Повтор в структуре фольклорного текста: на материале русских, болгарских и чешских сказочных и заговорных текстов

Вопрос о повторе как особом приеме1 организации фольклорного произведения и конкретного фольклорного текста неоднократно затрагивался фольклористами (как отечественными, так и зарубежными). Это свидетельствует о том, что необходимость исследования данного приема и его использования в фольклорной традиции назрела давно. Обращавшиеся к этой проблеме ученые работали лишь на материале детского сказочного фольклора и практически изучали только принцип кумуляции, который, на наш взгляд, является частным случаем структурообразующего повтора.

Повтор — это один из наиболее широко распространенных приемов в фольклорной традиции. Он встречается в различных жанрах, разнообразных произведениях и самых разных текстах, выполняя при этом, разумеется, разнородные функции. Именно универсальный характер этого явления, истоки которого мы можем найти в свойствах речи как акта коммуникации2, обусловливает необходимость изучения его не только (а в некоторых случаях и не столько) фольклористикой, но и лингвистической теорией текста. Поскольку наше исследование в некоторых своих аспектах вплотную подходит к проблемам, решаемым этой областью лингвистики, то мы должны сразу же оговорить, что наши наблюдения и выводы в этом случае не претендуют на полноту и всеохватность, а употребляемые термины принимаются в качестве рабочих и только в рамках нашего исследования. Нас занимают проблемы, связанные с использованием повтора в качестве приема структурной организации фольклорного текста, и мы вынужденно вторгаемся в область лингвистических теорий лишь в том случае, когда в ее образовании непосредственно задействованы явления связной речи, мыслимой как акт коммуникации.

Материалом, послужившим объектом нашего исследования, стали произведения сказочного и заговорного фольклора трех славянских народов: русского, болгарского и чешского. Этот материал был выбран не случайно.

Дело в том, что в далеком прошлом сказки, так же как заговоры, относились к магической области народной культуры. При помощи слова, в одном случае, сопровождавшего определенные ритуалы, а в другом, свободного от них, люди пытались воздействовать на окружающий их мир как живой, так и неживой природы. Таким образом, они вступали с окружающим миром в диалог, то есть осуществляли акт коммуникации. Вероятно, именно в рамках этой коммуникации и на основе ее фундаментальных законов и стали оформляться первичные, архаичные тексты. Это позволило нам предположить, что в основах своих структурных образований произведения, относящиеся к данным областям, будут иметь нечто общее. Однако с течением времени магическая функция сказками была утрачена и возобладала функция эстетическая. Заговоры же и до сегодняшнего дня остались жанром, преследующим утилитарно-магические цели. Изменились ли древние структуры и принципы их образования? Что нового в процесс структурирования текстов внес тот факт, что сказки стали эстетическим жанром?

С другой стороны, в те давние времена славяне были единым народом. Это позволило нам предположить, что и в записях, сделанных в конце XIXначале XX веков, мы сможем обнаружить некие общие принципы структурообразования. Однако многовековое существование народов в качестве самостоятельных, формирование у каждого из них своей специфической национальной культуры должны были повлечь за собой и изменения в тектах, относящихся к области сказочного и заговорного искусства. Затронули ли эти изменения только содержание (что вполне естественно и объяснимо) или коснулись и формальной стороны произведений?

Обращение к чешским, болгарским и русским материалам позволяет нам с известной долей адекватности (мы понимаем, что в каждом национальном фольклоре каждой из групп славянских народов есть свои, специфические только для него черты и особенности) говорить об общих чертах и различиях, сложившихся в фольклоре восточных, западных и южных славян. Обратиться именно к этим традициям мы решили в связи с тем, что исторические судьбы данных народов кардинально различны. Сложились так, что Чехия была промышленно наиболее развитой частью средневековой Германии. Соответственно, культурный уровень населения был очень высок. Дети даже в сельских местностях ходили в школу, то есть получали азы грамотности. Естественно, эта особенность жизни нашла отражение в чешских сказках: многие эпизоды в них построены с учетом того, что персонаж умеет читать и писать. Да и во многих сказках говорится о том, что родители отправляют своих детей в школу или что после окончания учебы дети должны отправиться в свет, искать себе работу и учиться какому-нибудь мастерству. Неудивительно поэтому, что чешская сказка находилась под большим влиянием средневековой литературной традиции. В меньшей степени образованность населения отразилась на текстах заговоров, что и понятно, поскольку заговор воспринимался как магический текст, в котором ничего нельзя изменять.

Судьба болгарского народа была другой, более трагической. Пятьсот лет турецкого владычества привели к экономической и культурной отсталости народа. Поставленный в условия необходимости национального самосохранения болгарский народ трепетно относился к культурному наследию своих предков. Не только заговорные, но и сказочные тексты сохранялись особенно тщательно. Влияния литературы практически не было. Таким образом, мы можем констатировать, что болгарский фольклор в силу обстоятельств в большей мере, чем чешский, сохранил архаическую составляющую.

Однако мы сравниваем эти традиции не только между собой, но, причем в первую очередь, и с русской традицией, во-первых, потому что проблемы, связанные с повтором как приемом структурообразования фольклорных сказочных текстов, мы решали, основываясь именно на русском материалеа во-вторых, потому что сравнение с ней позволит нам получить более полную картину общеславянской традиции, так как русский фольклор можно рассматривать как представляющий восточнославянскую традицию в целом.

Таким образом, сравнение различных славянских традиций может дать интересные результаты.

Знакомство с материалом показало, что повтор как прием структурообразования, на основе которого формируется композиция произведения в целом, используется чаще всего в жанрах, входящих в область так называемого детского фольклора. Поскольку современной наукой до сих пор не установлены точные границы понятийного объема термина детский фольклор3, то необходимо уточнить, что мы к этому разделу относим как произведения, специально созданные взрослыми для детей, так и те, которые были постепенно ассимилированы ими. Это, прежде всего, сказки о животных, процесс «полного выпадения» которых из репертуара для взрослых, по мнению Э. С. Литвин, «.во всяком случае, к концу XIX — началу XX веков. не только закончился, но и успел приобрести права давности"4- сказки волшебные и частично бытовые, поскольку они рассказываются детям и самими детьми, а также такие жанры «материнского» (термин О.И. Капицы) фольклора, как пестушки, прибаутки и докучные сказки.

Источниками текстов сказок, включенных в рамки нашего исследования, являются сборники, признанные классическими собраниями и в целом дающие более или менее адекватную картину характера и состава русского, болгарского и чешского сказочного репертуара5. Это сборники А. Н. Афанасьева, И. А. Худякова, Е. Н. Ончукова, Д. К. Зеленина, А. И. Никифорова, И. В. Карнауховой и О. И. Капицы. Основное число текстов докучных сказок (бесконечных докучных сказок, поскольку в основе их композиции и лежит прием многократного повтора) было почерпнуто нами из фундаментального исследования А. И. Никифорова «Росшска докучна казка», опубликованного в 1932 году в журнале «Етнограф1чний в1сник». Эти тексты были включены затем в наш сборник «Русская докучная сказка» (Тольятти, 1999), который был дополнен как текстами из архива автора, так и разбросанными по многочисленным сборникам сказок и фольклорных материалов, опубликованных в середине XIX — начале XX веков. Произведения детского фольклора (типа пестушек, прибауток и т. д.) были взяты из сборника «Младенчество, детство», серии «Мудрость народная. Жизнь человека в русском фольклоре», вышедшего в 1991 году, в котором собраны фольклорные записи, сделанные в XIX и XX веках в разных краях России. В нашей работе широко представлены материалы из известного собрания П. В. Шейна «Великорусе.», а также материалы, опубликованные в журналах «Живая старина», «Этнографическое обозрение» и в краеведческих сборниках.

Обращаясь к изучению болгарских сказок, мы прежде всего привлекли тексты, опубликованные в многотомном (60 томов), издающемся уже на протяжении столетия (первый том вышел в 1889 году) сборнике болгарского фольклора «Сборник за народни умотворения и народопис» (с первого по двадцать шестой том он имел другое название — «Сборник за народни умотворения, наука и книжнина»). Это тома 1−4, 10, 13−15 (XIX век), 38, 48, 49, 56 и 57 (XX век). Использовался также сборник классика болгарской фольклористики профессора М. Арнаудова (издание 1943 года). Таким образом, мы можем говорить о достаточно высокой степени адекватности изучаемого материала живой народной традиции.

Чешские сказки были нами почерпнуты из классических сборников XIX века (первых изданий либо позднейших их переизданий). К ним относится сборник К. Я. Эрбена — одного из основоположников собирания и изучения народной прозы («Cveske narodni pohadky», 1949 и 1955), хотя чешские ученые и отмечают, что он, пусть в меньшей степени чем Б. Немцова, но все же подвергал тексты правке, прежде всего стилистической. Однако поскольку мы изучаем приемы структурообразования, а не язык и стиль чешской сказки, то мы сочли возможным воспользоваться текстами из его сборника.

Более адекватная картина народной сказочной традиции представлена в сборнике «Moravske narodni pohadky a povesti» (1983), в который вошли тексты, записанные образованными любителями народной словесности (пасторами) в различных областях Моравии в середине XIX века.

Особый интерес, на наш взгляд, представляет сборник И. Ш. Баара «Chodske pi’sne a pohadky», поскольку его автор был не просто собирателем народной прозы, но и выходцем из семьи, в которой бабушка и мать были известными исполнителями сказок.

Привлекались нами и другие сборники, содержащие как выборки из публикаций XIX века, так и записи, сделанные уже в начале и середине XX века.

Таким образом, и здесь мы можем предполагать, что привлеченный материал более-менее адекватно отражает состояние народной традиции.

Такие же критерии мы предъявляли и к сборникам, содержащим записи заговорных текстов. В русской традиции это такие, признанные классическими, сборники, как «Великорусские заклинания» JI.H. Майкова — одно из первых (1869) и до сих пор наиболее полное собрание русских заговоровсборник «Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия, собранные М. Забылиным», изданный в 1880- а также сборники, опубликованные в XX веке и содержащие как тексты из более ранних сборников (Н.И. Савушкина «Русские заговоры», 1993), так и современные записи, сделанные в ходе фольклорных экспедиций студентов МГУ им. М. В. Ломоносова под руководством А. А. Ивановой: «Вятский фольклор. Заговорное искусство» (1994) и «Заговоры и заклинания Пинежья» (1994).

Тексты болгарских заговоров были нами позаимствованы из многотомного собрания «Сборник за народни умотворения и книжнина» (книги 1−9, 11, 15−17, 30, 38, 50, 56, 57), а также из статей этнографов, изучающих современное состояние лечебной магии в Болгарии.

Чешский материал был взят нами из приложения к диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Е. В. Вельмезовой «Текст человека и болезни: чешский лечебный заговор (опыт исследования семантической структуры)» (М., 1999). Тексты были отобраны автором из классических сборников и этнографических исследований лечебной заговорной традиции различных областей Чехии конца XIX — первой половины XX веков. и.

Повтор как прием структурирования фольклорного текста привлек внимание ученых еще в конце XIX века, причем он был зафиксирован как в области детской сказочной и «материнской» поэзии, так и в заговорных текстах. Однако поскольку формальная реализация приема была различной, то и взаимосвязь между ними не была замечена6.

Существование в фольклоре целого ряда произведений — детских сказок и песенок, имеющих особую структуру, формирование которой связано с повтором, было отмечено учеными-фольклористами И. Больте и Г. Поливкой. Причем обнаружены они ими были в фольклоре различных европейских народов. Результаты своих наблюдений и размышлений немецкий и чешский ученые опубликовали в вышедшей в Лейпциге в 1915 году книге «Anmerkungen zu den Kinder — und Hausmarchen der Bruder Grimm» («Наблюдения над детскими и домашними сказками братьев Гримм» — здесь и далее перевод наш)7. Один из разделов этой книги был посвящен текстам, имеющим отличную от обычной для сказок форму, — это короткие и часто рифмованные сказки, в которых персонажи или их действия как бы нанизываются, образуют цепь. В таких сказках основным является прием неоднократного повторения, часто почти дословного, отдельных слов, предложений или даже групп предложений и целых эпизодов. В своей работе И. Больте и Г. Поливка пытались подобрать название произведениям этого типа: они использовали о такие термины, как Kettenmarchen (цепные сказки), Haufungsmarchen (сказки с нагромождением) или Zahlgeschichte (истории, в которых постоянно что-нибудь считают). Не удовлетворившись ими, они продолжили поиск адекватного наименования в английском языке и впервые употребили термин accumulative story (кумулятивные рассказы), ставший привычным для современных фольклористов9.

И. Больте и Г. Поливка на основании огромного сказочного материала многих европейских народов (включая и славянские), имевшегося в их распоряжении, попытались выделить и описать три основных типа кумулятивных рассказов, наиболее распространенных в Европе. Это прежде всего тип «Нет козы с орехами» (AT 2015). Ко второму типу они отнесли те сюжеты, в которых герои пожирают друг друга, за что последовательно наказываются Богом (AT 2025;2028). К третьему — сказки и песенки типа «Дом, который построил Джек» (AT 2035).

Учитывая эти наблюдения, а также основываясь на собственном опыте, американский ученый-фольклорист С. Томпсон при переводе на английский язык и переработке указателя сказок А. Аарне (1928) вынес так называемые кумулятивные сказки из раздела сказок о животных и предусмотрел для них 200 новых номеров (с 2000 по 2199, Cumulative Tales). Реально им было заполнено только 22 номера, остальные оставались в резерве, так как, по мнению ученого, работа по исследованию сказок, имеющих структуру такого типа, только началась.

Переводя тот же указатель на русский язык, профессор Н. П. Андреев выделил для них только один сводный номер, озаглавив его «Кумулятивные (цепные) сказки разного рода» (АА 2015 I). В качестве примера он привел три сюжета, причем не из великорусского материала. Очевидно, что вопрос, правомочно ли в указателе, построенном по тематическому принципу, выделение особой группы сюжетов по формальному признаку, причем еще в достаточной мере неизученному, оставался для самого Н. П. Андреева открытым.

В 1979 году вышел «Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка"10. Однако в нем уже не было предусмотрено ни специального раздела, ни отдельного номера для кумулятивных сказок. Мы находим их среди сказок о животных, новеллистических сказок, а также в разделе, озаглавленном «Разные дополнения к анекдотам».

В каталоге болгарских фольклорных сказок11, опубликованном в 1994 году, кумулятивные сказки включены в раздел «Приказки формули (кумулативни и др.) и допълнения към анекдотите», одако в данный раздел попадают не все сюжеты, имеющие данную специфическую структуру. Часть остается в разделах сказок о животных и новеллистических.

Оба эти указателя в своей основе имеют тематическую классификацию по характеру действующих лиц, предложенная А. Аарне, которая не дает возможности для учета структурных особенностей текстов различных сюжетов, для учета своеобразия их поэтики в целом. По справедливому замечанию В.Я.

Проппа, любой указатель, созданный на ее основе, полезен лишь «как эмпирический справочник об имеющихся типах сказок.», но он «определенно вреден, так как внушает путаные и совершенно неправильные представления о.

12 характере и составе сказочного репертуара". Противоречивость и несовершенство указателя А. Аарне (и создаваемых на той же основе национальных указателей), невозможность с его помощью дать адекватную картину разнообразия сказочных типов заставляли ученых искать новые подходы к выделению жанров и жанровых разновидностей сказки.

Одной из первых попыток решения этой проблемы, учитывая специфику самого фольклорного материала, стала работа известного собирателя и исследователя фольклора, и прежде всего сказок, А. И. Никифорова «Народная детская сказка драматического жанра» (1927). Основополагающим принципом его подхода к выделению особого жанра в сказочном фольклоре было сочетание структурных особенностей текста и специфических элементов исполнительского характера.

В процессе собирательской работы А. И. Никифоров, в отличие от своих предшественников, обращал особое внимание на условия и характер самого исполнения различных произведений народного творчества. Им было отмечено, что некоторые сказки, отличаясь простотой сюжета, не только имеют своеобразную, прямоили скрыто-диалоговую форму, но и исполняются особым образом — «театрализованным сказом». Сказкам такого типа была свойственна и особого рода композиция, основанная на принципе повторяемости: «самая сущность сказки как раз в многократном повторении.

1 Я одной и той же сюжетной морфемы". По мнению ученого, такой принцип повторяемости отличается от приема утроения в волшебной сказке прежде всего тем, что он является не приемом техники рассказывания, а элементом «техники построения самого сюжета» (курсив Никифорова)14.

Большинство сказок, которые А. И. Никифоров относил к группе «драматических», имеет в качестве «композиционного стержня» (термин Никифорова) только одно действие. «Если не будет повторных действий (встреча, мена и т. д.), то невозможна и сама сказка. Сюжет немыслим без повторений"15.

Ученым была отмечена и следующая особенность текста этих сказоктенденция к повторности (термин Никифорова) на речевом уровне, которую он обозначил как «шаблонность». Он различает четыре основных вида шаблона: буквально повторяющийся прозаический диалогкороткий, отрывистый диалог, который благодаря речитативному произнесению начинает принимать определенно ритмический складстих с песенной установкой и смешанный, когда в формулу-шаблон входит сочетание диалога прозаического со стихотворным.

Однако несмотря на многочисленные ценные наблюдения, сделанные А. И. Никифоровым относительно сюжетно-композиционной специфики целого ряда сказок, традиционно относимых к разряду детских, он акцентировал внимание не на их текстовых и функциональных особенностях, а на технике их исполнения. Таким образом, специфика исполнения текста, став основным принципом выделения жанра сказки, объединила различно организованные тексты: в одной группе оказались сказки «Медведь на липовой ноге» и «Теремок». С другой стороны, сказки, в основе которых лежит один и тот же принцип построения — повторность, оказались вне данного жанра: «Курочка ряба» (AT 2022, АА *241 III), «Звери в санях у лисы» (AT 158), «Набитый дурак» (AT 1696). Цепевидность структуры текстов, сближающая эти сказки, осталась вне пределов внимания ученого. В своей работе А. И. Никифоров не оперирует и терминами кумуляция, кумулятивная сказка, считая их чисто морфологическими, узкими, не учитывающими главное для фольклорного произведения — специфики бытования и исполнения, хотя и не отрицает, что многие сказки, включенные им в группу «драматических», можно было бы назвать кумулятивными.

В 1926 году была опубликована книга О. И. Капицы, известной собирательницы и исследовательницы детского фольклора16. В главе XIII, посвященной детской сказке, автор попыталась, проанализировав структуру популярных «робячьих» сказок «Колобок», «Коза с орехами» и «Петушок подавился», выделить один из основных формальных приемов организации текстов сказок этого типа. По ее мнению, это — «повторения в связи с нарастанием действия, или кумуляция (кумулятивность). Так, в сказке «Колобок», повторяя одну и ту же песенку с перечислением всех, от кого он ушел, Колобок прибавляет каждый раз того животного, от которого он ушел в.

17 последний раз". «Особый вид сказок, называемый кумулятивными, -продолжает она, — всецело построен на этом приеме"18. В результате ученая ограничила рамки явления, называемого кумуляцией, повторением в связи с нарастанием действия по схеме «а + ав + авс +.».

Интерес, проявляемый к проблеме более точного определения понятия кумуляция, а значит и критериев выделения из общего фонда словесных фольклорных форм кумулятивных сказок, в 30-е годы был характерен не только для России. В 1929 году в специализированном фольклористическом журнале «Folklore fellows communications» («Исследование цепных сказок») было опубликовано исследование финского фольклориста М. Хаавио «Kettenmarchenstudien. Uber die, das Kettenmarchen Bedingenden Faktoren» (название группы сказок, рассмотренных в работе, по замечанию М. Хаавио, дано исключительно по внешней форме)19. Прежде всего финский ученый разделил два понятия — кумуляция и цепь, которые, как правило, использовались учеными (в том числе и современными) как синонимы. М. Хаавио считает, что о кумуляции речь может идти только в случаях, когда мы имеем дело с дословным воспроизведением каждой ситуации в последующем пересказе, то есть кумуляция — это «высоко развитое стилевое средство стереотипии"20.

Понятие цепь относилось М. Хаавио к области языкового анализа. Он использовал его как составную часть термина «Kettensatz» — «цепные предложения». Причину возникновения подобных цепей ученый видел в таком свойстве примитивного искусства, как тенденция к разнообразным повторениям. Он называл ее «наиболее характерным стилевым средством примитивной поэзии"21. Именно она, в конечном счете, порождает явление, называемое «poetische Brechung» (поэтическое преломление). «Поэтическое преломление возникает, когда единый образ, предложение или строка разделяется на два периода, причем так, что последние слоги, слова или предложения первого периода повторяются во втором». Если в произведении «поэтическое преломление» проходит через весь текст, то возникает «Kettensatz», то есть цепь предложений.

Далее, учитывая как формальную, так и содержательную стороны, ученый выделяет несколько видов цепей (например, алогическая примитивная цепь, логическая примитивная цепь, цепь рифм, вопросы-ответы и т. д.). Существуют цепи, в которых повторяется только одно слово, но могут существовать и такие, где сцепление осуществляется при помощи целых предложений и даже их групп. Сказки, имеющие цепевидную структуру, могут быть образованы не только при помощи чистой кумуляции или цепей предложений, но и путем сочетания обоих приемов организации текста.

М. Хаавио допускал также возможность классификации цепных сказок по содержанию, отмечая, что оно обычно близко к содержанию детских сказок, однако в фольклоре разных народов можно встретить выделить и религиозные рециталы, и пикантные шутки, тексты которых имеют цепевидную структуру.

Классификацию цепевидных/кумулятивных сказок по содержательному принципу предложил в 1934 году английский ученый А. Тейлор. В своем исследовании он использовал термин «Formelmarchen» — «формульные сказки», заменив им термины цепевидная сказка, кумулятивная сказка, но, к сожалению, не дал никаких объяснений тому, что именно он подразумевает под ним.

Прежде всего А. Тейлор знакомит нас с классификацией формульных сказок, выделяя пять важнейших видов:

— цепные сказки (наиболее многочисленные);

— сказки-вопросы (AT 2200);

— сказки без конца (AT 2250);

— бесконечные сказки (AT 2300);

— кольцевые сказки (AT 2350).

Как видим, к формульным А. Тейлор отнес и так называемые докучные сказки, построенные по принципу бесконечного повторения одних и тех же ситуаций-предложений (например, сказка о вороне на гудронированном мосту).

Так как данная работа представляла собой статью в словаре сказок, то ученый уже в самом начале попытался дать определение формульным сказкам. Но, на наш взгляд, попытка оказалась неудачной — А. Тейлор не смог выделить в определяемом им типе сказок черты, характерные именно для этой разновидности, а пошел по пути отрицания в ней признаков, характерных для обычных сказок: «.рассказывание не биографично (формульная сказка концентрируется на одном ходе), о любви нет и речи, нет морали, нет антагониста-вредителя и наказания, волшебство не играет никакой роли и повествование основывается не на структурных законах симметрического использования троичности"24. Ученый и сам чувствовал недостаточность такого подхода и признал это, посетовав, что «позитивные высказывания сделать трудно"25.

В целом объемная работа А. Тейлора носила описательный характер. Автора больше интересовали проблемы происхождения отдельных сюжетов формульных сказок и их распространения в мире, чем проблема обоснования предложенной им классификации.

В течение последующих нескольких десятилетий российские ученые-фольклористы лишь косвенно затрагивали проблемы, связанные с содержанием понятия кумуляция и, соответственно, с выделением по этому признаку группы так называемых кумулятивных сказок. Но даже эти краткие замечания, сделанные ими по ходу размышлений над другими проблемами сказочного фольклора, дают нам представление о том, сколь различным было содержание, которое вкладывалось каждым из исследователей в эти понятия.

Так, Э. В. Померанцева в работах «Русская народная сказка» и «Исторические судьбы русской народной сказки» рассматривает кумулятивность как «нарочитое подчеркивание"26 приема повторения. Так же понимает этот принцип О. И. Капица. Схема приема, приведенная Э. В. Померанцевой сходна с формулами, впервые встречающимися в работе О. И. Капицы: А, А+В, А+В+С и т. д. К группе кумулятивных сказок, по ее мнению, можно отнести только те, основным принципом композиции которых является именно этот прием. Таким образом, кумулятивными можно считать лишь сказки типа «Коза с орехами» (AT 2015) или «Смерть петушка» (AT 2021 А, А, А 241 I), а сказки типа «Колобок» (AT 2025, АА *296) или «Заюшкина избушка» (AT 43) таковыми, несмотря на некоторую схожесть, не являются. Формально схожими с кумулятивными сказками Э. В. Померанцева считает считалки, потешки, а также шутливые песенки типа «Служил я у пана». С другой стороны, отмечает ученая, некоторые ритуальные произведения, например древнееврейские пасхальные песнопения, имеют кумулятивную композицию. Однако в русском сказочном фольклоре таким образом построены только некоторые сюжеты сказок о животных.

Н.М. Ведерникова в книге «Русская народная сказка» также затронула проблему кумулятивности. Однако содержание этого термина она понимает более широко, чем Э. В. Померанцева. По ее мнению, кумулятивность — это особая форма композиции, представляющая собой «последовательное, цепочное соединение сюжетных элементов. Причем каждый последующий элемент значительнее предыдущего"27. Таким образом исследовательница попыталась объединить одним, ставшим привычным, понятием формально сходные композиционные структуры, справедливо отметив, что их сходностьв цепевидности.

В книге «Русская народная сказка» В. П. Аникин, касаясь проблемы кумуляции и в целом разделяя мнение Н. М. Ведерниковой о содержании этого термина, отмечает, что, являясь композиционным принципом, кумуляция не может рассматриваться как чисто формальный прием. «Кумуляция не бессодержательна, — утверждает автор. — При разнообразии есть у всех кумулятивных сказок одно неизменное свойство — их педагогическая направленность. Сказки с повторами содействуют пониманию и запоминанию.

По этой причине такие сказки о животных называют детскими" .

Таким образом, несмотря на различное толкование учеными содержания термина кумуляция, они единодушны в одном — кумулятивные (в узком и широком понимании) структуры в сказочном фольклоре характерны только для сказок о животных.

Наиболее крупной работой, посвященной решению проблем, связанных с кумулятивной сказкой, является статья В. Я. Проппа с соответствующим названием, опубликованная в 1967 году. Прежде всего ученый подчеркивает важность разрешения этой проблемы для фольклористики. В. Я. Пропп связывает это с возможностью найти новые, более четкие критерии для классификации сказочного материала в целом, ибо принятая в современной науке тематическая классификация, предложенная ученым «Финской школы» А. Аарне, по мнению ленинградского ученого, не дает адекватного представления о характере и составе сказочного репертуара. «Совершена элементарная логическая ошибка, — пишет В. Я. Пропп, — рубрики установлены по не исключающим друг друга признакам, вследствие чего получается так называемая перекрестная классификация, а такие классификации в науке не пригодны"30. Ученый предлагает положить в основу классификации сказок структурные признаки, так как «волшебные сказки выделяются не по признаку волшебности или чудесности (как думал А. Аарне), а по совершенно четкой композиции, по своим структурным признакам, по своему, так сказать, синтаксису, который устанавливается научно совершенно точно"31. Для того чтобы убедиться в правильности своего подхода, В. Я. Пропп ищет в сказочном материале такой вид сказок, который также можно было бы выделить по структурным признакам, но не совпадающим со структурой сказок волшебных. «Такие сказки есть, — констатирует он. — Это — сказки кумулятивные"32.

Таким образом, для ученого становится принципиально важным определение содержания самого понятия кумуляция. Он обращается к сказочному материалу, но изучает структуру не только детских сказок и сказок о животных. В поле его интересов попадают и сказки новеллистические, ряд текстов которых имеет структуру, сходную со многими животными сказками. По мнению ученого, «основной художественный прием этих сказок состоит в каком-либо многократном повторении одних и тех же действий или элементов, пока созданная таким образом цепь не порывается или же не расплетается в обратном порядке"33. В .Я. Пропп упоминает термин Kettenmdrchen (цепные сказки), но относит его только к сказкам типа «Репка» и считает его слишком узким по отношению к кумуляции. «Кумулятивные сказки, — продолжает он, -строятся не только по признаку цепи, но и по самым разнообразным формам присоединения, нагромождения или нарастания, которое кончается какойл л нибудь веселой катастрофой». Совершенно очевидно, что В. Я. Пропп понятие цепь соотносил только с повтором на речевом уровне, разделяя в этом точку зрения М. Хаавио, и отмечал, что повтор на сюжетно-композиционном уровне сопровождается им не всегда. Именно на этом основании им были выделены два различных вида кумулятивных сказок — формульные и эпические. Но этот показатель не мог считаться определяющим. Поэтому ученый предлагает другой подход: прежде всего он выделяет экспозицию, то есть начало, от которого нанизывается цепь, затем идет кумуляция и финал. Причем под кумуляцией он понимает два различных способа присоединения звеньев: в одних случаях звенья перечисляются одно за другим по очереди, в других — при присоединении каждого нового звена повторяются предыдущие. Сами же виды сказок определяются в зависимости от смысла, заключенного в их кумулятивных частях. Так, один из них назван ученым «ряд отсылок или насылок», другой — «ряд осуществленных или избегнутых пожираний» и т. д.

Однако, как отметил сам В. Я. Пропп, его анализ принципа кумуляции не претендует на всеохватность материала. Ученый рассматривал свою работу как первый шаг на пути исследования кумулятивных сказок и наметил в ней основные направления, в которых должно идти дальнейшее исследование. Это, прежде всего, «установление всех видов кумуляции, какие имеются в фольклоре"35 в пределах одной национальной культуры, а затем перенесение этого опыта на изучение творчества других народов, «что создаст основу для всестороннего сравнительно-исторического изучения этого жанра (кумулятивных сказок) и позволит несколько продвинуть вопрос о научной.

1 fT классификации и каталогизации сказок" .

В последующие после публикации статьи В. Я. Проппа десятилетия интерес ученых-сказковедов был направлен на исследование прежде всего волшебных сказок. Лишь в конце 80-х годов появились две интересные работы, посвященные сказкам о животных, — это исследования Е.А. Костюхина37 и И.И. Крука38, в которых косвенно затрагиваются и некоторые проблемы, связанные с кумуляцией, ее принципами (Крук) и вопросами генезиса (Костюхин).

И.И. Крук в своей работе «Восточнославянские сказки о животных. Образы. Композиция» рассматривает кумуляцию как один из композиционных принципов, характерных для построения восточнославянских сказок о животных. Ученый считает, что кумуляция является разновидностью повтора и определяет ее как «принцип возрастающей повторяемости"39. В отличие от В. Я. Проппа, он снова сужает это понятие, выделяя параллельно ему «принцип линейной повторяемости (однотипных повторов)"40. Собственно, такой подход к определению содержания понятия кумуляция не нов для российской фольклористики. О. И. Капица, например, уже в 30-е годы высказала подобное мнение41. Однако именно И. И. Крук впервые попытался обосновать правильность такой точки зрения, привлекая для этого сказочный материал трех восточнославянских народов.

Принцип линейной повторяемости, по мнению автора, «свойствен тем сказкам, основу сюжетной композиции которых составляют однотипные повторы, где каждый из последующих близок предыдущему по лексико-сиитаксическому оформлению"42. Одним из лучших примеров композиционного решения по принципу линейной повторяемости автор считает сказку на сюжет «Волк-дурень» (AT 122), хотя в вариантах текстов именно этого сюжета повторяемость на сюжетно-композиционном уровне не сопровождается повтором на уровне лексико-синтаксическом (вербальном).

Особое внимание И. И. Крук уделяет вопросу эстетических функций использования ряда однотипных повторов. Так, многократность повторов в сказках типа «Волк-дурень» приводит к «формализации характера главного действующего персонажа"43, к гиперболизации какой-либо одной черты. Цель использования рассматриваемого принципа в данном случае — осмеяние и искоренение этой черты характера. В других случаях многократные повторы типизированных ситуаций усиливают драматизацию действия. Так, например, в сказке на сюжет AT 43 «Заюшкина избушка» повторяющиеся ситуации способствуют, по мнению автора, раскрытию ее основной идеи: добро обязательно восторжествует.

В отличие от сказок, в основе композиции которых лежит принцип линейной повторяемости, в кумулятивных построениях вместе с «увеличением объема информации происходит и наращивание его лексического объема"44 и при этом происходит цепевидное нанизывание блоков-повторов.

И.И. Крук не согласен с В. Я. Проппом и в вопросе выделения эпических и формульных кумулятивных сказок. Собственно кумулятивными он считает лишь формульные сказки, другие же классифицирует как «сказки о животных, волшебные или новеллистические, композиция которых развивается по принципу кумуляции"45.

Внимание исследователя направлено также на поиск логической обусловленности любого звена кумулятивной цепи, поскольку появление алогичных соединений является, по его мнению, редким исключением, причина которого объясняется в коллективным соавторством, предполагающим свободное введение в канву произведения элементов индивидуального творчества. Однако в основе кумуляции, как утверждает И. И. Крук, лежат принцип природной детерминированности и сугубо художественные принципы развития сюжетной цепи (например, вовлечение в сказку персонажей по принципу увеличения их физической силы или ума — сказки типа «Теремок», «Колобок»)46.

Наиболее интересной на сегодняшний день нам представляется работа А. Кретова «Сказки рекурсивной структуры», опубликованная в 1994 году в трудах Тартусского университета по русской и славянской филологии47. Автор предпринимает попытку определения собственно кумулятивных сказок и отделения их от сходных структур, опираясь на математические модели. Он предлагает ввести родовое понятие «рекурсивные сказки», то есть сказки, порождаемые повторением сюжетных морфем (последний термин заимствован у А.И. Никифорова), а термин «кумулятивные сказки» сохранить за одним из видов. К исследуемому материалу кроме традиционных «кумулятивных» сказкок, он привлекает и некоторые докучные сказки.

А. Кретов выделяет семь типов рекурсивных сказок, в основе каждого из которых лежит своя собственная математическая модель. К первой группе, сингулярной, он относит тексты, в которых сюжетные морфемы сополагаются по формуле а+а+а+. («докучная сказка про белого бычка), а также те, каждый следующий фрагмент которых включен в структуру предыдущего (докучная «У попа была собака»). В группу радиальных структур, включены тексты, описываемые формулой ав + ас + ad +. («Война грибов»). Здесь автор вводит понятие «индикатор роста структуры» (то есть те слова, которые либо разрешают, либо запрещают дальнейший рост структуры). В третью группу вошли сказки, которые, по мнению Кретова, можно назвать собственно кумулятивными — «Колобок», «Теремок» и «Репка», причем автор указывает на различие последних двух: сказка «Репка» в составе переменной нового имеет две позиции, а «Теремок» одну. Сказка «Колобок» с этой точки зрения не рассматривается, поэтому остается не понятным, почему она отнесена к собственно кумулятивным. Следующая группа — сказки кумулятивноцепочечные, структура которых в основной своей части имеет кумулятивную модель, а в заключительной — цепочечную («Смерть петушка», «Коза»). В отдельную группу выделены цепочечные структуры, в которых, как пишет автор, «Сюжетная морфема. имеет две переменных: «Х>У», а сочетаются морфемы по правилу наложения (аппликации): У предшествующего шага является Х-ом последующего"48. К шестой группе относятся так называемые ступенчатые структуры, причем оппозиция «цепочечная — ступенчатая» соответствует оппозиции «мотивированное — немотивированное», то есть связь между звеньями ослаблена. И, наконец, последняя группа — кольцевая, когда конечный член цепи тождествен начальному. Здесь, однако, пример дается из литературы, а не фольклорный. И, на наш взгляд, если пользоваться терминологией автора, он включает в себя и цепочную структуру.

В логичной на первый взгляд системе А. Кретова, при более детальном изучении фольклорного материала, можно найти много противоречий. Так, кроме уже указанного, вызывает сомнение и отнесение сказки «Колобок» к собственно кумулятивным, так как наряду с кумуляцией, которая обнаруживается только в песенке колобка, здесь нужно прежде всего говорить о ступенчатости основной структуры текста: Колобок последовательно встречается с различными персонажами. За рамками классификации остаются такие тексты, как «Хорошо, да худо», сказка о сватовстве журавля и цапли, а также целая группа докучных сказок, структура которых также порождена повторением сюжетных морфем. Преждевременным, на наш взгляд, является и вывод автора о том, что цепочечные структуры возникают на основе кумулятивных, то есть моложе их.

Другой подход к изучению подобного рода структур был предложен нами в монографии, вышедшей в 2000 году, — «Типология цепевидных структур"49. Исследование было осуществлено на материале русских сказок и примыкающих к ним произведений детского фольклора. Был проведен структурно-содержательный анализ, в результате которого нами было показано, что понятие «цепевидность» является более широким, родовым, а понятие «кумуляция» — более узким, видовым. Она, по сути, представляет собой лишь один из видов структурообразующего повтора и возможна только на уровне структурной организации текста. Тогда как нанизывание — это универсальный прием, встречающийся на всех уровнях организации текста, а также в различных жанрах устного народного творчества. Кроме указанных, нами были выделены еще два вида структурообразующего повтора: кольцевой повтор и маятниковый, которые чаще всего используются в докучных сказках.

Была рассмотрена также специфика образования цепевидной структуры: была выделена специфическая единица текста, позволяющая расчленить его на значимые компоненты, которое мы назвали звеном. Именно его повторное воспроизведение (как минимум три раза) приводит к образованию цепевидной структуры.

Исследованием повтора как приема структуробразования в фольклорном тексте на материале заговоров фактически никто не занимался. В начале XX века (1917) вышло объемное исследование заговорных формул, их происхождения и развития, принадлежащее перу Н. Познанского50 (кстати, эта тема оказалась наиболее востребованной в современных исследованиях заговорных текстов — см., например, работы В. Н. Топорова, Т. Н. Свешниковой, Е. В. Вельмезовой, JT.H. Виноградовой и др.). В ходе своего исследования автор рассмотрел такие формулы, как перечни и сквозной симпатический эпитет, но принципы их формирования и отношение этих формул к повтору его внимание не привлекли.

То же можно сказать и о двучастных заговорах, построенных, как справедливо заметил ученый, на принципе сравнения. Однако Познанского интересует не то, что в результате происходит расщепление мира на два, один из которых является как бы отражением другого, и если в нем происходит что-либо, то это же должно произойти и во втором (то есть перед нами бинарная структура, основанная на повторе). Его мысль приводит его лишь к утверждению, что «сравнение может быть выражено въ отрицательной или положительной форм’Ь"51.

Современный ученый В. Н. Топоров в своем исследовании, посвященном изучению древнеиндийских заговоров, отметил, что во многих из них встречаются формулы, построенные на многократном повторе одинаковых схем (диалогической вопросно-ответной и оптативной конструкций). Они «задают ритмические доминанты заговорно-заклинательного текста, которые как бы требуют „пищи“ для своего воспроизведения и способствуют повторам, образующим нередко длинные цепи.». Далее автор отмечает функцию этого приема: «В этом случае повторы образуют тот фон, который способствует более рельефному выделению новой информации"53. В одном из примечаний.

B.Н.Топоров указывает, что повторное воспроизведение двучленной схемы: 1) изгнание болезни из определенной части тела и 2) отсылка ее в другую точку, в конце концов за пределы тела, приводит к образованию «ступенчато-эстафетной схемы»: «Изгнать из, А — отослать в Визгнать из В — отослать в.

C. и.т.д."54. Однако повтор как прием структурообразования исследователя не занимает, и его наблюдения по этому поводу носят характер замечаний.

Еще одной крупной работой, которая, хотя и косвенно, затрагивает проблему повтора, является монография В. И. Харитоновой, посвященная изучению заговорно-заклинательного искусства восточных славян (1999)55. Данное исследование относится к области этнографии, однако вторая его часть носит филологический характер. Рассматривая заговор в контексте заговорно-заклинательного акта, автор указывает, что он повторяется как минимум три раза. Таким образом, изучая заговорный текст, мы должны рассматривать его в единстве всех его составляющих, то есть как мегатекст.

Большое внимание уделяет автор и заговорам, имеющим двучастную композицию. Харитонова указывает, что такого рода тексты возникли на основе мышления по аналогии и воспроизведения в речи мысли через сравнительно-сопоставительные конструкции. Однако роль повтора в формировании подобного рода структур ею не затрагивается. Рассматривая заговорные макротексты, В. И. Харитонова уделяет внимание магической функции отдельных формул, используемых в текстах, например, перечней частей тела, формул счета и т. д.

Вопрос о том, что в основе приема структурообразующего повтора лежат абстрактные модели связного текста, был поставлен лишь в конце XX века. К. В. Чистов в докладе на IX Международном съезде славистов в 1983 году впервые указал, что многие произведения детского фольклора, такие, например, как широко известная сказка-прибаутка «Коза» (AT 2015), имеют структуру, максимально близкую к модели тема-рематической прогрессии (модель № 1)56. Однако вплоть до конца XX века это наблюдение оставалось за пределами научного внимания фольклористов, изучавших как сказки, так и детский фольклор. Лишь в нашей монографии &bdquo-Типология цепевидных структур", опубликованной в 2000 году, мы в главе, посвященной изучению приема нанизывания, более глубоко затронули эту проблему, развив ее затем в нескольких статьях57.

Таким образом, завершая обзор научных исследований, посвященных изучению явлений повторяемости, мы можем выделить ряд проблем, очерченных нашими предшественниками:

— определение сути кумуляции: какой именно тип повторяемости можно обозначить этим терминомего специфика в сравнении с другими типамина каких уровнях организации произведений встречается это явление;

— распространенность кумуляции в различных областях устного народного творчества — в сказках, детском фольклоре, фольклоре взрослых (обрядовом и необрядовом);

— эстетическая функция кумуляции;

— генезис и историческое развитие этого способа организации текста;

— жанровая специфика произведений, в основе композиции которых лежит принцип кумуляции;

— соотношение схемы структуры фольклорного текста и абстрактных моделей связной речи;

— повтор и его роль в структурообразовании заговорных текстов.

— соотношение схемы структурной организации произведений фольклора (прежде всего, относящихся к детскому фольклору) и абстрактных моделей связной речи.

Очевидно, что такой широкий перечень проблем невозможно решить в рамках одного исследования. Поэтому цель своего исследования мы определяем следующим образом: на материале сказочных и заговорных текстов славян (русских, чехов и болгар) изучить структуры, образующиеся в результате повтора, выявить и описать его отдельные подтипы и определить их специфику в рамках различных жанров (сюжетных и несюжетных) и отдельных национальных традиций. Мы выдвигаем следующую гипотезу: повтор является одним из наиболее архаичных приемов формирования структуры фольклорного текста. В основе данного приема (его разновидностей) лежат особенности мышления человека, отображенные в синтаксических конструкциях языка, а также способах передачи информации, которые отражаются абстрактными моделями связного текста. Редупликация, то есть целенаправленный повтор в рамках одного текста определенных абстрактных моделей связного текста, привело к тому, что они стали играть несвойственную им прежде роль — роль матрицы структурообразования текста, отличного от обычной речи, то есть первичного фольклорного текста. Именно поэтому повтор — явление универсальное, охватывающее все уровни организации фольклорного текста — языковой, стилевой, ритмический, формальный, сюжетный. Кроме того, повтор в том или ином виде встречается практически в любом произведении фольклора.

Соответственно, в рамках данного исследования мы должны решить следующие задачи:

• выявить и описать случаи, когда в результате использования приема структурообразующего повтора формируется структура, получившая наименование цепевидной;

• определить причины того, что иногда образования цепевидности не происходит;

• выявить и описать структуры, образующиеся в результате двухкратного повтора;

• выявить и описать основные типы структурообразующего повтора и специфику их реализации в сказочных и заговорных текстах славян;

• определить, какой из типов повтора наиболее продуктивен в процессе структурирования текстов, относящихся к различным областям славянского фольклора;

• показать, что абстрактные модели связной речи выступают как матрицы структурирования текст (в формировании отдельных разновидностей структурообразующего повтора);

• выявить общее и различие в формировании структур, возникающих на основе структурообразующего повтора, в различных областях фольклора в различных национальных традициях;

• проследить, какие сюжеты и мотивы в славянских сказках тяготеют к цепевидности своего текстового воплощения, а какие — к двучастности;

• определить функции использования приема структурообразующего повтора в сказках и заговорных текстах;

• выявить национальную специфику функции различных типов структурообразующего повтора.

Полностью разделяя мнение В. П. Аникина о том, что ни один из принципов строения сказок, как и любого другого произведения фольклора, не.

Со может быть бессодержательным, мы стараемся анализировать отобранные нами произведения, по возможности не разграничивая формальный и содержательный аспекты там, где этого не требуют специальные задачи.

В своей работе мы опираемся на сравнительно-типологический метод анализа фольклорных произведений. Мы осуществляем целостное исследование приема структурообразующего повтора на всех уровнях организации фольклорного текста: вербальном (уровне словесного выражения), структурном (определение специфики композиционного строения текстадвучастность, цепевидность или ее отсутствие, границ отдельных звеньев и т. д.), сюжетном (наличие или отсутствие повтора в формировании конкретного сюжета).

Поскольку, следуя заветам В.Я. Проппа59, мы распространили теоретические положения и выводы, сделанные нами в ходе изучения специфики приема кумуляции и других типов структурообразующего повтора на материале русских народных сказок, на изучение творчества других славянских народов, то некоторые основные теоретические положения и выводы, сделанные нами в книге «Типология цепевидных структур» (Тольятти, 2000), мы вынуждены повторить в соответствующих разделах данного исследования.

Научная новизна нашей работы состоит в том, что:

1. Значительно расширен материал, привлеченный к исследованию. Помимо традиционно рассматривавшихся сказок, нами были привлечены заговорные тексты. Кроме того, исследование велось на материале трех славянских традиций.

2. Нами были изучены и определены условия формирования цепевидной и двучастной структур, а также установлены причины, почему структурирование текста может не произойти.

3. Выявлена и описана структура такого композиционного сегмента, как звено. Показано, как варьируют составляющие его элементы в зависимости от того, к какой области фольклора относится текст.

4. Было показано, что в основе зеркального повтора, формирующего двучастную структуру, в зависимости от жанровой принадлежности текста лежат различные установки: в заговорных текстах симметрийная разбивка пространства (бинарная оппозиция свой/чужой) и установление между его частями отношений аналогии, а в сказках — расщепление персонажа или его действия.

5.'Был выявлен и описан второй прием двукратного структурообразующего повтора — прием тавтологической редупликации, в основе которого лежит виртуальное расщепление события во времени.

6. При изучении приема нанизывания было установлено, что в его основе лежат абстрактные модели связного текста, которые редуплицируются. В рамки одного звена входит одна тема-рематическая пара.

7. Впервые был выявлен и описан прием декумуляции.

Наша работа состоит из семи глав, введения и заключения. Первая глава посвящена обоснованию теоретических постулатов нашего исследования, разработке и апробированию методики анализа текста. Во второй главе рассматривается двукратный повтор как способ формирования двучастной композиции в заговорных и сказочных текстов славян. Подробно исследуются разновидности этого типа повтора, прослеживается их продуктивность в зависимости от типа текста, его функции и национальной принадлежности.

Четыре следующие главы посвящены конкретным приемам многократного структурообразующего повтора, в результате использования которых формируется цепевидность, а седьмая — повтору хотя и определенным образом структурирующему текст, но к образованию цепевидности не приводящему.

В работу включены три приложения. Во-первых, это таблицы, показывающие распределение отдельных сюжетов сказок и прибауток по типам повторяемости. Во-вторых, это описание результатов проведенного нами на русском материале исследования, посвященного современным судьбам произведений, имеющих цепевидную структуру (на материале архивных записей МГУ им. М. В. Ломоносова второй половины XX века). Фактически, данная работа исследует тенденции разрушения цепевидности. В-третьих, это диаграммы, позволяющие оценить степень распространенности в рамках различных национальных традиций отдельных типов двукратного повтора и их разновидностей.

Заключение

.

Повтор является достаточно распространенным приемом структурной организации как сказочных, так и заговорных текстов. В результате использования многократного повтора чаще всего возникает специфическая структура, которую мы предлагаем называть цепевидной. Двукратный повтор лежит в основе формирования двучастной композиционной схемы. Цепевидную или двучастную структуру могут иметь как тексты в целом, так и отдельные их части.

Двучастные структуры исключительно архаичны, так как в заговорных текстах, например, восходят к такому свойству архаичного мышления, как бинарность, то есть симметрийная разбивка смыслового пространства.

Двучастная композиция в большей степени присуща текстам заговорным, чем сказочным. В основе этой структуры в заговорных текстах лежат разновидности такого типа двукратного повтора, как зеркальный повтор: сравнение, сопоставление и, значительно реже, противопоставление. В формировании двучастных структур в сказочных текстах используется зеркальный повтор, в основе которого лежит противопоставление, а также повтор, названный нами тавтологической редупликацией. Причем если в заговорных текстах расщепление касается пространства, которое делится на «свое» и «чужое», то в сказках оно относится исключительно к персонажу. Именно поэтому матрицей структурообразования архаичных заговорных текстов становятся сравнительно-сопоставительные конструкции (так называемые формулы аналогии), которые и преобладают во всех трех рассмотренных нами традициях. Наиболее продуктивны они в чешских заговорах, где тексты такого типа составляют почти 93% (от общего числа заговорно-заклинательных формул). Продуктивность в русских и болгарских заговорах чуть меньше. Она составляет 84% и 62,5%соответственно.

Нам удалось установить, что принцип сравнения наиболее продуктивен в русской традиции, а принцип сопоставления — в чешской. Формула противопоставления в целом в славянских заговорах не является продуктивной.

Принципы сравнения и сопоставления реализуются на основе трех формул: качественной, акциональной и обстоятельственной, продуктивность которых в рамках отдельных традиций различна. Наиболее продуктивной в чешской и болгарской традициях является акциональная формула сравнения, а в русской традиции — формула сравнения качества. Обстоятельственные формулы сравнения были обнаружены только в чешской и болгарской традициях, причем и здесь эту формулу нельзя отнести к продуктивной.

Двучастная композиция в славянских волшебных сказках образуется на основе двух принципов: зеркального повтора, в основе которого лежит противопоставление, а также тавтологической редупликации.

Если текст структурируется на основе зеркального повтора, то противопоставляться могут либо персонажи сказки (истинный/ложный герой), либо действия одного персонажа.

Зеркальный повтор может затрагивать сюжетообразование в целом, что, как правило, отражается на структуре текста, но часто он используется лишь для организации структуры какого-либо эпизода.

Двучастная структура формируется при условии соблюдения следующих принципов: а) повторного воспроизведения основных информативных точекб) наличия сопоставимого словесного объема у обеих частей.

Наличие или отсутствие повтора на вербальном уровне определяющей роли не играет.

Среди сюжетов, тяготеющих к «зеркальности», можно выделить «женские» (в которых главным персонажем является женщина) и «мужские», поскольку и в содержательном, и в формальном плане между ними наблюдаются определенные различия. Например, двучастная структура в «мужских» сюжетах формируется реже, чем в «женских» сказках. Кроме того, противопоставление в «женских» сюжетах затрагивает все информативные точки поочередно, а в «мужских» — лишь последнюю.

Суть приема тавтологической редупликации заключается в том, что повторно воспроизводится сюжетная схема или мотив, а расподобление происходит во временном плане. Было выделено две разновидности приема тождественной редупликации: по принципу «предсказание (совет) и его реализация» и по принципу реализация и последующий рассказ о ней.

На основе первой из них организованы, как правило, лишь отдельные эпизоды сказок (чаще всего эпизоды типа «совет/реализация»), поэтому круг сюжетов, в которых используется данный прием, необычайно широк, а вторая, чаще всего, является сюжетообразующей и выступает в роли основного композиционного принципа.

Национальная специфика проявляется в большей или меньшей распространенности одного или другого приема формирования двучастной структуры в отдельной национальной традиции, а также затрагивает детали, отражающие реалии жизни и быта конкретного народа. Основная функция использования приемов повтора в различных национальных традициях не изменяется.

Цепевидная структура формируется на основе воспроизводящихся не менее трех раз семантически целостных сегментов, в рамки которых может входить и реприза, то есть повторяющееся словесно-семантическое целое, структурно организующее текст. Данные сегменты были названы нами звеньями. Каждое звено включает в себя три основных элемента: субъект, акцию, которую он совершает, объект, на который она направлена, а в рамках заговорной традиции еще и дополнительный обстоятельственный элемент (чаще всего, локус). Все звенья между собой дополнительно связаны отношениями последовательности.

Важным является то, что звенья в своем линейном движении не только повторяют друг друга, но и расподобляются. То есть, подходя к вычленению звеньев в тексте, мы учитывали два противоположных фактора — новизну и повторяемость.

Если нарушен хотя бы один из определяющих звено принципов, цепевидность не возникает.

Так, например, в заговорах, прежде всего в болгарской традиции, распространен прием сквозного эпитета, который предполагает наличие почти у каждого существительного одного и того же определения. Таким образом создается определенный семантический и формальный стержень, вокруг которого разворачивается весь текст. В том случае, если данный сквозной эпитет становится основой ассоциативной картинки последующей заклинательной части, его принято называть симпатическим (термин Н. Познанского).

Болгарская заговорная традиция отличается значительным тематическим разнообразием сквозных эпитетов, однако их глубинная семантика чаще всего сходна — нечто чуждое человеку, присущее потустороннему миру.

Цепевидная структура, как показало изучение заговорных текстов, даже при соблюдении всех условий, не возникает и тогда, когда один из элементов звена как бы «вынесен за скобки», то есть упоминается один раз, но относится ко всем звеньям.

В ходе исследования, нами были выделены четыре типа структурообразующего повтора, участвующих в формировании цепевидности:

• нанизывание,.

• кумуляция (и ее разновидность — декумуляция),.

• кольцевой повтор,.

• маятниковый повтор.

Их распределение по разным жанрам и продуктивность в рамках отдельных национальных традиций различны. Так, в образовании цепевидных структур в области сказочного фольклора участвуют, прежде всего, нанизывание и кумуляция, а маятниковый повтор формирует такие структуры в сказках только в русской и чешской традициях, где, однако, продуктивным не является. Только один сюжет среди русских сказок о животных использует этот прием — АТ*2441 «Журавль и цапля», один сюжет (AT 2014) в русских и чешских новеллистических сказках, причем в русских принцип маятника нашел отражение уже в самом названии: «Хорошо, да худо». Кроме того, в сюжете чешской новеллистической сказки «Портняжка и черт» данный прием лежит в основе структурной организации эпизода проникновения портняжки в рай.

Прием кумуляции зафиксирован нами только в сказочных текстах, однако он встречается во всех трех традициях (причем наиболее продуктивен в русской традиции). В его основе лежат четыре способа структурообразования, два из которых относятся к приему нанизывания, то есть связаны с повтором, а два с повтором не связаны:

• словесно-текстовое нанизывание (связанно с повтором),.

• сюжетно-композиционное нанизывание — нанизывание акции (связано с повтором),.

• нанизывание различных акций (не связанно с повтором, поскольку варьируется и субъект),.

• прием нагромождения (также не связан с повтором).

В большинстве случаев кумуляция является дополнительным приемом организации текста, а нанизывание — основным. Если же кумуляция выступает в роли основного композиционного принципа, то в роли вспомогательного приема могут выступать либо прием нанизывания персонажей, либо прием нагромождения. В последнем случае формируется удивительный для сказочной традиции феномен — статичная сказка. Однако данные структуры не продуктивны. Так, в русской и чешской традициях на основе первого приема организован лишь сюжет AT 1960 «Репка», а на основе второго — сюжет AT 283* В «Теремок», который был обнаружен только в русской традиции.

Нами было выделено три подтипа кумуляции. Первые два отличаются друг от друга тем, в каком порядке воспроизводятся предшествующие звенья: они названы нами, соответственно, прямой и обратной кумуляцией. Данные подтипы в равной степени продуктивны во всех трех славянских традициях. Третий подтип получил название «неполная кумуляция», поскольку в каждом последующем звене повторно воспроизводится только первое звено. Этот прием был обнаружен лишь в рамках русской традиции.

В русских и болгарских сказках нами были обнаружены текст, в организации одного из эпизодов которого («Тянут голоса») участвовал прием, который мы назвали «прием декумуляции». Суть его в том, что, в отличие от кумуляции, происходит не нарастание, а поэтапное уменьшение цепи, причем все предыдущие звенья, начиная с первого, повторно воспроизводятся. Данный прием более продуктивен в болгарской традиции, менее — в русской. Он всегда привязан к сюжету AT 20А «Звери в яме».

Прием нанизывания оказался наиболее универсальным. Он встречается на всех уровнях организации текста, а также достаточно широко распространен и в заговорных текстах. В его основе лежат матрицы структурообразования, восходящие к абстрактным моделям связной речи. И если К. В. Чистов указал на то, что в основе цепевидных структур может лежать лишь модель тема-рематической прогрессии (модель Ф. Данеша № 1) и только на словесно-текстовом уровне, то мы обнаружили, что данная модель может стать матрицей структурообразования как на сюжетно-композиционном, так и на структурном уровнях. Кроме того, роль матрицы структурообразования играют и модель со сквозной темой (модель Ф. Данеша № 2), и параллелистическая модель (№ 3). Причем на сюжетно-композиционном уровне цепи чаще всего организуются на основе второй модели, реже — второй в соединении с первой. На структурном уровне матрицей структурообразования становится вторая модель и, реже, вторая в соединении с третьей. Последняя связана с повтором только тогда, когда общая тема (гипертема) и темы, производные от нее, связаны отношениями концепта-гештальта, то есть повтор осуществляется на основе внутренней семантики понятий. Однако и в этом случае цепевидность не возникает, так как нарушается принцип последовательной связи звеньев. Повтор, возникающий на ее основе, мы предлагаем обозначить как «веерный». Он наиболее широко распространен в заговорных текстах, причем очень продуктивен во всех трех традициях (на его основе строятся такие распространенные в заговорах структуры, как перечни).

Нанизывание, в основе которого лежат первая и вторая модели, имеет разветвленную сеть подтипов и разновидностей. Прежде всего, в зависимости от того, на каком уровне выступает данный прием, мы выделяем:

• структурное нанизывание (повторяющимся элементом в содержательном плане будет сюжет, а в текстовом — эпизод) — встречается только в сказках;

• сюжетно-композиционное (повторяющимся элементом в содержательном плане будут мотив, а в текстовом — эпизод, либо акция — тогда вся цепь нанизывания в целом входит в рамки эпизода) — встречается как в сказках, так и в заговорных текстах;

• словесно-текстовое (в рамки цепи может входить как часть, так и все произведение) — встречается и в сказках, и в заговорах.

В зависимости от того, какие элементы звена воспроизводятся повторно, мы выделили три подтипа нанизывания: субъектную, объектную (встречаются в сказках и заговорах) и субъектно-объектную (характерна только для заговоров, причем не очень продуктивна). В сказках объектная модель может иметь подвид: нанизывание персонажей. В этом случае для сказки важна не акция, а количество (а иногда и качественный состав) набранных персонажей. Данный прием достаточно продуктивен: на его основе происходит набор персонажей не только в сказках о животных, но и во многих волшебных сказках.

Прием сюжетообразующего нанизывания исключительно продуктивен в детских сказках, сюжеты многих из них просто не могли бы существовать без повтора. Фактически, повтор заменяет собой такой элемент сюжета, как развитие действия, а последнее звено в цепи — развязку. Не случайно А. Н. Никифоров предложил выделить их в отдельный жанр. Однако хотя многие сюжеты не обходятся без повтора, он организует лишь отдельные их эпизоды. Поэтому мы и говорим о сюжетно-композиционном приеме. Данный прием наиболее продуктивен в сказочных текстах всех трех традиций, причем встречается как в сказках о животных, так и в волшебных сказках.

В заговорных текстах цепи, сформированные на основе субъектного нанизывания акции, также распространены во всех трех традициях. Данный прием лежит в основе формулы отсылки, встречающейся как в русских, так и в болгарских и чешских заговорах.

Прием объектного нанизывания распространен в болгарских и чешских заговорных текстах. На его основе в болгарской традиции формируются формулы проклятья, а в чешской — формулы спасения.

Словесно-текстовое нанизывание (в основе лежит модель тема-рематической прогрессии, № 1) наиболее продуктивно в заговорных текстах всех трех изучаемых традиций. К данной структурной организации тяготеют: формулы счета и вытеснения болезни (широко распространенные в заговорных текстах всех трех традиций), формула передачи болезни (русская и болгарская традиции) или сообщения о ней (болгарская традиция), а также встречающаяся только в русской традиции и отличающаяся большой продуктивностью локативная формула.

В сказочных текстах словесно-текстовое нанизывание менее продуктивно. Как правило, на его основе организованы тексты прибауток и близких к ним детских сказок. В волшебных сказках в русской традиции этот прием использует формула местонахождения смерти Кощея, а в чешскихместонахождения заколдованной принцессы.

Цепевидность формируется и в том случае, если повторно, без каких-либо изменений, три и более раз воспроизводится весь текст (тогда формируется самостоятельное произведение) или его часть (тогда какой-либо эпизод в произведении имеет цепевидную структуру). При этом повтор является доминирующим, так как в текстовом отношении каждое последующее звено тождественно первоначальному. Однако фактор новизны и в этом случае присутствует. Дело в том, что каждый раз при повторном воспроизведении текст либо преподносится как новый, с чем мы имеем дело в докучных сказках, либо увеличивается степень его качества (с чем мы имеем дело в заговорах).

Данный способ формирования цепевидной структуры мы назвали кольцевым. В зависимости от характера связи, возникающей между отдельными звеньями цепи, мы выделили три разновидности кольцевого повтора:

• с семантической связью между звеньями — встречается только в заговорных текстах;

• с механической связью;

• с логической связью — последние две разновидности лежат в основе докучных сказок.

На основе первой разновидности формируются все заговорные мегатексты, то есть это один из основополагающих принципов формирования заговора как вербальной части заговорно-заклинательного акта.

Докучные сказки и городские стишки и диалоги поражают разнообразием только в рамках русской традиции. В болгарской традиции нам удалось обнаружить несколько текстов докучных сказок-коротушек (термин А.И. Никифорова). Интересующую нас структуру имеют варианты, реализующие одно сюжетное ядро — «У попа была собака». В отличие от русской и чешской традиции (в последней также бытуют варианты только на эту тему), текст здесь имеет прозаическую форму и рассказывается, а не поется.

Последней разновидностью структурообразующего повтора, обнаруженной нами в русской и чешской традициях, является прием маятникового повтора (причем он продуктивен лишь в русской традиции). Суть данного приема состоит в том, что в рамки одного звена здесь входят два в смысловом аспекте равноправных центра, образующих бинарную оппозицию, а в формальном отношении текст распадается на два поочередно воспроизводящихся, как правило, равновеликих сегмента. В зависимости от степени содержательности воспроизводимого текста нами были выделены три разновидности этого приема:

• формальный повтор,.

• формально-смысловой,.

• смысловой повтор.

Первые два из них продуктивны только в жанре докучных сказок, то есть встречаются исключительно в русской традиции, а последний используется как в сказках о животных (в русской традиции), так и в новеллистических (русская и чешская традиции).

Как показало наше исследование, функции отдельных приемов структурообразующего многократного повтора в рамках различных национальных традиций остаются постоянными, а в рамках различных жанров и произведений варьируют. Общим для всех сказочных текстов является то, что прием нанизывания используется для замедления хода действия. В зависимости же от того, какой сюжет и какой из эпизодов прибегают к данному приему структурирования текста, нанизывание в сказках может иметь следующие функции:

• усиление драматизма;

• усиление эмоционально-психологического напряжения в ожидании развязки;

• выделение основной черты персонажа;

• обозначение длины и сложности пути;

• обозначение сложности задачи, которую нужно выполнить.

Последние две функции характерны для нанизывания и в рамках заговорной традиции. Однако там данный прием приобретает также и специфические для этой области фольклора задачи:

• обеспечить максимальный охват мест, откуда пришла болезнь, либо вредителей, которые ее наслали, либо мест, откуда ее нужно удалить, либо тех персонажей, которые могут помочь, и под.;

• обеспечить постепенность вытеснения болезни.

Прием кумуляции в текстах сказок чаще всего используется для усиления тех функций, которые присущи нанизыванию. Однако в тех текстах, где данный прием становится основным как сюжетным, так и композиционным принципом, его задача состоит, прежде всего, в формировании сюжета, а также в создании эффекта запечатления (термин М. Хаавио).

Функция использования приемов кольцевого и маятникового повтора изменяется не только от того, в рамках какого жанра они используются, но и, прежде всего, в зависимости от степени сюжетности воспроизводимого текста. В бессюжетных текстах настойчивое повторение уже известного вызывает досаду, но как только к игре формальными средствами присоединяются элементы игры содержательной, функция приема резко меняется: она становится развлекательной. Таким образом, например, расширяются возможности использования маятникового повтора: он начинает участвовать и в структурой организации новеллистических сказок, а также сказок о животных (однако этот опыт оказался непродуктивным).

Прием кольцевого повтора в заговорах используется для усиления магической силы произносимого текста, то есть через количество передается степень качества.

Таким образом, мы смогли убедиться, что прием многократного структурообразующего повтора в фольклорных текстах многообразен и продуктивен. Наиболее архаичной его разновидностью, по-видимому, является прием нанизывания, поскольку он напрямую восходит к абстрактным моделям связной речи, которые и становятся матрицами структурообразования, то есть их схемы обнаружены на всех уровнях структурообразования текста. Кроме того, внутренняя структура звеньев кумуляции также представляет собой цепи нанизывания, основанные на схеме модели тема-рематической прогрессии, что, на наш взгляд, свидетельствует о производности приема кумуляции от приема нанизывания.

Еще одним свидетельством в пользу нашего предположения мы считаем то, что распадение цепевидности начинается прежде всего с перехода кумулятивных цепей в цепи нанизывания (см. Приложение 2).

Важным, на наш взгляд, является и то, что в заговорах в качестве структурообразующего также встречается только прием нанизывания.

Таким образом, мы можем констатировать, что в двух в равной степени архаичных жанрах прием многократного структурообразующего повтора чаще всего приводит к формированию цепевидных структур. Но поскольку один жанр является сюжетным, а второй, являясь нарративным, лишь в некоторых текстах достигает определенной степени сюжетности, то реализация приема повтора происходит на основе различных подтипов. Так, кумуляция, декумуляция и маятниковый повтор встречаются только в сказочных текстах, а нанизывание и кольцевой повтор — как в сказках, так и в заговорах (причем наиболее продуктивным в области обоих жанров является прием нанизывания, напрямую восходящий к абстрактным моделям связной речи).

Приемом повтора, не связанным с формированием цепевидной композиции, является сквозной эпитет, причем он характерен только для заговорной традиции.

Мы не считаем наше исследование завершенным, поскольку, повторимся, повтор — явление универсальное для фольклора. Мы на данном этапе ограничились изучением лишь структурообразующего повтора и лишь в рамках двух областей — сказочного и заговорного текста. Однако он, особенно такая его разновидность, как нанизывание (как связанное с повтором, так и не связанное), очень широко используется в организации структуры текста и других жанров. Это относится, прежде всего, к жанрам из области детского фольклора (пестушки, прибаутки, считалки, колыбельные песенки). И среди лирических (обрядовых и необрядовых) песен (причем данное замечание относится к любой из рассматриваемых нами славянских традиций) мы встречаем тексты, структура которых полностью или частично сформирована на основе нанизывания, то есть является цепевидной. В первом случае мы имеем ввиду композиционный принцип, описанный С. Г. Лазутиным и названный им «принципом цепочного построения» песни, а во втором — прием ступенчатого сужения образов, впервые описанный Б. М. Соколовым. И, на наш взгляд, это объяснимо, если иметь ввиду тот факт, что матрицами структурообразования многих архаичных текстов стали абстрактные модели связной речи.

Таким образом, наше исследование позволило нам приблизиться к одному из возможных источников возникновения первичных фольклорных форм.