проходила в сложной обстановке, вызванной засухой и неурожаем в основных зерновых районах страны. Критическая ситуация в Поволжье и на Украине привела к вынужденному увеличению ставок продналога по хлебу и фуражу для губерний Центральной России. В результате налог на хлеб в Ярославской и Рыбинской губерниях оказался намного выше продразверстки. Ярославская губерния, сдававшая по разверстке 200 тыс. пудов хлеба, должна была увеличить размер хлебосдачи до 800 тыс. пудов, а Рыбинская — с 400 тыс. до 970 тыс. пудов. Хотя следует сказать, что общая сумма продналога по всем сельскохозяйственным продуктам (в пересчете на рожь) все-таки была здесь меньше продразверстки.

Осенью 1921 г. во всех уездах и волостях Ярославской и Рыбинской губерний состоялись беспартийные крестьянские конференции и собрания, обсудившие вопросы о продовольственном положении и помощи голодающим Поволжья. Большинство крестьян вполне доброжелательно и с пониманием отнеслось к вопросу о своевременной сдаче продналога. В Ярославской губернии по зерну он был выполнен на 79,2%, по овощам — на 97,6%, картофелю — 86,8%, мясу — 75,7%. В Рыбинской губернии выполнение налоговых норм по зерну составило 76,1%, картофелю — 53,3%, мясу — 83,4%, овощам — 60,7%.

Как видно из этого, полного выполнения продналога добиться не удалось, и тем не менее государство получило гораздо больше продуктов сельского хозяйства, чем ранее сдавалось по продразверстке. Заготовка хлеба по обеим губерниям увеличилась, например, более чем в два раза. Свидетельством растущего интереса крестьян к интенсификации своего хозяйства служило ощутимое уже с первых лет нэпа возрастание посевных площадей. Больше внимания стало уделяться подъему культуры земледелия, введению прогрессивных методов обработки земли.

Для пропаганды сельскохозяйственных знаний широко использовались беспартийные крестьянские конференции, различные совещания и выставки, устраиваемые для крестьян, организация образцовых хозяйств. Более 1 700 экспонатов представила Ярославская губерния на Всесоюзной кустарно-промысловой и сельскохозяйственной выставке в Москве в 1923 г. Среди многих наград, полученных губернией по результатам участия в выставке, особо выделялась высшая награда ВЦИК РСФСР за племенную работу в области крупного рогатого скота и овцеводства. Дипломами выставки были отмечены и некоторые ярославские крестьяне за ведение многопольного хозяйства, работу в области животноводства и т. д.

К середине 20-х гг. в деревне стали очевидными положительные результаты осуществления новой экономической политики, свидетельствовавшие об укреплении крестьянского хозяйства. В свою очередь это способствовало росту социально-политической активности крестьянства, все чаще проявлявшейся в стремлении защитить свои собственные экономические и политические интересы. Чтобы направить эту активность в русло поддержки и укрепления Советской власти, коммунистическая партия провозгласила новый курс в отношении деревни и политику «оживления Советов», ориентированную на их демократизацию. Однако перевыборная кампания в Советы в 1924 г. проводилась традиционными «военно-коммунистическими» методами, и это заметно обострило обстановку в деревне. Большинство крестьян по существу бойкотировало выборы. В Ярославской губернии в них участвовало только 13% сельских избирателей. В условиях нарастания социально-политической напряженности в деревне результаты выборов пришлось аннулировать почти по всей стране и назначить новую перевыборную кампанию, которая должна была практически подтвердить изменение политического курса партии и государства в отношении деревни.

Перевыборная кампания 1925 г. и очередные выборы в Советы в 1925 — 1926 г. наглядно показали возможность осуществления такого курса и готовность крестьян поддержать инициативные шаги партии и государства в этом направлении. В этих выборах приняло участие значительно больше сельских избирателей, чем раньше. В Ярославской губернии удельный вес голосовавших крестьян увеличился в 1925 — 1926 г. до 49,9%.

Политика «оживления Советов» стала реальной попыткой партии и государства сбалансировать экономические преобразования нэпа с политическим развитием деревни, но попыткой единственной и весьма недолговечной. Уже со второй половины 20-х гг. усилилось использование административно-командных методов, «проверенных» в годы гражданской войны и способствующих бюрократизации системы управления обществом и государством.

Особую роль в жизни ярославское деревни в годы нэпа играла деятельность одной из самых массовых крестьянских организаций — крестьянские комитетов общественной взаимопомощи, созданных в 1921 г. Круг их деятельности был весьма широким: организация и проведение взаимопомощи при неурожаях, пожарах и других стихийных и социальных бедствиях, организация общественной трудовой помощи, помощь семьям красноармейцев, инвалидам, защита хозяйственных и правовых интересов крестьянства и т. д.

К концу 1928 г. 1 682 сельских кресткома Ярославской губернии объединяли 185 626 крестьян. В распоряжении комитетов взаимопомощи имелось в это время 37 мельниц, 8 маслобойных заводов, 38 кирпичных заводов, 10 картофелетерочных заводов, 3 кожевенных завода, 23 чайных (в том числе несколько «домов крестьянина»), 46 мастерских, 56 зерноочистительных пунктов Кресткомы оказывали материальную помощь жителям деревни, снабжали крестьян через свои прокатные пункты сельскохозяйственными машинами и инвентарем, организовывали различные коллективные товарищества и артели. Их деятельность способствовала реальному укреплению крестьянских хозяйств.

Первая половина 20-х гг., связанная с восстановительными процессами в сельском хозяйстве, была временем экстенсивного роста сельскохозяйственного производства и введением в хозяйственный оборот заброшенных ранее земель. Она характеризовалась достаточно высокими темпами развития сельского хозяйства. Однако окончание восстановительного периода поставило перед сельским хозяйством целый ряд задач. связанных с необходимостью интенсификации и расширения производства, увеличения его товарности, перестройки материально-технической базы.

На новом этапе сразу стало заметно резкое сокращение темпов развития сельского хозяйства, ярко высветились полускрытые до того проблемы: низкий уровень развития производительных сил, низкая доходность и недостаточная товарность, а также аграрное перенаселение.

Некоторые из этих проблем в Ярославской губернии проявились особенно отчетливо. Так, до революции Ярославская губерния отличалась высоким уровнем развития отхожих промыслов и отлив деревенского населения на заработки в города был для нее достаточно типичным явлением. Революция существенно сократила его масштабы и заставила многих ярославских «отходников» вернуться из голодных городов в родные деревни. Только за годы гражданской войны сельское население губернии увеличилось более чем на 150 тыс. человек. Новая экономическая политика облегчила возможности «отхода» в город, но далеко не в прежних размерах. Рост численности крестьянского населения губернии в это время стал постоянным явлением. За первое послереволюционное десятилетие она выросла в целом примерно на 20% (в предыдущий период на такой рост понадобилось около ста лет). Сокращение масштабов отхода на заработки привело к тому, что увеличившееся население деревни вынуждена было жить в основном за счет сельского хозяйства. В то же время резервы вводимой в хозяйственный оборот земли оказались исчерпанными фактически уже к 1928 г. К концу 20-х гг. малоземелье превратилось для ярославских крестьян в серьезную проблему.

Другая проблема, с которой пришлось столкнуться в эти годы, тоже была связана с аграрным перенаселением — продолжающееся дробление крестьянских хозяйств, Их число в Ярославской губернии ежегодно увеличивалось примерно на четыре тысячи. В свою очередь дробление крестьянских хозяйств вело к их измельчанию и снижению уровня экономической эффективности.

Таким образом, с момента своего рождения таил в себе серьезные внутренние противоречия, которые сыграли свою роль в его плачевной судьбе в конце 1920;х годов. К ним нужно отнести слабость хозрасчетных принципов, неспособных обеспечить необходимый для поддержания жизни рабочих жизненный уровень; сохранение, несмотря на все усилия властей, различий в понимании нэпа руководством и рядовыми гражданами губернии; возникновение социальных групп городского населения, лишенных должного внимания, заботы государства; продолжение классово-дифференцированного подхода губернских властей к крестьянству (то есть забота об экономически слабых бедняцких хозяйствах и всяческое ограничение, торможение развития «кулацких» хозяйств).

Но самым важным и серьезным противоречием нэпа было ограничение его лишь сферой экономики. В политике процесс перехода к нэпу имел несколько иную направленность, являвшуюся неким компенсатором появления в экономике ростков капитализма — это меры по укреплению партийного единства, закреплению ведущей роли РКП (б) в регионе и превращению советских структур в аппарат, способный эффективно реализовывать постановления X съезда партии. Первая задача решалась, как путем пресечения всякой деятельности политических оппонентов РКП (б) — партий меньшевиков и эсеров, так и через проведение чистки партийных структур губернии, борьбу с добровольными выходами коммунистов из партии. Последнее достигалось посредством разъяснения сущности нэпапартийным работникам и повышения их материального благосостояния.

Выполнение второй задачи также предполагало усилия по улучшению уровня жизни советских работников, восстановлению пострадавшего от налетов повстанческих отрядов советских и партийных структур. Но главным в укреплении советской представительной системы в регионе было стремление к расширению самостоятельности советского аппарата, приданию большей четкости его организации. Но, как и при переводе на рельсы нэпа сельского хозяйства, промышленности и торговли, так и здесь первые признаки отдачи от предпринятых региональными властями усилий появились лишь с момента сбора урожая 1922 г.

В 1923 г. партийное единство становиться еще крепче, а советские структуры — более приспособленными для решения хозяйственных задач. В реальности же выполнением этих задач занимались институты традиционной крестьянской общины, небывалый подъем которой был обусловлен как возрастанием роли общины в регулировании отношений государства с крестьянством, так и более мощной по сравнению с волостными и сельскими советами материальной базой общины. В результате сельские сходы не только не оставили ничего на долю советских органов, но и поглотили собой низовой советский аппарат.

1.2 Повседневная жизнь крестьян в годы НЭПа Политические и экономические предприятия большевиков в отношении деревни сочетались и с культурной «обработкой» населения. Всё это изменило (советизировало) и традиционный быт крестьян. Процесс деформации повседневных устоев деревни большевики характеризовали как процесс «культурного строительства», но между тем этот процесс шел своим непредсказуемым чередом; он выражался в противостоянии революционизма и традиционализма.

Одним из знаковых элементов досуга «по-советски» являлась книга, а также газета, журнал и другая печатная продукция; чтение всячески пропагандировалось советской властью и подавалось как наиболее цивилизованный, культурный способ заполнения свободного времени. Разумеется, книга как элемент сельского досуга не являлась изобретением советской власти. Однако, бесспорная заслуга большевиков состояла в борьбе с неграмотностью и целенаправленным насаждением культуры чтения и в городе, и в деревне.

Масштабы предпринятых советской властью мер по преодолению неграмотности населения, о начале которых возвестил декрет Совета Народных комиссаров «О ликвидации безграмотности в РСФСР» от 26 декабря 1919 г., являлись поистине грандиозными и не имели аналогов в отечественной истории.

По имеющимся данным, уже к 1927 г. в целом по РСФСР прошли обучение в системе ликбеза и получили азы образования около 6 млн. человек. По Ярославской области это — 33 556 чел. за 1923 г., 36 344 чел. за 1924 г. Борьба с безграмотностью признавалась лидерами компартии одной из важнейших задач, к реализации которой они не уставали призывать рядовых коммунистов и всех сочувствующих советской власти.

Широкое распространение мер по преодолению неграмотности населения и активность большевиков в ходе их осуществления во многом объяснялись тем, что такого рода меры преследовали далеко идущие социально-политические цели. Борьба с неграмотностью, проводившаяся партийно-советскими органами в рамках «культурной революции», должна была не просто повысить уровень образования советских граждан, но укрепить коммунистический режим путем соответствующего политического воспитания населения и подготовить идеологическую почву для развернутых социалистических преобразований.

В частности, в 1922 г. в Ярославской губернии было проведено 161 чтение-беседа, на которых обсуждались вопросы не только правильного ведения сельского хозяйства, но и вопросы политической грамотности. Зачастую такие чтения-беседы сопровождались тематическими выставками. Так, например, в селе Давыдково была проведения беседа на тему «Кормодобывание», которая, естественно, включала в себя и политико-исторический аспект.

Помимо такого неформального просвещения повсеместно создавались школы различных типов. Это могли быть как упоминаемые выше ликбезы, так и организованные членными общества «Долой неграмотность» заведения. Однако наибольше вклад в дело просвещения крестьянства внесли специализированные дошкольные и межучебные образовательные учреждения.

Стоит поподробнее рассмотреть именно специализированные учебные заведения. Они формировались по инициативе партии. Дело в том, что перепись населения 1920 г. выявила в стране 54 млн. неграмотных. Остро встала задача ликвидации неграмотности. Советская власть поставила задачу коренного преобразования всей системы народного образования в целях создания единой трудовой школы, важнейшими принципами которой являлись: связь обучения с производством; преемственность в воспитании и образовании; совместное обучение мальчиков и девочек.

К середине 1920;х гг. школьное образование представляло собой следующую систему: начальная четырехлетняя школа (1 ступень), семилетняя школа в городах, школа крестьянской молодежи (ШКМ), школа фабично-заводского ученичества (ФЗУ) на базе начальной школы, школа 2 ступени (5−9 классы) с профессионализированными 8−9 классами в ряде школ. На 1923 г. в Ярославской губернии существовало 1124 школы первый ступени, в которых обучалось свыше 75 тысяч детей на 1923 г. При этом школ 2-й ступени было всего 36 (7,5 тысяч обучающихся в 1923 г.).

Стоит заметить, что образование не было массовым. Так, если обращаться к начальной школе (дети младшего школьного возраста), то можно отметить, что на 1923 г. число обучающихся детей по отношению к общему количеству детей в губернии составило 69%, а в 1928 г. — 73%. Как видно, образование могли получить только две трети крестьянских детей.

Помимо всего прочего существовали и так называемые летние школы, которые работали с 1 июня по 1 июля. В их задачу входило не только быстрое и эффективное обучение отстающих и больных детей, но и культурное просвещение. Дети и подростки посещали музеи, ездили в город осматривать заводы, встречались с партийными работниками.

Образование велось и в других образовательных учреждениях. На тот же 1923 г. в Ярославской губернии существовало 50 детских домов, в которых вели свое обучение 3,5 тысячи детей.

Большевики преследовали своей целью создание гармонично развитой личности. Именно поэтому ученикам сельской местности предлагались: библиотеки, кружки по интересам, спортшколы. В 1924 г. на территории Ярославской губернии существовало 116 спортшкол, 63 клуба (где и находились кружки по интересам), а также 116 изб-читален.

Важно отметить и развитие послешкольного образования. Источники позволяют понять, что особой популярностью в Ярославской губернии пользовались педагогические училища, которых было 5 на 1925 г. (в них обучалось 567 человек). Популярны были также и промышленно-экономические техникумы. Однако наиболее распространенными были так называемые ФЗУ, которых в губернии было 18 на 1925 г.

Вместе с тем, борьба с неграмотностью в СССР и, в том числе, в Ярославской губернии, проходила в 1920;х г. отнюдь не гладко. В качестве ведущей причины затрудненности преодоления неграмотности выступала крайняя ограниченность ресурсов советского государства, не позволявшая закончить процесс просвещения громадных масс населения СССР в короткие сроки. Наиболее сложное положение складывалось на селе, где неграмотных было больше всего, а численность образовательных учреждений увеличивалась весьма медленно. Дефицит средств приводил и к тому, что состояние, как пунктов ликбеза, так и множества сельских общеобразовательных школ, зачастую не выдерживало никакой критики. Однако большевики стремились исправить подобные изъяны. В 1923 г. на функционирование школ было пущено 11 640 руб. чернов. Безусловно, данных средств не хватало. Потому партийные функционеры организовывали благотворительные фонды помощи: 2% с заработка рабочих и служащих шло в общий образовательный фонд, который и перечислял деньги школам и другим образовательным учреждениям. Так, в конце 1923 г. в сельские школы было переведено 20 734 руб. червон.

Помимо повышения уровня образования сельского населения Советской России (Советского Союза), другой важной предпосылкой такой практики отдохновения крестьян от будничных забот, как чтение, стало последовательное насыщение деревни периодическими изданиями и книгами. Большевики выполняли эту задачу с неослабевающей активностью, поскольку совершенно справедливо расценивали печать в качестве грозного оружия политико-идеологической борьбы и мощного средства укрепления своего режима: как периодические издания, так и литературы должны были служить на пользу правящей партии.

В период нэпа советская полиграфия получила возможности для развития, что привело к увеличению тиражей и наименований изданий. В 1925 г. в СССР насчитывалось 1 120 газет и 1749 журналов, совокупный тираж которых в три раза превышал тираж периодических изданий в России в 1913 г. Возросли и поступления периодики в деревню. Правда, прижимистые крестьяне, даже будучи грамотными, зачастую не особенно торопились становиться подписчиками периодических изданий по причине склонности экономить «трудовую копейку».

Численность сельских жителей, стабильно выписывавших газеты и журналы, была достаточно большой. Как отмечается в отчете за 1925 год, по всей Ярославской губернии было зарегистрировано 154 677 крестьянских подписчиков (при общем сельском населении 925 045 чел.). Фактически, каждый 5 крестьянин становился регулярным читателем периодики. Не стоит забывать и том, что одна газета нередко переходила из рук в руки, от одного крестьянского дом к другому. Потому можно говорить о том, что практически крестьянское население было обеспечено нужной общественно-политической информацией.

Однако ведущими подписчиками на периодику в 1920;х гг. выступали не сельские жители, а избы-читальни, клубы, народные дома. Как отмечалось выше, на 1923 г. изб-читален в Ярославкой губернии было 116 (на 1928 год их число увеличилось до 367). Как правило, перечень газет и журналов в указанных учреждениях не был кратким. Например, в конце 1924 г. члены Ярославского комитета РКП (б) утверждали, что «почти каждая изба-читальня выписывает газеты: «Советский Пахарь», «Комсомолец», «Правда», «Известия», «Беднота», «Труд», «Крестьянская газета» и другие. Журналы: «Крестьянка», «Красная Нива», «Смена», «Крокодил», «Безбожник», «Искра» и другие.

Отдельные историки отмечали, что большевики имели большие проблемы с коммуникациями, т. е. почты не могли быстро и эффективно отправлять посылки, письма и бандероли. В связи с этим делался вывод о том, что крестьянское просвещение зачастую тормозили чисто технические обстоятельства. Однако для Ярославской губернии, практически не пострадавшей от разрушений Гражданской войны, такие недостатки почтовой службы не были характерны. Только за первый квартал 1923 г., почта совершила 645 337 отправлений обычной корреспонденции (письма, журналы и т. д.). Эта цифра говорит о том, что почтовые отделения работали эффективно.

Способствовали этой эффективной работе и дороги ярославской губернии. Как отмечается в отчетах, на 1925 г. в Ярославской губернии было 2583 дорожных версты. Из них — 680 водных верст, 1134 грунтовых версты, а остальные — железнодорожные. Их состояние оценивалось как «удовлетворительное». «Оснащение» губернии дорожными коммуникациями, безусловно, способствовало быстрому распространению литературы.

Конечно, имелись и «гнилые местечки», т. е. почты, на которых не работало никого, кроме заведующего и почтальона. Однако и в этой ситуации передача корреспонденций и писем не останавливалась. Зачастую, передача происходила через третьи лица: председатели сельских и станичных советов направляли на почту дежурных по сельсовету или просто односельчан, чтобы те привезли в село печатную продукцию и корреспонденцию. Кроме того, в 1924 г. в СССР была организована так называемая кольцевая почта. Обязанности ее сотрудников заключались в систематическом объезде сельских населенных пунктов, не имевших стационарных почтовых отделений, чтобы снабжать таковые периодикой, привозить письма и на месте принимать корреспонденцию к отправлению.

Помимо периодики, в советскую доколхозную деревню хлынул и широкий поток литературы. Тиражи книг и разнообразие их наименований в Советском Союзе заметно превышали дореволюционные показатели. Если, например, в 1913 г. в России насчитывалось 26 343 наименования печатной продукции «(книг, брошюр, нот, справочников и др.)», то в 1924 г. — 29 131 наименование, в 1926 г. — уже 36 680 наименований.

Литература

предназначенная специально для крестьян, составляла весомую долю продукции советских типографий. В частности, в 1925 г. в РСФСР было выпущено около 1 400 наименований «разных крестьянских книг» совокупным тиражом 40 млн. экземпляров. В 1926 г. в СССР было издано 24 772 наименования книг и брошюр. Поскольку Советский Союз отличался наличием разветвленного бюрократического аппарата, первое место среди всех этих книг и брошюр занимали различные ведомственные издания общей численностью 3 742 наименования; на втором месте находилась научная и специальная литература (3 078 наименований), на третьем — разнообразные пособия и материалы для «практических работников разных специальностей» (2 904 наименования). Четвертое место принадлежало «крестьянской массовой литературе» — 2 108 наименований. Как видно, предназначенная для сельских жителей РСФСР и СССР литература отличалась немалой численностью и позитивной динамикой ее издания на протяжении разных лет.

Наибольший интерес у крестьян вызывала сельскохозяйственная прикладная литература, что было естественно, учитывая присущий сельским труженикам прагматизм.

Помимо сельхозлитературы, для деревенских читателей печаталось «также много книг — рассказов, романов, стихов, песенников — прежних и новых писателей. При этом, издательства учитывали малограмотность большинства крестьян, соответствующим образом оформляя книги. Для тех сельских (да, собственно, и городских) жителей, которые читали с трудом, — а таких было отнюдь не мало в рассматриваемый период времени, — издавались небольшие книги, напечатанные большими буквами и простыми словами; иногда имелся рисунок. Для людей с более высоким уровнем общей грамотности книги печатались обычным шрифтом.

Снабжение сел и деревень Ярославской губернии литературой велось в разных формах. Эпизодические поставки в деревню книг осуществляли все те же партработники, либо просто городские рабочие, считавшие делом чести крепить «смычку» города и деревни и выполнять священный пролетарский долг по просвещению «темного» крестьянства.

Основной же массив литературы направлялся в советскую доколхозную деревню Ярославской губернии централизованно, через систему органов политпросвета, и был предназначен для библиотек, изб-читален, клубов, других подобных учреждений. Так, члены Ярославского окружкома ВКП (б) в конце 1925 г. констатировали, что для городских и сельских библиотек окружными органами политпросвещения только с мая по октябрь текущего года было закуплено 63 200 книг, а также дополнительно получено от Главполитпросвета 17 650 экземпляров. Все эти книги распределялись на 213 библиотек сельской и городской местности.

Что касается продажи книг крестьянам, то применительно к рассматриваемому периоду времени данный метод насыщения деревни литературой никак нельзя было назвать ни ведущим, ни даже значимым. В деревне насчитывалось не так уж и много желающих покупать книги, как того можно было ожидать по итогам грандиозной по своим масштабам борьбы с неграмотностью.

Стремясь снять отмеченное препятствие распространению книг в деревне, представители партийно-советского руководства прикладывали усилия к удешевлению продукции советских издательств. С этой целью, в резолюции «О культурной работе в деревне», принятой на состоявшемся 23 — 31 мая 1924 г. XIII съезде РКП (б), указывалось: «необходимо снабжение изб-читален книгами и газетами по себестоимости; необходима их бесплатная пересылка». Дабы выполнить это указание, Госиздат и Народный комиссариат почт и телеграфов СССР образовали акционерное общество «Книга — деревне». Смысл деятельности общества заключался в том, чтобы реализовывать литературу в деревне в обход посреднических торговых организаций и частных перекупщиков, через сеть почтовых отделений и по издательским ценам.

Уже в первой половине 1925 г. общество «Книга — деревне» создало в сельской местности Советского Союза тысячи пунктов реализации литературы, а к осени того же года ожидалось создание около 20 тыс. таких пунктов.

В это время большую популярность получают так называемые передвижные библиотеки. Отдельные историки считают, что сам феномен «передвижная библиотека» был порожден неспособностью транспорта доставлять книги. Однако, как представляется, такие библиотеки были, прежде всего, нацелены на духовные запросы крестьян, которые буквально «до дыр» зачитывали имеющиеся книги и нуждались в новых источниках знаний об окружающем мире. Об этом говорят и источники. Так, заведующий библиотеки Мологи Тарасов писал о том, когда свежий номер приходит в село, то «совсем не лежит в избе-читальне, а из дома в дом переходит». Крестьяне требовали новых книг и большевики выполняли их запросы. Например, К весне 1926 г. политпросвет Ярославской губернии укомплектовал 233 библиотечек-передвижек, с общим количеством книг 63 775.

Чтение книг становилось особым коммеморативным ритуалам крестьян. Зачастую газеты или журналы оглашал для всех какой-нибудь местный «грамотей», который собирал вокруг себя десятки человек. Иногда в роли чтеца выступали не сами крестьяне, а избачи или представители сельской интеллигенции, которые, одновременно с громким чтением, выполняли также функции популяризации литературы и просоветской агитации.

Важно добавить, что борьба с неграмотностью и постепенное укоренение чтения в быту деревни способствовали развитию крестьянского творчества, которое стало еще одним способом проведения свободного времени. В редакции газет и журналов из деревни поступало огромное количество произведений самодеятельных авторов, надеявшихся на то, что «знающие люди» их оценят и опубликуют.

Кроме того, выражением творческой активности и неравнодушной общественной позиции крестьян стали стенные газеты, которых в Ярославской губернии насчитывалось к началу 1927 г. 71, и в которых содержалась острая критика тех или иных негативных явлений сельской повседневности: пьянство, хулиганство, лень, порядок управления. Стенные газеты посвящались и новым праздникам — 1 мая, 23 февраля, 7 ноября. Популярны были сельскохозяйственные темы: кормодобывание, сев, техника ухаживания за культурами.

Тесно примыкали к стенным газетам и тематические библиотечные выставки, которые освещали значимые события губернии. Так, например, в 1928 г. по всей губернии была проведена массовая библиотечная выставка, посвященная десятилетию со дня подавления «белогвардейского» мятежа в Ярославе.

Развивалась и клубная работа. Так, на 1926 г. в Ярославской губернии существовали десятки специализированных клубов: 30 антирелигиозных, 27 медицинских, 17 профессиональных и др. На встречах происходило чтение лекции, обсуждение важных вопросов и т. д. Как отмечали современники, только за 1926 г. лекции посетило 102 837 человек. Лекции чередовались с практическими занятиями. Последние вызывали куда больший интерес крестьян. Так, например, в Рыбинском уезде на 1926 г. лекции в сельскохозяйственном клубе посетило всего 12% крестьян от общего количества зарегистрированных в клубе, а практические занятия — 56%. Среди молодежи большой популярностью пользовались политические и антирелигиозные клубы. В Мышкинском уезде, 87% членов клуба «Безбожник» были молодые люди в возрасте от 18 до 25 лет; политический клуб в деревне Прилуки на две три был укомплектован молодежью того же возраста.

Совершенно новой формой сельского досуга 1920;х гг., которая по масштабам распространения была сравнима с чтением, а по привлекательности превосходила его, являлось кино. Так было по всему Советскому Союзу и, в том числе, и в Ярославской губернии. Причем, в отличие от литературы, которая не обходила деревню стороной и в досоветские времена, продвижение кино в сельской местности являлось почти исключительно заслугой большевиков.

Придавая столь большое значение кино, В. И. Ленин 27 августа 1919 г. подписал декрет о национализации фотографической и кинематографической торговли и промышленности и о передаче ее в ведение Народного комиссариата просвещения РСФСР.

В рамках избранной темы важно подчеркнуть, что в той же «Директивах» содержалось требование «специально обратить внимание на организацию кинотеатров в деревнях и на Востоке, где они являются новинками и где поэтому наша пропаганда будет особенно успешна». После появления подобных распоряжений неудивительно, что именно в советское время деревня впервые познакомилась с кинематографом.

Партийно-советские органы на местах вполне серьезно отнеслись к распоряжениям своего вождя. В частности, члены Ярославского окружкома РКП (б) отмечали в конце 1928 г., что перед окружным отделом народного образования поставлена задача «по переброске кино в деревню и если общественные организации в дальнейшем будут оказывать необходимое содействие — эта задача будет выполнена».

Существовали серьезнейшие препятствия охвату деревни кинопрокатом. Они представляли собой редкое явление и существовали только в наиболее крупных сельских населенных пунктах, например, село Прилуки, Крюково, Карабиха. Создание их в относительно небольших селах и тем более в деревнях представлялось совершенно невыполнимой задачей. Выходом из сложившейся ситуации могла стать только организация передвижных кинотеатров (кинопередвижек).

Большой популярностью пользовались спектакли, импровизационные сценки, вечера воспоминаний, которые организовывались под руководством партии. Однако за внешним фасадом культурного просвещения скрывались безалаберность и шапкозакидательство. Председатель гаврилов-ямской ячейки Рубцов писал: «Предлагаю улучшить на местах подготовительную работу по устройству вечеров воспоминай, революционных сценок, митингов, спектаклей, концертов. Опыты прошедших лет показывают со стороны Культотдела отрицательные стороны, из-за несвоевременной подготовки и проработки этих вопросов заранее. Надо раз и навсегда отбросить спешность и горячку за день за два дня до события устраивать спектакли, концерты и вечера, ибо это отталкивает массу от работы и более того ломает правильную жизнь в пьесе и вечере, где должны отражаться переживаемые моменты событий. Также навсегда отбросить постановку спектаклей в непроработанном виде, пусть будет меньше, но чище и красивее. О результатах проведения доклады в Губотдел». Конечно, Рубцова более интересует именно содержательный момент мероприятий, однако мельком он упоминает и их плохую организацию.

Нельзя не отметить и радио. Радио позволяло любому гражданину СССР с особенной силой почувствовать себя частью огромного народа, ощутить сопричастность жизни великой страны. Только в ноябре месяце 1925 г. Ярославская станция передала на места 32 000 сообщений. К тому стоит добавить и Рыбинскую станцию, которая за тот же срок отправила в близлежащие районы 10 000 сообщений. Крестьяне с восторгом воспринимали такие новшества. Радиофикая не была частью государственной политики. Зачастую радио устраивалось на пожертвования крестьян.

Таким образом, деформация традиционного досуга имела определенные успехи: деревня была обеспечена литературой и газетами, кино и театрами; шло развитие творческого потенциала крестьян. В то же время — в силу социально-экономической ситуации — такая прогрессивная и просветительская деформация носила неопределенный и незаконченный характер.

Глава 2. Проявление девиантного поведения в среде городского и сельского населения в годы НЭПа История нового общества, создание которого началось в России после октябрьского переворота 1917 г., традиционно изображалась в советской историографии как успешно развивающийся поступательный процесс. Особенно это касалось переустройства повседневной жизни, семейного уклада, системы домашнего хозяйства, жилища, досуга, того, что оказывало непосредственное влияние на формирование облика «нового человека». Довольно часто в советской литературе писали о быстром и безвозвратном искоренении так называемых пережитков или родимых пятен капиталистического прошлого: пьянства, преступности, проституции, самоубийств. В связи с этим совершенно непонятным становился, с одной стороны, тот пафос, с которым в советском государстве всё же велась перманентная борьба с «пережитками», а с другой — размах их рецидива на современном этапе. В весьма сомнительное положение советские историки попали, как представляется, пo двум причинам. Во-первых, сведения о количество алкоголиков, наркоманов, бандитов, насильников, проституток и т. д. до недавнего времени относились к числу секретных и были практически недоступны. Во-вторых, сказывалась и явная слабость внедрения в процесс исторического познания социальных теорий и, в частности, концепции девиантного поведения. И в теории, и в повседневной практике выделяются так называемые позитивные девиации — политическая активность, экономическая предприимчивость, научная и художественная одарённость и отрицательные отклонения. Выявление и положительного и отрицательного качества в этих феноменах осуществляется с помощью установленной нормы. Однако при всей относительности социальных норм, пo которым оцениваются отклонения, существуют формы поведения, всегда негативно характеризуемые с позиции общечеловеческих ценностей. Это пьянство, преступность, проституция.

2.1 Преступность и правоохранительная политика советского государства Большинство девиантологов придерживаются точки зрения о том, что преступность родилась с появлением первых законодательных актов, установивших систему наказаний за некие деяния. Действительно, изменение юридических норм влечет за собой как возникновение, так и исчезновение тех или иных видов преступлений. И, вероятно, поэтому виды отклонений, существующие в конкретном обществе, легче всего выявить, анализируя правовые документы. Однако этот достаточно прямой путь не совсем пригоден для изучения представлений советского человека, гражданина о норме и аномалии в 1920;е гг. Во-первых, советская нормативно-юридическая практика носила довольно хаотический характер. А во-вторых, советская ментальность не могла появиться на пустом месте. Во многом она произросла из тех общечеловеческих оценок преступности, которые сочетали в себе христианские нравственные постулаты и православно-патриархальные традиции, трансформировавшие под влиянием процессов модернизации и урбанизации. Социальный слом, произошедший в 1917 г., не мог не оказать влияние на оценку населением феномена преступности и отношения к нему.

Отсутствие на первых порах Уголовного кодекса, где традиционно излагается и властное, и общественное представление о преступлении, давало возможность органам советского государства часто менять критерии отклоняющегося поведения. Уже в первом советском Уголовном кодексе, принятом в 1922 г., преступлением называлось общественно-опасное действие или бездействие, направленное против советского строя или нарушающее правопорядок, установленный пролетарской диктатурой на переходный к коммунистическому строю период. Преступность расценивалась в большинстве случаев с классовой точки зрения. И хотя формально подобный подход тоже можно назвать интерактивным, принцип маркирования в данном случае нередко приобретал мизантропический характер. Привычно пугая обывателя опасностью, исходящей от криминальной среди, советская пресса вынуждена была выполнять и идеологическую задачу возбуждения чувства злорадства по отношению к представителям новой буржуазии. Они, как подавалось в публикациях, и первую очередь становились жертвами преступлений.

Действительно, кражам и ограблениям, нередко сопровождавшимся нанесением увечий и даже убийствами, в первую очередь подвергались относительно имущие, насколько это было возможно в советской действительности, горожане. Эти факты, поданные соответствующим образом, в советской периодической печати, внушали обывателю надежду на то, что его преступники обойдут стороной, имея возможность ограбить нэпмана или кого-нибудь из «бывших». Но на сомом деле соприкосновение с криминальными элементами в большом городе, а не в собственном жилище, не могли спасти рядового человека от опасности. Мифы о благородных разбойниках не имели подтверждения. Обыватель вполне мог оказаться жертвой преступных посягательств.

Так в г. Ярославле в октябре 1921 г. — марте 1922 г. в уголовный розыск было подано следующее количество заявлений о преступлениях: в 1921 г. было подано 1147 заявлений о совершённых преступлений, из них 480 преступлений было раскрыто, т. е. 41,9% от всех преступлений; в 1922 г. было подано 1247 заявлений о совершённых преступлениях, раскрыто — 640, т. е. 51,3%. А именно краж заявлено 778, раскрыто 240, т. е. 30,87%, грабежей — заявлено 38, раскрыто 14, т. е. 36,8%. убийств 32, раскрыто 23, т. е. 71,9%, поджоги — 23, раскрыто 9, т. е. 39,1%, растраты и должностные преступления — 45, раскрыто 32, т.се. 71,1%, незаконное винокурение, и торговля спиртным — 27, раскрыто — 23, т. е. 85,2%, и др.

Таким образом, результаты работы Уголовного розыска не вполне удовлетворительные, значительная части преступлении остаётся нераскрытой, темп розыскной работы недостаточно быстрый. Причинами плохой раскрываемости преступлений являются несоответствующие своему назначению кадры работников, опасный характер работы при недостаточном обеспечении сотрудников, полуразрушенное состояние арестных камер и несовершенство их устройства при слабом, за недостатком людей, карауле, отсутствие средств передвижения и недостаточность денежных ресурсов, отпускаемых уголовному розыску.

В соответствии с данной статистикой население города страдало больше всего от краж. В августе 1923 г. на станции Ярославль обнаружилась кража из опломбированных вагонов. Агент ж/д охраны Бобырев Г., стоя на посту у опломбированных вагонов, сорвал с одного вагона пломбу и похитил оттуда 10 пудов сукна и 1,5 пуда машинных частей. При обнаружении недостачи груза он отрицал свою виновность, говоря, что вагон прибыл с сорванной пломбой. При обыске в доме № 23 по ул. Ломоносова была найдена часть краденых вещей. Там же был задержан Бобырев, который продавал краденое сукно на базаре. Его приговорили к трем годам лишения свободы. Агентам уголовного розыска удалось напасть на притон воров на Щемиловке (в районе Ямской слободы), занимающихся систематическими кражами белья с чердаков («голубятники»). Воры бежали под обстрелом, содержательницы притона задержаны. В притоне найдено белье, украденное у некоторых ярославских граждан. В то время жители Стрелецкой и Ямской слободы г. Ярославля имели на своем подворье не только лошадей, но и крупный рогатый скот. Таким образом, воры совершали кражи также лошадей и крупного рогатого скота (так в 1924 г. была совершена 271 кража).

В правонарушениях имущественного характера вовлекались прежде всего беспризорники, в большом количество появившиеся на улицах города в первой половине 1920;х гг. Местами их обитания становились чаще всего заброшенные дома на окраинах. Основная масса хулиганов была моложе 25 лет. Это новая специфическая советская черта. Изменились и социальные характеристики преступников. Так, в тюрьмах г. Ярославля по состоянию на 1923 г. находилось крестьян 86, рабочих — 98, должностных лиц советских учреждений — 43, рецидивистов — 15, торговцев — 9. Криминологи отмечали, что хулиганит в основном рабоче-крестьянская молодежь в возрасте от 18 до 25 лет и главным образом, на почве социальной распущенности, выражавшейся в грубой примитивности интересов, в отсутствии культурных запросов и социальной установки, в крайне низком образовательном уровне.

Так, например, 29 марта 1927 г. вечером, отметив на радости свою встречу, трое ямских ребят зашли в клуб. Сорвали с петель двери, выворотили замки, а затем они направились в кинотеатр «Горн». Кроя всех матом и бранясь, ворвались в фойе кинотеатра. На шум сбежался народ во главе с находящимся в кинотеатре Абразумовым, человеком из комиссии по борьбе с хулиганством. Люди вытолкали буянов на улицу и попытались их отправить в милицию. Это ещё сильнее раздразнило хулиганов, и они стали бросаться на людей. Абразумов попытался защитить одного из зрителей, но получил удар в спину финским ножом. Хулиганы поспешили скрыться. При аресте у троицы было обнаружено 3 финских ножа, которые им нужны были, как они утверждали, для чистки карандашей. Потерпевший отделался царапиной. Троицу судили, двоим дали 1 месяц заключения, одному — 2 месяца, им снизили срок в связи с тем, что они не достигли совершеннолетия.

По данные обследования 1926 г. рабочая молодежь составляла около ¾ всех хулиганов. Конечно, не все молодые люди пролетарского происхождения были склонны к противоправным поступкам. Криминологи 1920;х годов подчёркивали, что о хулиганстве нужно говорить «…как о комбинации факторов культурно-бытовых и социально-экономических с факторами биопсихологическими». Но рабочая среда была наиболее благоприятной для развития хулиганства. Уже в 1925 г. народный комиссариат просвещения РСФСР решил влить бывших беспризорников в рабочие коллективы для перевоспитания. В конце 1920;х гг. эта тенденция усилилась. Главным видом преступлений по г. Ярославлю являлась кража, составлявшая 50% всех возникших уголовных дел.

В 1921;1922 гг. в судах было рассмотрено 65% уголовных дел, 28% гражданских дел, 7% бракоразводных дел. В 1920 г. в судах было рассмотрело — 70%, гражданских — 20%, бракоразводных — 10%. В 1921;1922 гг. число гражданских дел повысилось на 8%, что объясняется развитием частных правоотношений в связи с новой экономической политикой. В особых сессиях Нарсуда преобладали так называемые «самогонные дела», а также дела о грабежах и должностные преступления. Уголовные дела в судах распределялись следующим образом: преступления против имущественных прав 44%, преступления против личности — 26%, нарушение норм установленного порядка правления 13%, нарушение правил производственного распределения — 9%, воинские преступления — 5%.

Основную категорию граждан, обвиняемых в совершении преступлений, составляли крестьяне. В 1921;1922 гг. судами были назначены следующие виды наказания: расстрел 0,04%, лишение свободы — 36% принудительные работы без лишения свободы — 1%, штраф — 0,1%, порицание — 0,04%, другие наказания — 62%. Условную меру наказания применяли в 80%, особенно много условно осужденных было по продналоговым делам. Юридическая помощь населению в 1921;1922 гг. сократилась вследствие уменьшения наполовину штата консультантов.

Для рассмотрения «хулиганских дел» была учреждена специальная Дежурная камера. За 1927 г. в дежурную камеру поступило 195 дел, из них рассмотрено судебным заседанием по существу — 161, возвращено для дополнительного дознания — 3, направлено по подсудности — 14, прекращено производством — 17. По оконченным делам было — 208 подсудимых, из них оправлено — 36, а осуждено на разные сроки — 172. Этому способствовали изменения в составе рабочих, появление в их среде асоциальных элементов.

Рост бесчинства и дебоширства провоцировался и специфической «культурологической подсказкой», традиционными пролетарскими бытовыми практиками. Они были связаны с атмосферой бывших слободок, окрестных деревень и их специфическими формами досуга, носившими полуобщинный характер. К их числу относятся, например, кулачный бой. Он был типичен для русской деревни как своеобразное выражение ритуального мужского союза. Так, например, на реке Ухтоме Пошехонского уезда (на льду) 2-го февраля 1925 г. происходили ожесточенные кулачные бои, в которых приняли участие сотня граждан. После боёв на льду осталось много следов крови. Из бойцов больше всех пострадал мясник Кондюков, у которого перебито 5 ребер, выбит глаз. Крупный исследователь проблем молодежных субкультур в историков этнографическом аспекте Т. А. Бернштам подчёркивает, что для русской деревни на рубеже XIX—XX вв. кулачный бой был крупным общинным событием, при этом «ритуальность» и символичность битвы очевидны: социальных причин для драки нет, дерутся не по злобе".

После окончания гражданской войны у многих молодых людей появилось чувство тоски по временам продотрядов, шумных экспроприаций, выселения «бывших» из квартир. Судя по письму, присланному в начале 1927 г., в «Комсомольскую правду», часть рабочей молодежи «…скучала за военным коммунизмом и шла орудовать финкой». Знаковым был и внешний вид хулигана периода НЭПа брюки клеш, тельняшка, куртка, напоминающая матросский бушлат, шапка-финка с развязанными и болтающимися наподобие ленточек у бескозырки тесемками. Эти атрибуты уголовной субкультуры причудливым образом копировали внешний вид матросов первых лет революции. Однако нарастание волны правонарушении заставило советское государство наконец отказаться от умиленного отношения к хулиганам из пролетарской среды. Власть решила дать им достойный отпор. В г. Ярославле к 1926 г. существовало 3 милицейских участка, 2 участка в производстве имели свыше 40 дел в каждом, и они были очень загружены. Личный состав следственного аппарата по социальной принадлежности в основном составляли крестьяне: более 50 по образовательному цензу с высшим образованием 20,4 -25%, средним — 14,2 — 25%, низшим — 50 — 65,3%, по стажу работы до 3-х лет — 37, до 2-х лет — 22,44 — 50%, до 1 года — 12,5 — 20,4%, менее одною года — 20,4%.

Поэтому за отчётный период было раскрыто до 60% уголовных дел (кряжи — 337, хулиганство — 55). Всем нарушениям общественного порядка стал приписываться политический характер. А почти официальное признание хулигана классовым врагом позволяло применять к нему достаточно жесткие правовые меры, подобные тем, что были предусмотрены постановлением СНК РСФСР oт 17 июля 1929 г. «О предоставлении комиссиям по делам несовершеннолетних нарушителей НКВД СССР». В постановлении, правда, отмечалось, что сначала должны использоваться «медико-педагогические» меры. Но на практике эти меры были сведены до минимума. Рост подростковой преступности в условиях мирного времени — явное свидетельство социального дисбаланса, во многом связанного с усилением политических репрессий. Неслучайно государство до невиданной степени усилило репрессивные меры в отношении малолетних преступников.

С первых дней советской власти перед руководством страны стояла сложнейшая задача борьбы с беспризорностью. Необходимо было прекратить беспорядочное передвижение беспризорных детей, ликвидировать преступность несовершеннолетних. Массовая детская беспризорность стала явлением повседневной жизни большинства городов Советской России в 1920;й гг. Она являлась следствием переплетения ряда причин как социально-экономического, так и военно-политического характера. Причины детской беспризорности 1920;х гг. стали следствием политических и социальных катаклизмов, вызвавших огромные человеческие потери и разрушение семьи. Приведённые в работе данные человеческих потерь позволяют судить о тех масштабах детской трагедии, которую повлекла за собой гибель или увечье родителей, их отсутствие и невозможность содержать семью.

Обобщающий социальный портрет беспризорного ребёнка кратко характеризуется следующим образом: преимущественно мальчика 12−14 лет, родители которых были рабочими или крестьянами. В раннем детстве дети воспитывались в полных семьях, поэтому многие из них были ориентированы на получение образования и профессии, которые позволили бы обеспечить им нормальную жизнь. Первоначально государство полностью взяло на себя борьбу с беспризорностью. Затем началось привлечение общественности. Несмотря на огромные общественно-политические и социально-экономические трудности первых лет становления новой власти, происходил процесс формирования детских организации реабилитационного характера.

Основная тяжесть по борьбе с беспризорностью легла на Губернскую детскую комиссию, которая сумела в короткие сроки наладить работу, и, в дальнейшем, с возникновением других организаций, оказывать им посильную помощь.

Причины беспризорности были многообразны. Во время первой мировой и гражданской войн на фронте оказалось около 20 млн. мужчин (10,8% населения России). С учётом потерь белых, вооружениях формирований местных и националистических правительств, общие потери составили 2,5 — 3,3 млн. человек. Дети оказывались на улице, если родителей отправляли в концлагеря. Отрицательно отразилась на судьбе детей начавшаяся, в 1920;е гг. депортация населения и широкое привлечение женщины на производство. Численность беспризорников росла также по причине детской безработицы. По исполнении сироте-подростку 16 лет страховые кассы переставали выплачивать пенсии по случаю потери кормильца и он оставался без средств к существованию. Хозяйственники же считали работу детей непроизводительной. По состоянию на 1 января 1926 г. на учёте бирж труда по РСФСР стояли 80 024 подростка, на 1 апреля эта цифра выросла до 88 204, а на 1 декабря — до 107 676 человек.

Не судьбу детей негативно влияло и введение мер, символизирующих «новое мышление»: «добровольный труде взрослых в выходные дни; всеобщее трудовая повинность, обязательны для всех граждан в возрасте от 16-ти до 50-тн лет. В результате женщина была отправлена на производство, a её дети остались без присмотра. Функции воспитания подростков взяла на себя улица. Многие дети оказывались снова на улице не только в результате расформирования детских домов, но бежали из-за голода, плохих бытовых условий, под влиянием сверстников.

Отрицательно отразилась на судьбе многих детей начавшаяся в 1920;е гг. депортация населения. Этому процессу положил начало Декрет ВЦИК «Об административной высылке» от 10 августа 1922 года. Он устанавливала в административном порядке высылку граждан за границу или в определённые местности РСФСР.

Конституция РСФСР 1918 г. предусматривала такую репрессивную меру, как лишенке избирательных прав. Лишение избирательных прав кормильца автоматически причисляло к лишенцам всех материально зависимых от него членов семьи, прежде всего детей. Лишенцы не были включены в систему снабжения продуктами и потребительскими товарами. Число детей в семьях лишенцев было значительным. Последние же нередко попадали в положение беспризорников.

В Ярославской губернии находились дети — беспризорники из Саратовская, Самарской, Воронежской, и других губерний. Статус беспризорника в 1920;е г. мог получить:

1) круглый сирота, а также ребёнок, не имеющий братьев и сестёр, которые обязаны были бы и могли принять на себя заботу о нём;

2) ребенок, потерявший связь с родителями и родственниками;

3) ребёнок, изъятый постановлением суда или комиссией по делам несовершеннолетних из семей вследствие преступлений или порочной жизни родителей или лиц, у которых он воспитывался; подкинутый.

Рост беспризорности с 1.10.1922 г. по 1.07.1925 г. был различен: по сравнению с 1922 г. в 1923;1924 гг. отмечалось уменьшение беспризорности. Увеличение началось с осени 1924 г. в связи с плохим урожаем.

Всех беспризорников условно делили на следующие группы:

— действительные беспризорники;

— сбежавшие от родителей и детских домов;

У ребёнка, находящегося на улице в жизни было 3 пути:

— случайно устроиться;

— нигде не устраиваться и ждать гибели;

— нигде не устраиваться и идти на преступление, Многие выбирали третий путь: в 1920 г. в городе было зарегистрировано 2140 преступников — подростков, в 1921 г. — 3176 преступников — подростков, в 1922 г. — 8404 преступника — подростка.

Таким образом, широкомасштабная детская беспризорность стала следствием не только войн и вызванных ими ухудшениями социально-экономической ситуации в стране. Аномальные сдвиги в демографической структуре населения во многом были спровоцированы политикой советского государства. Масштабы беспризорности росли и требовалось проведение мероприятий на снижение и ликвидацию.

Детских домов в 1921;1922 гг. было 122, в них пребывало 6415 детей, педагогического и воспитательного персонала 757 человек. В вышеуказанный период времени детские дома находились в чрезвычайно тяжёлых условиях, и работа их оставляла желать лучшего. В этом сказывалось отсутствие квалифицированных работников по детскому воспитанию, а также недостаток материальных средств. Поворот к экономической политике, прекращение отпуска средств на хозяйственные нужды культурно-просветительских учреждений, также уменьшение пайков, отпускаемых для детских домов, привели последних в тяжелые условия, ввиду чего пришлось сокращать указанные учреждения, передавать детей на воспитание отдельным гражданам, пристраивать оставшихся детей между оставшимися домами. Так уже в октябре-ноябре 1921 г. было сокращено 15 детских домов.

Сокращение указанных учреждений не привело к выходу последних из затруднительного положения. Средства на их содержание приходилось брать у различных предприятий, из процентных отчислений, спектаклей, пожертвований в пользу детских домов.

В 1925 г. насчитывалось 26 детских домов, а в них — 4607 воспитанников, 5 Домов матери и ребёнка — 1173 воспитанника, 11 Домов ребёнка — 1466 воспитанников.

Положение детских домов было неудовлетворительным: очень часто одно пальто и пара обуви приходилось на 15−20 детей, на кровати спало 3−4 человека, а иногда дети спали и на полу. Тем не менее, на содержание детей в детских учреждениях только с 1.10.1922 г. по 1.03.1923 г. было израсходовано 35 176 руб.50коп.

В 1927 г. в детских домах проживало: 67,6% - сироты, 24,6% полусироты, 8,7% -имели родителей. По социальному положению 45,2% дети рабочих, 34,9% - крестьян, 19,9% прочие.

В начале 1928 г. насчитывалось 35 детских домов, а в них по бюджету 3085 беспризорников, а фактически — 2857.

Дети поступали ослабленным долгим голоданием, поэтому для них полагалось усиленное питание: молоко (2 стакана в день); ягодные кисели; пюре; отвары; масло сливочное; сахар; полбулки в день.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что в 1920;е гг. сложилась целостная система работы с беспризорными детьми. Сиротские дома и детские приюты были преобразованы в государственные учреждения. Пик максимальной численности беспризорных приходится на первую половину 1920;х гг. Затем, благодаря политике государства, количество беспризорных детей существенно уменьшилось, хотя явление не исчезло полностью. Переломным в деле ликвидации беспризорности стал 1926 г. С этого времени работа приобрела управляемый характер. Вместе с тем, разработка и привлечение ряда специальных постановлений, восполнявших до этого недостающую правовую базу, выделение финансовых средств не смогли к концу 1920;х гг. решить проблему окончательно.

Дополнительным фактором, усугублявшим криминальную обстановку, стало наличие исправительно-трудовых лагерей. Они располагались прямо на территории города Ярославля.

В марте-июне 1917 г. центральным органом управления тюрьмами являлось Главное тюремное управление, входившее в систему Министерства юстиции. Позже оно было переименовано в ГУМЗ. Управление местами заключения в губерниях осуществлялось губернскими тюремными инспекциями. В мае 1918 г. вместо ГУМЗ был образовал Карательный отдел НКЮ. Функции губернских тюремных инспекций передавались местным карательным отделам, входившим в состав губернских комиссариатов юстиции.

Циркуляром НКЮ от 15 июля 1918 г. № 27 предусматривалось решение следующих задач: закрытие мелких тюрем; сокращение штатов надзирательского состава в целях экономии. В одном из следующих Циркуляров (№ 32 от 7 августа 1918 г.) ставились задачи возобновления деятельности, переустройства и создания на территории тюрем мастерских.

На основании положений Временной инструкции о лишении свободы как меры наказания и о порядке применения такового в состав общих мест лишения свободы входили: тюрьмы, которые позже были переименованы в исправительно-трудовые дома; земледельческие (в последующем сельскохозяйственные) колонии, реформатории, представлявшие собой воспитательные учреждения для малолетних преступников; испытательные заведения для лиц, по отношению к которым имелись основания для послабления режима или досрочного освобождения; карательно-лечебные заведения для помещения арестантов с заметно выраженными психическими дефектами; тюремные больницы для хронически душевнобольных.

В конце 1920 г. положение об общих местах заключения регламентировало вопросы режима содержания заключенных, центрального и местного управления местами лишения свободы, структуры администрации мест заключения, дисциплинарной ответственности заключенных и прочее. Исполнение наказания проводилось целым рядом ведомств: НКЮ_: НКВД, ВЧК. Это обстоятельство выступало препятствием в проведении единой исправительно-трудовой политики. Требовалась централизация процесса исполнения уголовных наказаний.

В советское время сама исправительно-трудовая политика по сравнению с дореволюционной, где преобладали карательные виды наказания, и рождала постулат о том, что наказание признано обеспечить возмездие за совершенное деяние в виде адекватной кары, поменялись. Наказанию стал придаваться ярко выраженный воспитательный акцент, а труд считался своеобразной формой искупления долга перед обществом. Разумеется, что подобная позиция относилась далеко не ко всем видам преступных деяний. Таким образом, заключенные в тюрьмах и колониях занимались сельским хозяйством, огородничеством, животноводством, привлекались также для постройки общественных сооружений и т. д.

В начале 1920;х гг. положение осужденных, находившихся в местах заключения, было тяжелым. Проведенный анализ архивных материалов подтверждает этот факт. Так нами были проанализированы документы деятельности Ярославской объединенной комиссии по улучшению быта заключенных. Согласно данных документов положение осужденных в 1922 г. следующее: 1) В Ярославском Губернском месте заключения в 1922 г. находилось 374 человека, из них осужденных Революционным военным железнодорожным трибуналом 26 человек; следственных — 221; срочных — 38 человек и приговорённых к высшей мере наказании 3 человека, содержащихся в отдельных камерах.

Некоторые камеры не приспособлены к содержанию заключенных. В месте заключения было грязно, холодно и сыро, пол мокрый. В камерах недостаточно коек, люди спали на полу, постели не имелись. Кипятка в доме принудительных работ не было. Заключенные жаловались на отсутствие даже сырой воды и абсолютный голод. По справкам администрации на место заключения было отпущено в феврале 1922 г. — 132 пайка, на которые жили 374 заключённых.

К концу 30-х гг. в советском обществе сформировались взгляды на норму и аномалию в сфере потребления спиртных напитков. Власти считали отклонением как абсолютную трезвость, так и алкоголизм. Эти диаметрально противоположные девиации были окрашены, с точки зрения идеологических структур, в политические тона и требовали насильственного искоренения. В ментальность населения пытались внедрить представление о гипотетическом типе девиантного тела, в котором алкоголизм или наркомания были всего лишь следствием основного признака анормальности — социально-политического несоответствия советскому строю. Подобный подход освобождал государство от создания эффективной системы социального контроля и социальной помощи лицам, склонным к ретритизму. Одновременно в качестве нормы предлагалось утверждение и поощрение питейной традиции высших слоев советского общества, знаковым выражением которой являлась абсурдная по своему содержанию рекламная строка «Пейте советское шампанское».

2.2 Пьянство и алкоголизм в общественном сознании и быту Повседневность российского рабочего класса в не меньшей степени, чем у сельских жителей, была тесно связана с употреблением спиртных напитков. Однако настоящим бичом городской жизни пьянство становится именно в годы нэпа. С окончанием Гражданской войны в рабочей среде стали возрождаться почти забытые обычаи бытового пьянства: традиция «первой получки, «обмывание нового сверла», «спрыскивания блузы» и т. д. Рабкор из Ярославской губернии с горечью писал, что «в рабочей среде начинают приобретать вновь значение старые пословицы: «не подмажешь — не поедешь», т.п. Прием нового рабочего сопровождается «ополаскиванием», новички ставят «угощение» или «смазку» мастеру…».

Причины принятия закона 1921 г., а также быстрого распространения пьянства к концу 1920;х гг. лежали, прежде всего, в экономических и социально-политических изменениях, произошедших в стране. Начавшаяся после введения нэпа переоценка основ торговой политики привела к утечке государственных доходов за счет нерегламентированного производства и продажи спиртного. Уже в начале 1920;х гг. фактом стала монополизация пивных в руках нэпманов. Погоня за выгодой неизбежно подталкивала их к обходу существующих законов. Усилилось проникновение частника в область виноделия, как и в другие отрасли пищевой промышленности, суливших быстрый оборот вкладываемых средств. Высокая, в силу ряда причин, стоимость поступающих на рынок промышленных изделий и низкие цены на хлеб («ножницы цен») заставляли мелких производителей прибегать к переработке хлеба на самогон. Масса частных посредников, наводнивших города после введения «свободной торговли» и в большинстве своем неучтенных, способствовала доставке самогона в винные лавки.

В качестве причин развития пьянства в условиях 1920;х гг. можно назвать также, во-первых, расширение общественных функций тогдашних пивных. Дороговизна зрелищ, непривычность для многих клубов, которые заполнялись в основном молодежью, бытовые стереотипы, воспринятые от дореволюционной эпохи, сделали пивную не только помещением для потребления спиртного, но и по существу наиболее доступным местом общения. Улучшение материального положения и появление в связи с этим большого свободного времени упрочили данную ситуацию. Во-вторых, развитию пьянства способствовал жилищный кризис, который стал остро ощущаться в городах в начале 20-хгг. и дал толчок дальнейшему развитию различных форм общежитий. Заполняли их в основном лица, прибывшие из деревни, сами находившиеся в плену старых традиций и, естественно, некритично воспринимавшие подобного рода «бытовое наследие» в городах. Общежития объединяли рабочих, прежде всего, на почве быта, а именно здесь наиболее медленно преодолевались отсталые взгляды и привычки.

Выход из сложившегося положения путем проведения новой серии запретительных мер казался бесперспективным. Он вызывал скептицизм именно ввиду накопленного отрицательного опыта результативности ограничительной политики. К тому же этот опыт анализировался большею частью обособленно, в отрыве от изучения причин возникшей ситуации. В результате, в августе 1925 г. была разрешена продажа водки. Одновременно оговаривалось, что мера эта временная и обращалось внимание на экономический ущерб, который несло государство при существующих запретах. Вместе с тем не скрывалось, что встать на путь продажи водки побудил, главным образом, поиск средств для выполнения намеченных широких производственных планов.

Внешние приметы надвигающегося недуга — дети, убегающие от пьяных родителей, жены, терпеливо ждущие муж ей в дни получки у заводских проходных, — фиксировались печатью особенно пристально уже с 1922 г. «Окончился пятилетний отдых работниц, когда они видели своего мужа вполне сознательным. Теперь опять начинается кошмар в семье. Опять началось пьянство…», — писала в редакцию группа работниц ярославского предприятия.

Газеты стали публиковать многочисленные письма к коллективные резолюции протеста против самогонщиков. Их авторы апеллировали не только к совести рабочих, но и к правоохранительным органам. Возмущение пороком определяло и размеры предлагавшихся за него наказаний, зачастую максимальных.

Хотя в 1923 г. ассортимент спиртных напитков был весьма широк (столовые и десертные вина, крепкие виноградные вина, портвейны и шампанское), но в основном горожане потребляли самогон и пиво (последнее стало любимым пролетарским напитком в среде рабочих сложился стереотип ежедневного его потребления), тогда как потребление виноградных вин стояло на одном уровне с денатуратом и политурой. На протяжении исследуемого периода в результате действия комплекса причин наблюдался постоянно прогрессирующий рост потребления спиртного. Так, если принять расход рабочей семьи на спиртные напитки в 1922 году за 100%, то в 1923 году он составил 166,7%, в 1924 — 466,7%, в 1925 -1222,3%, в 1926 -1344,5%, а в 1927 -1760,0%. Наиболее сильный рост начался с 1925 года, то есть с момента «возвращения» в страну 40° водки, выпуск и продажа которой увеличивались год от года. В РСФСР на душу населения в 1924 -1925 годах приходилось 0,48 л «хлебного вина», в 1925;1926;1,85 л, в 1926;1927;3,2 л., в 1927;1928;4,06 л., а в 1928;1929;4,18 л.

Необходимо, кроме того, учитывать, что изменилось «алкогольное меню». В Российской империи наиболее распространенным спиртным напитком была высококачественная водка, в 1920 -е годы — самогон. Это существенно повлияло на ситуацию, связанную с употреблением алкоголя. Во-первых, в отличие от водки, имевшей крепость 40°, крепость самогона, получаемого путем перегонки при помощи пара, — 40−50°, а при повторной перегонке — 60−80°. Во-вторых, примерно одна четвертая часть всего самогона делалась с применением примесей. Они использовались для большей «забористости» и, усиливая действие алкоголя, очень часто приводили к отравлению.

Наиболее популярными примесями были: хмель, горчица, хрен, бензин, керосин, табак, полынь, перец, куриный помет, известь, купорос, мыльный камень, наркотики, белена, дурман, денатурат. В-третьих, лабораторные исследования 1920;х гг. показали, что самогон давал ощущение повышенной крепости от содержавшихся в нем резких и сильно действующих примесей (сивушных масел, альдегидов, эфиров, кислот и т. д.), которые не удавалось отделить от спирта при кустарном ведении производства. Этих примесей в самогонке было в несколько раз больше, чем даже в сыром заводском спирте, так называемой «сивухе», изъятой из продажи еще при царском правительстве по причине ядовитости.

Таким образом, по разрушительному воздействию на организм потребителя самогон в несколько раз превышал водку Разницу в пьянстве между городом и деревней показывает статистика пьяной преступности. И в городе, и в деревне рост «пьяной» преступности в 1920;е гг. обгонял рост «трезвой» (табл.1), однако различия в зависимости от места совершения преступления были весьма существенны. Так, если в городах число совершивших преступления в состоянии опьянения возросло с 1925 по 1928 гг. почти в 6 раз, а в трезвом виде — лишь в 1,7 раза, то в деревне соответственно в 7,5 раза и в 1,3 раза, иначе говоря, разрыв был больше.

Явную диспропорцию между городом и деревней подчеркивают данные об увеличении числа осужденных за совершение преступлений в расчете на 10 тысяч населения (табл.2). В городах в течение всего рассматриваемого периода этот показатель был выше, чем деревнях.

Таблица 1. Доля лиц, осужденных за преступления, совершенные в состоянии опьянения и в трезвом виде, в городе и деревне, %

Таблица 2. Доля осужденных в городе и деревне на 10 тыс. населения

Анализируя соотношение городской и сельской преступности в России в 1920;е гг., М. Н. Гернет отмечал, что преступность всегда больше там, «где при современных условиях интенсивнее общественная жизнь». По официальным данным ЦСУ и Центроспирта, в 1927 г. на душу населения в деревне приходилось 7,52 л. 40° алкоголя (в 1913 г. — 6,51 л.), в городе — 13,4 л. (в 1913 г. — 22,67 л.).

На этом основании делался вывод, что в новой России в деревне за счет самогона пьют больше, чем до войны, а городское потребление, превышающее сельское, тем не менее, еще не достигло довоенных показателей.

Трудно говорить о какой-либо более или менее организованной борьбе с пьянством в начале 1920;х гг. Лишь эпизодически ею занимались местные партийные и комсомольские ячейки. Всплеск пьянства объяснялся «гримасами» новой экономической политики, рассматриваемой в партийных кругах как временное отступление в процессе строительства социалистического общества. Поэтому вполне логичными выглядели упования на изживание пьянства одновременно со свертыванием нэпа.

Совсем другое дело сфера самогоноварения, где усиление администрирования и ужесточению карательной практики центральной власти в первой половине двадцатых годов было тесно связано не только и не столько с жесткой конкуренцией с государством в сфере производства алкоголя, сколько в разрушающем воздействии производства самогона на медленно возрождавшееся после войны крестьянское хозяйство. Размеры самогоноварения резко возросли еще в период «военного коммунизма», когда крестьяне старались побыстрее перекурить хлеб, чтобы избежать его сдачи по продразверстке. Мало что в этом отношении изменилось и при переходе к продналогу, который в 1921 г. во многих регионах почти ничем не отличался от разверстки предыдущих лет.

С восстановлением выделки самогона в 1921;22 гг. от любительских попоек потребление самогона быстро перешло в привычку пьянствовать. Часть середняцких хозяйств вообще перестала быть хозяйствами и совершенно развалилась.

Непродуманная антиалкогольная компания 1928;1929 гг., которой предшествовал год «либерального не запрещения» производства самогона, лишь ухудшила ситуацию. Частичная реализация требований Ю. Ларина и его сторонников в области сокращения производства водки и иных алкогольных напитков, закрытия части мест реализации «казенки» и сокращения времени работы этих заведений, привели к росту шинкарства и потребления самогона в городах. Несмотря на самое решительное применение штрафов, арестов и конфискаций, административными мерами убить самопального «зеленого змия» государству никак не удавалось.

Борьба с пьянством в Советской России приносила больше поражений, чем побед. По сути, была потеряна последняя возможность вытеснить самогон водкой. Впереди были год «великого перелома», усиление миграции в города сельских жителей, возможно и тех детей, что «баловались» на огороде самогоном, которые привносили в городскую культуру, и без того носившую полукрестьянский, «мигрантский» характер свои традиции и ритуалы потребления алкогольных напитков. В первую очередь, в города вытеснялась молодежь, воспитанная на самогоне. То есть, мы видим, что объективные факторы, закрепляющие «традицию» потребления самогона городскими жителями были налицо.

До конца двадцатых годов Сталин, в целом, был сторонником сдерживания пьянства. Он поддерживал антиалкогольную борьбу, придерживаясь так называемой «политики пресса», когда сверху планировалось систематическое сокращение выпуска и общедоступности водки (например, в части выпуска спиртных напитков был утвержден не госплановский вариант I-го пятилетнего плана, а несколько сокращенный план, рожденный в недрах ОБСА), а регламентация торговли спиртными напитками в регионах была отдана в юрисдикцию местным Советам.

2.3 Проституция и борьба советского государства с ее проявлениями В российской ментальности не существовало и, пожалуй, не существует четкого понятия «проституция». Помимо этого, следует признать наличие определенных трудностей при выяснении нормы, которая была бы антиподом торговле любовью. В таком положении находится трезвость по отношению к пьянству, законопослушное поведение по отношению к преступности, естественная смерть — к самоубийству. Противопоставить что-то проституции — систематическому вступлению за деньги в случайные половые отношения, не основанные на личной симпатии и привязанности, — довольно сложно. Вероятно, именно поэтому до середины XIX в. и на уровне ментальности, и на властно-нормативном уровне происходило смешения понятий прелюбодеяния и блуда.

Этот феномен зафиксирован даже в официальных нормативных суждениях — в законодательных актах дореволюционной России, в которых существовала система наказаний «за непотребство». Под этим термином понимались как оказание платных сексуальных услуг, так и внебрачные половые отношения. Лишь в середине XIX в. произошло размежевание этих явлений, связанных с формами сексуального поведения и сексуальной морали, В частности, оно выразилось в образовании в 1843 г. при министерстве внутренних дел Врачебно-полицейского комитета. На первых порах это учреждение занималось борьбой с «любострастными» (венерическими) болезнями и преследовало женщин, распространявших их в процессе, прежде всего половых контактов, осуществлявшихся за материальное вознаграждение. Таким образом, из числа людей, замешанных в «непотребстве», которое можно толковать как нарушение нравственных норм, властные структуры стали выделять лиц, делавших это на коммерческой основе. Общественно опасные последствия сексуальной коммерции попытались искоренить насильственным путем, что было зафиксировано в Уложении о наказаниях 1845 г.

До середины 60-х гг. XIX в., несмотря на активно функционировавшую систему регламентации проституции, занятие этим ремеслом каралось как уголовное преступление, наряду со сводничеством и использованием услуг института продажной любви. Упразднены эти статьи были лишь в 1863 г., то есть в период «великих реформ». Однако это не означало, что на ментальном уровне или в представлении общественности занятие проституцией стало маркироваться как некая своеобразная профессия. Такого маркирования не существовало и на уровне нормативных суждений власти. Лишь в 1891 г. постановлением Уголовного Кассационного департамента Правительственного Сената была введена ответственность за несоблюдение правил о регистрации проституток.

В определенной мере это можно считать законодательным закреплением уже осуществлявшегося на деле терпимого отношения государства к ремеслу проституции. Однако это не означало, что властные структуры покровительствовали развитию института продажной любви и тем более повышению социального статуса продажной женщины. Система регистрации, ограждавшая женщину от наказания, ограничивала ее в гражданских правах. «Желтый билет» не приравнивался к паспорту. Он, по мнению доктора полицейского права А. И. Елистратова, «закрывал доступ продажной девице в чистую семью» и, кроме того, не позволял без ведома полиции сменить место жительства и скрыть свои занятия. Конечно, это были довольно жестокие меры по отношению к проститутке, но именно они соответствовали ментальным представлениям о торговле телом и проституировании как аномальных явлениях.

Действительно, официальная принадлежность к институту проституции в бытовом сознании среднего петербуржца в конце XIX века считалась позором, о чем свидетельствуют многочисленные письма во Врачебно-полицейский комитет. Этому способствовали христианско-православные традиции отношения к сексуальности. Особое же общественное предубеждение против факта купли-продажи любви, скорее всего, восходило к имевшему исторические истоки представлению о мистическом, почти магическом характере полового акта. Его профанация — а именно так можно истолковать проституцию — не могла оцениваться как норма, в частности, в российской ментальности, где тесно переплетались язычество и христианство. Сохранение этих установок в представлениях российского «индустриального человека» в начале XX в. обеспечивали нормативные и нормализующие суждения власти, подразумевавшие целую систему правовой дискриминации женщин, торговавших собой.

Рост общедемократических тенденций в стране мало изменил данную ситуацию. Правда, идея «милости к падшим», под которыми подразумевались обычно профессиональные проститутки, начала все больше и больше обретать в изложении сторонников общественных перемен в России не филантропический, а социальный оттенок. Таким образом, к началу общественных катаклизмов 1917 г. по отношению к проституции сложилось несколько уровней нормативных и нормализующих суждений. Властные структуры считали нормой существование легального, поднадзорного института продажной любви и профессии публичной женщины, смирившейся с определенным поражением в гражданских правах. Либеральная же общественность придерживалась мнения об аномальности системы надзора и регламентации. Обыватель осуждал и зарегистрированную, и тайную проститутку, считая такой вид поведения и профессию аномальными; негативно относился к деятельности Врачебно-полицейского комитета, как, впрочем, любого органа власти с контрольно-карательными функциями; рассматривал как норму использование услуг института торговли любовью.

События февраля 1917 г. оправдали надежды либералов — система регламентации была ликвидирована. Прекратила свое существование и легальная проституция. Профессия проститутки как особый вид трудовой деятельности формально перестала существовать. Однако остались женщины, вступавшие в половые связи за вознаграждение. Никуда не исчезли и потребители услуг сексуальной коммерции, а также венерические болезни — обязательные спутники проституции. Временное правительство попыталось пройти уже известный путь — 20 марта 1917 г. по аналогии с Врачебно-полицейским комитетом было создано совещание по борьбе с распространением венерических болезней. Однако октябрьский переворот приостановил деятельность этого института.

Проблемами проституции, в которой неразрывны медико-психологический и нравственно-правовой аспекты, стали по отдельности заниматься два ведомства — комиссариат здравоохранения и комиссариат внутренних дел. Каждое из них имело собственные критерии нормы и аномалии. В период гражданской войны и военного коммунизма торговля любовью обрела черты, свойственные тому времени, с характерными для него «чрезвычайными» бытовыми практиками и нормами. Голод снизил сексуальную активность. Закрылось большинство увеселительных заведений — привычных мест скопления женщин, предлагающих интимные услуги. Деньги, позволявшие осуществлять акт купли-продажи женского тела — важнейший признак проституции, — не имели должной значимости.

Однако новая государственность все же вынуждена была обратить внимание на существование нелегального института торговли женским телом. Проституция была объявлена социальной аномалией, порожденной предыдущем строем. Об этом, в частности, свидетельствует решение Всероссийского совещания работниц, проходившего в Москве в ноябре 1918 г.: «Исходя из того, что корни проституции зарыты глубоко в капиталистическом обществе, совещание призывает бороться с проституцией не только закрытием домов терпимости, не только наказанием сводников и продавцов живого товара и устраиванием домов для спасения падших девиц, а революционным искоренением всех остатков капиталистического общества при переходе к коммунистическому хозяйству, введением обеспечения материнства, осуществлением государственного воспитания детей и заменой буржуазной семьи свободным браком».

Это была некая социальная абстракция, декларирование нового способа решения проблемы существования сексуальной коммерции путем, противопоставленным как государственной политике царизма, так и идеям либеральной интеллигенции.

В период Гражданской войны и военного коммунизма торговля любовью обрела черты, свойственные тому времени, с характерными для него «чрезвычайными» бытовыми практиками и нормами. Голод снизил сексуальную активность. Закрылось большинство увеселительных заведений, привычных мест скопления женщин, предлагающих интимные услуги. Деньги, позволяющие осуществить акт продажи женского тела, важнейший признак проституции, не имели должной значимости. Однако новая государственность всё же вынуждена была обратить внимание на существование нелегального института торговли женскими телами. Проституция была объявлена социальной аномалией, порождённой предыдущим строем. Властные структуры должны были что-то делать со значительным контингентом женщин, подозреваемых в проституции. Особенно любопытным тут являлся юридический момент. Какое-либо законодательство, связанное с наказанием занятия проституцией, сводничеством, или хотя бы режим регламентации, отсутствовали, и, формирующиеся правоохранительные органы и учреждения социальной помощи, действовали, руководствуясь ментальными представлениями о нормах сексуальной морали. Ведь чёткого определения правового статуса торгующей женщины не было. Робкие попытки медиков возродить нечто подобное Врачебно-полицейскому комитету (действовал с 20 марта 1917 г. и боролся с венерическими заболеваниями) в новых условиях были отвергнуты. Это повлекло за собой появление властных решений, по сути дела, этикитирующих разнообразные формы сексуального поведения по единому образцу — как проституцию. Отсутствие чётких нормативных суждений новой власти осложняло работу правоохранительных органов. Часто, во время облав, арестам подвергались женщины, случайно оказавшиеся в это время на улице и не имеющие никакого отношения к сексуальной коммерции.

В 1919 г., например, городские власти запретили ночевать на вокзалах, нарушителей отправляли в лагеря на 6 месяцев. В числе задержанных оказывались и женщины, которых нередко причисляли к проституткам. Таким образом, отношение к проституции в первые послереволюционные годы полностью формировалось под воздействием общих идей военного коммунизма, в частности, всеобщей трудовой повинности. Проститутка рассматривалась, в первую очередь, как «дезертир труда». Нормализующие суждения власти ещё больше закрепляли существовавшие на ментальном уровне смешение понятий проституции, как профессионального занятия, сексуальной свободы и супружеской неверности. В социальной же практике периода военного коммунизма это выливалось в преследование женщин, каким-либо образом нарушивших коды поведения этого времени. Невнятность нормативных и нормализующих суждений власти по отношению к проституции, а также неявная выраженность изменений в обывательских представлениях о торговле любовью во многом объяснялись реалиями военно-коммунистической жизни.

Переход к НЭПу, возвращение денежного обращения и нормализация повседневной жизни активировали действия института проституции в традиционном смысле. Это повлекло за собой разнообразные инициативы, направленные на формирование новых представлений о норме и патологии. В конце 1921 г. межведомственная комиссия при народном комиссариате социального обеспечения разработала «Тезисы по борьбе с проституцией». В них отмечалось: «1. проституция тесно связана с основами капиталистической формы хозяйствования и наёмным трудом; 2. без учреждения коммунистических форм хозяйствования и общежития, исчезновение проституции не осуществимо. Коммунизм — могила проституции; 3. борьба с проституцией — это борьба с причинами, её порождающими, т. е. с капиталом, частной собственностью, делением общества на классы; 4. в Советской рабоче-крестьянской республике проституция представляет собой прямое наследие буржуазно-капиталистического уклада жизни».

В принятом в 1922 г. Уголовном Кодексе РСФСР появились статьи (ст. 170−171), определяющие наказание за притоносодержательство, за принуждение занятием проституцией, а также за вовлечение в сексуальную коммерцию несовершеннолетних. Статьи, преследующей за торговлю собственным телом, не было. С проститутки снималась не только уголовная, но и морально-нравственная ответственность за её поступки, хотя её занятия не считались профессией. Это позволяет предположить, что на властном уровне проституция считалась формой аномального поведения, навязанное объекту социальной средой. «В задачу Угрозыска г. Ярославля, — говорил начальник административного отдела Сурков, — борьба с проституцией не входит, но поскольку она имеет связь с преступностью, ведётся их учёт». На тот момент проституция уменьшилась, т.к. было предано суду несколько притоносодержателей и устроены судом показательные процессы, а также несколько проституток, как уголовные элементы, высланы по линии ОГПУ.

Услугами проституток пользовались большинство красноармейцев. В городе на 1923 г. существовало 10 притонов, но неофициально. Так, например, в семье Семёновых, хозяев квартиры притона, была до жестокости доходящая в своё цинизме эксплуатация женского тела. Ночные приезды «гостей» с их дебошами, проживание в притоне всяких уголовных элементов, пьянство, в котором принимал участие и сам хозяин квартиры. Перед судом прошёл ряд свидетельниц — проституток, повидавших всю неприглядность своего житья, как их эксплуатировали Семёновы, как они вносили им ежемесячную плату, доходившую до 60 рублей.

В г. Ярославле вопросами борьбы с проституцией занимался Губернский Совет, в состав которого входило 5 членов: заведующий Губздравотделом, заведующий по производственному отделу, представители Губпрофсовета, Губжелотдела. В задачи совета входило предупреждение распространения проституции, активное участие в борьбе с существовавшей проституцией. Губернский совет по борьбе с проституцией разделил лиц, занимающихся проституцией на 3 группы: 1. женщины, не имеющие никакого заработка; 2. женщины, имеющие работу, но недостаточно их обеспечивающую; 3. женщины, проститутки-профессионалки.

Кроме того, Губернский совет обращался в Губпрофсовет с просьбой об устройстве в г. Ярославле общежития для временного пребывания в них безработных, а также приезжающих в г. Ярославль женщин и девушек до принятия их на работу.

Согласно отчёта о деятельности Ярославского Губернского совета по борьбе с проституцией в г. Ярославле в Губрозыске приблизительно 100 проституток, из них по материально нужде приблизительно около 8−10. Проституция, по статистике Губрозыска, наблюдается «более среди воровских элементов». С тех пор, как усилился надзор за проституцией, и борьба с нею, она потеряла свою обычную уличную форму. Наоборот, скрывшись в «подполье», торговля телом приняла ещё более уродливые, ещё более нетерпимые формы.

В первое послереволюционное десятилетие, в целом характеризовавшееся филантропической политикой в отношении падших женщин, сторона «спроса» была резко осуждаемой. Обращавшийся к проститутке мужчина сразу получал статус девианта в нормализующих суждениях власти. И этот статус носил ярко выраженную социально-политическую окраску. Как известно, после окончания гражданской войны первыми спрос на доступных женщин предъявили представители возрождающегося слоя городской буржуазии — разного рода предприниматели, посредники, перекупщики. И это вполне естественно. Они раньше других ощутили наличие свободных денег. К. И. Чуковский в дневниковой записи от 27 ноября 1922 г. ярко описал настроение в среде этого социального слоя: «Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина, женщины… Все живут зоологией и физиологией». Новые предприниматели в первую очередь пользовались услугами содержанок, женщин, промышлявших в ресторанах и гостиницах, реже — уличными проститутками. Власти всячески акцентировали внимание на сексуальной стороне жизни нэпманов. Известный в свое время комсомольский публицист И. Лин писал в 1923 г.: «Торгуются с проститутками прилизанные молодые люди в пенсне, моноклях, в крепко заглаженных брючках, а рабочего парня там не найдешь, ему это не нужно». Однако это не соответствовало действительности.

В числе потребителей услуг ресторанно-гостиничной проституции были так называемые «советские хозяйственники». Тот же Чуковский описывает шумный процесс 1926 г. по делу карточной госмонополии (фабрики по производству карт). Ее возглавляли молодые люди, члены партии большевиков. Однако соблазн воспользоваться казенными средствами оказался сильнее. Деньги, выданные на расширение производства, были истрачены на кутежи в ресторанах с публичными женщинами. Не гнушались поехать к девочкам, судя по данным процесса ленинградского Комитета помощи освобожденным из мест заключения, и некоторые руководители советских организаций. В тайно существовавшие притоны, в частности, в салон осужденной в 1924 г. некой гражданки Т., захаживали представители интеллигенции, например, известный партийный журналист Ольдор (И.Л. Оршер).

Но главными реальными потребителями услуг института проституции были рабочие. До революции многие из них считали посещение публичных домов и контакты с уличными женщинами своеобразной формой проведения свободного времени, то есть определенной культурно-бытовой нормой. Военный коммунизм и материальные трудности первых лет НЭПа не позволяли многим рабочим заполнить досуг традиционными развлечениями с проститутками. Однако в середине 20-х гг. ситуация изменилась.

В 1920 г., согласно данным опросов, к услугам проституток прибегало 43% рабочих и 41% представителей иных социальных слоев. В 1923 г. продажной любовью пользовались уже 61% мужчин, трудившихся на фабриках и заводах, и 50% занятых в иных сферах: торговле, управлении и т. д. Вопреки новым коммунистическим нормам, многие рабочие, и в особенности молодежь, как явствует из источников, считали вполне естественным покупать ласки доступных девиц. Фабрично-заводские парни, по свидетельству медиков и социологов, полагали, что пользоваться услугами проституток и болеть венерическими болезнями — дело вполне обычное, доказательство «молодечества».

Еще одним свидетельством прочных связей «пролетарской массы» с институтом продажной любви является степень распространения венерических заболеваний в среде рабочих. Анкетирование 5600 больных сифилисом, проведенное в Ярославле в 1927 г., показало, что половина из них трудится на фабриках и заводах города, 19% - безработные, 11% - служащие, около 3% - крестьяне и 18% - представители иных социальных слоев.

По мере стабилизации «социального» лица потребители услуг проституток советские властные и идеологические структуры трансформировали и формы социального контроля за развитием этого вида отклоняющегося поведения. В декабре 1920 г. Всероссийское совещание заведующих отделами постановило рассматривать пользование проституцией «как преступление против уз товарищества и солидарности». Восторжествовавшая в первые годы НЭПа оценка проституции как прямого порождения капиталистических отношений невольно вела к политизации оценки стороны спроса, Не случайно участники II Пленума ЦКК, проходившего осенью 1924 г. и посвященного проблемам партийной этики, вполне серьезно дискутировали на тему, может ли коммунист пользоваться услугами продажных женщин и как это сочетается с его идейными воззрениями. Любопытно отметить, что при задержании гражданина, вступившего в контакт с проституткой, органы правопорядка в первую очередь выясняли его партийность. Об этом свидетельствуют спецсообщения, пересылавшиеся работниками милиции в райкомы РКП (б) в 1923;1924 гг.

В годы НЭПа зафиксированы и попытки наказывать потребителей проституции как преступников. В начале 1924 г. венерологическое отделение ленинградского губздравотдела предложило: мужчин, виновных в «приставании к женщине», привлекать к уголовной ответственности за хулиганство, а обращающегося с целью подыскания себе подруги «на время» — за пособничество в сводничестве. Даже в начале 1928 г. женотдел ленинградского обкома ВКП (б) поставил вопрос о распространении на мужчин-клиентов статьи УК о наказании за принуждение женщин к занятиям сексуальной коммерцией.

И все же стремление объявить потребление услуг проституток преступлением не получило нормативного оформления. Во многом это объяснялось тем, что к середине 1920;х гг. основную массу клиентов института продажной любви составили рабочие. Привлечение их к уголовной ответственности разрушало миф о высоком моральном облике пролетариев. Рассыпался и фундамент утверждения о том, что проституция как социальная патология присуща лишь буржуазному строю. Обе участвующие в акте купли-продажи стороны принадлежали к так называемому победившему классу, составлявшему основу социалистического общества.

По мере свертывания НЭПа становилось очевидным, что вовсе не притесняемые нэпманы, а рабочие и совслужащие составляют основную массу лиц, систематически обращающихся к представительницам древнейшей профессии. Власти, по-прежнему расценивающие проституцию как социальную аномалию, решили усилить меры общественного воздействия на её потребителей. В 1928 г. ленинградские районные совещания по борьбе с проституцией предложили о случаях контактов мужчин с особами легкого поведения «сообщать на фабрики и объявлять на общих собраниях в присутствии жен». «Это жесткая мера — общественный и политический расстрел» — говорили сами инициаторы данного мероприятия. В октябре 1929 г. ленинградский обком ВКП (б), решив, как указывалось в постановлении, «привлечь к работе с проституцией широкую пролетарскую общественность», возложил на комсомольских активистов миссию по вылавливанию лиц, пользовавшихся продажной любовью. Списки этих людей решено было публиковать в газетах. Организациям, где они работали, предписывалось по возможности уволить этих «моральных отщепенцев» и в обязательном порядка исключить из комсомола, профсоюзов, коммунистической партии.

Путем подобного остракизма делалась попытка внедрить в ментальность населения представление о том, что потребителями продажной любви в условиях форсированного строительства социализма являются социальные перерожденцы. Они могут принадлежать и к рабочему классу. Большевистский публицист и социолог Д. И. Ласс, активно трудившийся на ниве борьбы с социальными аномалиями, писал в 1931 г. «Надо вскрывать лицемеров, которые под прикрытием громких революционных фраз совершают контрреволюционные поступки, прибегая к услугам проституции».

Заключение

экономический девиантный поведение преступность В современную эпоху наблюдается повышенный интерес к отдельной личности, повседневной жизни простого человека в разные периоды нашей истории. Повседневная жизнь людей и общества в целом во всем своем многообразии является одним из самых малоизученных и актуальных направлений как в зарубежной, так и в отечественной исторической науке. Сложившаяся в современном российском обществе обстановка во многом напоминает ситуацию в период новой экономической политики (1921;1929 гг.) и поэтому для того, чтобы в полной мере осознать проблемы социальных патологий сегодняшнего дня, чрезвычайно важно обратиться к имеющемуся накопленному опыту в отечественной истории.

Первая мировая война, революционные бури 1917 г., Гражданская война, страшныйголод1921;1922 гг. унесли миллионы жизней. Многовековая традиционная система ценностей была объявлена большевиками пережитком старого строя. Пропаганда атеизма, разрушение семейно — брачных отношений, низкий уровень жизни — все это привело к социально-психологической дезориентации большинства населения России, к смещению понятий «норма — отклонение», человеческая жизнь ничего не стоила. Затянувшийся системный кризис привел к небывалому росту проявлений девиантного поведения с негативным содержанием.

После завершения Гражданской войны мотивационная сфера индивидуального и массового поведения продолжала изменяться. Ценностные ориентации, поведенческие нормы, соответствующие новому общественному устройству, его идеалам и практике социальных преобразований, не только быстро возникали, но и быстро разрушались под воздействием конкретно-исторических условий.

В первые послевоенные годы партия и государство оценивались массовым сознанием в зависимости от содержания их политических действий двойственно: и как средство реализации справедливого общественного устройства, и как средство сил, препятствующих этой реакции. Такой дуализм был одним из источников политически девиантного поведения, тем более что этому явлению способствовало состояние аномичности в общественном сознании. В этих условиях на уровне повседневной жизни, в том числе и прежде всего политической повседневности, шел постоянный поиск идейных и нравственных императивов в обществе. Поскольку подавляющее большинство населения не было знакомо с идеологами партии большевиков, а их оценка колебалась в пределах противоположностей (от полной поддержки до полного отрицания), постольку средством поиска новых норм политической повседневности становилось девиантное поведение. В первые послереволюционные годы сформировались социально-психологические типы субъектов девиантного поведения: отрицательной (по отношению к власти) направленности, носителями которой было большинство населения Европейской части России; позитивной направленности и нейтральной направленности.

В изучаемый период в целом наблюдалась тенденция, выражавшаяся в росте отрицательных политических настроений среди различных категорий населения. Проведенный контент-анализ информационных сводок органов ВЧК-ОГПУ свидетельствует о том, что репрессивные органы власти рассматривали большинство населения Европейской части России как относящиеся к Советской власти либо враждебно, либо нейтрально, т. е. политическое поведение 88−92% населения рассматривалось как девиантное по отношению к правящей партии и советскому государству.

Руководствуясь идеей о необходимости ускоренного перехода к социализму, власть постоянно усиливала политическое, экономическое и идеологическое давление на население, принуждая его не только к поддержке этой идеи, но и активному участию в ее воплощении.

В условиях нарастающего репрессивного воздействия со стороны власти политическое поведение переживало полосу затяжной и противоречивой трансформации, сопровождавшуюся как всплесками политической активности, так и политической апатии.

Антисоветское поведение как форма социальной девиантности по отношению к новой советской системе, под давлением власти постепенно из сферы политической жизни перемещается в сферу семейных, бытовых и половых отношений. От системного кризиса и протестного поведения первых лет Советской власти часть населения унаследовала девиантные, разрушительные стратегии поведения.

В 1920;е гг. одной из основных форм социальной девиантности были пьянство и алкоголизм. Ко времени установления Советской власти бытовая культура населения Европейской части России и ментальности несли в себе как негативное отношение к пьянству, так и снисходительное отношение к нему. При этом уровень алкоголизации населения, несмотря на различные колебания, оставался достаточно высоким.

После прихода к власти партия большевиков столкнулась с эксцессивным пьянством, развернувшимся на волне радости по поводу установления нового строя и полного отсутствия социального контроля. В годы Гражданской войны масштабы пьянства и связанные с ним формы девиантности существенно возросли.

В программных документах партии пьянство рассматривалось как пережиток капитализма, социальная болезнь, возникающая на основе социальной несправедливости, считалось, оно как социальное явление отомрет в условиях социалистического строительства. Позиция молодого советского государства в начале 1920;х гг. по отношению к употреблению спиртных напитков была противоречивой. С одной стороны, была сформулирована социальная норма, рассматривающая пьянство как слабость, моральную неустойчивость человека, способствующего своим антисоциальным поведением контрреволюции. Декретом СНК РСФСР от 19 декабря 1919 г. «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к ним спиртосодержащих средств» устанавливался не «сухой закон», а индивидуально-личностная ответственность за производство, неумеренное потребление спиртных напитков, порождающее девиантное поведение.

С другой стороны, устанавливая социальную норму и средства ее контроля, власть вводила ряд мер, объективно им противоречащих. В результате в начале 1920;х гг. волна социальной девиантности, связанной с пьянством, охватив самые различные социальные слои, в том числе работников органов власти, коммунистов, приобрела характер стихии, способной привести государство и общество в состояние хаоса и дезорганизации.

Страну, особенно деревню, охватило массовое самогоноварение. В октябре 1924 г. была введена водочная монополия, с помощью которой государство первоначально стремилось организовать эффективную борьбу с самогоноварением, но впоследствии, по предложению Сталина, она была использована как финансовый источник социалистического строительства. Тем самым на уровне государственного руководства представления об экономических факторах социалистического строительства взяли верх над идеологическими соображениями и моральными нормами. В неявном виде государство в области продажи и потребления спиртных напитков способствовало нарастанию социально девиантного поведения, связанного с пьянством, и оставляло базу для его сохранения и расширения масштабов.

Понимание преступности как формы социальной девиантности и причин, порождающих это явление, а также меры социального контроля, базировались на классовом подходе, принципах революционной целесообразности и революционной справедливости. Поэтому как сама правовая норма, так и правоприменительная практика сочетали в себе несоответствие между преступным деянием и мерой наказания за него. При этом основным средством искоренения преступности, за исключением «классово чуждых» преступников, считалось их перевоспитание в новых социальных условиях.

Однако правоприменительная практика, основанная на правовой идеологии большевизма, свидетельствовала о том, что реальность не соответствовала замыслу: преступность и преступники не только не исчезали, а росли. Сама правовая идеология правящей партии, формирующаяся система советского права и правоприменительная практика, в силу своей внутренней противоречивости и во взаимодействии с конкретными историческими условиями, несли в себе элемент социальной девиантности, в значительной мере способствовали сохранению основных тенденций преступности как девиантного поведения. В начале 1920;х гг. наблюдалось ослабление борьбы с преступностью, особенно с уголовной.

Советская юриспруденция 1920;х гг. квалифицировала социально девиантное поведение по основным видам, в которых наиболее многочисленными были преступления против порядка управления, тем самым основной массе преступлений придавался политический оттенок.

Советское государство из года в год наращивало репрессивные усилия, в результате которых в 1927 г. было осуждено 130 человек на каждые 10 тысяч взрослого населения РСФСР. Больше половины из них составляли крестьяне.

Наиболее распространенной и постоянной растущей формой преступного поведения было хулиганство, распространенное прежде всего среди молодежи до 25 лет. Хулиганство как социально девиантный феномен 1920 гг. было как своеобразным продолжением революционного действия, так и средством борьбы против советской действительности.

Преступность в целом как форма социальной девиантности формировалась в конкретно-исторических условиях и была продуктом не только системного кризиса, но результатом неустойчивого характера идеологии, политической и правовой деятельности правящей партии и советского государства, переживавших противоречивый период становления. Постепенно, начиная со второй половины 1920 гг., осознавая масштабы угрозы со стороны криминального мира, власть все больше ужесточает борьбу с ним.

После Октябрьской революции началось разрушение старого, традиционного, патриархального типа семьи. Первые законодательные акты в сфере семейных отношений базировались на двух исходных идеях: о том, что субъект этих отношений значим с точки зрения социальной и профессиональной активности, и о том, что после революционизации и пролетаризации этих отношений, по мере коммунистического строительства, семья отомрет и сформируется новый тип половых отношений, построенный на полной свободе мужчины и женщины по отношению друг к другу.

В начале 1920 гг. критика традиционной семьи стала приобретать крайние формы, которая базировалась на представлениях о необходимости нового типа социализации личности, разрушения «замкнутости» семейно-брачных отношений и полного подчинения семьи интересам строительства нового общества.

Вместе с тем задача формирования социально необходимого человека через преобразование семьи как идеологическая, политическая и экономическая задача находилась в пределах социальной девиантности — семья, как вековая ценность и одна из основных сфер человеческой жизнедеятельности, становилась объектом социального эксперимента, разрушающего нравственные устои. Тем самым в ходе социального эксперимента создавались условия для биологизации человеческой нравственности, результаты строительства новой семьи проявлялись, прежде всего, в изменении социально-демографической ситуации в 1920 гг. и моделей демографического поведения населения Европейской части России, выразившиеся в заметном сокращении количества зарегистрированных брачных союзов, в утрате стабильности брачных отношений, роста доли молодых мужчин и женщин брачного возраста.

К источникам социальной девиантности этого вида относились не только последствия системного кризиса, пережитого страной, но и непосредственная политика партии и государства в этой сфере. Попытки реализации идеи отмирания семьи старого типа не дополнялись определением вполне ясной и позитивной перспективы семьи. Власть не прямым, а косвенным образом способствовала нарастанию девиантного поведения в сфере семейно-брачных и половых отношений. Одним из последствий ее противоречивой позиции в 1920 гг. была эволюция сексуальных моралитетов, нарастание девиантных явлений в этой сфере, рост проституции. Особенное распространение эти явления получили в среде молодежи.

С идеологической точки зрения эти явления были неожиданными для правящей партии и государства, которые к концу 1920 гг. были вынуждены прибегнуть к реставрации традиционной семьи и брака, облекаемых в форму основной ячейки социалистического общества.

Список использованных источников

и литературы

1. Бордюгов. Г. А. «Социальный паразитизм» или социальные аномалии? (Из истории борьбы с алкоголизмом, нищенством, проституцией, взрослой беспризорностью в 20−30-е годы/ Г. А. Бордюгов// История СССР. 1989. № 6;

2. Борисова Л.B. НЭП в зеркале показательный процессов по взяточничеству и хозяйственным преступлениям// JI.B. Борисова// Отечественная история. 2006. № 1;

3. Гилинский Я. Социология девиантного поведения и социального контроля: краткий очерк // Рубеж. 1992. № 2. С. 56.

4. Осокина Е. А. 1936;1941 гг.: Предпринимательство и рынок в период «свободной торговли» // Социальная история. Ежегодник. М., 2000. С. 351.

5. Говоров И. В. Советское государство и преступный мир (1920 — 1940 гг.)/ И.В. Говоров// Вопросы истории. 2003. № 11;

6. Золин П. М. Преступность в стране в 1909 — 1928 гг. Сравнительная статистика/ П.М. Золин// Советское государство и право. 1991. № 5;

7. Лотова Е. И., Павлучкова A.B. К истории создания и деятельности Всероссийского общества борьбы с алкоголизмом/ Е. И. Лотова, A.B. Павлучкова// Советское здравоохранение. М., 1972. № 2.

8. Орлов И. Б. НЭП в региональном ракурсе: от усредненных оценок к многообразию// Там же; Рожков, А.Ю. Беспризорники/ А.Ю. Рожков// Родина. 1997. № 9;

9. Борьбы с беспризорностью в первое советское десятилетие/ А.Ю. Рожков// Вопросы истории. 2000. № 1;

10. Павлов А. Н. Борьба милиции с преступностью в годы НЭПа/А.Н. Павлов// Вопросы истории. 2004. № 10;

11. Советская культура в реконструктивный период 1928 — 1941 гг. — М., 1988;

12. Коржихина, Т. П. Борьба с алкоголизмом в 1920 — начале 30-х гг./ Т.П. Коржихина// Вопросы истории. 1985. № 9;

13. Стеблев Э. А. Экономика российской повседневности // Российская повседневность 1921 — 1941 гг.: Новые подходы. СПб., 1995.

14. Алкоголизм. Причины, задачи и пути борьбы. — Харьков, 1930.

15. Андреевский Г. В. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху (20 — 30-е гг.). — М., 2003

16. Верт Н. История советского государства. 1900;1991. М., 1992.

17. Журавлев C.B., Соколов А. К. Повседневная жизнь советских людей в 1920;е гг. // Социальная история. Ежегодник. 1997. — М., 1998;

18. Кизилов Е. И. НКВД РСФСР (1917; 1930 гг.). — М., 1969;

19. Ковалева А. И. Социализация личности: норма и отклонение. — М., 1996. С. 103−104.

20. Черных А. И. Становление России советской. 20-е годы в зеркале социологии. — М., 1998.

21. Козлов В. А., Хлевнюк O.A. Начинается с человека: человеческий фактор в социалистическом строительстве: итоги и уроки 30-х годов. М., 1988.

22. Коржихина Т. П. Из истории борьбы советских государственных и общественных организаций за новый быт в 20-е гг.// Из истории партийно-государственного руководства культурным строительством в СССР. М., 1983

23. Курицын В. М. Переход к НЭПу и революционная законность. — М., 1972