«Бодался теленок с дубом. 
Очерки литературной жизни» А. И. Солженицына как художественно-публицистический феномен

Интерес к творчеству А. И. Солженицына, в значительной степени сенсационно-шумный, сменяется обстоятельным изучением по двум направлениям: идейного содержания и жанрово-стилевого своеобразия, в частности, соотношений «публицистического» и «художественного» в его творчестве. Продолжаются споры о том, кто Солженицын по преимуществу: «художник» или «публицист».

Если первое направление стало сферой более обстоятельного анализа, то на втором — преобладают эмоциональные суждения, нередко вне эстетических измерений к «Очеркам» и подобной прозе. Еще одна трудность связана с отсутствием устоявшейся методологии, эстетического критерия анализа этого типа прозы. Исследования художественно-документальной литературы еще не объясняют художественно-публицистической природы книги «Бодался теленок с дубом» и всего творчества писателя.

Типологически книга «Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни» продолжает традицию таких произведений русской литературы, как «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», «Былое и думы» А. И. Герцена, «Выбранные места из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя, «Дневник писателя» Ф.М.

Достоевского, «Остров Сахалин» А. П. Чехова, «Дневники» и «Мирская чаша» М. М. Пришвина и других.

В ряду современных произведений книга является выдающимся примером в сопоставлении с «Новомирскими тетрадями» А. Т. Твардовского, «Норильским дневником» JI. Бородина, «Ненаписанными воспоминаниями (Нашим маленьким Парижем)» В. И. Лихоносова. Все они — результат взаимодействия двух и более систем словесного творчества (художественной литературы и документальной публицистики).

Степень сопряжения этих систем в разных произведениях различна, но всех их объединяет общий закон сосуществования «пограничного целого» (253, 13)1. С этим явлением прямо связан феномен, чаще всего обозначаемый как «публицистика писателя» или «художественная публицистика». Большая часть «Очерков литературной жизни» — публицистика в традиционном понимании термина (с этимологией от латинских слов publica, publicum, publicosв русскоязычном смысле слов «публика», «публичное», «общественное»). В литературе мы различаем это (в полярных и близких к ним проявлениях) как «чистую» (необразную) и «художественную» (беллетризованную) публицистику. В обеих формах это тип словесного творчества, который освещает злободневные проблемы общественного значения аналитически (в логике), с агитационно-пропагандистским пафосом «прямого» обращения к «публике» (читательским массам, обществу).

В связи с «Теленком» принципиально важна теоретическая платформа понятия «художественная публицистика». Очень разную по составу «художественную» литературу мы называем публицистической, если таковой план в произведении преобладает.

1 Одно или первое число в скобках здесь и далее — порядковый номер справки о публикации в Библиографическом указателе (см. с. 175−205). Второе и остальные числа — страницы цитации.

Сугубо публицистические части «Теленка», взятые в отдельности, могут публиковаться в жанре безоговорочно публицистической статьи. Однако в сложной жанровой структуре книги, наряду со статьей, очерком, есть элементы романа и главы, которые могли бы быть названы повестями. И все это органично вплетено в целостную ткань повествования. Таковы и другие свойства «художественности» исследуемого нами произведения. Немецкий славист Вольфганг Казак написал: «Архипелаг Гулаг» и «Бодался теленок с дубом» находятся на границе между публицистикой и художественным произведением. Это их положение требует специального исследования" (196, 10). А Мишель Окутюрье утверждает: «Публицистичность — неотъемлемая часть поэтики Солженицына, его мастерства» (231,10).

Термин «публицистичность» носит и смысл не совсем адекватный смыслу похожего — «публицистика». Публицистичностью обычно называют свойство художественного произведения, в составной части которого публицистика не преобладает над частью художественной («беллетристической»).

Так или иначе, ученые давно зафиксировали плодотворное сосуществование в русской литературе форм, которые «пограничны» в ее типологии исследований, однако органичны в книгах. Здесь уместно вспомнить мудрость В. Г. Белинского об эстетической силе «могущества мысли» и его иронию в адрес литературных критиков, которые «хотят видеть в искусстве своего рода умственный Китай, резко отделенный точными границами от всего, что не искусство в строгом смысле слова» (28, У11, 318). И по мысли М. М. Бахтина «внутренней территории у культурной области нет: она вся расположена на границах, границы проходят <.> через каждый момент ее<.>. Каждый культурный акт существенно живет на границах: в этом его серьезность и значительность» (23,25).

Основные категории публицистики разработаны в исследованиях Е. Журбиной, Е. П. Прохорова, В. В. Ученовой, М. С. Черепахова и других ученых, изучающих природу данного типа словесного творчества. В методологии второй главы диссертации важны исследования «публицистических» и «художественных» возможностей факта, осуществленные в работах Л. Гинзбург, Н. И. Глушкова, В. В. Кожинова, Т. О. Осиповой, П. В. Палиевского, Т. В. Телициной и других ученных. К их суждениям мы не раз обратимся в основной части диссертации, как с позитивным интересом, так и с критикой некоторых положений.

Обстоятельного исследования «Очерков литературной жизни» пока нет. К сожалению, творчество Солженицына подвергается диссертационному изучению пока редко. Среди них наиболее содержательны монография Е. В. Белопольской «Роман А. И. Солженицына „В круге первом“: опыт интерпретации» (170), диссертации В. В. Кузьмина «Рассказы А. И. Солженицына: проблемы поэтики» (211), Т. В. Телицыной «Своеобразие художественно-публицистического целого и особенность его структуры (На материале произведения А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ») (261), П. П. Лавренова «Проблемы русского национального характера в творчестве А. И. Солженицына: нравственно-философский аспект» (213) и М. В. Субботиной «Метафорические отношения между ключевыми словами публицистического текста (на материале публицистики Ф. Абрамова, В. Распутина, А. Солженицына)» (259).

В этих работах — научной истории нашей проблемы — есть аспекты, представляющие интерес и при исследовании «Очерков литературной жизни», в частности, вопрос о художественно-публицистической природе творчества Солженицына в связи с некоторыми особенностями его мировидения.

Е. Белопольская увидела в романе «В круге первом» факты, подтверждающие «установку писателя на реальность, на правду». По мнению исследовательницы, именно этим определяется сила эмоционального воздействия на читателя (170, 92).

В работе Т. В. Телицыной предпринят структурный анализ художественно-публицистической ткани «Архипелага ГУЛАГа», доказаны плодотворность структурного метода при анализе произведений «промежуточного типа», так как в основе этого метода — «не сама целостность, а внутренний закон соотношения элементов структуры» (261, 12).

В диссертации П. П. Лавренова плодотворен вывод об отношении Солженицына к морально-нравственным проблемам «с позиции традиционно русского религиозного сознания в условиях жизни современного общества», а вопрос выбора между добром и злом решается Солженицыным «с опорой на национальные представления об общественных идеалах» (213, 9).

В.В. Кузьмин правильно осудил тенденцию «разделения» единой творческой личности Солженицына на «гениального художника и посредственного публициста». Важным, на наш взгляд, является утверждение В. Кузьмина о том, что Солженицыну свойственно христианское представление о художнике, согласно которому он «должен быть подмастерьем Бога» (211, 5).

Диссертация М. В. Субботиной интересна анализом эстетики слова в публицистических текстах Ф. Абрамова, В. Распутина и А. Солженицына.

Суждения об идейно-художественном своеобразии «Теленка» есть в обзорах Ж. Нива (228), П. Паламарчука (243) и М. Дунаева (54). Едва ли не единственной в России попыткой обстоятельного осмысления «Очерков» является статья А. Голубева «Вторичная литература» А. Солженицына («Бодался теленок с дубом»)" (189, 146−159).

Исследователь оценил «Теленка» как явление непрерывности русской литературы. «Отсюда свою роль мемуариста он (Солженицын — JI.JI.) понимает по аналогии с традицией «учительской прозы» (Аввакум — Достоевский — Толстой): как роль исповедующегося проповедника. Поэтому и жанр мемуаров «встраивает» в каноническую структуру «исповеди-проповеди» (189, 148).

П. Паламарчук подробно аннотировал проблематику «Теленка». Несомненным достоинством работы Паламарчука является корректность в отношении к личности и творчеству Солженицына.

В книге Ж. Нива «Очеркам литературной жизни» Солженицына посвящена главка под названием «Воин Божий». Заслуживает, однако, внимания и такая точка зрения, согласно которой при анализе философско-религиозных категорий «Прекрасное-Истинное-Доброе», следует исходить не столько из «платоновского триединства», как это делает Ж. Нива, сколько из той же тысячелетней традиции русской культуры, в основе которой, отличное от языческого, «пуританского» и.т.д. — «восточно-христианское» понимание Красоты, Истины и Добра (54,280).

Проблема столь конкретного «наполнения» этих понятий важна для современного гуманитарного знания вообще, а применительно к творчеству Солженицына доселе остается нераскрытой. Анализ историософского аспекта в проблематике книги «Бодался теленок с дубом» — одна из задач нашей работы. Мы попытаемся дать более четкую характеристику религиозно-философских представлений писателя.

Известная формула В. Белинского о целесообразности условного «разъединения идеи от формы» в литературной критике предполагает конечным результатом анализа воссоздание частей целого, ибо «разум разрушает явление для того, чтобы оживить его для себя в новой красоте и новой жизни» (28, У11, 270). Методология нашей диссертации сочетает структурный анализ художественно-публицистических текстов с целостным анализом произведения, когда «количественная методика» не вытесняет философско-эстетические оценки. При этом оказывается весьма перспективным углубленное изучение отдельных элементов художественной речи, особенно тех, которые наглядно демонстрируют эстетическую специфику «Очерков литературной жизни».

Кроме того, при осмыслении произведений «пограничного типа» большое значение приобретают внетекстовые «пласты», которые, как правило, не являются областью интересов структурного анализа: историческая эпоха, социальная среда, историософские концепции, национальное самосознание народа, индивидуальность писателя, общие законы языка в определенную эпоху его развития. Все это определяет специфику произведения. В. В. Кожинов подчеркивал, что изучение всех этих «внешних» по отношению к произведению феноменов, которые его порождают и являются «почвой» литературного творчества, «занимают в науке о литературе громадное место» (73, 177). И представитель современной нам школы типологического изучения журналистики Е А. Корнилов утверждает: «момент историзма присутствует в каждой модели, в каждой классификации» (79, 51).

Наша диссертация построена согласно этому. В первой главе исследуется преимущественно проблематика произведения, а второй -«формальная» специфика. Такое «разделение» произведения необходимо для постижения его целостности.

В основе методологии нашего исследования лежит культурология, аспекты которой нередко называют культурно-историческим, социологическим, эстетическим методами (48, 6−7).

Соглашаясь с тем, что в современной литературе Солженицын является «примером наиболее полного и органичного воплощения христианского мировидения в художественном слове» (168, 10−18), религиозно-философский аспект в идейном содержании «Очерков» мы рассматриваем как один из ключевых. При этом используются концепции таких коллективных исследований, как: «Христианство и русская литература» (СПб., 1994), «Христианство и русская литература» (СПб., 1996), «Русская литература XIX века и христианство» (М., 1997) и других.

Все это мы рассматриваем на филологической платформе как уроки «религиозной филологии» (33, 585). По мысли В. Непомнящего, «религиозность» филологии — не «новое» слово", скорее хорошо забытое старое,<.> попытка самоосознания филологии в «старом» качестве: деятельности самоназвавшейся любовью к логосу, — попытка об этой своей природе вспомнить, ее посильно осмыслить и осуществить уже на основе христианского опыта, — который и русскую литературу создал" (104,177).

Нельзя не учитывать и того, что сам Солженицын является комментатором собственного творчества, выдающимся литературным критиком наших дней. Писательские размышления о литературных традициях, об ответственности искусства перед обществом, о художественных удачах, неудачах (своих и чужих авторов) — все это помогает нам постигнуть авторский замысел, жанровые обозначения и приемы повествования.

Целью диссертации является определение общелитературного и журналистского значения книги «Бодался теленок с дубом» в истории отечественной литературы.

Выполнение заявленной цели обусловило постановку следующих задач:

1) выявить функционально-предметную специфику произведения (особенности содержания в связи с его публицистическим назначением как способа литературной борьбы);

2) исследовать художественное своеобразие книги в аспектах солженицынского искусства фактографии (художественной документальности), эстетики публицистического «могущества мысли» (В. Белинский) и жанровой специфики;

3) в сфере эстетики публицистики исследовать художественные возможности эмоционально-изобразительных средств «Очерков литературной жизни»;

4) выработать методологию исследования книги как документально-аналитического (социологического), публицистического произведения в прозе;

Научная новизна диссертации определяется тем, что, столь цельному исследованию книга «Бодался теленок с дубом» подвергается впервые, как средоточие литературной борьбы А. Солженицына и как литературный феномен. Существенно новы суждения о специфике этого произведения как искусного жанрового конгломерата.

Научно-практическое значение диссертации состоит в том, что, результаты исследования, могут быть использованы в преподавании творчества А. Солженицына в школе (общеобразовательной и высшей), а так же в дальнейших научных разработках.

Положения, вносимые на защиту:

1. Книга «Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни» как произведение художественной публицистикилитературный феномен выдающегося значения в общественной и литературной борьбе.

2. Специфика книги определяется тем, что в ней непосредственно отразился внутренний мир писателя, его историософские и общественно-политические представления.

3. «Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни» -цельное произведение, представляющее собой искусный конгломерат, компоненты которого, взятые в отдельности, являются документальными очерками, рассказами, повестями, обычными документами. Жанровое определение, данное книге самим автором, точно характеризует формально-логическую доминанту произведения.

4. Эстетические достоинства произведения: напряженный сюжет, обилие развернутых метафор, глубокий символ-образ в заглавии, отдельные слова-образы, некодифицированная лексика, лексическое «сгущение», синтаксические приемы монтажа, скрытые диалоги, портретные характеристики, пейзажная живопись и другие выразительные средства — являются воплощением художественного мастерства в публицистике, когда каждый из элементов художественности публицистичен.

Исследование прошло апробацию на конференциях молодых ученых факультета филологии и журналистики Ростовского государственного университета, на международных Шолоховских чтениях 1995 и 1997 годов (в параллелях «М. Шолохов и А.

Солженицын") с публикацией статей в сборниках «Шолоховские чтения» (Ростов-на-Дону): «Гражданские интересы в эстетике М. А. Шолохова и А.И. Солженицына» (1995) и «Конфронтация М. А. Шолохова и А. И. Солженицына: историко-литературное значение» (1997). Сделаны доклады на международной научной конференции «Личность и творчество А. Солженицына в контексте мировой культуры» (Ростов-на-Дону, 1998) и на «Солженицынских чтениях» в редакции журнала «Москва» (2000). Опубликованы две статьи в этом журнале: «И. Ильин и А. Солженицын. Духовный диалог» (1998, №.11) и «„Оздоровляющее жизнечувствие“. Солженицын о Пушкине» (1999, №.10.).

Диссертационное сочинение состоит из введения, двух глав, заключения, названия которых (заглавия и подразделения) отражают содержание диссертации в охарактеризованном выше содержании (см. «Оглавление» в начале и в конце диссертации).

Заключение

.

Сорок лет широкой популярности творчества и личности А. И. Солженицына в своем Отечестве и во всем мире — выдающееся явление на уровне бесспорно классики русской литературы. Его значение сопоставимо с горьковским накануне и в потрясениях российских революций начала XX столетия.

Недавно, при получении Большой Ломоносовской медали Российской Академии Наук, Солженицын сказал: «Я вырос в сознании, что писатель не смеет отдаться полностью своим художественным прихотям. Что рано или поздно он должен послужить своему народному сообществу, своему Отечеству» (12, 8).

Единомышленники и оппоненты оценивают деятельность и творчество Солженицына зачастую противоположно, однивосхищенно, другие — с ненавистью. Как бы ни называлось его самосознание нами: «Логикой Высшего Смысла» (189, 146) или «нутром <.">, «злобой <.>» (177), он — ярчайший в русской литературе писатель-антикоммунист.

В богатом многообразии значительных и мелких фактов социально-политического бытия страны автор книги «Бодался теленок с дубом» осуждал идеологические основания общественного строя, уверяя нас: «Хотя знакомство с русской историей могло бы давно отбить охоту искать какую-то руку справедливости, какой-то высший вселенский смысл в цепи русских бед, я в своей жизни эту направляющую руку, этот очень светлый, не от меня зависящий, смысл привык с тюремных лет ощущать. <.>. Поэтому и сел за эти записки» (1,126).

Солженицын постарался убедить читателей, что «Очерки литературной жизни» — практическое воплощение давнего замысла, программы, изначально заданной писателю, что помог ему понять Вяч.Вс. Иванов: «Есть мистический смысл во многих жизнях, но не всеми верно понимается. <.>. Успех великих жизней часто в том, что человек расшифровал спущенный ему шифр, понял и научился правильно идти» (1, 126).

Ежедневно чтение русских пословиц «утешало» Солженицына, «как молитвенник»: «Печаль не уморит, а с ног собьет" — «Этой беды не заспишь" — «Мы с печалью, а Бог с милостью» — «Пришла беда — не брезгуй и ею» (1, 128). Русский фольклор учил: «Получалось, что беду свою надо использовать на благо. И даже, может быть, на торжество? Но — как? Но — как?» (1, 129).

Очерки литературной жизни" Солженицына поведали, как это получилось у него. Писатель стремился преодолеть абсолютизм автора-повествователя, свойственный мемуарно-биографической прозе. Отнюдь не всеядный «плюралист», как бы компенсируя публицистическое «давление» своей личности на умы современников, Солженицын предоставил станицы «Очерков» Твардовскому, Лакшину, Хрущеву другим деятелям государства и творческой интеллигенции. Последней он сделал многоголосую и многоликую главу «Невидимки», придавая повествованию своеобразный полифонизм.

Проблему в щекотливом для Солженицына развороте, скажем должное, констатировал и он сам, пусть в свое оправдание. Это его диалог с Твардовским в связи с идейным содержанием «Ракового корпуса»: «- Там — неприятие советской власти. Вы ничего не хотите простить советской власти.

— Александр Трифоныч! Этот термин «советская власть» стал неточно употребляться. Он означает: власть депутатов трудящихся, только их одних, свободно ими избранную и свободно ими контролируемую. Я — руками и ногами за такую власть! А то вот и секретариат СП, с которым вы на одном поле не сели бы. — тоже советская власть?

— Да, — сказал он с печальным достоинством. — В каком-то смысле и они — советская власть, и поэтому надо с ними ладить и поддерживать их. Вы — ничего не хотите забыть! Вы — слишком памятливы!" (1, 163).

Помимо главного в книге конфликта писателя с коммунистической идеологией советского строя, «Очерки» остро преломили литературную борьбу образами живых тогда классиков советской литературы: А. Твардовского и М. Шолохова. Даже «первый поэт» страны Твардовский, покровитель Солженицына, в аттестации последнего грешен советским мировидением, без прощения этого, хотя бы в качестве социалистической утопии честного человека, коммуниста-идеалиста. «Первый Писатель», «недоросток Шолохов» в глазах Солженицына невзрачен со всех сторон: «глупо улыбался», «выперся <.> как царь литературы» и т. д. (1, 65).

Автор «Очерков литературной жизни» порадовался заступничеству Твардовского в подобной связи: «Это — черты его стиля!», процитировал редакционное выступление своего оппонента А. Дементьева: «С советами такому большому художнику рискуешь попасть в неловкое положение. Публицистика иногда — на грани памфлета, фельетона» (1,102).

А финальные строки «Теленка» — лирическое описание панихиды в Женевском православном соборе, литературная молитва о Федоре Крюкове и Ирине Медведевой-Томашевской: «Повторялись, повторялись имена их соединённо — возносил о них архиепископ, возносил хор. Сплелись их судьбы — злочастного донского автора и его петербургской заступницы — над убийствами, над обманами, над всем угнетением нашего века» (1, 592).

Во многом близкие на гражданских позициях, Солженицын и Шолохов не стали соратниками в литературной жизни. Однако и конфронтация великих писателей, которые одновременно находились в центре литературной и общественной борьбы, — явление знаменательное для литературы и культуры в целом, не говоря уже о том, сколь драматическим оказалось противостояние в их личных судьбах.

В «Очерках литературной жизни» актуально пульсирует отечественная философская мысль. При этом особую ценность представляют не собственно философские рефлексии Солженицына, (таковые есть тоже), а душевно-духовная реальность писателя, то есть выражение «души, знающей о себе самой» (68, 2001. — №.4. — 184).

Социология, историософия Солженицына далеко не академичны. Это личный, пристрастный суд россиянина из-под колеса ее истории. В «Очерках литературной жизни» последовательна критика социалистического учения и гуманизма как его истока. Этоне только в «Очерках». Писатель неоднократно осуждает их в своей публицистике.

Как ни в каком другом произведении писателя здесь важны мысли о роли христианства в судьбе России и его личной судьбе. При этом Солженицын подчеркивал особую деликатность этого вопроса, он не посягал на свободу выбора читателя, требовал от себя и других писателей соблюдения меры в христианской проповеди (9, 1999, -№.4.-169).

Глобально значительна его мысль об августе 1968 года с опорой на историческую мудрость И. Ильина об «особливости во грехах» и ответственности за них каждого народа (66, 330−331): «Этот стыд за Чехословакию так долго и сильно еще горел во мне потом, что в последующие годы, когда я составлял „Жить не во лжи“, я в запале написал: „преданный нами, обманутый нами великий народ Европы — чехословацкий“. А глянуть просторней — кто кого обманул и с каким душевным величием, когда чехословацкие легионеры дезорганизовали колчаковское сопротивление, самого Колчака предали на расстрел большевикам, а через Сибирь увозили украденное русское золото? (И они не были к тому принуждаемы пулей, как наши солдаты в 1968.) Это — один из нередких в истории примеров, когда люди, группы и даже целые нации в безумной слепоте куют своё же гибельное будущее» (1, 216).

А в начале «Очерков он утверждал: «Все негодование могло укипеть только в очередную книгу, а этого тоже нельзя, потому что закон поэзии — быть выше своего гнева и воспринимать сущее с точки зрения вечности» (1, 14). В статье «Колеблет твой треножник» отмечена как главная особенность гения Пушкина — писать, «все осветляя и умудряя» (3, Ш, 247). Это эстетика, согласно которой искусство, по мнению И. Ильина, есть «источник озарения и умудрения», «изначально основополагающая истории русского искусства, от древне-народного до «зрело-культурного» (66, 36). Эстетик-философ подчеркивал, что в основе этой «существенной и укорененной традиции русского национального искусства» лежит определяющее влияние воспринятого нами из Византии греко-восточного Православия» (66, 36).

Религиозность Солженицына — предмет пристального внимания и споров. М. Назаров полагает, что Солженицыну порой не достает именно православного взгляда на философию и историю России (226, 114). Ж. Нива совсем недавно писал: «<.> безумной растратой была, мне кажется, и вторая половина солженицынского творчества, и сама русская история.» (227, 295).

Профессор-богослов М. Дунаев отметил, что «<.> и во всякой жизни действует промыслительная воля Творца, но Солженицын не просто был ведомым этою волею, но сумел сознательно ей следовать. Это дало ему силы выдержать тягчайшие испытания, и малой доли которых достаточно было бы, чтобы сломить натуру, не опирающуюся на подлинность веры». (54, 280). Однако далее богослов посетовал: «Да Солженицын часто все и замыкает на нравственности, на душевном. Он ведь и предназначенность Православия и Церкви как будто видит (повторимся: это важно) в служении нравственному началу. Духовного — душевному, а не наоборот».

В этом ученый-богослов видит «относительную слабость» эстетической программы Солженицына, выраженной в «Нобелевской лекцию) и отчасти в «Очерках литературной жизни»: «Солженицын говорит о долженствовании служения художника добру, но тот спросит: а зачем? И все, что говорит так страстно Солженицын, остается бессильным перед ухмылкой самодовольства иной убежденности. В самом по себе Искусстве, о котором говорил писатель, нет единой системы отсчета. Оно лишь может заимствовать такую систему, служа ей» (54, 347). Ученый знаток Православия увидел философскую ограниченность солженицынского понимания афоризма «Красота спасет мир»: «как будто не знает, что Красота у Достоевского здесь — Христос. Красота же в ином понимании, даже в Искусстве часто расположена служить не добру, но злу. И никакая нравственность не поможет вне веры» (54, 348). Разумеется, современный нам богослов, как и Достоевский, имеет в виду не столько иконописный облик, а веру в христианский идеал, красоту «божественного» мироздания.

Функционально-предметную специфику книги «Бодался теленок с дубом» (см. первую главу диссертации) несет в себе уникальная структура произведения, которая исследована во второй главе («Художественное своеобразие»). Разбору литературнокритических позиций на подходах к штудии этой феноменальности мы предпочли авторскую «Оговорку» в самом начале «Очерков»:

Есть такая, немалая, вторичная литература: литература о литературелитература вокруг литературылитература, рожденная литературой (если б не было подобной перед тем, так и эта б не родилась). Сам я, по профессии, такую почитать люблю, но ставлю значительно ниже литературы первичной" (1, 8).

Это значит, что мы не должны оценивать книгу по критериям традиционной прозы, скажем, романа. Однако, прочитав произведение, мы поняли: автор то ли скромно недооценил эстетические возможности своих очерков о «литературе первичной», то ли слукавил в надежде на читательские возражения. Уж вводная оговорка — литературно двухвалентна: действует на сознание читателей обнаженной логикой и эпически скрытым смыслом. Это первая «интрижка» в системе «художественных» интриг автора как элементов занимательности восприятия такого произведения — не «художественного», а литературоведческого.

Некоторые исследователи рассматривают это как «синтез», «сплавы» литературы «художественной» и «публицистической» на их пограничье. Подобные точки зрения объясняют природу «Очерков» лишь отчасти. Книга «Бодался теленок с дубом» — не синтез, не «промежуточное произведение», но авторитетно представленная, полноценная литература, результат естественного взаимодействия разных типов словесного творчества в общей системе литературы.

Идейно-художественное своеобразие таких произведений определено уже В. Белинским. Вот его металитературоведение этого толка в связи с особенностями романа А. Герцена «Кто виноват?»: «<.> он обладает замечательною способностью верно передавать явления действительности. Очерки его определенны и резки, картины его ярки и сразу бросаются в глаза. Но даже и эти самые качества доказывают, что главная сила его не в творчестве, не в художественности, а в мысли глубоко прочувствованной <.>. Могущество этой мысли — главная сила его таланта: художественная манера охватывать верно явления действительности — второстепенная, вспомогательная сила его таланта. Отнимите у него первую — вторая окажется слишком несостоятельной для самобытной деятельности» (28, X, 318).

Из написанного литературоведами о книге «Бодался теленок с дубом» ничто не уместней и не мудрей этого, как и предостережение: «Хотят видеть в искусстве своего рода умственный Китай, редко отделенный точными границами от всего, что не искусство в строгом смысле слова. А между тем эти пограничные мысли существуют больше предположительно, нежели действительно <. > (28, X, 318).

Образ-символ, наиболее емкий с точки зрения общего смысла книги, автор сделал названием книги — «Бодался теленок с дубом». В его «двучастности» кроется авторское определение художественно-публицистического строя книги.

Повествование можно разделить на два плана: объективно-летописный и субъективно-авторский, чему соответствуют «художественная» (образная) и темпераментная («публицистическая») выразительность. Объективно-летописный план книги интересен онтологией вечного России, русского народа и личной судьбы писателя. А субъективно-публицистическому уровню — «злоба дней», авторский суд над пороками «литературной жизни» советских лет.

Автор «публицистического эпоса нашего времени» (250, 10) подчеркивал, что имел в виду «столкновения государства и литературы», «горько подзаглавив эту книгу как «очерки литературной жизни». «(1, 122).

Литература

и политика, литература и власть в «Очерках» Солженицына показана в неразрывной связи, как особый знак советского мироустройства. И литературе он отводит ответственное место нравственного судьи.

Лаконично резкие портреты, метафоры, даже пейзажи, экспрессия отдельных слов-образов — все субъективировано публицистически, в агитационно-проповедническом назначении для современников («публики»).

Не очень оригинальный в «чисто художественной» прозе, Солженицын превосходен как художник-публицист. Особенно хороша у него очерковая проза такой природы, как «Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни» и «Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования».

Бодался теленок с дубом" — искусный конгломерат нескольких жанров: очерков, былей вроде рассказов и повестей (маленьких и больших), сюжета романической сложности, эпопейной широты в охвате действительности. Каждый из них (при возможной самостоятельности и жанровых тяготениях) имеет право на несколько дополнительных определений: «документальный», автобиографический", «публицистический», «очерковый» и т. д. (по мере литературоведческой надобности). Однако лучшее для произведения в целом дано автором — по жанровой доминанте книги: «Очерки литературной жизни».

Уникальный лад качеств «художественной» литературы и «публицистики» в «документальной» книге «Бодался теленок с дубом» — замечательный пример подобного искусства в русской литературе XX века.