Авторитарное общество как объект структурной реформы: Социально-философский аспект

Общественные структуры и производственные отношения, утратившие свой потенциал и тормозящие развитие, требуют исправления и трансформации. Исторический опыт показывает, что устаревшие социальные формы преобразуются двумя способами. Или посредством насильственного, стихийного переворота, в котором участвуют недовольные массы. Либо с помощью планомерных, системных перемен, инициируемых и направляемых правящей элитой. Первый вариант общественных перемен в социальных науках принято обозначать термином «насильственная революция», а второй — термином «системная» или «структурная реформа». Указанные варианты переустройства радикально отличаются друг от друга. Так, движение по пути спонтанных, насильственных потрясений есть худший вариант для любого общества, пусть и самого отсталого. Насильственная революция погружает социум в хаос, приводит к бесчисленным жертвам, подрывает экономику, разрушает культурную идентичность нации. Напротив, подготовленная и профессионально проведенная реформа способна по-настоящему изменить заторможенное общество, выведя его на новый уровень развития.

В условиях современной промышленной системы вероятность того, что кризисный социум будет разрушен политической революцией, не очень велика. Идея «радикального переустройства» сегодня приобретает более заземленный, экономический характер. На звание «народных революций» сегодня претендуют организованные мероприятия, которые лишь внешнепо накалу уличной борьбы — напоминают классические, революционные потрясения. Эти суррогатные революции являются отголоском внутренней борьбы правящих кланов. Они не выражают в действительности волю масс, а потому и не преследуют долгосрочных положительных целей. Увлечение псевдо-революциями отвлекает социум от решения действительных социально-политических задач, создает иллюзию «кардинальных» перемен.

Впрочем, движение по пути управляемых перемен тоже не всегда приносит ожидаемые плоды. Нынешняя индустриально-бюрократическая элита, существующая в кризисных социумах, увлекается главным образом техническими реформами: либерально-правовыми или административно-техническими. Эти паллиативные перемены элита пытается представить как «радикальное» средство социального оздоровления. Однако в реальности декоративные реформы не разрешают и малой доли социально-экономических проблем. Скорее наоборот — они ухудшают социально-экономическую и политическую ситуацию, подталкивая социум к коллапсу и распаду. Следует отметить, что так называемые «либеральные» преобразования, предполагающие утверждение институтов свободного рынка, частной собственности и парламентской избирательной системы, на самом деле затрудняют выход социума из структурного кризиса, усугубляя положение трудовых масс. В отдельных случаях либеральная методика реформ не позволяет разрешить даже второстепенные, институциональные проблемы общества. И конечно, с их помощью нельзя совершить настоящий технологический и социальный рывок.

Однако сила либеральной идеи, догматически истолкованной, очень велика. Правящие элиты многих незападных стран продолжают пользоваться принципами «либеральной» трансформации, давно исчерпавшими себя. Процветанию одностороннего «либерализма» способствует политическое давление ведущих евро-атлантических государств, а также интеллектуальный натиск западных экспертов по модернизации и развитию. По их мнению распространение частной экономической и социально-политической инициативы гарантированно обеспечивает переход общества от застоя и авторитаризма к свободе и благоденствию. При этом упускается из виду, что либеральная концепция преобразований пригодна только для обществ, принадлежащих к западноевропейской культурной традиции. В условиях российской, латиноамериканской или азиатской специфики либеральная модель реформ не позволяет решать повседневные проблемы.

Эту закономерность еще в середине 60-х гг. XX века подметили независимые западные аналитики: С. Хантингтон, Л. Пай и Д.Истон. Но основная часть евро-атлантического научного сообщества, наделенного экспертными полномочиями, по-прежнему думает, что «гражданские свободы», «частная собственность» и «свободный рынок» представляют собой самоцель — возвышенный идеал, не подлежащий пересмотру. Однако все тот же исторический опыт прошедших пятидесяти лет убеждает, что общества, чуждые западноевропейской традиции, не склонны к естественному и безболезненному формированию реальных «гражданских» институтов. Напротив, в большинстве индустриальных стран, не принадлежащих евро-атлантическому миру, утверждается особый социальный порядок, который нельзя теперь назвать ни «прогрессивным», ни «реакционным». Таким образом, промышленная цивилизация создала во второй половине XX века специфический тип общественного строя, не похожий на привычные формы «демократии» или «диктатуры». Этот строй, на наш взгляд, следует обозначить термином «общественный авторитаризм».

В рамках общественного авторитаризма сегодня сосуществуют разные, противоречиво скомпонованные элементы: индустриальные, коммунитарные и автократические. Сопротивление «либерализации», наблюдаемое сегодня в незападных странах, обусловлено не простым отторжением «демократии», но глубокими, объективными причинами. Чтобы выяснить, насколько то или иное общество готово к переходу в гражданское состояние и надо ли ему вообще «переходить» куда-либо, необходимо беспристрастно изучить социальные устои и организационные первоосновы современных авторитарных обществ. Исследование этих основ важно потому, что социальной авторитаризм — не регрессивный феномен. Он способен воспроизводить социально выверенную и по-своему справедливую модель общественного устройства. Эта модель позволяет правящим элитам продуктивно решать большинство социально-экономических проблем.

Многие авторитарные общества ищут эффективные управленческие средства, которые помогли бы им выйти из состояния латентного кризиса. Выбор этих средств зависит от первоначального выбора той или иной модели реформ. Одновременно поиск эффективной модели структурных преобразований требует от реформатора ответа на множество не только практических, но и отвлеченных, ценностных вопросов. Их перечень очень велик. Среди них выделяются главные или системные вопросы, от правильного решения которых зависит перспектива любых кардинальных реформ. Эти вопросы, на наш взгляд, таковы: где правящий класс, инициирующий реформу, должен искать ценностные ориентиры, воодушевляющие население на долгосрочные преобразования? Как ему сформулировать и поставить перед обществом новую, этически оправданную цель и нужна ли такая цель? Следует ли при выработке реформационного проекта ориентироваться на национальный опыт или надо пользоваться готовыми «образцами» реформы? Всякую ли реформу удастся довести до завершения, и какие препятствия могут встать на пути реформатора?

Чтобы качественно начать структурные перемены, инициаторы и субъекты реформ должны обладать волей и ответственностью. Но самое главное, они должны иметь продуманный и долгосрочный проект системных преобразований, основанный на определенных ценностях и предполагающий ясное видение перспектив общественной эволюции. Без отчетливого представления о том, зачем, для кого и в каких целях проводятся структурные преобразования, субъект перемен не имеет права проводить реформу. К сожалению, на сегодняшний день потенциальные реформаторы в России, да и в других кризисных странах, не имеют какой-либо выраженной ценностной идеи, позволяющей разработать программу долгосрочных реформ. Это объясняется не только узостью кругозора некоторых властвующих элит, но и тем, что в социальной философии пока не слишком хорошо изучен круг проблем, связанных с кризисом современной индустриальной системы. Поэтому философский анализ структурных реформ, а также изучение ценностного смысла общественных преобразований в целом является сегодня актуальной научной задачей.

Внимательный разбор осуществленных реформационных проектов, вероятно, позволит в будущем выработать прикладную и, одновременно, философски содержательную теорию «управляемых перемен». Для создания такой теории потребуются долговременные усилия философов, социологов, экономистов, а также специалистов по управлению, находящихся на государственной службе. Эта комплексная аналитическая работа сейчас только начинается. Настоящая диссертация является попыткой наметить предварительные ориентиры данного процесса. При этом она, конечно, не дает всеобъемлющего и, тем более, окончательного ответа на вопрос о смысле и о социальной направленности управляемых структурных перемен. В рамках настоящей работы исследуются только исходные организационно-технологические и идейные принципы подготовки и проведения системных социальных преобразований. В ней также предлагается несколько вариантов системного реформирования, выбор которых, по мнению автора, позволит вывести российское кризисное общество на новый виток развития.

Очевидно, что проблема теоретического осмысления процесса индустриально-авторитарных реформ находится на стыке философского, социологического, прогностического и экономического знания. Однако главное внимание в настоящей диссертации будет сконцентрировано на методологической и аксиологической стороне проблемы. Первой целью данного исследования станет, таким образом, выявление ценностно-созидательных качеств реформы, способной реально изменить облик современных авторитарных социумов. Для достижения поставленной цели необходимо решить несколько теоретических задач.

Во-первых, нам потребуется исследовать специфику авторитарного общества, подлежащего реформированию, выяснив его происхождение и его социально-экономические основы. Далее предстоит раскрыть способы взаимосвязи трех современных общественных форм: гражданской, авторитарной и патримониальной, уточнив пределы безболезненного перехода одной формы в другую. Вместе с тем нужно кратко охарактеризовать природу «общественного авторитета», выявить основания принудительного «авторитарного» действия. Проведя этапный анализ авторитарной системы, мы доказательно сумеем отделить феномен «социального авторитаризма» от вторичного и вполне зависимого явления «политической диктатуры».

Во-вторых, нужно рассмотреть социально-политические условия, при которых обществом будут востребованы радикальные структурные преобразования. Поскольку эти преобразования не являются спонтанным, естественным процессом, постольку для их проведения требуется конкретный субъект, наделенный авторитетом и обладающий политической волей. В связи с этим, нужно выяснить, кто может быть полноценным субъектом реформ, какая группа из состава властвующей элиты способна эффективно и энергично проводить структурные преобразования, а какая, напротив, делает это наихудшим образом? Кроме того, следует рассмотреть и то, какие социальные структуры подвержены сознательному, направляемому вмешательству, а какие нет.

В-третьих, по ходу исследования необходимо выяснить, при каких обстоятельствах авторитарные системы трансформируются в пределах заданного «авторитарного ряда», а при каких условиях авторитарное общество, напротив, в корне меняет свою природу, переходя в «гражданское» или «патримониальное» состояние. Рассматривая типы социальных преобразований, мы также должны выделить те варианты реформ, которые действительно стабилизируют или развивают общество, и те, которые, наоборот, возвращают социум в аграрно-сырьевое экономическое состояние или обрекают его на деградацию и потерю национального суверенитета.

Наконец, в-четвертых, нам предстоит исследовать специфику социального строя современной России, которая представляет потенциальный «объект» необходимой, но так и не начавшейся системной реформы. Вряд ли стоит специально доказывать то положение, что Россия по своей социально-экономической организации и по культуре кардинально отличается от развитых стран евро-атлантической системы. Точно также она не похожа на передовые промышленные страны Дальнего Востока и, тем более, имеет мало общего с отсталыми, полуархаическими странами «третьего мира». Поэтому изучение своеобразия России, сохранившей свои индустриальные основы, но тяготеющей при этом к политической и социальной авторитарности, является важной научно-философской задачей.

Из сказанного вытекает, что объектом данного исследования станет современное зрелое или сегментарное индустриальное общество, обладающее выраженными авторитарными свойствами и переживающее драматический период системной трансформации. Соответственно, предметом изучения здесь будут: социальное устройство индустриального общества, его авторитарные структуры и институты, авторитарные модели производственных и властных отношений, а также ход управляемых перемен. Предметом философского анализа по необходимости окажутся и парадигмы реформаторского сознания, и феномен общественной воли, посредством которой формулируется объективный «запрос» на реформу.

Социальные объекты и процессы, ставшие предметом настоящего исследования, будут изучаться в рамках рациональной методологии. При этом будут использоваться три принципа научного анализа: идеально-типологический, стадиально-эволюционный и структурно-функциональный.

Известный принцип идеальной типизации, предложенный М. Вебером, позволяет классифицировать современные формы общественной организации. В основу указанного метода положена идея о том, что все узловые, теоретические понятия и концептуальные построения есть продукт мысленной абстракции. Одновременно метод «идеальной типизации» не подвергает сомнению реальность существования тех или иных социальных агрегатов, структур и институтов. Он лишь снабжает исследователя специальным средством научного познания: идеальным типом. Этот «тип» сначала мысленно конструируется, а затем прилагается к многообразной социальной действительности. Конструирование идеального типа преследует одну цель: облегчить сравнение теорий с эмпирической действительностью, показать, чем теория отличается от текучей реальности.1

Идеальная типология" М. Вебера получила широкое распространение в социальных науках, что вполне понятно. Ведь возвращаясь от теорий к фактам социального бытия, любой исследователь видит, что генерализирующие понятия науки есть лишь предположения или «идеальные» конструкции, которые не могут претендовать на абсолютную истинность. Исследователь-реалист должен помнить, что в социальной жизни все общественные формы, процессы или структуры сплавлены, слиты и взаимно сопряжены, а потому не имеют ясных, понятийных границ. С

ВеберМ., Избранные произведения. М., 1990. С. 545. другой стороны, терминологический рубеж, отделяющий одно понятие от другого, имеет не столько объективную, сколько умозрительную природу.1 Четкая граница или терминологический рубеж, разделяющие социальные объекты и позволяющие нам говорить о наличии реальных генеральных типов, возникает, прежде всего, в сознании исследователя. Таким образом, «словесный образ» общества, складывающийся в уме познающего субъекта до момента соприкосновения с изучаемым материалом, превращается в ценный инструмент теоретического познания.2

Скажем теперь несколько слов о другом методе, играющим важную роль в настоящем исследовании. Речь идет об эволюционно-стадийном подходе к анализу социального прогресса или истории. В соответствии с этим подходом нужно рассматривать становление человечества как непрерывный, закономерный и свободный процесс. Все масштабные общественные формы, в которых протекает социальная жизнедеятельность людей, подразделяются в рамках эволюционно-стадийного метода на два соподчиненных вида: универсальный и производный. Универсальные общественные формы при этом считаются этапными, эпохальными способами социальной организации. Между ними существует внутренняя логическая связь, и они определенным образом структурируют течение исторического процесса. В то же время, производные формы зависят от универсальных, «вырастают» на их основе и имеют ограниченное историческое значение.

Из всех ныне существующих «прогрессистских» учений только марксизм использует стадиальный метод во всей его полноте. Именно в марксистском обществоведении была тщательно проработана идея социального развития как закономерного и положительного процесса. Сравнивая другие стадиальные теории, разработанные, например, У. Ростоу или Т. Кемпом, с марксистской концепцией социального движения, мы находим в них немало родственного. К сожалению, ни одна из стадиальных теорий, в том числе и неомарксистская, не рассматривает в полной мере внутреннюю, культурно-технологическую или духовную взаимосвязь индустриализма, цивилизации и современных общественных форм. Поэтому в данной диссертации автор вынуждено ввел несколько новых терминов, которые позволяют, по его мнению, выстроить более сбалансированную концепцию социальных изменений. Так, используемый в настоящей работе термин «универсально-стадийный тип» является специфическим аналогом марксистского термина «общественно-экономическая формация». Другой термин, а именно -«частно-историческая форма» отчасти идентичен марксистскому термину «стадия экономического развития».

При дальнейшей отработке стадиальной терминологии, обнаруживается и близость двух методов анализа общественной эволюции: «индустриально

1 Подробный анализ соотношения «понятийной» и «действительной» реальности дается в фундаментальном труде Генриха Риккерта. См.: Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. СПб., 1997. С. 78−105.

2 Тернер Дж. Структура социологической теории. М., 1985. С. 37. стадиального" (в общих чертах разработанного французским социологом Р. Ароном и ставшего теоретическим «стержнем» данной диссертации) и марксистско-формационного. Изучая, предположим, империализм «как высшую стадию капитализма», мы находим, что этот феномен есть частно-историческая производная от индустриальной универсально-стадийной формы или, выражаясь в марксистских терминах: производной от «промышленного капитализма». Аналогично универсально-стадийной формой или «формацией» следует называть такие явления как «феодализм», «коммунизм» или «азиатский способ производства».

Отметив методологические достоинства комбинированного марксистко-стадиального подхода, обратимся к краткой характеристике структурно-функционального метода, разработанного в трудах американского социолога Т.Парсонса. В данной диссертации предметом изучения выступают генеральные модели общественной организации. Поэтому мы должны заранее показать, на каком основании определяется здесь понятие «общества» и «социального взаимодействия». Сделать это достаточно сложно, ибо в современной науке существует множество исключающих подходов, к исследованию общественных форм.1 Не имея возможности дать подробную характеристику разнородным течениям современной мысли, скажем, что при анализе современных обществ, автор руководствуется рекомендацией Т. Парсонса, предлагавшего четыре независимых переменных для изучения социальных структур: ценности, нормы, коллективы и роли2 Кажется обоснованным и то определение, которое Т. Парсонс дает понятию «общества». По его мнению, «общество — это тип социальной системы, который обладает наивысшей степенью самодостаточности относительно своей среды, включающей и другие социальные системы». 3 При такой интерпретации понятия «общество», выделяются три взаимосвязанных его интерпретации.

Во-первых, общество может истолковываться как абстрактное и совокупное человечество. Во-вторых, как исторический тип универсальной общественной организации (например, феодальное общество, индустриальное общество и т. п.). Наконец, в-третьих, как существующее сегодня реальное социальное образование, имеющее признанные территориальные границы и обладающее государственным суверенитетом. Таковы «российское общество», «иранское общество, «бразильское общество» и т. д. По ходу дальнейшего изложения понятие общества, как правило, будет использоваться либо во втором, либо в третьем смысле. Кроме того, в пределах генерального понятия «индустриального» или «современного» общества будут выделены три производных от него подтипа:

1 Давыдов A.A. К вопросу об определении понятия «общество». // Социологические исследования. 2004. № 2, С. 12.

2 Парсоис Т. Система современных обществ. М., 1997. С. 18.

3 Парсоис Т. Указ.соч., С. 20. гражданское общество", «авторитарное общество» и «патримониальное общество», о чем подробнее сказано в параграфе 1.1. настоящей работы.

Методы идеальной типизации, стадиальный и структурно-функциональный закладывают методологическую основу данной диссертации. Однако развернутое социально-философское исследование авторитарного общества требует обращения и к другим техникам социального анализа. Проблема общественного авторитаризма весьма сложна и многогранна, постольку она имеет несколько исследовательских граней: психологическую, политическую, историко-культурную, организационную и др. Поэтому по ходу осмысления общественного авторитаризма мы будем обращаться к психологическим теориям, разъясняющим мотивации авторитарной личности, к технике прикладного политического анализа, а также к сравнительно-историческим методам изучения общественных структур.

Изложив методологические принципы исследования, приступим к обзору изученной литературы. В этой части Введения мы покажем, насколько подробно и профессионально исследована избранная тема и какие имеются здесь очевидные «белые пятна». Поскольку предметом исследования данной диссертации являются авторитарные структуры и социальные отношения, подвергающиеся системным преобразованиям, постольку всю литературу по теме мы распределим на три основные раздела. В первый раздел войдут классические и современные научные труды, где представлены теории общественного строя и дан концептуальный анализ авторитарной власти. Во второй раздел включены работы, затрагивающие философскую проблематику общественного развития. Третий раздела образуют монографии и статьи, раскрывающие технологическую сторону структурных преобразований, показывающие смысл уже проведенных реформ.

Приступая к обзору первого раздела, распределим соответствующую литературу по четырем секторам: общей теоретической литературыпубликаций, анализирующих понятия «авторитета» и «авторитарности" — трудов по проблеме индустриализмаработ, изучающих специфику современных авторитарных социумов.

Общие теоретические вопросы социальной организации достаточно полно раскрыты в существующей литературе. Здесь нет возможности представить подробный обзор таких исследований. Поэтому мы ограничимся только указанием на самые важные труды, имеющие прямое отношение к заявленной теме. Образцовым классическим трудом, где дан превосходный анализ основ социального устройства, в частности, является исследование Ф. Тённиса «Общность и общество», впервые опубликованное в 1887 году.1 В этом труде, не утратившим научной ценности, Ф. Тённис показывает способы жизнедеятельности «первичных» социальных ячеек: семьи, рода, корпорации, а также выявляет устойчивые формы властного взаимодействия и прослеживает этапы становления современного торгово-промышленного

1 Теннис Ф. Общность и общество. СПб., 2002. общества. Не менее значима также работа французского социолога и философа М. Хальбвакса «Социальные классы и морфология», вышедшая в свет в 20-е годы прошлого века.1 Хальбвакс провел анализ социального расслоения в условиях индустриального общества и дал критическую оценку творческим способностям так называемого «среднего класса». К разряду классических текстов, безусловно, относится и монография Т. Парсонса «Система современных обществ», где дано толкование принципов общественной организации.2 Детальный разбор «кризисных» социальных структур проведен в известном очерке Р. К. Мертона «Социальная структура и аномия», где американский ученый показываетя, как меняется стабильность малой группы при изменении ценностных установок сознания ее чдленов.3

В отличие от общих теоретических аспектов социальной организации частные моменты социального взаимодействия, например «авторитет» и связанное с ним «авторитарное принуждение», пока находятся на периферии научного внимания. Такой пробел в изучении общественного авторитета наблюдается не только в социальной философии, но и в смежных отраслях научного знания: в психологии, политологии, в правоведении. Из редких трудов по данной тематике отметим давнюю статью Э. Дюркгейма «Ценностные и „реальные“ суждения», где излагается видение того, как умозрительные ценности превращаются в «авторитетные» нормы, регулирующие поведение индивидов и групп.4 Хотелось бы упомянуть и коллективную работу «Исследование авторитарной личности», выполненную под руководством психолога и психиатра Т.Адорно.5 Эта работа основана на десятках интервью с людьми, обладающими «авторитарными» установками сознания. Несмотря на прикладной характер и отчетливый психологизм метода, указанная работа предлагает значимую классификацию «типов» авторитарного поведения, вскрывая обыденные, психологические истоки политической тирании. Вполне узкоспециальным является сочинение швейцарского, религиозного философа А. Риха, посвященное хозяйственной этике.6 В нем, впрочем, тоже содержатся ценные мысли о том, как идеальные ценности и этические (трудовые) идеалы превращаются в повседневную норму, а затем и в особый вид общественного авторитета.

Говоря о литературе по теме «авторитарного» действия, надо отметить, что на Западе неохотно занимаются анализом «общественного авторитета» как целостного и значимого феномена. Современные американские и европейские антропологи, культурологи и этнологи выпускают немало работ, посвященных прикладному анализу личного «авторитета» патриархальных племенных вождей или неформальных, маргинальных лидеров. Но такого

1 Хальбвакс М. Социальные классы и морфология. СПб., 2000.

2 Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997.

3 Мертон Р. К. Социальная структура и аномия.// Социологические исследования. 1992. № 4.

4 Дюркгейм Э. Реальные и «ценностные» суждения. / Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М., 1995.

5 Адорно Т. Исследование авторитарной личности. М., 2001.

6 РихА. Хозяйственная этика. М., 1996. рода литература, по нашему мнению, мало пригодна для нужд философского исследования и переполнена второстепенным конкретно-социологическим материалом. В отечественной науке философским и даже социологическим аспектам «авторитета» и «авторитарности» пока уделяется скромное внимание. К категории «классических», безусловно, принадлежит краткий очерк русского философа И. А. Ильина «Понятие права и силы», опубликованный в 1910 году.1 Хотя его анализ, проведенный И. А. Ильиным, имеет выраженный юридический уклон, его концепция о принудительной норме как «предписанном суждении» не устарела. В ранний и поздний советский период по данной проблематике не было создано ничего фундаментального, за исключением, пожалуй, монографии Н. М. Кейзерова у

Власть и авторитет", изданной в 1973 году. Концептуальной базой труда Н. М. Кейзерова служит ортодоксальная марксистско-ленинская методология, но его отдельные выводы, касающиеся, в частности, межгруппового влияния, сегодня по-прежнему представляют научное значение.

В 90-е годы интерес к проблеме «авторитета» и «авторитарности» оживился. Сегодня по этому вопросу имеется несколько диссертаций и опубликованных статей. Стоит, по нашему мнению, выделить кандидатскую диссертацию С. И. Трифоновой, посвященную психологическим условиям формирования авторитета, а также докторские диссертации С. С. Фролова и Н. И. Сидоренко, где рассматриваются социологические и философские проблемы установления общественных норм.3 Проблема государственного «авторитета» и принуждения изучена в статье Г. И. Мусихина «Соотношение авторитета и традиции», представляющей в сжатом виде идеи его же докторской диссертации, а также в философском очерке Э. И. Скакунова «Природа политического насилия». 4

В группе исследований по проблемам промышленной цивилизации особое место занимают научные труды, анализирующие разные аспекты существования нынешнего индустриализма. Хотя библиографический перечень экономических и социологических работ по проблеме индустриализма насчитывает сотни наименований, количество философских работ, раскрывающих ценностный смысл индустриализма не велико. Отсутствие философского осмысления индустриальных проблем пытаются компенсировать авторы футурологической и «инженерной» публицистики, но количественный избыток таких публикаций лишь плохо маскирует нехватку позитивных идей и содержательных теорий.

1 Ильин И. А. Понятие права и силы. / Соч. в 2-х тт. т.1. М., 1993.

2 Кейзеров Н. М. Власть и авторитет. М., 1973.

3 Трифонова С. И. Психологические установки формирования авторитета власти в общественном сознании. Автореф.дис.канд.психол.наук. М., 1997. Фролов С. С. Нормативная культура как фактор социального управления. Автореф.дис.д-ра социол.наук. М., 1995. Сидоренко Н. И. Социальные нормы и регуляция человеческой деятельности. Автореф.дис.д-ра филос.наук. М., 1997.

4 Мусихин Г. И. Соотношение авторитета и традиции. // Вопросы Философии. 2002. № 10. Скакунов Э. И. Природа политического насилия.// Социологические иссл. 2001. № 12.

Среди ранних исследований промышленной системы, проведенных еще на рубеже XIX и XX столетий, следует выделить обширный и компетентный труд В. Зомбарта «Современный капитализм». 1 По объему привлекаемого материала сравнима и работа Дж. Гобсона «Развитие капитализма. Машинное производство», но она, увы, не демонстрирует того же размаха теоретических обобщений.2 Дж. Гобсон показывает становление индустриального производства и связанного с ним торгово-финансового капитала, уделяя при этом мало внимания внутреннему смыслу индустриализма. Для нашего анализа имеет значение краткий, но с философской точки зрения ценный очерк Макса Вебера «История хозяйства», где изложен набросок теории «промышленной цивилизации». 3 В контексте диссертации необходимо также упомянуть классический очерк Карла Маркса о «теориях прибавочной стоимости», а вместе с ним и хрестоматийную книгу Карла Каутского «Экономическое учение Карла Маркса». 4 Не все постулаты марксизма могут использоваться в современной философской работе, но отдельные теоретические выкладки Маркса и, в частности, его тезис «о стремлении капитала к безграничному росту» по-прежнему служит эффективным инструментом научного познания.

К числу трудов, где переосмысливается и переоценивается индустриальная система, следует отнести образцовую работу Р. Арона «Восемнадцать лекций об индустриальном обществе». 5 Здесь Р. Арон излагает синтетический взгляд на сущность промышленной цивилизации. Научную ценность представляет также фундаментальное, хотя затрагивающее узкую проблематику, исследование Т. Кемпа «Исторические модели индустриализации», в котором рассмотрены причины, заставляющие отсталое общество совершать индустриальный рывок и выстраивать «с нуля» промышленную базу.6 Из доступных зарубежных трудов стоит упомянуть обзорное сочинение Р. Бэдхема «Теории индустриального общества», где освещены ведущие концепции индустриальной цивилизации, сложившиеся в европейской и американской науке к началу 80-х годов XX века.

В России лишь с середины 90-х гг. стали появляться научные публикации, заново истолковывающие структурные проблемы индустриализма. К числу таких работ стоит отнести замечательную по полемической остроте статью российского неомарксиста А. В. Бузгалина о

Постиндустриальное общество" - тупиковая ветвь социального развития?".

1 Зомбарт В. Современный капитализм. M.-JI., 1924;1929. Т. 1−3.

2 ГобсонДж. Развитие современного капитализма. Машинное производство. M.-JI., 1926.

3 ВеберМ. История хозяйства. Город. М., 2001.

4 Маркс К Теории прибавочной стоимости./ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е Изд. Т.26. Каутский К Экономическое учение Карла Маркса. М., 2003.

5 АгопЯ 18 Lectures on Industrial Society. L., 1968.

6 Kemp T. Historical patterns of industrialization. L., 1978.

1 Badham R.J. Theories of industrial society. L.- Sydney, 1986.

8 Бузгалин A.B. «Постиндустриальное общество» — тупиковая ветвь социального развития? // Вопросы Философии. 2002. № 5.

В ней на обширном материале доказывается, что современный, либерально-капиталистический индустриализм давно остановил свое развитие, исчерпав без остатка созидательный ресурс. Мнение автора настоящей диссертации во многом совпадает с данной точкой зрения. Однако другой концептуальный тезис А. В. Бузгалина: о «выдающихся перспективах» традиционного социализма не кажется столь убедительным. Академически более выдержанный подход к теме мы находим в оригинальной монографии Н. А. Маслова «Идея индустриализма». 1 Выбранное Н. А. Масловым проблемное поле необычно, поскольку даже на Западе сегодня издается мало исследований, посвященных «идейному» аспекту формирования промышленной системы.

Среди комплексных работ по проблеме индустриализма особое место занимает научное творчество В. Л. Иноземцева. Однако, в целом, сфера его экономических исследовательских интересов далека от целей настоящей диссертации, поэтому укажем только на одну его статью, где излагаются положения «предсказательной» социологии Д.Белла.2 Пониманию мировоззренческой стороны индустриальной «современности» способствует монография Б. Г. Капустина.3 Несмотря на то, что в ней индустриализм рассматривается в политологическом ракурсе, отдельные идеи Б. Г. Капустина позволяют нам четко определить временные границы индустриальной эпохи.

Прежде, чем переходить к обзору литературы по «социальному авторитаризму», хотелось бы сказать, что по проблеме авторитарной власти издано огромное количество трудов. При этом генетические связи авторитаризма с массовым индустриальным мировоззрением, а также его взаимодействие с индустриальной цивилизацией не стали еще предметом серьезного научного анализа. По странной традиции «авторитаризм» рассматривается сегодня, главным образом, как самодеятельная политическая надстройка или как форма тиранического государственного режима. Понятие «авторитарного общества» употребляется в социальных науках пока редко, а если и употребляется, то не увязывается с феноменом зрелой индустриальной системы.

Из корпуса исследовательской литературы, посвященной теории авторитаризма, самым ценным мы считаем сравнительный труд израильского политолога Амоса Перлмуттера «Современный авторитаризм». 4 Перлмутгер придерживается институциональной концепции и потому концентрирует внимание на внешней, формальной стороне авторитарного режима. Тем не менее, созданная им типологическая теория имеет первостепенную научную значимость. Благодаря работе, выполненной Перлмуттером, нам удалось в настоящей диссертации провести классификацию пяти реальных подтипов

1 Маслов Н. А. Идея индустриализма: философско-методологические аспекты интерпретации социального организма в западных теориях XIX—XX вв. М., 1996.

2 Иноземцев В. Л. Социология Д.Белла. // Вопросы Философии. 2002. № 5.

3 Капустин Б. Г. Современность как предмет политической теории. М., 1998.

4 Perlmutter A. Modern authoritarianism. A Comparative Institutional Analysis. L., 1981. общественного авторитаризма.1 Высокую ценность имеет также труд л

Х.Линца «Тоталитарные и авторитарные режимы». В нем автор удачно избежал обычной для либеральных теоретиков тенденциозности, а его определение политического «авторитаризма» на настоящий момент является самым полным.

Российские специалисты не отстают от своих западных коллег. Им удалось полно изучить политический и государственно-правовой аспект авторитарного строя. Самостоятельный подход к проблеме «авторитаризма» демонстрирует статья Ю. Г. Сумбатяна «Авторитаризм как категория политической социологии», опубликованная в 1995 году. Существенные признаки авторитарной политической системы выявил в кратком очерке, написанном в 1996 году, А. П. Боровиков.4 Отделить авторитарную систему от других форм помогает статья К. С. Гаджиева, рассматривающая специфические черты «гражданского общества», а также классический очерк американских политологов Г. Алмонда и С. Вербы о «гражданской» политической культуре.5 Уточнить смысл понятия «патримониального общества» позволяет работа бразильского социолога Ф. Урикоэчи, где излагаются принципы патримониального строя.6 Влияние политической культуры на институты власти изучены в книге Л. Пая, в которой показана зависимость между политическими ценностями, которые «исповедует» у данное общество и существующим в нем режимом правления.

Исторические формы авторитарного строя также подробно изучены российскими обществоведами. Соотношение национально-культурных парадигм и авторитарных тенденций изучено в монографии В. В. Сумского «Национализм и авторитаризм: политико-идеологические процессы в Индонезии, Пакистане и Бангладеш». 8 Воздействие национальной армии на установление авторитарного строя показано в исследовании В. П. Тоцкого «Политика режима военной диктатуры в Бразилии (1964;1974)», а также в трудах Г. И. Мирского «Роль армии в политической жизни стран «третьего мира» и А. Ф. Шульговского «Армия и политика в Латинской Америке». 9

1 Принципы данной классификации излагаются в параграфе 1.3. настоящей работы.

2 Linz J.J. Totalitarian and Authoritarian Regimes. / Handbook of Political Science. (Ed.by Greenstein F.) vol.3, Reading, 1975.

3 Сумбатян Ю. Г. Авторитаризм как категория политической социологии.// Кентавр. 1995. № 5.

4 Боровиков А. П. Признаки авторитаризма. Рукопись, депон. в ИНИОНРАН, СПб., 1996.

5 Гаджиев КС. Концепция гражданского общества: идейные истоки и основные вехи формирования. // Вопросы Философии. 1991. № 7- Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии. // Полис, 1992. № 4.

6 Uricoechea F. The patrimonial foundation of the Brazilian bureaucratic state. Berkeley, 1980.

7 Pye L. W. Asian power and politics: the cultural dimensions of authority. L., 1985.

8 Сумский В. В. Национализм и авторитаризм: политико-идеологические процессы в Индонезии, Пакистане и Бангладеш. М., 1987.

9 Тоцкий В. П. Политика режима военной диктатуры в Бразилии (1964;1974). Рукопись, депон. в ИНИОН РАН. М., 1976. Мирский Г. И. Роль армии в политической жизни стран

Политологический взгляд на сущность «зарубежного» авторитаризма содержится в десятках научных публикаций. В то же время литература по текущим вопросам российской авторитарности просто необозрима. Об этом, начиная с 1993 года, издано несколько сотен разных по качеству монографий и диссертаций, а количество журнальных публикаций по данной тематике давно перевалило за тысячу. Из необъятного массива подобной литературы выделим лишь несколько наиболее интересных для нас исследований.

Критические размышления о соотношении авторитарных и индустриальных тенденций в российском социальном пространстве содержатся в статье В. В. Орлова «Постиндустриальное общество и Россия». 1 Разобраться в исходной специфике российского авторитаризма помогает небольшая, но ценная статья В. П. Никифорука «Мобилизационный путь развития: особый путь России». 2 Происхождение российской авторитарности подробно анализируются в объемной труде А. С. Ахиезера, а также в совместной работе Л. И. Новиковой и И. Н. Сиземской.3 Хотелось бы выделить примечательную диссертацию С. Б. Кагермазовой «Маргинальность как проблема социологии», где предлагается методическая основа для изучения социального кризиса, переживаемого Россией.4

На этом мы завершим разбор научных трудов, рассматривающих общие аспекты общественного устройства, и перейдем к обзору исследований, в которых затрагиваются вопросы социального развития. В данном тематическом разделе мы также находим богатую и разнообразную литературу. Чтобы облегчить ее разбор, как и прежде, разделим корпус текстов, посвященных социальной эволюции, на три подраздела. В первый подраздел у нас войдут работы, анализирующие принципы социальной эволюции, во второй — исследования утопического сознания и «общественного идеала», а в третий — публикации, которые критически или, наоборот, позитивно разбирают технику «социальной инженерии».

Философии социального развития посвящены десятки, если не сотни, академических работ. Как и в предыдущих случаях, здесь мы выделим только те исследования, которые либо тесно соприкасаются с проблематикой данной диссертации, либо имеют для автора особое теоретическое значение. Из философских трудов, выполненных во времена СССР, отметим докторскую диссертацию А. М. Гендина «Предвидение и цель в развитии третьего мира». М., 1989. Шульговский А. Ф. Армия и политика в Латинской Америке. М., 1979.

1 Орлов В. В. Постиндустриальное общество и Россия.//Философия и общество.2003. № 3.

2 Никифорук В. П. Мобилизационный путь развития: особый путь России. // Вестник МГУ. Серия политология. 2001. № 6.

3 Ахиезер A.C. Россия: критика исторического опыта. М., 1991. ч.1 и 2. Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Российские ритмы социальной истории. М., 2004.

4 Кагермазова С. Б. Маргинальность как проблема социологии. Автореф. дис.канд.социол.наук. СПб., 1994. общества". 1 Это исследование выдержано в духе ортодоксального исторического материализма. Тем не менее, оно намечает новое направление в анализе общественных структур, связанное с постановкой общественной цели и ее осуществлением. Следует указать также на работу В. П. Илюшечкина «Теория стадийного развития общества». 2 Выводы этого автора о неизбежной эволюции человеческих обществ, о «стадийных» этапах, о влиянии «способа производства» и «форм социально-политической организации» заслуживают внимания. Но с формационной марксисткой терминологией, предлагаемой В. П. Илюшечкиным, а также с его выводом об «исключительной» эффективности марксистского анализа нельзя, по нашему мнению, согласиться.

Отличный от марксизма, подход к изучению общественной эволюции избирает польский ученый П. Штомпка, предлагающий комплексную теорию социальных перемен.3 Коллективные монографии «Альтернативы общественного развития» и «Социальные знания и социальные изменения», выпущенные сотрудниками Института Философии РАН, разносторонне рассматривают субъективный фактор социальной эволюции.4 Влияние традиции на установление новых общественных форм и, одновременно, ее влияние на сохранение прежних социальных отношений показано в монографии В. Б. Власовой «Традиция в мире духовных ценностей». 5

Общественный идеал и порождаемая им утопия есть корень идеалистических и прагматических проектов. Изучению этого феномена и связанного с ним «прагматического» утопизма посвящено немало обстоятельных монографий. К категории классических трудов, бесспорно, относится работа русского философа С. Н. Булгакова «Исследование о природе общественных идеалов». 6 Универсальное признание получил фундаментальный труд Карла Маннгейма «Идеология и Утопия», в котором выявляется политическая природа утопических мировоззрений.7

Советские, а позже и российские авторы уделяли пристальное внимание изучению утопий и идеалов. На высоком уровне выполнена монография Ч. С. Кирвеля «Утопическое сознание: сущность, социально-политические функции», предлагающая подход к анализу политической и реформаторской о идеологии, родственный подходу К.Маннгейма. Примечательна книга А. Н. Лазаревой «Идеи соборности и свободы в русской религиозной

1 Гендин A.M. Предвидение и цель в развитии общества. Автореф.дис.д-ра филос.наук. Свердловск, 1972.

2 Илюшечкин В. П. Теория стадийного развития общества (история и проблемы). М., 1996

3 Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.

4 Альтернативы общественного развития./ Отв.ред. Власова В. Б. М., 1992. Социальные знания и социальные изменения. / Отв.ред. Федотова В. Г. М., 2001.

5 Власова В. Б. Традиция в мире духовных ценностей. Рукопись, депон. в ИНИОН РАН. М&bdquo- 1983.

6 Булгаков С. Н. Два града. Исследование о природе общественных идеалов. СПб., 1997.

7 Mannheim К. Ideology and Utopia. L., 1936.

8 Кирвель Ч. С. Утопическое сознание: сущность, социально-политические функции. Минск, 1989. философии", где прослежен оригинальный путь развития российской религиозной мысли, создавшей идеал «абсолютного всеединства». 1 Технику трансформации «идеалов» и превращения их в реальный утопический проект выявила И. С. Шестакова в кандидатской диссертации «Социальная утопия как превращенная форма общественного идеала». 2

По сравнению с «общественным идеалом» проблема «социальной инженерии» привлекала меньше научного внимания. Смысл «социальной инженерии» состоит в практическом воплощении заранее разработанных «идеальных» проектов. Вероятно, поэтому ее анализом занимались в бывшем СССР не столько ученые, сколько политические практики. В какой тупик может завести радикальная и утопичная «социальная инженерия», показал, в частности, Э. Корбаш в критическом очерке «Экономические „теории“ маоизма». 3 Философский аспект проблемы, связанный с интеллектуальным процессом формирования модели «правильного будущего», рассмотрен в коллективной монографии, вышедшей под редакцией В. Г. Федотовой.4 Безусловно, давая краткий очерк литературы о «социальной инженерии», нельзя обойти полемический труд Карла Поппера «Открытое общество и его враги», где австро-британский философ отказывает «социальной инженерии» в праве на существовании, обвиняя ее в «тоталитарности» и «антигуманности». 5 Данный труд К. Поппера по философской состоятельности и логической доказательности далеко уступает его другим работам, посвященным методологии научного познания. Как будет показано далее, К. Поппер смешивает «абсолютный» и «относительный» утопизм. При этом он пытается доказать вредность и неисполнимость не только платоновского или марксистского, но и любого иного «социального идеала».

Этим мы ограничим обзор литературы, посвященной философии общественного развития, и рассмотрим кратко научные работы, исследующие конкретный ход структурных реформ. Многосторонность данной проблематики заставляет нас, как и ранее, разделить изученную литературу на три подгруппы. Сначала будет рассмотрена литература по проблеме «управляемой» революции, затем мы представим сжатый обзор исследований по теоретическим вопросам структурных преобразований. В завершении обзора будут охарактеризованы научные труды, где анализируются уже состоявшиеся структурные реформы.

С точки зрения автора, «управляемая» революция есть разумное сочетание быстроты и расчета при проведении реформы. При этом управляемый общественный переворот берет «лучшее» от системной реформы и отказывается от «худшего» в насильственной революции. В силу

1 Лазарева А. Н. Идеи соборности и свободы в русской религиозной философии. М., 2003.

2 Шестакова И. С. Социальная утопия как превращенная форма общественного идеала. Автореф. дис.канд.филос.наук. Екатеринбург, 1996.

3 Корбаш Э. Экономические «теории» маоизма. М., 1971.

4 «Хорошее общество». Социальное конструирование приемлемого для жизни общества. / Отв.ред. В. Г. Федотова. М., 1983.

5 Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. М., 1992. т. 1 и 2. своей привлекательности этот «гуманный» процесс породил на Западе огромную литературу. Здесь нет места для подробного разбора трудов по этой тематике, поэтому укажем лишь на две, самые принципиальные, по нашему мнению, работы зарубежных авторов: классическое исследование С. Хантингтона о «политическом порядке» и фундаментальный трактат Ш. Эйзенштадта об «общественных трансформациях». 1 Что касается отечественных специалистов, то соотношение реформы и революции ими изучалось очень подробно (особенно в советский период). В результате опубликовано огромное количество идеологически «выверенных» книг и брошюр, но по-настоящему компетентных научных трудов среди них было немного. Из вышедших в советский период исследований отметим небольшую монографию Н. Г. Крутько, раскрывающую с марксистских позиций смысл постепенных, но кардинальных общественных перемен.2 Сохраняет научную ценность кандидатская диссертация Ш. М. Мулюкова, выставленная на защиту в 1985 году.3

Переходя к обзору литературы об опыте структурного реформирования, заметим, что здесь имеются исследования в основном социологического, экономического или исторического характера. Трансформацию авторитарных институтов в переходных социумах изучали российские востоковеды В. ИДанилов и В. А. Федоров.4 Среди работ по системным реформам отметим исследование В. Г. Бурова, посвященное модернизации Тайваня, и монографию Н. М. Мамедовой о влиянии государства на процессы индустриализации.5 Из зарубежных трудов по данной тематике хотелось бы выделить уникальный по собранному материалу труд немецкого социолога Х.Бехтольдта.6 В нем показан противоречивый процесс выбора и осуществления «социалистического идеала» в странах, которые объективно были не готовы к индустриальному и, тем более, к социалистическому развитию. Новый и в целом положительный взгляд на роль авторитарных институтов при осуществлении модернизации представлен в материалах круглого стола, прошедшего в редакции журнала «Мировая экономика и международные отношения» в мае 2005 года.7

Список работ, касающихся технологии авторитарных реформ можно продолжать и дальше. Но мы на этом остановимся и перейдем к обзору

1 Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М., 2004. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. М., 1999.

2 Крутько Н. Г. Реформы и революция. Минск., 1968.

3 Мулюков Ш. М. «Революция сверху», ее место и роль в общественном развитии. Автореф.дис.канд.филос.наук. Казань, 1985.

4 Данилов В. И. Турция 80-х: от военного режима до «ограниченной» демократии. М., 1991. Федоров В. А. Эволюция авторитарных режимов на Востоке. М., 1992.

5 Буров В. Г. Модернизация тайваньского общества. М., 1998. Мамедова Н. М. Иран в XX веке. Роль государства в экономическом развитии. М., 1997.

6 Bechtoldt Н. Staaten ohne nation: Sozialismus als Macht-Faktor in Asien und Afrika. Stuttgart, 1980.

7 Авторитаризм развития: генезис, функции, перспективы (материалы круглого стола).// Мировая экономика и международные отношения. № 5. 2005. исследований, прямо затрагивающих российскую «реформационную» проблематику. В этом контексте интересна диссертация О. Л. Лейбовича «Реформы 1953;1964 гг. в контексте отечественной модернизации», где утверждается, что реформы, проводившееся в стране после 1953 года, не укрепляли социализм, но, напротив, облегчали его разрушение и серьезно облегчили будущий переход страны в «капиталистическое» или «хаотическое» состояние.1 Укажем также на коллективную монографию «Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке», вышедшую под л редакцией В. Г. Федотовой. В завершение литературного обзора хотелось бы выделить дискуссионную и полезную статью А. А. Дробышева и Г. Н. Бутырина.3 Она позволяет под новым углом зрения взглянуть на скрытые разрушительные процессы, протекающие в недрах современного российского общества.

Подводя итоги анализа изученной литературы, подчеркнем, что «авторитарное общество» само по себе, а вместе с тем и «структурная реформа» как особый тип управляемых, радикальных преобразований, пока не стали объектом специального социально-философского изучения. Главные аспекты избранной темы, за исключением конкретно-исторических вопросов и проблем российской традиционной «авторитарности», сегодня в должной мере не изучены и не оформлены в какую-либо связную концепцию.

Добавим также, что автор сознательно вынес за скобки данного обзора достаточно многообразную литературу, посвященную теории так называемого «тоталитаризма». 4 Отдельные положения этой теории плотно соприкасаются с концептуальным полем данной диссертации. Однако, в целом, тоталитарная трактовка индустриального социально-политического строя выглядит сегодня малоубедительно. Главным недостатком этой теории является не ее содержательная часть (включающая в себя критику деспотического произвола, имевшего место в СССР периода 30-х, 40-х гг. или в нацистской Германии), а методологическая беспочвенность и концептуальная неуравновешенность. Предметом изучения «тоталитарной теории» служит тотальная власть, навязывающая всему обществу тот или иной непререкаемый стандарт поведения. Однако, внимательно изучая любой социум, где на протяжении XX века вроде бы существовала власть подобного рода, мы увидим, что объект «тоталитарной» теории по

1 Лейбович O.JI. Реформы 1953;1964 гг. в контексте отечественной модернизации. Автореф.дис.д-ра ист.наук. Екатеринбург, 1995.

2 Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке./ Отв.ред. Федотова В. Г. М., 2002.

3 Дробышев А. А., Бутырин Г. Н. Люмпенская составляющая российских реформ.// Вестник МГУ. Серия социология и политология. 2003. № 3.

4 См. например: Freidrich C.J., Brzezinski Z.K. Totalitarian dictatorship and autocracy. Cambridge, 1965. — Shapiro L. Totalitarianism. L., 1972. Арендт X. Истоки тоталитаризма. M., 1996. Белоусов JI.C. Режим Муссолини и массы. М., 2000. Римский В. П. Тоталитаризм как культурно-цивилизационный тип. Автореф.дис.д-ра филос. наук. Ростов-на-Дону, 1998. и т. д. необходимости расслаивается на три разнородных феномена: 1). существующий политический режим- 2). само общество с его культурой и стереотипами поведения- 3). систему машинного производства, всегда выступающую как фундамент тотальной власти.

Все ортодоксальные исследователи тоталитаризма, начиная с К. Фридриха и заканчивая Х. Арендт, особое внимание уделяли именно политическому режиму. Исходя из анализа функций (и средств) политической власти они выводили умозаключения об «основах» тоталитарного общества: об однопартийной системе, о монополии власти на СМИ, о репрессивной тайной полиции, о «единственной» идеологии и т. д. Эти «основы» в теоретическом плане были просто подвешены в воздухе. Иначе говоря, без изучения машинного производства, а также без подробного анализа совокупного «тоталитарного» общества нельзя делать вывод о том существует ли в реальности такое явление как тотальная власть и можно ли тот или иной исторический социум: СССР при Сталине, КНР при Мао, нацистскую Германию считать действительно «тоталитарным». Между тем, такая работа теоретиками тоталитаризма проведена не была.1

Особо подчеркнем, что речь не идет об этической оценке какого-либо деспотического и условно «тоталитарного» режима. С этой точки зрения концепция «тоталитаризма» представляет эффективную идеологическую парадигму в духе К. Маннгейма, посредством которой можно при известном усилии дискредитировать режимы или свергать диктатуры.2 Речь здесь идет о научном, непредвзятом анализе. Не случайно такой видный специалист по фашизму как немецкий историк В. Випперман подчеркивал в начале 90-х гг. XX столетия, что «классические теории тоталитаризма оказались не в состоянии объяснить историческую действительность». 2 По указанным причинам теория тоталитаризма нуждается сегодня в критическом

1 Нас не должно вводить в заблуждение название, пожалуй, самого знаменитого труда по теории тоталитаризма. Имеется в виду объемистая книга «Истоки тоталитаризма» Х. Арендт, оживившую в начале 50-х гг. старую концепцию Муссолини, сданную к тому времени в архив. Несмотря на многообещающее название подлинные истоки современного тоталитаризма: культурные, хозяйственные, социальные в книге Х. Арендт не выявлены. Историко-политическое объяснение того, почему и как большевики создали тиранический режим или, почему национал-социалисты сумели захватить и удержать власть, предложенное Арендт, конечно, имеет свою познавательную ценность. Однако этот анализ выдается Арендт и ее последователями за окончательное и истинное разрешение вопроса о природе тотального общества, а это, очевидно не так. Сравним такой предвзятый подход к проблеме с взвешенным толкованием австрийского социал-демократа Р. Гильфердинга, который одним из первых ввел понятие «тотального государства», не внося при этом в него никаких политических мотивов. (См. об этом: Полякова H.JI. XX век в социологических теориях общества. М., 2004.)

2 Именно такую интерпретацию теории «тоталитаризма» как инструментальной идеологемы, помогающей решать конкретные политические задачи, дает американский «советолог» Э.Глисон. См.: GleasonA. Totalitarianism. The inner Histoiy of the Cold War. N.Y., 1995.

2 Випперман В. Европейский фашизм в сравнении, 1922;1982. Новосибирск, 2000. С. 186. осмыслении и, возможно, в коренном пересмотре.1 Поэтому по ходу исследования мы будем обращаться к постулатам «тоталитарной» теории изредка и в силу особой необходимости.

В заключительной части Введения представлены основные положения диссертации, выносимые автором на защиту. Слабая разработанность проблемы в научной литературе, острая дискуссионность поставленных вопросов, а также политическая актуальность тематики затрудняют адекватное разрешение перечисленных задач и придают отдельным выводам предлагаемого исследования дискуссионный характер. Тем не менее, в тексте диссертации автор старался обосновать и детально аргументировать свои главные положения и концептуальные связи. По мнению автора, полученные результаты обладают свойствами научной новизны, а также практической значимостью. Часть идей, изложенных в настоящей диссертации, может быть использована при анализе кризисной ситуации, а также при выработке долгосрочных программ структурной реформы в России.

На защиту выдвигаются следующие новые научные положения:

Авторитарное общество есть современное явление, выросшее на фундаменте зрелой индустриальной цивилизации. Это общество следует строго отличать от феномена «политического авторитаризма» или от явления «автократии», имеющих универсальный исторический характер. Властные отношения в авторитарном обществе сконцентрированы не на политической поверхности, а в недрах социального организма. При этом политическая надстройка социального авторитаризма может быть в равной степени как демократической, так и тиранической.

Современная индустриальная система образует наряду с авторитарным обществом два смежных социальных типа: гражданский и патримониальный. Гражданский тип является эталоном для повсеместного воспроизводства. Патримониальный тип, как более аморфный и промышленно отсталый, напротив, олицетворяет то опасное будущее, которое грозит авторитарному обществу, переживающему кризис.

Общественный авторитет, а также связанное с ним «авторитарное» действие обнаруживают себя во всех индустриальных типах. Разница состоит лишь в том, как и «в чем» объективируется общественный авторитет. Так, в гражданском обществе абсолютный авторитет олицетворяет абстрактная позитивная норма права. В авторитарном обществе по форме источником и объектом авторитета является все совокупное общество. На самом деле единственным источником авторитета здесь служит уполномоченный властный институт. Таков институт президентства (рационального лидерства), а также институт доминирующей партии или институт экспертного сообщества (властвующей технократии). Причем авторитет

1 Попытка дать критический анализ теории «тоталитаризма» (с методологических позиций) предпринята и автором настоящей диссертации. См. статью: Сафронов А. П. Противоречия индустриального общества в контексте теории «тоталитаризма». // Современные гуманитарные исследования. 2005, № 5. данного института является абсолютными: ни один другой институт не может с ним конкурировать. В патримониальном социуме авторитет, напротив, имеет магическое или традиционное основание: здесь он воплощен в реальной или мифологической фигуре ближнего или дальнего «патриарха».

Современный авторитарный общественный строй представлен пятью подтипами: коммунитарным, замкнутым, мобилизованным, скованным и маргинальным. Все общества, ставшие авторитарными неизбежно проходили через начальную стадию социальной мобилизации. Эта стадия, в зависимости от предшествующего уровня исторического развития, принимала три различные исторические формы. Во-первых, она могла принять вид тотальной мобилизации, как это случилось в СССР и КНР. Во-вторых, — вид фрагментарной мобилизации: Тайвань, Иран, Япония. В-третьих, — вид умеренной мобилизации Аргентина, Мексика, Бразилия. В дальнейшем, попав в мобилизованное состояние, каждое историческое общество двигалось либо «влево» в сторону коммунитарного подтипа, либо «вправо» в сторону маргинального подтипа. Движение «влево» требовало от общества усилий и приводило к успеху через продуманную реформационную политику. Движение «вправо», напротив, проходило спонтанно, поскольку представляло собой вариант ниспадающей общественной трансформации.

Настоящая структурная реформа всегда принимает вид «управляемой» революции, т. е. — такого контролируемого процесса, который кардинально перестраивает все «подвижные» или «искусственные» социальные структуры. Эта управляемая революция имеет мало общего с «модернизацией» (за исключением «мобилизационной» реформы начального типа), ибо все состоявшиеся авторитарные социумы уже обладают среднеразвитым индустриальным фундаментом. Управляемая революция не есть «верхушечный переворот» или «революция сверху». Структурная реформа принципиально отличается от административно-технических, популистских и декларативных реформ, преследующих ограниченные цели.

Структурная реформа, проводимая в авторитарном обществе, в зависимости от целей может быть «гражданской», «коммунитарной» или «мобилизационной». Целью «гражданской» реформы является либерализация общества. Такая реформа возможна только в социумах с евро-атлантической культурной традицией. Целью «коммунитарной» реформы становится формирование процветающего «солидарного» социума, где человеку и отдельным этническим группам гарантируются социальные, культурные и экономические права, но при этом права политические подвергаются жесткому и не всегда гласному ограничению. «Мобилизационная» реформа бывает двух типов: начальной и перманентной. Главной задачей начальной «мобилизационной» реформы является построение развитого индустриального общества. Эта задача может быть разрешена в течение определенного, пусть и продолжительного, времени. Тогда как главной задачей перманентной «мобилизационной» реформы становится построение идеального «согласованного» (с точки зрения данного социума и его элиты) общества. Такое воплощение в «земном» материале абсолютного социального идеала неизбежно выходит за рамки обычной истории. Поэтому «мобилизационная» реформа перманентного типа может длиться бесконечно продолжительный период, если, конечно, ее течение не остановят внешние, принудительные факторы.

Структурная реформа или управляемая революция есть способ сознательного, планомерного и всеобъемлющего воплощения «в материале» того или иного общественного идеала. Этот идеал, став ориентиром для действия, становится теоретическим фундаментом реформационной программы. Если в такой программе преобладают абсолютные, неисполнимые идеалы, она принимает абсолютно утопический характер. Если в данной программе преобладают те «относительные» идеалы, которые можно реализовать, пусть и с большими усилиями, то данная программа принимает относительно утопический характер. Та программа реформ, которая включает, пусть и в малой степени, элементы утопизма может по-настоящему преобразовать общество. Все так называемые «реалистические» программы не способны менять прочные общественные структуры, а значит не могут быть положены в основу подлинной структурной реформы.

Государство и бюрократический аппарат не могут качественно исполнять роль инициатора или проводника структурных реформ. Рациональное государство и его чиновничий аппарат не имеют собственной, выраженной и оформленной воли, являясь (с точки зрения интересов всего общества) инфантильным, зависимым «объектом». Потому роль субъекта реформ в авторитарном обществе выполняет группа правящего класса, наделенная самосознанием и обладающая ответственностью. В состав этой группы входят высокопоставленные чиновники, но по социальному охвату эта группа значительно шире. Она включает в себя наиболее активную и состоятельную (в материальном и властном отношении) часть общества.

Масштабное осуществление утопических проектов возможно в пределах одного «центрального» авторитарного подтипа: в мобилизованном обществе. Именно здесь элиты занимаются истинной «социальной инженерией». Такая «инженерия» одинаково может вести общество как к процветанию, так и к гибели. Мобилизованный подтип, осуществляющий структурную реформу, иногда преодолевает негативные тенденции индустриализма, формируя «согласованную» социальную систему. Однако потеря идеалистического ориентира и превращения человека из цели в средство неизбежно приводит к возникновению деспотической тотальной власти, к упадку культуры и к деформации утопического сознания.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

При изучении структурных реформ, протекающих в незападных индустриальных обществах, обнаруживается, что подобный тип системных, управляемых перемен крайне специфичен. Он оказывается возможным только в рамках индустриально-авторитарной системы. Ни в гражданском, ни патримониальном обществе настоящие, радикальные реформы, как правило, не бывают востребованы. Зрелый индустриализм, порождающий современные общественные формы: авторитарную, гражданскую и патримониальную представляет собой единую мировую систему. Но эти типы социальной организации серьезно отличаются друг от друга. В частности, капитализм, как вторичная, распределительная функция индустриальной системы, обретает свое максимальное могущество только в рамках гражданского и в меньшей степени — в рамках патримониального общества. Авторитарный же социум при определенных обстоятельствах вполне способен обходиться без стандартных капиталистических атрибутов: свободного рынка, частной собственности, либерального права и коммерческого расчета. Это делает его до некоторой степени антагонистом зрелого, стандартного индустриализма.

По ходу исследования мы установили, что возникновение и укрепление зрелой индустриальной системы тесно связаны с утверждением того социально-культурного порядка, который часто обозначают термином «современность». Амбициозные и сильные общества, вроде российского, китайского или японского, не являвшиеся инициаторами промышленного переворота начала XIX столетия, вынуждены были в свое время провести насильственную модернизацию и индустриализацию. Без этих мер полноценный и суверенный переход в «современность» был бы не возможен. Однако эти меры требовали единства государственной воли, массового принуждения и тотальной мобилизации. Прорывная индустриализация вплоть до начала 70-х годов XX столетия была единственным, надежным средством перехода от «патриархальности» к «современности». Однако в последней четверти XX века, в результате внутренней эволюции мировой индустриальной системы, «современности» смогла утвердиться в ряде отсталых ранее стран и без мобилизационного промышленного рывка.

Это объясняется тем, что тогда на первый план выступили две, ранее зависимых сферы индустриального производства: политика и идеология, Если до 70-х годов хозяйство, политика и идеология в мировом масштабе развивались относительно равномерно с некоторым преобладанием хозяйственного элемента, то теперь стали доминировать политические и идеологические факторы. Отныне для зрелого индустриализма, взятого в мировом масштабе, не имеет значение, существует ли в каких-либо странах (кроме передовых, евро-атлантических) развитая промышленность или нет. Для мировой индустриальной системы важно планетарное равновесие трех сфер промышленного производства, а такое равновесие уже давно установлено. В результате отсталые нации осознали, что для вхождения в «современность» нет нужды выстаивать передовую национальную промышленность, а достаточно просто перенять у Запада индустриальные политические формы и массовое, потребительское мировоззрение.

В результате в большинстве стран так называемого «третьего мира» утвердился половинчатый, сегментарный индустриализм, при котором функционирует одна или две сферы стандартного производства. На основе этого сегментарного индустриализма выросло патримониальное общество, которое является наиболее инертной и амбивалентной индустриальной формой. Данное общество имеет жесткую социальную структуру, бесконечно воспроизводит модель «закрытого» миросозерцания, требует безусловного подчинения «младших» «старшим». Патримониальное общество насквозь пронизано потребительской массовой идеологией и все больше укореняется во вторичной, массовой культуре. Кроме того, оно поставлено в строгую зависимость от рационально-легальной системы политической организации. Фундаментом патримониального социума служит не индустриальная триада: хозяйство, политика, идеология, а диада, состоящая из стандартного мировосприятия и «подражательной» политики.

Два других общественных типа: гражданский и авторитарный опираются на целостную и зрелую индустриальную структуру. Наиболее полно индустриальный принцип «безграничного производства и потребления» выражает гражданское общество. Авторитарное же общество, напротив, стремится преодолеть издержки индустриализма, сохраняя при этом его позитивные качества. Хотя авторитарное общество часто формирует жесткий политический режим, его нельзя смешивать с феноменом политического деспотизма или тоталитаризма. Авторитарное общество есть частно-историческая форма, образованная из сплоченных групп, союзов или профессиональных корпораций (гильдий), члены которых делегирую личную ответственность, а вместе с ней и право принятия политических решений каким-либо внешним авторитетам. Государственный строй такого общества по своим внешним признакам может мало отличаться от стандартных западных «демократий» (Япония, Тайвань), что отнюдь не делает это общество действительно «либеральным».

Очертив концептуальные границы трех современные индустриальные «форм», мы выяснили, что сегодня в мире присутствуют и архаические сообщества, представленные в виде анклавов, резерваций или фантомных государств. Архаические сообщества основаны на традиционных способах производства: первобытном, родоплеменном, раннефеодальном. В итоге современность имеет отчетливую границу, проходящую по линии соприкосновения промышленной цивилизации и архаики. Впрочем, между архаикой и индустриальной мир-системой нет выраженного противостояния.

Целенаправленное изучение общественных связей, существующих в современном обществе, показывает, что производительные (в широком смысле) общественные отношения всегда ориентированы на достижение заданной практической цели. При этом любой процесс социального взаимодействия обязательно явно или скрыто регулируется тем или иным видом социального авторитета: нормативным, структурно-социальным или сакрально-фигуративным. «Авторитетной» может стать любая, признанная данным сообществом идеальная ценность, которая трансформировалась в поведенческую норму (обычную или позитивно-правовую) или нашла свое воплощение в социальной структуре или в физическом лице. Главным источником общественного «авторитета» служит не поведение его носителя и не функциональность какой-либо нормы, а область коллективных представлений о «должном», укорененная в определенной изначальной культуре. Именно поэтому ни один действительный «авторитет» не может быть обоснован рациональным или легальным способом. Любой «авторитет» всегда легитимируется не иначе как ссылкой на идеальное происхождение его главных атрибутов и свойств. Сами эти качества, взятые в отрыве от коллективных представлений, не обеспечивают носителя властью.

В современных обществах параллельно сосуществует три, указанных выше, вида общественного «авторитета». Однако в каждой индустриально-общественной форме мы находим один доминирующий вариант «овеществления» идеальных ценностей. В гражданском обществе абсолютным авторитетом обладает позитивная норма абстрактного права. В авторитарном социуме господствует совокупная общественная структура (институт верховной власти) или ее отдельные «уполномоченные» сегменты. Наконец, в патримониальном обществе доминирует живая персона ближнего или дальнего «патриарха», наделенная, с точки зрения членов сообщества, особой, магической силой.

Активность воплощенного авторитета непременно несет в себе принудительную составляющую. Влияние авторитета на окружающих лиц, основанное не на моральном, а на политическом праве, мы обозначили термином «авторитарное действие». Такое принудительное действие может осуществляться в двух, крайне отличных друг от друга формах: в форме необходимого (или вынужденного) принуждения и в форме произвольного (или эгоцентрического) насилия. Если необходимое принуждение всегда преследует позитивные цели: сохранение порядка, восстановление справедливости и т. п., то произвольное принуждение имеет всегда спонтанный, не обоснованный характер. Добавим к этому, что функционирование любого общественного авторитета не может обходиться без необходимого принуждения. Вопрос лишь в его силе и в степени пространственного охвата. По этой причине одну из трех индустриальных форм мы и называем «авторитарным» обществом, а не, предположим, -«авторитетным» или «корпоративным» социумом. На наш взгляд, очевидным является то положение, что социальный авторитет, не способный прибегать в нужный, критический момент к тому или иному виду принуждения, есть авторитет ущербный, слабый и фиктивный.

Переходя к исследованию исторических разновидностей авторитарного общества, мы выделили пять авторитарных подтипов: коммунитарный, замкнутый, мобилизованный, скованный и маргинальный. Находясь ближе к гражданской общественной форме, коммунитарный подтип наиболее точно, по сравнению с другими авторитарными подтипами, совпадает с индустриальным генотипом. Замкнутый подтип по многим параметрам близок коммунитарному, его внешние организационные формы часто представляют слепок с либерально-правового государства, но в нем сохраняются пережитки до-индустриальных, архаических отношений.

По своим устремлениям близок идеальному «согласованному» обществу другой подтип «центрального сектора», который мы называем «мобилизованным» подтипом. Спаянное мобилизованное общество обладает высокой цельностью и монолитностью, а потому при благоприятных исторических обстоятельствах может долго и успешно противостоять давлению со стороны враждебных «либеральных» систем. Такое общество существует в двух формах: «начальной», целью которой является прорывная индустриализация, и в «перманентной», главной задачей которой становится построение идеальной системы, ориентированной на «согласованный» общественный идеал. «Начальный» мобилизационный подтип не способен к равномерному, длительному и поступательному развитию, поскольку у него одна задача: ускоренное развитие общества в условиях хронического дефицита ресурсов. Выполнив эту задачу, мобилизованное общество быстро теряет старые ценностные ориентиры и сталкивается с проблемой трансформации. Наоборот, «перманентно» мобилизационный подтип заведомо обладает развитым индустриальным фундаментом и в теории может существовать бесконечно долго, поскольку его целью является строительство идеального социума, а такое строительство не имеет в реальной истории очерченных границ.

Мобилизованный подтип, утерявший социальную динамику, неизбежно начинает деформироваться, приобретая свойства статичного, консервативного социума. Такой социум в нашей классификации получает название «скованного» общества и относится к «правому» сектору авторитарного ряда. Перманентный кризис становится нормой скованного общества, но нередко этот подтип демонстрирует и завидную устойчивость, которая, впрочем, рано или поздно завершается всеобъемлющим коллапсом.

Если правящая элита не начинает вовремя структурные преобразования, то скованный социум либо распадается, либо переходит в маргинальное состояние. Маргинальный подтип, вплотную соприкасаясь в нашей умозрительной схеме с патримониальным социумом, теряет многие важные признаки общественного авторитаризма: целеустремленность, собранность, монолитность. В маргинальном обществе преобладают инертные слои, утерявшие этническую, профессиональную и культурную идентичность. Маргинальный человек изначально пренебрежительно воспринимает обыденный труд, видя во всякой размеренной и планомерной работе не радость творчества, а наказание судьбы. В маргинальном социуме все отчетливее проявляются свойства патримониальной социальной системы: стремление масс к масштабной патронажной опеке, негативное отношение ко всякому технологически сложному производству, господство уравнительнопотребительских настроений. Усредненное маргинальное мироощущение сегодня можно найти в любой социальной системе, само маргинальное общество в своем чистом виде встречается не так часто. Это связано с тем, что маргинальное общество весьма не стабильно, а также с тем, что для его возникновения требуется сочетание трех достаточно уникальных обстоятельств: наличие безземельного крестьянства, существование бедного пролетарского предместья и распространение индустриальной субкультуры.

Несмотря на различия, обнаруженные в каждом из пяти авторитарных подтипов, все они имеют один генотип. По своему изначальному качеству этот генотип вполне тождественен, но его реальное проявление вовне и его воздействие на социальные структуры может быть не одинаковым: сильным, умеренным или слабым. «Силу» авторитарного генотипа олицетворяет мобилизованное общество, «умеренность» коммунитарное и замкнутое, а «слабость» — скованное и маргинальное.

Исследовав авторитарные подтипы, мы выяснили, что именно становится объектом управляемых, структурных преобразований: само общество, его политические институты или системы политических верований? Облик любой социальной структуры, т. е. предписанные обычаем или законом позиции участников взаимодействия, может долго сохранять неприкосновенность. При этом социальная функция или производственный смысл данной структуры может меняться и даже утрачивать первоначальное значение. Из-за чего следует различать в любой структуре два принципиальных и не всегда совпадающих момента: устоявшуюся форму и ее общественную функцию. Утеряв изначальную функцию и сохранив форму, структура утрачивает свой заданный социальный смысл. Эта ситуация является стимулом для проведения структурных преобразований, которые по сути означают только одно: установление нового соответствия между формой и функцией.

При этом мы видим, что организационные структуры — вторичны. Им предшествуют мировоззренческие структуры или культурно-ценностные парадигмы, которые и определяют подлинный смысл общественного воспроизводства. Организационные и мировоззренческие структуры существуют всегда одновременно. Они встроены в иерархическую систему, где имеется координирующий центр, а также базовые и вторичные подструктуры. Данная иерархическая система и есть тот объект, который принято обозначать термином «общество». Мировоззренческие и организационные структуры подразделяются на следующие подвиды: генеральные и системные, целостные или самодостаточные, зависимые и атомарные (фундаментальные ячейки). Кроме того, все социальные структуры следует разделить на два типа: устойчивые и подвижные.

Устойчивыми надо считать те структуры, которые имеют естественную, органическую природу, не предустановленную сознательным решением человека и потому не подвластные прямому регулятивному воздействию. Подвижными или изменчивыми структурами следует признать те социальные формы, которые не могут существовать без согласия участников данного взаимодействия или без сознательного одобрения внешней социальной среды. Такие изменчивые структуры заведомо имеют договорную, легальную природу. Все подвижные структуры есть продукт относительно развитой цивилизации, поэтому архаические сообщества не знакомы с подобным явлением. Только подвижные социальные структуры подвержены сознательному, рассчитанному влиянию со стороны реформаторов. Именно эти структуры при начале радикальных преобразований становятся объектом реформационной деятельности.

Провозглашая «курс на структурные реформы», реформатор выполняет одновременно две задачи. Во-первых, он пытается в меру своих сил и способностей удовлетворить вызревшую социальную потребность в переменах. Во-вторых, он старается приблизить общество к некоему идеальному образцу, возникшему в его сознании. Процесс, связанный с выполнением первой задачи, мы называем «прагматически-реформационным действием». Процесс решения второй задачи есть уже «утопическая политика». Всякая реформа, сколь бы утилитарный вид она не имела, обязательно сочетает в себе два вышеупомянутых момента: момент «прагматического» действия и момент «утопической» политики. Вопрос лишь в том, как эти моменты сочетаются, и не преобладает ли «утопическое» мероприятие над «прагматическим». Соотношение «утопизма» и «прагматики» в преобразовательном процессе определяет то, какое направление в итоге принимают реформы: идеалистическое или реальное.

Когда структурная реформа замкнута исключительно на идеальный аспект бытия, когда она заведомо претендует на эпохальность и вселенский охват, тогда можно уверенно говорить, что перед нами образец чистой «утопической» политики. Когда же реформа разрешает, в первую очередь, насущные бытовые и материально хозяйственные задачи населения, игнорируя всякий идеализм, тогда мы имеем модель чисто «прагматического» действия. Заметим, однако, что «прагматическая» политика может легко обойтись без какого-либо выраженного обращения к «утопизму». Между тем по ходу «утопической» реформы ее проводники неизбежно будут ориентироваться на то или иное «прагматическое» действие. При этом среднесрочные задачи преобразований, рассчитанные на десять-пятнадцать лет, одинаково хорошо решают оба типа реформационной политики. Но долгосрочные управляемые перемены, охватывающие длительные периоды в тридцать, пятьдесят и более лет, можно осуществить, только обратившись к средствам «прагматического» реформирования.

Не зависимо от того, каков долгосрочный ориентир реформационной политики, на начальном этапе преобразований она всегда решает одну и ту же задачу: преодолевает системный кризис. Данный кризис с наибольшей силой захватывает сегодня именно авторитарные общественные системы. Хотя, конечно, дисбаланс хозяйства, политики и идеологии наблюдается сегодня и в гражданском обществе и тем более — в патримониальном. Ключевая разница здесь состоит в том, каким техническим способом восстанавливает та или иная общественная система утраченное равновесие.

Легче всего данная проблема решается в гражданском обществе: посредством регулярной и мягкой корректировки правовой нормы, «ответственной» за данный кризисный участок. Чуть труднее приходится патримониальным социумам. Однако и для них выход из системного кризиса не является неосуществимой задачей. Ведь патримониальным социумам приходится заниматься балансировкой только двух сфер общественного производства: политики и идеологии. Кроме того, для создания эффекта «очевидных перемен» патримониальной элите не нужно проводить системные преобразования, не нужно на самом деле менять «устаревшую» или «кризисную» социальную структуру. Не затрагивая саму структуру, патримониальная элита меняет сами фигуры власти, снимая «старого» чиновника и назначая на важный пост «нового» уважаемого человека. Поскольку авторитетом здесь обладает только персона «ближнего» или «дальнего» патриарха (высокопоставленного чиновника), постольку любая кадровая перемена в верхах воспринимается социумом как кардинальное, системное преобразование, граничащее с революцией.

В более тяжелой ситуации находится авторитарное общество. Попав в кризисную ситуацию, это общество должно трансформировать всю подвижную социальную структуру. Ни корректировка правовой нормы, ни смена государственного сановника не может по-настоящему оздоровить кризисное, авторитарное общество. Поэтому структурная реформа сегодня востребована именно в авторитарных социумах. В то время как гражданское и патримониальное общества пока не нуждаются в масштабных преобразованиях, ибо хорошо обходятся техническими реформами.

Всякие подлинные, структурные перемены, проводимые в авторитарных системах, сколь бы поначалу не были ограничены их задачи, обязательно рано или поздно принимают облик управляемого системного переворота. Пошаговые, растянутые во времени фрагментарные реформы способны улучшить только относительно совершенное, т. е. — передовое на данный момент общество. А такое общество уже более-менее благополучно и потому не нуждается в революционных переменах.

Для всех авторитарных социумов, нуждающихся в преобразованиях, лучшим средством будет быстрая, целенаправленная, структурная реформа, принимающая вид «управляемой революции». Любая революция есть скачок, посредством которого преодолеваются драматические паузы в развитии. Но есть существенное различие между двумя вариантами революции: между всеобщим вооруженным мятежом и спланированной, радикальной реформой. Насильственная революция приводит поначалу лишь к смене элит. В результате страна долго переживает хаос и разруху. Следствием же «управляемой» революции становится относительно мирный выход общества на новый виток развития.

Говоря о значении «управляемой» революции, надо иметь в виду, что сама масштабная, структурная реформа не создает ничего кардинально нового. Ее смысл заключен отнюдь не в том, чтобы кризисное общество совершило мистический скачок из царства «нужды» в царство справедливости". «Управляемая» революция не совершает чудес, — она лишь целенаправленно раскрывает тот потенциал, который уже заложен в данном общественном организме. Отсюда ясно, что само обращение к средствам «управляемой» революции не гарантирует реформаторам успеха, поскольку далеко не каждый кризисный социум готов к прорывному, энергичному развитию. Радикальная, структурная реформа может принести желанные плоды только в том случае, если общество готово обдуманно воспользоваться этими плодами. В противной ситуации заявленная элитой «радикальная реформа» неотвратимо трансформируется в декларативное, имитационное преобразование, которое не только усиливает общество, но наоборот — лишает его остатков мужества и энергии.

Для успеха «управляемой» революции помимо внутренней готовности общества к структурным переменам необходимо наличие субъекта перемен, обладающего властью, волей и твердым намерением довести начатое до конца. Таким субъектом может быть только какая-либо ответственная группировка правящего класса. При этом не следует смешивать два разнородных явления: правящий класс или политическую элиту общества и бюрократический государственный аппарат. Воля правящего класса, если таковая, конечно, имеется, совсем не тождественна воле группы чиновников, пусть и самых высокопоставленных. Это связано с тем, что, во-первых, бюрократический аппарат никогда, нигде и ни при каких условиях не имеет выраженной политической воли (волю к самообогащению, естественно, таковой считать нельзя), а, во-вторых, с тем, что состав правящего класса всегда шире состава чиновников. Членами правящей элиты являются не только первые лица государства и их приближенные, но и все лица, обладающие независимой распорядительной властью: лидеры реальных общественных объединений, промышленники, крупные землевладельцы, армейский и полицейский генералитет, профсоюзные и религиозно-этнические вожаки и т. д.

Худшим субъектом перемен, с точки зрения национального суверенитета, является чужая, иностранная элита, захватившая данную страну силами своей армии. Классическим образцом структурных реформ, проведенных оккупационной армией (а точнее элитой иностранного государства), служит «денацификация» и «демилитаризация» послевоенной Германии, а также первый этап «модернизации» Японии, проведенный американской военной администрацией в 1945;1955 годах.

Однако армия может быть и по-настоящему полноценным субъектом радикальных реформ, преследующим в большей или меньшей степени национальные интересы. Но только в том случае, если это армиянациональная и если она пришла к власти путем государственного переворота. Конечно, в данной ситуации истинной волей и инициативой обладает не вся армия, взятая в ее умозрительном единстве: от рядового до маршала, но лишь ее верхушка, представленная действующим генералитетом и высшими штабными чинами. Завладев государством в кризисный момент его существования, национальная армия оказывает идеологическое, политическое и репрессивное давление на противостоящее ей по тем или иным причинам общество. Лишь поставив общественную жизнь под свой контроль, военные могут приступить к системным преобразованиям. Выборочное насилие, ограничение «гражданских» прав и всевластие армейского устава есть важная предпосылка реформ в тех обществах, где военные становятся субъектом «управляемой» революции.

Другой потенциальный субъект реформ, выделенный в нашем исследовании, уступает армии по своим политическим возможностям. Он более своекорыстен, осторожен и беспринципен. Речь идет о буржуазно-компрадорских группах, предпочитающих долгосрочному национальному интересу сиюминутную финансовую выгоду. Данный субъект становится на путь кардинальных, структурных реформ только под давлением чрезвычайных социально-экономических обстоятельств. Стратегическая цель компрадорской буржуазии проста — она желает еще тверже закрепить свои имущественные права, а заодно мечтает приобрести новую собственность. Попутное изменение государственных институтов и социальных структур буржуа-компрадор считает неизбежной платой за удовлетворение своего имущественного интереса.

Если в кризисном, авторитарном обществе нет организованной армии, проникнутой кастовым духом, а также отсутствуют крупные собственники, то роль проводников структурной реформы могут взять на себя сплоченные религиозно-этнические группировки. Чтобы приступить к системным преобразованиям, этим группам бывает достаточно прийти к власти легальным путем: посредством парламентских или президентских выборов. Однако религиозно-этнические лидеры редко выбирают самый простой путь. Нередко они прибегают к радикальным и террористическим методам захвата власти: к массовым выступлениям, всеобщим стачкам, вооруженным столкновениям и т. д. Стратегической задачей религиозно-этнической элиты может быть установление теократического режима, или создание традиционалистского государства.

Религиозно-этнические группы обычно отличаются высокой сплоченностью и организованностью. Не смотря на это, самым эффективным субъектом «управляемой» революции следует признать не их, а новейшие мобилизационные политические союзы, которые часто принимают облик «доминирующей» политической партии. Такого рода партия, желающая с успехом провести структурную реформу, должна быть предельно централизованна, дисциплинированна и подвижна. Ее рядовые члены обязаны без оговорок и без специального обсуждения принимать социально-политический идеал, выработанный партийным руководством. При этом необходимо различать два типа современных мобилизационных партий: заговорщические и реформаторские. Первые, как правило, ставят перед собой исключительно политические цели и, захватив власть, на этом останавливаются. Вторые, напротив, действительно стремятся преобразовать и улучшить кризисное общество. Власть для них только средство, а не самоцель. Реформационная партия не откажется от политики радикальных реформ даже под угрозой вооруженного сопротивления противников.

Определив мотивы поведения и цели пяти потенциальных субъектов структурной реформы, мы кратко рассмотрели объективные условия, в которых начинают действовать реформаторы. Системный кризис, перешедший из латентной стадии в умеренную, вызывает у авторитарного общества защитную реакцию. К разряду малопродуктивных «защитных» реакций относятся такие разрушительные процессы как гражданская война, верхушечный переворот, политическая «либерализация», популистская и декларативная реформа.

Самым же эффективным средством «защиты» от кризиса является структурная реформа. Ее реальный ход зависит от многих привходящих обстоятельств: как объективных, так и случайных. Опыт десятков исторических, авторитарных социумов, прошедших через структурные преобразования, позволяет выделять три успешные «модели» авторитарных преобразований: коммунитарную, гражданскую и мобилизационную. Причем стихийная деградация кризисного социума, очевидно, не может считаться «моделью» реформ. Этот инволюционный процесс обозначается термином «ниспадающая трансформация». Наглядным примером подобной «трансформации» служит распад СССР и бывшей Югославии.

Если воспринимать структурную реформу предельно абстрактно, то мы увидим, что она по содержанию представляет простой по форме, но очень трудный по исполнению, переход «слева направо» от одного авторитарного подтипа к другому. Если укорененным идеалом авторитарного социума будет гражданский тип социального устройства и при этом данное общество имеет евро-атлантическую традицию, то по ходу реформы оно будет двигаться все дальше «влево»: сначала к коммунитарному подтипу, а затем и прямо в гражданское социальное пространство. Когда ценностным ориентиром избирается «солидаризм», общество способно достигать коммунитарного состояния. Если главной ценностью будет признано тотальное «всеединство», то социум начнет тяготеть к мобилизационному подтипу «центрального сектора». Здесь, в свою очередь, общество либо занимается строительством зрелого индустриального фундамента (начальная мобилизационная реформа), либо созданием идеального «согласованного» строя (перманентная мобилизационная реформа).

Из четырех исследованных моделей авторитарных преобразований правящая элита может по своему усмотрению выбрать коммунитарную или мобилизационную реформу. Гражданский вариант общественных преобразований нельзя избрать, руководствуясь только соображениями «блага» и «справедливости». Только те авторитарные социумы, которые изначально укоренены в западноевропейской, культурной традиции, могли естественно преодолеть границы «авторитарного ряда».

Не зависимо от того, какой ценностный ориентир преобладает в том или ином авторитарном обществе, не зависимо от готовности элиты проводить преобразования, не зависимо от объективной потребности социума в переменах, субъект реформы вынужден использовать экстраординарные средства принуждения. Любые реформационные начинания не обходятся без выборочного и соразмерного принуждения, а его единственным легальным источником становится государственные институты. Однако, не взирая на видимое могущество государственного аппарата, мы должны признать, что предельным источником власти всегда служит само общество, а не его институты. Легальная государственная власть на самом деле занимает подчиненное положение по отношению к совокупному обществу. Бюрократический аппарат и государственные представляют собой своеобразный медиатор, передатчик общественной воли.

Формальная же самостоятельность государства объясняется тем, что суверенная воля общества проходит «обработку» в недрах бюрократического аппарата и возвращается обратно «в массы» в виде легальных решений с некоторой задержкой. Поэтому при параличе общественной воли и даже при распаде общества (если этот распад не принял внешне катастрофические формы) бюрократия, а, следовательно, и само государство как институт способны какое-то время играть самостоятельную роль. Но этот период видимого всевластия бюрократии неизбежно завершится либо переворотом, либо реальным государственным распадом. Если общество само по себе слабо, беззащитно и инертно, то столь же слабым и инертным будет представляющий это общество чиновник.

Необходимо учитывать, что зависимость государственного режима от воли общества отнюдь не заставляет государство создавать институты либерально-представительского правления. То, что народ: т. е. — все совокупное общество является источником власти — еще не означает, что он может действительно стать распорядителем своей судьбы. Совокупная воля масс всегда отличалась аморфностью, мистицизмом и текучестью. Поэтому она нуждается в дополнительной концентрации, а также в рациональном истолковании. Функцию таково «сгустителя» и «толкователя» общественной воли берет на себя не пассивный бюрократический аппарат, а активная властвующая элита.

В этих условиях главным инструментом структурных преобразований становится режим политической диктатуры. Этот режим мы определили как тип государственного управления, при котором жестко ограничиваются, а иногда и подавляются любые проявления фрагментарной политической воли, не совпадающей с совокупной волей общества. Отсюда вытекает, что если правящая элита правильно и точно выражает общественную волю, тогда сам способ организации государственной власти: будет ли это «демократия», «диктатура», «корпоративное государство» или нечто иное, будет иметь второстепенное и чисто инструментальное значение.

Явная репрессивная мощь диктатуры или, напротив, ее распорядительная слабость, ничего не говорят нам о состоятельности государственных институтов. Государство может быть слабым, но чрезмерно репрессивным или сильным, но вполне «снисходительным». Поэтому режим диктатуры не является первым средством укрепления государства и общества. Однако, не следует впадать и в другую крайность, недооценивая стабилизирующую функцию диктаторских режимов. Извлекая режим политической диктатуры из конкретной социально-культурной среды, исследуя параметры режима без учета того, в каком направлении изменяется общество, нельзя достоверно оценить ни его «прогрессивность», ни его «реакционность». Следовательно, ни режим «диктатуры» ни режим «парламентской демократии» не должны быть для общества самоцелью. При осуществлении структурных реформ концентрированная автократическая власть есть только вспомогательное средство балансировки конфликтных интересов, а вместе с тем и инструмент социального обновления.