«Струящийся Свет Божества» Мехтильды Магдебургской: Проблемы жанра в средневековой мистической литературе

Актуальность темы

исследования.

Изучение средневекового жанра в последние десятилетия XX века получило новые импульсы. Они связаны прежде всего со значительной активизацией исследований по культуре средневековья. В центре зарубежной и отечественной медиевистики оказались проблемы ментальности, «картины мира», человеческая личность, осознающая себя изнутри., Это заставило историков культуры интенсивно заняться изучением документов эпохи, произведений словесности, в которых наиболее отчетливо выразились типичные тенденции общественного сознания и психологии людей того времени.

Следует особо отметить, что отечественная наука неоднократно ставила важнейшие вопросы рассмотрения этого слоя культуры, «независимо от своих западных коллег и опережая их» (1). Здесь имеется в виду прежде всего работа Л. П. Карсавина, появившаяся в начале XX века, «Основы средневековой религиозности в Х11-Х1П веках, преимущественно в Италии». Л. П. Карсавин обратил внимание на мирочувствование «среднего человека» того времени. Эти черты он рассмотрел на источниках, исходящих из «культурной середины», от интеллигенции XIII века, клириков и образованных мирян (2). Другое произведение, решающим образом повлиявшее на изучение культуры средних веков, — книга М. М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (3). Его концепция карнавальной народной смеховой культуры раскрыла почти неизвестный науке пласт средневекового мировидения и мироощущения. Ученый указал на особый тип средневековой образности — «гротескный реализм», подчеркнул его принципиальную важность для понимания сущности миросозерцания людей того времени.

Осмысление достижений зарубежной медиевистики, дальнейшее развитие отечественной традиции нашло свое отражение в работах известного историка культуры, А .Я. Гуревича, направленных на реконструкцию образа мира средневекового человека. Особое место в них занимает вычленение специфического аспекта культуры У-уШ веков, обозначенного ученым как «парадокс средневековой культуры», порождаемый «пересечением народной культуры с культурой „ученых“, образованных людей, взаимодействием фольклорных традиций с официальной церковной доктриной» (4). Вывод исследователя: едва ли правильно ставить проблему противостояния «ученой» и народной (или фольклорной) культур. «Видимо, — подчеркивает автор, — в сознании любого человека того времени можно было бы обнаружить разные пласты» (5). «Простец», таящийся в любом средневековом интеллектуале, многоплановость сознания, наличие в нем разных уровнейданное положение историка-медиевиста составляет серьезное завоевание современной культурологической мысли и в то же время научную проблему для дальнейшего исследования.

В рамках нашей работы особый интерес представляет тот факт, что для анализа ученый использовал комплекс источников, рассчитанных на широкую аудиторию, наиболее массовые жанры средневОековой литературы. Это — видение, «покаянные книги», произведения популярного богословия, поучительные примеры (ехетр1а), написанные на латыни, а также продукты словесности, созданные на народном языке, например, тексты проповедей знаменитого францисканца Бертольда Регенсбург-ского. Данный анализ имеет большое значение и для теории средневекового жанра.

Вопросы теории жанра, развитие конкретных жанровых форм всегда являлись важным объектом отечественной литературной критики. По отношению к средневековой литературе изучение жанра имеет принципиальное значение, ибо его главенствующая роль составляет характерную особенность средневекового словесного творчества (6). Она вытекает из «клишированности», традиционности средневекового мышления вообще и специфики художественного мышления того времени в частности, его направленности на канон, стереотип. На это отличительное качество средневекового художника указывали А. Н. Веселовский, В. М. Жирмунский, Д. С. Лихачев, А. Я. Гуревич, Б. Л. Рифтин, А. Д. Михайлов и другие. Для понимания своеобразия средневекового творчества весьма значимо положение Ю. М. Лотмана «об эстетике тождества», единой для фольклора и средневековой литературы и базирующейся «на полном отождествлении изображаемых явлений жизни с уже известными аудитории и вошедшими в систему „правил“ моделями-штампами» (7).

Вскрывая гносеологическую природу эстетики тождества, Ю. М. Лотман показывает, что в таких художественных системах «разнообразные явления жизни познаются путем приравнивания их определенным логическим моделям». С одной стороны, произведения словесного искусства, принадлежащие к данному классу, демонстрируют «несвободу», жесткую систему правил, устойчивый набор сюжетов, языковых штампов. С другой стороны, такое однообразие" «компенсируется необузданным «разнообразием», наиболее полным выражением которого является импровизация. При этом сама импровизация, как подчеркивает ученый, представляет «не безудержный полет фантазии, а комбинации знакомых. элементов» (8). Таким образом, в средневековом литературном произведении весьма узкая, ограниченная база используемого материала сочетается с самыми широкими возможностями его варьирования.

Другим существенным признаком средневековой литературной словесности является функционирование жанров в их взаимоотношении между собой как определенной системы. Средневековые жанры не равноправны, но организованы по законам иерархии. Вопрос об иерархии жанров на материале древнерусской литературы поставил Д. С. Лихачев (9), однако его наблюдения верны для подавляющего большинства средневековых литератур Востока и Запада. Основу средневековой иерархической жанровой системы составляет «наличие в центре системы жанров функциональных с явной внелитературной, обычно религиозно-культовой или деловой, предназначенностью». Жанры «с ослабленной функциональностью» располагаются на периферии средневековой системы литературы (10).

Создание жанровой системы средневековья требует разработки целого ряда вопросов, среди которых такие, как взаимоотношение и взаимовлияние фольклорных и литературных, церковных и светских жанров, соотношение жанров внутри одного произведения. Одной из причин, препятствующих полноценному овладению данной проблемой, является неравномерность в изучении средневековых жанров. Научная критика неоднократно отмечала, что некоторым средневековым жанрам (героический эпос, провансальская лирика, рыцарский роман, фаблио) «досталась большая доля исследовательского внимания, и они уже подверглись более или менее обстоятельному изучению» (11). В сравнении с ними клерикальные жанры характеризуются недостаточным рассмотрением. В последние два десятилетия наряду с фундаментальными поэтиками средневекового героического эпоса, романа (12), фаблио (13), животного эпоса (14), исследованиями миннезанга (15) появились работы, изучающие религиозную словесность. Среди наиболее значительных выделим: раздел о клерикальных жанрах в латинской литературе Х-Х1П веков, написанный М. Л. Гаспаровым для второго тома «Истории всемирной литературы» (16), работы М. И. Николы об эволюции жанра средневековых видений (17), монографию М. К. Поповой об аллегории в английской литературе средних веков (18), статью Т. К. Сулиной о молениях в немецкой литературе средневековья (19). Указанные работы восполнили определенные пробелы в общей картине средневекового литературного развития и способствовали более объективному и всестороннему его рассмотрению. Они раскрыли специфику конкретных жанровых форм, их взаимосвязь со средневековой ментальностью, показали природу художественных образов, характерных для той эпохи, и их структуру.

Появление критических исследований такого рода высветило еще одну область, не пользовавшуюся до сих пор вниманием в отечественной филологии, — религиозную мистическую словесность. По мнению историков литературы, именно данный тип средневекового немецкого литературного творчества отличается наибольшей самостоятельностью и самобытностью: как правило, в произведениях мистиков отсутствует подражание латинским текстам (20). То же самое можно сказать о произведениях, созданных женщинами-мистиками. За рубежом «женская мистика» давно выделилась в отдельную область научных изысканий, которая интенсивно разрабатывается историками религии, культуры, литературы, лингвистики. На симпозиумах по вопросам мистики, проводимых в Германии, специально выделяются проблемы «практической» (эмпирической) женской мистики, рассматривается ми-ровидение мистиков. Подробному анализу подвергаются жизнь и творчество носительниц данного вида религиозной духовности. Это вполне закономерно, ибо еще в начале 70-х годов С. С. Аверинцев указывал на женскую монашескую мистику как фактор, «существенно повлиявший на пути развития немецкой культуры» (21). Ученый, написавший статью о знаменитой Хильдегарде Бингенской (XII век), назвал имена тех, кто составил спустя столетия «эпоху женской монашеской мистики».

— Мехтильду Магдебургскую, Мехтильду Хакеборнскую, Гертруду Великую.

Среди перечисленных ключевых фигур женской мистики XIII века одна Мех-тильда Магдебургская создавала свои писания на народном немецком наречии, другие писали на латыни. Ее книга «Струящийся Свет Божества», по справедливой оценке современной исследовательницы, «представляет собой одно из самых ярких явлений немецкой мистической поэзии» (22).

Столь высокая оценка творчества Мехтильды, принадлежащая филологу-медиевисту, делает еще более ощутимым полное отсутствие в научной отечественной критике каких-либо специальных исследований по ее книге. Таким образом, актуальность темы диссертации определяется:

— активизацией изучения средневековой культуры, модели мира средневекового человека;

— необходимостью анализа проблем религиозной мистической литературы для объективного понимания литературного процесса в средние века;

— приоритетным вниманием к разработке проблем средневекового жанра в современном литературоведении;

— недостаточной изученностью творчества выдающегося поэта-мистика XIII века Мехтильды Магдебургской.

Степень разработанности проблемы.

Нельзя сказать, что имя Мехтильды совсем неизвестно в отечественной науке. Его упоминает в начале XX века известный исследователь средневековой культуры Л. П. Карсавин (23). Из более поздних публикаций следует отметить две: подборку пяти отрывков из ее книги и краткий, но обстоятельный комментарий Д.Л. Чавча-нидзе, содержащий основные сведения о Мехтильде и ее произведении (24) — справку о Мехтильде, помещенную в философском энциклопедическом словаре (25).

Иное положение в зарубежной науке. К настоящему времени за рубежом, особенно в Германии, существует обширная литература о Мехтильде и ее произведении. Ученые выделяют четыре больших области в исследованиях о ее творчестве: проблемы языка, стилистические средства, жанровые особенности глав и книги, проблемы содержания (26). Такой подход в целом оправдан, ибо данные критерии лежат в основе филологического анализа любого литературного произведения. Однако в рамках нашей работы он обнаруживает свою недостаточность. Во-первых, жанр, будучи центральной категорией средневекового искусства, непременно включает в себя языковые, стилистические и содержательные особенности рассматриваемого произведения. Во-вторых, средневековые рукописи, дошедшие до нового времени, не являются, как правило, автографамизачастую они — всего лишь фрагменты, весьма далеко отстоящие от архетипа, от того предполагаемого текста, к которому восходят все известные списки. Произведение Мехтильды полностью сохранилось лишь в одном списке, представляющем верхненемецкий перевод с нижненемецкого оригинала. Очевидно, что раздел, определяющий степень разработанности проблемы, должен непременно включать в себя работы по текстологии, составляющие базу для литературоведческого анализа.

Струящийся Свет Божества" был написан в XIII веке (1250−1282), полный текст сохранился в переводе на алеманнский диалект, выполненный в XIV веке. Этот список обнаружил в Айнзидельне спустя пять веков епископ Карл Грайт, опубликовавший в своей книге «Немецкая мистика в орденах проповедников» (1861) несколько отрывков в переводе на современный немецкий язык. Он первый обратил внимание на содержание и высокие поэтические качества религиозной лирики Мехтильды и тем самым содействовал появлению рукописи в печати. Таково начало научной критики данного произведения. Рукопись была издана монастырским библиотекарем Галлом Морелем в 1869 году, опубликовавшим ее по единственному списку (27).

Второе критическое издание было выпущено Гансом Нойманом в 1990 году и явилось результатом длительной текстологической работы над списком из Айнзидельна и одиннадцатью другими списками, содержащими фрагменты писания Мех-тильды на верхненемецком (все из Х1У-ХУТ веков) (28). Эти фрагменты были обнаружены в разное время в XX веке и явились основой для критики текста, проведенной Г. Нойманом (29) и другими текстологами: Паулем-Герхардом Фелькером (30), Андрасом Визкелети и Гизелой Корнрумпф (31), Бернхардом Шнеллем (32), Гизе-лой Фольман-Профе (33). Указанные авторы опирались на труды ученых последней четверти XIX и первых десятилетий XX века: Альберта Гаука, Иозефа Квинта, Эмиля Михаэля, Вильгельма Прегера, Губерта Штирлинга и других.

Изучение всех имеющихся списков подтвердило высказанное ранее предположение о том, что верхненемецкий (апеманнский) перевод выполнен чрезвычайно качественно, с максимальной приближенностью к нижненемецкой основе. Исследование получило возможность для исправлений, достоверных конъектур, для датирования Айнзидельнского списка, для установления последовательности частей и глав текста. Датировка произведения Мехтильды, проведенная немецкими текстологами, ввела его в летосчисление, в историю литературы и в историю общественной мысли.

Работы Г. Ноймана по истории текста и жизни Мехтильды подвели черту под целым периодом научной критики книги Мехтильды (34). Благодаря усилиям нескольких поколений ученых из исторического и литературного небытия вышла фигура выдающегося поэта-мистика XIII века Мехтильды Магдебургской (35).

Изучение проблем языка у Мехтильды имеет несколько направлений.

1. Текстологический анализ модификаций одного и того же слова (написание, языковые формы) в различных фрагментах, дошедших до нового времени. Таковы, например, примечания к тексту нового критического издания, составленные Г. Нойманом (36). Они лишь от случая к случаю комментируют содержание. В основном примечания представляют обширный языковой материал, цель которого — дать текстологическое обоснование для выбора слова. Кроме того, ученый путем сопоставления искал в сохранившейся верхненемецкой традиции следы нижненемецкого варианта (37).

2. В работах Герберта Грундмана (38), Германна Куниша (39), Греты Люерс (40), Курта Ру (41), Алоиза М. Хааса (42), Ганса Эгтерса (43) ставятся вопросы общего плана, такие как роль мистики в развитии национального языкаобсуждается тот факт, что начиная с XIII века большинство мистиков писали на немецком языке, включая и тех, что владели латынью. Г. Грундман находит объяснение этому обстоятельству в тесных духовных контактах доминиканского ордена с религиозным женским движением бегинок, в необходимости проповедовать перед паствой, не владевшей латынью (44). Другие ученые, не отрицая указанного факта, ищут причины в исторической форме развития языка. Латынь, считают они, имевшая многовековую историю, в силу сложившейся твердой системы формообразования и синтаксиса, оказалась малопригодной для выражения специфического содержания мистического опыта. Напротив, сравнительно молодые национальные языки давали возможность для языкового эксперимента и позволяли высказать «новое, харизматическое, лежащее по ту сторону обыденного опыта» (45). В рамках данной проблематики особое место занимает вопрос о «топосе невыразимости», о невозможности средствами человеческого языка высказать мистическое, «несказанное» (46). В подобных дискуссиях книга Мехтильды постоянно привлекается как весомый аргумент.

3. Исследуется положение Мехтильды-автора внутри двуязычной ситуации, показывается осознание ею своего откровения, полученного от Бога, как «ученого незнания», которое она доносит на «неученом» немецком языке в противовес «ученым» текстам (47).

4. Анализируется языковое освоение Мехтильдой понятий, пришедших в немецкий из латыни, прослеживается освоение ею любовной терминологии (48), образных средств выражения (49).

5. Изучается соотношение в книге Мехтильды письменной и устной традиции, доказывается воздействие «говорения» и «слушания» на процесс создания текстачерез «ситуацию сообщения», типичную для ее произведения, объясняются характерные особенности ее произведения: постоянная смена перспективы повествования, нефиксированный «перевод» реплик от одного действующего лица к другому (50).

Следует отметить, что и само произведение Мехтильды явилось активным участником билингвистического процесса своего времени. Вскоре после смерти Мех-тильды оно было переведено на латынь, чтб свидетельствовало о его высокой оценке в образованных кругах общества. «Струящийся Свет Божества» — первое мистическое произведение на немецком языке, переведенное на латынь (51). Позднее был сделан обратный перевод с латинского на немецкий (Вольхузенская рукопись). Сохранившийся латинский перевод сыграл большую роль в уточнении языковых форм и смысла текста Мехтильды, так как в его основе лежал ранний вариант рукописи на немецком языке, уже недоступный для современной критики (52).

Другой аспект научного рассмотрения составляет анализ образных средств произведения. Работа Г. Люерс «Язык средневековой немецкой мистики в произведении Мехтильды Магдебургской» (53), посвященная образной системе книги и изданная в 1926 году, подвела итог начальному периоду научной критики текста и определила пути его дальнейшего изучения. Показ метафорической системы произведения на общем фоне мистической литературы XIII—XIV вв.еков, раскрытие различных сфер воздействия на формирование языкового способа выражения Мехтильды, лексикографический отдел, включающий наиболее распространенные мистические образы Бога, души, их взаимодействия, — все это делает книгу Г. Люерс актуальной и сейчас.

В дальнейшем влияние различных сфер придворной жизни на систему образов Мехтильды исследовал Г. Нойман (54), поэтические формы прилагательных — Хорст Лаубнер (55), метафорику — Пауль Михель (56) — фигуры повторения, звуковые формы (аллитерацию, ассонанс, ритм) — Вольфганг Мор (57). О языке образов писали также: К. Ру (58), A.M. Хаас (59) — о воздействии на поэтический язык Мехтильды христианской традиции не только Запада, но и Востока — Маргот Шмидт (60) — об аллегории — Ганс Георг Кемпер (61). Анализировались также различные формы нарратива, диалог и его отношения с другими формами описания (Гейнц Тильман.

62), Вальтер Хауг (63), П. Михель (64), Ингрид Кастен (65).

Важнейший аспект в изучении творчества Мехтильды — жанровые особенности «Струящегося Света Божества». В научной литературе первой половины XX столетия особо выделялась лирическая сторона писания, интимная задушевность его интонации. Констатируя его жанровое многообразие, ученые вели поиск некоего общего стержня, дававшего возможность определить жанр. Для этого этапа характерна диссертация Г. Тильмана «Исследование диалога у Мехтильды Магде-бургской», рассматривающая книгу как «дневник внутренней жизни» (66). Сходную точку зрения позднее высказал и Г. Нойман (67).

В шестидесятые годы получила распространение другая точка зрения, выраженная в работах В. Мора (68), М. Шмидт (69), Ульриха Мюллера (70): книга Мехтильды — духовная биография, сплав биографического и назидательного чтения. Для Георга Миша, автора многотомной «Истории автобиографии», произведение Мехтильды — религиозные мемуары (71). Критики справедливо указали, что приведенные выше определения несут в себе опасность модернизации самого понятия средневекового жанра. Возражая против употребления таких понятий, как «дневник», «история развития души», «фрагменты духовной биографии», А. М. Хаас предупреждал, что употребление терминов, заимствованных из современной типологии литературы, создает неверное представление о возможности простого сравнения писания Мехтильды с произведениями нашего времени. Исходя из исторического понимания, он рассматривает его в русле исповедальной литературы (72). Близка к нему и позиция К. Ру (73).

Дискуссия о жанре книги Мехтильды Магдебургской отразила недостаточную разработанность теории средневекового жанра. Об этом свидетельствовали специальные исследования по данной проблеме Гуго Куна (74), Ганса Роберта Яусса (75), Филиппа Лежена (76). Работы ученых вскрыли основную трудность при изучении жанра средневекового произведения — определение того, по словам Ю. Н. Тынянова, «угла зрения», «наблюдательного пункта», который способен обеспечить корректную оценку литературного факта и не допустить произвольного переноса критериев из одной эпохи в другую (77). Анализ проблем жанрового деления средневековой немецкой литературы, проведенный Г. Куном, привел к выводу: традиционное нормативное родовое и жанровое подразделение, зародившееся в лоне аристотелевской поэтики, оказывается несостоятельным, если применять его к средневековой словесности (78).

Дальнейшее развитие жанровой теории требовало новых методологических оснований, применения герменевтики, структурализма, овладения опытом русской формалистической школы 20-х годов. Наиболее влиятельная концепция средневекового жанра, принадлежащая Г. Р. Яуссу, находится в кругу идей Ю. Н. Тынянова. Г. Р. Яусс интенсивно использует два положения российского исследователя: о генезисе анахронизма при изучении историко-литературного объектао системообразующей роли доминанты и литературной функции, диктуемой данной доминантой (79). В качестве центрального принципа Г. Р. Яусс вводит «горизонт ожидания» и рассматривает его как совокупность двух составных — жанрового ожидания, предварительно имевшегося у читателя в результате его знакомства с определенной традицией, и специфического отношения, возникающего под влиянием нового произведения. Исходя из «горизонта ожидания», он предлагает провести жанровое деление по «группам и историческим семьям» (80). Любое средневековое произведение «разножанрово», поэтому ученый считает возможным рассматривать его в разных жанровых аспектах, что однако не освобождает исследователя от определения доминанты (81).

Работа французского исследователя Ф. Лежена «Автобиографический пакт» доказала, что выводы Г. Р. Яусса «работают». Опираясь на них и на теоретические основания Ю. Н. Тынянова, французский ученый на жанре автобиографии показал несостоятельность попыток отыскать некую вневременную, внеисторическую сущность данного жанра. Дефиниция автобиографии, утверждает исследователь, должна быть ограничена временными и системными параметрами, за пределами которых наше представление об этом жанре становится «анахроничным или не в полной мере релевантным» (82).

Как и другие памятники средневековой литературы, «Струящийся Свет Божества» включает в себя множество жанров: молитвы, проповеди, поучения, гимны, религиозный трактат, записи автобиографического характера и так далее. Особое место в нем занимает жанр видения. Именно так (геуе1айопез) определили жанр книги Мехтильды ученые монахи-доминиканцы, осуществившие перевод ее произведения на латынь. Отталкиваясь от этого определения, Г. Морель, первый издатель писания Мехтильды, назвал его «откровениями». «Откровение» и «видение» для многих германистов — синонимы (83). Для медиевиста-культуролога Петера Дин-цельбахера откровение — родовое понятие, а видение — видовое, хотя он подчеркивает, что у мистиков ХП1-ХГУ веков каждое видение носит характер откровения (84). Для религиозного философа Эрнста Бенца, напротив, видение — родовое понятие (85).

Изучение видения как жанра включает в себя проблему отношения текста с живой, конкретной личностью мистика. Представители старой школы германистики рассматривали видение как сообщение о непосредственно пережитом опыте встречи человека с трансцендентным, а текст — как запись духовидца либо его доверенного лица. При таком подходе основное внимание уделялось многообразию типов провидческого переживания, анализу устойчивых мотивов и образов. С другой стороны, изучались биографии самих харизматических личностей, устанавливались связи между реалиями их жизни и видениями. Начиная с середины XX столетия происходит переориентация в подходе к текстам мистической литературы. Стремясь освободиться от психологизированного анализа, германисты обратились к феноменологическому методу, основу которого составляет понимание текста из его внутренней структуры. Согласно такому методу, текст видения постигается из «самого себя», вне связи с какими бы то ни было предпосылками — культурно-историческими, социальными, биографическими. Решающую роль в обосновании данного подхода на современном этапе сыграла работа Зигфрида Ринглера «Житийная литература и книги откровений в средневековых женских монастырях». Последовательно проводя принцип «литературности» откровений, 3. Ринглер приходит к выводу: текст откровений ни в коей степени не привязан к конкретной личности мистика, он — всего лишь «литературная конструкция», содержащая повторяющиеся мотивы и ситуации (86). Взгляды Ринглера разделяют многие немецкие германисты. Так, для Урзулы Петере топика, связанная с сотрудничеством женщин-мистиков с их духовниками, — только литературный прием, а сами фигуры духовников (например, Генрих Галленский, многолетний редактор Мехтильды Магде-бургской) — «скорее миф, созданный литературоведами» (87). Иная позиция у историков культуры — немецких и российских. Наличие в видениях повторяющихся мотивов, считает, А .Я. Гуревич, не является проявлением только литературного вымысла- «стереотипная форма» видений у разных мистиков выражает «клиширован-ность», характерную для данного типа мышления и потому есть единственно возможный для них способ описания (88).

Сходная точка зрения у других авторитетных медиевистов — немецких ученых Э. Бенца и П. Динцельбахера. Э. Бенц, автор капитального труда «Видения. Формы религиозного опыта и мир образов», считает, что отказывать видению в подлинности, рассматривать его лишь как литературный вымысел только потому, что оно существует в рамках традиции, — «принципиальное заблуждение» (89). Известный историк средневековой культуры П. Динцельбахер с пониманием относится к стремлению германистов освободиться от крайностей позитивистско-психологического подхода. Однако ученый считает неправомерным при любом способе рассмотрения изымать мистическую литературу из культурно-исторического контекста эпохиэто, по его мнению, приводит к упрощению и к чрезмерному акцентированию какой-то одной тенденции (90).

Приведем здесь также суждение М. М. Бахтина, писавшего о том, что «узкое спецификаторство», анализ литературы «через голову культуры» противоречит самой природе литературыпоиски же «единоспасающего метода» в такой молодой науке, как литературоведение, несвоевременны (91).

В диссертации степень разработанности жанра видения в рамках произведения Мехтильды устанавливается с двух сторон. Во-первых, на работах, осмысляющих ее мистический опыт, а также содержание и формы ее видений, получивших свое выражение в книге «Струящийся Свет Божества». Среди них исследования А. М. Хааса, определившего в целом структуру религиозного опыта Мехтильды (92), М. Шмидт, выделившей составные части ее видений (93), Петруса В. Такса, рассмотревшего эсхатологические видения с точки зрения пространства, времени и традиции культурно-эстетической пародии (94). Другой стороной этой проблемы является выявление устойчивых признаков жанра, обеспечивающих его единство. В построение теоретических основ жанра внесли вклад отечественные ученые, такие, как M.JI. Гаспаров, А. Б. Грибанов, А .Я. Гуревич, М. И. Никола, М. К. Попова, Н. И. Прокофьев, Б. И. Ярхо. Они разработали конструктивную модель жанра видения и определили ее основные параметры: актуальную социально-культурную функцию видения (95), сюжетно-композиционную структуру, общую для подавляющего числа образцов видений (96) — отличие видения от других жанров — проповедей, чудесных путешествий, пророчеств и т. д. (97) — особую роль редактора (98) — общие типологические признаки видения на Востоке и Западе (99) — тематические и жанровые особенности видения в древнерусской литературе (100). Проблеме жанра посвящены также работы, изучающие вопросы авторства книги Мехтильды. Об этом писали немецкие исследователи: A.M. Хаас (101), Эберхард Нельман (102), Марианне Хаймбах-Штайнс (103), М. Шмидт (104).

Последний, четвертый, аспект исследований творчества Мехтильды составляет изучение его содержательной стороны. Здесь выделяются два больших блока. Один из них связан с проблематикой «любовь и страдание» у Мехтильды (105). Другой блок охватывает работы о теологическом и этико-теологическом составе ее видений (106).

Как показывает проведенный анализ, идет целенаправленное освоение этого выдающегося памятника мистической литературы. Однако при всем многообразии и разноплановости исследования в настоящее время в нем отсутствует комплексная работа о произведении Мехтильды. Обширная библиография о книге Мехтильды содержит одно исследование такого рода — монографию, написанную французской германисткой Жанной Анцелет-Хусташ, изданную в 1926 году (107). Но время, прошедшее с момента ее опубликования, принесло новые знания о тексте Мехтиль-ды и поставило перед исследователями иные задачи. При всех очевидных научных достижениях германистов некоторые существенные стороны творчества Мехтиль-ды не получили достаточного освещения:

— в научной критике специально не обсуждался вопрос о личности средневекового автора и личности Мехтильды-автора;

— нет должного раскрытия аллегории как способа понимания и художественного осмысления мира у Мехтильды;

— недостаточно изученной является связь мистика-визионера с видением;

— нуждается в дальнейшем уточнении и обосновании жанровое определение произведения Мехтильды.

Кроме того, в отечественной литературоведческой науке появление комплексного исследования, посвященного книге «Струящийся Свет Божества», диктуется необходимостью знакомства с творчеством выдающегося поэта-мистика XIII века, не получившего до сих пор своего должного освещения в критике. Основная проблема.

В современной литературоведческой науке сложилось понимание необходимости построения системы жанров средневековой литературы. Эта система имеет иерархическую структуру, определяемую наличием в ее центре нелитературных жанров религиозно-культового или делового характера. В отечественной науке изучение жанровой системы далеко от своего завершения не в последнюю очередь потому, что клерикальные жанры долгое время не получали своего объективного и обстоятельного критического освещения. Целые области литературного творчества — к ним относятся и произведения мистической литературы — были изъяты из процесса научного освоения. Между тем именно мистическая литература в ту эпоху являлась одной из немногочисленных ветвей литературной письменности на народном немецком языке, не зависевшей от латинских образцов. В силу этого невостребованными оказались и значительные фигуры, подобные Мехтильде, представляющие это направление литературного развития.

Гипотеза исследования.

Исследование творчества Мехтильды Магдебургской открывает новые подходы для понимания сущности системы средневековых жанров. На примере отдельного произведения, написанного на народном немецком языке женщиной, поэтом-мистиком XIII века, возможно будет проследить некоторые важные закономерности и сделать выводы о взаимодействии устной и письменной традиций эпохи, литературных и фольклорных жанров, «ученой» и народной литератур, официального (латынь) и народного (немецкий) языков. Предполагается, что аллегорический способ мировосприятия является важнейшим фактором, формировавшим мистическую литературу того временичто клишированность и традиционность средневекового мышления придавали особую форму выражения «чувству авторства», превращая автора-мистика в доверенное лицо Всевышнего.

Высказывается также предположение, что жанр видения в произведении Мех-тильды выполняет роль доминанты. Именно он выявляет мистическую идею произведения — путь Мехтильды к Истине, к Богу. Предполагается, что эсхатологические видения дают возможность как для понимания взаимодействия «ученой» и народной литератур, так и для уточнения роли пародии и гротеска в средневековом мистическом произведении.

Цель и основные задачи исследования.

Целью диссертационной работы является исследование проблем средневекового жанра на мистическом произведении Мехтильды Магдебургской «Струящийся Свет Божества». Достижению данной цели служат постановка и решение следующих задач:

— выяснение основных традиций и социальных предпосылок развития немецкой мистики XIII века;

— исследование результатов текстологической критики «Струящегося Света Божества»;

— рассмотрение биографических данных и эпохи Мехтильды;

— характеристика основных критериев личности средневекового автора и языковой ситуации, в которой он находился-.

— изучение теоретических основ аллегории и основных аллегорических понятий и образов у Мехтильды;

— анализ жанрового своеобразия произведения &bdquo-Струящийся Свет Божества";

— характеристика жанра видения в мистической средневековой немецкой литературе;

— анализ эсхатологических видений Мехтильды Магдебургской.

Объект и предмет исследования.

Объектом исследования является жанр в средневековой мистической литературе. Предмет исследования — книга Мехтильды Магдебургской «Струящийся Свет Божества».

Теоретико-методологической основой исследования являются: теория литературной эволюции Ю. Н. Тынянова, его идеи о соотнесенности элементов внутри одной системы и о доминанте как выдвинутости группы элементовразработка идей Ю. Н. Тынянова о доминанте и об «угле зрения» исследования в рамках средневековой литературы у Ф. Лежена и Г. Р. Яусса (108) — концепции средневекового миросозерцания и культуры С. С. Аверинцева, М. М. Бахтина, П. М. Бицилли, В. В. Бычкова, А. Я. Гуревича, Ж. Дюби, Л. П. Карсавина, Ж. Ле Гоффа, А. Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, Й. Хейзинги (109) — теоретические выводы о средневековом «диалоге» двух культур — «ученой» и «народной» у А. Я. Гуревича и о «двуголосье» в одном сознании у B.C. Библера (110) — работы по проблемам личности в средние века Л. М. Баткина, В. С. Библера, А. Я. Гуревича, И. С. Кона, С. С. Неретиной, а также Рольфа Шпранделя, Вальтера Ульмана (111) — труды по исторической поэтике С. С. Аверинцева, М. М. Бахтина, П. Г. Богатырева, А. Н. Веселовского, М. Л. Гаспарова, Г. Д. Га-чева, Е. М. Мелетинского, В. Н. Топорова, О. М. Фрейденберг, P.O. Якобсона, а также Германна Баузингера, Эрнста Роберта Курциуса, Макса Верли (112) — исследования по жанру в средневековой литературе М. М. Бахтина, А. Н. Веселовского, М. Л. Гаспарова, М.Е. Грабарь-Пассек, В. М. Жирмунского, Д. С. Лихачева, М. Б. Мейлаха,.

А.Д. Михайлова, Б. И. Пуришева, Б. Л. Рифтина, Д. Л. Чавчанидзе, а также М. Верли, Г. Куна, Ф. Лежена, В. Мора, Г. Р. Яусса (113) — работы по проблемам средневекового гротеска и пародии М. М. Бахтина, А. Я. Гуревича, Д. С. Лихачева, А. Д. Михайлова, О. М. Фрейденберг, а также Вальтера Дице и П. В. Такса (114) — теоретические разработки проблем жанра видения у М. Л. Гаспарова, А. Б. Грибанова, А. Я. Гуревича, М. И. Николы, М. К. Поповой, Н. И. Прокофьева, Б. И. Ярхо, а также у Э. Бенца, П. Динцельбахера, М. Шмидт, A.M. Хааса (115) — выводы текстологов (Г. Нойман, А. Визкелети, Г. Корнрумпф, П.-Г. Фелькер и другие) об истории верхненемецкого текста Мехтильды, о месте Айнзидельнского списка в общей традиции, о его языковых и содержательных качествах (116) — теоретические наработки германистов о языке Мехтильды (К. Грубмюллер, Г. Грундман, Лаури Зеппэнен, Г. Куниш, Г. Лю-ерс, Д. Маргеттс, К. Ру, М. Шмидт, А. М. Хаас, Г. Эггерс) (117) — о ее системе образного выражения (Г.-Г. Кемпер, X. Лаубнер, П. Михель, Г. Нойман, В. Мор, К Ру, М. Шмидт) (118) — о различных формах нарратива и диалога у Мехтильды (И. Кастен, П. Михель, Г. Тильман, В. Хауг (119) — о жанровых особенностях книги (Г. Миш, В. Мор, У. Мюллер, Г. Нойман, К. Ру, Г. Тильман, М. Шмидт, A.M. Хаас) (120).

Методы исследования: культурно-исторический, сравнительно-аналитический.

Научная новизна исследования.

Диссертационная работа восполняет существующий пробел в исследованиях средневековой литературы. В отчественной науке она является первым комплексным исследованием жизни и творчества выдающегося поэта-мистика XIII века Мехтильды Магдебургской.

— В работе проведен анализ основных методологических подходов к творчеству Мехтильды Магдебургской, предложена их систематизация, обоснована необходимость комплексного исследования.

— Изучена проблема личности автора в средневековой литературе и в этом аспектетворчество Мехтильды-автора.

— Проанализирована аллегория как способ понимания и художественного осмысления мира у Мехтильды.

— Разработан подход к жанру видения как к доминанте, выражающей мистический характер книги Мехтильды.

— Уточнена роль пародии и гротеска в мистическом произведении XIII века.

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Предварительный анализ работ по средневековой литературе позволил увидеть как достигнутый уровень в исследовании, так и имеющиеся пробелы, препятствующие созданию системы средневековых жанров. Основным из них является недостаточная изученность религиозных жанров, находящихся в центре данной иерархической системы. Между тем произведения мистики, являющиеся составной частью религиозной литературы, — один из немногих видов той средневековой литературной словесности, за которой не стоят латинские образцы. Объективное и обстоятельное рассмотрение мистической литературы, значительную часть которой составляют произведения женской мистики, — необходимое условие для понимания развития средневекового литературного процесса.

2. Средневековый автор, принимавший границы, поставленые его свободной воле, вел себя внутри отведенного ему пространства с осознанной ответственностью. Мистический статус Невесты Бога придавал суждениям и действиям Мехтильды особый оттенок. Полагая автором своей книги Бога, она считает обязанностью доносить до других из собственного мистического опыта лишь то, что, как она неоднократно подчеркивает, увидено ее духовным зрением, услышано ее духовным слухом, воспринято всеми членами ее тела.

3. Аллегория, присущая средневековому мышлению как способ освоения мира, является основой поэтического мировидения и мироощущения Мехтильды, важнейшим фактором, формирующим ее образную систему. Черпая язык своего повествования из библейских символов и мотивов, Мехтильда, с одной стороны, дает собственное истолкование и переосмысление традиционных аллегорических структур. С другой стороны, она живет мистической жизнью внутри своего аллегорического мира. В рамках аллегорического мировосприятия Мехтильда творит миф.

4. Среди множества других жанров, представленных в «Струящемся Свете Божества» (молитвы, проповеди, религиозные трактаты, записи автобиографического характера, гимны, полемика с недругами и др.), видение занимает особое место. Оно является доминантой, выявляющей основную, мистическую идею писания — поиск Истины, Бога. Этот путь совершенствования человека идет через любовь к Богу.

5. Эсхатологические видения Мехтильды показывают взаимопроникновение разных пластов «ученой» и народной культур. В ее представлениях о Рае и Аде «двуго-лосие» данных слоев в одном средневековом сознании проявляется наиболее интенсивно. «Простец» и «ученый» не противостоят друг другу, но активно взаимодействуют. Гротеск и пародия в видениях об Аде свидетельствуют о разнообразных возможностях сопоставления сакрального и земного миров и их своеобразном преломлении в мистическом произведении XIII века.

Практическая значимость работы.

Высказанные в диссертационной работе положения и выводы могут быть использованы для продолжения изучения проблем жанра в средневековой литературе.

Материалы диссертационной работы могут быть применены в вузовских курсах теории и истории литературы, при чтении лекций и проведении семинарских занятий у филологов и германистов. Содержание диссертации может лечь в основу при разработке специальных курсов, таких, как: «Выдающиеся памятники средневековой немецкой литературы», «Средневековая немецкая мистическая литература XIII—XIV вв.еков», «Клерикальные жанры в средневековой литературе».

Апробация работы.

Основные положения диссертации опубликованы в монографии (13,25 п.л.) и 27 более мелких публикациях. Общий объем опубликованного — 25,05 пл.

Проблемы, ставящиеся в диссертации, были предметом научных докладов на конференциях и семинарах межвузовского и международного уровня в Смоленском государственном педагогическом университете (1995;2001), Нижегородском государственном лингвистическом университете им. H.A. Добролюбова (2000), Смолен.

24 ском военном университете (2000), Смоленском гуманитарном университете (2001).

Материалы диссертации вошли в курс лекций по немецкой литературе и в спецкурс «Мифологический слой в немецкоязычной литературе», читаемый на факультете иностранных языков в Смоленском государственном педагогическом университете (1994;2001).

Структура диссертации *.

В соответствии с поставленными целью и задачами исследования диссертационная работа состоит из введения, семи глав и заключения, а также примечаний и списка использованной литературы. Общий объем диссертации — 353 страницы.

Выводы немецкого ученого представляются нам интересными, во многом верными, но не исчерпывающими сути проблемы, понять которую можно, лишь ответив на вопрос: «Что пародируется в данном эпизоде?».

Не подлежит сомнению, что Мехтильда не пародирует ни конкретное религиозное произведение, ни (тем более!) христианскую концепцию божественного мироздания. В этой главе пародируется то, что изображается — Ад, его повелитель, его обитатели. На эту цель направлены смех Мехтильды, ее явная издевка над миром тьмы. Перед нами — пародия-«перевертыш» (Д.С. Лихачев), одна из форм средневековой пародии, широко распространенной как в западноевропейской, так и в древнерусской литературах. Структура подобной пародии исследована Д. С. Лихачевым в работе «Смех в Древней Руси». Она включает в себя следующие критерии:

— смех в пародии-«перевертыше» направлен на изображаемое в самой пародии;

— пародируется сложившаяся установленная форма, обладающая собственной знаковой системой;

— читатель должен хорошо знать эти знаки;

— данная пародия создает «антимир», то есть мир «отрицательный», «изнаночный»;

— для нее характерны полнота разрушения упорядоченной (положительной) знаковой системы и полнота построения мира антикультуры;

— создаваемый пародией антимир противостоит некоей идеальной реальности (96).

Как видно из проведенного анализа, «опрокинутый» мир Ада, изображенный Мехтильдой, по своим основным параметрам соответствует модели пародии-«перевертыша» Это дает возможность придти к выводу, что все видение Ада, а не отдельные его фрагменты, как полагал П. В. Такс, есть пародия.

Сопоставление нашего материала с исследованиями других жанров (фаблио, поэзией вагантов) приводит к заключению, что роль средневековой пародии могла быть различной. В поэзии вагантов, например, пародируя конкретные словесные формулы школьных «штампов и полуштампов» (М.Л. Гаспаров) (97), она могла создать «перевертыш"-антижанр. В фаблио она пародийно снижала ряд персонажей своего собственного жанра. (98). В религиозном мистическом произведении «Струящийся Свет Божества» пародия «работает», как нам представляется, на глубинном мифологическом уровне в контексте понятий «верх — низ», «свет — тьма», «доброе (хорошее) — злое (плохое)». Эти понятия находятся в широкой христианской традиции, пропитаны образной символикой Священной истории. Они были хорошо знакомы всем слоям средневекового общества, что создавало основу для их многообразной интерпретации. Отталкиваясь от понимания того, каким должен быть идеальный христианский мир добра, действуя в рамках этикетности своей эпохи, в русле представлений о «граде диавола» Мехтильда при описании Ада создает внутри многожанрового произведения пародию-«перевертыш».

Таким образом, в эсхатологических видениях Мехтильды ученая и народная (фольклорная) культуры взаимодействуют между, собой. «Простец» и «ученый» -ипостаси двух уровней культуры эпохи — не противостоят друг другу, но активно взаимодействуют между собой, создавая «двуголосие» разных пластов культуры в одном средневековом сознании. Элементы гротеска и пародии, наблюдаемые в видениях об Аде, являются результатом «расщепленности» средневекового мировосприятия, различавшего мир сакральный и мир земной. Это создавало почву для их.

284 разнообразного сопоставления: максимального сближения и «перевертывания», противопоствления и подставления.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Произведения женской мистической литературы, будучи составной частью религиозной словесности, несли в себе огромный нравственный и общественный потенциал. Они раскрывали человеку его подлинную сущность и великое призвание. В основе произведений мистиков лежала та же проблематика, что и во всей религиозной литературе — история спасения души и мира. Однако мистик изображал конфликты человеческой души, прорывавшейся к Богу, в самых радикальных формах ее противостояния греху и пороку. Произведение мистика потрясало читателей той бескомпромиссностью, с которой он отстаивал обязательность максимальных требований к соблюдению и воплощению в земной жизни принципов и ценностей христианской веры. Огромная сила воздействия слова мистика на современников исходила в первую очередь от того, что за ним стояла подлинная подвижническая жизнь автора, доказавшего на своем личном примере возможность реального приближения к духовному идеалу, полное осуществление которого мыслилось в ином, горнем мире.

Автор-мистик, описывая видения и полученные им откровения, использовал библейский образный вокабуляр — ветхозаветные и новозаветные аллегории. Мистик являлся носителем библейского мифологического сознания, живым звеном, связующим в единую цепь все временные и содержательные смыслы эпохи — райское прошлое, в котором человек был «жемчужиной бытия" — настоящее, где человек чувствовал себя бездомным странником после грехопадениябудущее (торжество праведников и наказание грешников). Все это способствовало тому, что писания мистиков, созданные в эпоху нормативности и каноничности, доносили свое собственное понимание и ощущение Бога, присутствие которого они воспринимали в процессе приближения и слияния с Ним, с бесконечной Истиной и Идеалом. Творчество выдающихся мистиков — а таковым и является поэт-мистик XIII века Мех-тильда Магдебургская — отмечено чертами индивидуального таланта, что, конечно, не отрицает и того общеизвестного факта, что их сила воображения творила на основе уже имевшихся традиционных форм и образов.

Изучение произведений женской мистики уточняет, а в некоторой степени и изменяет наше представление о средневековом авторе. Анонимный носитель традиции, послушно склоняющийся перед авторитетом канона, получает свое живое лицоон оказывается человеческой личностью, живущей интересами своего времени, движимой страстями и выражающей их доступными ей способами в своем произведении. Рассматривая себя исполнителем воли Бога, ощущая свое богоизбранни-чество как высочайшую ответственность перед Создателем и христианским миром, автор-мистик вел себя в отмеренном ему пространстве с той полнотой свободы, какая была зачастую недоступна последующим поколениям. Ибо единственным принципом, регулирующим его действия, было равенство всех перед Богом, что позволяло мистику, выступавшему в качестве доверенного лица Всевышнего, обличать власти предержащие — светские и духовные.

Произведения женской мистической словесности, как и вся средневековая религиозная литература, носят прикладной характер. Эта литература была предназначена для особого круга, для тех, кто посвятил свою жизнь служению Богу. Однако ее служебный характер не препятствовал созданию произведений выдающейся художественной ценности. Их анализ показывает, в каком сложном взаимодействии находились они со всей литературной традицией — письменной и устной. Немецкая женская мистическая литература впитала в себя как мифопоэтическое сознание и формы выражения германского фольклора, так и источники новоевропейской «ученой» культуры — античной и христианской. Авторы мистических писаний знакомы с современной им куртуазной литературой на немецком языке и усвоили ее достижения.

Освоение мистической литературы показывает не только воздействие на нее разнообразных культурно-словесных традиций, но и их своеобразное преломление в произведениях данного типа в определенную эпоху. Так, гротеск в мистическом произведении XIII века обнаруживает иную функцию в сравнении с той, которую он будет выполнять в карнавальной народной культуре более позднего средневекового периода. Пародия-«перевертыш» создается Мехтильдой в рамках этикетности своего времени, в контексте понимания того, каким должен быть идеальный христианский мир. '.

Мистическая литература наложила и свой отпечаток на общий литературный процесс средневековья. Благодаря языкотворческой деятельности мистиков был существенно обогащен как фонд немецкого. литературного языка, так и его словообразовательная система. Самоуглубленность и сосредоточенность мистиков на внутренней духовной жизни, их подчеркнутое внимание к движениям души, предельная искренность в раскрытии сложных психологических изменений человеческого состояния, глубины его душевных взлетов и падений, неустанное наблюдение за устремленностью своего «я» к «ты», к партнеру-Богу — все это было той школой воспитания чувств, через которую прошли не только куртуазная лирика и куртуазный роман. Можно, видимо, сказать, что в широком смысле слова мистики были учителями всей новоевропейской литературы. Без их опыта невозможно представить себе ни европейского сентиментализма, ни романтизма.

Изучение произведений женской мистики, воссоздавших из трансцендентного опыта картину мироздания, вносит уточнение в наше понимание взаимодействия секуляризирующей и христианско-религиозной тенденций в литературе. Они показывают, насколько «непрямым», многозначным был данный процесс. Само появление «Струящегося Света Божества» в середине XIII века, спустя полстолетия после того, как миновала пора цветения миннезанга, вдали от литературных центров, в Нижней Германии говорит о сложной диалектике взаимопроникновения указанных выше направлений. Мистическая лирика Мехтильды, средоточием которой является ее личная встреча с Богом, несомненно, обнаруживает много общего с формами рыцарской лирики. Трансцендентный диалог с Небесным Возлюбленным осуществляется в рамках куртуазной поэзии, что может свидетельствовать об определенном этапе гармоничного сосуществования указанных выше тенденций.

Произведения женской мистической литературы корректируют наши представления о взаимодействии теологической («ученой») и народной литератур. Они показывают, насколько разносторонним и глубоким было взаимовлияние этих ли.

288 тератур. В писаниях мистиков данные литературы, как и соответствующие им культуры, не только не противостоят друг другу в непримиримой враждебности, но зачастую являют плодотворный синтез идей и образов.

Таким образом, проделанный анализ убеждает, что важнейшие жанровые аспекты средневекового творчества могут быть поняты и верно оценены только с привлечением женской мистической литературы, имевшей свой предмет изображения и свой — весьма самобытный и поэтически выразительный — взгляд на него.