Тувинцы России, Монголии и Китая: этнические и этнокультурные процессы, современная идентичность

Тувинцы — коренное население Республики Тыва (Тува) в составе Российской Федерации. На территории Тувы, расположенной в бассейне Верхнего Енисея (площадь 175,5 тыс. кв. км), по данным переписи 2002 г., проживают 244.000 тувинцев, что составляет примерно 70% от всего населения республики (общая численность свыше 310.000 чел).

В пределах Российской Федерации также проживают немногочисленные группы тофаларов (тофы) и сойотов, которые в прошлом входили в состав тувинского этноса, но впоследствии отколовшись от него, образовали две самостоятельные этнические единицы. В настоящее время тофалары (около 1 тыс. чел) живут в Нижнеудинском районе Иркутской области, сойоты (не более 3 тыс. чел) — в Окинском и Тункинском районах Республики Бурятия (История Тувы 2001, с. З).

Часть тувинцев проживает за пределами России: в Монголии (около 12 тыс. чел) и Китае (более 4 тыс. чел) (Монгуш 2002, с. 17,23). В данной ситуации, безусловно, государственный фактор оказывает определяющее влияние на направление современного этнического развития различных групп тувинского населения.

Основная часть тувинского этноса проживает на территории России, где в пределах его расселения образована национальная государственностьРеспублика Тыва (с 1921 по 1944 гг. — Тувинская Народная Республикас октября 1944 г. Тува в составе СССР сначала на правах автономной области, затем автономной республикипосле распада СССР в 1991 г. — Республика Тыва в составе Российской Федерации).

Ныне Республика Тыва (РТ) является одним из 89 субъектов Российской Федерации, что находит отражение в разносторонних контактах тувинцев с другими народами, распространении русского языка как языка межнационального общения всех народов России.

На территории Монголии и Китая группы тувинского этноса составляют национальные меньшинства и не имеют национально-территориальной государственности. Находясь в иноэтничной среде, тувинцы в течение веков смешивались с другими народами, что приводило, в одном случае, к естественным ассимиляционными процессам, в другом — к их вхождению в состав соседних народов как этнографических групп. В то же время основной их массив в этих странах до сих пор продолжает сохранять свой родной язык, этническое самосознание и определенные черты традиционной культуры. Все это в целом позволяет говорить о сложном и неоднозначном характере этнического и этнокультурного развития тувинцев за пределами собственно Тувы.

В отечественной историографии существует достаточно много интересных и разноплановых работ по самым разным аспектам истории, языка, культуры и этнографии тувинцев. Большинство этих работ посвящены тувинцам, живущим в Российской Федерации, где тувиноведение как самостоятельная область отечественного востоковедения получила развитие особенно за последние 50 лет.

Разрешением отдельных проблем по истории, языку, культуре и этнографии тувинцев занимаются научные работники Москвы, Санкт-петербурга, Новосибирска, Иркутска и Кызыла, среди которых тувинские и нетувинские ученые. Их предшественниками были такие известные исследователи Востока, как А. М. Позднеев (1880, 1883, 1896, 1887), Г. Н. Потанин (1883), В. В. Радлов (1888, 1894), Г. Е.Грумм-Гржимайло (1914, 1926, 1930), П. К. Козлов (1915), Б. Я. Владимирцов (1923, 1934), С. А. Козин (1941), Н. В. Кюнер (1958, 1961) и другие. Им по праву принадлежит большая заслуга в разработке отдельных аспектов тувиноведения, так как в их фундаментальных трудах содержатся разносторонние материалы о различных народах Центральной Азии и Южной Сибири, в том числе интересные и ценные сведения по этнической истории, языку, культуре и этнографии тувинцев.

Немало сведений, причем очень разнообразных, о тувинцах XIX — начала XX вв. содержится в отчетах экспедиций, командировок и самостоятельных поездок, а также в полевых наблюдениях и заметках, составленных известными учеными, путешественниками, общественными деятелями и представителями царской администрации: Н. Ф. Катановым (1903, 1909) Е. КЛковлевым (1900, 1909), Ф. Коном (1903, 1936), А. В. Адриановым (1888, 1904), В. Поповым (1905), И. Сафьяновым (1915), В. Родевичем (1912), Р. С. Минцловым (1915), П. Е. Островских (1898, 1927, 1927а), .Н.Леоновым (1927), Н. П. Масловым (1933), Р. Кабо (1934) и другими. Опубликованные ими работы основаны прежде всего на личном контакте с тувинцами и очень добросовестном собирании и знании полевого материала, являющимся для исследователей необходимым и ценным источником.

Не менее важными источниками по этнической истории, культуре и этнографии тувинцев являются также статьи и монографии ряда отечественных ученых: В. И. Дулова (1956), Л. П. Потапова (1960, 1966, 1969), Л. В. Гребнева (1960), С. И. Вайнштейна (1961, 1972, 1974, 1991), Н. А. Сердобова (1953, 1971, 1984), В. П. Дьяконовой (1975, 1976, 1977, 1979, 1981, 1984), Ю. Л. Аранчына (1982), М.Х.Маннай-оола (1964, 1970, 1986, 2004), С. Н. Соломатиной (1977, 1988, 1993, 1997), М. В. Монгуш (2001), О. М. Хомушку (1998), З. В. Анайбан (1999), Курбатского (2001), Н. П. Москаленко (2004) и других.

Ряд серьезных исследований посвящены этническим осколкам тувинцев — тофаларам (П.С.Паллас 1788- И. Георги 1788- M.A.Castren 1859- Ю. П. Штубендорф 1854- Н. Костров 1871- Н. В. Васильев 1910; Н. Ф. Катанов 1891- И. А. Евсенин 1919; Б. Э. Петри 1926, 1927, 1927а, 1928, 1928аБ. Чудинов 1931; V. Dioszegi 1963, 1968; В. И. Рассадин 1971, 1978, 1982, 2000, 2000аЛ.В.Мельникова 1994) и сойотам (Б.Э.Петри 1927; Л. Р. Павлинская 1993, 2002; Н. Л. Жуковская 1994; В. И. Рассадин 1996, 1999; В. И. Рассадин, Д. Б. Цыренова 1996; Л. Г. Ирильдеева 2000; Н. Л. Жуковская, М. В. Орешкина, В. И. Рассадин 2002).

В отличие от весьма разноплановых исследований по тувинцам России, работ по так называемым зарубежным (монгольским и китайским) тувинцам сравнительно мало. О тувинцах Монголии существует ряд серьезных публикаций этнолингвистического, фольклорного, филологического и историко-этнографического характера. Они в основном написаны монгольскими (С.Бадамхатан 1960, 1962, 1996; Л. Болд 1968,1975; Ж. Цолоо 1972; Г. Золбаяр 1993; Б. Баярсайхан 2001, 2002, 2003, Ц. Уламсуренгийн 1997, 2000, 2003, 2003а) и тувинскими учеными (Ю.Л.Аранчын 1975; Д. А. Монгуш 1983; М.Х.Маннай-оол 1995, 1995аП.С.Серен 1993, 1997, 2000; М. В. Монгуш 1999, 2000, 2001, 2003, 2003аЕ.В.Айыжы 2002. З. Б. Самдан 2003). Большая заслуга в изучении одной из групп (цэнгэльских) монгольских тувинцев принадлежит немецкой исследовательнице Э. Таубе (1967, 1970, 1974, 1974а, 1975, 1978, 1980, 1980а, 1983, 1994, 1995, 2000). Практически нет такой стороны их жизни и быта, которой она не коснулась бы в своих исследованиях. Вместе с тем есть публикации и других зарубежных авторов, также посвященных монгольским хубсугульским) тувинцам (V.Dioszegi 1961, 1962, 1963; O. Farkas, 1992; M. Pedersen 1999; A. Wheeler, 1999; E. Ragagnin, 2000).

В работах о монгольских тувинцах можно найти весьма ценные сведения об их языке, численности, расселении, этническом составе, истории, культуре и т. д. Многие из них написаны исследователями-очевидцами, которые делали те или иные выводы на основе собственных наблюдений.

В настоящее время наиболее изученными из числа этнических групп, проживающих за пределами Тувы, являются монгольские тувинцы, что в известной мере объясняется наличием относительно беспрепятственной границы, благодаря которой осуществляются контакты не только между обычными гражданами, но и исследователями.

Несколько иначе обстоит дело с тувинцами, живущими в Китае. Вплоть до недавнего времени они оставались почти неисследованной во всех отношениях и даже загадочной группой населения страны. Как российская, так и зарубежная этнографическая наука долгое время не располагала какими-либо данными, которые давали бы более или менее целостное представление о них. Крайне редкие и очень скупые упоминания об этой группе тувинцев, встречавшиеся в научной литературе, представляли собой лишь мелкие штрихи, по которым невозможно было судить о ней (М.И.Венюков 1871- С. М. Абрамзон 1961; Ш. Кудайбердыев 1990). Те крупицы, которые нам удалось обнаружить, представляли собой небольшие по объему, но ценные по содержанию статьи, принадлежавшие, как правило, китайским исследователям (Сун Чжэнчун 1982, 1985; Хэ Синялн 1986, Сюй Лицюнь 1989). Результаты их работ впоследствии дублировались в нескольких публикациях отечественных авторов (Ш.Ч.Сат, Л. Ю. Доржу 1989; М. А. Решетов 1990).

Летом 1993 года автору данного исследования представилась возможность побывать в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР) Китая, где состоялось личное знакомство с живущими там тувинцами, их повседневной жизнью, бытом и культурой. Собранный нами полевой материал лег в основу нескольких научных статей (М.В.Монгуш 1995, 1995а, 1996, 1996а, 1998, 2000, 2003, 2003а, 2004, 2004а) и обобщающих монографий (М.В.Монгуш 1997, 2002). Это позволило частично восполнить существующий пробел в изучении китайских тувинцев, хотя, конечно, многое еще предстоит сделать в этом направлении.

Настоящая работа является первой попыткой исследовать тувинцев России, Монголии и Китая в сравнительном плане, что само по себе является новой и актуальной проблемой, так как в отечественной и зарубежной этнологии она еще не ставилась. Более того, время и сопутствующие обстоятельства для этого, как нам кажется, уже назрели.

Основная цель предлагаемой работы состоит в изучении этнических и этнокультурных процессов, происходящих у тувинцев, проживающих в Российской Федерации, а также в Баян-Улэгэйском, Кобдоском, Хубсугульском аймаках Монголии и Алтайском аймаке Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая. Особое внимание уделяется также проблемам развития у них современной идентичности.

Предметом изучения явилось этническое и этнокультурное развитие российских и зарубежных тувинцев, которое исследуется на основе анализа состояния таких важнейших этнических признаков, как язык, этническое самосознание, материальная и духовная культура, способность этнофоров к внешнему контакту. Правомерность такого подхода объясняется тем, что изучение истории формирования и специфики этнического развития вышеназванных групп является одной из актуальных задач современного тувиноведения.

Для более полного раскрытия темы нам пришлось тщательно изучить группу необходимых вопросов, без рассмотрения которых невозможно решение поставленной задачи, а именно, изучение основных этапов этнического и исторического развития тувинцев, исследование объективных и субъективных причин вхождения Тувы в состав СССР в 1944 годуанализ этнического, лингвистического и конфессионального состава населения Республики Тываосновного региона наиболее компактного проживания тувинцев.

Теоретической и методологической основой работы послужили исследования и обобщающие труды отечественных и зарубежных ученых по теоретическим вопросам этнической идентичности (Э.Г.Александренков 1996; М. Баррет 2001; П. В. Валынкин 1997; И. Ю. Киселев, А. Г. Смирнова 2001; Л. И. Науменко 1997; В. Н. Павленко 1998; О. Л. Романова 1994; Г. У. Солдатова 1998; Т. Г. Стефаненко 1997, 1998; В. А. Тишков 1997, Ж. Т. Уталиева 1997; Н. А. Шульга 1996; Э. Эриксон 1996; И. Э. Елаева 2000; Е. В. Захарова 2000; Moscovici 1984, с.3−69- M. Barret, H. Wilson, E. Lyons 1999; R. Clement, K.Noeles.

1992; D. Gorenburg 1999; IJasinskaya-Lahti, K. Liebkind 1999; L. Kuzmickaite 1996; D. Nesdale 1997; J. Phinney, M. Devich-Navarro 1997; B. Sabatier, N. Beck, S. Nain 2001,1.Takashi 2004).

Термин «идентичность» сейчас используется в самых различных областях гуманитарного знания, что свидетельствует о его многозначности. Он используется как в единственном, так и во множественном числе. Французский социальный психолог С. Московичи предложил гипотезу об организации сознания индивида по типу идентификационной матрицы, основу которой составляет несколько идентичностей: общечеловеческая, половая, религиозная, этническая, профессиональная и др. (Moscovici 1984, с.3−69). С другой стороны, термин «идентичность» может обозначать категорию философскую, социальную, психологическую (Малахов 1994, с.44), при этом в каждой дисциплине рассматривается преимущественно одна из сторон характеризуемого им феномена. Особое звучание проблема идентичности с приобретает в области социальной антропологии и этнологии, где ее осмысление всегда было одной из сквозных темона решалась как на онтологическом, так и на гносеологическом уровне.

В функциональном плане этническая идентичность ситуативна: содержание, конфигурация ее компонентов и интенсивность проявлений зависит от макро-и микроконтекста, от этнополитических условий в целом и от конкретной ситуации общения. Рядом авторов введено понятийное разграничение между «идентичностью» как состоянием или результатом и «идентификацией» как процессом, ведущим к этому состоянию или результату. Из этого следует, что идентичность является не столько суммой идентификаций, сколько новой комбинацией старых и новых идентификационных фрагментов (Ядов 1995, с. 163).

На основе анализа теоретического и конктерно-социологического материала Л. М. Дробижева обосновала эмпирически верифицируемую типологию этнической идентичности в условиях более или менее спокойных межэтнических взаимодействий и в условиях конфликтов (Дробижева 1994, с.34−37). На сегодняшний день наиболее распространенной является трактовка этничности как синонима «этнической идентичности», а само это понятие стало центральным для описания современной этнической реальности. Этническая идентичность таким образом является одновременно и научным понятием, и культурным клише, и идеологией политической практики. Значительный успех и чрезвычайную быстроту распространения понятия можно объяснить, с одной стороны, его достаточно широко трактуемым значением, с другойпересмотром многих парадигм в различных областях гуманитарной науки, которые и предопределили популярность понятия «этническая идентичность».

Внимательно исследуя все подходы к понятию «этническая идентичность», мы столкнулись с различными трактовками самого понятия, которые по сути не взаимоисключают, напротив, взаимодополняют друг друга. Так, например, согласно точке зрения И. С. Кона, идея постоянства, тождественности самосознания (самости) лучше всего выражается термином «идентичность», одну из главных модальностей которой составляет социальная идентичность — система свойств, благодаря которым человек становится социальным индивидом, членом определенной общности (Кон 1984, с.28−29). Ю. В. Арутюнян предлагает для людей, твердо причисляющих себя к определенной этнической общности, но при этом не сознающих реальных оснований своего выбора, использовать термин «самоидентификация». А для той части народа, которая осознает объективные основания собственной самоидентификации, употреблять термин «самосознание». Тогда «самосознание» приобретает дополнительный смысл, означающий как бы качественное осмысление своей национальной принадлежности (Арутюнян 1991, с. 16). В. А. Тишков акцентирует внимание на «процессуальности», а не на «процессе», что, на его взгляд, позволяет выявить состязательную и множественную природу идентичности, выстраиваемую в итоге диалога и властных отношений между группами, между группой и государством. Групповая этническая идентичность, являющаяся по сути основной в феномене этничности, рассматривается им как операция социального конструирования «воображаемых общностей», основанных на вере, что они связаны естественными и даже природными связями. Особую роль, по его мнению, в процессе конструирования этничности играет государство (Тишков 1997, с. 13). Иной вектор объяснения природы этнической идентичности предлагает С. В. Чешко, согласно которому этничность определяется как групповая идентичность, производная от имманентного человечеству социального инстинкта коллективности и проявляемая посредством представлений об общем происхождении и специфичности своей культуры (Чешко 1994, с.41).

Для нашего исследования уместно использовать понятие «идентичность» в широком смысле, т. е. как самоопределение, самоотождествление. Идентичность, как известно, может быть социальной, культурной, религиозной и т. д. Как «состоявшееся состояние» он есть продукт идентификации, раскрывающейся как некий процесс. В этом смысле идентичность, как верно отмечают исследователи, есть не что-то жестко фиксированное, «застывшее», поскольку она находится под влиянием различных социальных, культурных и иных факторов, а потому ее содержание, смысл являются подвижными, они все время как бы «вырабатываются».

В контексте обсуждения проблемы, представленной в настоящей работе, особый интерес представляет позиция Г. У. Солдатовой, которая считает, что в широком междисциплинарном ракурсе возможно использование понятий «этническое самосознание» и «этническая идентичность» как синонимов, но с этнопсихологической точки зрения эти понятия не тождественны. «С одной стороны, этническая идентичность уже, — пишет она, — это когнитивно-мотивационное ядро этнического самосознания. С другой — шире, т.к. содержит в себе слой бессознательного. В силу этих различий этническая идентичность должна изучаться, во-первых, как концентрированная форма и главная характеристика этнического самосознания и, во-вторых, как его „изнанка“ -этническое бессознательное» (Солдатова 1998, с.43). В контексте концепции социальных представлений она трактует этническую идентичность как разделяемые в той или иной мере членами данной этнической группы общие представления, которые формируются в процессе взаимодействия с другими народами. Значительная часть этих представлений является результатом осознания общей истории, культуры, традиций, места происхождения (территории) и государственности. Общее знание связывает членов группы и служит основой ее отличия от других групп.

Однако если «этническую идентичность» и «этническое самосознание» рассматривать не в психологической плоскости, а в ракурсе этнологических, политологических, социологических и тем более междисциплинарных исследований, то различение этих понятий имеет скорее не сущностный, а семантический и практический характер, ибо за ними подразумевается в принципе одна и та же феноменологическая реальность (Елаева 2000, с.55−56).

Наряду с понятием «этническая идентичность» мы также изучили методологические подходы к осмыслению феномена этничности, представленные в отечественной и зарубежной литературе (См. Торопова 1999), которые можно подразделить на три основные группы.

Это примордиалистские воззрения на этнос, получившие развитие, в частности, в работах Ю. В. Бромлея (Бромлей 1987) — инструменталистские, представленные у Н. Г. Глазера, Д. П. Мойнихана (Glaser, Moynihan 1963), и конструктивистские, представленные, например, в работах Э. Геллнера и В. АЛишкова (Геллнер 1997, Тишков 1997). В каждом из этих методологических подходов существует ряд идей, которые, на наш взгляд, наиболее плодотворны для понимания проблемы этничности. В совокупности все теоретизирования на предмет этноса и этничности можно представить в виде оси, где на одном полюсе располагаются радикально объективистские трактовки этих понятий, а на противоположном — радикально субъективистские, и между этими полюсами — широкий континуум идей и концепций.

Так, например, примордиалистская копцепция этничности исходит из априорных оснований изначальной включенности индивида в ту или иную этническую общность, его этнической предопределенности, эмоциональной значимости для него «этнических привязанностей», их устойчивости и сохранности во времени. При этом роль этнической идентичности для самовыделения индивида или группы и признания их другими не отрицается, что, впрочем, характерно и для двух остальных концептуальных подходов.

Сторонники инструменталистского подхода рассматривают этнические группы как общности, объединяемые совместными интересами, а этничность — как средство достижения групповых интересов, в том числе в экономической, политической, образовательной, профессиональной и других сферах. Здесь этничность зависит от определенной мотивации и проявляется в специфических ситуациях с целью реализации широкого спектра интересов и потребностей.

Важным моментом в конструктивистском подходе является обоснование этничности как конструируемого феномена, при этом основное внимание уделяется таким средствам конструирования, как идеология, политическая деятельность, национальные и этнокультурные движения и т. д. Основанием их служит национальные идеологии, ориентированные, как правило, на формирование того или иного варианта этничности.

Мы сочли целесообразным интегрировать все три подхода при анализе и интерпретации этничности у рассматриваемых групп тувинского этноса, так как каждый из них четко фиксирует преимущественно одну из сторон этничности.

Примордиализм, например, при том, что может объяснить сохранение и поддержание этничности во времени, устойчивость и долговременность этнической мотивации и этнических проявлений, не может решить проблему изменения этничности во времени, так как с точки зрения сторонников этой концепции она присутствует в виде «изначальной данности», имеющей «принудительный характер», не зависящей от социальной реальности и не подлежащей эмпирическому анализу (Eller, Coughlan 1993). Некоторые сторонники инструменталистского подхода в изучении этничности ограничиваются лишь анализом функционирования политической сферы, что, безусловно, сужает понимание проблемы (Cohen 1974). В рамках данного подхода особый акцент делается на использовании этничности в качестве средства достижения социальных, политических, групповых целей, что находит отражение в проблеме этнической мобилизации.

Другим важным моментом в исследовании является вопрос о подразделениях этноса, в данном случае тувинского, которые в силу различных причин оказались в отрыве от материнского ядра и живут в иноэтничной среде. Несмотря на определенные достижения в изучении подобных этнических образований (Кузеев, Бабенко 1992, с.17−38), теоретические проблемы, связанные с определением их места в иерархии этнических общностей, долгое время оставались неразработанными. Отсутствовала и соответствующая терминология для обозначения всего многообразия упомянутого типа этнических общностей. Случалось, что некоторые исследователи часто употребляли одни и те же термины для обозначения типологически разных этнических явлений или наоборот — для обозначения этнических общностей одного порядка применяли различные термины (Народы Поволжья 1986, с. 75, 108,137, 171,175- Урало-Алтаистика 1985, c. l 11).

В результате смысловое разнообразие используемых терминов не только затрудняло, но подчас и искажало понимание и без того сложной этнической реальности. Первая попытка обобщить накопленный материал по иерархии историко-культурных образований была предпринята Р. Г. Кузеевым и В. Я. Бабенко (Кузеев, Бабенко 1985, с.14). Они предложили все многообразие этнических общностей свести к двум основным, базовым типам подразделений этноса — этнографическим и этническим группам, которые «являются основными родовыми понятиями этнических образований, таксономически низшего порядка, чем этноса» (Кузеев, Бабенко 1992, с. 17).

Согласно предложенной классификации, как этнографические, так и этнические группы являются подразделениями этноса и в этом качестве обладают, в пределах общих свойств этноса, определенным языковым и культурным своеобразием. Различает же их такой существенный признак, как территория формирования и функционирования. Этнографические группы, по Р. Г. Кузееву и Б. Я. Бабенко, складываются на основной этнической территории и не изолированы от этнического ядра, что весьма существенно.

Будучи органической частью материнского этноса, этнографические группы участвуют в процессе его консолидации в более сплоченную общность, в том числе и национальную, т. е. участвуют в поступательном этнокультурном развитии этноса, общим результатом которого является постепенная нивелировка локальных особенностей и слияние с преобладающей, наиболее крупной и развитой этнической общностью. Другими словами, под этнографической группой следует понимать внутренние части этноса, отличающиеся от основного массива определенными особенностями в языке, в материальной и духовной культуре, однако функционирующие в территориальных рамках материнского этноса и участвующие в процессах внутриэтнической консолидации (Кузеев, Бабенко 1992, с.18−19). В пределах Республики Тыва, например, этнографической группой могут быть признаны жители местности Кунгуртуг Тере-Хольского кожууна, в силу географических условий живущие достаточно изолированно от основной массы тувинского населения, а потому имеющие некоторые особенности в языке и бытовой культуре, но при этом все же вписывающиеся в контекст основного этноса. Этнографической группой можно считать также и тувинцев-тоджинцев, которые, с одной стороны, как бы и являются частью большого тувинского этноса, с другой — имеют ряд отличительных признаков в языке, хозяйственном укладе, антропологическом типе, фольклоре и психологическом складе, которые выделяют их из основной массы тувинцев. В литературе неоднократно отмечается, что тувинцы-тоджинцы отличаются от жителей других районов Тувы своим языком и обычаями, они «не представляют строго определенной расы», «среди них можно встретить как типичные европейские лица, так и монгольские, а также разные переходные степени», а честность у них «поразительная и это сильно отличает их от урянхов (тувинцев — М.М.) всех других хошунов» (См. Традиционная культура тувинцев, 2003, с.175−177).

В отличие от этнографических этнические группы расселяются и функционируют в известном отрыве от материнского этноса, вне основной территории его расселения, в большем или меньшем отдалении от нее в иной этнической, языковой и культурной среде. Оказавшись в изоляции, этнические группы, как правило, уже не участвуют в консолидационных процессах этноса, входя в языковые, хозяйственно-культурные и этнические связи с окружающим населением на новой территории. Этнические группы в силу объективных причин (территориальной, языковой, хозяйственно-культурной разобщенности с этническим ядром и, как следствие, слабой, иногда полностью отсутствующей связи с ним) как бы «выпадают» из орбиты общего этноэволюционного процесса этноса и с момента отрыва свое развитие продолжают в «автономном» состоянии, постепенно подвергаясь этнотрансформационным изменениям. Исходя из этого, Р. Г. Кузеев и В. Я. Бабенко предлагают относить к этническим группам те осколки этноса, которые в силу исторических причин оказались вне основной территории этноса и, следовательно, в отрыве от него. При этом под понятием «этническая группа» они имеют в виду все типы территориально разобщенных частей этноса, в том числе оказавшихся в составе иных государственных образований (Кузеев, Бабенко 1992, с. 19).

Таким образом понятие «этническая группа» по своему содержанию вполне применимо к тувинцам, живущим в Монголии и Китае. Так как группы эти функционируют в отличных, чем на основной территории расселения, условиях, их этническое развитие протекает несколько иным образом, отличаясь от материнского этноса интенсивностью, направленностью и особенностями этнокультурных процессов.

Однако при существенном различии между этническими и этнографическими группами, все же есть нечто общее, что их объединяет: как и любые другие формы этнической общности, их облик складывается в течение длительного времени под воздействием многих факторов — природно-географических, хозяйственных, исторических, этнических, демографических, политических и т. д. Особе значение имеют интенсивность и протяженность во времени культурных контактов этнических и этнографических групп с другими народами.

Многочисленные исследования этнических групп выявили другую характерную деталь, а именно, сохранение, порою и бытование архаических языковых, культурно-бытовых явлений, подчас более древних по форме, чем на территории основного расселения этноса. Хотя фиксирование таких элементов и не входило в задачу нашего исследования, тем не менее, мы попытались уделить им некоторое внимание в своей работе.

Особую сложность представляли для нас тофалары и сойоты. Исследуя механизм образования их в отдельные обособленные этнические единицы, мы постоянно задавали себе следующие вопросы. Насколько сохраняют и воспроизводят тофалары и сойоты социально-экономические и культурные параметры материнского этноса? Насколько их культурная характеристика в момент изучения являлась отражением влияния иноэтнической среды? Не трансформировались ли они в специфические этнические общности, не воспроизводящие в полном объеме структуры как своего этноса, так и преобладающего на территории функционирования группы?

Однако на примере тофаларов и сойотов мы воочию убедились, что широко распространенные представления о том, что результатом контактов этнических общностей всегда и непременно является взаимообогащение культур, далеко не всегда соответствуют реальности. Хотя взаимодействие первых и последних с другими этносами в целом сопровождалось приобретением новых, в большинстве прогрессивных компонентов культуры, оно также вызвало и потерю традиций, перестройку в хозяйстве, в этнической психологии, в сфере духовной культуры, в семье и семейных отношениях и т. д. При этом не все приобретенные культурные новации вписывались в структуру традиционной культуры, подчас, напротив, разрушали ее. В совокупности поток изменений вызвал временные спады в этнокультурном развитии рассматриваемых групп, ослабил уровень их консолидированности и, как следствие, привел к ассимиляции отдельных их частей в составе других этнических образований, появлению новых групп (в том числе перешедших на оседлость, сменивших сельский образ жизни на городской) со смешанными, переходными чертами культурных признаков. Сущность этих противоречивых процессов до сих пор мало изучалась, либо изучалась исключительно под углом глубокой прогрессивности" любых межэтнических культурных взаимодействий.

В настоящее время у тофаларов и сойотов нет с материнским этносом общей территории и реальных экономических связей, но они, несомненно, «осколки» тувинского этноса, превратившиеся в новые этнические общности со своими этнонимами.

Подобные случаи далеко не единичны, они происходят всюду, о чем, в частности, пишет А. М. Решетов: «У некоторых этнографических и этнических групп в те или иные исторические периоды проявлялась, а порой проявляется и сейчас, тенденция рассматривать себя как самостоятельную этническую единицу, а не как часть какого-то этноса» (Решетов 1992, с. 134). Поэтому стремление сойотов заявить о своей этнической самостоятельности не только от тувинцев, но и от бурят, частью которых они практически стали, во многом обусловлено желанием получить право на оформление национальной автономии, что, собственно говоря, и было осуществлено в ноябре 2000 года. Тофалары право на признание себя самостоятельным этносом получили гораздо раньше — в 1951 году и с тех пор его не утрачивали.

Материал по тофаларам и сойотам наглядно показал, что вопросы этнической идентификации, отнесения себя к тому или иному этносу или к его подразделениям часто решаются в зависимости от остроты той или иной этнической и конфессиональной ситуации. Так, в советское время сойоты с усвоением бурятского языка (и утратой. тувинского), который фактически заменил им родной язык, не спешили называть себя «сойотами», предпочитая в паспорта записываться бурятами. Однако в постсоветское время, когда влияние этнического фактора заметно возросло и стало престижным проявление любой этничности, усилилось национальное чувство сойотов и противопоставления себя бурятам: «мы сойоты, а не буряты». А тофалары, в свою очередь, сильно подвегшись в советское время христианскому влиянию, в постсоветский период стали вновь осознавать себя шаманистами и частично буддистами.

Длительные, чрезвычайно сложные и противоречивые процессы взаимодействия тофаларов и сойотов с представителями других этносов, их оторванность от материнского этноса, а также современные этнокультурные процессы, охватившие все народы бывшего СССР, в конечном счете привели к тому, что их первоначальная принадлежность к единому тувинскому этносу оказалась окончательно утраченной, а новая — тофаларская и сойотская — значительно укрепилась. Сейчас эти «осколочные» этнические общности играют самостоятельную роль в общественной жизни своих регионов и вполне возможно, что они продолжат свои усилия, направленные на их дальнейшее этническое и культурное возрождение.

Важно также заметить, что применительно к монгольским и китайским тувинцам мы сознательно избежали термина «диаспора», ставшего «попросту модным, расхожим словом, которое принято употреблять, когда речь идет об этнических группах» (Safran 1991; Dabag, Piatt 1993, p.117−145- Милитарев 1999, с.24−33- Попков 2002, с.6−22- 2003). Ознакомившись с многочисленными работами, посвященным теории диаспоры (Э.Л.Мелконян 2000, с.6−28- Р. Бруйберкер 2000, с.6−32- П. Колсто 2001, с.6−38- Полкингтон, Флинн 2002, с.8−34- В. А. Тишков 2000, с.43−63- 2003а, с.167- Ю. И. Семенов 2000, с.64−74- С. А. Арутюнов 2000, с.74−78- Г. Шеффер 2003. с.162−184- В. Дятлов 2004, с.126−138- М. Фадеичева 2004, с.140−154), мы пришли к выводу, что рассматриваемые нами группы тувинцев не могут быть определены как «диаспора», поскольку так называют тех, кто сам или их предки были рассеяны из особого «изначального» центра в другой или другие периферийные или зарубежные регионы (Тишков 2000, с.43−63). Иными словами, речь об этнической диаспоре может идти только в том случае, когда часть того или иного этноса живет на чужой этнической территории, принадлежащей другой этнической общности. Классическими моделями диаспоры являются евреи, армяне, греки, цыгане, палестинцы, кубинцы, китайцы, индийцы (Попков 2003, с.11). Тувинцы же таковыми не являются, так как изначально жили на своей исконной этнической территории, которая впоследствии была разделена между тремя государствами — Россией, Монголией и Китаем. Сегодня они представляют собой этнос, состоящий из этнического ядра, сосредоточенного в Республике Тыва, и этнической периферии — компактных групп, отделенных от основной части и живущих дисперсно в Монголии и Китае.

Поскольку тувинцы в каждой стране взаимодействуют с представителями разных этносов, мы не могли обойти стороной и спектр их межэтнических отношений. В теоретической этнологии и этносоциологии понятие «межэтнические отношения» служит для обозначения складывающихся в процессе жизнедеятельности и взаимодействия этнических общностей социальных отношений между этносами, этническими группами, а также отдельными людьми разных национальностей. В отечественной литературе выделяется два подхода к проблеме межэтнических отношенийдеятельностный и семиотический (Ерохина 2000, с.27−31).

Сторонники деятельностного подхода С. А. Арутюнов, С. Н. Еремин, С. Г. Ларченко характеризуют межэтнические взаимодействия как преимущественно однонаправленный процесс воздействия более развитой культуры на менее развитую. При этом С. А. Арутюнов выделяет две модели межкультурного взаимодействия: взаимодействие локальных культур с общемировой индустриально-городской культурой и взаимодействие локальных культур друг с другом, частным случаем которого является взаимодействие между этническими культурами. Определяя культуру как систему способов деятельности, С. А. Арутюнов характеризует взаимодействие как ассиметричный процесс, в котором одна из культур выступает донором, а другая — реципиентом (Арутюнов 1989, с. 114, 130, 157).

С. Г. Ларченко и С. Н. Еремин рассматривают межэтническое общение как одну из сторон целостного процесса межэтнического взаимодействия. Содержание межэтнического взаимодействия как стороны межкультурного контакта, по их мнению, является взаимодействие систем производства человека, а результатом — формирование новых этнических общностей (типа советского общества в прошлом). Эти авторы понимают культуру как конкретно-историческое единство системы социальной деятельности (Ларченко, Еремин 1991, с. 100,161, 163). Разделяя точку зрения сторонников деятельностного подхода, они приходят к выводу об односторонней направленности межкультурных, а значит, и межэтнических взаимодействий. Тем самым заранее предопределяется результат этих взаимодействий — передача накопленных культурных богатств из высокоразвитой культуры в слаборазвитую. Под этим углом зрения сформировалась оценка содержания процесса межкультурного взаимодействия как безусловно положительного явления для всех его участников: более развитая культура оказывает менее развитой помощь, что способствует ее ускоренному развитию.

Сторонники семиотического подхода воздерживаются от такой однозначной оценки направленности межкультурного взаимодействия. А. М. Аблажей, например, рассматривает взаимодействие между этническими культурами как один из типов межкультурного взаимодействия и пытается построить типологию взаимодействия с точки зрения его субъектов. В качестве последних он выделяет: 1) локальные (этнические) культуры- 2) субкультуры, существующие в рамках единой культуры- 3) представителей разных культур, выступающих в индивидуальное взаимодействие. А. М. Аблажей определяет культуру как локально ограниченное, в структурном отношении целостное образование, главную роль в котором играют такие структурные элементы, как мифология, язык, религия, искусство, обычное право. Межкультурные в том числе межэтнические взаимодействия, по его мнению, возможны, но они не носят закономерного характера, следовательно, нельзя заранее говорить о направленности этого процесса (Аблажей 1994, с. 13).

Ю. М. Лотман, придерживающийся также семиотического подхода, в качестве существенного в процессе взаимодействия между культурами выделил такой признак, как поток информации, направленный от передающей культуры к принимающей, который в определенный момент меняет свое направление. В то время как один из участников взаимодействия осуществляет передачу информации, другой соблюдает паузу и находится на приеме. Существенной чертой подобного взаимодействия, как считает Ю. М. Лотман, является неприязнь принимающего к тому, кто над ним доминирует (Лотман 1995, с. 121 125).

Различия в характеристике направленности межкультурного взаимодействия, на наш взгляд, состоит в том, что у сторонников деятельностного подхода существует критерий (уровень развития технологий и степень независимости человеческого сообщества от воздействия природной среды), облегчающий оценку уровня развитости той или иной культуры, в то время как у исследователей, придерживающихся знаковой концепции, есть сомнения по поводу того, что позиция взаимодействия подразумевает приязненные отношения народов в процессе межкультурного взаимодействия, их реального сближения, более того, они обращают внимание на то, что в ряде случаев результатом взаимодействия может быть «поглощение» (ассимиляция) одной из участвующих сторон другой.

Избегая полного переложения подобных теоретических разработок на тувинско-русские, тувинско-монгольские, тувинско-казахские, тувинскокитайские межэтнические контакты, мы все же отдельные их положения взяли на вооружение.

В целях более полного освещения темы нами был привлечен значительный круг самых разных по характеру и содержанию источников, которые можно разделить на следующие группы: литературные источникиданные, полученные из бывшего партийного архива Тувинского обкома КПСС, ныне Центра архивных документов. партийных и общественных организаций.

ЦАДПОО) — филиала Центрального Государственного архива Республики f.

Тыва (ЦГА РТ) и Рукописного фонда Тувинского института гуманитарных исследований (РФ ТИГИ) — полевые материалы автора, характеризующие различные стороны хозяйства и культуры зарубежных тувинцев.

Значительный материал о тувинцах Монголии был получен у монгольских студентов тувинского происхождения, обучающихся на отделении тувинского языка и литературы филологического факультета Тувинского Государственного университета (ТывГУ). Именно их данные позволили выделить национально-специфические и иноэтничные черты, этнолокальную специфику в быту и культуре монгольских тувинцев.

При написании работы были применены методы комплексного анализа и историко-этнографической реконструкции. Структура диссертации подчинена общим целям и задачам исследованияона состоит из Введения, четырех глав и Заключения.

Результаты исследования национально-смешанной брачности показали, что в целом для тувинцев Монголии и Китая характерен моногамный брак с соблюдением экзогамных запретов, за исключением этнолокальной группы, проживающей в Баян-Улэгэйском аймаке Монголии, у которой в последнее время наблюдается значительное их нарушение. Вместе с тем на развитие процесса межэтнической брачности влияет и, судя по всему, будет влиять в ближайшем будущем устойчивая ориентация тувинских этнофоров на однонациональные браки. И, наконец, в развитии этноассимиляционных процессов у зарубежных тувинцев со стороны монголов определенную роль играют их межэтнические браки, число которых хотя и не столь значительно, но все же имеет некоторую, пока слабо выраженную, тенденцию к возрастанию в будущем. Примечательно, что на данном этапе количество тувинско-монгольских брачных союзов значительно превышает число браков тувинцев со всеми остальными этническими партнерами.

Весь имевшийся в нашем распоряжении и обобщенный в настоящем исследовании материал о различных сторонах жизни и быта тувинцев, проживающих в России, Монголии и Китае, наглядно показывает, что их этническое и этнокультурное развитие в этих странах носит сложный и неоднозначный характер. Однако думается, что дальнейшее изучение тувинцев, особенно зарубежных, откроет много нового, что будет способствовать еще более глубокому и всестороннему пониманию их современного образа жизни.

Осенью 2001 г. в столице Республики Тыва открылось Генеральное консульство Монголии, призванное регулировать российско-монгольские взаимоотношения в самых различных областях. На должность консула Великим хуралом Монголии утвержден Т. Пунцок, цэнгэльский тувинец, до этого работавший послом на Кубе и в структурах Министерства иностранных дел страны. Благодаря этому представительству тувинские и монгольские исследователи обрели возможность без излишней бюрократической волокиты осуществлять совместные и индивидуальные научные проекты, в том числе и по дальнейшему, более глубокому и всестороннему изучению тувинцев Монголии.

В 2002 г. между Тувинским институтом гуманитарных исследований и Научным центром Баян-Улэгэйского аймака был подписан договор о совместном научном сотрудничестве на 5 лет, результатом которого должна стать подготовка и издание книги «Тувинцы: историко-культурное наследие».

Первым шагом на пути к его осуществлению стала комплексная фольклорная экспедиция в сумон Цэнгэл, в которой приняли участие исследователи двух стран (всего 7 человек). В общей сложности ими было записано 467 текстов разного жанра (333 фольклорного, 34 литературного, 48 этнографического, 22 исторического, 12 лингвистического и 18 родословных таблиц) и более 400 комментариев лексики. Экспедиция проехала по маршруту Кызыл-Хандагайты-Улэгэй-Цэнгэл-Верховья Ак-Хема (Самдан 2003, с. 365, 367).

В октябре 2003 г. в Кызыле состоялся Международный симпозиум «Письменное наследие тюрков», посвященный 110-летию дешифровке орхоно-енисейской письменности и 100-летию выхода в свет труда известного тюрколога Н. Ф. Катанова «Опыт исследования урянхайского языка». В числе почетных гостей, приглашенных на это мероприятие, был и Чинагийн Галсан, ранее упоминавшийся нами цэнгэльский тувинец, ныне известный писатель Монголии, лауреат Высшей литературной премии Германии, автор более 20 книг на монгольском и немецком языках (Мижит 2003, с. 378, 380). Это его первый визит в Туву, который обещает быть не последним.

Таким образом, можно считать, что начало сотрудничеству между тувинцами России и Монголии в различных областях уже положено. Однако, насколько успешными и плодотворными будут исследования среди тувинцев Китая, к которым пока очень трудно попасть, покажет время. Тем не менее, первое знакомство с ними уже состоялось, и мы надеемся, что оно будет иметь продолжение.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Рассмотренные в предшествующих главах данные позволили полнее представить длительный и сложный путь исторического и этнического развития тувинского народа, его современное состояние и перспективы развития. Стали лучше видны достигнутые им успехи и нерешенные проблемы в каждой отдельно взятой стране — России, Монголии и Китае.

Этнографический характер данного исследования определил и основной круг рассмотренных тем и проблем — они в основном касались этнополитической истории Тувы, этноязыковой ситуации, отдельных сторон культуры и быта российских, монгольских и китайских тувинцев.

В то же время работа отнюдь не дает исчерпывающих ответов на поднятые вопросы, так как практически каждый из них может стать предметом специального исследования, ибо фактическая база, которая постоянно обновляется, дает исследователю пищу для дальнейшего анализа и размышления. Настоящая работа написана в основном на историческом, этнографическом и этносоциологическом материале, но каждодневные изменения, происходящие во всех сферах жизнедеятельности различных групп тувинского этноса, могут заставить специалиста — филолога или лингвиста, историка или культуролога, социолога или психолога — каждый из поставленных в монографии вопросов пересмотреть и переосмыслить заново, осветить со своей точки зрения.

На данном этапе мы ставили перед собой цель — дать общее представление об этногенезе тувинцев, поэтапно показать пройденный ими исторический путь, результатом которого стало проживание тувинцев в трех странах — в России, Монголии и Китае. Современное этническое и этнокультурное развитие тувинцев в каждой стране, безусловно, имеет свою специфику, и мы попытались раскрыть ее через тенденции развития тувинско-русского билингвизма и конфессиональной ситуации у российских тувинцев, язык, этническое самосознание, материальную и духовную культуру, а также межэтнические отношения — у монгольских и китайских тувинцев. Была также попытка исследовать проблемы развития у них современной идентичности.

Представленные в работе материалы показывают, что территория современной Тувы, где проживает основная часть тувинского этноса, впервые была заселена первобытным человеком в ашельское время раннего палеолитав эпоху каменного века здесь происходило формирование Homo Sapiens, т. е. человека разумного, в дальнейшем заселившего весь север Азии. Бронзовый век Тувы ознаменован развитием скотоводства и освоением металлургии бронзы и меди.

В 1 тысячелетии до н.э. территория Тувы входила в состав общественных объединений скифского мирав это время ее племена перешли от оседлых пастушеско-земледельческих форм хозяйства к кочевому скотоводству и оседлому земледелию с использованием оросительной системы, что в свою очередь способствовало освоению новых видов металлов, в том числе железа. Именно в это время началось формирование древнейших племенных объединений, представлявших собой ранние государственные образования.

В конце Ш в. до н.э. произошло вторжение центрально-азиатского племенного союза хунну на территорию Саяно-Алтая, что привело к большим изменениям в социально-экономической жизни и этническом составе населения Тувы: изменился антропологический тип местных жителей (произошел переход к центрально-азиатскому типу большой монголоидной расы) и изменился облик их материальной культуры.

Этнополитическая история Тувы в период раннего средневековья — в У1 — ХП вв. — теснейшим образом связана с возникновением и развитием раннефеодальных государств — древнетюркского (У1 — УШ вв.) и уйгурского (УШ — IX вв.) каганатов, государства древних кыргызов (IX — ХП вв.), каждый из которых имел свое государственно-административное управление, письменность, религиозные верования, дипломатию, крупные центры торговли и ремесла, города с монументальными архитектурными сооружениями, что в целом было показателем наивысшего расцвета саяно-алтайского очага центрально-азиатской цивилизации и культуры, имевшей многосторонние связи с другими цивилизациями и культурами не только Востока, но и Запада.

Тюркизация населения Тувы, начавшаяся со времени ее вхождения в состав древнетюркского каганата и получившая дальнейшее развитие при уйгурах и кыргызах, стала одним из важнейших детерминантов складывающейся этнической общности, оказавшим влияние и на формирование этнолингвистического и этнокультурного облика обитателей Саяно-Алтайского нагорья.

Однако периоды расцвета чередовались периодами экономического и культурного упадка Тувы. Они главным образом были связаны с нашествием иноземных завоевателей — монгольских феодалов (ХШ — ХУП вв.) и маньчжурских захватчиков (ХУШ — начало XX вв.). В конце ХУП — начале ХУШ в. тувинские племена составляли значительную по численности этническую общность, игравшую важную роль в социально-экономической и политической жизни регионаони имели такие признаки этноса, как общая территория (тувинские родоплеменные группы кочевали южнее до Кобдо, восточнее — до озера Хубсугул и по северной стороне Саян через Алтай и Минусинскую котловину до верховьев р. Урунгу, Черного Иртыша и г. Томска), единый язык, сложившийся на основе тюркского корня, самоназвание «тыва» (хотя соседние народы именовали их «урянхайцами» и «сойотами»), общие черты хозяйственной деятельности (кочевое скотоводство и земледелие), материальной и духовной культуры.

В это время значительное развитие получил натуральный обмен тувинцев в соседними народами, в частности с русскими. Русско-тувинские экономические связи содействовали, с одной стороны, появлению в Туве русской золотопромышленности, положившей начало развитию товарно-денежных отношений в крае, с другой — установлению русской колонизации в 90-х годах XIX в., что, по мнению многих исследователей, имело большое значение для социально-экономической и культурной жизни населения Тувы.

Развитие феодальных отношений в тувинском обществе порождало свои идеологические, правовые и религиозные надстройки, которые способствовали резкому социально-имущественному расслоению местного населения. Поэтому массовые выступления беднейших слоев, имевшие место во второй половине XIX в., привели к тому, что в 1911;12 гг. тувинцы не только окончательно сбросили полуторавековое военно-политическое иго маньчжурской династии Цин, но и свергли власть местной феодально-чиновничьей верхушки.

С объявлением протектората России над Тувой 18 апреля 1914 г. начался качественно новый этап в истории тувинского народа, во многом определивший его дальнейшую судьбу.

Тувинская Народная Республика, образованная в 1921 г., просуществовала недолго — в октябре 1944 г. она вошла в состав СССР, в рамках которого имела свою национально-территориальную государственность, благодаря которой была обеспечена всем необходимым, что позволяло ей не только сохранять и развивать свою этническую самобытность, но и быть интегрированной в советское культурное пространство.

После распада СССР в 1991 г. Тува по-прежнему сохранила свой национально-территориальный статус, оставшись в качестве одного из национальных субъектов Российской Федерации, однако в ее социально-экономической, политической и культурной жизни наступил качественно новый этап, наполненный новыми модернизационными идеями, непосредственно поступающими из центра.

На этот раз Тува вновь оказалась перед необходимостью смены социального вектора. В 2001 г. была принята Государственная концепция развития республики на период до 2010 г., в которой основной упор делается на развитие сырьевой промышленности и привлечение дотаций извне.

Социальной наукой Тувы разработана Концепция устойчивого развития, преимущественно сосредоточенная на проблемах природопользования. Она рассматривается как новая социально-экономическая теория (Бугровский, Ондар 2000, с.93−94).

Однако, по мнению местных исследователей, при определении пути дальнейшего развития Тувы и формулировании программ особое внимание должно быть обращено на факторы этнической культуры. Первые исследования социокультурных факторов развития современной Тувы были предприняты З. В. Анайбан и Г. Ф. Балакиной. Они рассматривали воздействие ценностей, норм, традиций и обычаев народов Тувы на темпы и характер экономического и культурного развития. Один из главных выводов их исследования: у основной массы коренного населения отмечена невысокая готовность к социально-экономическим, политическим и культурным преобразованиям (Балакина, Анайбан 1995. С. 120−124).

Таким образом Тува вновь, как и в начале XX в., оказалась перед выбором: какой путь развития избрать, чтобы в дальнейшем не только сохранить, но и преумножить свои достижения, не утратив при этом своей этническоц идентичности. Этот вопрос побуждает некоторых исследователей говорить о возможных сценариях развития Тувы.

В середине 1990х годов предлагались четыре варианта развития Тувы: экстраполяционный (продолжение существующих тенденций), суверенный гипотетически при выходе из состава РФ, что было отражено в Конституции Тувы 1993 г.), рыночный (с формированием рыночных структур на основе традиционных видов хозяйствования) и «ретро» (возвращение в чистую традиционность) (Балакина, Анайбан 1995, с.120−124).

В начале 2000;х годов некоторые исследователи заговорили о том, что для Тувы предпочтителен такой вариант развития, который бы учитывал опыт успешной модернизации регионов мира на основе их этнокультурной идентичности (Даргын-оол 2002, с.27).

Несколько иной вектор развития имеют тувинцы, живущие в Монголии и Китае. В истории их расселения в этих странах и формирования современных этнолокальных групп выделяются по крайней мере два этапа.

Первый — со второй половины XVIII в. до конца XIX в. — характеризуется тем, что к этому времени самоназвание «тыва» стало уже общим самоназванием всех племен, вошедших в этнический состав тувинской нации. Достаточно обширная этническая территория тувинцев на втором этапе — первая половина XX в. — была разделена государственными границами: основной этнический массив оказался в России, а отдельные осколочные части его — в Монголии и Китае.' Так было положено начало современному национально-территориальному размещению монгольских и китайских тувинцев.

Проживая дисперсно достаточно продолжительное время в географическом удалении друг от друга, зарубежные тувинцы сформировали четыре изолированные этнолокальные группы. Из них три группы локализируются в Монголии (в Хубсугульском, Кобдоском и Баян-Улэгэйском аймаках), одна — в Китае (в Алтайском аймаке СУАР).

Основными объединяющими их признаками являются язык, родоплеменной состав и этническое самосознание, включающее в себя национальное и этнолокальное самосознание. Первое подразумевает осознание ими самих себя как части тувинского этноса и развито достаточно высоко. Этнолокальное самосознание проявляется не столь ярко, так как сдерживается активным процессом языковой и культурной ассимиляции тувинцев соседними, более многочисленными этносами.

Длительное проживание зарубежных тувинцев в условиях точечной дисперсии в инонациональной (в основном монгольской и казахской), активно воздействующей среде, не могло не привести к языковым и этнокультурным изменениям. Так, у них наблюдается сложившееся тувинско-монгольское двуязычие, которое развивается в двух направлениях — «вширь» и «вглубь» с повышением уровня монгольской языковой компетенции и адекватным ему снижением языковой компетенции тувинской. Существует также сфера действия тувинско-монгольско-казахского мультилингвизма, имеющего локальный характер. При первой и второй тенденциях язык зарубежных тувинцев претерпевает морфологические и семантические изменения.

В настоящее время достигнут достаточно высокий уровень интегрированности национальной культуры тувинцев с вненациональной, приведшей к значительной унифицированности в сфере духовной и материальной культуры. Нивелировка этнически значимых черт в их культуре, а также замещение утраченных, либо утративших реальное значение элементов тувинской национальной культуры монгольскими или иными вненациональными эквивалентами, обусловлены рядом причин: многочисленными культурными заимствованиями у окружающего монгольского и частично казахского населенияглубокими изменениями традиционного хозяйственно-бытового уклада под воздействием политико-экономических условий жизни сельского населения как результата исторического развития двух стран, высоким уровнем межнационального общения, исторически сложившейся высокой степенью языковой ассимиляции тувинцев соседними народами и, наконец, снижением уровня культурно-национальных ориентаций, что обусловлено культурно-языковой оторванностью тувинцев от основной массы этноса.

Исследуя такую деликатную и чрезвычайно неустойчивую сферу, как межнациональное общение, мы пришли к следующим выводам. Первоеналицо весьма высокий уровень межнационального общения тувинцев Монголии и Китая в основном с монголами и казахами, среди которых и проживает основная масса зарубежных тувинцев. Второе — личностные национальные установки тувинцев в подавляющем большинстве направлены на межэтническое общение, интраэтничными мы можем признать лишь их установки на брак. Третье — в будущем, очевидно, следует ожидать некоторый рост экстраэтничных, т. е. направленных преимущественно на инонациональное общение, установок, что приведет к большей степени ассимилированности зарубежных тувинцев окружающим полиэтничным населением.