Литературная критика в сатирах Персия

Сатиры Авла Персия Флакка традиционно признаются одним из наиболее сложных для толкования латинских текстов, причем большинство ученых считают obscuritas Персия намеренной1. Почти каждая трудность, возникающая при чтении этого автора, рассматривается как некое препятствие, искусственно созданное самим Пер-сием для того, чтобы затруднить читателю доступ к его мысли. Ясно, что такую странную манеру сочинительства можно объяснить лишь тем, что мысль Персия почти нигде не является хоть сколько-нибудь оригинальной, и сам поэт это сознавал2.

Такой уничижительный взгляд на творчество Персия не разделяли, однако, ни античные, ни средневековые авторы. Крайнее самолюбие Лукана не мешает ему признать Персия намного лучшим поэтом, нежели он сам. Vera poemata Персия Лукан без всякой задней мысли противопоставляет собственным ludi (Persii vita. P. 58. /Bucheler/)3. «Истинная поэзия» в определении Лукана, которое было.

1 См. Scuilante-Saccone М. La poesia di Persio alla luce degli studi piu recenti // Aufstieg und Niedergang der romischen Welt. Bd. 32−33. Berlin, 1985. P. 1781 — 1812. Ср. общую оценку сатир Персия, данную В. Куг-лером (Kugler W. Des Persius Wille zur sprachlichen Gestaltung in seiner Wirkung auf Ausdruck und Komposition. Diss. Berlin, 1940. S. 2 — 6.). См. также: Franchino А. II problema della oscurita in Persio // Annali della Facolta di Magistero dell’Universita di Bari. 1973;1974. Vol. 13. P. 675 — 676. Противником этой позиции является В. Киссель, автор последнего, самого полного комментария к сатирам Персия: «Персий не стремился к неясности ни намеренно, ни бессознательно» (Aules Persius Flaccus. Satiren. Herausgegeben, ubersetzt und kommentiert von W. Ki? el. Heidelberg, 1990. S. 6) Однако попытку обосновать это утверждение (сложность в том, что Персий иногда употребляет выражения вульгарного и народного языка, которых мы не понимаем) нельзя назвать удачной. Лексикон Персия в целом понятен, и мы, как правило, угадываем, о каких реалиях идет речь, что, однако, далеко не всегда приближает к пониманию контекста.

2 Ср. Schanz М. — Hosius С. Romische Literaturgeschichte. Bd. II. Munchen, 1935. S. 481: «В особенности, постоянное смешение абстрактного и конкретного, которое переводит бессмысленное выражение в область осмысленного (курсив наш — М.П.) является пыткой для читателя Персия.» .

3 Трудно представить себе, что Лукан мог кого-то считать лучшим поэтом, чем он сам. Поэтому ирония не была бы неожиданной. Однако в дальнейшем, при более подробном разборе этого места, мы высказано в кружке философа Корнута, без сомнения, имеет в виду не только талант стилиста, но и вдумчивость сатирика — наблюдателя жизни. Из «Жизнеописания» мы знаем и о чрезвычайной популярности книги Персия у читателей второй половины I в4. Поколение спустя Квинтилиан, бывший, как известно, противником поэтики «нового стиля» и высказывавшийся о поэтах времен Нерона, таких как Сенека и Лукан, скорее неодобрительно (Inst. X, 125 131- X, 90) признает истинность этой славы:

Multum et verae gloriae quamvis uno libro Persius meruit (Inst. X, 94). («Персий, хотя и [всего] одной книгой, заслужил большую, и причем — истинную славу.»).

В ту эпоху упадка вкуса, когда литературный Рим переживает засилье графоманов, именно Персий становится примером поэта, сумевшего в одной книге сатир сказать больше, чем другие — в обширной эпической поэме. Так характеризует Персия Марциал (IV, 29, 7−8):

Saepius in libro numeratur Persius uno,.

Quam levis in tota Marsus Amazonide. покажем, что Лукан здесь мог быть вполне серьезен. Мы не разделяем мнения А. Барталуччи, что тщеславие Лукана требует изменить традиционный текст и читать suo ludo diceret вмесо sua ludos diceret (Bartalucci A. Persio e i poeti bucolici di eta neroniana // Rivista di cultura classica e medioevale. 1976. Vol. 18. P. 88). Тем более нет никаких оснований для атетезы всего пассажа, на которой настаивает Э. Пасоли (Pasoli Е. Note sui componimenti d’argomento letterario di Persio // Paideia. 1968. Vol. 23. P. 285 — 287).

4 Editum librum continuo mirari homines et diripere coeperunt (Persii vita. P. 59 /Bucheler/). Неправдоподобно, на наш взгляд, предположение О. Зееля, что под homines подразумевается «zahlma?ig kleine Kreise» (Die Satiren des Persius. Lateinisch und Deutsch. Herausgegeben von O. Seel. Munchen, 1950. S. 117). Скорее всего, первое античное издание Персия стало таким популярным потому, что его стихи долгое время были известны лишь немногим друзьям, членам кружка Корнута, принадлежавшим к интеллектуальной элите тогдашнего Рима. Вероятно, от Персия ждали каких-то персональных намеков и обличений высокопоставленных лиц нероновского времени, а возможно (учитывая оппозиционность некоторых друзей Персия, таких как Тразея Пет) — и самого императора. Таким образом, само по себе данное свидетельство «Vita» не может служить достаточным подтверждением тезиса о доступности Персия восприятию современного ему читателя (ср. Aules Persius Flaccus. Satiren. Herausgegeben von W. Ki? el. S. 4) Гораздо важнее то, что интерес к нему широкой публики не ослабевает и в дальнейшем (см. ниже).

Чаще упоминается Персий с одной книгой, чем Марс со всей [своей] «Амазонидой.»).

Saepius numeratur в нашем понимании говорит о том, что интерес к Персию у читателя времен Марциала еще велик. Между тем, poeta obscurus вряд ли мог быть широко читаемым через полстолетия после смерти. Помимо этого, Марциал, очевидно, приписывает Персию основательность (gravitas), которая эллиптически противостоит легкости (levitas) Марса5.

Иоанн Лаврентий Лид, византийский ритор и государственный деятель V—VI вв., единственный из известных нам античных авторов, считает Персия темным (De magistratibus rei publicae Romanae I, 41): nepcrioq 5e tov 7roir|Ti?iv Xwcppovcc цгцтцуособои OeXtov то At>KO (ppovo<;

7tapfjA.0ev ocj-iocDpov.

Персий, желая подражать поэту Софрону, впал в темноту Ликоф-рона.").

В. Киссель в предисловии к обширному комментарию Персия высказывает предположение, что Лид выразил общее мнение своих современников и стал родоначальником той традиции, которая в конце концов окончательно «разоблачила» Персия6. Однако нам представляется, что отзыв Лида не мог быть продиктован ничем кроме его собственных литературных вкусов и остался незамеченным латино-язычной традицией7. Показательным является странное утверждение о том, что Персий стремился подражать древнему мимографу Софрону из Сиракуз. Эта выдумка пришла в голову Лиду, видимо, потому, что многие неясности у Персия вызваны диалогическим характером его сатир. Распределение реплик между воображаемыми собеседниками сатирика и им самим зачастую определяет смысл пассажа в целом. Надуманным выглядит и сравнение с Ликофроном. Ликофрон сочинил поэму, целиком состоящую из загадок, предложив читателю поломать голову над их отгадками. Художественный метод автора «Александры» чужд Персию, писавшему диатрибу, а не ученый эпос. Отзыв о Персии, как о поэте, намеренно затемнявшем свои стихи и потерявшем благодаря своей нарочитой оригинальности нить собственной мысли (видимо, это скрывается за то.

5 Иначе у Н. Скиволетто, увидевшего (как кажется, необдуманно) в цитируемых стихах Марциала иронию по отношению к Персию. (Не будет ли это означать, что Марциал хвалит Марса?) См. Scivoletto N. La «poetica» di Persio // Argentea aetas. In memoriam E.V. Marmorale. Genova, 1973. P. 104 n. 56.

6 Aules Persius Flaccus. Satiren. Herausgegeben von W. Ki? el. S. 6−7.

7 Что касается позднейших византийских авторов, то они нигде не упоминают Персия. Вообще, насколько мы можем судить, мнение Лида впервые вспоминают издатели Персия в XIX-ом веке. ajuavpov), предваривший критику Персия учеными нового времени, следует целиком отнести на счет критического чутья чиновника эпохи Юстиниана.

Мы, конечно, не можем точно сказать, как относились к Персию образованные читатели конца V в. Латинские patres, жившие в хронологически близкую Иоанну Лиду эпоху, почитали Персия и нигде не высказывались о несостоятельности его как поэта и как мыслителя. Напротив, Лактанций и Августин признают его образцом «нравственного поэта» 8, Иероним же называет Персия disertissimus satiricus (Epist. CXXVI, 6). Из писаний Иеронима видно, что Персий в IV в. являлся одним из школьных авторов9. Известно, что Персия много переписывали в Средние Века10. Упоминания о нем встречаются у ряда средневековых авторов11. Если во времена Лида отношение к Персию на Западе меняется, то непонятно, почему в XI в. он попадает в число aurei auctores наряду с Горацием и Вергилием12.

То, что тексты Персия рано становятся объектом подробного комментирования, не говорит о какой-то исключительной трудности восприятия их античными и средневековыми читателями13. Скорее это свидетельствует о почтении к Персию традиции (возможно, пер

8 Рецензия Персия в текстах Лактанция, Августина и Иеронима еще не исследована в достаточной степени. См. Courcelle Р. Saint Augustine lecteur des satires de Perse // Revue des Sciences Religieuses. 1953. N 27. P. 40 — 46. Между тем у нас нет недостатка в свидетельствах почтения, оказываемого Персию раннехристианскими авторами: Hagendahl Н. Latin Farthers and the Classics. A Study in Christian Latin Thought and Letters. Goteborg, 1958. Index, см. PersiusСм. также Hering G. Persius. Geschichte seines Nachlebens und seiner Ubersetzungen in der deutschen Literatur. Berlin, 1935. S. 140 — 145.

9 См. прим. 71. Известный анекдот о том, что кто-то из отцов церкви (чаще всего называют имя Иеронима) бросил книгу Персия в огонь со словами: «si поп vis intelligi, поп debes legi», лишен достоверности.

10 См. Manitius М. Philologisches aus alten Bibliothekskatalogen (bis 1300) // Rheinisches Museum. 1892. Bd. 47. S. 52 — 54.

11 Среди них Гунцо из Новары, Иоанн из Солсбери и др. Впечатляющий список testimonia (до XIV-го века) составил М. Маниций (Manitius М. Beitrage zur Geschichte romischer Dichter im Mittelalter // Philologus 1888. Bd. 47. S. 710 — 720.).

12 См. Hering G. Persius. Geschichte seines Nachlebens. S. 172.

13 Иначе уже у К. Германна. См. Hermann К. F. Analecta de aetate et usu scholiorum Persianorum. Gottingen, 1846. P. 4. вым комментатором Персия был Валерий Проб14), всегда избиравшей для толкования лучших, а не сомнительных авторов. Пояснения писались и к Вергилию, и к Теренцию, и ко многим другим каноническим авторам, которых трудно заподозрить в злокозненном затемнении своих мыслей. В дальнейшем у нас будет немало случаев показать, что тот комментарий к сатирам Персия, который, по всей видимости, был популярным в поздней античности и следы которого отыскиваются в средневековых схолиях, как правило, верно отражает ход мысли сатирика.

Филологи Ренессанса, энергия которых дала Персиевым сатирам новую жизнь, также не высказывают своего недовольства стилем и идеями Персия. По мнению Бартоломео Фонти и Джованни Бри-таннико, составлявших комментарий к первым изданиям Персия, Персий превосходит Ювенала, а подчас даже не уступает Горацию15. Толкователи первой половины XVI в. зачастую обнаруживают замечательно верное понимание многих спорных пассажей Персия16. В эти десятилетия повсеместного еще бытования цицеронианской латыни Персий выдержал несколько изданий, некоторые из которых были рассчитаны на широкий круг читателей17.

Перемена в восприятии и исследовании сатир Персия была спровоцирована брошенными вскользь спорными замечаниями обоих Скалигеров. Юлий Цезарь Скалигер в своей «Поэтике» упоминает о Персии следующим образом: «Persii vero stilus morosus et ille ineptus, qui quum legi vellet quae scripsisset, intelligi noluit quae le-gerentur. Quamquam nunc a nobis omnia intelleguntur. At fuit tempus,.

14 Последнее малоправдоподобно. Мы не занимались детально вопросом об атрибуции схолиев к Персию. После исследований О. Яна остается мало сомнений в том, что к Пробу восходит «Vita». См. Auli Persii Flacci Satirarum Liber. Ed. O. Jahn. Lipsiae, 1843 /Далее — Ed. Maior/. P. CXXXVI — CLXI. Если верить титулу, «Жизнеописание» взято из комментария Проба. См. об этом в «Заключении». Попытки приписать «Vita» Светонию или Акрону (см., в частности, Kisselius A. Specimen criticum, continens A. Persii Flacci codicum MSS Leiden-sium collationem. Diss. Zalt-Boemeliae, 1848. P. 98) не встречают сочувствия у современных критиков.

15 A. Persii Flacci Satyrarum opus. Cum commentariis Jo. Britannici et Barth. Foncii. Venetiis, 1497. P. 3 — 9.

16 См. Auli Flacci Persii Satyrae sex, cum quinque commentatoribus et eorum in singulas satyras argumentis. Basileae, 1551.

17 Таково, например, издание Любина, выходившее несколько раз: Persii Flacci satyrae VI. Ita illustrata, ut a quodam facile intelligi possit commentariis Einhardi Lubini. Amstelredami, 1595. cum inter ignotos haberetur18." Сатиры Персия писались в расчете на очень узкий круг близких друзей поэта. У нас нет никаких оснований считать, что Персий не хотел быть понятым этими людьми. Далее, неясно, учитывая вышесказанное, когда Персий действительно «был в числе неизвестных (непонятных? — М. П.) авторов». Скалигер не мог, конечно, иметь в виду VI-'VIII вв., «темные века» латинской литературы. Персий, кстати, пережил эту гибельную для большей части второстепенных поэтов эпоху без катастрофических потерь. И уж если «теперь мы понимаем все», то позднеантичный читатель, для которого многое из того, что во времена Скалигера уже давным давно утеряно, было прозрачным, тем более не испытывал особенных затруднений. Иосиф Скалигер высказывается о Персии в таком же духе: «Persius affectavit obscuritatem et caecus dicitur a poetis. Luciliano more scribit.» 19 Какие поэты называют Персия слепым (то есть, в пассивном смысле, — неясным)? Быть может, современники Скалигеров? Думается, впрочем, что «слепота» Персия возникла из глупости, приписанной ему старшим Скалигером. Детальное сходство Персия и Луцилия не исследовано в достаточной степени еще и сейчас. Думается, Скалигер не имел определенного представления о каких-то специфических общих чертах этих сатириков. Луцилий возникает оттого, что Персий сам цитирует его в первом стихе первой сатиры (и, возможно, из свидетельства «Vita» об увлечении Персия именно этим автором).

Влияние Скалигеров на умы было столь велико, что даже Исаак Казобон, который подготовил не потерявшее своего значения и поныне издание Персия20, дав сатирику высокую оценку, не смог переубедить ни современников, ни будущих исследователей. Младший.

18 Scaliger Julius Caesar. Poetices libri Septem. Lyon, 1561. P. 323 (lib. VI, cap. 6). Скалигер, видимо, сам чувствует парадоксальность своей рецензии. Кстати, нам представляется, что вышеупомянутый анекдот о брошенной в огонь книге Персия, происходит именно из этого афористичного высказывания Скалигера (ср. intelligi noluit: non vis intelligilegi vellet: non debes legi).

19 Scaliger J. J. Prima Scaligeriana. Trajecti ad Rhenum, 1670. P. 85. Это высказывание младшего Скалигера напоминает рецензию Иоанна Лида. И тот и другой равно удалены от Персия разностью культур и языка.

20 A. Persil Flacci Satyrarum Liber. Edidit I. Casaubon. Lutetiae, 1605. Мы пользовались более доступным изданием комментариев Исаака Казобона в обработке его сына Мерика Казобона с дополнениями Ф. Дейбнера. А. Persii Flacci Satyrarum Liber cum I. Casauboni notis. Editio nova cura et opera Merici Casauboni Isaaci fllii. Auxit F. Deubner. Lipsiae, 1833.

Скалигер не вступал в дискуссию, отделавшись каламбуром: «Au Perse de Casaubon la saulce vaut mieux, que le poison» 21. XVII и XVIII век проходит под знаком презрения к Персию. Панегирик Персию в предисловии к изданию Ф. Пассова22 не вызвал никакой реакции, если не считать появившегося вскоре популярного издания сатир Персия на немецком языке (перевод был выполнен шестистопным ямбом, с рифмой)23. Впоследствии, после знаменитого издания О. Яна, ставшего образцом для всех последующих толкователей24, корпус сатир Персия стал расцениваться как некий сборник трудных задач для филолога. Такой подход к делу немало навредил и продолжает вредить Персию, порождая множество произвольных толкований.

Итак, мы видим, что ни античная, ни раннегуманистическая традиция не дает оснований судить о Персии как о poeta obscuras. Отношение к его сатирам пересматривается в ту эпоху, когда живое владение латинским языком начинает уходить в прошлое, унося с собой привычку к непосредственному восприятию латинских текстов. Настоящая работа представляет собой попытку показать, что в абсолютном большинстве случаев мы можем приблизиться к пониманию стихов Персия его современниками. Мы присоединяемся к мнению, высказанному в свое время переводчиком Персия Эдмундом Бертоном: «То, что Персий сочтен темным, неостроумным и непонятным автором, есть результат скорее недостатка прилежания у читателя, чем недостатка ясности у автора.» 25 Конечно, никакое упорство не поможет найти в Персии то, чего в нем нет, однако результаты тысячелетней осады, первым памятником которой остаются схолии, не дают нам права делать вывод о полном бессилии исследовательской мысли перед текстами Персия. Наоборот, многие достижения филологов прошлого заставляет признать окончательными не отсутствие новых данных, но точность анализа и неоспоримость выводов. Во многих случаях традицию, начало которой положили И. Казобон, О. Ян, К. Ф. Германн, Ф. Бюхелер, А. Э. Хаусмен, Г. Немети и другие ученые такого же уровня, нет оснований пере.

21 Scaliger J. J. Scaligeriana sive excerpta. Den Haag, 1666. P. 64.

22 Aulus Persius Flaccus. Erster Theil. Text und Ubersetzung. Uber das Leben und die Schriften des Persius. Anmerkungen zur ersten Satire. Herausgegeben von F. Passow. Leipzig, 1809. P. 5 — 12. Это издание не было доведено Пассовым до конца.

23 Aulus Persius Flaccus. Satiren. Ins Deutsche ubersetzt von A. Wagner. Leipzig, 1811.

24 См. прим. 14. Персий О. Яна имел большой успех. Ян повторил это издание с небольшими изменениями в 1868 г.

25 Burton Е. The Satyrs of Persius. London, 1752. P. III. сматривать. Поэтому, в нижеследующих разделах мы сосредоточимся главным образом на тех пассажах, где нельзя ограничиться пересказом вульгаты, но следует предложить новое толкование.

Оценка творчества Персия учеными нового времени обнаруживает одно существенное внутреннее противоречие. Немногочисленные защитники поэта находят опору прежде всего в том, что касается философского содержания его сатир. И. Казобон считал основным достоинством чистоту философских взглядов Персия26, К. Марта восхваляет Персия как «страстного последователя великой философии» 27, М. фон Альбрехт удивляется ригоризму Персия-философа, серьезности и глубине его мысли28. Исследования философского материала, находимого в сатирах Персия стало прибежищем его поклонников. Между тем, философствование Персия, если его вообще можно так определить, должно служить важным аргументом как раз для тех ученых, которые считали его трудный язык средством скрыть тривиальные идеи. Действительно, обсуждение paradoxa stoicorum (III, 15−105: omnia peccata pariaV, 73−188: tantum sapiens liber) — философский tour de force Персия — при ближайшем рассмотрении оказывается поверхностным, и сила некоторых аналогий ничего не добавляет к известному по другим источникам материалу. Увещевания Сократа, обращенные к Алкивиаду (тема четвертой, «политической», сатиры) выглядят как школьная декламация29. Это же относится и ко второй сатире, где трактуются вопросы практической этики. Сказанное подтверждается незначительной ценностью (и невысоким уровнем) работ, посвященных специально философскому содержанию сатир30.

Самой трудной для истолкования частью наследия Персия являются те стихи, содержанием которых служит литературная критика. Сюда относятся «Холиямбы» 31, первая сатира, «литературный пролог» пятой (ст. 1 — 29) и начало шестой (ст. 1−11) сатиры. Имен.

26 A. Persii Flacci Satyrarum Liber cum I. Casauboni notis. P. XIV.

27 Марта К. Философы и поэты-моралисты во времена римской империи. Русск. пер. М, 1879. С. 179.

28 Albrecht M. von. Geschichte der romischen Literatur. 2 Aufl. Munchen, 1994. Bd. II. S. 802.

29 Большая часть сатиры — переложение платоновского диалога «Алкивиад I». См. Dessen С. Iunctura callidus acri. A Study on Persius Satires. Urbana, 1968. P. 58 — 70.

30 См., например, Knickenberg F. De ratione Stoica in Persii satiris apparente. Diss. Munster, 1867- Houk M. De ratione Stoica in Persii satiris conspicua. Diss. Daventriae, 1894.

31 Если, конечно, мы не ошибаемся, признавая «Холиямбы» Персия полемически заостренными. См. далее подробно. но литературно-критические места у Персия наделали больше всего хлопот комментаторам. Как мы покажем в дальнейшем, эти спорные пассажи, по каждому из которых существует обширная литература, каждый раз становились камнем преткновения в понимании мысли сатирика. По логике вещей, они-то и должны в первую очередь вызывать негодование хулителей Персия. Здесь, однако, дело обстоит противоположным образом. В «Истории римской литературы» М. Шанца — К. Хозиуса, дается в целом очень резкая характеристика творчества Персия, но делается исключение для первой сатиры, превосходящей остальные, по мнению авторов, живостью диалога и силой характеров32, Иосиф Скалигер, назвавший Персия «un pauvre poete, lequel pourtant nous entendons tout» 33, счел «Холиямбы» достойными перевода на греческий34. Сторонники теории «сознательного затемнения» очень часто признают художественные достоинства вышеуказанных литературно-критических сюжетов.

Объяснение такой парадоксальной ситуации выдает, на наш взгляд, самую сущность мироощущения Персия. Те, кто хвалит в Персии философа-моралиста, не осознают, что их похвалы относятся не к стихам, а к личности сатирика. Персий хотел быть таким, в частности, потому, что такую позицию рекомендовал ему его учитель Луций Анней Корнут:

Ore teres modico, pallen tes radere mores Doctus et ingenuo culpam defigere ludo. Hinc trahe, quae dicas. (V, 15 — 17) («Ты изящен скромной речью, наученный (то есть умеющий) изничтожать нравы, делающие [человека] бледным, и талантливым стихом гвоздить вину. Отсюда бери то, о чем будешь говорить.»).

С такими намерениями Персий начинает свой творческий путь в качестве сатирика. Хронологически, как, в основном, принято считать, моралистические философские сатиры (Sat. II, III, IV) предшествуют тем, в которых присутствует литературная критика35. В первых Персий — философ, ученик стоиков, вторые обнаруживают в нем критика, живо отзывающегося на все, что происходит в современной литературной жизни. Первому нельзя приписать никакой самобытности, второй заслуживает похвалы как тонкий и своеобразный писатель. Именно литературно-критические этюды Персия.

32 Schanz М. — Hosius С. Romische Literaturgeschichte. Р. 481.

33 Scaliger J. J. Prima Scaligeriana. P. 85.

34 Этот перевод приведен в издании Казобона А. Persii Flacci Satyra-rum Liber cum I. Casauboni notis. P. 30.

35 См. Дуров В. С. К вопросу о хронологии сатир Персия // Вестник ЛГУ. 1981. N20. С. 45−46. открыли подлинное дарование сатирика36, которое и было признано критиками Персия, не заметившими того, что его талант выражен как раз в тех стихах, которые можно было бы признать искусственно затемненными.

Хотел ли Персий, излагая общие места стоиков, отяжелить свою мысль? Во всяком случае, Корнут ему этого не рекомендует:

Verba togae sequeris, iunctura callidus acri (V, 14). («Следуй словам тоги, искусный в остром связывании.») «Слова тоги», думаем мы, подразумевают римскую простоту и краткость (а не простонародную речь). В юном поэте, взявшемся разбирать и иллюстрировать положения философии, нетрудно, конечно, заподозрить желание казаться ученее. Именно в этих стихах он мог быть и намеренно косноязычным37. Отметим, однако, что указанные выше философские сюжеты вызывают меньше затруднений у комментаторов и в целом, и в частностях, так что, если Персий хотел затруднить нам доступ к своим текстам, то здесь ему это не удалось. Еще менее естественным было бы считать, что Персий стремился к созданию трудностей в отнюдь не школьных литературно-критических стихах, то есть там, где он не мог не чувствовать своей силы. Каково же тогда происхождение трудностей, о которых мы упомянули выше?

Дело в том, что мы довольно хорошо знаем все те вещи, о которых пишет Персий-сгсонкЦсоу, и гораздо хуже представляем себе все, что относится к литературным спорам современной ему эпохи (прежде всего в том, что касается поэзии38). Для нас Персий является.

36 Блестящий критический дар признает за Персием Уильям Андерсон (Anderson W. Roman Satirists and Literary Criticism // Bucknell Review. 1964. P. 106 -113.) Андерсон указывает на важность темы литературной критики в римской сатире вообще. Первым из сатириков литературоведческий материал делает своим предметом Гораций (Луцилий, видимо, развивал тему «сатирик и общество»). У Ювенала встречаем уже не только ссылку на предшественников, но и критику современной ему бессодержательной мифологической поэзии, впервые введенную в качестве темы сатирика Персием.

37 Ср. Adami Joh. Sam. Verteuchter Persius in 6 Satiren. Dresden, 1674: «Persius satyras suas de industria, ut longe doctior videretur, obscuritate involvit.» Цит. по: Hering G. Persius. Geschichte seines Nachlebens. S. 175. Anm. 52.

38 Сенека говорит почти исключительно об ораторском искусстве. (Позднее Квинтилиан, наш основной источник в этой области, дает поэтам нероновской эпохи лишь несколько кратких характеристик.) В «Фарсалии» эти темы нигде не затронуты. Судя по названиям друединственным из современных ему авторов (если не считать карикатурных отрывков Петрония, например, Sat. 93), критически реагирующим на беспрецедентный всплеск поэтической активности во времена Нерона, порожденный во многом пристрастиями самого императора. Литературоведческие пассажи Персия содержат множество непонятных для нас намеков. Отсюда композиционная раздробленность этих текстов. Мысль Персия воспринимается нами как недосказанная (у Персия нередка и прямая апосиопеза). Но композиционные неувязки и стилистические диссонансы для нас, очевидно, гораздо более чувствительны, чем они были для современников поэта, восприятие которых мы и будем пытаться восстановить.

Важность литературно-критического материала для исследования Персия39 определяется не только тем, что здесь наиболее ярко проявился его талант. Многие детали, обнаруживаемые при тщательном анализе этого материала дают нам возможность уточнить, а гих, не дошедших сочинений Лукана, в них также не было речи о современной поэзии.

39 В обширнейшей литературе о Персии (далеко не полная библиография В. Кисселя включает около 900 работ) отсутствуют специальные монографии о Персии как о литературном критике. Отчасти это вызвано тем, что анализ этого материала, при его большой разнородности, необходимо будет иметь фрагментарный характер (это, конечно, относится и к нашей работе). Единственной статьей, в которой делается попытка дать общую характеристику Персия с этой стороны, является этюд В. Корфмахера, основной вывод которого состоит в том, что критика современной Персию поэзии сводилась к критике нравов (qualis vita — talis oratio). См. Korfmacher W. Persius as a literary Critic // Classical Journal. 1932 — 1933. N 28. P. 276 — 286. Эту же очевидную мысль повторяет У. Сэмпл (Semple W. Н. The Poet Persius as Litterary and Social Critic // Bulletin of the John Rylands Library. 1961 — 1962. N 44. P. 157 — 174.) Нижеследующее рассмотрение не претендует на универсальную оценку Персия как литературного критика (учитывая противоречивость мысли сатирика, дать такую оценку вообще представляется невозможным). Однако, сознавая необходимость обобщений, мы сопровождаем анализ каждого сюжета выводами, а в заключении указываем на общие закономерности, действенные для литературно-критических писаний Персия в целом. Понимание большинства литературно-критических пассажей продолжает оставаться спорным. Немалое количество статей по частным вопросам литературной критики у Персия, а также объемный и разносторонний материл, находимый в комментариях к Пер-сиевым сатирам, дают возможность судить о живом интересе исследователей к этой стороне творчества сатирика. иногда даже пересмотреть общепринятые взгляды на сочинения и личность других писателей — современников Персия, таких как Кор-нут, Лукан, Цезий Басс, и его отдаленных предшественников, каковы Луцилий, Энний, Пакувий и Акций. Начиная с Пролога, сатиры Персия вводят нас in medias res в литературные споры этой эпохи, отличной от предшествующих и масштабом литературного процесса, и обликом читателей, и характером создаваемых произведений, эпохи, которую американский филолог М. Морфорд имел смелость назвать «литературной революцией» 40.

Первые две главы настоящего исследования посвящены разбору тех спорных пассажей, темой которых является определение Пер-сием своей роли как поэта — критика и его отношение к современной ему поэзии вообще. В главе I мы анализируем критику, высказанную Персием в адрес модных поэтов («Холиямбы»), пассажи, связанные с критикой Персием поэтических занятий Нерона и критическим отношением сатирика к читателю (I, 120 — 123 и другие места первой сатиры). Здесь Персий предстает резким критиком, дающим волю своему сарказму по отношению к окружающим. И все же о Персии нельзя говорить только как о мизантропическом poeta indignans (ср. Ювенала с его пафосом отрицания). Поэтому в главе II разбираются те стихи Персия, по которым можно судить о некоторой снисходительности к своей аудитории (I, 44 — 47- в контексте дискуссии о скромности Персия) и к своему ближайшему литературному окружению (VI, 1−6- здесь анализируется материал, связанный с Цезием Бассом). В третьей главе мы рассматриваем стихи Персия, касающиеся его предшественников в жанре сатиры. К обширной традиции исследования взаимосвязей творчества Персия и Горация мы можем добавить только анализ собственной позиции Персия по отношению к своему главному литературному образцу (I, 114 — 119). Больше места отводится материалу, связанному с Луцилием (в первую очередь, стихи 1 -12 первой сатиры, в понимании которых до сих пор нет единства). В четвертой главе исследуются несколько стихов, в которых речь идет о поэтах архаической эпохи, снова ставших модными во времена Нерона: Эннии (VI, 9 — 11 с попутным разбором отношения Персия к эпической поэзии и, в частности, к Вергилию), Акции и Пакувии (I, 76−78, где говорится о недостатках архаической римской трагедии). Наконец, в заключении мы пытаемся обобщить литературно-критический материал, находимый у Персия, выделить основные обсуждаемые Персием вопросы и суммировать его мнения.

40 Morford М. The Neronian Literary Revolution // Classical Journal. 1972;1973. N68. P. 215.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Стихи Персия, посвященные литературной критике, на первый взгляд представляют собой ряд отдаленных композиционно и раздробленных семантически фрагментов, сама мозаичность которых, казалось бы, не дает оснований для каких-либо обобщений. Исключительно трудно определить, в какой степени размещение собственно литературно-критического материала в сатирах Персия является делом рук самого автора440. Велика вероятность того, что композиция дошедшего до нас сборника — целиком и полностью плод деятельности издателей Персия, Корнута и Цезия Басса441. Ранняя смерть друга и ученика дала им право на некоторый произвол. Очевидно, что целиком занятая вопросами литературной жизни сатира, ставшая первой в Персиевом корпусе, нашла свое место благодаря ориентации на вторую книгу сатир Горация442. Однако это не говорит ни за, ни против деятельности издателей: перекличка Персия и Горация в этой сатире настолько очевидна, что постановка ее на первое место напрашивалась сама собой. Давно замечено сходство между первой и началом пятой сатиры, определяемое и хронологической близостью443. Шестая сатира, первые стихи которой содержат сразу несколько литературно-критических мотивов, возможно, начата Персием сразу после пятой и определенно не доведена до конца444. Местоположение «Холиямбов», ставших Прологом, до сих пор является загадкой445. То, что в архетипе «Холиямбы», по всей вероятности, стояли вначале, не значит еще, что Персий не хотел поставить их в конце.

И все же, несмотря на заведомую неясность планов автора относительно обличья и внутренней связи своей книги, «взгляд сверху», брошенный на сатиры Персия как на сборник an sich, дает основания говорить о некоем композиционном единстве темы.

440 О разъединенности текста и мысли Персия см. Hendrikson G. The Third Satire of Persius // Classical philology. 1928. Vol. 23. P. 342.

441 Прежде всего, конечно, Цезия. Ср. «Vita» (Ed. Minor. Р. 59). Kop-нут, скорее всего, давал юному другу Персия советы, касающиеся издания книги. Ср. Ramage Е. Method and structure in the satires of Persius // Illinois classical studies. 1979. Vol. 4. P. 136−151.

442 Имеется в виду сходство Pers I и Ног Serm. II, 1. Ср. Paratore Е. De Persio Horatii interprete // Latinitas. 1969. Vol. 17. P. 245 — 250.

443 Cp. Hooley D. Mutatis mutandis: Imitations of Horace in Pesius' first Satire//Arethusa. 1984. Vol. 17. P. 81 -95.

444 См. Beikircher H. Kommentar zur VI Satire des Persius. S. 180.

445 Ср. постановку проблемы у В. С. Дурова («Холиямбы» Персия. С. 78.) литературной критики в его сатирах. Бросается в глаза то обстоятельство, что вторая, третья и четвертая сатиры — ядро Персиева корпуса — не имеют никаких или почти никаких пересечений с первой, пятой и шестой. Каждая из этих ранних сатир посвящена одному конкретному вопросу стоической этики. Sat. II — последовательно изложенное руководство по вопросу обращений к богамSat. IIIсочинение на тему «деятельный человек» — Sat. IV — наставление практическому политику. Что отличает эти произведения от других трех сатир, кроме отсутствия в них литературно-критических сюжетов? В первую очередь, они лишены той широты взгляда, которую мы видим в трех других сатирах. Если в пятой сатире Персий посвящает вдохновенные стихи полной опасностей жизни купца, если в шестой он несколько раз с нарочитым безразличием к рекомендациям стоиков заявляет о своем стремлении наслаждаться жизненными благами, если в первой он с насмешкой отвергает призывы к стоическому равнодушию, то в трех «срединных» сатирах он нигде не отступает от моралистического тона и строго (и, конечно, несколько скучно) придерживается позиций проповедника стоической добродетели. Во-вторых, как мы отмечали в начале нашего разбора, «срединные» сатиры отмечены, увы, недостатком поэтического мастерства и самостоятельности мысли.

Итак, мы видим, что сатиры содержащие литературно-критические сюжеты помещены по обе стороны чисто философских, школьных произведения раннего Персия. Такое размещение, наподобие кольцевой композиции, во всяком случае, говорит о некотором схематизме, определяющем взаимное расположение сатир в сборнике. При этом отнесение «Холиямбов» в начало или в конец книги, не имеет существенного значения. Так или иначе, литературные сюжеты находятся на периферии, обрамляя философские. Композиционный схематизм более, чем что бы то ни было другое, свидетельствует об издательской деятельности Басса и Корнута. Друзья Персия решили дело наилучшим образом. Заинтриговав читателя Прологом — «Холиямбами» и дав ему почувствовать силу и остроту высказываний Персия о злободневных литературных проблемах, они, дабы публика, утомленная школьным морализаторством Персия-стоика, не отбросила книгу, поместили в конец сборника две других сильных сатиры, опять-таки включавших острую критику насущных литературных вопросов.

В пятой и шестой сатире лишь часть (около ¼) отводится литературной теме. Но заметим, что пятая сатира, посвященная образу мудреца, воплощенного в личности Корнута, начинается с весьма продолжительной речи этого мудреца о том, как следует писать. Обращаясь к Бассу и затем описывая Луну в шестой сатире, Персий каждый раз находит нужным включить в текст критические замечания. Можно сказать (хотя, конечно, не следует думать, что в пятой и шестой сатире Персий перестает быть стоиком), что в этих сатирах стоическая философия интересует сатирика меньше, чем разбор различных аспектов литературного творчества446. Возможно, будь шестая сатира дописана, мы встретили бы в ней и другие замечания на эту тему.

Итак, мы можем заключать не только о хронологической, но и о некоторой композиционной общности литературного материала в сатирах «Персия». Это немаловажное обстоятельство поддерживает наш общий вывод: на протяжении всего изложения Персий высказывает единую позицию по тем немногим общим вопросам литературного творчества, к которым сводится его мысль. Так, очевидно, думали и его издатели — друзья, для которых он писал, и которые лучше кого бы то ни было понимали его мысль. Каковы эти вопросы и какова позиция сатирика? Прежде чем дать ответ и подвести итог рассмотрению, обобщим наши наблюдения, касающиеся характера критики Персия в целом.

Вопреки утверждениям о почтительности Персия к литературным авторитетам, о его скромности, о камерном характере, который он хочет придать своему творчеству, и робости, испытываемой им перед публикой447, мы отмечаем, что как литературный критик Персий проявляет крайнюю агрессивность. Не имея желания высказывать оппозиционность в вопросах политики и оставаясь холодным наблюдателем в том, что касается частной жизни, он переносит всю тяжесть своей сатиры на писательство и писателей. Уже в Прологе имплицитно высказывается отрицание положительного начала в современной литературе, причем Персий беспощаден и к себе самому. В этом отчасти сказывается его стоический взгляд на поэзию как на пустое занятие, которое, будучи рассчитанным на одобрение толпы, недостойно истинного мудреца448. Однако в начале первой сатиры Персий вынужден признать, что сам он все-таки не может не писать (I, 12). К сатирическому творчеству его побуждает физиологическая причина. Смех — свойство его натуры, и следовательно, он пишет по праву. Усиленное владением «правильной теорией», это «естественное» право дает ему не только преимущество перед прочими авторами, но и основание с пренебрежением относится к публике. Стоическая и собственно сатирическая мысль, объединив.

446 Ср. Reckford К. Studies in Persius. P. 503 — 504.

447 Помимо уже упоминавшихся работ, см. Becker Н. Zur Charakteristik des Persius. Arnstadt, 1870. S. 4, 6.

448 Cp. Martin J. Persius, poet of the Stoics II Greece and Rome. 1939. Vol. 8. P. 182. шись, возносят Персия на вершину, с которой он способен громить и современников, и предшественников449. Заметим, что такая позиция максимально удобна Персию. Оправдавшись «дерзкой селезенкой», сатирик может, уже не оглядываясь на себя450, сосредоточить внимание на недостатках других поэтов.

Указанные свойства мироощущения Персия сказываются уже тогда, когда он ставит проблему соотнесения собственного сатирического творчества с сатирой прошлого, с Луцилием и Горацием. Прежде всего заметим, что сатиры Луцилия и Горация были для Персия лучшим из всего литературного наследия Рима. Именно потому, что в жанре сатиры латинская поэзия достигла своей вершины, Персий сам выбрал этот жанр. Судя по тому, что наш сатирик постоянно имел перед глазами тексты Горация (иначе чем объяснить постоянство горацианских аллюзий в Персиевых сатирах?), гений Венузинца особенно привлекал Персия451. Луцилию, против которого говорит и его древность, отводится второе место. Исследователи Персия, в преобладающем большинстве, полагают, что себя он вполне искренне скромно считал третьим, отводя себе роль «камерного» сатирика452. Однако небольшой пассаж (I, 114 — 119), непосредственно посвященный двум великим сатирикам и ценный замечательно тонкими характеристиками обоих (очевидно, Персий много думал над особенностями таланта каждого) приводит нас к противоположным выводам. Возможно, это вышло у Персия невольно, но, говоря о росте мастерства сатириков при последовательной деградации общества, он дает понять, что мог бы обличать общественные пороки не хуже, а, возможно, и лучше, чем Гораций и Луцилий, если бы его творчество не совпало с низшей точкой общественного упадка, то есть с тем временем, когда читатели окончательно утратили способность положительно воспринимать критику. Именно это качество публики (а не страх перед властями) лишает Персия возможности стать резким критиком общественных пороков.

Мы переходим к другим частным вопросам литературной критики у Персия. Важнейший из них состоит в том, насколько оправ.

449 Корнут советовал Персию быть скромным. Однако это не значило: «будь скромным и дальше», но, скорее: «стань более скромным, чем ты есть» — типичный совет учителя-стоика.

450 Так, как это делает Гораций, чьи сатиры полны самоиронии и обдуманной рефлексии.

451 См. Neibner Е. Horaz, Persius, Juvenal, die Hauptvertreter der romischen Satire. Vortrag. Berlin, 1884. S. 17.

452 Ср., в частности, Fiske G. Lucilius and Persius // Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1909. N 40. P. 150. даны заимствования сюжетов и образов греческой литературы латинскими авторами и как вообще на данном этапе литературного процесса следует относиться к грекам. Наш сатирик не раз отдает дань уважения греческой мудрости, противопоставляя ее невежеству римлян (I, 127- III, 56- V, 191 и др.) Для него очевиден приоритет греков в вопросах философии453 (ср. V, 64). Иного и не приходится ожидать от поэта, переложившего в форме сатиры платоновский диалог (IV, 1−41). Позаимствованное у Горация восхищение триединым образом староаттической комедии (Кратин, Эвполид, Аристофан) включено в контекст, который свидетельствует о понимании Персием того, что корни римской сатиры — его собственного жанра — также связаны с греческим литературным прошлым (I, 123−124). Все это исключает не дающие покоя филологам мысли о греконенавист-ничестве Персия454. Во многих посвященных Персию работах встречается мысль о том, что отвергая героический эпос, Персий имеет в виду Гомера455. Мы не встретили никаких указаний на это. Кажется, здесь Персий предельно осторожен. «Мэонид» из сна Энния (VI, 11) не имеет никаких оценочных коннотаций. То же самое касается трагедии. Плохи Акций и Пакувий (I, 76−77), но это не значит, что плохи их греческие образцы. Даже об александрийской литературе, которой он, как будто бы, должен быть открыто враждебен, Персий остерегается высказываться критически. Греческая литература, следовательно, в целом, находит у Персия только одобрение. Римское литературное прошлое гораздо более удручает, чем греческое.

Нельзя, конечно, игнорировать то обстоятельство, что современные поэты порицаются Персием за то, что они обильно уснащают свои стихи грецизмами, переделывая на свой лад эллинистических поэтов, и не знают других тем, кроме «Филлид и Гипсипил» (I, 34−35). Однако Персий негодует главным образом по поводу переизбытка у латинских писателей греческой лексики, греческих оборотов, как и греческих мифологических образов, причем не самых блестящих. Персий понимает, что греческие аллюзии неизбежны в любом жанре и вовсе не требует, как может показаться, исключить их как таковые, оставив греческое грекам. Его призыв обратиться к.

453 Пифагор, несмотря на ироническое отношение Персия к учению о метампсихозе, также является образцом мудрости. Ср. III, 56−57: са-мосская буква (Y пифагорейцев, как понимает уже схолиаст) своей тонкой правой веточкой показывает ленивому человеку правильный, хотя и трудный путь.

454 См, например, См. Dessen С. Iunctura callidus acri. P. 22.

455 Ср. I, 120−121. Данная позиция impressis verbis высказана уже у.

И. Казобона (A. Persii Flacci Satyrarum Liber cum I. Casauboni notis. P. 114.) римским темам — всего лишь требование трезвого вкуса. Недаром он клеймит архаистов, обнаруживающих другую крайность.

Следующая тема Персия — исконная тема поэзиивзаимоотношения литератора и его читателей, тема, тесно связанная с более узкой проблемой собеседника, столь необходимого для Персиевой tractatio. Для римского поэта взаимоотношения с публикой — особенно болезненный вопрос. Не случайно римские поэты так охотно эксплуатируют тему «памятника». «Памятники» Овидия и Горация продиктованы не только гордостью поэтов за свои создания, но не в меньшей степени и стремлением доказать обществу право быть стихотворцем. В своих сатирах Гораций не раз обращается к читателю, упрашивая публику понять мотивы, побудившие его заняться сочинительством, причем трудно сказать, чего здесь большеискреннего раскаяния или скрытой ненависти. Та болезненная неприязнь к общественному мнению, которая сквозит в каждом стихе Ювенала, на наш взгляд, говорит не о незыблемой твердости, но скорее о сомнениях в верности избранной роли poeta indignans, отчаянная верность которой выдает в нем тщательно скрываемую стеснительность456.

Позиция, занимаемая Персием по отношению к аудитории, поразительна. Сатирик, чуждый всякой рефлексии, прямо ставит вопрос: quis leget haec (?), имея в виду стихи Луцилия (I, 1−2). Начав, таким образом, с того, что современный читатель не способен оценить лучших образцов римской литературы, он устами своего умудренного философским опытом учителя советует сам себе вообще не обращать внимания на такого читателя (I, 5−7). Но, раз взявшись за эту тему, от нее не так легко уйти. Ближе к концу первой сатиры возникает образ «царя Мидаса», суммарный образ читателя, который хвалит все подряд, следуя моде и не давая себе труда трезво оценить достоинства обильной литературной продукции своего века, века упадка искусства (I, 121). Однако Персий не забывает сделать исключение для себя самого: наш сатирик не является противником похвалон хочет, чтобы его читали (I, 47). Его-то будут хвалить за дело, будут хвалить те, кто способен отличить хорошее от плохогопочитатели древней комедии (I, 126). Сатирик решает извиниться перед ними за свой снобизм по отношению к публике. Притворно конфузясь (контекстом это притворство совершенно сознательно подчеркнуто), Персий замечает, что хорошие стихи у него «редкая птица» (I, 44−50). Мы должны правильно расценивать это невероятное на общем фоне высказывание. Безвкусица — черта эпохи. Этим пороком отмечено не большинство читающей публики, а абсолютно.

456 Cp. Anderson W. Anger in Juvenal and Seneca // University of California Publications in Classical Philology. 1964. Vol. 19. P. 127 — 196. все. Ср. quis leget haec? — .Nemo. (I, 2−3). Поэтому тот идеальный ценитель, которому кланяется Персий, не более реален, чем sapiens стоиков, сходный с одним только Сократом. Для Персия этим человеком, пожалуй, мог быть Корнут. Ср. V, 36−37: teneros tu suscipis annos Socratico, Cornute, sinu. («.ты, о Корнут, принимаешь мои нежные годы на Сократово лоно.»).

Отсюда наше предположение, что когда Персию требуется мнение вдумчивого читателя (а без такового этот сатирик не может обойтись), он вспоминает свои споры с Корнутом. Поэтому Корнут-собеседник, благодарно воспеваемый в пятой сатире, часто вставлен вполне бессознательно, как в случае с оценкой arma virum (I, 96), которая показывает, что даже такой умный и разборчивый читатель оказывается в плену у вкусов толпы.

Таким образом, разбор литературно-критической темы у Персия помогает нам понять, что отчужденность, которую сатирику часто ставят в вину, не вела его к голому доктринерству457. Вступив на литературную сцену неопытным молодым человеком и при этом решив стать сатириком, он сознательно выбирает эту позицию, единственно возможную в его случае. Доктринерство Персия есть результат его неопытности. Рассматривая Персия как критика, мы видим, что изоляция, намеренное противопоставление себя окружающей жизни, в творческом отношении было для него шагом вперед. Декларация безразличия, которой стоицизм скорее помогал, чем препятствовал, привела к созданию шестой сатиры, одной из лучших в Персиевом корпусе.

Первостепенной проблемой литературной критики Персия является его отношение к современной поэзии. Ряд уже сделанных нами замечаний по этому поводу ведет к мысли о безоговорочном неприятии Персием творений своих коллег — литераторов. Однако думать так было бы в целом неверно. Мы не заостряли внимание на критике лже-поэтов, которые стремятся вызвать у «огромных Титов» низкие чувства своей внешностью и слащавым голосом (I, 15−23), а также тех, кому маска поэта служит для защиты в суде (I, 83−87). Стихи о них, не вызывавшие, заметим, никаких споров в науке458, имеют мало точек соприкосновения с оценкой Персием собственно литературного творчества. Критикуя истинных поэтов, творящих ради самого творчества, Персий выделяет главным образом три недостатка, делающие их стихи безвкусными: несамостоятельность.

457 Schanz М. — Hosius К. Romische Literaturgeschichte. S. 481.

458 Ср. бесспорно верную интерпретацию О. Яна. Ed. Maior. Р. 81,83, 100. как у тех поэтов, которых он пародирует в I, 93−102), ложный пафос (как у новых vates, узнаваемых в Прологе) и отсутствие меры (как у любителей старины). Отметим, что во всех трех случаях под критику Персия подпадают Сенека и Лукан. Однако мы вряд ли ошибемся, решив, что Персий считал возможным избежать этих недугов. Действительно, пример идеального поэта, воплощенный в образе Цезия Басса (в его творениях Персий, наоборот, видит оригинальность, естественность и соответствие темы стилю (VI, 1−6)), показывает, что истинный талант, хотя таковой и встречается необычайно редко, способен даже в эпоху литературных брожений создавать образцы блестящей поэзии. Такова была положительная программа Персия, которую сатирик, не бранивший подряд всех и вся, как это впоследствии делал Ювенал, постоянно имеет в виду.

Остается обобщить сказанное о критике Персием различных жанров поэзии прошлого помимо сатиры. Думается, некоторые из них представлялись Персию отжившими свой век. Это прежде всего относится к элегии. Только так можно объяснить отвлеченное порицание всего, что имеет отношение к этому жанру (ср. I, 51: elegidiaI, 34−35- V, 7). То же самое, по всей видимости, относится к трагедии. Действительно, по Персию, трагикам неоткуда черпать вдохновение. Традиционные греческие сюжеты избиты (ср. V, 8−18), поиск образцов в древней латинской трагедии (будь это обработка греческого Мифа, или римской истории) не дает ничего кроме неуклюжих архаизмов (I, 78- VI, 9). Возможно, Персий считал, что хорошую трагедию еще можно создать при условии баланса естественного языка, «языка тоги» и естественного, римского сюжета, иначе говоря — что можно еще возродить претексту. Но для более конкретных суждений об этом у нас недостает материала. В том виде, в котором она представлена у Сенеки или у автора «Октавии», драма, видимо, была для Персия неприемлемой. Труднее судить о том, как относился Персий к попыткам обновить героический эпос. Мы отмечали недоверие Персия к эпическим произведениям Лукана, просвечивающее во многих пассажах. Есть все основания считать, что Вергилия наш поэт ценил больше, чем эпиков-новаторов, и во всяком относился к нему лучше, нежели Корнут (ср. сказанное о I, 96−98). Энний вызывает сочувствие Персия лишь как поэт-историк, излагавший в «Анналах» деяния Рима (ср. о Choi. 2−3- Sat. VI, 10−11).

В заключение мы хотим еще раз обратить внимание на одно интересное обстоятельство, говорящее против взгляда на Персия как на poeta obscurus. Во всех без исключения разбиравшихся нами пассажах, мы наблюдали удивительно верные «попадания» схолиаста тогда, когда существовала вероятность атрибуции той или иной части схолиев к их древнейшему пласту. Не будет преувеличением сказать, что древнейший схолиаст Персия почти всегда верно понимает мысль сатирика. Любопытно, что этого, насколько мы можем судить, еще никто не высказывал открыто, хотя все исследователи привлекают схолии в качестве подтверждения своих толкований. Такая проницательность схолиаста скорее всего означает не просто лучшее, чем у средневековых ученых, знание латинского языка (все-таки, для полного понимания Персия этого самого по себе недостаточно). Вероятно, что схолиаст опирался на мнения ближайшего окружения Персия, сам говорил с теми, с кем Персий обсуждал свои сатиры. «Жизнеописание» Персия принадлежало Пробу. Но оно было озаглавлено «Persii vita de commeniariis Valerii Probi sublata». He следует ли нам поверить этому заглавию? Возможно, не только «Жизнеописание», но и первый комментарий к Персию действительно написал Проб, современник поэта, который мог консультироваться с его друзьями459. Так или иначе, представляется вероятным, что первым автором схолиев был какой-то младший современник сатирика, знакомый с теми людьми, которым Персий читал свои стихи. Это говорит о том, что небольшая аудитория Персия, на понимание и сочувствие которой он рассчитывал, вполне смогла предельно точно уловить его мысль.

Подводя итог, вспомним, что почти каждый из разбиравшихся нами пассажей нашел отражение у более поздних писателей. Мы видим, что Персий был в центре внимания не только второстепенных авторов, таких как Кальпурний и автор Bucolica Einsidlensia, заимствовавших у него темы и образы. Живой интерес к сатирам Персия проявляют Тацит, Квинтилиан, Марциал. Аллюзии на Персиеву сатиру у таких писателей говорит о том, что «темный» Персий был образцовым автором для всего серебряного века латинской литературы. Очевидно, что Персий повлиял и на развитие сатиры. Ювенал обязан ему многими мотивами460 и, более того, опорой для своего негодования, которую ему вряд ли мог дать Гораций. Причина, которая побуждает Ювенала взяться за перо, соответствует декларациям Персия в начале первой сатиры.

Мы не можем претендовать на полное и окончательное раскрытие литературной темы у Персия. Эта тема еще не исчерпана до конца. Весьма вероятно, что уже в ближайшем будущем будут реализованы новые возможности использования сатир Персия как литературного источника для различных авторов эпохи Нерона. Так, до сих пор неясно, на кого намекал Персий, выводя «пошлого Гликона» .

459 Ср. также Aistermann J. De М. Valerii Probi Berythii vita et scriptis. Diss. Bonn, 1909. P. 62.

460 См. Highet A. Juvenals Bookcase // American Journal of Philology. 1951. N72. P. 380−390.

V, 9), злоупотреблявшего дикими трагическими образами, а также изворотливого Педия (I, 85), которому судья-читатель заявляет, что он вор (не связано ли это с темой заимствований?)461. Не исключено, что будут найдены также другие аллюзии на произведения авторов более ранних эпох. В целом не вызывает сомнений, что литературно-критический материал, находимый в сатирах Персия, еще долгое время будет представлять богатое поле деятельности для исследователей римской литературы.

461 О связи этого Педия с историческим Педием Persius. Augusteische Vorlage und neronische Munchen, 1968. S. 30.

Блезом см. Erdle H. rr.

Uberformung. Diss.