Социально-психологические предпосылки революции 1917 г. в России

Актуальность исследования.

Во второй половине 80-х гг. в СССР начались глубинные социально-политические и экономические преобразования. Их движущей силой являлось руководство КПСС во главе с М. С. Горбачевым, а цельюсовершенствование социалистического общества. Первоначально казалось, что существующие беды вызваны деформациями марксизма, корни которых уходят во времена И. В. Сталина. Однако вскоре объектом критики стала сама КПСС и ее теоретическая основа — марксизм.

Демократы-публицисты конца 80-х гг. считали, что основные социальные проблемы России вызваны узурпацией в 1917 г. большевиками государственной власти. Социализм в любом его варианте (в сталинскототалитарном, хрущевско — авторитарном, брежневско — бюрократическом) представлялся тогда демократам-публицистам царством тьмы. Поэтому и отказ от него рассматривался в качестве важнейшего метода решения всех проблем. Однако эта политика породила новые кризисные явления. Сегодня члены правительства первой половины 90-х гг. объясняют их появление, во-первых, собственной непоследовательностью, во-вторых, действиями консервативных сил. Представители же оппозиционные утверждают иное: избранный в 1991 г. курс изначально был ошибочным.

Социальные трудности обернулись углублением мировоззренческого кризиса: одна часть общества апеллирует к западному (капиталистическому) опыту, другая — к достижениям СССР, третья — к «почвенным», национальным ценностям. В условиях очередного кризиса, уместно обратиться к изучению кризиса былого — выявлению закономерностей революции 1917 г. В этом смысле тема диссертации является актуальной.

Но есть актуальность и иного рода. Фундаментальные исследования в гораздо меньшей степени призваны способствовать решению насущных проблем людей, а существуют потому, что мысль остановить нельзя. Актуальность этого рода в каждом отдельном случае определяется соответствием данного исследования направлению развития науки в целом. Советская историческая школа проделала значительную работу по анализу экономических и социальных процессов России начала XX в., много внимания она уделяла изучению политической системы, а анализу психологии масс не придавалось большого значения. В первой половине 90-х гг. многие отечественные историки говорили о необходимости ликвидировать этот пробел1. Так что данное исследование в этом плане тоже актуально.

Историография.

Российское общество в XX столетии не обладало внутренней стабильностью, мировоззренческим единством. Государство и общество что в дореволюционной России, что в СССР, находились в состоянии явной или скрытой борьбы друг с другом. Поэтому в основе различных исторических концепций оказалась не столько научная методология, сколько разные мировоззренческие системы — либеральная или революционная. Из первой «выросли» эмигрантская литература 20 — 30-х гг., работы времен «перестройки», к ней же примыкают зарубежные труды, из второйсоветская историческая школа.

Либералы считали Февральскую революцию исторической случайностью, вызванной участием России в первой мировой войне, политической слепотой Николая II и его окружения. Так, по мнению П. Н. Милюкова, революция отнюдь не была неизбежной: предложенная «прогрессивным блоком» реформистская альтернатива вполне могла ее предотвратить, если бы дело не у испортил царь, неспособный к каким-либо компромиссам. Главной движущей силой революции П. Н. Милюков считал либеральную интеллигенцию, политический крах которой оказался предопределен тем, что большевикам удалось натравить на нее массы. В. А. Маклаков (так же, как и П.Н. Милюков) отрицал закономерность событий 1917 г. Причину дальнейшей радикализации революции, приведшей, в конце концов, к победе большевизма, он видел в ошибках либеральной интеллигенции: «Либералы не захотели ограничиться «исправлением» монархии и защитить ее от революции, а в ослеплении кинулись в объятия революции, не понимая, что либерализм мог существовать лишь в составе исторической монархии, они открыли дорогу «интегральной революции». Редактор кадетской «Речи» И. Гессен воспринимал Октябрь и Февраль как единый процесс: Февраль был чреват Октябрем, «ради которого стихия Февраля разразилась настоящим праздником"4. Большинство авторов тех работ отрицали буржуазный характер Февраля и социалистический характер Октября. П. Б. Струве определял Февральскую революцию «историческим выкидышем"5.

Вместе с тем, некоторые современники считали революцию глубоко закономерной. Так, H.A. Бердяев писал: «Мне глубоко антипатична точка зрения многих эмигрантов, согласно которой большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников, сами же они неизменно пребывают в правде и свете. Ответственны за революцию все, тем более всего ответственны реакционные силы старого режима. Я давно считан революцию в России неизбежной и справедливой. Но я не представлял себе ее в радужных красках"6. Эту точку зрения разделял Л. П. Карсавин, высланный большевиками из России в 1922 г., и не имевший таким образом оснований преуменьшать их вину за случившееся: «Не народ навязывает свою волю большевикам, и не большевики навязывают ему свою. Но народная воля индивидуализируется в большевиках, в них осуществляются некоторые особенно существенные ее мотивы: жажда социального переустройства и даже социальной правды, инстинкты государственности и великодержавна"7.

В Советском Союзе либеральное направление не могло получить развитие, так что эстафета досталась Западу.

В истории западной историографии можно выделить три периода.

Первый период начался в 20-е гг. и продлился до 60-х гг. Труды западных историков представляли собой реакцию на книги и статьи советских исследователей. Иного и быть не могло, так как основная масса источников находилась вне пределов их досягаемости, а вот оспорить выводы своих советских оппонентов они могли. Второй причиной, определивший выводы западных историков, была политическая конъюнктура — отношения между нашими системами тогда были максимально сложными, и доминировавшие на Западе антибольшевистские, антисоветские настроения не могли не сказаться на выводах историков и направленности их исследований. Поэтому, если советские историки доказывали, что в центре всех исторических процессов России начала XX в., а уж в 1917 г. тем более, находилась большевистская партия, то западные исследователи сконцентрировались на доказательстве ее бланкистской сущности.

В 60-е гг. начался второй период. Выяснив для себя роль большевиков в революции, они потеряли к ним интерес и сосредоточились на изучении объективных социально-экономических предпосылках. Результаты получились новыми: оказалось, что итоги Февральской и Октябрьской революций глубоко закономерны. Примером работ этого периода является книга А. Рабиновича «Большевики приходят к власти. Революция 1917 г. в Петрограде».

Третий период в западной историографии проблем русских революций зависел от направлений развития западной историографии вообще (безотносительно изучения истории России). Методология и методы исторической науки все время усложнялись, появлялись новые направления и темы, с социально-экономических тем анализ переместился на изучение психологии масс и отдельных групп, развитие идей. Одной из работ этого периода является двухтомник Р. Пайпса «Русская революция».

Первыми работами, в основе которых лежало революционное мировоззрение, явились публицистика революционеров — большевиков, меньшевиков и эсеров.

Важным историческим источником являются работы В. И. Ленина и воспоминания большевиков: В.А. Антонова-Овсеенко, Н. И. Бухарина, Н. А. Батурина, Г. Е. Зиновьева, М. И. Лядова, Л. Б. Каменева, В. К. Невского, М. С. Ольминского Н.И. Подвойского, Ф. Ф. Раскольникова, Л. Д. Троцкого, А. Г. Шляпникова. В них содержались бесценные свидетельства и оценки очевидцев. То, что одних не коснулся молох сталинских репрессий, а другие пали жертвой внутрипартийной борьбы, ничего не меняло в их оценках революций 1917 г. — все они до конца своих дней оставались марксистами, а со сталинской группой эти революционеры разошлись не в трактовке сущности революций, их необходимости и движущих сил, а по иным проблемам.

Так, основой для плодотворной концепции событий 1917 г. могла стать фраза Л. Д. Троцкого: «Наши предки не позаботились подготовить. о демократические условия для смягчения нравов нашей революции». В 1922 г. в прессе между ним — вторым человеком в большевистской партийной и государственной иерархии — и видным большевиком, первым большевистским, советским историком М. Н. Покровским — развернулась дискуссия по вопросу о предпосылках социалистической революции. Л. Д. Троцкий доказывал, что капитализм в России к 1917 г. был далек от европейской степени зрелости, что он развивался островками, что в экономике одновременно присутствовали и высшие его формы и низшие, а капиталистического монолита не было9. М. Н. Покровский же утверждал обратное: что капитализм создал необходимые для этой революции предпосылки. Перейдя на язык аллегорий, Л. Д. Троцкий сравнивал Россию с кораблем, похожим одновременно и на баржу, и на пароход, идущий на о европейском буксире. Подхватив полемический прием своего оппонента, М. Н. Покровский настаивал на том, что Россия все-таки пароход и идет своим ходом.

В равной степени последовательными марксистами до конца своих дней оставались и меньшевики. Они считали, что Россия могла стать буржуазной страной, что рабочий класс призван сыграть роль подталкивателя буржуазии. Февральскую революцию меньшевики охарактеризовали как всенародную, общеклассовую, славную, великую, бескровную. Крушение же идеалов и завоеваний Февраля произошло, в частности, потому, что к моменту революции в стране демократические идеи не обладали необходимой популярностью и, что еще более важно, самим меньшевикам и эсерам не удалось нейтрализовать большевистский радикализм 9.

Руководители эсеровской партии и эсеровские публицисты — А. Ф. Керенский, Н. Д. Авксентьев, В. М. Чернов — дополняли меньшевистскую концепцию своим видением: сущностью Февраля они считали примирение сторонников войны и революции ради социальных реформ, крах жеобъясняли неумением разных классов подчинить свои личные (узкие) интересы интересам общества в целом и умелой большевистской дискредитацией идеи демократической коалиции10,.

В основе меньшевистской и эсеровской историографии революций лежала проблема масштаба террора, которую могли позволить себе революционеры по отношению к основной массе населения страны. В условиях, когда для социалистической революции явно не хватало социальных предпосылок, революционерам-социалистам приходилось выбирать между этикой и революционным преобразованиями. Большевики выбрали второе и в скором времени втянулись в борьбу с основной массой.

13 населения страны. Эсеры и меньшевики выбрали первое. (Впрочем, и для некоторых большевиков вопрос этики в ходе революции оказался камнем преткновения)14.

Историческая доктрина ВКП (б) начала формироваться в конце 20-х гг. В ней не было чего-то принципиально нового, в сравнении с концепциями, разрабатывавшимися в науке в 20-е гг., когда, например, появились работы E.H. Кривошеиной15, М.Г. Гейсинского16, С.А. Пионтковского17. Все перечисленные авторы являлись историками марксистами, уже они начали исследовать вопросы, на которых сконцентрировалась советская историческая наука: связь российского капитализма с западноевропейским и самодержавием, значение концентрации пролетариата, обострение классовых противоречий в ходе первой мировой войны, основные противоречия Февраля, рост социальной напряженности на протяжении 1917 г. Но одно дело — марксистская гипотеза, и совсем другое — превращение ее в орудие политической борьбы и устранение возможностей появление иных версий исторического развития. Существенным отличием сталинской историографии от статей и книг большевиков периода 20-х гг. являлась нетерпимость. Одним из ярких примеров этой историографии стала четырехтомная «История ВКП (б)» под редакцией Ем.М. Ярославского.

Историческая доктрина ВКП (б) была, безусловно, марксистскойв ее основе «лежали» идеи В. И. Ленина, но, при этом, у самого большевистского вождя не было той стройности, какой обладала эта доктрина.

В.И. Ленин считал, что основной причиной революции явилась критическая масса социальных противоречий, созданная, с одной стороны, «благородными и чумазыми лендлордами"18, а с другой — монополистической буржуазией19. Развитие этой буржуазии, усиление ее экономической мощи, степени влияния на политические процессы он считал главным показателем готовности страны к социалистической революции. «.Никакое восстание не создаст социализма, — писал В. И. Ленин, — если он не созрел экономически."20.

Важнейшую субъективную предпосылку возможности победы социалистической революции В. И. Ленин видел в наличии «закаленного в классовых боях» российского пролетариата, политическое значение которого состояло в господстве «над центром и нервом всей хозяйственной системы капитализма, а также». в том, что пролетариат «экономически и политически выражает действительные интересы громадного большинства трудящихся при капитализме"21.

Вместе с тем, если в вопросах об исторической роли пролетариата и буржуазии, необходимости классовой борьбы и диктатуры пролетариата ленинские оценки были однозначны, по другим важным пробемам В. И. Ленин в 1917 г. высказывался по-разному, а в сталинской историографии этому места не нашлось.

Так, на VII всероссийской (апрельской) конференции большевиков, он сказал: «Пролетариат, действующий в одной из самых отсталых стран Европы, среди крестьянского населения, не может задаться целью немедленного осуществления пролетарского преобразования"22.

Более того, в сталинской историографии В. И. Ленину была приписана «теория социалистической революции», тогда как в действительности он был последовательным сторонником марксистской теории мировой пролетарской революции. Например, в середине марта 1917 г. В. И. Ленин пишет «Прощальное письмо швейцарским рабочим», где отмечает, что построение социализма в России вне победы мировой революции невозможно, при этом отводит России роль ее «первооткрывателя»: «.Россия — крестьянская страна. Одна из самых отсталых европейских стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм. Но крестьянский характер страны, при громадном сохранившемся земельном фонде дворян-помещиков, на основе опыта 1906 г. может придать громадный размах буржуазно-демократической революции в России и сделать из нашей революции пролог всемирной социалистической революции, ступеньку к ней. Русский пролетариат не может одними своими силами победоносно завершить социалистической революции. Но он может придать русской революции такой размах, который создаст наилучшие условия для нее, который в известном смысле начнет ее». Спустя год, выступая на VII съезде, РКП (б), В. И. Ленин обосновывал необходимость именно мировой пролетарской революции: «Величайшая трудность русской революции, ее величайшая историческая проблема: необходимость решить задачи международные, вызвать международную революцию, проделать этот переход от нашей революции, как узко.

24 национальной, к мировой". Именно ради этого В. И. Лениным был создан Коминтерн.

До 1924 г. концепция мировой революции была общепринятой в РКП (б) и дискуссий по ее поводу в партии не возникало. В конце 1924 г. стал формироваться иной курс. Вроде бы, если мировую революцию за эти семь лет вызвать не удалось, то разработка нового курса глубоко логична. Однако важнейшая теоретическая и политическая проблема оказалась максимально упрощена в ходе внутрипартийной борьбы за власть. Л. Д. Троцкий по-прежнему придерживался курса на мировую революцию, его противникиГ.Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев и И. В. Сталин — просто ухватились за несостоятельность аргументов Л. Д. Троцкого. Курс на мировую революцию последовательно отстаивали в борьбе с И. В. Сталиным все внутрипартийные группировки. Даже спустя несколько лет, когда требовалось разрушить последний авторитет Л. Д. Троцкого в глазах большевиков, у его противников — A.A. Андреева, A.C. Бубнова, Ф. Э. Дзержинского, М. И. Калинина, В. В. Куйбышева, Ем. Ярославского — не нашлось теоретически разработанных аргументов. «Аргументы» же С. М. Кирова, С. Орджоникидзе были на эмоциональном уровне.

Единственным доказательством ошибочности пути, предлагаемого сторонниками Л. Д. Троцкого, стали ссылки на два абзаца двух статей В. И. Ленина — «О лозунге Соединенных Штатов Европы» и «Военная программа пролетарской революции». В первой статье В. И. Ленин сделал вывод, что социализм может победить в одной или нескольких странах. Во второй — что он победит именно в одной или нескольких, а не во всех странах одновременно, как утверждали К. Маркс и Ф. Энгельс.

Никакой стратегической целостности эти статьи не составляли, в каждой из них рассматривалась своя проблема. Даже если рассматривать два абзаца, выдернув их из контекста, то последующие высказывания В. И. Ленина показывают, что у него не было никакой теории построения социализма в одной стране, от идеи создания, в случае победы пролетарской революции в Европе, Соединенных Штатов Европы, т. е. от идеи мировой революции он не отказывался. В 1918 г. в США вышел сборник статей В. И. Ленина и Л. Д. Троцкого, написанных ими в годы мировой войны. В сборник вошла статья «О лозунге Соединенных Штатов Европы». Если В. И. Ленин действительно отказался от идеи мировой революции, то непонятен его лестный отзыв о сборнике на IX съезде РКП (б): «.Вполне прав американский товарищ Р., который издал толстую книгу, содержащую ряд статей Троцкого и моих и дающую таким образом сводку истории русской революции"25. Если бы В. И. Ленин считал, что теория перманентной революции Л. Д. Троцкого неправильна, то он сказал бы об этом на съезде, но отзыв был положительный.

Сам В. И. Ленин никогда к этим двум абзацам не возвращался. До 1925 г. не упоминали их и ленинские соратники, активно занимавшиеся партийной пропагандой — H.H. Батурин, Г. Е. Зиновьев, М. Н. Лядов, В.И. Невский26. Особенно важно, что о них совершенно забыл Г. Зиновьев, составлявший вместе с В. И. Лениным в 1915;1916 гг. Заграничное бюро ЦК РСДРП, а в 1919 г. возглавивший Коминтерн. Сам факт существования Коминтерна шел вразрез с теми двумя абзацами.

Статьи с этими абзацами не были использованы И. В. Сталиным в борьбе с Л. Д. Троцким. В 1927 г. Институт красной профессуры выпускает под редакцией М. Н. Покровского два тома «Очерков по истории Октябрьской революции». В одной их глав первого тома есть параграф «Проблемы революции в РСДРП в 1915;1916 гг.» Весь параграф посвящен скрупулезному анализу позиций Л. Д. Троцкого. Тут были бы очень кстати два ленинских абзаца, которые эффектно «добили» бы Л. Д. Троцкого, но ленинские статьи даже не упоминаются27.

Отсутствие в персональных статьях, брошюрах и книгах упоминаний ленинских статей не основание для утверждения об отсутствии у В. И. Ленина идеи возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. В конце концов, воля автора, на что обращать внимание, а что пропустить. Но вот в 1925 г. выходит XIII том первого собрания сочинений В. И. Ленина, где собраны работы за 1914;1916 гг. Статья «Военная программа пролетарской революции» в томе отсутствует, хотя она важнее, чем статья «О лозунге Соединенных Штатов Европы"28. „Военной программы пролетарской революции“ нет даже в избранных произведениях В. И. Ленина, вышедших в 1935 г., что совершенно не объяснимо, если считать, что В. И. Ленин отказался от идеи мировой революции. В работе над общей редакцией того издания принимали участие В. В. Адоратский, В. Г. Сорин и А. И. Стецкий. Они специально оговорили в предисловии, что двухтомник избранных произведений содержит все наиболее существенные и значительные работы Ленина». В 1936 г., когда публиковался третий том шеститомника произведений В. И. Ленина, «Военную программу пролетарской революции» опять «не заметили». Между тем в редакционную коллегию кроме В. В. Адоратского и М. Н. Покровского входил уже и Ем.М. Ярославский, который был чувствителен к новым теоретическим веяниям. Такая ситуация могла означать только одно: сталинская трактовка этих статей в качестве обоснования курса на построение социализма в СССР тогда еще не утвердилась.

Подтасовки сталинскими «теоретиками» состояли не только в приписывании В. И. Ленину теории социалистической революции, но и в завышении уровня развития страны. В тех двух статьях 1915;1916 гг. он писал о возможности победы социалистической революции не конкретно в России, а в Европе, в многочисленных статьях он доказывал развитие капитализма в стране как тенденцию, а не как готовность к переходу на более высокую — социалистическую — формацию. Буквально перед Февральской революцией 1917 г. он говорил на одном из собраний в.

Швейцарии: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой.

28 грядущей революции" .

Вплоть до окончания гражданской войны у В. И. Ленина не было возможности спокойно обдумать ситуацию, в которой оказалась большевистская партия — рабочая партия в качестве правящей в крестьянской стране. Но, во-первых, мировая революция запаздывала, во-вторых, большевики уже успели убедиться в преувеличении своих надежд на созидательный потенциал трудящихся масс в предреволюционный период. Ясно осознавая отсутствие необходимых объективных социально-экономических предпосылок для построения социализма, он делает основную ставку на силу, которая в марксистских схемах отсутствовалагосударство: «.Власть государства на все средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян и т. д. .Это не построение социалистического общества, но это все необходимое и достаточное для этого построения"29. Усиление власти государства в период построения социализма для В. И. Ленина, вероятно, было временным явлением, поскольку он писал в 1917 г.: «Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства"30.

Таким образом, взгляды В. И. Ленина на предпосылки революций и события 1917 г. были далеко не так однозначны, как это оказалось представлено в сталинистской историографии.

Итак, историческая доктрина ВКП (б) — КПСС начала формироваться в конце 20-х гг. В марте 1931 г. было принято постановление ЦК ВКП (б) «О работе в Комакадемии" — в октябре — в журнале «Пролетарская революция» появилась статья И. В. Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», определившая довольно узкие рамки для этих гипотез. 16 мая 1934 г. было опубликовано постановление ЦК ВКП (б) «О преподавании гражданской истории в средней школе». И в 1935/1936 учебном году школьники стали изучать темы «Царская Россия в эпоху империализма», «Царская Россия в системе мирового империализма"34 и т. д. Т. е. жесткие рамки исторических трактовок были поставлены даже для школы. В «Кратком курсе истории ВКП (б)» были лишь отточены формулировки. На четверть века утвердился упрощенный подход к анализу сложнейших социально-экономических проблем.

Именно с того десятилетия Февральскую революцию 1917 г. стали определять как «буржуазно-демократическую», между тем, в 1917 г. её так не называли даже большевики.

27 февраля в манифесте Российской социал-демократической рабочей партии «Ко всем гражданам России» говорилось о «падении русского царизма». Весь дух манифеста подталкивал к выводу о победе именно пролетариата и «части революционных войск». Слова «капитализм»,.

35 буржуазия" в манифесте отсутствовали. Среди большевиков одним из первых на победу Февральской революции откликнулся Г. Зиновьев. В его статье, напечатанной после возвращения из эмиграции на Родину, есть определения «февральская», «пролетарская», но определений типа «буржуазная» или «буржуазно-демократическая» нет. На всероссийском совещании большевиков в Петрограде 27 марта — 2 апреля эта революция именовалась «русской» и «первой в ряду революций и восстаний пролетариата, неизбежно порождаемых империалистической войной"37.

Такие же оценки звучали на седьмой (апрельской) всероссийской конференции РСДРП. Открывая её, В. И. Ленин сказал: «Товарищи, наша конференция собирается как первая конференция пролетарской партии, в условиях не только российской, но и нарастающей международной революции. Приходит время, когда повсеместно оправдывается утверждение основателей научного социализма, а также единогласное предвидение социалистов, собравшихся на Базельском конгрессе, что всемирная война.

38 ведёт неизбежно к революции" .

Ситуация не изменилась и в 20-е гг., например: С. Пионтковский в 1925 г. буржуазно-демократической её не называл, С. М. Дубровский именовал ее просто «Февральской"40, В.Д. Бонч-Бруевич (в отличие от С.М. Дубровского) слово «февральская» писал не с заглавной буквы, а с прописной41. Вместе с тем, большевики в 1917 г. и исследователи 20-х гг. считали, что после Февральской революции к власти, благодаря двум причинам — во-первых, как «единственно организованная с самого начала сила», во-вторых, вследствие «оппортунизма вождей рабочего класса» — пришла буржуазия42.

Определение Февральской революции как буржуазно-демократической появилось только в 30-е гг.43 В то десятилетие о концепции мировой революции вспоминать было запрещено, более того — она была предана публичному проклятию как троцкистскаяс другой стороны, требовалось доказать, что в стране накануне Октября имелось всё необходимое и достаточное для победы социалистической революции и построения социализма. Казалось, то, что Февральская революция не удержала страну на буржуазном пути, вполне подтверждало требуемый вывод: в России действительно имелись все необходимые предпосылки для социалистической революции, а Февральская революция была «перезрелой», т. е. страна и без неё уже являлась капиталистической.

Историческая доктрина ВКП (б) представлял©собой псевдоучение, слепленное из цитат К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина. Ее сутью являлись следующее положения.

На рубеже XIX — XX вв. мировой капитализм вступил в последнюю, империалистическую стадию, что создало экономические предпосылки для российских революций. Дав в свое время мощный толчок развитию производительных сил, капитализм превратился в преграду на пути общественного прогресса. Максимальной остроты достигло основное противоречие — между общественным характером производства и частной формой присвоения, также обострились все остальные противоречия. В результате в мире разразилась первая мировой война, а в России было свергнуто самодержавие, и победила Великая Октябрьская социалистическая революция.

Россия значительно отставала от передовых капиталистических стран по экономическим показателям, однако в целом она являлась страной среднего уровня развития капитализма, что и стало основой для победоносных революций 1917 г. и дальнейшего успешного социалистического строительства.

Субъективным условием победы Октября явились действия рабочего класса, возглавляемого большевистской партией.

Российский рабочий класс был малочисленен, но, во-первых, его сила в историческом движении была неизмеримо больше, чем его доля в общей массе населения. Во-вторых, он отличался самой высокой в мире организованностью и революционностью, в-третьих, имел очень важную для победы поддержку со стороны трудового крестьянства и особенно — бедноты, в-четвертых, выступал под руководством закаленной в сражениях против самодержавия и капитализма, владеющей передовой теорией большевистской партией во главе с В. И. Лениным.

Т.о., Февральская буржуазно-демократическая и Великая Октябрьская социалистическая революции были подготовлены всем ходом мирового исторического развития, они выразили его главные тенденции и открыли трудящимся всего мира реальный путь борьбы за светлое будущее. Изучение социальных предпосылок, в основном, сводилось к доказательству роста социальной напряженности в социально-классовой плоскости (пролетариат-буржуазия, крестьянство — помещики). Считалось, что очагами потенциального конфликта являются «пролетарские центры», внутри нихкрупные промышленные предприятия, региональные особенности поведения рабочего класса игнорировались, не говоря уже об их половозрастных характеристиках. Тоже самое можно сказать и о подходе к крестьянству, упорно подвергавшегося искусственному разделению на «сельскую буржуазию», «полупролетариат» и т. п. В средних городских слоях выделялись «новые» (служащие, интеллигенция), которые наделялись чертами «прогрессивности», обывательские, мещанские массы населения городов не удостаивались внимания исследователей.

Основными минусами этой историографии являлись, во-первых, концентрация внимания на социально-экономических интересах народных масс. Сам по себе такой подход является важным, более того — он необходим, но ведь в стране жили и другие слои населения, отказ от изучения этих слоев на основании того, что они обладали некоторой собственностью на средства производства или имели доход выше рабочих и сельских бедняков сделало эту историографию тенденциозной. Вторым недостатком оказалось изучение истории России исключительно в рамках всемирной (формационной) методологии. Если бы наша страна не обладала социальной спецификой, в этом не было бы большой беды, но эта специфика была. Используя же понятийный аппарат всеобщей истории — феодализм, капитализм, рабочий класс, буржуазия, буржуазная революция — выявить специфику (т.е. понять суть исторического процесса) не представлялось возможным.

Возникнув в 30-е гг., историческая доктрина КПСС, конечно, не могла оставаться в неизменном виде вечно, в наиболее ортодоксальном варианте она просуществовала до XX съезда КПСС, а после него была несколько скорректирована. Начало этому процессу положил Э. Н. Бурджалов своей статьей «О тактике большевиков в марте-апреле 1917 г."44 С середины 50-х гг. и до середины 80-х гг. А. Я. Аврех, Х. М. Астрахан, П. В. Волобуев, А. Я. Грунт, Д. Л. Голиков, E.H. Городецкий, К. В. Гусев, B.C. Дякин, Н. Г. Думова, Н. Я. Иванов, A.B. Игнатьев, В. В. Комин, И. П. Лейберов, И. И. Минц, В. Д. Поликарпов, Л. М. Спирин, В. И. Старцев, Г. Л. Соболев, Е. Д. Черменский и другие проделали значительную работу по сбору и осмыслению исторического материала, анализу глубинных социальных, экономических и политических процессов, приведших в конце концов к революции 1917 г. Были убедительно доказаны неэффективность самодержавного государственного строя, высокий уровень социального напряжения, показана самоотверженная борьба с этим строем большевиков и других революционеров. Вниманием не была обойдена ни одна забастовка промышленных рабочих, ни одно выступление крестьян, средних городских слоев.

Концептуальных прорывов в те десятилетия не было, происходило лишь заполнение «историографических ниш» (неизученных ранее регионов и социальные групп)45 и отказ от наиболее явных перегибов сталинской историографии (в результате которых на политической сцене оказались лишь рабочие под руководством большевиков)46. Подавляющее число историков даже в 80-е гг. показывали, прежде всего, сам рост социальной напряженности в 1910;1916 гг.47 Задача определения масштабов социального неповиновения и недовольства, возможные исторические результаты прихода к власти рабочих и крестьян, обладающих антибуржуазным (а по сути — добуржуазным) мышлением, не ставилась. В результате исторические реалии искажались.

Впрочем и тогда отдельные историки высказали идеи, развитие которых могло привести к отказу от официальной версии субъективных предпосылок революции 1917 г. Так, А. П. Толочко в 1974 г. в одной из статей показал, что «движение железнодорожных служащих не выходило за рамки борьбы.

48 против административного произвола и низких заработков". Правда, причину этого он видел, во-первых, в «военно-полицейском режиме на железных дорогах», во-вторых, «в слабости социал-демократических организаций Сибири"49. А. А. Храмков в 1975 г. сделал вывод, что источником роста социального напряжения в крестьянской среде Сибири в 1915;1916 гг. оказались мобилизации и реквизиции50. Средние городские слои традиционно в советской историографии рассматривались как мелкобуржуазные, т. е. в их аполитичности и контрреволюционности не было чем-либо неожиданного. Поэтому тот же А. П. Толочко мог спокойно констатировать: большинство приказчиков стояло в стороне от активной борьбы даже за свои права, хотя их уровень жизни был довольно низким51. К концу 70-х гг. он сделал еще один шаг вперед: по его мнению, накануне первой мировой войны в Сибири в забастовочном движении участвовала лишь незначительная часть рабочих52.

Однако неполнота антисталинского исторического поворота в 1956 г., противоречивость действий инициатора «оттепели» — Н. С. Хрущева, неготовность общества к радикальному переосмыслению событий 20−40-х гг., привели к тому, что в 60-е — первой половине 80-х гг. основы сталинского мировоззрения не были не то что разрушены, а даже затронуты. Поэтому, анализируя предпосылки революций, советская историческая школа продолжала завышать уровень развития дореволюционной России, степень ее социально-экономической и культурной зрелости. (Упоминание о недостаточной подготовленности страны к социалистическим преобразованиям в середине 20-х гг. квалифицировалось как «троцкистское», а поскольку ни в 50-е, ни в 70-е гг. Л. Д. Троцкий реабилитирован не был, то его оценка уровня развития предреволюционной России не могла превратиться в дискуссионную научную проблему).

Возможности для дальнейшего развития советской исторической школы были ограничены двумя обстоятельствами.

Во-первых, оценка степени прогрессивности, консервативности или реакционности того или иного социального слоя зависела от оценки эффективности строя, который в 1917 г. пришел на смену самодержавию. Между тем, вплоть до конца 80-х гг. многие исторические темы были закрыты для научного обсуждения, к тому же отсутствовала возможность получения материала для оценки социально-экономической ситуации в стране в 60-е — первой половине 80-х гг.

Во-вторых, в основе методологии советской исторической школы находилась формационная теория, предопределившая анализ, прежде всего тех черт, по которым Россия походила на европейские капиталистические страны. В результате в 30−40-е гг. историки доказывали, что Россия не только капиталистическая, а даже империалистическая. В 50−70-е гг. максимум, что им позволили сделать — выдвинуть гипотезу о многоукладности российской экономики.

В советской историографии вопрос о революционном сознании масс присутствовал практически в каждом сборнике статей, каждой книге, но он анализировался несколько односторонне: в основном, изучалась идеологическая деятельность большевиков. Тогда как в действительности эта деятельность была всего лишь одним (и, вероятно, не самым важным) фактором, формировавшим ментальность масс.

В соответствии с материалистическими традициям, советские историки основное свое внимание уделяли анализу социально-экономических процессов. В этом нет ничего плохого, усилия советской исторической школы не пропадут даром и наверняка будут востребованы через какое-то время. Между тем, производительные силы и производственные отношения, состояние социально — классовой структуры, политический механизм влияли поступки людей опосредованно, не так прямолинейно, как это представлено в советской историографии.

Как это не парадоксально, но К. Маркс, Ф. Энгельс и В. И. Ленин не считали анализ социально-психологических процессов второстепенной политической проблемой. Они полагали необходимым понять механизм превращения психологии угнетенных масс в психологию восставших. Тем на менее, в 30−40-е гг. в советской науке, благодаря победе сталинской группы в ВКП (б), сложился устойчивый предрассудок, будто исследование психологических факторов как самостоятельных «субъектов» исторического процесса есть измена материализму.

Пожалуй, первым высказался по этому вопросу в 1967 г. Э.А. Адибека-Меликян в своей монографии «Революционная ситуация в России накануне Октября». Он отметил, что действия масс обуславливались не только идеологической работой большевиков, наряду с нею «людьми двигали и иные мотивы, например: новые моменты религиозной морали, брожение среди низшего духовенства, кризис традиционных консервативных устоев.

С 1 православной церкви". В 1971 г. в сборнике «История и психология» была опубликована статья Г. Д. Соболева «Источниковедение и социально-психологическое исследование эпохи Октября" — правда, в ней рассматривались не столько психологические, сколько источниковедческие проблемы.

Суть научного исследования состоит в объяснении исторического процесса с помощью новых источников или новых теорий и методов исследования. У советской исторической школы значительные заслуги по вводу в оборот большого пласта источниковлучшие работы, принадлежавших к ней историков, пропитаны гуманизмом, и они, конечно, будут востребованы нынешним и будущими поколениями исследователей.

Но в основе методологии этой школы лежит существенный изъян: она построена на теории революций (состоящей, соответственно, из двух частей: а) оценке перехода власти от одного класса к другому как позитивного и необходимого этапа развития во все времена, б) теории классов). А накопленный человечеством в XX в. опыт эти гипотезы не подтвердил.

До 1987 г. академическая наука анализировала те или иные аспекты истории России, не ставя под сомнение истинность устоявшейся исторической схемы. Возможность и необходимость выдвижения новых гипотез появились, в основном, в ходе общеполитического и мировоззренческого кризиса, начавшегося в 1987 г.

Состояние науки находится в тесной связи с состоянием общества и государства. В течении десятилетий прежняя государственная система вытравливала из гуманитарных наук сам дух Науки — возможность существования многообразных гипотез, подходов и представлений. Поэтому совсем не случайно, что новые политические идеи, всколыхнувшие страну во второй половине 80-х гг., не смогли сразу преобразоваться в готовые научные концепции, стоящие к истине ближе, чем прежние. Скорее даже был сделан шаг назад: под влиянием антикоммунистических настроений и в условиях изменившейся политической ситуации, появилось большое число работ, где утверждалось, будто первопричиной всех бед народов России явились большевики: их организационные принципы, разработанные В. И. Лениным, и марксистская доктрина. Этот вывод был предопределен несколькими обстоятельствами.

Во-первых, — влиянием прежней методологии: догматического, выхолощенного марксизма, ориентирующего исследователя на рассмотрение всех процессов через призму решений РКП (б) — КПСС. Являясь правящей, КПСС долгие десятилетия настойчиво внушала массам мысль, что именно она стоит во главе всех социально — политических и экономических свершений. Во второй половине 80-х гг. новая методология еще не сформировалась, поэтому вполне естественно, что внимание исследователей оказалось приковано к доказательству ошибочности и уплотненности старой.

Во-вторых, о многих сторонах и результатах деятельности КПСС общество и исследователи просто не знали, т.к. важнейшие документы были упрятаны в архивы. Когда же архивы и спецхраны начали раскрываться, обнаруженное оказалось неожиданностью. В результате, многие историки отреагировали как простые граждане: назвали следствие причиной.

В конце 80-х гг. началось переосмысление событий 1917 г. Признано, что в предыдущие десятилетия советскими историками было много сделано для изучения роли большевиков и пролетариата, экономических и социальных предпосылок революций. При этом некоторые выводы оказались ошибочны, например: революции подавалась как планомерно подготовленный процесс, без стихийных взрывов, без участия в нем всех слоев общества.

E.H. Городецкий писал: «Нам необходимо избавиться от односторонности в изучении Октябрьской революции, когда исторический процесс рассматривался как действия и события в одном лагере — революционном, а противостоящая ему сила в той или иной мере игнорировалась. Задача заключается в исследовании всех классов общества, всех политических партий, как в их конфронтации, так и в создании различных блоков и соглашении)).

В те годы казалось, что искажение великих социалистических идеалов было вызвано глубокими внутрипартийными деформациями 20 — 30-х гг. Подавляющая часть историков полагала, что достаточно освободиться от этих наслоений, и все встанет на свои места. «Для восстановления исторической правды^ - считал В. П. Наумов, — .лучше всего обратиться в.

Ji ЛТТТТТП Г ЛТ>Л ГГЛЛЛЛТТТТТЛЛ’Л’Л* Г ТТЛЛТГЛ ТТТ1ТЛ\ зэ Т г"т/* тпгптт тт • // 1 /1 X т viu ltupviri’H/vkomy navji^mvj//. 1 cirv /iw д) мал н идх. mavjii/d. wxvadi все время утверждали, что социализм был построен на основе ленинского плана и ему соответствует. А сейчас мы вынуждены признать, что при Сталине произошла грубая деформация социализма, что нам надо очиститься от вызванного сталинизмом наслоений и прийти к ленинскому пониманию социализма"56. По существу, спор шел о том, насколько хороший социализм построили бы Н. И. Бухарин, Ф. Ф. Раскольников, А. И. Рыков н другие репрессированные, в сравнении с тем «плохим социализмом», который создали И. В. Сталин, В. М. Молотов, Л. М. Каганович и другие, оказавшиеся у власти в 30-е гг. Такой подход частично сохранялся и в 1990;1993 гг. Продолжали появляться публикации, наполненные новым историческим материалом, но воспроизводящие большевистскую концепцию революции. Такова статья Г. П. Аннина «Пропагандистская работа большевиков.

Центральной России после свержения царизма". В 1990 г. опубликовал свою брошюру Ф. А. Рашитов «Альтернатива Октября: мирный или насильственный переворот». Автор — явный антисталинист, но ленинец. Характерны названия разделов его брошюры: «Диалектика общего и особенного при переходе к социализму», «Путь России к социализму» и другие58. Еще пример — исследование В. Н. Дариенко «Революция и контрреволюция на юго-востоке страны. 1917;1920 гг.». Заложенный в название понятийный аппарат заранее предопределял выводы.

Но одновременно стало высказываться сомнение в правильности марксизма. Прежде всего, начался отказ от классового подхода, который заставлял считать, будто главные роли в событиях того года играли буржуазия в союзе с самодержавием, с одной стороны, и пролетариат с крестьянством — с другой. Одним из первых это сделал В. П. Наумов: «Мне думается, наступило время критически оценить весь наш подход к социальной стратификации русского общества 1917 г., который целиком и полностью базировался на марксистской теории классовой борьбы, строго определившей еще задолго до начала революционного процесса, какие классы и социальные группы являются революционными, а какие контрреволюционными. Соответственно так же категорично разделялись и.

59 те все политические партии, и политические организации". К этой же мысли пришел B.C. Дякин. Выступая с заключительным словом на международной конференции в Ленинграде 7 июля 1990 г., он сказал: «Мы действительно злоупотребляли общими положениями «буржуазия», «дворянство, «интеллигенция», «рабочий класс», не давая более четких определений и не исследуя как те люди, о которых мы пишем, сами себя воспринимали, как понимали свою роль в обществе и задачи, стоящие перед ними"60. Этой же проблеме посвятил свою статью В. И. Миллер, где, в частности, отметил: «Классовая принадлежность не является единственным фактором, определившим то или иное отношение к революции"61. Все это постепенно привело к возникновению в российской историографии немарксистского направления.

Взгляд историков на предпосылки революции 1917 г. принципиально отличается от взглядов прежних десятилетий. Авторский коллектив учебного пособия «История России. XX век.», выпущенного институтом истории РАН, констатировал, что попытка советских историков в период 2080;х гг. выявить предпосылки буржуазной и социалистической революций оказалась безуспешной62.

Несомненно, завышение степени зрелости России для социализма определялось политической конъюнктурой, но бросать тень на историков в целом вряд ли обоснованно, поскольку жизнь не давала тогда оснований усомниться в правильности социалистического пути, определить истинный характер преобразований в стране за годы советской власти.

Ситуация радикально изменилась в связи с крахом СССР. Большинство историков 90-х гг. стало критически оценивать положение о наличии в России к началу 1917 г. предпосылок для буржуазной или социалистической революции. Каждый приходил к этому через изучение своей темы. Основной.

25 импульс был задан в связи с изучением политической истории. Так, современный исследователь российского либерализма и политических партий В. В. Шелохаев считает: социальная база у всех политических движений оказалась очень узкой, поэтому «любые модели социального переустройства не имели реальных материальных предпосылок для их реализации"63.

Вместе с тем, отрицая существование предпосылок для буржуазной и социалистической революций, многие историки подтверждают вывод о закономерности политического и социального взрыва, происшедшего в 1917 г. Так, А. А. Искендеров в 1992 г. выделил следующие долговременные исторические факторы, предопределившие события 1917 г.: промедление с отменой крепостного права, падение авторитета церкви, разрыв связей монархии с народом, деструктивность враждебных партийно-политических отношений64. Наряду с этим наметилась тенденция к выявлению предпосылок по непривычным для отечественной историографии параметрам. В 1995 г. П. В. Волобуев и В. П. Булдаков высказали мысль, что Октябрьская революция явилась «результатом системного кризиса империи». И все же, в большинстве случаев историками делается упор на так называемые объективные (или долговременные) предпосылки, которые в равной мере могли сказаться и в 1905;1907 гг., и в 1917 г. Но между двумя этими революционными взрывами лежали попытка столыпинской стабилизации, прививка думского парламентаризма, наконец, что главное, изменение внутрисоциальной ситуации в связи с первой мировой войной. Историки, тем не менее, предпочитают исходить как бы из механического роста привычного ряда предпосылок, не обращая должного внимания на то, что их действие в годы тотальной войны могло перенестись в плоскость общественной психологии и породить ситуацию системного кризиса во всех сферах общественной жизни.

Правда, целый ряд историков сделали шаги именно в этом направлении.

Б.И. Колоницкий, В. И. Коротаев, А. Н. Зориков видят предпосылки социального взрыва в быстрой модернизации экономики, которая не сопровождалась соответствующими изменениями ментальности основных социальных слоев66. В. И. Голдин указывает на целую иерархию предпосылок: «традиция бунтарства как ответ на унижение и несправедливость, специфика российской революционности, своеобразное переплетение социалистических и марксистских идей на российской почве, особенности и трудности модернизации, столкновение модернистских и традиционных, почвенных тенденций и др."67. По мнению Ю. И. Кирьянова, российский тип и темп модернизации привели к распространению антипредпринимательских, антибуржуазных настроений68. При всей важности сделанных авторами замечаний, нельзя не признать, что основательной проработки проблема пока не получила.

В связи с этим возникает другой принципиально важный вопрос: если в России не было предпосылок для буржуазной или социалистической революции, то как квалифицировать суть событий 1917 г. И здесь появились некоторые новации принципиального характера, позволяющие совершенно по-новому взглянуть на исследуемую проблему. Все большее число исследователей объединяют два крупнейших политических события 1917 г. в одну революцию 69. Возникли новые, более близкие к реалиям представления о ее характере. М. Рейман называет революцию.

70 плебейской". В. М. Бухараев и Д. И. Люкшин определяют весь цикл социальных потрясений как «общинную революцию» (подразумевая под этим общую архаизацию системы в результате примитивных форм насилия и агрессивности)71. Таким образом, исследовательские усилия все более основательно смещаются в плоскость изучения столкновения импульсов модернизаторства со стороны власти и буржуазных кругов и традиционного сознания масс. Для В. П. Булдакова события 1917 г. — результат десакрализации государственной власти, системного кризиса империи, аналогичный смуте XVII в.72 При этом автор специально выделил компоненты назревания революционного взрыва, в которых факторам социальной психологии, психоментальности различных слоев отводится существенное место73. Возникает вопрос: какую роль и когда при этом сыграли факторы социальной психологии? Как элементы недовольства и агрессии накапливались в различных слоях общества? Чем измерить критическую массу последних? Каково соотношение базовых и деструктивных факторов общественного сознания?

В советской историографии анализ поведения отдельных социальных слоев и групп в предреволюционную и революционную эпоху присутствовал практически в каждом исследовании. Однако речь шла не о сознании, а «сознательности» масс, которые представлялись скорее объектом деятельности революционных партий, чем самостоятельным субъектом истории. Принципиально новые подходы только формируются. Работающих в этом направлении ученых пока немного, тем не менее, их усилиями в 1994 и 1995 гг. были проведены две конференции: «Революция и человек: социально-психологический аспект» и «Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль». В целом исследования примыкающих к ним историков развиваются в русле социальной, бытовой историив отличии от западных исследователей, отечественные авторы несколько больше уделяют внимания проблемам ментальносте и психологии (включая этническую).

Принципиальной новизной публикаций авторов этого направления явилось использование гораздо более широкого круга источников, определявших мотивацию действий масс, слоев и групп. Показано также, что реальными факторами социальной истории являются эмоции, иллюзии, слухи, предубеждения, традиции, плотность населения, его половозрастные характеристики, степень его урбанизации, миграционная активность и т. д.

Помимо работ, авторы которых изучали ближайшие психологические предпосылки революции и мотивы поведения различных групп населения непосредственно в ходе революции, появились исследования по устойчивым факторам сознания этих групп, которые также оказали свое влияние на назревание, ход и результаты революции.

Из всех слоев населения наибольшее внимание историки в 90-е гг. уделили анализу ментальности крестьянства — самого массового социального слоя, носителя традиционной политической культуры. Характеризуя ее преломление в социальной психологии, Ю. П. Бокарев справедливо отмечает: «Не столько сама действительность управляла крестьянским поведением, сколько ее преломление через особенности крестьянского менталитета"74. По мнению JI.B. Даниловой и В.П. Данилова75, С.Б. Летуновского76, Д.И.

Люкшина определяющей чертой поведенческих установок крестьян оставалась общинность. С одной стороны, это означаю существование таких положительных нравственных начат крестьянского микромира (прежде всего взаимопомощь), которых были лишены макрообщество и человечество в целом78. С другой стороны, община консервировала инертность и косность мышления, социальную пассивность, изолированность от внешнего мира,.

79 т-т проявлявшуюся в упорном делении всех людей на «мы» и «они». При определенных условиях долготерпение могло вылиться в бунт.

Историки, занимающиеся изучением политических представлений крестьян, считают, что революция 1905;1907 гг., столыпинская реформа и, особенно, первая мировая война имели своими последствиями расшатывание.

80 монархических иллюзий. Но даже если такие иллюзии развеялись полностью, остается открытым вопрос: как это повлияло на ход революции, могло ли это способствовать созданию более демократической и эффективной политической системы?

В прошлом историки старались изыскать наиболее «передовые» черты политического поведения у пролетариата. Из современных отечественных исследователей наиболее основательно пересматривает этот вопрос Ю. И. Кирьянов. По его мнению, степень организованности рабочих и политической направленности их выступлений преувеличена, «рабочее движение, в действительности, было более многообразным по своим формам, более многоликим, чем оно представлено в советской историографии"81. По подсчетам Н. А. Ивановой в борьбе с хозяевами предприятий и самодержавным строем участвовала очень незначительная часть рабочего класса: в 1910 г. — 1,4%, в 1913 г. — 13, 4%82. В. П. Желтова пришла к выводу, что пролетарские «выступления, в большинстве случаев, оставались разрозненными, локальными и частичными"83. Л. Хаймсон, считающий, что в июле 1914 г. Россия находилась на пороге новой революции, тоже признает: цель большевиков начать и координировать общенациональную политическую забастовку была далека от реализации, 2/3 участников первомайских политических демонстраций в России концентрировалось в Петербурге, причем «они развертывались, главным образом, внутри тех же изолированных психологически и физически рабочих районов"84.

Дело даже не столько в проценте стачечников и забастовщиков по отношению к рабочим в целом, а во влиянии стачек, забастовок и демонстраций на другие слои населения и власть. По мнению Ю. И. Кирьянова, адекватного отклика выступления рабочих не получили ни в деревне, ни в средних городских слоях, ни среди демократической.

85 интеллигенции. Развивая эту мысль можно говорить об изолированном бунтарстве традиционного типа, нежели о феномене «гегемонии пролетариата» в борьбе за общенародные цели.

Из всего этого можно сделать вывод, что налицо были ситуационно-эмоциональные, а не политические и, тем более, не «сознательно-пролетарские» реакции рабочих на те или иные общеполитические события.

По-новому стала оцениваться общественно-политическая позиция интеллигенции применительно к вопросу о формировании предпосылок революции. Если советская историография тенденциозно оценивала революционные возможности этого социального слоя в зависимости, в основном, от политического сотрудничества с большевиками и.

Q/Г пролетариатом, то Т. А. Абросимова, Д. Б. Гришин, H.H. Смирнов отмечают общее падение ее социальной активности в 1907;1914 гг., крах революционных иллюзий. Очевидно, уместнее оценивать способность интеллигенции к дестабилизации существующего порядка путем его морального неприятия.

Важной социальной силой революции в прошлом считались средние городские слои. К сожалению, в 90-е гг. внимание историков к ним (в сравнении с историографией предшествующего периода) ослабло. В 1993 г. П. П. Щербинин опубликовал монографию, в которой средние слои предстают куда менее политизированными, отмечается инертность сознания.

87 основной их массы. Но по-прежнему остается открытым вопрос: оставались ли эти слои носителями «обывательских» традиций или превращались в модернизирующий фактор?

В рамках прежнего подхода «реакционным» классам не находилось места. Дворянство рассматривалось как социальная база самодержавия, основная сила, сдерживавшая прогрессивное развитие общества. Революция представала ареной столкновения исторически-прогрессивных рабоче-крестьянских масс с дворянско-буржуазным блоком. В современной историографии наблюдается отход от этого упрощенного подхода. По.

88 89 мнению Д. Й. Раскина и C.B. Куликова страной управляла бюрократия, а не дворянство. Е. П. Кабытов отмечает, что политические симпатии основной массы дворян далеко не соответствовали политической позиции Постоянного Совета объединенных дворянских обществ, многие местные дворянские общества относились к его деятельности резко отрицательно90. Вместе с тем, значительная часть дворянских кругов оставалась аполитичной, что проявлялось в их слабой политизированности (будь то либеральной или черносотенной)91. И все же, подобные выводы лишь частично и косвенно отвечают на вопрос: провоцировало ли дворянство социальнопсихологические предпосылки революции или гасило их?

Этот вопрос в равной степени относится и к буржуазии. C.B. Салова полагает, что в прошлом «рассмотрение буржуазии только в качестве реакционного политического противника пролетариата не позволяло объективно оценить ее роль и место в ходе революционных событий 1917.

92 г.". По мнению М. Юрия, политическая линия буржуазии сочетала в себе реформистскую и консервативную стороны, т. е. была двойственной93. Но ведь в условиях приближающейся революции важна не сама позиция того или иного социального слоя, а его восприятие, оценка другими слоями. Уместно в связи с этим ставить вопрос о буржуазии, как психологическом раздражителе неимущих классов.

Итак, познавательно важной стороной исследований 90-х гг. является, во-первых, признание отсутствия в России к 1917 г. предпосылок для буржуазной и социалистической революций, во-вторых, отказ от упрощенного, политизированного подхода, характерного для работ предшествующего периода. Однако признание отсутствия хрестоматийных марксистских оснований для буржуазной и социалистической революций не отменяет задачу изучения предпосылок произошедшей революции. К тому же, совершенно по-новому встает задача определения повода тех или иных массовых выступлений против самодержавия, которые в конечном итоге слились в мощный социальный взрыв.

Цель и задачи исследования

.

Целью исследования является определение масштабов, места и характера деструктивных социально-психологических подвижек в российском обществе в начале XX в., их превращение в реально действующие социальные предпосылки и факторы развития революции в 1917 г. Для достижения поставленной цели требуется определить объективные условия формирования психологии основной массы населения страны в начале XX в., проанализировать причины, интенсивность и динамику социального недовольства в различных сословиях, классах и социумах в меняющихся социально-политических условиях. При этом имеется в виду не только выявление возможностей политического обновления общества, но и его дестабилизирующие последствия, связанные с разложением традиционного сознания и морали. Понятно, что в такой обширной империи элементы социально-психологической деструктивности, как и неурядицы хозяйственного, политического и иного характера, распределялись неравномерно, их интенсивность не была постоянной. Учитывая специфику российской политической централизации, автор уделяет первостепенное значение европейскому центру страны. Представляется, что именно здесь концентрировались базовые противоречия царской России, именно отсюда распространялись волны политического и социального недовольства по всей стране. Что касается противоречий в этнонациональной сфере, то их можно оценивать в плане усложнения и расширения конфликтной среды, наступившей после февраля 1917 г.

Хронологические рамки.

Социальные ожидания, образ мысли, поведенческие стереотипы формируются в течение длительного периода времени (потому и называются «стереотипами»), но превращаются в фактор расшатывания социальной системы лишь при определенных условиях. Поэтому, с одной стороны, в исследовании рассмотрены социально-психологические процессы конца XIX.

— начала XX в. С другой стороны, основное внимание уделено периоду 1912.

— 1916 гг. Период 1917 г. затрагивается главным образом в связи с необходимостью определить наиболее существенное из сложившихся ранее социально-психологических предпосылок революции, проследив за динамикой их развития в наиболее благоприятной обстановке. Вместе с тем, появляется возможность поставить принципиально важный вопрос: появилось ли что-либо нового в формах массового протеста, можно ли говорить о предпосылках качественно новой революции или дело было в масштабах недовольства?

Источники.

Как уже отмечалось, в советской историографии изучение социальных предпосылок, в основном, сводилось к доказательству роста напряженности по классово выраженным параметрам (хотя в действительности они являлись лишь частью более общих предпосылок революции). Поэтому документальные материалы, характеризующие системное многообразие социальных отношений, оказались советской школой практически не востребованы. Практически ничего не было известно о жизни обывательской массы городов, ее настроениях. У исследователей, в частности, не вызвали интереса ежегодные отчеты всевозможных «обществ вспомоществования», на основании которых можно было составить представление о динамике интересов и настроений тех или иных категорий средних городских слоев в начале века. А между тем известно, что они весьма активно проявили себя в 1905;1907 гг. Детальная информация о земельной собственности дворян советских историков также почти не интересовала. Хотя данные об этом позволяют не только увидеть ту социальную среду, в которой формировалась психология основной массы дворян, но и понять причины агрессивного отношения крестьян к этому сословию в связи с запутанностью аграрных отношений.

Существует группа использовавшихся в советской историографии источников, чей информационный потенциал оказался исчерпан не до конца. Из гигантского объема материалов тогда выбиралось лишь то, что обосновывало правоту официальной доктрины тех лет. К таким источникам относятся документы 4-го отделения департамента полиции, жандармских управлений, донесения уездных приставов, отчеты губернаторов в МВД о политических настроениях населения, вверенных им территорий, ежегодные отчеты высшего церковного начальства в Священный Синод, материалы по выборам в IV Государственную думу, материалы военной цензуры. Например, при анализе материалов по выборам в IV Государственную думу, в советской историографии обращалось внимание на политическую ориентацию депутатов94. Изучение же первичных данных — о выборах уполномоченных и выборщиков — позволяет выявить те черты психологии социальных слоев и групп, которые по другим источникам разглядеть трудно. Прежде всего, можно определить степень и характер втянутости простых людей в инициированный властью и частью образованного общества «политический диалог».

В ходе отбора источников автор учитывал, что манипулирование «среднестатистическими» данными в методологическом отношении подчас оказывается более чем уязвимым. Напротив, выявление наиболее типичных направлений изменения общественной психологии методом случайной выборки представляется в исследовательском отношении наиболее перспективным.

При изучении психологии отдельных социальных слоев особое значение имеют источники личного происхождения, 'наиболее полно отражающие процесс самоосознания личности, а также межличностные, межгрупповые отношения. В диссертации использованы дневники, мемуары, характеризующие психологическое состояние разных слоев и групп населения: рабочих (А. Марциновский, К. Орлов)95, солдат (Д. Оськин, А. Пирейко, С.Ф. Ершов)96, революционеров (Л.Б. Каменев, Л. Д. Троцкий, А.Г. Шляпников)97, общественных деятелей (Е.Д. Кускова, В. А. Маклаков, М. В. Родзянко, П.Б. Струве)98, писателей, публицистов и журналистов (A.A. Блок, Иванов-Разумник, П. З. Крачкевич, P.M. Хин-Гольдовская)99, бюрократии (А.П. Балк, В. Н. Воейков, В. Ф. Джунковский, В.А. Друцкой-Соколинский,.

И.Д. Жевахов, Ю. В. Ломоносов, В. И. Мамонтов, А. Д. Протопопов, А. Яхонтов)100, генералитета (H.H. Головин, Ю. Н. Данилов, А. И. Деникин, A.C. Лукомский, П.Г. Курдов)101, духовенства (Евлогий, Г. Шавельский)102.

Воспоминания политиков всех идейных ориентаций и партийной принадлежности наиболее тенденциозны. Но в них можно обнаружить важные детали, характеризующие общественные настроения. Мемуары представителей бюрократии, военных различных уровней, жандармских чинов, лиц духовного звания, как правило, более объективны. Хотя их эмоциональная насыщенность порой затрудняет анализ объективного состояния общества. Кроме того, дневники и воспоминания представителей образованных слоев общества касались, в основном, проблемы «разложения верхов». Поэтому для реконструкции психосоциального состояния низов использовался целый комплекс источников,.

Одной из центральных мест среди источников заняли материалы по выборам в IV Государственную думу. Материалы избирательной кампании отбирались таким образом, чтобы, во-первых, были представлены по 1−2 губернии основных регионов страны (Нечерноземного, Черноземного, Среднего Поволжья, Северного Кавказа, Юго-Западного региона, Сибири), во-вторых, чтобы присутствовали разные точки зрения (газеты разной политической ориентации). Это позволило получить объемную информацию системного характера.

Эти материалы нашли отражение в периодике осени 1912 г. 103, сохранились в фонде МВД Российского государственного архива (ф. 1327. Оп. 1, 2.), в областных архивах (в диссертации использованы материалы Государственных архивов Владимирской (Ф. 423. Оп. 1. Д. 24), Калужской (Ф. 715. Оп. 1. Д. 1.), Рязанской областей (Ф. 5. Оп. 7. Д. 5473) и Центрального исторического архива Москвы (Ф. 17, Оп. 84. Д. 164, 431,437).

Данная группа источников позволяет понять причины и размеры социальной активности отдельных социальных групп, выявить степень интенсивности и векторы их недовольства. Эти источники отличаются друг от друга уровнем эмоциональности (в максимальной степени характерной для газетных публикаций) и масштабом анализа (материалы областных архивах отражают отношение крестьян к выборам на волостном уровне, тогда как доклады губернаторов, как правило, констатируют ситуацию по губернии в целом).

Они также дают возможность судить о степени общественно политической активности других групп населения.

В диссертации анализируются настроения основной массы населения городов, обычно именуемых обывателями. Для того чтобы составить представление о подвижках в их сознании, динамике настроений, используются материалы, характеризующие жизнь приказчиков,.

104 служащих.

В диссертации также проанализированы повестки дня, ход подготовки и проведение уездных и губернских дворянских собраний Владимирской105, Рязанской106, Московской107, Саратовской108 губерний. По ним можно составить представление о степени интереса дворянства к проблемам страны и собственных губерний.

К числу источников, все еще по достоинству не оцененных применительно к данной проблеме, относятся документы церковного (в данном случае только православного) ведомства. В прежних исследованиях, они использовались, главным образом, для того, чтобы показать рост антипомещичьих и антиклерикальных настроений109. Но в них содержится также ценная информация о духовной жизни народных масс, их социальным ожиданиям и поведению. А это позволяет понять механизм трансформации социальной агрессивности традиционных слоев общества в неповиновение и бунтарство.

По епархиальным отчетам можно составить представление о масштабах разрушения патриархальной политической культуры, выявить социальные группы, подверженные этому процессу в наибольшей степени. Епархиальные иереи составляли свои отчеты на основе обобщения докладов руководителей епархиальных округов. В РГИА (Ф. 796. Оп. 442. Д. 2751, 2752, 2756, 2757, 2762, 2780, 2781, 2786, 2793) хранятся сами отчеты, проверить степень их достоверности невозможно. Но в архивах Владимирской (ф. 556. Оп. 1. Д. 4856), Рязанской (ГАРО. Ф. 627. Оп. 234. Д. 706) области имеются отчеты руководителей благочиннических округов, которые позволяют судить о корректности обобщений, сделанных руководителями этих епархий.

В диссертации использованы также материалы департамента полиции (ГА РФ. Ф. 102). Они позволяют составить определенное представление о степени общественной активности крестьян, рабочих и горожан. Хотя, конечно, это не столько информация о поведении конкретных слоев, сколько реакция бюрократии на происходящее в стране. Многие из документов представляют собой формальные отписки, так что источники такого рода сопоставлялись с документами иного происхождения.

Основным источником по проблеме изменения настроений практически всех социальных слоев в период первой мировой войны являются материалы военной цензуры, хранящиеся в фондах Российского государственного военно-исторического архива и доклады губернских представителей власти в МВД о политических настроениях и общественном движении, отложившиеся в Государственном архиве Российской Федерации.

Впервые исследователи обратились к материалам военной цензуры еще в 20-е гг.110 Но как тогда, так и по сей день, 111 они используются главным образом для того, чтобы показать общий рост социального недовольства. На деле информационные возможности источников этого рода шире: они позволяют понять психологию солдат, офицеров, населения в тылу.

Материалы военной цензуры относятся к числу массовых источников: цензуры фронтов и военных округов с осени 1914 г. по весну 1917 г. просматривали ежедекадно сотни тысяч писем. Доклады армейских цензоров включают в себя таблицы, фиксирующие настроения солдат и офицеров, краткий анализ этих настроений за прошедшую декаду, перечень наиболее характерных выдержек из писем в масштабах армий, корпусов, бригад и полков. Нельзя сказать, что цензоры не были подготовлены к аналитической работе — чаще они докладывали то, что от них хотело получить начальство. Тем не менее, даже по таким документам можно составить представление о психологическом состоянии солдат и офицеров различных родов войск на отдельных фронтах в разные периоды войны, установить их связь между настроениями на фронте и положением дел в тылу. Особенно важно, что по отчетам тыловых военных цензоров прослеживаются также настроения сельских и городских жителей.

В диссертации использованы материалы цензоров Ставки Верховного главнокомандования (ф. 2003, оп. 1, д. 1486), Северного фронта (ф. 2031, оп. 1, д. 1184), 1-й (ф. 2106, оп. VIII, д. 509) и 5-й (ф. 2122, оп. 1, д. 965, 967,974, 976) армий, Двинского военного округа (ф. 1932, оп. 6, д. 27), военно-цензурных комитетов Царицына (ф. 13 841, оп. 1, д. 3), Саратова (ф. 13 855, оп. 1, д. 2).

Данный набор источников и уровень охвата территории страны позволяют считать, что сделанные в исследовании выводы репрезентативны.

Методология.

Если попытаться изложить методологическую основу данного исследования в максимально краткой форме, то следует сказать следующее. Эта основа определяются отечественными и зарубежными наработками по теории исторического процесса и социальной психологии112. При этом учитывается, что известные западные теории, связанные с неофрейдистскими интерпретациями психологии масс, могут использоваться применительно к истории России только с существенными коррективами по той причине, что понятия индивидуума, социума, класса оказывались в начале XX в. достаточно размытыми, а социологически трудно различимые величины так называемой «соборности» и «общинности», напротив, играли существенную роль.

Автор стремиться следовать принципам историзма и системности, позволяющим рассматривать связи между отдельными событиями и состояниями тех или иных групп людей в их взаимосвязи и взаимообусловленности. Исследование предпосылок революции, характеризующихся значительной противоречивостью и многомерностью, предъявляет повышенные требования к соблюдению принципа научной объективности. Но такая краткость вряд ли обоснована.

Выбор той или иной методологии не менее (а может быть даже более) важен, чем поиски источников, которые по-новому отражают изучаемый предмет. Важность этого выбора возрастает в условиях нынешнего разброса мнений, существования по многим мировоззренческим и методологическим вопросам диаметрально противоположных взглядов.

Методологической основой исследования являются следующие положения.

1. В отличие от причин поведения отдельных людей и малых социальных групп, общественная позиция больших социальных слоев определяется, прежде всего, бытовыми причинами. В свою очередь на быт влияли уровень развития производительных сил страны, уровень жизни населения данного региона, состояние социальной системы страны, характер политической системы и отношения государственных структур с гражданами (подданными). Т. е. наиболее крупные результаты действий масс, больших социальных групп можно объяснить с помощью материалистической методологии.

Данная работа написана на основе материалистической методологии, т. е. подразумевается, что существуют объективные возможности, в рамках которых и действуют люди. Если возможности позволяют, то активность.

РОССИЙСКАЯ масс, политических деятелей может привести к желаемому результатуесли же нет, то еще задолго до начата каких-либо действий всех — будь то монарх или революционер-заговорщик — изначально обречены на провал. Задача изучения политических симпатий крупных социальных слоев не противоречит первоначальному исследованию бытовых условий.

Отказ современных историков от материалистической составляющей методологии произошел, вероятно, потому, что материализм советской исторической школой сводился главным образом к экономике, что действительно приводило к упрощению исторических процессов. Сегодня же под материализмом мы должны понимать существование комплекса объективных сил, независящих от человека.

2. Производительные силы развиваются не сами по себе, у них есть как первотолчок, так и факторы, определяющие их дальнейший рост. Таким первотолчком является природа, которая детерминирует ту или иную технологию, а далее вступают в действие потребности общества, политическая конъюнктура и социально-политические возможности общества. Таким образом, историческое развитие зависит от целого комплекса причин, а не только от состояния производительных сил.

Россия к началу XX в. (при всей важности ее промышленных достижений) оставалась не просто аграрной страной, а страной, большая часть которой находилась в зоне «рискованного земледелия». Вопрос о степени влияния природно-климатических условий на состояние производительных сил страны должен был приковать к себе внимание советских ученых. Однако, во-первых, К. Маркс и Ф. Энгельс проблему влияния природы на экономику не рассматривали (а выходить за рамки догматизированного марксизма советским ученым КПСС не позволяла), во-вторых, еще в 30-е гг. руководство ВКП (б) поставило перед советскими учеными иную задачу: доказать, что в СССР есть все необходимое и достаточное для построения социализма, т. е. показать, что все проблемы сельского хозяйства в России к.

1917 г. зависели от помещичьего землевладения и самодержавной формы власти, а не от природно-климатических условий.

Вопрос о влиянии природно-климатических условий на человека так же стар, как и сама наука. В XIX в. им занимались А. Гумбольдт, К. Риттер, Э. Капп, Ф. Ратцель, Д. И. Мечников, В. В. Докучаев и другие ученые. Наибольший вклад в разработку этой проблемы внес немецкий географ и этнограф Ф. Ратцель (1844−1904), ставший одним из основателей культурно-исторической школы в этнографии, создателем теории геополитики, считавшейся в Советском Союзе реакционной. Сутью этой теории являются следующие утверждения:

— развитие общества определяется географической средой;

— вследствие разницы в среде обитания человечество не может развиваться по единым канонам;

— сходство отдельных культур — результат заимствования достижений одних народов другими.

В 20-е гг. XX в. в СССР географы Л. С. Берг (1878−1950) и АС. Григорьев (1883−1968), подобно немецким предшественникам, включили человечество в качестве социального элемента в географический ландшафт. Но развивать и пропагандировать такие идеи в Советском Союзе было небезопасно, может быть поэтому в разные периоды своей жизни эти ученые высказывали неодинаковые взгляды на связь природы и человечества. В 1988 г. советские географы И. В. Круть и И. М. Забелина, занимавшиеся проблемами геополитики и экологии, отметили: «Антропогеография в советской истории науки практически игнорировалась: ей давались отрицательные характеристики в мелких справочниках и статьях. В этом есть нелогичность, потому, что неокантианство, неогегельянство, пусть критически, но исследовали, а неогеодетерминизм, как уже говорилось, явление одного с ними порядка"113.

Резко негативное отношение к идеям Ф. Ратцеля и его единомышленников было вызвано тем, что, во-первых, советское обществоведение строилось на иной методологии — марксизме, изменение методологии являлось не научной проблемой, а вопросом политики.

Во-вторых, эти идеи неправильно применялись: ведь не случайно Ф. Ратцель был этнографом, а не историком, т. е. он анализировал общество низкого уровня развития, тогда как сферой внимания К. Маркса и Ф. Энгельса оказалось общество, качественно иного — более высокого уровня. Например, К. Маркс писал: «Становящаяся в человеческой истории — этом акте возникновения человеческого общества — природа является действительно природой человекапоэтому природа, — какой она становится — хотя и в отчужденной форме — благодаря промышленности, есть иная антропологическая природа. Сама история является действительной частью природы, становления природы человеком"114. Таким образом, К. Маркс и Ф. Энгельс рассматривали не столько влияние природы на общество, сколько наоборот — общества на природу.

В-третьих, любую теорию можно довести до абсурда, и если в СССР Ф. Ратцеля упрекали в геодетерминизме, то ведь и наследие К. Маркса и Ф. Энгельса в нашей стране превратилось в экономический детерминизм и вытеснило все остальные факторы и источники развития человечества.

3. На сегодняшний день среди историков нет единства взглядов на механизм развития человечества. Одни считают, что этот механизм един для всех регионов, другие — что различие социальных систем результат не временного отставания, а суть этих систем, и в обозримом будущем оно не может быть преодолено.

Методологической основой советской исторической науки являлась формационная теория, суть которой состояла в утверждении, что мир развивается по единым законам. Эта теория была сформирована в 30-е гг. Ее создатели всегда стремились подчеркнуть авторство К. Маркса и Ф.

Энгельса, но из работ К. Маркса и Ф. Энгельса можно было сделать разные выводы.

В общих чертах, — писал К. Маркс в предисловии «К критике политической экономии», — азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической формации"115. Вроде бы, судя по порядку эпох, К. Маркс азиатскую эпоху считал первичной и общей для всех регионов мира. Но в других местах он ясно говорит, что речь у него не о такой трактовке, азиатское, восточное общество для него — это особая социальная система. Причем он правильно осознавал ее суть: Восток, в его понимании, представлял собой общество, где отдельный человек «никогда не становится собственником, а является только владельцем», потому что он «раб того, в ком олицетворено единое начало общины"116. К. Маркс много писал о социальных антагонизмах Востока (например, Индии), между тем, понятие «класс» по отношению к азиатским странам никогда не употреблял. «Если не частные земельные собственники, а государство непосредственно противостоит непосредственным производителям, как это наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты. При таких обстоятельствах отношение зависимости может иметь политически и экономически более суровую форму, чем та, которая характеризует положение всех подданных по отношению к этому государству. Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной собственности, хотя существует как частное, так и общинное владение, и пользование землей"117. Т.о. К. Маркс однозначно считал, что в условиях отсутствия частной собственности на передний план выход государство как верховный собственник. Такое государство, по его мнению, не выражает интересы господствующего класса (ибо в азиатских странах нет ни собственников, ни классов), а стоит.

1 1 о над обществом .

При прочтении работ В. И. Ленина и Г. В. Плеханова в современных условиях, оказывается, что многое ранее не замечалось. Оказывается, что хотя при жизни В. И. Ленина и Г. В. Плеханова половина работ К. Маркса и Ф. Энгельса была не доступна, об их отношении к Востоку В. И. Ленин и Г. В. Плеханов знали. Кроме того, Г. В. Плеханов Россию считал азиатской державой, В. И. Ленин рассматривал ее как полукапиталистическую, но полагал, что с помощью мировой революции этот недостаток можно будет нейтрализовать. Между тем, в утвердившейся в 30-е гг. формационной пятичленке, Востоку, идеям К. Маркса и Ф. Энгельса об «азиатском способе производства» места не оказалось. Крупнейший советский востоковед Л. С. Васильев в вышедшем в 1998 г. в издательстве «Высшая школа» учебнике «История Востока» пишет: «Факт исключительный, если иметь в виду, что каждое слово великого основателя ценилось на вес золота и цитировалось при всяком удобном случае"119. А причина состояла в том, что при внимательном анализе советского общества оказывалось, что оно представляло собой разновидность Востока. Если бы руководители КПСС это признали, то обрушились бы вся идеологическая конструкция, которая и давала возможность этим руководителям править.

Думая о будущем коммунистическом обществе, К. Маркс и Ф. Энгельс полагали, что его сутью станет отсутствие собственности, классов и государства. В СССР действительно не было частной собственности и классовых противоречий, но ведь и на Востоке нет ни того, ни другого. Что касается государства, то работы К. Маркса и Ф. Энгельса давали возможность для развития разных гипотез: в одном случае, они считали, что к обществу без государства можно прийти в ходе классовой борьбы, за счет ликвидации частной собственности, в другом — что альтернативой общества без частной собственности является только всевластие государства. Именно этот второй вариант и получился в СССР в 30-е гг. Здесь требуется сделать важный вывод: обвинения К. Маркса и Ф. Энгельса в теоретическом «отцовстве» власти КПСС, советского строя, не состоятельнот.к., — во-первых, они анализировали, прежде всего, европейский общественный механизм, во-вторых, знали о существовании совершенно иного — восточного общества, и четко изложили его суть. Поэтому, основные методологические проблемы советской исторической науки уходили корнями не в работы К. Маркса и Ф. Энгельса, а в возникшую в 30-е гг. теорию — исторический марксизм.

Поскольку, в соответствии с этой методологией считалось, что Россия к началу XX в. являлась страной среднеразвитого капитализма, то основная масса историографии русских революций исходила именно из этого.

Межзду тем, ни в XIX в., ни тем более в XX в. западноевропейские ученые не употребляли термин «капитализм» в марксистском — формационномплане, они всегда подчеркивали, что их строй — это исторический феномен, сутью которого является сумма свобод: экономической (рыночный механизм), политической (парламентаризм) и мировоззренческой.

19П либерализм и реформированное религиозное сознание). Капитализм, как система, возник в Юго-западной, Центральной и Северо-западной Европе в первой половине этого тысячелетия. Воспроизвести эту систему в других регионах мира невозможно даже путем их оккупации (что произошло в странах Юго-Восточной Азии после второй мировой войны).

В России слово «капитализм» стали использовать в 80−90-е гг. XIX в., поскольку практически вся русская интеллигенция переживала тогда стадию увлечения марксизмом. В советской историографии никогда не ставилась под сомнение принадлежность дореволюционной России к капиталистическому мируспор шел лишь о масштабах распространения капитализма в экономике и социальной сфере. Такой односторонний подход был связан с давлением руководства КПСС на советских ученых. В свою очередь, Коммунистической партии Советского Союза необходима была констатация учеными именно капиталистической сущности дореволюционной России, так как эта констатация являлась ее теоретической основой: считалось, что Россия в 1917 г. поднялась на ступень выше в историческом развитии, оставив капиталистический мир далеко позади. В этих условиях вопросы о разновидностях капитализма, многообразии исторического процесса, существовании разных критериев исторического прогресса в советской науке просто не могли быть поставлены.

В.И. Ленин так же считал капитализм общемировой формацией, и что Россия к 1917 г. являлась страной со средним уровнем развития капитализма, обеспечивающим социально-экономические возможности ее исторического развития. В отличие от руководителей КПСС, В. И. Ленин был свободен от влияния политической конъюнктуры, причины его теоретических взглядов более глубокие.

Будучи марксистом, вождь большевиков мыслил категориями всемирной истории. Так, анализируя возникновение и этапы развития капитализма в реферате «По поводу так называемого вопроса о рынках», он не останавливался на каких-либо географических регионах и веках, капитализм представлялся ему чистой абстракцией121. Реферат был написан в 1893 г. На следующий год из-под пера В. И. Ленина вышла уже большая работа — «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов? (Ответ на статьи „Русского богатства“ против марксистов)». Теперь место зарождения капитализма обозначено — Европа, но механизм анализа при этом не изменился: либеральные народники критиковали абстрактный марксизм с точки зрения реальных социально-экономических процессов России, подчеркивая особенности своей страны, В. И. Ленин же громил своих противников, доказывая, что европейский и российский исторические пути одинаковы.

Основные труды по теории капитализма были написаны В. И. Лениным в 1 молодости. Сутью капитализма, по мнению В. И. Ленина, являлось товарное производство на той его стадии, когда «товаром становится уже не только продукт человеческого труда, но и сама рабочая сила"123. Последний раз о сущности капитализма он высказался на X съезде РКП (б): капитализм — это товарное производство124.

Что касается России, то в зависимости от политической ситуации, В. И. Ленин определял ее то «второстепенной страной"125, то страной, где империалистические признаки переплелись с докапиталистическими126, или.

127 страной, в которой почти не осталось феодальных признаков .

В том, что В. И. Ленин в ходе анализа исторических процессов применял формационную методологию, нет ничего предосудительного: эта методология имеет полное право на существование, несмотря на все ее минусы, лучшей (методологии всеобщей истории) пока никто не создал. Ошибка в другом: уже в начале XX в. появились работы, указывающие на сложность капиталистического способа производства и общества, а вождь большевиков аргументы авторов этих исследований не учитывал.

Так, многие исследователи уже в начале XX в. начали выделять сельское хозяйство из общего русла экономического развития капитализма, доказывая неприменимость общих законов капитализма к сельскохозяйственному производству. Они были убеждены в живучести мелкого крестьянского хозяйства, утверждали, что концентрации капитала в этой отрасли экономики не происходит, что даже при использовании машин решающей силой останется личный труд крестьянина. Особенно важной для России была новая теория «убывающего плодородия почв». В. И. Ленин эту теорию однозначно отвергал. Он искренне верил в то, что развитие производительных сил сгладит влияние неблагоприятных природных.

190 «условии, что в действительности «увеличивалась не трудность производства пищи, а трудность получения пищи для рабочего, увеличивалась потому, что капиталистическое развитие вздуло земельную ренту и земельную цену. Объяснять эту растущую трудность существования рабочих тем, что природа сокращает свои дары, значит становиться.

1 ЛЛ буржуазным апологетом". В. И. Ленин утверждал, что «основная и главная тенденция капитализма состоит в вытеснении мелкого производства крупным и в промышленности, и в земледелии"130. «.Ни Маркс, ни марксисты, — писал он, — не говорят об этом «законе», а кричат о нем только представители буржуазной «науки», которые никак не могут отделаться от предрассудков старой политической экономии с ее абстрактными, вечными и.

131 естественными законами" .

Главным достижением науки XX в. (в исследовании капитализма) явились работы немецкого экономиста, социолога и философа В. Зомбарта и немецкого социолога, экономиста, историка и юриста М. Вебера. Зомбарт опубликовал свою работу «Современный капитализм» в 1902 г., в которой третий раздел первого тома назывался «Генезис капиталистического духа». В нем автор изложил идею (развитую чуть позднее М. Вебером) о необходимости изучения не только экономических и социальных основ капиталистического общества, но и психологических.

В.И. Ленин впервые упомянул его имя в одной из своих статей в 1894 г. В. Зомбарт тогда был широко известен среди социал-демократов как теоретик, но для В. И. Ленина идеалом продолжал оставаться К. Маркс, поэтому это 7 упоминание оказалось нейтральным. В 1899 г. в статьях Ленина появилось несколько упреков в адрес В. Зомбарта за «некомплектное развитие марксизма"133. Когда В. Зомбарт опубликовал свой «Современный капитализм» (1902 г.), В. И. Ленин жил за границей и эту работу он не мог не знать, однако никак на нее не отреагировал. Свое исследование немецкий ученый посвятил анализу исторического пути и современного состояния европейского капитализма, о России он ничего не говорил, но и анализа европейского капитализма хватило бы на то, чтобы понять: Россия идет иным путем. Тем не менее, В. И. Ленин по-прежнему до 1906 г. ограничивался колкостями в адрес В. Зомбарта (типа: «извратители Маркса Зомбарты, Бернштейны и К, «идейные вожди либерализма, вроде Зомбарта»)134 и в серьезную научную дискуссию с ним не вступал.

В 1904 г. выходит в свет первая часть «Протестантской этики и духа капитализма» М. Вебера. В отличие от К. Маркса и В. И. Ленина, стремившихся обосновать неизбежность гибели капитализма, М. Вебер пытался понять его суть. Капитализм, по М. Веберу, — это особый тип хозяйствования, присущий только европейскому Западу, и притом только во второй половине XIX в. Исторические корни этого строя, по его мнению, уходят во времена, когда товарное хозяйство отделяется от домашнего и начинается покупка и продажа товара и труда. Во взглядах на исторические корни капитализма и его экономическую основу К. Маркс и М. Вебер были едины, но дальше их пути расходились: К. Маркс считал, что максимальная прибыль достигается путем эксплуатации собственных и порабощенных народов, М. Вебер же — путем рационализации труда, которая, в свою очередь, происходит в процессе самодисциплины и соединения результатов науки с производством. Он считал, что этот рационализм и есть суть капитализма. Предпосылки современного (начала XX в.) капитализма М. Вебер видел в наличии частной собственности, рыночного механизма, соответствующего правового механизма и «духа капитализма». Четкого определения этого понятия у М. Вебера нет, но то, что он под ним понимал, изложено достаточно ясно: это культура, ментальность, идеология,.

135 соответствующие капиталистической экономики. В. И. Ленин и на появление этой книги никак не откликнулся. Вообще это имя вождь большевиков упомянул только дважды: в плане доклада «О революции 1905 г.» и в самом докладе. В плане доклада встречается только имя Вебера, а в докладе ему посвящен буквально один короткий абзац: «В немецкой так называемой «научной» литературе профессор М. Вебер в свой большой работе о политическом развитии России назвал московское восстание «путчем""136.

Таким образом, В. И. Ленин во взглядах на капитализм оставался на позициях, разработанных К. Марксом и Ф. Энгельсом в середине XIX в. Он знал, что меньшевики уже в начале века упрекали его в догматизме, но.

117 реагировал на это только язвительными статьями. Взгляды В. И. Ленина на капитализм сформировались под влиянием комплекса очень серьезных.

138 причин .

После смерти В. И. Ленина сталинская группировка догматизировала и превратила ленинские оценки и подходы к изучению капитализма в свою теоретическую базу, на которой она паразитировала. Изучение капитализма, творческое развитие марксизма в 30 — первой половине 50-х гг. прекратилось.

На сегодняшний день основная масса европейских и отечественных исследователей считает, что капитализм — это один из этапов европейской истории. Однако признание специфичности европейской социальной системы не снимает вопроса о возможности развития, направленности и социальных последствиях рыночного механизма в остальных регионах мира. Ведь социальные потребности человека, технология промышленного производства, законы рынка, в принципе, едины.

Поставить под сомнение правильность выводов марксистской политэкономии в СССР не представлялось возможным.

Как правило, причисление дореволюционной России к капиталистическому миру аргументировалось цитатами В. И. Ленина. Однако В. И. Ленин в зависимости от места и цели выступления, времени и цели написания статьи, по-разному оценивал уровень России. Если суммировать его высказывания, то получится все-таки, что Россию он оценивал как отсталую, азиатскую страну с элементами капитализма. Что касается его книги «Империализм как высшая стадия капитализма» и статей «О лозунге.

Соединенных Штатов Европы" и «Военная программа пролетарской революции», то, во-первых, В. И. Ленин писал в них о мировом процессе, а не российском, во-вторых, доказывал, что война резко усилило социальный кризис. И не более того. Зная об отсталости Росси, он не планировал строить социализм в одной отдельно взятой стране (хотя книгу о развитии капитализма в России написал еще, а конце XIX в.).

А вот в 30-е гг. причисление дореволюционной России к капиталистическому миру стало принципиально важно, т.к. являлось теоретическим обоснованием политики сталинского руководства.

Во второй половине 50-х гг. группа молодых советских историков (за которой закрепилось название «новое направление») предприняла попытку отойти от упрощенного понимания российского капитализма. Эти историки высказали предположение, что в сельском хозяйстве капитализм к 1917 г. победил не полностью. Предположение породило ряд плодотворных дискуссий, несколько изменивших представление о развитии дореволюционного сельского хозяйства страны.

Рождению новых гипотез во второй половине 50-х — первой половине 60-х гг. способствовал не только политический климат внутри страны, но и общемировые процессы, прежде всего — развал мировой системы колониализма. В первом номере журнала «Вопросы истории» за 1964 г. К. Н. Тарновский опубликовал замечательную статью, основная идея которой заключалась в следующем: российский капитализм стоял ближе не к европейскому капитализму, а к капитализму стран Азии и Африки, где четко просматривался принципиально иной путь развития — он насаждался «сверху» государством.

Однако идеи историков «нового направления» не нашли развития в науке, общие пути развития и методологическая основа советской исторической школы практически не изменились. По-прежнему считалось, что в результате проведенных самодержавием (под давлением восставших крестьян) преобразований, Россия в 60−70-е гг. XIX в. вступила в капиталистическую фазу развитияк концу XIX в. уже буржуазия достигла такой силы, что могла контролировать самодержавный государственный аппарат, в результате чего возник союз монополий и самодержавия. Этот взгляд казался вполне логичным, и критика его затруднялась не только политической обстановкой в СССР, но до определенного момента времени являлась трудной и с методологической точки зрения. Даже на Западе в первой половине XX в. доказать ошибочность многих положений марксистской политэкономии было сложно. Экономисты-марксисты полагали, что становление рыночного механизма в бывших полуколониях и колониях оказалось остановлено в XV — XIX вв. европейскими капиталистическими странамии что ликвидация колониального мира позволит освободившимся странам быстро получить социально-экономические результаты, идентичные по своей природе европейским. И лишь опыт развития бывших колоний и полуколоний в 60−80-е гг. XX в. предоставил возможность для нового научного вывода. Современные.

139 140 отечественные востоковеды и американисты считают, что капитализм в неевропейских странах приводит к совсем иным социально-политическим последствиям, чем в Европе и Северной Америке. Даже благополучные страны, типа стран Юго-западной Азии и Персидского залива, где рыночный механизм достиг высокой степени развития, сохранили основы собственных социальных систем, политические доктрины и национальную ментальность.

Несоответствие теории развития капиталистического общества реалиям XX в. привели к сомнению в правильности формационной теории в целом. Впервые советские историки обнаружили эти несоответствия еще во время первой дискуссии по определению формационной принадлежности стран Востока, (длившейся с 1925 г. до середины 30-х гг.) Многолетние попытки советских ученых разрешить противоречия марксистского наследия постоянно приводили к методологическому парадоксу: «Впервые, применив к изучению истории принцип материалистической диалектики, основоположники марксизма-ленинизма дали в руки ученых ключ к пониманию сложнейших процессов общественного развития. Однако. едва ли не каждая работа советского исследователя общих вопросов истории начинается с утверждения всемогущества теории формации как методологии исторического познания и едва ли не в каждой из них мы находим собственное, порой весьма оригинальное понимание автором основных понятий и категорий исторического материализма, что приводит к появлению взаимоисключающих подходов к определению самого этого единства"141.

Сомнения в правильности формационной теории в конце 80-х гг. вызвало интерес к другим теориям. В 1989 г. журнал «Вопросы философии» провел круглый стол на тему «Формация или цивилизация?», заложив тем самым на многие годы противопоставление этих двух методологий. Во-первых, сегодня ясно, что такое противопоставление вряд ли правомерно. Авторский коллектив учебника «История средних веков» считает, что эти методологии отличаются друг от друга сферой применений: первая рассчитана на анализ общемировых процессов, вторая — региональных142. В рамках всеобщей истории обращается основное внимание на поиски «общего», на того, что связывает разные народы друг с другом, на общеисторические законы, а в рамках региональной истории основное внимание приковано к «особенному», что собственно и определяет историческое лицо каждого народа.

Во-вторых, сложности с использованием следует отказаться формационной теории как теории всеобщей истории не снимает проблемы: теория всеобщей истории все равно нужна.

В-третьих, изучая определенные социальные системы (цивилизации) вряд ли стоит ставить под сомнение единство общеисторических законов, поскольку едина социальная природа человека. Т. е. когда мы говорим о цивилизационной методологии, подразумевается, что ее специфика возникает при определенных условиях и в ходе их изменений она может быть утрачена.

Синтетического, универсального определения понятия «цивилизация» сегодня нет, как нет и единой (в отличие от теории формаций) цивилизационной теории. В советской историографии цивилизационная методология начала фактически использоваться еще в 60-е гг. Тогда не применялось конкретно слово «цивилизация», но суть от этого не менялась: Ю. И. Семенов пользовался термином «уклад"143, М. А. Барг, Е. Б. Черняк, Е. М. Жуков, Ю. Г. Ершов в 70-е гг. употребляли термин «регион"144. (Другой разговор, что ни этим, ни другим ученым не давали возможность применить эту методологию к конкретно-историческим исследованиям чиновники со Старой площади.).

На протяжении XX в. понятие «цивилизация» трактовалось по-разному: одни исследователи сводили его к духовной культуре, другие — полагали, что понятие «культура» уже понятия «цивилизация». Для Л. Н. Гумилева сутью цивилизации являлись не духовная или материальная культура, а этнос. В любом случае цивилизация предстает перед нами как социокультурная общность, обладающая качественной спецификой.

Большинство историков, претендовавших на создание теории всеобщей истории (от Полибия, в названии труда которого впервые появилось слово «всемирная», до К. Маркса), по сути, описывали один регион — Европу. Использование российскими историками Х1Х-ХХ вв. понятийного аппарата, созданного для изучения Европы, объясняется тремя причинами:

— гносеологические и мировоззренческие корни российских гуманитарных науки — европейского происхождения, они были интегрированы, в основном, Петром 1. (Тогда как гуманитарии-китайцы, гуманитарии-мусульмане, гуманитарии-индийцы мыслят иначе, не как европейцы);

— ориентация советских ученых на понятийный аппарат европейских наук связана с марксизмом;

— Европа в Х1Х-ХХ вв. достигла наивысших социально-экономических результатов, поэтому желание отечественных политиков и историков иметь такие же результате в России вполне объяснимо.

Между тем, в европейских странах (включая США и Канаду) в конце XX в. проживает лишь четверть населения Земли. И очень опасно и нелогично распространять опыт европейской капиталистической социальной системы на ¾ населения мира. История XX в. многократно подтвердила, что интегрироваться в небольшую группу капиталистических, или достичь их социально-экономического уровня практически невозможно. То, что эта узкая группа никого не пускает в свои ряды — одна из причин, но далеко не самая главная. А главная — состоит в том, что весь остальной мир в течение столетий шел своей дорогой.

Итак, использование в данном исследовании цивилизационной методологии означает изначальный отказ от наполнения понятийного аппарата привычным содержанием европейской гуманитарной науки.

4. Поскольку данное исследование посвящено революции, возникает потребность предварительного методологического анализа понятия.

В ходе изучения капиталистического производства, К. Маркс и Ф. Энгельс пришли к выводу о его переходном характере, а далее — к мысли, что смерть капитализма наступит в результате насильственных действий пролетариата, который и поднимет общество на очередную ступень в историческом развитии. Уровень знаний 60−70-х гг. XIX в. не давал возможности создать какую-либо иную схему, а вот на рубеже ХГХ-ХХ вв. такая возможность появилась, и европейские социал-демократы начали отказываться от марксистских трактовок революций, рассматривая реформистский вариант как более предпочтительный. В. И. Ленин расценил их поведение как предательство. Столь резкая оценка объясняется, вероятно, ем, что он был не столько теоретик, сколько политик. Теоретик должен был «бобщать общемировые процессы, а политик — особенности своей страны. >удь В. И. Ленин ученым, ему пришлось бы сказать, что в России одни условия, а в Европе другие, и что позиция европейских социал-демократов гачала XX в. логично отражает новые социально-политические процессы в IX странах. Однако большевистский вождь был не просто политиком, а золитиком, пытавшимся подвести под действия своей партии теоретическое обоснование. И он выдвинул гипотезу «слабого звена в цепи капиталистических стран», которая позднее, благодаря усилиям советских идеологов 30−40-х гг., была превращена в теорию социалистической революции. Если бы Россия действительно была среднеразвитой капиталистической страной, и если бы социалистическое общество (общество без частной собственности и с одновременно эффективной экономикой) в принципе где-либо можно было построить, то идеи В. И. Ленина можно было бы считать теорией. Однако опыт XX в. показал: во-первых, Россия представляет собой специфический социальный организм, поэтому построить здесь социализм (т.е. по мысли К. Маркса и Ф. Энгельса посткапиталистическое общество) невозможно, во-вторых, создать высокоэффективную экономику без частной собственности на средства производства тоже нельзя, а без высокого уровня развития производительных сил невозможно решать социальные проблемы. Поэтому идея социализма — общества без частной собственности — теоретическая ошибка.

Возможности непредвзятого, не политизированного изучения революций появились в СССР после XX съезда.

В 70-е — первой половине 80-х гг. в числе немногих, кто пытался заниматься осмыслением путей мировых и российских революций, были Р. Н. Блюм, Ю. А. Красин, Г. Г. Водолазов, Е. Г. Плимак, М. А. Барг, Е. Б. Черняк. Они доказывали существование многовариантности революций, разнообразие их форм и темпов. Осторожное предположение и том, что марксистская теория революции не применима к странам Азии, Африки и Латинской Америки, высказывали советские востоковеды И. А. Симония, С. Л. Агаев, А. В. Кива, В. И. Ковель, Г. И. Мирский и некоторые другие. В случае логического развития, изложенных в их книгах идей, наши представления о социально-политических процессах XVIII — XX вв. могли существенно измениться. Но трактовка проблем революций представляла собой не просто одну из академических тем, а являлась той теоретической основой, на которой строилась политика КПСС. Над исследователями в те годы довлели установки, кои нельзя было игнорировать: а) революции должны были рассматриваться как прогрессивный этап развития общества, б) как единственная форма общественного прогресса, в) в качестве движущей силы революции мог быть только народ. Поэтому итог развития теории революции советскими обществоведами оказался нулевым. Единственное, что оказалось возможным сделать, состояло в разграничении понятий «социальная революция» и «политическая революция». (Да и то, первыми об этом заговорили Г. Бабеф и Т. Дезами).

Политические революции в масштабах истории человечества — довольно редкое явление. Они могут быть не только вооруженными, но и мирными (типа «бархатных революций» в ГДР, Польше, Чехословакии и Венгрии в 1989 г. Причины политических революций бывают самыми разными, например: борьбой за национальное освобождение (Нидерландская революция XVI в.), религиозными конфликтами (та же Нидерландская революция и Реформация), социальными взрывами (крестьянская война в Германии в XVI в., Великая Французская революция). Сведение всех типов и форм революций к восстанию масс означает невольное упрощение истории, искажение, как самой революции, так и ее последствий: ведь политическая революция, прошедшая в начале социальной, вызывает одни последствия, а в конце — совсем иные.

В ходе изучения политических революций нас подстерегают серьезные опасности. Дело в том, что при анализе явлений, ограниченных узкими хронологическими рамками, возникает иллюзия многовариантности истории. Кажется, что если бы такой-то человек в тот день сделал бы так-то, то история пошла другим путем. Например, в ходе Февральской революции в России таких альтернатив было три. а) Если бы председатель Государственной думы М. В. Родзянко не поторопился использовать благоприятную ситуацию для того, чтобы вырвать у Николая II разрешение на наделение Думы законодательны м и полномочиями и права формирования правительства, не стал бы ради этого «давить» своими тревожными сообщениями на начальника Генерального штаба М. В. Алексеева, а тот, в свою очередь, не оказал давление на генералитет, то Николай II никогда бы не отрекся от престола. б) Если бы правая часть Государственной думы не оказалась парализована манифестом Николая II об отречении и не позволила бы «левакам» — П. Н. Милюкову, А. Ф. Керенскому и другим — вырвать у Михаила отказ от немедленного вступления на престол, то вряд ли бы оказался парализован государственный аппарат. в) Если бы Николай II не отрекся или если бы Михаил принял престол, то оставалась реальная возможность сохранения государства и дальнейшего продвижения России по пути конституционной монархии. Отречение же перечеркнуло все и вывело на политическую арену массы, незнакомые с механизмом государственного управления.

Анализ возможных вариантов может увести нас от исследования причин того, что произошло в действительности.

А теперь посмотрим на первую трактовку: социальная революция — это процесс, в ходе которого происходит полное изменение социально-классовой структуры общества, всего его уклада.

Для понимания сути социальной революции некоторые советские исследователи пользовались понятием «переходный период» или переходная эпоха"145. Социальная революция для них являлась результатом конфликта между возросшими производительными силами и консервативными производственными отношениями. Этот конфликт начинается на стадии разложения старой формации, а заканчивается на стадии новой. В период разложения формация уже не жизнеспособна, а в период генезиса — еще не окрепла.

Политическая революция в результате массы обстоятельств может произойти в любой точке социальной революции (переходного периода) и именно это определяет ее итоги и ход: политическая (буржуазная) революция в Англии произошла тогда, когда для ее победы созрели не все предпосылки, поэтому она сопровождалась кровавой бойней и устранила далеко не все социально-политические институты феодального прошлогоа политические (антитоталитарные) революции в Венгрии, Польше, ГДР и Чехословакии в 1989 г. оказались «бархатными».

Провал в развитии теории революции в СССР был вызван, конечно, не только пристальной опекой партийных структур, но и доминирующей в советском обществоведении методологией. Даже лучшие исследователи (например, Ю.А. Красин) не смогли выйти за ее рамки и сделать выводы, обобщающие опыт XX в. А этот опыт показывал, что исторический процесс совсем не обязательно должен протекать в виде революций, о чём писали ещё К. Маркс и Ф. Энгельс. Накапливающиеся противоречия в предшествующие века устранялись с помощью реформ, а в XX в., в основном, с помощью совершенствования технологии. Требовалось пересмотреть наше отношение к «буржуазным ревизионистам», и сделать вывод, что «буржуазный ревизионизм» это то, к чему пришло западное общество в результате своей эволюции, поэтому противопоставлять друг другу теорию революций и реформизм отнюдь не следует. Реформы оказались тем направлением общественного развития капиталистических стран, в которых были заинтересованы все социальные слои, они были устремлены на ликвидацию проблем, возникающих в ходе появления новых технологий и социальных процессов. А этот вывод привёл бы к признанию, что политические революции — это историческая случайность, что итоги революций определяются не степенью классового противостояния, а характером предшествующего (привычного) политического режима.

Теория революции в ее истматовской интерпретации явилась отражением политических реалий Европы XVIII — XIX вв. Буржуазия тогда вытеснила из сферы политики дворянство, резко сузила прерогативы государства и не пустила в политику гражданское общество. В этом плане буржуазные революции были не столько демократическими, сколько антигосударственными. Поскольку в XIX в. капитализм не имел каких-либо социально-политических ограничений (необходимость отсутствия которых была обоснована еще в трудах А. Смита), возникли теории, доказывающие социальную значимость ограничения или лишения капиталистов власти путем передачи ее народу. Однако в XX в. произошло 60 революций, несметное число военных переворотов, приобретен качественно иной опыт решения всех проблем. И этот опыт показал, что в условиях значительного усложнения экономических и социальных процессов, прогресс во всех странах мира — демократических, фашистских, тоталитарных — обеспечивался путем усиления государства. Максимальный социальный результат достигался там, где преобразования проводились демократическим государством. Приобретен и иной опыт — нахождения у власти масс. И мы имеем основание сказать: социальный прогресс в XX в обеспечивался не путем перехода власти из рук одного класса в руки другого, а за счет демократизации государственной власти, теория же классовой борьбы — это отражение реалий XIX в. (Это не снимает вопроса о целесообразности революций, речь об их итогах, о механизме социального прогресса).

Основным препятствием на пути развития теории революций являлась формационная теория, распространявшая исторический опыт Европы на мир в целом. Уже более 60 лет в отечественном востоковедении обсуждается проблема места Востока в мировой истории. Одни специалисты придавали и придают особенностям Востока решающее значение и отрывают его от европейской истории, другие — стремятся найти везде, где только можно, частную собственность, и на этой основе создают единую теорию исторического процесса, полагая, что специфичность Востока — временное историческое состояние. В отношении России до конца 80-х гг. таких дискуссий в принципе быть не могло.

В конце 80-х стало ясно, что существовавшая прежде догматическая, «марксистская» методология не в состоянии объяснить многое в нашей истории. Однако дело ограничилось отказом от методологических упрощений исторического процесса, опыт советского востоковедения по отношению к истории России не применялся. В результате глубоких работ по истории революций практически не появилось (приятным исключением стали, пожалуй, лишь глава учебника «История России. XX век.», написанная В.П. Дмитренко)146. Между тем, у К. Маркса были основы для очень интересные подходы к анализу истории Востока, использование которых могло бы привести к пониманию исторического пути России. «Если не частные земельные собственники, а государство непосредственно противостоит непосредственным производителям, как это наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты. При таких обстоятельствах отношение зависимости может иметь политически и экономически не более суровую форму, чем та, которая характеризует положение всех подданных по отношению к этому государству. Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собственности, хотя существует как частное, так и общинное владение и пользование землей"147. Востоковед Л. С. Васильев считает, что в этой цитате отражено понимание К. Марксом сути отношений между властью и обществом на Востоке148. Разумеется, было бы грубой ошибкой проводить параллель между средневековым, доколониальным Востоком, о котором писал К. Маркс, и который на протяжении всей своей жизни изучает Л. С. Васильев. Тем не менее, внимательное прочтение К. Маркса делает необходимым постановку вопроса о цивилизационной принадлежности России. По всей видимости, следует признать следующее:

— Россия лишь внешне принадлежит Европе, по своему же социально-политическому устройству и экономическому механизму она — один из вариантов Восточного мира. (И это ярко проявилось в ментальное&tradeосновных слоев населения перед революцией);

— любая политическая революция — это форма эволюции конкретной социальной системы. Результатом и целью политических (буржуазных) революций в Европе было перераспределение власти от государства к обществу. Экономической основой такого перераспределения являлось наличие у общества частной собственности на средства производства. Механизм и результаты революций на Востоке иные.

Основой восточной специфики является отсутствие там гражданского общества. В латиноамериканских и африканских революциях принимали участие десятки тысяч, а в азиатских — миллионы людей, но результат революций всегда был один и тот же: власть перераспределялась внутри слоя государственных служащих, а отношения между обществом и государством оставались неизменны. Приблизительно по такому же пути пошла и революция в 1917 г. в России.

5. При всем том, что формы и методы достижения своих целей, применявшиеся в ходе революции отдельными социальными группами были дикими, на первый взгляд необъяснимыми, подавляющая часть населения страны имела четкие идеалы, давно сформировавшиеся ценности. Революционная патология всегда кратковременна, а ментальность конъюнктурным политическим колебаниям почти не подвержена, она более или менее стабильна. Революция — это временное, экстремальное состояние общества, которое стремятся преодолеть как можно быстрее все социальные слои. Поэтому логичнее изучать не столько характер действий людей непосредственно в ходе революции, сколько перед ней, исследовать социальные идеалы, образ мысли, мотивы и масштабы общественной активности.

6. Еще Платон писал, что «современное государство представляет собой как бы два государства, одно составляют бедные, другое — богатые и все они живут вместе, строя друг другу всяческие козни149. О борьбе бедных и богатых с тех пор писали большинство публицистов и философов, но научную разработку проблемы начал только Сен-Симон. О. Гизо и О. Тьери выдвинули идею, в соответствии с которой классовая борьба стала рассматриваться как двигатель общественного прогресса. К Марксу и Ф. Энгельсу «осталось» лишь показать ее через экономические интересы разных классов, что и было ими сделано. Однако все эти ученые были европейцами и писали о Европе. И не случайно, что советские же ученые-востоковеды даже в 30−70-е гг. пользовались понятием «классовая борьба» очень осторожно. Тем не менее, занимавшиеся исследованием революций советские ученые, в качестве одной из своих методологических основ использовали теорию классовой борьбы.

Накопленный отечественными историками в 90-е гг. научный материал позволяет сделать следующие выводы. а) В масштабах всемирной истории классовая борьба является источником общественного развития лишь при накоплении критической массы противоречий между уровнем развития производительных сил и производственных отношений, но никогда не является источником появления этих противоречий. Именно поэтому многие народные восстания были изначально обречены на поражение: никаким новым производительным силам они не открывали дорогу. б) Теория классовой борьбы искажала реальные исторические процессы. С одной стороны, она лишала имущие классы позитивного влияния на историю, с другой — героизировала борьбу лишь на том основании, что ее вели массы. Между тем, низшие силы общества жили в условиях, складывавшихся под давлением множества обстоятельств, но под давлением тех же сил находились и высшие слои общества. И если делить общество на «плохих» и «хороших» в зависимости от материального благополучия, то исторический процесс неминуемо вульгаризуется.

Революция в советской историографии рассматривалась как социальная форма прогресса, высшая форма классовой борьбы. Конечно, нельзя приуменьшать значения классовой борьбы, но заметим, во-первых, история человечества — это нескончаемая череда восстаний народных масс, революции же явление же очень редкое. Во-вторых, революций без восстаний не бывает, но победа в революциях определялась не самоотверженной борьбой восставших, а двумя другими причинами: степенью экономического разложения правящего сословия (назовем его «старым») и политической активностью нового сословия, которому становилось трудно развиваться в экономических рамках прежнего строя. Т. е. высокий уровень социального напряжения в обществе совершенно не означает готовность восставших взять на свои плечи решение государственных задач. В-третьих, требуется разграничить социальную активность и политические возможности масс. Конечно, политика — эта та сфера, где все социальные слои выясняют отношения друг с другом, и любое социальное движение в конечном плане является политическимможно так же сказать, что социальная сфера деятельности масс есть первичная стадия политики. И все-таки, между этими сферами есть разница, состоящая в масштабах мышления и конечной цели. Бунт (доведенного до отчаяния народа) от революции отличается качественно. Анализ массовых групп источников (материалов военной цензуры, внимательно отслеживавшей политические настроения солдат и офицеров в годы первой мировой войны, отчетов епископов, где давалась характеристика бытовому поведению паствы, еженедельных докладов министерства внутренних дел Николаю II о политическом положении в стране, материалов избирательных компаний по выборам депутатов Государственной думы) позволяет сделать вывод, что даже осмысленный социальный протест для основной массы населения являлся делом будущего. Т. е. далеко не каждое народное восстание может завершиться переходом общества на качестве новый этап исторического развития.

Научная новизна.

Целью исследования является определение масштабов, места и характера деструктивных социально-психологических подвижек в российском обществе в начале XX в., их превращение в реально действующие социальные предпосылки и факторы развития революции в 1917 г. Для достижения поставленной цели требуется определить объективные условия формирования психологии основной массы населения страны в начале XX в., проанализировать причины, интенсивность и динамику социального недовольства в различных сословиях, классах и социумах в меняющихся социально-политических условиях. При этом имеется в виду не только выявление возможностей политического обновления общества, но и его дестабилизирующие последствия, связанные с разложением традиционного сознания и морали. Понятно, что в такой обширной империи элементы социально-психологической деструктивности, как и неурядицы хозяйственного, политического и иного характера, распределялись неравномерно, их интенсивность не была постоянной. Учитывая специфику российской политической централизации, автор уделяет первостепенное значение европейскому центру страны. Представляется, что именно здесь концентрировались базовые противоречия царской России, именно отсюда распространялись волны политического и социального недовольства по всей стране. Что касается противоречий в этнонациональной сфере, то их можно оценивать в плане усложнения и расширения конфликтной среды, наступившей после февраля 1917 г.

Изучения социально-психологических процессов конца XIX — начала XX в., позволяет сделать следующие выводы.

1.1. Применение в ходе изучения российской социальной системы классовой методологии не дает возможности получения знаний, в максимальной степени отражающих историческую реальность. (Например, средние городские слои отдавали свои симпатии левым партиям, и определение их как «мелкобуржуазных» невольно упрощает ситуацию. Столь же спорна оценка дворянства, как социальной опоры самодержавия).

1.2. Приращение исторических знаний идет как по линии увеличения информации, так и ее обобщения. Исследование показало, что одним из основных сдерживающих факторов увеличения этих знаний являлось использование методологической установки, будто по мере исторического развития социальные проблемы должны уменьшаться и сглаживаться, тогда как в действительности они постоянно усложняются. Их рост и усложнение является нормой исторического развития. Однако оно совсем не обязательно должно порождать развал социально-политической системы. Т. е. революция 1917 г. явилась не столько логичным результатом системного кризиса империи, сколько стечением политических и психологических обстоятельств, совпавших в одной исторической точке.

2.1. Экономические подвижки конца XIX — начала XX в. вызвали частичное разложение традиционного сознания и морали. Однако темпы и направления развития экономики были не столь значительными, чтобы привести к обновлению политической культуры. Ее основой продолжали оставаться монархизм, патернализм и общинность, а стержнем социальной системы — самодержавное государство. Сохранение традиционной культуры с неизбежностью оборачивался отторжением новым мировоззренческих ценностей. Поэтому массы оставались глухи к агитации, как либералов, так и социалистов. Никакой идеологии, в смысле теоретически осмысленного выбора, у большинства социальных слоев и групп не было.

2.2. При сохранении общественно-политической апатии, в годы первой мировой войны резко выросли, во-первых, масштабы бытовых трудностей, во-вторых, усталость от неэффективной власти, в-третьих, военные поражения показали, что Россия утрачивает статус великой державы, а это формировало комплекс национальной неполноценности. В этих условиях особенности психологии основных слоев и отдельных групп населения (отсутствие у самодержавия значительной социальной базы, доминирование в политическом электорате левых настроений, неумение и нежелание высшей бюрократии объяснить народу необходимость данных политических действий) породили тяжелейший социально-психологический кризис.

2.3. Однако даже в этой ситуации российская патерналистская система могла бы выстоять. Рост социальных трудностей и психологический дискомфорт сами по себе не могли превратиться в детонатор социальной системы, поскольку для политической культуры России были характерны пассивные формы выражения недовольства. Социальный кризис 1915;1916 гг. был переведен в плоскость политического кризиса, в основном, благодаря действию политической оппозиции во главе с Прогрессивным блоком. В тяжелейший для страны исторический момент, его лидеры включились политическую борьбу, не осознавая, чем это может обернуться, и явно переоценив свои организационные возможности в случае устранения самодержавия.

3. Если революцию рассматривать как события в столицах и как результат действий политиков, то можно говорить о существовании каких-либо альтернативных вариантов ее развития. Если же анализировать психологию основных социальных групп, то все, что произошло в 1917 году и в последующие годы гражданской войны, следует признать глубоко закономерным.

Апробация.

По теме диссертации опубликованы три монографии, ряд брошюр и статей. Рукопись обсуждалась на заседаниях кафедры истории МГТУ им. Н. Э. Баумана. Отдельные ее положения нашли отражение в учебных пособиях, выпущенных этой кафедрой. Начиная с 1991 г, идеи диссертации выносились также на научные конференции в Москве, Суздале, Иванове, Феодосии, Кургане. Общий объем публикаций около 70 п.л.

Практическая значимость.

Предполагается, что введенные в оборот новые источники и сделанные выводы окажут свое воздействие на состояние исследований в данной области. Применявшиеся методологические подходы, могут быть использованы в других исследованиях, посвященных проблемам России начала XX в., революции 1917 г. и становлению советской социально-политической системы.

В историографии 90-х гг. неоднократно звучала мысль о необходимости усиления внимания к анализу мировоззренческих предпосылок поведения людей. Подобных работ по-прежнему недостаточно, и данное исследование, в определенной мере, восполняет существующий пробел.

События 1917 г. по-прежнему остаются одной из центральных проблем школьного и вузовского гуманитарного образования. И сделанные в диссертации выводы, могут быть полезны всем преподавателям обществоведческих дисциплин.

1 Чубарьян А. О. История XX столетия: новые исследования и проблемы // Новая и новейшая история. 1994. № 3. С. 8- Ковальченко И. Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история. 1995. 31. С. 3−33- Булдаков В. П. Исторические метаморфозы «красного Октября» // Исторические исследования в России: тенденции последних лет. М., 1996. С. 185- Менталитет и аграрное развитие России (XIX — XX вв.) М., 1996. С. 5. И др.

2 Милюков П. Н. История второй русской революции. Т. 1. Вып. 1. София, 1921, С. 39.

3 Россия. 1917. 8 октября.

4 Гессен И. В двух веках. Б.м. 1937. С. 356.

5 Возрождение. 1927. 12 марта.

6 Бердяев H.A. Самопознание. М., 1991. С. 226.

I Карсавин Л. П. Философия истории. СПб., 1993, С. 310.

8 Троцкий Л. Д. Терроризм и коммунизм. М. — Л., 1925. С. 26−27.

9 Правда. 1922. 7 июля.

10 Там же. 13 июля.

II Церетели И. Г. Речи. Пг. 1917; Дан Ф. И. Воспоминания о Февральской революции. Париж, 1963.

12 Чернов В. М. 1917 год: народ и революция // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 года. М., 1991. С. 337−360.

13 Щтейнберг ИЗ. Нравственный лик революции. Берлин, 1923. С 139.

14 Неизвестный Богданов. М., Кн. 1. Статьи, доклады, письма и воспоминания. 1901;1928. С. 206−207.

15 E.H. Кривошеииа. Февральская революция. М. — Л., 1926.

16 М. Г. Геисинский. 1917;1927. Популярный очерк. М. — Л., 1927.

17 С. А. Пионтковский. Октябрьская революция. Ее предпосылки и ход. М., 1923.

18 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 16. С. 201.

19 Там же. Т. 32. С. 109−110.

20 Там же. Т. 34. С. 193.

21 Там же. Т. 40. С. 23.

22 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов. M., 1983, Т. 1. С. 508.

23 Ленин В. И. Полн. Собр. Соч. Т. 40. С. 283.

Седьмой экстренный съезд РКП (б). Март 1918 г. Стенографический отчет. М., 1962. С. 11.

25 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 283.

26 Батурин H.H. Очерки истории социал-демократии в России, Калуга, 1922; Зиновьев Г. Е. Из истории нашей партии. Б.г., 1919; Он же. История Российской коммунистической партии (большевиков). М., 1924; Лядов М. Н. 25 лет Российской коммунистической партии большевиков. Н/Новгород., 1923; Он же. Ленин и ленинизм. Л., 1924; Невский В. И. Владимир Ильич (Ульянов). М. — Л., 1924. Он же. История РКП (б). Краткий очерк. Л., 1926; Покровский М. Н. Марксизм и особенности исторического развития России. Л., 1925.

27 Очерки по истории Октябрьской революции в двух томах. Т. 1. М. — Л., 1927. С. 4 121 443.

28 Ленин ff. (Ульянов В.) Собр. соч. в 20-ти тт. Т. 13. М., 1925. Ленин В. И. Избранные произведения: в двух томах. Т. 1. М., 1935. С. VI.

30 Ленин ВЖ Поли. собр. соч. Т. 30. С. 328.

31 КПСС в резолюциях. Т. 2. С. 25.

32 Там же. Т. 33. С. 95.

33 Сталин КВ. Собр. соч. Т. 13. С. 84−102.

34 Программы и планы (по истории для школ) на 1935/1936 учебный год. М., 1935.

35 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов. М., Т. 1.С. 484−485.

36 Правда, 1917. 5 апреля.

37 КПСС в резолюциях., Т. 1. С. 487−489.

38 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 341.

39 Пионтковскт С. Февральская революция. (Популярный очерк). Л., 1925.

40 Дубровский С. Крестьянство в 1917 г. М., 1927.

41 Бонч-Бруевич В.Д. В. И. Ленин в России. После Февральской революции до третьиюльского выступления пролетариата и солдат в Петрограде. (По личным воспоминаниям). М., 1926.

42 Бухарин НИ. Классовая борьба и революция в России. Тверь, 1918. С. 9.

43 Кучин А. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 года. М., 1938.

44 Бурджалов Э. Н. О тактике большевиков в марте-апреле 1917 г. // Вопросы истории. 1956. М., С. 38−56.

45 Томарев В. И. Подъем рабочего движения в Поволжье в 1910;1914 гг. // Поволжский край. 1972. Вып. 1. Саратов. 1972. С. 82−97- Рачков Л. И. Состав и положение металлистов Москвы и московской губернии в годы нового революционного подъема (1910;19 140) // Рабочий класс и рабочее движение в России в период империализма. Сб. трудов. Вып. 55. М. 1979. 17−20- И др.

46 Щербаков H.H. Об идейных течениях в рабочем движении Сибири начала XX в. (по материалам газет «Правда» и «Луч») // Ссыльные революционеры в Сибири. Иркутск, 1981. С. 65.

47 Самосудов В. М., Киселев А. Г. О морально-психологическом состоянии рабочих Сибири в годы реакции и революционного подъема (1907;1914 гг.) // История рабочего движения в Сибири в пролетарский период. Омск, 1987. С. 62−74- Чупрунов В. И. Классовая борьба в северной деревне (Архангельская, Вологодская, Солонецкая губернии) в годы нового революционного подъема (1910;1914 гг.) // Вопросы истории Европейского Севера. Межвузовский сборник. Петрозаводск, 1988. С. 41−50- Ноздрин Г. А. Антикулацкие восстания трудящегося крестьянства Сибири в 1907;1914 гг. // Социально-экономические отношения и классовая борьба в Сибири в дооктябрьский период. Новосибирск. 1987. С. 37−51. Забоенкова A.C. Крестьянское движение в Северо-западных губерниях в 1907;1914 годах // Северо-запад в аграрной истории России. Калининград, 1986. С. 82−92. И др.

48 Толочко А. П. Движение рабочих — железнодорожников Сибири в годы нового революционного подъема (1910;1914 гг.) // Рабочие Сибири в период империализма. Из истории Сибири. Вып. 14. Томск, 1974. С 143.

49 Там же.

50 Храмков A.A. Донесения «О настроении населения» как источник изучения крестьянского движения в Сибири накануне 1917 г. // Крестьянство Сибири XVIIIначала XX в. Классовая борьба, общественное сознание и культура. Новосибирск, 1975. С. 123.

51 Толочко А. П. Движение торговых служащих Сибири в годы нового революционного подъема (1910;1914 гг.) // Из истории Сибири. Вып. 2. Томск. 1973. С. 191, 194, 197, 206.

Он же. К характеристике стачечного движения рабочих Сибири накануне первой мировой войны (апрель 1912;июль 1914 гг.) // Промышленность и рабочие Сибири в период капитализма. Новосибирск, 1980. С. 300.

53 Адибек-Меликян Э. А. Революционная ситуация в России накануне Октября. Ереван, 1967. С. 56−57.

54 Историки спорят. Тринадцать бесед. М., 1989. С. 45.

55 Страницы истории КПСС. Факты. Проблемы. Уроки. М., 1988. С. 181.

56 Историки отвечают на вопросы. М., 1988. С. 8.

57 Аннип Т. П. Пропагандистская работа большевиков Центральной России после свержения царизма // Проблемы социально-политической истории Центрального Нечерноземья. Тверь, 1993.

58 Рашитов Ф. А. Альтернативы Октября: мирный или ненасильственный переворот. Саратов, 1990.

59 1917 год в исторических судьбах России. Научная конференция. Проблемы истории Февральской революции. Материалы первой сессии. Февраль 1995. М., 1992. С. 22.

60 Реформы или революция? Россия 1861−1917. Материалы международного коллоквиума историков. СПб., 1992. С. 335.

61 Миллер В. И. Противники революции: к изучению проблемы // Кентавр. 1993. № 2. С. 106.

62 История России. XX век. М., 1996. С. 147.

63 Шелохаев В. В. Феномен многопартийности в России // Крайности истории и крайности историков. М., 1997. С. 17.

64 Искендеров А. А. Российская монархия, реформы и революция // Вопросы истории. 1993. № 3. С. 107−108.

65 Волобуев П. В., Булдаков В. П. Октябрьская революция: новые подходы к изучению // Вопросы истории. 1996. № 5−6. С. 29.

66 Колонацкий В. И. Демократия как идентификация: к изучению политического сознания Февральской революции // Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 116- Коротаев В. И. Революция 1917 г.: авантюра или закономерность? // Россия, 1917: взгляд сквозь годы. Архангельск, 1998. С. 16- Зориков А. Н. Криминальная обстановка как результат и фактор социальной мобильности России в начале XX в. // Революция и человек. Быт, нравы, поведение, мораль. М. 1997. С. 5−6.

67 Гопдин В. И. Россия, 1917: взгляд сквозь годы. Архангельск, 1998. С. 5.

68 Кирьянов Ю. И. Менталитет рабочих России на рубеже XIX — XX вв. // Рабочие и интеллигенция в эпоху реформ и революций 1861-февраль 1917. СПб., 1997. С. 163;

69 Ананъич Б. В. Власть и реформы. От самодержавной к советской России // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 1996. № 2. С. 34- Заболотный Е. Б. Революция 1917 года на Урале (Историография). Тюмень. 1995; Коротаев В. И. Указ. соч. С. 16- Революции в России: спорное прошлое и неопределенные перспективы (круглый стол к 80-летию Великой Октябрьской социалистической революции) // Альтернативы. 1997. № 3. С.5- Февральская революция и судьбы демократии в России. Материалы международной научной конференции (14−15 марта 1997 г.). Ставрополь, 1997.

70 Рейман М. Сталинизм как феномен советского общества // Рабочий класс и современный мир. 1990. № 1. Он же. Заметки по 1917 году // Россия в XX веке: судьбы исторической науки. М. 1996.

71 Бухараев В. М., Люкшин Д. И. Российская смута начала XX века как общинная революция // Историческая наука в изменяющемся мире. Казань, 1994. Вып. 2.

Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997.

73 Там же. С. 81−156.

74 Бокарёв ЮЛ. Бунт и смирение // Менталитет и аграрное развитие России (XIX — XX вв.). M., 1996. С. 170.

75 Данилова Л. В., Данилов В. П. Крестьянская ментадьность и община // Менталитет и аграрное развитие. С. 22.

76 Летуновский С. Б. Общественное сознание крестьянства Мордовии конца XIX — начала XX вв. Дис. .канд. ист. наук. Самара. 1995.

77 Люкшин Д. И. Крестьяне-общинники Казанской губернии в социально-политических сдвигах начала XX века. Автореферат. канд. ист. наук. Казань, 1995. С. 15−16.

78 Данилова Л. В., Данилов В. П. Указ. соч. С. 39.

79 Менталитет и аграрное развитие России (XIX — XX вв.). М., 1996. С. 39, 387.

80 Кирьянов И. К. Политическая культура русского крестьянства в период капитализма (по уральским материалам) // Общественная и культурная жизнь дореволюционного Урала. Пермь. 1990. С. 100- Кабытов П. С. Русское крестьянство в начале XX века. Куйбышев, 1990. С. 130−131- Данилова Л. В., Данилов В. П. Крестьянская ментальность и община // Менталитет и аграрное развитие. С. 37.

81 Кирьянов ЮМ. Рабочие России и война: новые подходы к анализу проблемы // Первая мировая война. Пролог XX века. М., 1998. С. 433,436.

82 Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб. 1995. С. 403.

83 Желтова В. П. Стачечная борьба российского пролетариата в 1910;1912 гг. М., 1993. С. 209.

84 Хаймсон Л. Российское рабочее движение накануне первой мировой войны // Рабочий класс России. М., 1992. С. 54, 55.

85 Кирьянов Ю. И. К изучению вопроса и гегемонии рабочего класса в России // Рабочий класс России. М., 1992. С. 9.

86 Абросимова Т. А. Интеллигенция и политические партии в начале XX в. // Интеллигенция и российское общество в начале XX века. СПб., 1996; Гришин Д. Б. Демократическая интеллигенция Москвы. 1914;1917. Дис. .канд. ист. наук. М., 1993. С. 15- Смирнов H.H. Российское учительство накануне новой революции // Анатомия революции. СПб., 1994. С. 226.

Щербинин П. П. Городские средние слои Черноземного центра в буржуазно-демократических революциях. М., 1993.

88 Раскин Д. И. Специализация высшей российской бюрократии в XIX — начале XX в.: образование, профессионализм, продвижение по службе // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 23.

89 Куликов C.B. Социальный облик высшей бюрократии России накануне Февральской революции // Из глубин времен. Вып. 4. СПб., 1995. С. 4−16.

Кабытов Е. П. Кризис русского дворянства. Самара, 1997. С, 132.

91 Там же. С. 114−115, 120−121.

92 Салова C.B. Буржуазия Среднего Поволжья в 1912;1914 г. Самара, 1996. С. 5.

93 Юрий М. Общественные организации русской буржуазии в период первой мировой войны //Первая мировая война: страницы истории. Черновцы, 1994. С. 133.

94 Соловьев Ю. Б. Стратегия самодержавия и состояние политических сил на местах в период выборов в IV Думу // Непролетарские партии в России в трех революциях. М., 1982. С. 92. АврехА.Я. Царизм и IV Дума, 1912;1917. М., 1981; Соловьев Ю. Б. Стратегия самодержавия и состояние политических сил на местах в период выборов в IV Думу // Непролетарские партии России в трех революциях. М., 1989. С. 88−95.

95 Марциновский А. Записки революционера, рабочего-большевика. Саратов, 1923; Орлов К. Жизнь рабочего. От 1905 г. к 1907 г. Л., 1925;

96 Ершов С. Ф. Страницы прошлого. Записки старого солдата. Л., 1962; ПирейкоА. В тылу и на фронте империалистической войны. Воспоминания рядового. Л., 1926; Осъкин Д. Записки солдата. М., 1929.

97 Каменев Л. Б. Между двумя революциями. Сборник статей. М., 1923; Троцкий Л Д.

Литература

и революция. Сборник статей. М., 1981; Шляпников А. Г. Канун семнадцатого года. Семнадцатый год. М., 1992.

98 Кускова Е. Д. Зигзаги общественного настроения //Русские ведомости. 1913. 1 январяМаклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России. (Воспоминания современника). Рига. Б.г.- Родзянко М. В. Крушение империи. (Записки председателя Русской Государственной Думы) // Архив русской революции. М., 1993. С. 5 — 169- Струве П. Б. Мои встречи и столкновения с Лениным // Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. Т. 1. М., 1994. С. 395−396.

99 Блок А. Последние дни императорской власти. Минск, 1991; Иванов-Разумник Р. В. Перед грозой. Пг. 1923; Крачкевич П. З. История русской революции. Кн. 1. Вып. 1. Гродно, 1921; Хин — Гольдовская P.M. Из дневников 1913 — 1917 // Минувшее. Исторический альманах. СПб. 1997. С. 521 — 598.

100 Балк А. П. Гибель царского Петрограда // Русское прошлое. Кн. 1. СП б. 1991. С. 7−72- Воейков В. Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995, Джунковский В. Ф. Воспоминания. М., В 2-х тт. 1997; Друцкой-Соколинский В. А. Записки русского губернатора (1914 — 1918 гг.) Орел, 1994; Жевахов ИД. Воспоминания обер-прокурора Св. Синода. Т. 1. М., 1993; Ломоносов Ю. В. Воспоминания о мартовской революции 1917 года. М., 1994; Мамонтов В. И. На государственной службе. Таллин, 1926; Протопопов А. Д. Предсмертная записка // Голос минувшего на чужой стороне. 1926. Т. 15. № 2. С. 167 — 193- Яхонтов А. Первый год войны (июль 1914 — июль 1915 г.). Записки, заметки, материалы и воспоминания бывшего помощника управляющего делами Совета министров // Русское прошлое. Историкодокументальный альманах. Кн. 7. СПб. 1996. С. 245 — 348.

101 Головин H.H. Военные усилия России. Т. 2- Данилов Ю. Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и Великом Князе Михаиле Александровиче // Архив русской революции. Т. 19. М. 1993. С. 212 — 242, Деникин А. И. Старая армия. Париж, 1929. Т. 2- Лукомский A.C. Воспоминания. Берлин. 1922; Курлов П. Г. Гибель императорской России. Берлин. 1923.

1 ГУ/.

Евлогий. Путь моей жизни. Париж, 1947; Шавелъский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и форта. T. I и II. Нью — Иорк. 1954.

103 Астраханский вестникБогородская речьВаршавские губернские ведомостиВоронежские губернские ведомостиВятская речьДонские областные ведомостиДонские вестиЕлецкий дневникИвановский листокКазанская газетаКазанская мысльКамско-волжская речьКиевлянинКиевские губернские ведомостиКиевская мысльКозловская жизньМосковские губернские ведомостиНижегородская земская газетаОдесский листокОрловский вестникПоволжские вестиРязанские губернские ведомостиСанкт-Петербургские губернские ведомостиСибирская жизньСибирьСимбирские губернские ведомостиТамбовская губернская газетаТамбовские губернские ведомостиТверской вестникТверские губернские ведомостиТульские губернские ведомостиУгличская мысльУфимские губернские ведомостиУфимский крайХарьковские губернские ведомости.

104 Отчет общества взаимного вспомоществования приказчиков в г. Омске за 1913 г. Омск, 1914; Общество взаимного вспомоществования приказчиков г. Орла за 1907 год. Четырнадцатый годичный отчет. Орел, 1908; Двадцатый годичный отчет общества взаимного вспомоществования приказчиков в г. Орле за 1913 г. Орел, 1914; Отчет общества взаимного вспомоществования приказчиков в г. Тамбове и Тамбовской губернии за 1912 г. Тамбов, 1913; Отчет общества взаимного вспомоществования купеческих приказчиков в г. Астрахани за 1914 г. Астрахань, 1915; Отчет общества взаимного вспомоществования служащих и служивших Московского уездного земства за 1913. М. 1914, Отчет правления Общества взаимного вспоможения приказчиков и служащих Екатеринодара. 1907;1908 годы. Екатеринодар, 1909; Отчет Рязанского общества торговых служащих за 1912 г. Год четвертый. Рязань, 1913.

105 Отчет Владимирского губернского предводителя дворян очередному губернскому собранию дворянства 1912 года. Владимир, 1912.

106 ГАРО. Ф. 99. Оп. 1. Д. ИЗ. С. 10- Ф. Ф-99. Оп. 1. Д. 116.

107 ЦИАМ. Ф. 384. Оп. 1. Д. 132. Л. 24- Ф. 17. Оп. 95. Д. 65.

108 Постановления собрания и предводителей депутатов Саратовского дворянства. Саратов, 1911.

109 Емелях Л. И. Крестьяне и церковь накануне Октября. Л., 1976.

110 Ахун М. И., Петров В. А. Царская армия в годы империалистической войны. М., 1929; Царская армия в период мировой войны. КазаньЧаадаева О. Солдатские письма в годы первой мировой войны // Красный архив. 1934. № 4−5. С. 118−163:

111 Лобачевская Г. В. «Близок час взрыва.» (Из писем российских солдат времен первой мировой войны) // Военно-исторические исследования в Поволжье. Сб. научных трудов. Вып. 2. Саратов. 1997. С. 266−273- Шарангта Н. Солдатские письма с фронтов Первой мировой войны // Эхо веков. 1998. № ¾. С. 177 — 184- Злоказов Г. И. Солдатские письма с фронта в канун Октября // Свободная мысль. 1996. 1 10. С. 37−46.

12 Дтигенскгт Г. Г. Социально-политическая психология. М., 1994; Дьюкс П. Октябрь в людских умах: от Фрейда к междисциплинарному взгляду на русскую революцию // 1917 год в судьбах России и мира. Октябрьская революция: от новых источников к новому осмыслению. С. 49−66- Зимичев А. И. Психология политической борьбы. СПб., 1993; Шкуратов В. А. Историческая психология. М., 1997.

113 Круть И. В., Забелина И. М. Очерки истории представлений о взаимодействии природы и общества. М., 1988. С. 366.

114Маркс К, Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 595−596.

115 Маркс К, Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 13. С. 7.

116 Там же. Т. 46. Ч. 1. С, 482.

117 Там же. Т. 25. Ч. 2. С. 354.

118 Васильев Л. С. История Востока. М., 1998. С. 31.

119 Там же. С. 33.

120 Иванов A.B. Запад — Россия — Восток. (Сравнительно-типологический анализ познавательных стратегий и ценностных ориентаций). М., 1993; Актуальные проблемы Европы: экономика, политика, идеология. Вып. 1−2. (Специальный). Россия и Европа: тенденции развития на пороге III тысячелетия. Реферативный сборник. М., 1994; Историко-культурные основы европейской цивилизации. Вып. 1. Россия и Восток: цивилизационные отношения. М., 1994.

121 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 1. С. 87−94.

122 Там же. Т. 1. С. 67−122- С. 347−534- Т. 2. С. 119−262- Т. 3. С. 1−609.

123 Там же. Т. 1.С. 87.

124 Там же. Т. 43. С. 61−62,145.

125 Там же. Т. 28. С. 178.146.

126 Там же. Т. 1. С. 300- Т. 27. С. 147, 378.

127 Там же. Т. 9. С. 381,.

128 Там же. Т. 5. С. 102.

129 Там же. С. 103−104.

130 Там же. Т. 27. С. 193.

131 Там же. Т. 5. С. 102.

132 Там же. Т. 1.С. 440−441.

133 Там же. Т. 3. С. 335.

134 Там же. Т. 12. С. 335- Т. 16. С. 24- Т. 20. С. 111, 155.

135 ВеберМ. История хозяйства. Пг., 1924. С. 221, 177.156.

136 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. С. 325.

137 Там же. Т. 5. С. 99.

138 Главная причина упрощенной трактовки понятия «капитализм» состоит в том, что В. И. Ленин был революционером, т. е. человеком, для которого интересна лишь та теория, которая позволяет решить социально-политические проблемы. Исследования критиков марксизма выбивали из-под ног вождя большевиков теоретическую почвуобосновывая ложность политической линии, они фактически отнимали у В. И. Ленина и его единомышленников смысли жизни.

Упреки в теоретической слепоте, в отсутствии интереса к работам В. Зомбарта и М. Вебера в большей степени должны быть адресованы не ему, а европейским социал-демократам, лучше знавшим свою социальную систему. Между тем даже самые выдающиеся теоретики социал-демократии — Э. Бернштейн и К. Каутский — до первой мировой войны оставались в рамках марксизма, т. е. ориентировались на революционное изменение европейских политических систем. Судя по статьям «Социалистического вестника» (особенно по статье в первом номере этого журнала за 1930 г., откликнувшейся на помпезное и широко отмечавшееся в международном социалистическом движении 90-летие Э. Бернштейна) меньшевики даже в 30-е гг. оставались революционерами-марксистами, что же говорить о В. И. Ленине и большевиках в начале XX в.

Немаловажное значение для понимания В. И. Лениным капитализма имело и то, что при его жизни многие положения марксизма еще не были опровергнуты. Например, основу теории классов заложили европейские ученые XVIII в. — первой половины XIX в. Именно к ним и в первую очередь к трудам шотландского экономиста А. Смита и английского экономиста Д. Рикардо восходит марксистская социология. К. Маркс выдвигал в качестве центрального классообразующего признака владение частной собственностью на средства производства. Социология при жизни К. Маркса и Ф. Энгельса делала только первые шаги, чем и объясняется противоречивость взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса. В XX в. социологический анализ общества усложнился. Так, уже для М. Вебера класс являлся совокупностью людей, объединенных не только экономическим положением, но и образом жизни. Подлинную революцию в социологии и политэкономии русского крестьянства произвел А. В. Чаянов (но это было уже после смерти В.И. Ленина).

Очевидно, В. И. Ленин не обращал внимание на новые публикации по теории капитализма и потому, что у их авторов и у него самого был разным объект исследования: они изучали конкретное общество в конкретном времени, В. И. Ленин же рассматривал его как абстрактную модель, суть которой давно объяснили К. Маркс и Ф. Энгельс. Критики марксизма в начале XX в. увидели жизнеспособность капиталистического способа производства, это автоматически перечеркивало значимость марксистского учения, подрывало его основу. В. И. Ленин же являлся политиком, а не ученым, марксизм для него интересен был тем, что логично обосновывал роль пролетариата и указывал тем самым способ решения российских социальных проблем.

На понимание В. И. Лениным природы капитализма влияла абсолютизация им роли экономики в истории человечества. Например, в статье «Фридрих Энгельс» он писал: «.Как в основе. явлений природы лежат причины материальные, так и развитие человеческого общества обусловливается развитием материальных производительных сил» {Ленин В. И. Пол. собр. соч. Т.2. С. 8). Между тем сами К. Маркс и Ф. Энгельс полагали, что у человечества есть и нематериальные источники развития, и В. И. Ленин был знаком с их точкой зрения. Разбирая в 1893 г. суть учения К. Маркса и Ф. Энгельса, В. И. Ленин отмечал: «Их основная идея. состояла в том, что общественные отношения делятся на материальные и идеологические. Последнее представляет собой лишь надстройку над первыми, складывающимися помимо воли и сознания человека, как (результат) форма деятельности человека, направленной на поддержание его существования» {Ленин В. И. Пол. собр. соч. Т. 28. С. 506). И, тем не менее, дальше этой констатации В. И. Ленин не пошел, оставшись экономическим детерминистом.

139 Широкое. Г. К. Парадоксы эволюции капитализма (Запад и Восток). М., 1998; Васильев Л. С. История Востока. М., 1998.

140 Строганов А. И. Новейшая история стран Латинской Америки. М., 1995.

141 Теория формаций и история добуржуазных обществ в советской историографии. М., 1988. С. 5.

142 История средних веков. Ч 1. М, 1997. С 11.

143 Семенов ЮМ. Категория «общественно-экономический уклад» и ее значение для философской и исторической науки // Философские науки. 1964. № 6- Гуревич А. Я. К дискуссии о докапиталистических общественно-экономических формациях: формация и уклад // Вопросы философии. 1968. № 12.

544 Барг MA. Учение об общественно-экономических формациях и конкретный анализ исторического процесса. М., 1970; Ершов Ю. Г. Категория «регион» и ее значение для изучения исторического процесса // Проблемы познания социальных явлений. Свердловск, 1980; Барг М. А., Черняк Е. Б. Регион как категория внутренней типологии классово — антагонистических формаций // Проблемы социально-экономических формаций. Историко-типологические исследования. М., 1975.

145 Барг M.A., Черняк Е. Б. Великие социальные революции XVII — XVIII веков: В структуре переходной эпохи от феодализма к капитализму. М., 1990.

146 История России. XX в. М., 1996. С. 146−197.

147Маркс К, Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 25. Ч. 2. С. 354.

148 Васильев Л. С. Указ.соч. С. 31.

149 Цит. по: Брокгауз Ф. А, Ефрон И. А. Энциклопедический словарь. СПб., 1911;1916. Т. XXVI. С. 25.

2. Выводы европейских правительств совпадали с традиционным представлением придворных кругов о том, как должна быть устроена русская деревня. И среди этих представлений фермерскому хозяйству места, естественно, не было 21.

Споры в правительстве шли не по определению исторического пути развития деревни, а по методам вывода ее из кризиса. Так, по мнению министра финансов С. Ю. Витте, более эффективная помощь со стороны государства заключалась в развитии внутреннего рынка, для чего следовало основное внимание уделить строительству железных дорог, а не предоставлять дешевый кредит маломощным крестьянским хозяйствам. Он считал, что предоставление кредита не соответствует общинным традициям в деревне28. Противоположную позицию занимали Министерство земледелия и государственных имуществ, Министерство внутренних дел и Главное управление государственного контроляони выступали за непосредственную помощь сельским производителям. Победил б этом споре Витте: ему удалось сохранить политическую линию прежних правительств на поддержку именно крупной промышленности, а не частного предпринимательства в деревне.

Его позиция определялась стремлением сделать Россию экономически сильной страной. Выступая на «Особом совещании по делам дворянского сословия» 29 ноября 1897 г., он сказал следующее: «В России теперь происходит то же, что случилось в свое время и на Западе: она переходит к капиталистическому строю. Это мировой непреложный закон. Мы находимся у начала этого движения, которое нельзя остановить без риска погубить Россию». Однако с течением времени ему пришлось изменить свои взгляды. «Когда меня назначили министром финансов, — вспоминал Сергей Юльевич, — я был знаком с крестьянским вопросом поверхностно. В первые годы я блуждал и имел некоторое влечение к чувству, сродному с чувством славянофилов. Но, сделавшись механиком сложной машины, именуемой финансами Российской империи, нужно было быть дураком, чтобы не понять, что машина без топлива не пойдет. Топливо — это экономическое состояние России, а так как главная часть населения — это лл крестьяне, то нужно было вникнуть в эту область» .

Для более глубокой проработки вопроса в 1902 г. было созвано «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности», но его исторические результаты оказались более чем скромными: в марте 1903 г. был принят закон, отменявший круговую поруку в общине.

Взгляды С Ю. Витте совпали с представлениями интеллигенции, опасавшейся, что развитие, расширение частной собственности на землю приведет к появлению нового врага крестьян — кулака-мироеда.

Последовательным противником капитализации русской деревни был Л, Н, Толстой,.

В Европе проживание крестьян в деревнях правительства до XVIII в. не тревожило. Но затем началось насаждение фермерских хозяйств. Так, при колонизации даже северных провинций Швеции правительство запретило крестьянам селиться деревнями31. Отмена крепостного права в Дании, Швеции и Норвегии также сопровождалась обязательным расселением на хутора32. Деятельность же российского правительства до 1906 г. была направлена на искусственное сохранение общины.

Лишь под давлением революции 1905;1907 гг. правительство пошло на радикальную смену своей политикис 9 ноября 1906 г. крестьяне получили право выхода из общины. Однако изменение правительственного курса запоздало, оно не успело вызвать позитивные социально-экономические сдвигов, способствующие снижению общественного недовольства,.

1,2. Социально-экономическое положение основных слоев населения.

В силу объективных макроэкономических факторов, социальное расслоение протекало медленно, российское общество в целом оставалось патриархальным. Иная же точка зрения в марксистской историографии являлась результатом методологической ошибки.

Основу теории классов заложили европейские ученые XVIII в, — первой половины XIX в. Именно к ним (и в первую очередь к трудам А. Смита и Д. Рикардо) восходит марксистская социология. В силу своих взглядов на роль экономики в жизни общества, К. Маркс в работах «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 гг.», «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» в качестве классообразующего признака выдвигал владение частной собственностью на средства производства. Составной частью его социологии является эгалитаристская этика, т. е. деление общества на эксплуатируемых и эксплуататоров. Каждая из частей марксистской социологии в отдельности имеет полное право на существование и составляет основу для вполне плодотворных концепций, но, соединенные вместе, они образовали противоречивое учение. Зная об этом, К. Маркс предполагал более глубоко проанализировать понятие «класс» в третьем томе «Капитала», однако сделать это не успел. Вполне возможно, что он уточнил бы (географические и временные) пределы существования классовведь написал же он в письме к И. Вейдемейеру 5 марта 1852 г., что «существование классов связано с определенными историческими фазами производства». К. Маркс наверняка устранил бы двусмысленности, возникающие при чтении его работ, написанных в разные годы.

Учитывая неточности в содержании понятия «класс», В. И. Ленин предложил свое определение: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства"34. Но вождь большевиков ответил лишь на те вопросы, которые его интересовали как политика, перед социологией же стоял более широкий круг проблем.

При жизни К. Маркса и Ф. Энгельса, социология делала только первые шаги, и упрощенность предлагаемых подходов самими авторами не осознавалась. В начале XX в. социологический анализ общества усложнился. Так, русский экономист A.B. Чаянов в 20-е гг. попытался научно обосновать мысль, высказанную еще народниками: крестьянское хозяйство представляет собой некапиталистическую форму экономики, частная собственность является нормой существования, а не показателем принадлежности к эксплуататорскому слою общества, львиная доля крестьянских хозяйств держится на труде лишь членов семьи. «Трудовая хозяйственная деятельность, — писал A.B. Чаянов, — отличается от всякой другой экономической деятельности тем, что количество изменений. находится в соответствии с количеством затраченного труда. Затраты же физической энергии для человеческого организма далеко не беспредельны» .

Марксистские подходы в социологии капиталистических стран никогда не доминировали, но во второй половине XX в. «зашаталась» и политэкономия А. Смита и Д. Рикардо (то есть учение, из которого вырос марксизм) Оказалось, что это учение не может объяснить очень многое в странах Азии, Африки и Латинской Америки, например: почему бывшие колонии, даже в условиях мощных инвестиций Запада, сохраняют свою социальную специфику? Стало ясно, что ограниченными возможностями обладает не только марксизм, но и европейская классовая социология в целом. Тем не менее, марксистская социология оставалась методологической основой общественных наук в СССР.

Крестьянство.

В марксистской историографии при анализе экономической основы существования социальных групп различия между экономическим содержанием понятия «собственность» и его социальным содержанием практически не делалось36. Например, считалось, что русская деревня к началу XX в. расслоилась на зажиточных крестьян, середняков и бедняков. По подсчетам И. Д. Ковальченко, их соотношение было следующим (табл. 12).

Соотношение между беднейшими, средними и зажиточными слоями крестьянства по основным сельскохозяйственным регионам Европейской России, в %37.

Уровень жизни Нечерноземные губернии Среднечерноземные губернии Степные Губернии.

Беднейшие 67,7 65,4 43,5.

Средние 27,9 29,8 36,8.

Зажиточные 4,4 4,8 19,7.

Однако между собственностью в капиталистических странах и в России существовала принципиальная разница. Собственность в капиталистических странах приобретается ради получения дохода и в максимальной степени зависит от экономической конъюнктуры, знания и умения использовать законы рынка. Действия же русского крестьянина в очень большой степени определялись социальными нормами. В свою очередь эти социальные нормы формировались, в основном, бедностью основной массы крестьян. Наиболее ярко уравнительные социальные нормы проявлялись в деятельности деревенских сходов.

Сход являлся делом всех и каждого крестьянина в отдельности, поэтому в большинстве случаев посещаемость была довольно высокой (табл. 13, 14).

Посещаемость деревенских сходов крестьянами Нагатинской волости Московского уезда Московской губернии. Январь-февраль 1912 г. 38.

Месяц Деревня Число пришедших на сход (человек) Число жителей.

Январь Перерва 70 70.

Курьяново 60 72.

Батювино 84 90.

Садовая слобода 134 200.

Курьяново 55 72.

Февраль Дубровское 44 59.

43 59.

47 59.

43 59.

Кожухово 126 187.

Новинки 100 135.

Коломенское 129 181.

Печатники 112 112.

Бапонино 81 94.

Печатники 112 112.

Дубровское 47 59.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

На основе использованного в этой работе материала можно сделать следующие выводы.

1. Системообразующими факторами политической культуры основных социальных слоев являлись низкая производительность труда в сельском хозяйстве^{основной} с-гЬепе экономики) и невысокий уровень жизни. Это детерминировало определенную иерархию ценностей, ключевыми среди которых оставались общинность, уравнительность, неосознанный цятепнялизм Лишь в крупных городах, в силу более высокого уровня.

— - — г т/ г ^^ 7 «/ т/ г пазвития товапно-денежных отнотттений и жизни, политическая культура была инойпризнавалась необходимость политической модернизации и экономических реформ.

2. В предшествующие исторические периоды и производительность труда и уровень жизни были ниже, между тем революцию это не порождало. Рост социальной напряженности в начале XX в. определялся быстрой (с точки зрения способности людей привыкнуть к ее темпу) модернизацией.

Экономика России начала XX в. находилась на подъеме. Позитивные изменения проходили буквально на глазах одного поколения: росла зарплата, улучшались структура питания, здравоохранение и образование. Тем не менее, практически все социальные слои находились в состоянии психологического дискомфорта. Этот парадокс порождался противоречием между действительностью и представлениями о том, какой она должна быть.

3. Начало революции, ее февральский этап, явилось результатом стечения ряда обстоятельств, связанного с участием России в первой мировой войне. К числу важнейших из них следует отнести политический кризис 1915 -1916 гг. и последовавший за ним паралич государственной власти конца 1916 — начала 1917 г. Социальные предпосылки на этом этапе не играли значительной роли: общеизвестно, что основную роль в отречении Николая.

II и его брата сыграли критически настроенные по отношению лично к царю депутаты IV Государственной думы и некоторые генералы. Дальнейший же ход революции определялся комплексом социально-психологических предпосылок. а) Особенностью российской социальной системы была сильная авторитарная власть. Дворянство являлось социальной опорой самодержавия лишь в том смысле, что, прежде всего, из его рядов формировался государственный аппарат. Но чиновники — социально пассивны, у провинциального же дворянства еще перед войной накопился значительный объем социальных забот. Не смогла оказать самодержавию идеологическую поддержку и церковь. Поэтому у царя в феврале 1917 г. не оказалось защитников, и система, которую он возглавлял, была не столько свергнута, сколько рухнула. б) Модернизация страны проходила в условиях растущего противостояния медленно эволюттионизирующего традиционализма и городской культуры, единой социокультурной среды фактически не существовало. В наиболее законченном прогрессистском виде городскую культуру представляла либеральная и радикальная интеллигенция. Ее мировоззренческую основу составлял комплекс западноевропейских политических идей. Добиваясь ослабления и устранения самодержавия, его противники-интеллигенты полагали, что функции самодержавия можно будет передать гражданскому обществув действительности же в России существовали лишь отдельные элементы такового. Поэтому в жизни страны интеллигенция (как социалисты, так и либералы), в конечном счете, выступила в качестве провоцирующей, а не конструктивной силы, в) Гражданское общество к 1917 г. так и не сложилось. Между тем, отречение Николая II создало ситуацию, когда исчезла привычная, легитимная форма власти. В этих условиях базовые элементы патриархальной политической культуры основных слоев населения сыграл отрицательную роль: практически все социумы стали пытаться решить свои собственные бытовые проблемы за счет государства (сначала путем давления на новые государственные органы, а затем — игнорируя их), что привело к развалу российского социального организма в течение нескольких месяцев,.

4. К. Маркс и Ф. Энгельс полагали, что источником возникновения государства являлось появление классов. Классовый подход к пониманию государства подталкивал их к выводу, что с уничтожением классов отпадет необходимость и в государстве, поскольку исчезнет его главная функцияподавление народных масс. На месте государства возникнет система самоуправления народа, а переходным этапом к этой системе станет диктатура пролетариата. Эта диктатура представлялась им как система полугосударства, где основной социальный слой революции — пролетариатне скован какими-либо административно-политическими ограничениями. То, что государство диктатуры пролетариата может превратиться в самодовлеющую силу и обернуться не только против врагов рабочего класса, но и против него самого, К. Маркс и Ф. Энгельс не предполагали.

Социализм для всех социалистических партий означал самоуправление народа, поэтому РСДРП на втором съезде приняла программу, где предполагалось, что верховная государственная власть будет сосредоточена в руках законодательного собрания, местные органы получат широкое самоуправление. Для В, И, Ленина как марксиста политическим идеалом была система самоуправления народа, а диктатура пролетариата являлась литтть промежуточной политической ступенью к этой системе,.

В том, что в глазах последующих поколений его имя накрепко связалось именно с диктатурой пролетариата, виновата, во-первых, политическая обстановку заставившая В. И. Ленина сконцентрироваться на разработке механизма подавления свергнутых классов, во-вторых, ленинская идея самоуправления народа была отягощена классовым видением. Под самоуправлением народа он никогда не подразумевал чистую демократию, демократию для всех, демократию как самоцель и политический идеал, речь шла лишь о самоуправлении трудящихся масс. Классовое содержание системы «самоуправления» для В. И. Ленина было всегда на первом месте.

В.И. Ленин искренне верил, что управленческие (государственные) функции доступны простым людям. Перед Октябрьской революцией все статьи В. И. Ленина были пропитаны этой уверенностью. Из этой теоретической ошибки вырастала политическая цель — добиться передачи власти народу. Именно система самоуправления народа и начала воплощаться в жизнь после победы Октябрьской революции. Однако попытка осуществить на практике идею самоуправления рухнула уже спустя несколько месяцев.

Независимо от своих идеалов и программы, руководство большевистской партии уже летом 1918 г. вступило на путь концентрации государственной власти в собственных руках. По всей вероятности, В. И. Ленин считал, что это вынужденна я мера, что об отказе от построения системы самоуправления народа, а тем более диктатуры пролетариата и речи быть не может, но со второй половины 1918 г. руководство РКП (б) было сконцентрировано на создании и укреплении жестких отношений внутри партии и государственного аппарата. То есть невольно для себя В. И. Ленин и его единомышленники приступили к строительству строя, не имеющего к социализму никакого отношения.

Изменение социально-политического содержания государственной власти вся партия восприняла крайне болезненно. Тем не менее в большевистской партии не нашлось человека, который смог бы правильно оценить надвигающуюся на Россию опасность (поскольку обладание властью создает иллюзию возможности справиться с любыми трудностями).

В.И. Ленин был прав, когда яростно отбивался от обвинений в сознательном установлении им в стране террористического режима. Тем не менее организатором этого режима оказалась именно партия, которой руководил он, В определении причин расхождения дореволюционных идеалов с полученными результатами ошибались и его оппоненты. Подавляющее число критикующих В. И. Ленина и ЦК РКП (б) были большевиками с дооктябрьским стажем, прекрасно знающими суть программы РСДРП, но большевиками местного уровня. Ясно осознавая трагический диссонанс между этой программой и реальностью, они отдали приоритет программе. Скорее всего, они просто не видели, что декреты, в которых была провозглашена система самоуправления трудящихся оказались нежизнеспособны, и продолжали настаивать на их воплощении в жизнь. В. И. Ленин это видел, но причину краха этих декретов объяснил себе неправильно. Для него причина состояла во временных трудностях, вызванных разворачивавшейся гражданской войной, тогда как в действительности дело заключалось в ином: в невозможности отдать власть рабочим и крестьянам и сохранить при этом желаемое для большевиков направление развития страны. Ради сохранения этого направления, большевики сконцентрировали всю власть «в руках» государства, не предполагая что не имеющее каких-либо политических и экономических ограничителей государство может оказаться более сильным злом, чем полудемократия капиталистических стран, потому что у полудемократии есть возможность развития, тогда как у деспотических государств такой возможности нет.